Принц шутов

14

— Просыпайся.

Не хочу.

— Проснись же!

На этот раз требование сопровождалось шлепком — но, возможно, так было и в первый раз.

Не дай боже, я все еще на этой гребаной горе!

В горло словно напихали ежевичных веток, грудь болела.

— Живо!

Я открыл один глаз. Солнце уже зашло, но на небе виднелись отсветы дня. С гор потянуло холодом. Черт! Я все еще в горах.

— Вашу ж мать!

Слова выскочили из меня тонкими щепками. Снорри опустил мою голову на мешок и отодвинулся.

— Что ты делаешь?

Нет ответа. Я сдался и позволил воздуху ворваться в мои легкие. Перед лицом возникла обугленная рука, и я заорал, отпрянул — и сообразил, что она, вообще-то, моя. Я сел и принялся снимать с ладони клочья почерневшей кожи, все еще сам себе не веря. Естественно, кожа была не моей, а того мертвяка, что пытался меня прикончить. Клочья кожи, то влажные, то сухие до хруста, падали среди камней, слишком тяжелые, чтобы их унес ветер. Воспоминания о нападении были столь же обрывочны и неприятны. Пытался заставить себя не думать об этом — не помогло. Я все еще видел, как из-под моей руки сочится свет, слепящий, не дающий тепла. Вот как оно горело и не давало жара, а?

— Что ты делаешь?

Может, Снорри удастся меня отвлечь. На этот раз я говорил громче, и он поднял глаза.

— Рану прочищаю. Эта хрень укусила меня.

Я видел следы зубов у него над бедром.

— Рана от меча посерьезнее будет.

Алая борозда пересекала пресс.

— Укусы — это грязные раны. Лучше быть проткнутым мечом, чем укушенным собакой.

Снорри снова сжал поврежденную плоть, и по ремню потекла кровь. Он поморщился, потянулся за флягой и полил рану.

— Да что такое вообще случилось?

Я не жаждал узнать, но язык мой придерживался другого мнения.

— Некромантия. — Снорри достал из заплечного мешка иголку с ниткой, которыми, должно быть, обзавелся в цирке. И то и другое было покрыто оранжевой пастой — должно быть, это языческий способ очистить рану от дурных соков. — Никаких нерожденных, но сильная некромантия, возвращающая еще совсем свежих мертвецов. — Еще стежок. У меня сердце в пятки ушло. — А некроманта здесь даже не было! — Он покачал головой, потом кивнул куда-то за спиной у меня. — Полагаю, наш друг знает больше.

— А, чтоб его!

Я повернул голову, и тут же вынужден был вспомнить, какая жуть творится у меня в горле, — словно стекла толченого наглотался. Я медленно развернул все тело, стараясь смотреть строго вперед, — и наконец увидел Мигана, чьи белесые глаза пялились на меня поверх кляпа из драной тряпки. Снорри связал его по рукам и ногам и посадил спиной к валуну. Слюна текла по щетине на подбородке, руки дрожали — то ли от страха, то ли от холода, то ли по обеим причинам сразу.

— И как ты собираешься его разговорить? — спросил я.

— Наверно, побью.

Снорри оторвался от шитья. Игла казалась абсурдно маленькой в его лапище — и в то же время больше и острее чего-либо, что я был готов протолкнуть сквозь собственную плоть.

Я потянул носом. Здесь воняло смертью, и даже ветер не мог очистить воздух в этом проклятом месте.

— Эдрис!

От воспоминания меня словно холодной водой окатило. Я потянулся за мечом — и не нашел его.

— Ушел. — В голосе Снорри чувствовалось легкое разочарование. — Тела, которые мы сбросили вниз, снова поднялись и распугали его ребят. Я сам видел.

— Черт! Мало нам этих мертвяков!

Лучше уж Эдрис, чем ухмыляющиеся трупы, отказывающиеся лежать смирно и испытывающие нездоровую склонность к удушению меня.

Снорри кивнул, наклонил голову, чтобы перекусить нитку, и сплюнул.

— Они не умеют лазать по горам. И при жизни-то не особо в этом блистали. А?

Он помотал головой.

Я не испытывал большого желания смотреть вниз и любоваться на их лица, уставившиеся на меня, на ободранные пальцы, цепляющиеся за скалы, соскальзывающие и снова цепляющиеся. Я помнил, как эти глаза глядели на меня, а руки душили. Едва не стошнило при одной мысли об этом. Из глаз мертвяков на меня смотрело что-то другое, куда хуже того, что смотрело из них все предыдущие годы.

Миган изрядно напугал меня еще в таверне, когда разглядывал меня, словно насекомое, у которого он с удовольствием пообрывал бы лапки, но, на горе, как раз он-то и оказался наименее страшным.

— Ну побьешь — и он опять вырубится. Ты, надо полагать, можешь из быка дух вышибить.

— Не надо бы его убивать, — сказал Снорри. — Кто знает, что из этого выйдет?

— Я знаю. — Я уперся лбом в ладонь, напоминая себе, насколько Снорри крупнее и сильнее меня. — И вот он теперь — тоже. Что отнюдь не радует.

— Ох! — Снорри сделал еще один стежок, сшивая рану на животе. — Прости.

— Так вот, предлагаю снять с него сапоги и разжечь костерок у него под ногами. Он понимает, что сможет убраться отсюда, только если не утратит способность ходить, — ну, и это быстро развяжет ему язык.

— Оглядись. — Снорри указал ножом, который использовал, чтобы обрезать повязку. — Нет деревьев. Вообще. Какой тут костер? — Он нахмурился. — Последний труп, который я сбросил… у него обгорели руки. Как ты это сделал?

Он прищурился, разглядывая мои руки, все еще черные.

— Это был не я. — Звучало почти правдоподобно. Это в самом деле не мог быть я. — Не знаю.

Снорри пожал плечами.

— Успокойся. Я тебе не инквизитор из Рима. Просто подумал, что это могло бы помочь разговорить пучеглазика.

Он показал ножом на Мигана.

Я задумчиво рассматривал свои руки. Часто говорят, что из трусов получаются лучшие мастера пыточных дел. У трусов развито воображение, которое терзает их худшими из кошмаров, всеми ужасами, что могут с ними приключиться. Это может пригодиться, когда возникнет необходимость помучить кого-то другого. А главное — они понимают страхи своей жертвы лучше, чем она сама.

Может, все это и правда, но я всегда слишком боялся, что каким-то образом любая жертва может ускользнуть и подвергнуть тем же мучениям меня самого. Видимо, трусы, из которых получаются палачи, не так трусливы, как я. Однако Мигана в любом случае необходимо было расшевелить, а мне нужно было знать, что случилось с трупом. Снорри упомянул инквизиторов из Рима, несомненно лучших специалистов по части пыток во всей Разрушенной Империи. Если я хотел избежать разговоров о своем колдовстве, лучше всего было попытаться самому понять его и как можно быстрее от него избавиться или хотя бы научиться надежно это скрывать.

У Мигана был жутковатого вида порез на руке, чуть ниже плеча. Острый камень порвал его стеганую куртку и впился в тело. Я протянул руку. Начнем, значит, как водится, со слабого места.

— Млтррк! Млтрррчттебя!

Он жевал кляп, пытаясь его выплюнуть.

Признаюсь, после казавшегося бесконечным непрерывного бега, сна в канавах и непрекращающегося страха было приятно оказаться хозяином положения. Вот, наконец, был враг, с которым я мог справиться.

— О, так ты готов заговорить! — Я сказал это устрашающим тоном, каким привык пугать младших кузенов, когда они были достаточно малы, чтобы их можно было безнаказанно гонять. — Ты заговоришь.

И я приложил ладонь к его ране, желая, чтобы он сгорел!

Результат… не впечатлил. Сначала я почувствовал лишь противно хлюпающую рану, когда Миган начал корчиться от моего прикосновения. Пришлось хорошо поднажать, чтобы он не вывернулся. По крайней мере, ему явно было больно, но, скорее, от опасения, и его вскоре отпустило. Я попробовал еще раз. Кто знает, как это — творить магию? Когда мы играли во дворце, волшебник — всегда Мартус, на правах старшего брата, — произносил заклинания с напряженным лицом, словно страдал запором и выталкивал упирающееся колдовство в мир через маленькую… ну, вы поняли. Лучшего руководства у меня все равно не было, и я попробовал повторить то, что видел в детстве. Я скорчился на скале, приложив одну руку к, хотелось надеяться, напуганной жертве, придал лицу выражение тяжелого запора, вызванного неимоверной мощью, которую я вот-вот выпущу.

Когда все и в самом деле случилось, я сам удивился больше всех. Руку кололо. Уверен, это ощущение вызывает любая магия, даже та, что творится с помощью обычных иголок и булавок, а потом в каждом пальце зародилось странное хрупкое ощущение, которое распространилось на всю руку. Сначала я решил, что просто кожа побледнела, а позже сообразил, что это слабое свечение. Свет сочился из пальцев, словно я сжимал в кулаке что-то, что было ярче солнца, и ладони стало тепло. Миган перестал дергаться и в ужасе смотрел на меня, напрягшись всем телом. Я толкнул сильнее, желая, чтобы мелкому ублюдку стало больно. По тыльной стороне моей ладони поползли яркие линии трещин.

Казалось, я источаю свет и тепло, они текут из глубин моего существа и собираются в единой точке. Холодало, скалы как будто стали еще жестче, боль в горле и лодыжке была острой и не желала стихать. Расползающиеся трещины пугали меня — они слишком напоминали ту, что гналась за мной, когда я нарушил заклинание Молчаливой Сестры.

— Нет!

Я отдернул руку, и груз усталости едва не размазал меня по скале.

Надо мной нависла тень.

— Ну как, сломал его?

Снорри присел рядом на корточки и подмигнул.

Я поднял голову. Она казалась в несколько раз тяжелее, чем надо бы. Сквозь прореху в куртке Мигана была видна бледная неповрежденная кожа под чернеющими потеками крови, еле заметный шрам отмечал то место, где прежде зияла рана.

— Вот это да!

Снорри потянул за кляп.

— Будешь говорить?

— Да как бы с самого начала был готов, — сказал Миган, пытаясь сесть. — И этому вот пытался сказать. Нечего, мол, нахрапом брать. Я вам все расскажу.

— О! — сказал я с чувством легкого разочарования, хотя знал, что на его месте поступил бы точно так же. — А мы, значит, потом отпустим тебя, что ли?

Миган сглотнул.

— Это было бы честно с вашей стороны.

Он нервничал так, что даже вспотел.

— А двадцать на двоих — это честно? — пророкотал Снорри. Он притащил топор и сейчас водил большим пальцем по лезвию.

— А, ну да. — Миган снова сглотнул. — Ничего личного. За столько она заплатила. Для Эдриса это просто сделка. Он раскинул монетки и набрал нас, местных, из тех, что уже хлебнули лиха и поработали ножами за деньги, вот как-то так.

— Она?

Я знал немало женщин, которых только порадовало бы, если бы мне задали трепку, но двадцать человек — это уже перебор, да и дамы те сочли бы убийство излишне суровой мерой.

Миган кивнул, радуясь, что мы довольны, на подбородке подсыхала слюна, на верхней губе — сопли.

— Эдрис сказал — она красивая. Ну, ясное дело, он не так культурно выразился.

— А ты ее видел? — Снорри склонился поближе.

Миган помотал головой.

— Эдрис сам договаривался. Он не местный. Знает… разных нехороших людей. Бывает здесь пару раз в год.

— Она некромант. Имя знаешь? — спросил Снорри.

— Челла. — Миган облизал губы. — Хорошо так запугала Эдриса, о да! Раньше-то я никогда не видел, чтобы он боялся. В общем, после этого я не жаждал на нее поглазеть, как бы там он ни расписывал ее фигурку.

— И ты знаешь, где теперь искать эту Челлу?

Ручищи Снорри сомкнулись на рукояти топора, словно он представил, что это горло женщины-некроманта.

Миган опять помотал головой, быстро, как отряхивающийся пес.

— Тоже нездешняя. Эдрис сказал — северянка. Взял у нее бутылку пойла, чтобы обмыть дельце, какую-то геллетскую дрянь; Дараб сказал, что так оно и есть. Странная такая, жгучая. — Он облизал губы. — Очень странная, но хотелось еще. Баба, надо полагать, тоже из Геллета — может, уже и вернулась туда. А может, вот прям сейчас на нас смотрит. Что-то же подняло парней, когда вы их порубили.

— И что нам делать? — Меня отнюдь не радовала мысль о том, что какая-то некромантка смотрит из-за хребта, готовая натравить на нас мертвяков. При дворе бабушки сама мысль о чем-то подобном казалась бредовой. Я был уверен, что это по большей части враки, а если что и правда, то оно не так уж, надо полагать, и страшно. Заплесневелые трупы, вслепую гоняющиеся за перепуганными крестьянами, казались отнюдь не тем, что может устрашить истинного воина. Но вдали от цивилизации, да и то ронийской, в неравном противостоянии на пересеченной местности мой взгляд на это претерпел коренные изменения. — Я хочу сказать, нам необходимо что-то сделать.

— Вот с ним? — Снорри пнул связанные ноги Мигана.

— С ней.

— Мне надо на север. Что бы ни встало у меня на пути, я это продырявлю. Если нет — шло бы оно куда подальше.

— Мы спешим на север, и меня это вполне устраивает.

Если план подразумевает необходимость сбежать, я только за.

— А он? — Казалось, что ни сделай с Миганом, ни к чему хорошему это не приведет. Я не хотел отпускать его, не хотел тащить с собой, но, несмотря на мою готовность лгать и предавать своего ближнего на каждом шагу, я не убийца.

— Пусть идет к своим дружкам.

Снорри ухватился за веревку и резко поставил Мигана на ноги.

— Эй, так нечестно, он хотел убить…

Снорри сделал три шага, подтаскивая Мигана к скалистому уступу. И столкнул его вниз.

— К этим дружкам.

Отчаянный вопль Мигана оборвался влажным шлепком и топотом: кто-то — нет, не так, — что-то подбежало к месту падения. Снорри встретился со мной взглядом.

— Я пытаюсь быть честным человеком, поступать по совести, но попробуй прийти ко мне с оружием в руках и посягнуть на мою жизнь — и больше вообще ходить не сможешь.