Презрение Лорда

19 Выбор Рингфейна

Корд Руста известил Тротхолла о том, что, согласно традиции Раменов, убитые преследователи Ранихинов были оставлены стервятникам. Рамены не желали оказывать честь крешам или оскорбить землю, закапывая их. А сжечь трупы — значило подвергнуть равнины угрозе степного пожара. Поэтому всадники смогут отдыхать, как только их лошади окажутся вне досягаемости запаха смерти. Корд повел отряд снова на юг и, пройдя примерно лье, остановился, убедившись, что никакой ночной ветер не донесет тревожного запаха до животных. Отряд разбил лагерь.

Кавинант спал беспокойно, то и дело просыпаясь с таким ощущением, что ему в живот упирается наконечник копья, и когда наступил рассвет, он ощутил внутри такую пустоту, словно провел всю ночь в попытках нанести ответный удар голоду. И когда его нос снова учуял притягательный запах ядовитой аканибхавам, глаза его наполнились слезами, словно его ударили.

Он сомневался, что сможет еще долго удержаться на ногах. Но ответа, который был ему нужен, он еще так и не получил. Он не находил в себе никакого нового озарения, и зеленый узор Моринмосса на его платье казался неразборчивым. Верный инстинкт подсказывал ему, что он сможет найти то, чего ему не хватало, в крайности голодовки. Когда его попутчики поели и были готовы продолжать поход, он по инерции взобрался на Дьюру и двинулся вперед вместе со всеми. Время от времени по щекам его стекали слезы, но он не плакал.

Он чувствовал себя переполненным страстью, но не мог выплеснуть ее наружу. Проказа не позволяла сделать это.

Словно контрастируя с холодным видом его настроения, день был приветливым, полным яркого, безоблачного солнца и теплого южного ветерка, глубокого неба и невысоких холмов. Вскоре отряд полностью подчинился чарам равнины, величественной и суровой, украшенной гордыми стадами Ранихинов. Время от времени могучие лошади проносились мимо рысью или галопом, посматривая на всадников со смешинками в глазах, окликая их звучными криками. Их вид прибавлял скорость бегу Кордов, и когда утро закончилось, Грейс и Фью запели вместе:

Услышав эту песню, Ранихины начали резвиться вокруг отряда, и бег их был таким легким и стремительным, словно земля волнами подкатывала им под ноги.

Пьеттен зашевелился на руках Гиганта и на некоторое время стряхнул с себя свой дневной сон, чтобы посмотреть на Ранихинов пустыми глазами, в которых вдруг появилось нечто, похожее на тоску. Тротхолл и Морэм сидели, расслабившись, в своих седлах, словно в первый раз после того, как покинули Ревлстон, они почувствовали, что отряд находится в безопасности. И слезы бежали по лицу Кавинанта, как по стене.

Кара солнца смущала его в наполнявшей пустоте. Голова его, казалось, готова была взорваться, и это ощущение заставило его предположить, что его поместили на какую-то ненадежную высоту, и внизу огромные волны хищной травы огрызались, пытаясь схватить его за пятки, словно волки. Но седло из клинго удерживало Томаса на спине у Дьюры. Через некоторое время он погрузился в дремоту, в которой танцевал и плакал, и занимался любовью по приказу кого-то, кто насмешливо управлял им, словно марионеткой.

Когда он проснулся, была уже середина полудня, и почти весь горизонт впереди занимали горы. Дела у отряда шли хорошо. Лошади мчались с такой скоростью, словно равнины давали им больше энергии, чем они могли вместить.

На мгновение Кавинант представил себе Менхоум, где, вероятно, ошибочное и бесполезное уважение к его обручальному кольцу приведет к тому, что его представят Ранихинам, как будущего наездника одного из них. Безусловно, это была одной из причин, побуждавших Тротхолла посетить равнины Ра до приближения к Горе Грома. Воздать честь Юр-лорду, Рингфейну. Ах, проклятие! Он попытался представить себе, как едет на Ранихине, но его воображение не могло совершить такого скачка; более, чем что-либо другое, кроме Анделейна, огромные опасные лошади, обладавшие земной силой, выражали сущность Страны. А Джоан объезжала лошадей. По какой-то причине от этой мысли у него защипало в носу, и он попытался удержать слезы, из всех сил сжав зубы.

Остальную часть полудня Кавинант провел, осматривая горы. Они вырастали впереди отряда, словно вершины медленно вставали на ноги. Изгибаясь на юго-запад и северо-запад, горная цепь была не столь высока, как горы позади Подкаменья Мифиль, но она была зазубренной и неровной, словно самые высокие вершины были раздроблены на мелкие осколки, чтобы соединиться и сделаться непроходимыми. Кавинант не знал, что находится за этими горами, и не хотел знать. Их непроходимость каким-то странным образом успокаивала его, словно они являлись преградой между ним и чем-то таким, на что он не мог смотреть.

По мере того, как отряд легким бегом приближался к горам, они вырастали все быстрее и быстрее. Солнце уже садилось на западе, когда всадники добрались до обрывистого подножия горной гряды. Во время последнего подъема солнце окрасило их спину в оранжевые и розовые тона, и в этом свете они въехали на широкое ровное плато у подножия скалы.

Здесь, наконец, они увидели Менхоум.

Нижняя часть скалы на последние двести пятьдесят или триста футов под острым углом наклонялась внутрь широкого полуовального фасада, образуя пещеру наподобие глубокой вертикальной чаши в скале. В глубине этой чаши, где они были укрыты от ненастий и все же находились на открытом воздухе, стояли, скрепленные обручами, палатки семей Раменов. А впереди, под прикрытием скалы, находилась общая палатка, где Рамены жгли костры, готовили пищу, собирались, чтобы поговорить, потанцевать или спеть вместе, когда они не отсутствовали на равнинах вместе с Ранихинами. Все вместе это выглядело довольно сурово, словно поколениям Раменов не удалось найти для себя уюта в камне, ибо Менхоум был всего лишь центром, отправной точкой, откуда этот кочевой народ отправлялся в свои скитания по равнинам.

Встречать приближавшийся отряд собралось около семидесяти Раменов. Почти все они были Винхоумами, молодыми и старыми, но были здесь и другие, кто просто нуждался в покое и безопасности. В отличие от Кордов и Мейнфролов, у них не было боевых шнурков.

Но Лифе была там, и она легким шагом вышла вместе с тремя другими Раменами встречать отряд. На первый взгляд эти трое тоже были Мейнфролами; на них были надеты венки из желтых цветов, как у Лифе, и шнурки они тоже носили в волосах, а не на поясе. Отряд остановился, и Тротхолл спешился перед Мейнфролами, он поклонился им в манере Раменов, и они в свою очередь приветствовали его.

— Добро пожаловать еще раз, Лорды издалека, — сказала Лифе, — Привет вам, Рингфейн и Великий Лорд, и Гигант, и Стража Крови. Добро пожаловать к очагу Менхоума.

Увидев ее салют, Винхоумы устремились вперед из-под прикрытия скалы. Слезая с лошадей, всадники встречали приветствия улыбающихся Винхоумов с небольшими венками из сплетенных цветов. Жестами ритуальной величественности они надели эти венки на правые запястья своих гостей.

Кавинант слез с Дьюры и увидел сияющую девочку-Рамена лет пятнадцати-шестнадцати, стоявшую перед ним. У нее были чудесные темные волосы, падавшие на плечи, и мягкие большие карие глаза. Она не улыбалась, казалось, она благоговела, приветствуя самого Рингфейна, повелителя белого золота.

Протянув руки, она осторожно надела ему на запястья венок из цветов.

Их запах вызвал у него головокружение, и его едва не стошнило. Венок был сплетен из аманибхавана. Его запах жег обоняние, словно кислота, вызывая такой голод, что Томас, казалось, готов был вытошнить куски пустоты.

Он не в состоянии был остановить слезы, катившиеся из глаз.

С торжественным выражением на лице девочка-Винхоум подняла руку и прикоснулась к слезинкам на его щеках так, словно это были драгоценности.

Позади него Ранихины Стражей Крови галопом уносились на просторы Равнины. Корды уводили лошадей, чтобы дать им отдохнуть, а тем временем на площадке собиралось все больше Раменов, услышавших новость о прибытии отряда.

Но Кавинант не отрывал глаз от девочки, смотрел на нее так, словно она была чем-то съедобным. Наконец она ответила на его взгляд, сказав:

— Я — Винхоум Гэй. Скоро я буду знать достаточно, чтобы перейти в Корды.

Поколебавшись мгновение, она добавила:

— Я должна буду служить вам, пока вы будете гостить здесь.

Когда он ничего не ответил, она поспешно сказала:

— Если я вам не понравилась, то другие тоже будут счастливы служить.

Кавинант еще некоторое время молчал, призывая на помощь свою бесполезную ярость. По потом он собрался с силами для окончательного отказа:

— Я ни в чем не нуждаюсь. Не трогайте меня.

Эти слова обожгли ему горло.

Почувствовав прикосновение чьей-то руки к своему плечу, он обернулся и увидел, что это Гигант. Преследующий Море смотрел на Кавинанта сверху вниз, но его слова были обращены к Гэй, на лице которой стремилась отразиться боль, вызванная отказом Кавинанта.

— Не грусти, маленький Винхоум, — пробормотал Гигант. — Кавинант Рингфейн проверяет нас, эти слова идут у него из сердца.

Гэй благодарно улыбнулась Гиганту, потом сказала с внезапной дерзостью:

— Не такая уж я маленькая, Гигант. Тебя обманывает твой собственный рост. Я почти достигла Кординга.

Казалось, всего мгновение потребовалось, чтобы Гигант понял ее шутку. Потом его жесткая борода дернулась, и он внезапно залился смехом. Его веселость все росла, она эхом отражалась от скалы над Мэнхоумом, пока сама гора, казалось, не заразилась его ликованием, и этот выразительный звук распространялся повсюду, так что каждый, услышав его, начинал смеяться, не зная причины своего смеха. Преследующий Море хохотал долго, словно выбросил вместе с дыханием осколки из своей души.

Но Кавинант отвернулся, не в состоянии вынести громогласную тяжесть юмора Гиганта.

— Проклятье! — прорычал он. — Ад и кровь! Что вы со мной делаете? — Он не принял никакого решения, и теперь его способность к самоотрицанию, казалось, была на исходе.

Поэтому, когда Гэй предложила проводить его к приготовленному месту на пиру, организованному Винхоумами, он молча последовал за ней. Она вывела его из-под тяжеловесной нависшей скалы к центральному открытому пространству с горевшим в середине костром. Большая часть отряда уже вошла в Менхоум. Кроме центрального, было еще два костра, и Рамены разделили отряд на три группы: Стражи Крови сели вокруг одного костра, Кваан и его четырнадцать воинов — вокруг другого, а в центре Рамены поместили Тротхолла, Морэма, Гиганта, Ллауру, Пьеттена и Кавинанта, а также Мейнфролов. Кавинант сел по-турецки на гладкий каменный пол напротив Тротхолла, Морэма и Гиганта. Четверо Мейнфролов расположились рядом с Лордами, а Лифе села возле Кавинанта. Остальные места в круге заняли Корды, вернувшиеся с равнин вместе со своими учителями, Мейнфролами.

Большинство Винхоумов прислуживало у стола, а также возле очагов внутри пещеры.

Гэй стояла возле Кавинанта, тихо напевая какую-то мелодию, которая напоминала ему другую песню, когда-то слышанную:

Вдыхая дымок кострова и запах пищи, Кавинант подумал, что смог бы, наверное, ощутить чистый травяной аромат Гэй.

Когда он неуклюже уселся на каменный пол, последние лучи заходящего солнца окрасили крышу в оранжевый и золотой цвета, словно эффектное прощание. Потом солнце скрылось. Ночь распростерлась над равнинами; единственным источником света в Менхоуме были костры. Воздух наполнило бормотание голосов, как горный ветерок, полный аромата Ранихинов. Но пища, которой так боялся Кавинант, не была подана сразу. Сначала Корды исполнили танец.

Трое из них танцевали внутри кружка, в котором сидел Кавинант. Они плясали вокруг костра, совершая высокие прыжки и напевая веселую песню под аккомпанемент Винхоумов, отбивавших ладонями сложный ритм. Плавное скольжение их тел, внезапные повороты танца, темный оттенок кожи делали их похожими на бьющийся пульс равнин, который они убыстряли, чтобы сделать видимым для людей.

И время от времени они принимали такие позы, чтобы свет костров бросал на стены и потолок тени в форме лошадей.

Иногда танцоры оказывались в достаточной близости от Кавинанта, чтобы он мог разобрать слова из песни:

Эти слова и танец заставили Кавинанта почувствовать, что они выражают какое-то таинственное знание, какую-то способность видеть то, что необходимо увидеть и ему. Это ощущение внушало ему отвращение; он с трудом оторвал взгляд от танцующих и стал смотреть на пылающие угли костра. Когда танец закончился, он продолжал смотреть в сердце огня взглядом, полным неясного смятения.

Потом Винхоумы принесли к кострам еду и питье. Используя вместо тарелок широкие листья, они поставили перед гостями тушеное мясо и дикую картошку. Блюда были приправлены редкими травами, которые Рамены часто использовали в приготовлении пищи, и вскоре пир целиком захватил членов отряда. В течение долгого времени единственными звуками в Менхоуме были звуки приема пищи.

В разгар пиршества Кавинант сидел, словно чахлое дерево. Он не реагировал ни на что, предлагаемое ему Гэй. Он смотрел на огонь; одно полено в костре горело красным огнем, похожим на ночной свет его кольца. Мысленно он проводил самоосмотр, исследуя конечности, и его сердце пребывало в убеждении, что он вот-вот обнаружит какое-то в высшей степени неожиданное пятно проказы. Он выглядел так, словно увядал на корню.

Через некоторое время люди снова заговорили. Тротхолл и Морэм отдали свои листья-тарелки Винхоумам и вновь обратили свое внимание на Мейнфролов. Кавинанту были слышны отдельные обрывки из их разговора. Они говорили о нем, о том послании, которое он доставил Лордам, о роли, которую он играет в судьбе Страны. Их физический комфорт странно контрастировал с серьезностью их слов.

Рядом с ним Гигант описывал беду, случившуюся с Ллаурой и Пьеттеном, беседуя с одним из Мейнфролов.

Кавинант смотрел в огонь. Ему не надо было смотреть на руку, чтобы увидеть кровавую перемену, происшедшую с кольцом; он ощущал волны зла, исходившие от металла. Прикрыв кольцо другой рукой, он задрожал.

Каменный потолок, казалось, нависал над ним, словно жестокое крыло откровения, ожидая момента наибольшей его беспомощности, чтобы ударить по незащищенной шее. Он был бездонно голоден.

— Я схожу с ума, — пробормотал он в пламя.

Винхоум Гэй уговаривала его поесть, но Кавинант не реагировал.

Сидевший напротив него Тротхолл объяснял цель их похода. Мейнфролы неуверенно слушали, словно им трудно было усмотреть связь между далеким злом и равнинами Ра. Поэтому Высокий Лорд рассказал им, что случилось с Анделейном.

Пьеттен пустым рассеянным взглядом смотрел в ночь, словно с нетерпением ждал восход луны. Рядом с ним Ллаура тихо разговаривала с Кордами, благодарная за гостеприимство.

Когда Гигант описывал подробности того ужаса, который случился с двумя оставшимися в живых обитателями Парящего Вудхельвена, его лоб напрягся от усилий сдерживать эмоции.

Пламя сияло, словно дверь, за которой подстерегала страшная опасность. Шея Кавинанта ныла от напряжения, а глаза смотрели невидящим взглядом. Зеленые пятна на одежде отмечали как бы предупреждение: Нечистый, прокаженный, отверженный…

Он уже заканчивал мысленный самоконтроль. Позади осталась невозможность поверить в реальность Страны. А впереди была невозможность поверить в ее нереальность.

Гэй внезапно вошла в круг и встала перед ним, держа руки на бедрах и с горящими глазами. Она стояла, слегка расставив ноги, так что ему были видны кровавые огненные угли в промежутке между ними.

Он посмотрел на нее.

— Вы должны поесть, — сердито сказала она. — Вы и так уже наполовину мертвый.

Плечи ее были расправлены, и ткань платья на груди туго натянулась. Она напомнила ему Лену.

Тротхолл в то время говорил:

— Он не рассказал нам всего, что произошло на Праздновании. Нападение на духов не было предотвращено, и все же мы верим, что он как-то сражался с юр-вайлами. Его попутчица винила и себя, и его во зле, которое произошло во время танца.

Кавинант дрожал.

«Как Лена, — подумал он. — Лена?»

Тьма набрасывалась на него, словно когти головокружения.

«Лена?»

На миг он потерял способность видеть от заслонившей глаза черной воды и грохота. Потом вскочил на ноги. Он сделал это с Леной — сделал ли? Отшвырнув Гэй в сторону, он прыгнул к огню. Лена! Размахивая посохом, он накинулся на пламя. Но победить пламя он не мог, избавиться от воспоминания был не в силах. Посох вывернулся из его руки от силы удара. Искры и угли полетели во все стороны. Он сделал это с ней! Потрясая изуродованной рукой в сторону Тротхолла, он крикнул:

— Она была неправа! Я не мог помочь им! — И думал: «Лена! Что я наделал? Я прокаженный!»

Люди вокруг него вскочили на ноги. Морэм быстро шагнул вперед и предостерегающе поднял руку.

— Спокойнее, Кавинант, — сказал он. — В чем дело? Мы — гости.

Но несмотря на свой протест, Кавинант знал, что Этьеран права. Перед его глазами словно проходили эпизоды битвы у Парящего Вудхельвена, когда он сам убивал и наивно думал, что быть убийцей — это что-то новое для него, что-то беспрецедентное. Но он стал им еще раньше, в нем это было с самого начала его сна, с самого начала. Его интуиция подсказывала ему, что никакой разницы не было между тем, что юр-вайлы сделали с духами, и тем, что он сделал с Леной. Он служил Лорду Фаулу с самого первого дня своего пребывания в Стране.

— Нет! — прошипел он так, словно его варили в кипящем котле. — Нет, я больше не стану этого делать. Я не собираюсь больше быть жертвой! — Противоречие с яростью потрясало его, когда он мысленно воскликнул: «Ты изнасиловал ее! Ты, вонючий поганый ублюдок!»

Он чувствовал себя таким слабым, словно понимание того, что он сделал, разрушило его кости.

Морэм настойчиво повторил:

— Неверующий! В чем дело?

— Нет, — ответил снова Кавинант. — Нет.

Он попытался закричать, но его голос звучал глухо и еле слышно.

— Я не стану… терпеть это. Это неправильно. Я хочу выжить! Слышите?

— Кто ты? — прошипела сквозь сомкнутые зубы Мэйнфрол Лифе. Быстро встряхнув головой и молниеносно взметнув руку вверх, она сорвала шнурок с волос и привела его в боевую готовность.

Тротхолл схватил ее за руку. В его старческом голосе слышалась властность и мольба:

— Прости, Мэйнфрол. Тебе не понять этого. Он — носитель дикой магии, которая разрушает мир. Мы должны простить.

— Простить? — пытался крикнуть Кавинант. Ноги его подкосились, но он не упал. Баннор подхватил его сзади. — Вы не можете простить.

— Ты просишь наказать тебя? — недоверчиво спросил Морэм. — Что ты сделал?

— Прошу? — Кавинант напрягал все свои силы, чтобы вспомнить что-то. Потом ему это удалось. Он знал, что ему надо было делать, — Нет. Позовите Ранихинов.

— Что? — негодующе огрызнулась Лифе. И все Рамены эхом подхватили ее протест.

— Ранихинов! Позовите Ранихинов!

— Ты сумасшедший? Осторожнее, Рингфейн. Мы — Рамены. Мы не зовем, мы служим. Они приходят тогда, когда захотят. Слишком много ты на себя берешь. И они никогда не приходят ночью.

— Зовите, я вам говорю! Я! Зовите их!

Что-то в его ужасной требовательности смутило ее. Она заколебалась, глядя на него со смешанным выражением гнева, протеста и неожиданного сострадания, потом повернулась и вышла из-под навеса.

Поддерживаемый Баннором, Кавинант заковылял прочь из-под давящего навеса скалы. Отряд и Рамены потянулись за ним, подобно следу, остающемуся в кильватере корабля, следу ошарашенной ярости. Позади кровавая луна только что взошла над скалой, и отдаленные равнины, видимые за пределами горных подножий перед Менхоумом, уже были омыты алым светом. Этот кровавый поток, казалось, проник в самую структуру земли, превратив камни, и почву, и траву в разложение и кровь. Люди расположились по обеим сторонам площадки так, чтобы освободившееся место освещалось кострами.

Лифе шла сквозь ночь, направляясь к равнинам, пока наконец не остановилась у дальнего край площадки. Кавинант стоял и смотрел на нее. Слабым, но решительным движением он освободился от поддержки Баннора и остался стоять один, словно поврежденный галеон, выброшенный на берег и оставшийся там после отлива, занесенный на невозможную высоту среди рифов. Потом, двигаясь, как деревянный, он подошел к Лифе.

Кровавый отблеск луны лежал перед ним, словно мертвое море, и тянул его, становясь все ярче с каждым мгновением восхода луны. Его кольцо холодно тлело. Он чувствовал себя так, словно был магнитом. Земля и небо были одинаково алого цвета, и он шел, будто полюс, на котором сосредоточилась красная ночь, — он и его кольцо, сила, которая принуждала этот прилив оскверненной ночи. Вскоре он уже стоял в центре открытой площадки. Собравшиеся вокруг были словно отделены от него невидимым колеблющимся занавесом тишины.

Мэйнфрол Лифе потянула руки, словно подзывая в себе тьму. Внезапно он издала пронзительный крик:

— Ееленбрабанал иврушин! Рувин хайнин келенко лирримарунал! Ранихин Келебрабанал!

Потом она свистнула один раз. Этот свист эхом отразился от скалы, словно визг.

В течение долгого времени на площадке стояла тишина. Вызывающим шагом Лифе прошествовала назад, в Менхоум. Проходя мимо Кавинанта, она резко произнесла:

— Я вызвала.

Потом она оказалась позади него, и он очутился один на один с осадой луны.

Но вскоре раздался топот копыт. Огромные лошади пожирали расстояние; звук был столь мощным в ночной тишине, что, казалось, сами горы катятся к Менхоуму. Ранихинов было много — несколько десятков. Кавинант усилием воли заставил себя удержаться на ногах. Его сердце, казалось, слишком ослабело, чтобы продолжать биться дальше. Едва ли он замечал молчаливую тревогу Раменов.

Затем внешний край площадки, казалось, приподнялся, и волна Ранихинов ворвалась на открытое пространство — почти сотня лошадей неслась плечом к плечу прямо на Кавинанта, словно стена.

Возглас восхищения и изумления вырвался у Раменов. Мало кто из старейших Мейнфролов когда-либо видел так много Ранихинов вместе.

А Кавинант чувствовал, что видит саму гордую плоть Страны. Он боялся, что они затопчут его.

Но стена обогнула его слева и справа так, что в итоге он оказался в кольце Ранихинов. С развевающимися гривами и хвостами, со звездами во лбу, Ранихины заслонили собой весь мир. Топот их копыт ревел у Кавинанта в ушах.

Их кольцо сжималось все плотнее. Их рвущаяся наружу сила вызывала в нем страх, заставляла его крутиться на месте, словно он пытался увидеть их всех одновременно. Сердце бешено колотилось у него в груди. Он не успевал поворачиваться с такой скоростью, чтобы видеть их всех. Это усилие заставило его споткнуться, потерять равновесие и упасть на колени.

Но в следующее мгновение он уже снова поднялся, встав так, чтобы оказаться против направления вращения кольца, и лицо его исказилось, будто в крике — сам крик затерялся в громе копыт Ранихинов. Раскинув руки, он словно оперся о стены ночи.

Медленно и мучительно, переминаясь с ноги на ногу и роя землю копытами, Ранихины остановились. Они смотрели на Кавинанта. Глаза их вращались, у некоторых на губах была пена. Сначала Кавинант не понял их волнения.

Внезапно раздался крик со стороны Мейнфролов. Кавинант узнал голос Ллауры. Повернувшись, он увидел, что Пьеттен бежит к лошадям, а Ллаура едва успевает за ним и с каждым шагом все больше отстает. Ребенок застал всех врасплох; все смотрели на Кавинанта. Теперь Пьеттен уже добрался до круга и протиснулся между ногами Ранихинов, беспокойно рывших землю.

Казалось невозможным, чтобы его не затоптали. Его голова была не больше по размеру, чем копыта Ранихинов, а эти копыта находились в беспрерывном движении. Воспользовавшись удобным моментом, Кавинант прыгнул вперед, повинуясь импульсу, и выхватил Пьеттена из-под копыт одного из коней.

Но его рука, лишенная одного пальца, не смогла удержать мальчика, и Пьеттен вырвался от него, мгновенно вскочив на ноги. Он бросился на Кавинанта и ударил его изо всех сил.

— Они ненавидят тебя! — бушевал он. — Уходи!

Свет луны упал на площадку, выделив ее среди окружающих гор. В алом сиянии маленькое личико Пьеттена выглядело пустыней.

Ребенок продолжал молотить по нему кулаками, но Кавинант поднял его с земли и обеими руками прижал к себе. Удерживая Пьеттена таким образом, он смотрел на Ранихинов.

Теперь он понял. Правда, он слишком старательно избегал их, чтобы заметить, как они реагировали на него. Они не угрожали ему. Этим огромным животным он внушал ужас. Ужас. Глаза их сторонились его лица, и они роняли вокруг себя хлопья пены. Мышцы их ног и груди дрожали. Тем не менее, они, словно в агонии, приближались к нему. Древняя традиция нарушалась. Вместо того, чтобы выбирать себе седока, они подчинились его выбору.

Импульсивным движением Кавинант освободил руку и взмахнул холодным красным кольцом перед одним из Ранихинов. Тот вздрогнул, изогнул шею, словно увидел перед собой змею, но не сошел с места.

Кавинант снова прижал Пьеттена обеими руками. Сопротивление ребенка теперь несколько ослабло, словно он подвергся медленному удушению. Но Неверующий продолжал его сжимать изо всех сил. Шатаясь, словно не мог восстановить равновесие, он диким взглядом смотрел на Ранихинов.

Но он уже принял решение. Он видел, что Ранихины узнали его кольцо. Прижимая Пьеттена к себе, он крикнул:

— Слушайте! — Голос хриплый, как рыдание. — Слушайте. Я заключаю с вами сделку. Поймите правильно. Проклятье! Поймите правильно. Сделку. Слушайте! Я не могу выносить… Я распадаюсь на части. На части. — Он еще крепче прижал Пьеттена. — Я вижу… вижу, что происходит с вами. Вы боитесь. Вы думаете, что я… Хорошо. Вы свободны. Мне не нужен никто из вас.

Ранихины со страхом смотрели на него.

— Но вы должны что-то сделать для меня. Вы должны отступить! — Этот крик отнял у него почти все оставшиеся силы. Вы… Страна… — Он задыхался, в его голосе слышалась мольба. — Дайте мне быть! Не просите так много.

Но он знал, что в ответ на воздержанность ему от них было нужно нечто большее, чем готовность вытерпеть его недоверие.

— Слушайте, слушайте. Если вы мне понадобитесь, то лучше будет, если вы явитесь. Чтобы мне не приходилось быть героем. Поймите правильно.

Глаза его ослепли от слез, но он не плакал.

— И… и вот еще что… Еще одно… Лена… Лена… Девушка. Она живет в Подкаменьи Мифиль. Дочь Трелла и Этьеран. Я хочу… я хочу, чтобы кто-нибудь из вас отправился к ней. Сегодня ночью. И каждый год. В последнее полнолуние перед серединой весны. Ранихины это… это то, о чем она мечтает.

Он смахнул слезы из глаз и увидел, что Ранихины смотрят на него так, словно понимают все, что он пытался сказать.

— А теперь идите, — прошептал он. — Пожалейте меня.

С внезапным могучим и единодушным ржанием все Ранихины встали вокруг него на дыбы, ударив копытами воздух над его головой, словно давая обещание. Потом они развернулись с облегченным фырканием и понеслись прочь от Менхоума. Лунный свет, казалось, не касался их. Они упали на краю площадки и исчезли, словно сама земля приняла их в свои объятия.

Ллаура почти сразу же оказалась рядом с Кавинантом. Она медленно высвободила из его рук Пьеттена и посмотрела на него долгим взглядом, понять который он не мог, потом молча отвернулась. Он пошел за ней, едва волоча ноги, словно перегруженный обломками самого себя. Он слышал удивленные голоса Раменов. Удивление их было так велико, что в его поступке они не видели никакой обиды. Он был вне их и слышал, как они говорили:

— Они почтили его ржанием. Но ему было все равно. Он был болен от чувства, что ничем не овладел, ничего не доказал, ничего не решил.

Лорд Морэм подошел к нему. Кавинант не поднял на него взгляда, но услышал неподдельное удивление в голосе Лорда, когда тот сказал:

— Юр-лорд, ах! Подобная честь еще не оказывалась ни одному простому смертному, будь то мужчина или женщина. Многие приходили на равнины, и были предложены Ранихинам, и получили отказ. А когда была предложена Лорд Тамаранта, моя мать, пять Ранихинов выбрали ее — пять! Это была высочайшая честь, о какой только она могла мечтать. Нам не было слышно. Ты отказал им? Отказал?

— Отказал, — тяжело вздохнув, простонал Кавинант.

— Они ненавидят меня.

Он прошел мимо Морэма в глубину Менхоума. Двигаясь нетвердыми шагами, как корабль с разбитым килем, он направился к ближайшему костру, где готовилась еда. Рамены уступали ему дорогу и смотрели ему в след с благодарностью и благоговением на лице. Ему было все равно. Подойдя к костру, он схватил первое, что попало под руку. Мясо выскользнуло из его ополовиненной ладони. Тогда он зажал его в левой руке и жадно принялся за еду.

Он еще никого не замечал вокруг, почти не пережевывал куски мяса и, едва проглотив один кусок, тут же запихивал в рот следующий. Потом ему захотелось пить. Он оглянулся вокруг, увидел Гиганта, стоявшего неподалеку с бурдюком «алмазного глотка», до смешного миниатюрным в его огромной руке.

Кавинант взял у него бурдюк и залпом осушил его.

Потом он некоторое время стоял, не двигаясь, ожидая воздействия напитка.

Результат не замедлил сказаться. Вскоре его голову начал заполнять туман. В ушах зазвенело, словно звуки Менхоума он слышал со дна колодца. Он знал, что скоро сознание отключится, и очень хотел этого, но прежде, чем это случилось, боль в груди заставила сказать:

— Гигант, я… мне нужны друзья.

— А почему ты считаешь, что их у тебя нет?

Кавинант закрыл глаза, и перед его мысленным взором предстало все, что он сделал в Стране.

— Не будь смешным.

— Тогда ты все же веришь в нашу реальность.

— Что? — Кавинант словно цеплялся за смысл сказанного Гигантом руками, на которых не было пальцев.

— Ты думаешь, что мы можем не простить тебя, — пояснил Преследующий Море. — А кто простил бы тебя с большей готовностью, чем твой сон?

— Нет, — сказал Неверующий. — Сны никогда не прощают.

Потом он перестал видеть свет костра и доброе лицо Гиганта, погрузившись в сон.