Приключения Сэмюэля Пингля [с иллюстрациями]

I

На пути я успел выучиться кухонной работе и, приехав в Гонконг, с помощью добродушного кока устроился лакеем на «Гриверзе» — пароходе, делавшем срочные рейсы в Сан-Франциско. Но мне опять не повезло. По несчастной случайности, на третьи сутки плавания, подавая за обедом в ресторане жаркое, я ухитрился пролить горячий соус на жилет какого-то аргентинского министра. Этого не случилось бы, если б накануне в трюме я не наслушался страшных рассказов о плавающих минах. Как раз в момент подачи жаркого мне показалось, что «Гриверз» наскочил на мину. Но оказалось, что просто ресторанный джаз ударил «Каирский марш».

В наказание меня перевели из ресторанного зала на кухню регулировать вентилем подачу кипятка в баки судомоек. А когда на горизонте показались берега Калифорнии, помощник шефа, вздохнув, очень миролюбиво заметил мне:

— Расстанемся, Сэм!

И мы расстались.

Фриско[4] встретил меня дружелюбно. Я не имел актерских талантов, и пробираться отсюда в столицу кино — Голливуд для меня не было смысла. Однако плавучий консервный завод охотно приютил меня. «Буксус» — так называлось огромное судно-завод — выходил в океан недели на две и там охотился за тюной — очень вкусной рыбой, не сравнимой ни с форелью, ни с лососем. Меня приставили к одному из шести колоссальных баков, доверху наполненных живыми сардинками. Выбрасывая из баков за борт потоки сардинок, «Буксус» ими подманивал к себе стада тюны.

Начиналась ловля. Тюну невозможно поймать никакой сетью.

Она идет только на сардинку. Поэтому с бортов «Буксуса» к самой воде спускались узкие сходни, и на них располагались опытные удильщики. Одна удочка на двоих, а третий — с сачком для подхвата тюны. Рыба жадно хватала сардинку, насаженную на крючок. Удильщики вытягивали добычу вверх, бросали в большие бочки, а оттуда тюна сейчас же шла на разделку. Менее чем через час мясо пойманной тюны было уже сдобрено специями и опускалось в ледник запаянным в консервные банки. Я у бака с сардинками переставал бросать приманку и сверху смотрел, как быстро управлялись удильщики, моментально снимая тюну, насаживая сардинку, забрасывая удочку в воду, сейчас же вытаскивая ее обратно и снимая прожорливую тюну.

Удильщики получали плату сдельно. Работа была утомительной и опасной. Иногда появлялись акулы, сами пожирали сардины и распугивали тюну. Тогда с «Буксуса» в них стреляли, судно меняло место стоянки, и охота начиналась снова. Раздавался крик:

— Эй, у баков! Сардину за левый борт!

Но акулы, страшные хищники водных пространств, океанские тигры, часто не переставали преследовать «Буксус», осторожно, не показываясь на поверхности. Тогда ловля становилась еще опаснее: акула могла отхватить ступню удильщику, если он зазевается и сходни при волне зачерпнут воду.

Однажды мы увидели огромную акулу. Она качалась на спокойной поверхности океана, будто мертвая. Молодой, но бывалый матрос Тильбой уверял, что она живая, что будто бы акулы умеют гипнотизировать сами себя и их носит по океану в штиль целый день. Только вечерняя прохлада приводит их в себя, и тогда они становятся особенно злобными и прожорливыми.

По ночам мне снилась ловля, и я часто просыпался. Мне казалось, что Тильбой кричит у меня над ухом: «Эй, у баков. За правый борт!..» Если я находился на работе у левого борта, то по этому сигналу надо было быстро перебегать через пасть бака по узкой скользкой доске и черпаком выбрасывать сардинки в океан.

Я не любил этих перебежек. Тильбой всех пугал рассказом об одном поваренке, который в прошлый рейс исчез неизвестно куда. Думали, что он свалился за борт.

И только на обратном пути в порт, когда бак с сардинами вычерпали до дна, нашли там утонувшего поваренка. Вероятно, баловался, бегая по доске, и свалился…

С «Буксусом» я свыкся, весь провонял сардинками, выучился болтаться в шторм, не ощущая приступов морской болезни, и в волну при качке бегал по палубе, не держась за поручни.

С четвертой ловли «Буксус» возвращался, отягощенный тюной. Мы держали обратный курс на Тодос-Сантос, расположенный как раз под тропиком Рака. Владельцы плавучего завода, получив с «Буксуса» радостную радиограмму об удачной ловле, вероятно, уже подсчитывали барыши в своих конторах. На палубе, в тени порожних баков, матросы «Буксуса» резались в карты и кости. Мне, кажется, впервые повезло. Я играл с Тильбоем в кости и пять раз подряд выбросил по две шестерки. В азарте он удваивал ставки, но они неизменно попадали мне в карман. Взбешенный Тильбой взял кости у другого матроса, но от этого счастье не повернулось носом к Тильбою. Он проиграл мне свою прекрасную куртку и под общий смех надел на себя мою старую и дырявую. Сердце мое дрожало от ощущения победы, но я старался быть холодным как лед.

— Будем бросать кости до самого Фриско! — зарычал Тильбой. — Я отыграюсь, хотя бы пришлось прозакладывать душу дьяволу…

Тут же он поставил на кон пестрый бисерный кошелек и проиграл его мне.

— Я хочу знать, как ты плутуешь, Сэм! — рычал неудачливый игрок, и лицо его наливалось кровью.

— Он играет честно, — вступились за меня матросы, стоявшие кругом и наблюдавшие за поединком.

Вахтенный смотрел в бинокль. «Буксус» дал короткий гудок.

— Вот и мыс святого Луки, — сказал кто-то.

Все повернули головы к правому борту. Мы шли мимо южной оконечности Калифорнии.

— Ну, твоя очередь, Сэм, — сказал Тильбой, передавая мне рожок с игральными костями.

Я протянул руку…

И в тот же момент палуба «Буксуса» встала дыбом, на меня полетела доска с бака, но концом с размаху ударила Тильбоя в лицо. Кто-то с разинутым ртом и выпученными глазами перелетел через меня. Я зачем-то схватил рожок и прыгнул с ним в воду.

— Напоролись на мину! — услышал я отчаянный вопль.

«Буксус» с развороченным носом, высоко подняв корму, под которой продолжали бешено крутиться винты, быстро погружался в воду. С кормы и левого борта в океан бросались люди. Кто-то догадался опустить несколько шлюпок и бросить дюжину спасательный кругов. Я отплыл дальше, чтобы не попасть в водоворот над погружавшимся «Буксусом». Когда вода проникла в котлы, раздался страшный взрыв, и судно, окутанное клубами пара и дыма, переломилось пополам. На волнах плавали люди, табуретки, доски, обломки такелажа. Около шлюпок шла борьба. Люди дрались за место на шлюпке. Многие при этом, обессилев, тонули. Я отплыл, лег на воду и обдумывал положение: если мной не полакомится акула, то я экономя силы, смогу добраться до берега. И я поплыл на запад.

Прилив подтянул меня к берегу и выбросил на поросший мелкими кактусами песок в десяти милях от Сан Хосе, близ входа в Калифорнийский залив.

Рыбаки, нашедшие меня здесь, дали мне возможность выспаться, закутавшись в парус, разделили со мной скромную еду и отказались принять монету в уплату за гостеприимство. Они говорили по-испански, и я понял только поразившее меня слово «Масатлан».

Наконец я сообразил, что на противоположном берегу залива расположен мексиканский город Масатлан. Пришлось мне поругать себя за плохое знание географии. Масатлан-то оказался в Мексике, а не в Австралии. И тут я вспомнил о Рольсе. Ведь он живет в Масатлане. Может быть, сейчас там еще находится и дядя его, профессор Мильройс… О, мне обязательно надо лично все, все рассказать профессору!

Много передумал я, смотря на смутные очертания Масатлана, рисовавшиеся вдали.

А что, если я там встречу и Вандока? Он хотел отправиться к Рольсу… Вандок ведь тоже неплохой человек. Он взял всю вину на себя и устроил мой отъезд из Рангуна так, что он не стоил мне ни пайсы. И в то же время он обязан мне, так как я ведь помогал ему таскать джирр из парка.

Выходило так, что в Масатлане должны находиться люди, которые могли помочь мне. По правде говоря, я почему-то больше всего рассчитывал на Вандока. Этот бродяга придумал бы, как помочь мне, вернее, чем консервная фирма, которая еще, чего доброго, начнет обвинять команду «Буксуса» в том, что судно напоролось на мину из-за ротозейства людей.

На борту шхуны «Ревилья» судьба в лице рыбака Квартаро и его трех сыновей перебросила меня в Масатлан.

II

Мексиканское солнце злее рангунского. Оно самое жаркое из всех тропических солнц. Оно так накалило скалистые отроги Сьерры-Мадре, что с гор тянуло на Масатлан жаром, будто из вентиляторов машинного отделения на «Буксусе».

Каменные белые домики в зарослях пальм, бананов и апельсиновых деревьев красиво взбегали от бухты живописными ступеньками. Мне предстояла задача разыскать доктора Рольса. По-испански я не знал ни слова. Можно было бы заговорить по-латыни с кем-нибудь из католических патеров, важно двигавшихся по набережной в черных сутанах и широкополых шляпах, но это вызвало бы излишнее любопытство прохожих. Я не рискнул обратиться к босоногим полицейским, мирно дремавшим на перекрестках в тени пальм.

В киоске я выпил воды, взял сигару, вынул бисерный кошелек и дал черноглазой мексиканке одну из золотых монет, которые выиграл у Тильбоя.

Продавщица, улыбаясь, заговорила. По ее жестам я понял, что у нее нет сдачи, и махнул рукой, сказав:

— Я еще зайду к вам сеньорита. Тогда рассчитаемся…

На окраине Масатлана мне очень понравился один двухэтажный дом. Он эффектно выделялся на фоне цветущего сада. Я остановился перед узорчатой железной калиткой и любовался пышными розами. Жалюзи на окнах были приспущены. Вдруг одна из них на втором этаже приподнялась. Мужская рука распахнула окно, и знакомый голос Вандока приветливо окликнул меня;

— Кого я вижу! Это вы, дорогой Пингль?

Разумеется, я радостно ответил:

— Ну, конечно, я. А это вы, Вандок?

— Я. Входите скорей, поверните ручку в калитке. Смелей, здесь собак нет…

Вандок явно намекал на историю у окна профессора.

Я смело вошел в сад. Из окна слышался голос Вандока:

— Принимаю холодный душ, Пингль. В этом проклятом городишке адская жара. Мой хозяин уехал по делам и вернется дня через два. Мы отлично проведем время. Входите пока в дом, налево моя комната. Садитесь там, располагайтесь, как у себя. Я сейчас буду готов и спущусь вниз, а вы тоже примете душ.

Я так и сделал. Нашел комнату Вандока и удобно расположился в плетеной качалке. В доме было так тихо и прохладно, что я невольно задремал.

Кто-то осторожно открыл позади меня дверь в комнату.

— Как я рад вас видеть… — начал было я, но, обернувшись, увидал не Вандока.

Полицейский поднес к моему носу дуло револьвера.

— Да, ты давно не видал нас и не нюхал этого тюльпана.

От неожиданности я откинулся на спинку качалки, и ноги мои поднялись вверх. Полицейский выстрелил. Пуля попала во что-то стеклянное. Осколки полетели во все стороны. Люди в полуштатской форме схватили меня сзади за руки и спереди за горло.

— Кандалы на этого бандита! — скомандовал старший полицейский.

Щелкнули наручники, и меня бросили на пол.

Терять мне было нечего, кроме жизни, и я крикнул:

— Что вы делаете, черт вас возьми? У вас здесь всех туристов встречают таким образом?

Удар в нижнюю челюсть прервал начало моих дипломатических переговоров. Кончиком языка я успел ощутить, что один из моих зубов начал шататься. Полицейские встряхнули меня и поставили посредине комнаты. Старший чин важно уселся в качалку.

— Как ты очутился здесь, Карнеро? — очень мирным голосом спросил старший, и в то же мгновение выстрел над моим левым ухом заставил меня поднять глаза к потолку.

— Если я оглохну, то не буду в состоянии слышать ваши вопросы, джентльмены, — резонно заметил я, готовясь к тому, что сейчас начнут палить над моим правым ухом.

— Отвечай, бандит, как ты очутился здесь? — опять прозвучал мирный вопрос. И я не ошибся: выстрел треснул справа.

Бешенство поднималось во мне, как ртуть в градуснике, выставленном на солнцепек.

— Стреляйте до ста раз, черт бы вас укусил! — выругался я любимой поговоркой Тильбоя. — Мне нравится ваша манера знакомиться. Отведите меня к консулу…

Полицейские захохотали.

— Вот притворщик!..

Старший встал против меня и сказал:

— Ну слушай! Я, начальник полиции Педро Мураньес дель Аронзо, обвиняю тебя, бандита Карнеро, ты же и Диг Альварец, ты же и Ник Тильбой, обвиняю в бесчисленных злодействах, грабежах и убийствах, из которых последнее — убийство доктора Томаса Рольса, в доме которого ты сейчас задержан. Обыщите его.

Если бы меня попеременно опускали в кипяток и ледяную воду, это произвело бы на меня меньшее впечатление, чем известие об убийстве Рольса…

— Но я не знаю никакого Карнеро… Я Сэм Пингль, — забормотал я, путаясь в словах от неожиданности. — Да, я знавал Тильбоя…

— Замолчи, негодяй, или я прикажу бить тебя, — тихо сказал старший. — На тебе одежда Карнеро. Вот его бисерный кошелек, известный всем сыщикам от Эль-Пазо до Достерро. И ты еще смеешь отрицать, что ты есть ты?

— Боже мой! Неужели Рольс, племянник профессора Мильройса, убит? — прошептал я, окончательно каменея от ужаса.

— Ты сам все увидишь, убийца, — услышал я.

И меня повели.

III

Комната Рольса, где, по-видимому, произошло убийство, произвела на меня потрясающее впечатление. Пол был облит кровью, ею же забрызганы стены. Страшная борьба происходила между Рольсом и убийцей. Стулья, этажерки с посудой, столик с книгами — все было перевернуто, опрокинуто, растоптано. Графин с водой валялся на полу, пробка выскочила, и вода вытекла ровно наполовину. В луже лежали бронзовые часы-будильник с разбитым стеклом. На подоконнике я увидел окровавленный молоток и тоненькую узкую бритву.

— Я расскажу тебе, как ты тут хозяйничал, — мрачно сказал мне дель Аронзо, — и тебе нужно только согласиться, что я прав. Доктор сидел и читал перед столиком. Ты подкрался сзади и ударил его молотком, но не рассчитал, что сеньор Рольс сильнее тебя. Он схватил тебя. Ты его ударил еще раз, но он вырвался, побежал, а ты за ним, нанося удары. Вот эта бритва закончила остальное…

— Покажите мне бедного доктора Рольса, — отозвался я.

— Ах, какой хитрый! — скрипнул зубами дель Аронзо. — Но ведь это твоя манера — топить жертву после убийства, прятать концы в воду. Пойдем. Ведите негодяя!

Мы спустились по задней узкой лестнице, где на ступеньках были видны капли крови.

— Вот здесь ты тащил труп сеньора, — произнес дель Аронзо, толкая меня вниз и не давая опомниться. — На пороге ты отдохнул от трудной работы и…

Дель Аронзо распахнул дверь в чудесный тропический сад. Деревья цвели и благоухали. Страшно было подумать, что в этом земном раю могло совершиться преступление.

На дорожке, посыпанной морским песком и мелкими раковинами, ясные следы показывали, как убийца тащил труп Рольса.

— Ara! — воскликнул радостно дель Аронзо, наклоняясь и поднимая с дорожки белую перламутровую пуговицу. — Вот и еще лишнее доказательство, почему мы на лестнице видим слабые следы крови, а здесь совсем не видим. Ты обескровил труп в комнате, завернул его в докторский халат, может быть, в два-три, и поволок здесь по дорожкам.

Это было чудовищно и не имело ни малейшего отношения ко мне. Первое впечатление кошмара смягчилось, и я начал обретать известное спокойствие. Я спросил:

— Сеньор начальник полиции, куда же направлялся убийца?

— Не спеши, Карнеро, — добродушно отозвался дель Аронзо.

Тропинка вела в сторону от дорожки к крутому обрыву. Внизу тихо плескались волны.

— Здесь девяносто футов глубины, и молодые акулы любят это местечко, — задумчиво сказал мне дель Аронзо. — Склони голову перед местом вечного упокоения твоей жертвы и отправляйся в тюрьму. Там у тебя будет немного времени помолиться о спасении твоей преступной души.

— Одну минуту, сеньор, — серьезно сказал я. — Это же недоразумение, ошибка. Я Сэмюэль Пингль, баковщик с «Буксуса», третьего дня потерпевшего крушение у мыса Луки.

— Очень интересно, — иронически улыбнулся дель Аронзо. — Дальше.

— Я очутился здесь, чтобы разыскать слугу доктора Рольса, моего знакомого Вандока.

— А тебя не интересовал сам сеньор Рольс? — спросил дель Аронзо.

— Да, интересовал.

— Слава богу, хоть раз ты сказал правду. Ангелы отпустят тебе за это одну сотую твоих грехов. Но остальных девяносто девяти сотых хватит, чтобы ты мучился в аду до светопреставления. И что ты мне болтаешь о слуге сеньора? Ведь ты сам и служил у сеньора доктора… А как ты назывался, мне все равно…

— Но тогда как же?… — воскликнул я и замолчал.

Бесполезно было сейчас рассказывать полицейскому всю цепь событий, приведших меня к месту трагического убийства доктора Рольса.

— Отправляйте меня в тюрьму, сеньор, — наконец вымолвил я, — и немедленно же сообщите консулу. Я должен его видеть.

— Придется сообщить консулу, — согласился дель Аронзо. — Что касается моего мнения, то я бы повесил тебя сейчас же на длинной веревке, спустив с этого обрыва. Но это была бы самая легкая кара за все твои преступления. Марш! Ведите арестанта!

Полицейские, окружив меня, щелкнули револьверами, и мы тронулись в тюрьму.

IV

В сырой каменной крысиной норе, куда меня втолкнули, я провел два дня. Кормили меня похлебкой, в которой плавали бобы и остатки странной дичи, имевшей при жизни одновременно и чешую и перья. Тут же на соломе лежали старики, отчаянно ругавшиеся из-за каждого пустяка. Они мне мешали сосредоточиться. Я прикрикнул на них довольно сердито. К моему удивлению, они неожиданно замолчали.

На третий день меня привели к дель Аронзо. Он сидел в кабинете, щедро залитом мексиканским солнцем. У окна стоял высокий человек, куривший трубку. Было так светло, что я зажмурил глаза.

— Вот, сеньор Робинсон, — услыхал я голос дель Аронзо, — перед вами знаменитый Карнеро, похождения которого гремят от мыса Горн до Аляски. Сейчас он притворяется, что ни слова не понимает по-испански.

— Я понимаю по-китайски и по-индусски, — заметил я, открывая глаза. Обратившись к высокому человеку, я поклонился: — Господин консул?

— Да, это я, — сухо ответил мистер Робинсон. — Может быть, вы коротко расскажете, как было дело? Садитесь и говорите спокойно…

— Благодарю вас, — еще раз поклонился я, усаживаясь на соломенный стул.

Начал я свой рассказ с приезда в Калькутту из Африки, описал змеиный парк, чуму в Набухатре, суд и запнулся, дойдя до Бычьего Глаза.

— Договаривай, Карнеро, — мягко произнес дель Аронзо.

Я молчал. Мистер Робинсон внимательно рассматривал меня.

— Продолжайте… А что вы делали в Африке?

Но дель Аронзо задумчиво пососал окурок сигары и ответил за меня:

— Он не заставит вас долго ждать и расскажет такую историю, что вы будете готовы снять с него наручники. Но, сеньор Робинсон, не верьте ему ни на маковое зерно. Он умеет гипнотизировать и пять раз убегал из одиночек под тройным караулом накануне последнего расчета с жизнью.

— Тем интереснее беседа с таким оригинальным парнем, — заметил Робинсон и обратился ко мне: — Вас обвиняют в убийстве американского гражданина доктора Томаса Рольса, к которому вы нанялись слугой под одним из вымышленных ваших имен. Вас застали на месте преступления…

— И этого вполне достаточно, сеньор Робинсон! — вскричал в раздражении дель Аронзо. — Оставьте его нам, и он получит по заслугам.

— Нет, дорогой Аронзо, — спокойно ответил Робинсон. — Высшая справедливость требует, чтобы он получил воздаяние по законам нашей страны…

Я счел возможным вмешаться в разговор:

— Мистер Робинсон, в моем теперешнем положении я не желал бы ничего лучшего, как только попасть в руки цивилизованных властей свободного государства. В колледже я усвоил основы юриспруденции и надеюсь, что беспристрастный суд оправдает меня.

Но ни Робинсон, ни дель Аронзо не слушали меня.

Они толковали теперь между собой о тонкостях процедуры передачи меня в руки правосудия Штатов.

Телеграмма из Мехико с согласием на выдачу преступника была уже получена. Через три часа гидроплан должен был увезти меня из Масатлана.

Не стану описывать воздушного путешествия, такого печального для меня, и первых дней пребывания в тюрьме, построенной по всем требованиям криминальной науки и архитектурной техники. Понемногу я освоился с положением человека, на полосатой куртке которого была вышита большая цифра «1011». Это был арестантский номер, заменивший теперь имя, данное мне родителями в Эшуорфе.

Несколько раз я подвергался допросу. Следователь мистер Грег слушал мои рассказы, а крохотный курчавый стенографист в пенсне терпеливо записывал их.

— Теперь подведем итоги, — наконец сказал мне однажды следователь чрезвычайно оживленно, когда я вошел к нему в кабинет.

В прошлый раз я закончил свою эпопею на том моменте, как дель Аронзо поднес к моему носу дуло револьвера.

— С удовольствием, мистер Грег, — согласился я, удивленно смотря на несколько толстых томов под общим заглавием — «Дело Карнеро». Тома лежали перед Грегом, и он усиленно перелистывал их.

— Итак, вы утверждаете, что вы Сэмюэль Пингль из Эшуорфа, — сказал следователь, сладко позевывая. — Позвольте мне не столько утверждать обратное, сколько отрицать все ваши арабские сказки. Пользуясь неограниченными возможностями нашего правосудия, я проследил судьбу некоего Пингля, служившего на плантациях мистера Поллока в Пенджабе. Потом этот Пингль судился в Рангуне за кражу тридцати удавов из королевского зоопарка…

— Ничего подобного! — закричал я. — Не удавы, а джирры! И не я, а Вандок!

— Не прерывайте мистера Грега, — предупредил меня курчавый стенографист. — Он не любит, когда его прерывают. А то вам будет хуже.

Мистер Грег, зевнув, поднял глаза к потолку и продолжал:

— Этот же самый Пингль покушался с преступной целью ошпарить аргентинского министра в ресторане океанского парохода. Он скрывался от властей в Гонконге. Вам было известно кое-что из похождений этого бродяги Пингля, и вы рассказывали мне эти эпизоды, но в сильно смягченном тоне…

Мне оставалось только горько улыбнуться.

— Не смейтесь, — опять заметил мне курчавый стенографист. — Мистер Грег не любит, когда смеются. А то хуже будет.

— Но что может быть хуже? — прохрипел я.

Грег был невозмутим. Он поднял глаза и будто читал написанное на потолке и видимое только ему.

— И тело Сэмюэля Пингля, — медленно, с расстановкой произнес он, — было найдено около маяка Луки, с раздробленной головой, выброшенное прибоем в ночь на одиннадцатое апреля…

— Да вы смеетесь надо мной? — вскочил я со стула.

Глаза Грега уставились на меня.

— Следователь Грег, милый мой, раскрыл триста восемь убийств, двести ограблений, выследил пять тысяч мошенников, и когда он подводит итоги… — тут Грег потряс одним из томов и добавил нежным голосом, — он не смеется. Он плачет от сознания, сколь низко может пасть душа человека. Он на все имеет доказательства… Вот. — с этими словами Грег протянул мне квадратный кусок бумаги. — Вот… Это было найдено во внутреннем кармане куртки того, кого выбросили океанские волны.

Дижанский диплом! Это был мой дижанский диплом, попорченный морской водой, но тщательно реставрированный в лаборатории уголовного розыска. Золото исчезло с гривы льва, по морде его протянулись морщины, придавая ему добродушный вид старого пьяницы.

Мне оставалось только хлопнуть себя по лбу. Ведь когда я менялся курткой с этим парнишкой Тильбоем, я совсем забыл в азарте игры, что мой диплом был во внутреннем кармане.

Волнуясь, я начал рассказывать, как мы с Тильбоем играли на «Буксусе» в кости, Грег махнул рукой.

— Оставьте вы, называющий себя Пинглем. Слушайте мои выводы. Вы служили у доктора Рольса. Вы убили его, связали ценное имущество в узлы и приготовились бежать. Но ваши сообщники, которые должны были прибыть, чтобы помочь вам увезти награбленное, опоздали. Дель Аронзо это стало известно раньше, чем прибыли члены вашей шайки. Вы волновались, вы вышли из дома навстречу ожидаемым сообщникам. Вас видели на набережной. Вот показания досточтимого падре Игнациуса Велорозе, знающего вас еще по Венесуэле, где он давал вам отпущение грехов накануне вашей казни… Вот показания продавщицы фруктовых вод Мерседес Глисания, которой вы с присущей вам щедростью подарили пятьдесят пезо… Она видела ваш кошелек. Вот показания полицейского Хуана Лорес, который издали следил за вами…

— Ах, мистер Грег, ваша логика потрясает меня, — серьезно ответил я. — Знаете, я совсем не подозревал, например, что знаком с падре Игнациусом. Что же вы хотите сделать в конце концов?

— Мы дойдем и до конца, — важно заметил Грег. — Нас интересует ваше последнее преступление. Мы раскрыли все. Кто убит — известно. Где убит — неизвестно. Посредством чего, как, почему, когда — известно. И вот вы предаетесь суду. Вас не повесят, как в Мексике, а посадят на электрический стул. И тут уж вам не выйти сухим из воды. Ну? Молчите? Понимаю. Все волнуются, когда я им намекаю на мистера Бибра, управляющего электроприборами в Синг-Синге. Нате, покурите…

Очень любезно Грег протянул мне пачку сигарет. Я закурил и задумался.

Итак, я, несмотря на всю свою искренность, не мог убедить никого, что я Пингль, а не какой-то бандит Карнеро. Диплом найден в кармане моей куртки при осмотре трупа Тильбоя. Следовательно, круг замкнулся. Все, что я могу сказать в свое оправдание, кажется невероятным этому следователю, который сейчас молча курит с самым добродушным видом, а в ответ на мои слова или пожимает плечами, или иронически улыбается. У меня нет ни цента, чтобы нанять адвоката, который бы собрал тоже несколько громадных томов документов, удостоверяющих, что я Пингль. Ведь справки надо собирать, начиная с Эшуорфа и Дижана, разыскать и кочегара с «Зеленого кота».

Хитрое лицо и вкрадчивый голос Вандока в тот момент представились мне очень ясно. Я еще помнил, что чувствовал, когда держал его за горло в змеином парке. Мои пальцы сжались в кулаки, и я медленно цедил слова, в упор смотря в выпуклые бесцветные глазки Грега:

— Предавайте меня суду, я буду защищаться сам.

Глазки Грега почти молитвенно вознеслись под потолок.

— Защищайтесь, но вам не удастся выпрыгнуть, мой друг.

Я налил воды из графина и выпил целый стакан. Спокойствие пришло сразу, так же как и внезапное озарение.

Будто блестящая молния, вдруг прорезала мою голову мысль, настолько простая, что я удивился, как она не явилась мне раньше.