Принц шутов

2

Дворец в Вермильоне представляет собой обширный комплекс, состоящий из зданий, изысканных садов, особняков для разросшейся семьи и, наконец, внутреннего дворца, исполинского каменного торта, служащего жилищем для многих поколений королей Красной Марки. Он сплошь изукрашен на удивление жизнеподобными изваяниями работы миланских каменотесов, и, если постараться, с дворцовых стен можно соскрести достаточно сусального золота, чтобы разбогатеть почище Креза. Моя бабушка страстно ненавидит дворец. Она была бы счастливее в гранитной твердыне с тридцатиметровыми стенами, утыканными головами ее врагов.

Однако даже в самые упаднические дворцы войти в обход протокола нельзя. Я проскользнул внутрь через Лекарские ворота, кинув стражнику серебряную монету.

— Раненько сегодня заступил, а, Мельхар?

Я стараюсь запоминать имена стражников. Они все еще считают меня героем перевала Арал, и мне полезно иметь их на своей стороне, коль скоро моя жизнь висит в гигантской паутине лжи.

— Да уж, принц Ял. Как потопаешь, так и полопаешь, верно же говорят?

— Не то слово. — Я не понял, о чем это он, но мой наигранный смех еще лучше настоящего, а девять десятых популярности — это способность веселить прислугу. — Я бы вызвал кого-то из тех ленивых ублюдков на смену.

Я кивнул туда, где свет фонаря сочился сквозь щель в двери кордегардии, и прошел в распахнутые Мельхаром ворота.

Оказавшись внутри, я двинулся в Римский зал. Мой отец, будучи третьим сыном королевы, вложился в постройку этого помещения в духе дворцов Ватикана, осуществленную папскими мастерами на случай возвращения кардинала Парачека. Бабушке обычно как-то не до Иисуса и Его креста, хотя на праздниках она произносит речи с весьма серьезным видом. Еще меньше ее волнует Рим, в немалой степени из-за нынешней папессы, которую она называет «священной коровой».

Будучи третьим сыном своего отца, я огребаю по полной. Место в Римском зале, призыв против воли в армию Севера, даже не подкрепленный офицерским кавалерийским чином, поскольку северные границы, мать их, слишком холмисты для лошадей. Скорронцы посылают кавалерию на границу, но бабушка объявила это глупостью, каковой Красная Марка должна воспользоваться, а не безрассудством, которому стоит подражать. Женщины и война совершенно не сочетаются, я же говорил. Мне бы разбивать сердца, галопируя в турнирных доспехах на белом коне. Но нет, старая ведьма заставляет меня ползать по горам и пытаться не попасть в руки скорронским крестьянам.

Я вошел в Римский зал (на самом деле — целый ряд помещений: парадный и бальный залы, кухня, конюшня, да еще и второй этаж, заполненный бесчисленными спальнями) через западный вход, служебный, предназначенный для судомоек и прочего сброда. На карауле сидел Толстый Нед, прислонив алебарду к стене.

— Нед!

— Мастер Ял!

Он вздрогнул, просыпаясь, и едва не упал со стула.

— Отставить.

Я подмигнул ему и прошел. Толстый Нед держал язык за зубами и не препятствовал моим прогулкам. Он знал меня с тех пор, когда я был маленьким чудовищем, мучившим младших принцев и принцесс и льстившим тем, кто был постарше и мог поколотить. Тогда он и правда был толстым. Теперь, когда жнец замахнулся для последнего удара, плоть его обвисла, но прозвище осталось. Титул «принц» славно служил мне, я мог за него прятаться в трудную минуту, а имя Ялан напоминало о короле Ялане из Красной Марки, правившем в ту пору, когда у нас еще был император. Его называли Кулаком Императора. Такие имя и титул, как у меня, сами по себе обладают аурой, достаточной, чтобы дать мне небольшое преимущество, в котором я, несомненно, нуждался.

Я почти добрался до своей комнаты.

— Ялан Кендет!

Я остановился в двух ступенях от балкона, ведущего в мои покои, занеся ногу для следующего шага и держа сапоги в руке. Я молчал. Иногда епископ просто выкрикивал мое имя, обнаружив, что кто-то напакостил. По правде говоря, обычно я и был первопричиной случившегося. Но в этот раз он смотрел прямо на меня.

— Я вижу тебя, Ялан Кендет, черным от греха, крадущимся в свое логово. Спускайся!

Я обернулся с извиняющейся ухмылкой. Церковникам нравится внушать вину — причем часто причина как таковая не имеет значения. В данном случае я был виновен в том, что попался.

— И вам прекраснейшего утра, ваше святейшество!

Я поставил сапоги у себя за спиной и двинулся вниз, к нему, как будто все так и было задумано.

— Его превосходительство приказал мне доставить вас и ваших братьев в тронный зал ко второму удару колокола.

Епископ Джеймс нахмурился; щеки его были серыми от щетины, словно его тоже вытащили из постели в неурочный час, хотя причиной, надо полагать, была не прелестная ножка Лизы де Вир.

— Отец приказал?

Прошлым вечером за столом он ничего не сказал, а кардинал не был склонен просыпаться раньше полудня, что бы святая книга ни говорила о лености. Ее именуют смертным грехом, но, насколько я знаю по опыту, похоть влечет за собой куда большие неприятности, а леность греховна лишь тогда, когда вас преследуют.

— Приказ пришел от королевы.

Епископ еще больше нахмурился. Ему нравилось относить все приказы на счет отца, как высшего, пусть и не самого пламенного, представителя церкви в Красной Марке. Бабушка как-то сказала, что с радостью надела бы кардинальскую шапку на ближайшего осла, но под рукой оказался мой отец, который обещал в перспективе быть еще послушнее.

— Мартус и Дарин уже пошли.

Я пожал плечами.

— Они и появились раньше меня. — Мне еще предстояло простить это моим старшим братьям. Я остановился на расстоянии вытянутой руки: уж очень епископ любил выбивать грех из блудного принца — и снова стал подниматься. — Я оденусь.

— Ты пойдешь немедленно! Уже скоро второй удар колокола, а ты вечно прихорашиваешься не меньше часа!

Как бы мне ни хотелось поспорить со старым дураком, он был прав, и я знал, что к Красной Королеве лучше не опаздывать. Я подавил усмешку и поспешил мимо него. Я не смог сменить свой бархатный наряд, довольно стильный, правда, изрядно пострадавший во время бегства. Впрочем, сойдет. Бабушка в любом случае предпочитает видеть своих отпрысков в окровавленной броне, и пара грязных пятен как раз получит ее одобрение.