Презрение Лорда

18 Равнины Ра

Несмотря на жесткое ложе, несмотря на едкий дым пламени и запах сгоревшей плоти, несмотря на окружающие со всех сторон могилы, где мертвые лежали грудами, кое-как погребенные, словно сконцентрированная боль, использовать которую или утолить теперь могла только земля, — несмотря на собственную внутреннюю боль, Кавинант спал. В течение всего остатка ночи остальные оставшиеся в живых члены отряда занимались погребением и сжиганием трупов. Но Кавинант спал. Тревожная бессознательность поднималась у него изнутри, словно беспрерывно повторяющийся процесс самоконтроля, и во сне он никак не мог выйти из этого замкнутого круга: левая рука — от плеча к запястью, ладонь левой руки — внутренняя и тыльная сторона, каждый палец, правая рука, рубашка, грудь, левая нога…

Проснулся он уже на рассвете, сделавшим все окружающее похожим на неудобную могилу. Поднявшись на ноги и дрожа от злобы, он увидел, что работа по захоронению завершена: все траншеи были заполнены, забросаны землей и засажены молодыми деревцами, которые где-то нашел Биринайр. Теперь большинство воинов лежали, скорчившись, на земле, пытаясь хоть немного отдохнуть и набраться сил. Но Тротхолл и Морэм занимались приготовлением пищи, а Стражи Крови осматривали и готовили лошадей.

Судорога отвращения исказила лицо Кавинанта — отвращения к самому себе, поскольку он не выполнил свою часть работы. Он посмотрел на свою одежду: парча была темной и стояла, словно кол, от засохшей крови.

«Подходящее одеяние для прокаженного, — подумал он. — Для отверженного».

Он знал, что теперь уже поздно было принимать решения. Ему приходилось лишь установить, какое он отводит себе место в этой невероятной дилемме.

Опершись на посох и стоя посреди погребального рассвета, он чувствовал, что достиг предела своих уклонений. Он потерял след своих привычек по самозащите, утратил право выбора прятать свое кольцо, лишился даже своих грубых башмаков и пролил кровь. Он навлек беду на Парящий Вудхельвен, он был так озабочен своим спасением от сумасшествия, что не заметил, что все его старания привели именно к сумасшествию.

Ему необходимо было двигаться; он знал это. Но данная задача выдвигала ту же самую непроницаемую проблему. Принимать участие во всех этих событиях и, значит, сходить с ума. Ему необходимо было принять решение раз и навсегда и придерживаться его. Он не мог принять Страну и не мог отрицать ее. Ему нужен был ответ. Без него он попал бы в западню, как Ллаура, принужден был бы, к радости Фаула, потерять себя в стремлении избежать этой потери.

Взглянув на Кавинанта, Морэм увидел отвращение и испуг на его лице и мягко спросил.

— Что тебя тревожит, друг мой?

Мгновение Кавинант смотрел на Морема. Казалось, за одну ночь Лорд состарился на много лет. Дым и грязь битвы оставили печать на его лице, выделив морщины на лбу и вокруг глаз, словно внезапное обострение усталости и разложения. Глаза его потускнели от утомления, но губы сохранили доброту, а движения были по-прежнему уверенными, несмотря на то, что его одежда тоже была изрядно истрепана и покрыта кровью.

Кавинант инстинктивно уклонился от того тона, которым Морэм произнес «мой друг». Он не мог позволить себе быть чьим-то другом. И он уклонился также от своего внутреннего побуждения спросить, что за причина сделала посох Тамаранты столь могущественным в его руках. Он боялся ответа на этот вопрос. Чтобы скрыть испуг, он быстро повернулся и пошел искать Гиганта.

Тот сидел спиной к жалким останкам, которые прежде были Парящим Вудхельвеном. Кровь и копоть зачернили его лицо, кожа имела цвет сердцевины дерева. Но самым заметным в его облике была рана на лбу. Разорванная кожа свисала над бровями, словно листва боли, и капли свежей крови сочились из раны, словно раскаленные мысли, проникавшие сквозь трещину в черепе.

Правой рукой он обнимал бурдюк с «алмазным глотком», а глаза непрерывно следили за Ллаурой, занимавшейся с маленьким Пьеттеном.

Кавинант приблизился к Гиганту, но прежде, чем он успел заговорить, Преследующий Море сказал:

— Можешь что-либо сказать о них? Может, тебе известно, что с ними сделали?

Этот вопрос отозвался в мозгу Кавинанта черным эхом.

— Я знаю только насчет нее.

— А Пьеттен?

Кавинант пожал плечами.

— Подумай, Неверующий! — Его голос был полон клокочущего тумана. — Я потерян. Ты можешь понять.

Кавинант с усилием ответил:

— То же самое, точно то же, что было сделано с нами. И с Ллаурой.

Спустя минуту он саркастически добавил:

— И с Пещерными Жителями.

Глаза Преследующего Море стали испуганными, а Кавинант продолжал:

— Всем нам суждено разрушить все, что мы собираемся сохранить. В этом метод Фаула. Пьеттен — это подарок для нас, образец того, что мы сделаем со Страной, если попытаемся спасти ее. Настолько Фаул уверен в себе. А пророчества, подобные этому, оправдывают себя.

Услышав это, Гигант уставился на Кавинанта, словно Неверующий только что обрушил на него проклятия. Кавинант попытался не отводить взгляда от глаз Гиганта, но неожиданно стыд заставил его опустить голову. Он посмотрел на истерзанную траву. Она выгорела странными пятнами. Местами она почти не была повреждена; видимо, огонь Лордов наносил ей меньший ущерб, чем разрушительная сила юр-вайлов.

Минуту спустя Гигант сказал:

— Ты забываешь, что между пророком и предсказателем есть разница. Предсказание будущего не есть пророчество.

Кавинант не хотел думать об этом. Чтобы переменить тему разговора, он сказал:

— Почему бы тебе не воспользоваться целебной глиной, чтобы залечить рану на лбу?

На этот раз Гигант отвел свой взгляд, глухо ответив:

— Ее не осталось.

Он беспомощно развел руки.

— Другие умирали. Третьим глина была нужна, чтобы сохранить руку или ногу. И… — его голос на мгновение прервался, — и я думал, что крошке Пьеттену, быть может, она в состоянии будет помочь. Он всего лишь ребенок, — настойчиво сказал он, взглянув на Кавинанта с внезапной мольбой, которой тот не мог понять. — Но один из Пещерных умирал очень медленно и в таких мучениях…

Новая струйка крови сбежала у него со лба.

— Камень и Море! — простонал он. — Я не мог перенести это. Хатфрол Биринайр отложил для него горстку глины несмотря на то, что ее все равно не хватало. Но я отдал ее Пещерному Существу. Не Пьеттену — Пещерному. Потому что он мучился.

Запрокинув голову, он сделал большой глоток «алмазного глотка», смахнув ладонью кровь со лба.

Кавинант пристально посмотрел на поврежденное лицо Гиганта. Поскольку ему в голову не приходили никакие слова дружелюбия, он спросил:

— А как твои руки?

— Мои руки? — На мгновение Преследующий Море, казалось, растерялся, но потом вспомнил: — Ах, каамора. Друг мой, я Гигант, — объяснил он. — Никакой обычный огонь не может нанести мне повреждений. Но боль — боль учит многим вещам.

Его губы изогнулись в гримасе отвращения к самому себе.

— Говорят, Гиганты сделаны из гранита, — пробормотал он. — Не беспокойся обо мне.

Под влиянием импульса Кавинант ответил:

— В некоторых местах того мира, из которого я пришел, есть маленькие старые люди, которые сидят возле дороги и весь день стучат по глыбам гранита маленькими железными молоточками. Это занимает много времени, но однажды они превращают эти глыбы в мелкие осколки.

Гигант немного подумал, прежде чем спросить:

— Это пророчество, Юр-лорд Кавинант?

— Не спрашивай меня. Я бы не понял, что это пророчество, если бы оно не сбылось со мной самим.

— Я тоже, — сказал Преследующий Море. Смутная улыбка тронула его губы.

Вскоре Лорд Морэм позвал отряд на завтрак, приготовленный им и Тротхоллом. С подавленными стонами воины поднялись на ноги и пошли к огню. Гигант тоже встал. Он и Кавинант прошли следом за Ллаурой и Пьеттеном, чтобы немного поесть.

Вид и запах пищи внезапно с новой силой заставили Кавинанта ощутить необходимость решения. Он был пуст от голода, но, протянув руку, чтобы взять немного хлеба, он увидел, что его рука обагрена кровью и пеплом. Он убивал… Хлеб выпал из его пальцев.

— Все это неправильно, — пробормотал он.

Еда была одной из форм покорности — подчинения физической реальности Страны. Ему необходимо было подумать.

Пустота внутри выдвигала требования, но Кавинант отказывался их выполнить. Сделав глоток вина, чтобы прочистить горло, он отвернулся от огня жестом отвержения. Лорды и Гигант озадаченно смотрели на него, но ничего не говорили.

Кавинанту необходимо было подвергнуть себя испытанию, отыскать ответ, который восстановил бы его способность выживать. С гримасой упрямства он решил оставаться голодным до тех пор, пока не найдет то, что ему нужно. Может быть, в голодном состоянии его ум прояснится настолько, что в состоянии будет решить фундаментальные противоречия его дилеммы.

Все брошенное оружие было убрано с поляны и собрано в кучу. Кавинант подошел к ней и, немного поискав, вытащил оттуда каменный нож Этьеран. Потом, движимый каким-то непонятным импульсом, он подошел к лошади, чтобы посмотреть, не ранена ли Дьюра. Обнаружив, что она не пострадала, он почувствовал некоторое облегчение. Ни при каких обстоятельствах он не желал сесть верхом на Ранихина.

Вскоре воины закончили завтрак и устало двинулись к лошадям, чтобы продолжить поход.

Садясь на Дьюру, Кавинант услышал, как Стражи Крови резким свистом подзывают Ранихинов. Этот свист, казалось, некоторое время висел в воздухе. Потом со всех сторон на поляну галопом примчались огромные лошади — гривы и хвосты развивались, словно охваченные огнем, копыта ударяли по земле в длинных могучих ритмичных прыжках; девять скакунов со звездами во лбу, стремительных и буйных, как жизненный пульс Страны. В их бодром ржании Кавинанту слышалось возбуждение от предстоящего возвращения домой, на равнины Ра.

Но члены отряда, покинувшего этим утром Парящий Вудхельвен, не отличались ни бодростью, ни радостным возбуждением. Йомен Кваана теперь уменьшился на шесть воинов, а оставшиеся в живых были ослаблены усталостью и битвой. Казалось, на лицах лежат их собственные тени, когда они скакали на север, к реке Мифиль. Лошадей, оставшихся без всадников, взяли с собой, чтобы сменять уставших скакунов. Среди них трусцой бежал Преследующий Море, и казалось, что он несет груз всех мертвых. На сгибе руки он держал Пьеттена, который уснул сразу, как только солнце исчезло с восточного горизонта. Ллаура ехала позади Лорда Морэма, держась за его одежду. Рядом с его мрачным лицом и прямой спиной она казалась сломленной и хрупкой, но у обоих было одинаковое выражение невысказанной боли. Впереди них ехал Тротхолл, и плечи его выражали такую же молчаливую повелительность, которой Этьеран заставила Кавинанта двигаться от Подкаменья Мифиль к реке Соулсиз.

Кавинант рассеянно размышлял над тем, сколько еще времени ему придется подчиняться выбору других людей. Но потом он оставил эту мысль и посмотрел на Стражей Крови. Казалось, из всех членов отряда лишь они одни не пострадали морально в битве. Их короткие накидки свисали лохмотьями; они были такими же чумазыми, как и все остальные; один из них был убит, несколько — ранено. Они защищали Лордов — особенно Вариоля и Тамаранту, — до последнего; но в них совершенно не было заметно ни усталости, ни депрессии, ни уныния. Баннор ехал на своем Ранихине рядом с Кавинантом и осматривался вокруг непроницаемым взором.

Лошади могли двигаться только медленным спотыкающимся шагом, но даже эта медленная езда позволила добраться всадникам до брода через Мифиль еще до полудня.

Отпустив лошадей на водопой и кормежку, все, кроме Стражей Крови, погрузились в поток. Натираясь чудесным песком с речного дна, они смыли кровь, грязь и боль смерти и долгой ночи в широком течении Мифиль. Чистая кожа и ясный взор проступили из-под пятен битвы; небольшие, незалеченные лечебной глиной, ранки открылись и были начисто промыты; обрывки грязной одежды оторвались и уплыли прочь. Кавинант вместе со всеми выстирал свою одежду, смыл и отскоблил пятна с тела, словно пытаясь избавиться от влияния совершенного убийства. И, чтобы заполнить пустоту внутри, вызванную голодом, он выпил огромное количество воды.

Потом, когда с этим делом было покончено, воины пошли к лошадям, чтобы достать из мешков новую одежду. Переодевшись и снова взяв в руки оружие, они разошлись по постам в качестве часовых, дав возможность искупаться Тьювору и Стражам Крови.

Стражам Крови удалось войти и выйти из реки без единого всплеска, но купались они очень шумно. Через несколько минут они уже переоделись в новую одежду и сидели верхом на Ранихинах. Ранихины успели восстановить свои силы, повалявшись на траве Анделейна, пока их всадники купались. Теперь отряд был готов продолжать путь. Высокий Лорд Тротхолл подал сигнал, и отряд поскакал на восток вдоль южного берега реки.

Остаток дня прошел легко для всадников и лошадей. Под копытами была мягкая трава, сбоку — чистая вода, вид самого Анделейна, который, казалось, пульсировал соком силы и здоровья.

Люди Страны черпали исцеление из окрестностей гор.

Но для Кавинанта этот день был тяжелым. Он был голоден, и живительная близость Анделейна лишь усиливала его голод.

Он старался изо всех сил не смотреть туда, отказывая себе в этом зрелище, как отказывал в пище. Его исхудалое лицо застыло в мрачном напряжении, а глаза были пусты от решимости. Он двигался по двойному пути: его плоть тряслась на спине у Дьюры, удерживая его среди членов отряда, но мысленно он бродил по дну пропасти, и ее темная, пустая бездонность причиняла ему боль.

Я не буду…

Он хотел выжить.

Я не…

Время от времени прямо на дороге перед ним встречалась алианта, как личный призыв Страны, но он не поддавался.

«Кавинант, — думал он. — Томас Кавинант Неверующий. Прокаженный, грязный, отверженный».

Когда все усиливающееся чувство голода заставило его поколебаться, он вспомнил кровавое прикосновение Друла на своем кольце, и его решимость восстановилась.

Время от времени Ллаура смотрела на него глазами, в которых отражалась смерть Парящего Вудхельвена, но он только сильнее становился в своей решимости и продолжал путь.

Я больше не буду убивать!

Ему надо было найти какой-то другой ответ.

Этой ночью он обнаружил, что с его кольцом произошла перемена. Теперь все свидетельства того, что оно сопротивлялось красным вкраплениям, исчезли. Под чудовищной луной его обручальное кольцо стало полностью алым, горя холодным светом на пальце, словно в алчном подчинении власти Друла. На следующее утро он сел на Дьюру, раздираемый между двумя противоположными полюсами безумия.

Но в полуденном ветерке чувствовалось предвкушение лета. Воздух стал теплым и благоуханным от цветения земли. Повсюду самонадеянно красовались цветы и беззаботно пели птицы. Постепенно Кавинанта переполнило утомление. Апатия ослабила натянутые струны его воли. Только привычка к езде и удерживала его в седле Дьюры; он стал нечувствительным к таким поверхностным соображениям; едва ли он заметил, когда река стала поворачивать на север от направления движения отряда, или когда горы начали становиться выше. Этой ночью он спал глубоким сном без сновидений, а на следующий день ехал дальше в такой же немоте и безразличии.

Все возраставшая дремота не покидала его. Сейчас он, сам того не зная, ехал по степи; ему грозила опасность, которой он не сознавал. Усталость была первым шагом в неумолимой логике закона проказы. Следующим была гангрена, зловоние гниющей заживо плоти, настолько ужасное, что некоторые медики не могли его выносить; зловоние, которое ратифицировало отвержение прокаженных таким образом, что ему не могли противостоять ни простая жалость, ни отсутствие предрассудков. Но Кавинант путешествовал по своему сну с разумом, полным сна.

Когда он начал приходить в себя — рано в полдень на третий день после ухода из Парящего Вудхельвена и на семнадцатый со дня отъезда из Ревлстона, то обнаружил, что перед ним расстилается Моринмосский лес. Отряд стоял на вершине последней горы, у подножия которой земля пропадала под темной защитой деревьев.

Моринмосс лежал у подножия горы подобно плещущемуся морю: его края охватывали склоны гор, словно деревья впились в них своими корнями и отказывались отходить назад. Темная разнообразная зелень Леса простиралась до горизонта на севере, на востоке и на юге. У нее был какой-то угрожающий вид; казалось, она бросала вызов отряду, решившему пройти сквозь нее.

Высокий Лорд Тротхолл остановился на гребне горы и долго смотрел на лес, мысленно прикидывая, сколько времени потребуется, чтобы объехать Моринмосс, вместо того, чтобы принять вызов странной угрозы деревьев.

Наконец он спешился. Посмотрев на всадников, он заговорил, и его глаза были полны потенциального гнева.

— Сейчас мы будем отдыхать. Потом войдем в Моринмосс и не будем останавливаться до тех пор, пока не доберемся до дальнего края. Путешествие займет почти день и ночь. Во время езды не должно быть видно ни одного клинка и ни одной искры. Слышите? Все мечи убрать в ножны, все ножи в чехлы, наконечники всех копий обвязать кусками тканей. И не высекать ни одной искры или вспышки огня. Я не намерен ошибаться. Моринмосс отличается еще большей дикостью, чем Гринмердис, — а никто еще со спокойным сердцем не въезжал в этот лес. Деревья веками переносили страдания, и они не забыли своего родства с Гарротинг Гип. Молитесь, чтобы они не сокрушили нас всех без разбора.

Он сделал паузу, оглядывая отряд, пока не убедился, что все его поняли. Потом он добавил уже мягче:

— Возможно, в Моринмоссе все же есть Лесничий, хотя это знание было утеряно после Осквернения.

Несколько воинов напряглись при слове «лесничий». Но Кавинант, медленно избавлявшийся от апатии, не почувствовал ни в малейшей степени того благоговения, которого, видимо, от него ждали. Он спросил, как прежде:

— Вы что, поклоняетесь деревьям?

— Поклоняемся? — Тротхолл, казалось, был озадачен. — Это слово мне непонятно.

Кавинант с удивлением уставился на него.

Мгновением позже Высокий Лорд продолжал:

— Ты хочешь спросить, почитаем ли мы леса? Конечно. Они живые, а Сила Земли — во всех живых вещах, во всех камнях, земле и дереве. Конечно, мы понимаем, что мы слуги этой Силы. Мы заботимся о жизни Страны.

— Он оглянулся на Лес и продолжал: — Земная Сила принимает разные формы, от камня до дерева. Камень служит основой для мира, и, к чести наших познаний, какими бы неглубокими они ни были, эта форма силы не знает сама себя, но с деревом все иначе.

Однажды, в глубочайшем, отдаленнейшем прошлом почти вся Страна представляла собой Один Лес — одно могущественное дерево от Тротгарда и Меленкурион Скайвеа до Плато Сарангрейв и Сирича. И Лес этот был живой. Он знал и приветствовал новую жизнь, которую люди принесли с собой в Страну. Он чувствовал боль, когда простые люди — слепые и глупые эпизоды в древности Страны — вырубали и выжигали деревья, чтобы расчистить место, где они могли бы выращивать свою глупость. Ах, трудно найти повод для глупости истории человечества. Прежде, чем новость распространилась по всему лесу, и каждое дерево узнало, какая опасность ему грозит, сотни лье жизни были истреблены. По нашим подсчетам на это потребовалось времени больше тысячелетия. Но деревьям это, должно быть, казалось быстрым уничтожением. К концу этого времени во всей Стране осталось всего лишь четыре места, где все еще влачила свое жалкое существование душа леса, выжившая и содрогавшаяся в своей благородной боли, — и она решила защищать себя. Потом Леса Гигантов, Гриммердхо, Моринмосс и Гарротинг Гип жили много веков, и их постоянная готовность выражалась в заботе Лесничих. Они помнили, и никто из людей, или вайлов, или Пещерных Жителей, отважившихся зайти туда, не возвращался.

Теперь и те времена уже прошли. Мы не знаем, живут ли еще Лесничие, хотя лишь глупец может отрицать, что Сиройл Вайлвуд все еще обитает в Гарротинг Гип. Но память о древних обидах, позволившая деревьям давать отпор всем чужакам, теперь увядает. Лорды взяли леса под свою защиту с той поры, когда Берек Полурукий впервые овладел Посохом Закона; мы не позволяли деревьям сокращать их численность. И все-таки их дух падает. Отрезанное друг от друга, совместное знание лесов умирает. И великолепие мира в связи с этим тускнеет.

Тротхолл на минуту печально умолк прежде, чем заключить:

— Из уважения к оставшемуся духу и из почтения к Земной Силе мы просим позволения войти в Лес одновременно большому количеству людей и животных. А всякий намек на угрозы мы ликвидируем из простой осторожности. Этот дух пока еще жив. А сила Моринмосса может сокрушить тысячу раз по тысяче человек, если случайно пробудить в деревьях память о причиненной им боли.

— Могут быть там еще какие-нибудь опасности? — спросил Кваан. — Не потребуется ли нам оружие?

— Нет. В прежние времена слуги Лорда Фаула причинили лесам огромный вред. Может быть, Гриммердхо и утратил свою силу, но Моринмосс помнит. К тому же сегодня будет затмение луны. Даже Друл Каменный Червь не настолько безумен, чтобы послать свои силы в Моринмосс в такое время. А Презренный никогда не был таким глупцом.

Воины молча спешились. Часть воинов йомена принялась кормить лошадей, а остальные наскоро приготовили еду. Вскоре весь отряд, кроме Кавинанта, поужинал. После этого Стражи Крови разошлись по своим постам, а остальные члены отряда легли спать, чтобы отдохнуть перед долгим переходом через Лес.

Когда они поднялись и были готовы отправиться в путь, Тротхолл широким шагом зашел на гребень холма. Здесь ветер был сильнее; он развивал его синюю мантию, подпоясанную черным кушаком, и уносил вдаль его крик:

— Эй, Моринмосс! Лес Одного Леса! Враг наших врагов! Моринмосс! Эй!

Бескрайние пространства леса поглотили этот крик, и ему не ответило даже эхо.

— Мы Лорды, враги твоих врагов и последователи Учения Лиллианрилл. Мы должны пройти через тебя!

Слушай, Моринмосс! Мы ненавидим топор и пламя, принесшие тебе боль! Твои враги — это наши враги. Мы никогда не приносили с собой топор и пламя, чтобы ранить тебя, и никогда не сделаем этого. Моринмосс, слушай! Дай нам пройти!

Его крик исчез в глубинах леса. Наконец он опустил руки, повернулся и сошел вниз, к отряду. Вскочив на коня, он еще раз пристально осмотрел всех всадников. По его сигналу они поехали вниз, к границе Моринмосса.

Казалось, будто они упали в лес, подобно камню. Только что они ехали по склону горы над деревьями и вот уже углубились в темную пучину, и солнечный свет угас позади, подобно закрывшейся безвозвратно двери. Во главе отряда двигался Биринайр, положив на шею коня перед собой посох Хайербренда, следом за ним ехал Тьювор на жеребце Ранихине по имени Марни. Ранихинам нечего было опасаться старого гнева Моринмосса, и Марни мог бы повести за собой Биринайра, если бы старый Хатфролл сбился с дороги. За Тьювором следовал Тротхолл и Морэм с Ллаурой, сидевшей у него за спиной; а за ними ехали Кавинант и Преследующий Море. Гигант все еще нес спящего мальчика. Затем, замыкая процессию, ехали Кваан и его йомен вперемешку со Стражами Крови.

Места, чтобы проехать, было достаточно. Деревья с эбеново-черными и красновато-коричневыми стволами были хаотично разбросаны во всех направлениях, оставляя между собой пространство для травы, кустарника и животных; и всадники находили путь без труда. Но деревья были невысоки. Они поднимались на приземистых стволах на пятнадцать или двадцать футов над землей и там раскидывали узловатые, наклоняющиеся вниз ветви, отягощенные листвой, так что отряд был полностью погружен в темноту Моринмосса. Ветви переплетались так, что каждое дерево, казалось, стоит, тяжело опустив руки на плечи сородичей. А с ветвей свисали огромные занавеси и полосы мха — темного, густого, влажного мха, спадавшего с ветвей, подобно медленно струящийся крови, замороженной на лету. Мох качался перед всадниками, словно пытаясь повернуть их назад, сбить их с дороги. И ни одного звука копыта не раздавалось по земле, тоже покрытой густым, глубоким мхом. Всадники ехали так беззвучно, словно их переместили в мираж.

Инстинктивно уклоняясь от прикосновения темного мха, Кавинант всматривался во все сгущающуюся темноту леса. Насколько было видно во всех направлениях, его окружала гротескная ярость мха, ветвей и стволов. Но за пределами явных ощущений он мог видеть больше — видеть и обонять, и в тишине леса слышалось нависающее сердце лесов. Здесь деревья размышляли над своими мрачными воспоминаниями — широкий, пускающий ростки побег самосознания, когда дух леса величественно царил над сотнями лье богатой земли; и тяжелый груз боли, и ужаса, и неверия, распространявшихся, подобно молнии на глади океана, пока самые отдаленные листья в Стране не вздрогнули, когда началось уничтожение деревьев, когда корни, ветви и остальное вырубалось и калечилось топором и пламенем; и выкорчеванные пни, и суета и мука животных, тоже убитых или лишенных домов, здоровья и надежды; и чистая песнь Лесничего, чей напев открывал тайное, злобное удовольствие уничтожения, ответного насилия над крошечными людьми; и вкус их крови и корней, и медленная слабость, которой кончалась даже яростная радость; и деревьям не оставалось ничего, кроме их закоснелой памяти и их отчаяния, когда они видели, как их ярость превращается в дремоту.

Кавинант чувствовал, что деревья ничего не знали о Лордах или о дружбе; Лорды были слишком редки в Стране, чтобы о них помнить.

Нет, это была слабость, упадок чувств, печаль, беспомощный сон. То тут, то там можно было услышать деревья, которые все еще не спали и жаждали крови. Но их было слишком мало, слишком мало. Моринмосс мог только размышлять, лишенный сил своей собственной древней смертности.

Ладонь мха ударила его, оставив на лице мокрое пятно. Он поспешно вытер влагу рукой, словно это была кислота.

Потом солнце село за Моринмоссом, и даже этот сумрачный свет угас. Кавинант наклонился вперед на своем седле, насторожившись и опасаясь, что Биринайр собьется с пути или наткнется на занавес из мха и будет задушен. Но по мере того, как тьма просачивалась в воздух, с лесом начала происходить перемена. Постепенно на стволах стало появляться серебристое мерцание — появляться и усиливаться по мере того, как ночь наполняла лес, пока каждое дерево не засияло, словно потерявшаяся во мраке душа. Серебристый свет был достаточно ярок, чтобы освещать путь всадникам. Сквозь подвижные облака этого свечения полотнища мха свисали, словно тени бездны — черные дыры, ведущие в пустоту. Они придавали лесу запятнанный, прокаженный вид. Но отряд теснее сомкнул свои ряды и продолжал двигаться сквозь ночь, освещенный только отблеском деревьев и красным светом кольца Кавинанта.

Он чувствовал, что может слышать испуганное бормотание деревьев, раздающееся при виде его обручального кольца. Это пульсирующее красное сияние ужасало и его самого.

Пальцы мха скользили по его лицу влажными проверяющими прикосновениями. Он сцепил руки над сердцем, пытаясь сжаться, уменьшиться в размерах и проехать незамеченным, — ехал, словно затаив под одеждой топор и страшась, как бы деревья не обнаружили этого.

Этот длинный переход был подобен боли от нанесенной раны. Отдельные световые пятна, наконец, слились, и отряд вновь очутился среди сумерек дня. Кавинанта передернуло от озноба, и, поглядев внутрь себя, он увидел нечто, заставившее его оцепенеть. Он почувствовал, что емкость его ярости полна тьмы.

Но он был пойман в сети неразрешимых обстоятельств. Тьма была чашей, которую он не мог ни выпить, ни выплеснуть в сторону.

И он дрожал от голода.

Он едва мог удержаться от того, чтобы не нанести ответный удар мокрым клочьям мха.

Тем временем отряд все так же двигался сквозь сумрак Моринмосса. Все молчали, задыхаясь в окружении ветвей; и в этом клубящемся безмолвии Кавинант чувствовал себя таким потерянным, словно он сбился с дороги в старом Лесу, который покрывал когда-то всю Страну. Со смутной яростью он наклонялся, избегая прикосновений мха. Шло время, и внутри него все росло желание закричать.

Потом Биринайр, наконец, взмахнул над головой посохом и тихо крикнул. Лошади поняли; спотыкаясь, они перешли на усталый бег, следуя за сильным шагом Ранихинов. На мгновение деревья, казалось, отступили назад, словно отпрянув от безумия отряда. Потом всадники вырвались на солнечный свет. Они оказались под полуденным небом на склоне, постепенно поднимающемся к реке, преграждающей им путь. Биринайр и Марни безошибочно вывели их прямо к броду Роумридж.

С хриплым криком облегчения воины ударили пятками в бока скакунов, и отряд бодрым галопом помчался вниз по склону. Вскоре лошади погрузились в поток, обдавая себя и своих счастливых седоков холодной водой Роумриджа. На южном берегу Тротхолл объявил привал. Переход через Моринмосс закончился.

Только остановившись, отряд осознал всю сложность перехода. Длительное бодрствование и вынужденный пост в еде ослабили всадников. А лошади были еще в более худшем состоянии. Они дрожали от измождения. Как только переход закончился, их шеи и спины поникли; у них едва хватило сил, чтобы поесть и напиться. Несмотря на бодрый призыв Ранихинов, два мустанга из йомена легли в траву, а остальные встали вокруг них на подгибающихся ногах.

— Отдыхать, отдыхать, — напевно и заботливо произнес Тротхолл. — Сегодня мы больше не сдвинемся с места.

Он походил среди лошадей, прикасаясь к ним старческими руками и тихо напевая поддерживающую силы песню. Только в Ранихинах и Стражах Крови не было заметно усталости. Гигант опустил Пьеттена на руки Ллауры, потом утомленно лег на спину в жесткую траву. С тех пор как отряд покинул Парящий Вудхельвен, он был непривычно молчаливым; он избегал говорить, словно боялся, что собственный голос предаст его. Теперь, без поддержки своих рассказов и смеха, он, казалось, почувствовал все напряжение путешествия.

Кавинант с сомнением подумал, доведется ли теперь ему еще раз услышать смех Гиганта.

Протянув руку, чтобы достать с седла Дьюры свой посох, он впервые заметил, что сделал Моринмосс с его белой одеждой. Она вся была покрыта темно-зелеными пятнами — следами от прикосновений мха.

Эти пятна оскорбили его. С перекосившей лицо ухмылкой он оглядел членов отряда. Другие всадники, видимо, более преуспели в уклонении от полотнищ мха; на них не было никаких пятен. Единственным исключением был Лорд Морэм: на обоих плечах его были темные полосы, словно знаки отличия.

Кавинант попробовал потереть пятна рукой, но они высохли и впитались. Тьма бормотала у него в ушах, словно далекий отзвук снежной лавины. Плечи его сгорбились, как у повешенного. Он отвернулся от своих попутчиков и снова вошел в реку. Ожесточенно царапая пальцами ткань, он попытался смыть пятна, оставленные лесом.

Но они стали частью ткани, неотъемлемой ее принадлежностью; они разметили ее, словно карту неизвестных земель. В приступе ярости обманутого ожидания он ударил кулаком по поверхности воды. Но течение смыло образованную рябь, точно ее никогда и не было.

Он стоял в потоке, прямой и промокший. Сердце бешено стучало в груди. На мгновение он почувствовал, что его ярость либо перельется через край, либо разорвет его пополам.

Но ни того, ни другого не случилось.

«Ничего этого нет, — мысленно повторил он. — Я не могу вынести это».

Потом он услышал тихий возглас удивления со стороны отряда. Мгновение спустя Морэм спокойно приказал:

— Кавинант, подойди.

Чертыхаясь и проклиная такое количество вещей сразу, что невозможно было их перечислить, он повернулся. Все члены отряда смотрели в противоположную от него сторону; их внимание привлекло что-то, чего он не мог увидеть из-за воды, застилавшей глаза.

Морэм повторил:

— Подойди!

Кавинант вытер глаза, выбрался на берег и, истекая водой, пошел мимо воинов йомена к Морэму и Тротхоллу.

Перед ними стояла странная женщина.

Она была изящной и хрупкой — не выше плеча Кавинанта — и одета в темно-коричневое платье без рукавов. Коже ее была покрыта таким темным загаром, что он почти достиг цвета земли. Темные длинные волосы ее были стянуты на затылке крепким шнурком. Весь ее облик был достаточно суров, но смягчался маленьким ожерельем из желтых цветов. Несмотря на свой рост, она стояла в гордой позе, скрестив руки и слегка расставив ноги, словно могла запретить отряду ступать на равнины Ра, если вдруг ей вздумается. На приближающегося Кавинанта она смотрела так, словно давно ждала его.

Когда он остановился рядом с Морэмом и Тротхоллом, она подняла руку и каким-то неловким жестом отдала ему приветственный салют, будто это было для нее непривычно.

— Привет, Рингфейн, — произнесла она чистым звонким голосом. — Белое золото известно. Мы почитаем и служим. Добро пожаловать.

Он тряхнул головой, рассыпав вокруг брызги воды, и уставился на нее.

Поприветствовав его, она проделала тот же ритуал с остальными.

— Привет тебе, Высокий Лорд Тротхолл, Лорд Морэм. Привет, Соленое Сердце Преследующий Море. Привет, Первый Знак Тьювор. Привет, Вохафт Кваан.

В свою очередь они отдали ей мрачный салют, словно узнали в ней властителя.

Потом она сказала.

— Мейнфрол Лифе. Мы видели вас. Говорите. Равнины Ра открыты не для всех.

Тротхолл выступил вперед. Подняв свой посох, он обеими руками приблизил его ко лбу и в таком положении низко поклонился. Увидев это, женщина слегка улыбнулась. Подняв ладони к голове, она поклонилась в ответ.

На этот раз ее движения были естественными и привычными.

— Вы знаете нас, — сказала он. — Вы пришли издалека, но вы знаете.

Тротхолл ответил:

— Мы знаем, что Мейнфролы — лучшие друзья и первые хранители Ранихинов. Среди Раменов вы пользуетесь особым уважением. И вы знаете нас.

Теперь он стоял вплотную к ней, и его сутуловатая от времени фигура нависала над ней. Ее коричневая кожа и его синяя мантия оттеняли друг друга, словно земля и небо. Но все же она сохраняла свою приветливость.

— Нет, — ответила она. — Не знали. Вы пришли издалека, неизвестные.

— Тем не менее, ты знаешь наши имена.

Она пожала плечами.

— Мы осторожны. Мы следили за вами с тех пор, как вы покинули Моринмосс. Мы слышали, как вы разговариваете.

— Мы? — Кавинант почувствовал смутное удивление.

Ее глаза медленно обвели всех членов отряда.

— Мы знаем бессонных — Стражей Крови. — Казалось, ей не очень приятно было видеть их. — Они подвергают Ранихинов опасности. Но мы служим. Мы приветствуем их.

Потом ее взгляд остановился на двух мустангах, лежавших на траве, и ее ноздри затрепетали.

— Вы спешите? — требовательно спросила она, но ее тон подразумевал, что вряд ли она сможет посчитать что-либо уважительной причиной для такого состояния лошадей. При этом Кавинант понял, почему она помедлила приветствовать Лордов, хотя они должны были быть известны ей, по крайней мере, по слухам или легендам; он не хотела, чтобы кто-либо, плохо обращавшийся с лошадьми, вступал на равнины Ра.

Высокий Лорд авторитетно ответил:

— Да. Ядовитый Клык Терзатель жив.

На мгновение самообладание изменило Лифе. Когда ее глаза обратились к Кавинанту, он увидел в них искры затаенного страха.

— Ядовитый Клык, — взволнованно повторила она.

— Враг Земли и Раннихинов. Да, белое золото знает. Терзатель здесь.

Внезапно ее голос стал твердым:

— Спасти Ранихинов от гибели!

Она посмотрела на Кавинанта, словно требуя от него обещаний.

Ему нечего было ей сказать. Он стоял, злобно истекая водой, слишком промокший от голода, чтобы ответить отрицательно, или положительно, или стыдливо. Вскоре она отступила в расстройстве и спросила у Тротхолла:

— Кто он? Что это за человек?

Улыбнувшись, он ответил:

— Это Юр-лорд Томас Кавинант Неверующий и повелитель белого золота. Он чужак в Стране. Не сомневайся в нем. Он повернул ход битвы в нашу сторону, когда нас осадили слуги Терзателя — Пещерные Существа и юр-вайлы, а также гриффин, исчадие какой-то неизвестной нам бездны зла.

Лифе уклончиво кивнула, словно не поняла всех его слов. Но потом она сказала:

— Это срочно. Никакое действие против Терзателя не должно быть отложено. Были уже и другие знаки.

Хищные звери уже пытались пересечь равнины Ра.

Высокий Лорд Тротхолл, добро пожаловать на равнины Ра. Торопитесь в Менхоум, нам надо созвать Совет.

— Ваше радушие делает нам честь, — ответил Тротхолл. — Мы же в ответ окажем вам честь, приняв ваше приглашение. Мы будем в Менхоуме на второй день после сегодняшнего — если лошади будут живы.

Его осторожная речь вызвала у Лифе легкий смех.

— Вы будете отдыхать у гостеприимных Раменов прежде, чем солнце зайдет во второй раз с этого момента. Мы с самого начала не были невежественны в служении Ранихинам. Корды! Сюда! Вот вам испытание для Мейнинга.

Тотчас же появились четыре человека; они неожиданно появились прямо из травы, образовав вокруг отряда свободный полукруг, словно вышли из самой земли. Эти четверо — трое мужчин и одна женщина — были такими же миниатюрными, как Мейнфрол Лифе, и одеты, подобно ей, в коричневое платье поверх загорелой кожи; но на них не было цветов, зато талия была подвязана коротким шнурком.

— Подойдите, Корды, — сказала Лифе. — Не надо больше следить за этими всадниками. Вы слышали, как я приветствовала их. Теперь займитесь их лошадьми и их безопасностью. Они должны добраться до Менхоума прежде, чем наступит ночь следующего дня.

Четверо Раменов шагнули вперед, и Лифе сказал Тротхоллу:

— Это мои Корды — Фью, Хом, Грейс и Руста. Они охотники. Изучая дороги Ранихинов и знания Мейнфролов, они защищают равнины от опасных зверей. Я провела с ними много времени — они смогут позаботиться о ваших скакунах.

Учтиво поприветствовав членов отряда, Корды направились прямо к лошадям и принялись их осматривать.

— Теперь, — продолжила Лифе, — я должна уйти. Новость о вашем приезде должна облететь все равнины. В Мейнхоуме приготовятся к встрече с вами. Следуйте за Руста. Он ближе всех стоит к своему Мейнингу. Эй, Лорды! Вечером нового дня мы будем ужинать вместе!

Не дожидаясь ответа, Мейнфрол повернула на юг и умчалась. Она бежала с такой скоростью, что через несколько секунд уже достигла гребня холма и скрылась из вида.

Глядя ей в след, Морэм сказал Кавинанту:

— Говорят, Мейнфрол может бежать со скоростью Ранихина в течение короткого времени.

Позади них Корд Хом пробормотал:

— Так говорят, и это правда.

Морэм посмотрел на Корда. Тот стоял, словно в ожидании, когда можно будет заговорить. Его внешность была очень похожа на внешность Лифе, хотя волосы были покороче, а черты лица более мужественные. Услышав замечание Морэма, он сказал:

— Я должен оставить вас, чтобы набрать травы, которая вылечит ваших лошадей.

Лорд осторожно ответил:

— Делайте то, что считаете нужным.

Глаза Хома расширились, словно он не ожидал таких мягких слов от людей, плохо обращавшихся с лошадьми. Потом, в некотором замешательстве, он отсалютовал Морэму в манере Лордов. Морэм в ответ поклонился, как это делали Рамены. Хом улыбнулся и готов был умчаться, когда Кавинант коротко спросил:

— Почему вы не ездите верхом? У вас ведь есть все эти Ранихины.

Морэм сделал быстрое движение, пытаясь удержать Кавинанта. Но вред был уже нанесен. Хом уставился на него так, словно услышал богохульство, и его сильные пальцы схватили за шнурок, подпоясывавший одежду на талии, зажав его в кулаке, словно гарроту.

— Мы не ездим верхом.

— Осторожнее, Хом, — мягко сказал Корд Руста. — Мейнфрол приветствовала их.

Хом посмотрел на своего товарища, потом быстро обвязал шнурок опять вокруг талии. Бросившись прочь от людей, он вскоре исчез из вида, словно провалился сквозь землю.

Сжав руку Кавинанту, Морэм сурово сказал:

— Рамены служат Ранихинам. В этом деле для них — вся цель жизни. Не оскорбляй их, Неверующий. Они очень быстро вспыхивают, и при этом они — лучшие охотники во всей Стране. В пределах досягаемости моего голоса их может быть не меньше сотни, но мы никогда не узнаем об этом. Если они решат убить тебя, то даже не заметишь, как станешь мертвым.

Кавинант почувствовал всю силу этого предупреждения. Окружающая трава сразу как будто наполнилась глазами, которые с гибельным вниманием смотрели на него. Он чувствовал себя незащищенным, словно его одежда в зеленых пятнах была путеводителем для смертоносных намерений, спрятанных в земле. Он снова задрожал.

Пока Хом отсутствовал, остальные Корды занимались лошадьми — ласкали, заманивали в воду и уговаривали поесть. Большинство мустангов крепли на глазах под их добрыми руками. Удовлетворенные тем, что их скакуны находятся в хороших руках, Лорды пошли посоветоваться с Квааном и Тьювором; воины тем временем занялись приготовлением пищи.

Кавинант проклинал исходящий от нее аромат. Он лег на жесткую траву и попытался успокоить сосущую пустоту внутри, глядя в небо. Усталость овладела им, и он некоторое время дремал. Но вскоре был разбужен новым запахом, который заставил голод с силой вгрызаться в его внутренности. Запах исходил от пучков роскошных, похожих на папоротники цветов, которые жевали лошади, — лечебной травы, собранной для них Кордом Хомом. Теперь все лошади были на ногах, и сила, казалось, прямо на глазах вливалась в них, пока они ели траву. Пикантный аромат цветов заставил Кавинанта на мгновение представить, как он стоит на четвереньках и жует, подобно лошадям. С трудом подавив ярость, он пробормотал:

— Проклятые лошади едят лучше, чем мы.

Корд Руста улыбнулся странной улыбкой и сказал:

— Эта трава ядовита для людей. Это аманибхавам, цветок здоровья и безумия. Лошадей он лечит, но мужчин и женщин… ах, они для нее чересчур мелки.

Кавинант ответил ему пристальным взглядом и попытался подавить в себе стон голода. Он чувствовал упрямое желание попробовать траву; все чувства говорили ему, что это деликатес. И все же мысль о том, что он пал так низко, была горька для него, и вместо пищи он смаковал эту горечь.

Разумеется, эти растения сотворили с лошадьми настоящие чудеса. Вскоре они нормально ели и пили и выглядели достаточно окрепшими, чтобы продолжать путь. Отряд покончил с едой, и воины убрали остатки пищи в мешки. Корды объявили, что лошади готовы отправиться в путь. Вскоре всадники уже ехали на юг через невысокие холмы Ра, сопровождаемые Раменами, легко трусившими рядом с их лошадьми.

Под копытами лошадей травянистые поля перекатывались, словно мягкие волны, создавая для отряда впечатление скорости. Они ехали по густой зеленой траве вверх и вниз по невысоким пологим склонам, вдоль неглубоких долин, между рощами и небольшими лесами, мимо узких потоков, через широкие поля. Кроме вездесущей алианты пейзаж не оживлялся ни фруктовыми деревьями, ни культурными насаждениями, ни цветами, за исключением аманибхавама. И все же равнины, казалось, были полны стихийной жизни, словно низкие, пологие холмы были образованы пульсацией почвы, а жесткая трава была достаточно питательна, чтобы прокормить любого, кто окажется достаточно крепок, чтобы перенести подобную пищу. Когда солнце начало клонится к закату, вереск на склоне холмов стал красным. Стада нильгаю вышли из лесов, чтобы напиться из источников, а вороны крикливо начали слетаться на широкие ветки каштанов, усеянные их гнездами.

Но больше всего внимание всадников привлекали встречавшиеся на пути Ранихины. Мчались ли он галопом, словно триумфальные знамена, или резвились вместе на вечерних играх — огромные лошади были окружены каким-то ореолом величественности, словно сама земля, по которой они гордо ступали, гордилась их созданием. В буйной радости они звали к себе скакунов Стражей Крови, и те исполняли небольшой танец копытами, словно не в состоянии были сдержать радостное возбуждение от возвращения домой. Потом свободные Ранихины уносились прочь, полные веселой крови и неукротимой энергии, извещая всех о своем приближении веселым ржанием. Эти звуки заставляли воздух звенеть от переполнения жизнью.

Вскоре солнце зашло на западе, прощаясь оранжевым пламенем. Кавинант смотрел на закат с каким-то странным удовлетворением. Он устал от лошадей, от Ранихинов, от Раменов, и от Стражей Крови, и от Лордов, и от йоменов, устал от этой беспокойной жизни. Ему хотелось темноты и сна, несмотря на кровавый свет его кольца, предвещавший появление новой луны и крыльев ужаса, похожих на крылья стервятников.

Но когда солнце исчезло, Руста сказал Тротхоллу, что отряду лучше было бы не останавливаться.

— Есть опасность, — сказал он, — В траве другими Раменами были оставлены предупредительные знаки.

Отряду надо было двигаться до тех пор, пока он не окажется в безопасности — еще несколько лье. Поэтому они продолжили путь. Позже взошла луна, и ее оскверненный серп превратил ночной мрак в кровь, вызвав мрачный ответ у кольца Кавинанта и его голодной души.

Потом Руста сделал всадникам знак придержать лошадей и соблюдать тишину. Со всей возможной осторожностью они поднялись по южной стороне холма и остановились неподалеку от гребня. Всадники спешились, оставив несколько Стражей Крови присмотреть за лошадьми, и следом за Кордами поднялись на вершину холма.

Низкая плоская земля лежала к северу от холма. Корды некоторое время всматривались в нее, потом указали на какую-то точку. Кавинант поборол сонливость, застилавшую глаза, и сквозь красную тьму разглядел темное пятно, двигавшееся по равнине на юг.

— Креш, — прошептал Хом. — Желтые волки — порода Терзателя. Они пересекли Роумсиди.

— Ждите нас здесь, — сказал Руста. — Опасность вам не грозит.

Он и остальные Корды растворились в ночи.

Члены отряда инстинктивно приблизились друг к другу и до боли в глазах начали всматриваться в жидкий красный свет, который, казалось, сочился, подобно поту, из движущейся темноты на равнине. В беспокойном ожидании они стояли молча, едва дыша.

Пьеттен сидел на руках у Ллауры, полностью проснувшись с наступлением темноты.

Позже Кавинант узнал, что стая насчитывала пятнадцать огромных желтых волков. Их предплечья доходили человеку до талии; у них были массивные челюсти, усаженные кривыми острыми клыками, и желтые всеядные глаза. Они шли следом двух жеребят Ранихинов, единственной защитой которых был жеребец и его кобыла. В легендах Раменов говорилось, что дыхание крешей достаточно горячее, чтобы опалить землю, и везде, где бы они ни появлялись, оставляя за собой следы, доставляли страдание земле. Но все, что видел сейчас Кавинант, была приближавшаяся темнота, становившаяся с каждом минутой все гуще.

Потом ему показалось, что в хвосте стаи произошло короткое замешательство; а после того, как волки двинулись дальше, на земле будто бы что-то можно было разглядеть — две или три неподвижные черные точки.

Стая вновь завертелась. На этот раз тишину нарушило несколько коротких завываний удивления и страха. Раздавшееся затем резкое рычание внезапно замолкло. В следующий миг стая ринулась прямо в сторону отряда, оставив позади еще пять точек. Но теперь Кавинант был уверен, что эти точки — мертвые волки.

Еще три креша упали на землю. Теперь он смог рассмотреть три фигуры, отскочившие от мертвых и бросившиеся вдогонку за оставшимися в живых.

Они исчезли в тени у подножия холма. Из тьмы донеслись звуки борьбы, яростное рычание, лязг челюстей, упустивших добычу, и треск костей.

Потом в ночь снова влилась тишина. Все чувства людей обострились, поскольку им нечего не было видно — тень достигала почти самого гребня холма, на котором они стояли.

Внезапно они услышали звук неистового бега. Он приближался прямо к ним.

Тротхолл прыгнул прямо вперед. Он поднял свой посох, и голубое пламя рванулось из его наконечника. Внезапный свет озарил одинокого волка, бросающегося на него с ненавистью в глазах.

Тьювор очутился рядом с Тротхоллом на миг раньше, чем Гигант. Но Преследующий Море вышел вперед, чтобы ответить на вызов волка.

Потом, безо всякого предупреждения, Корд Грейс выросла из укрытия прямо перед носом у волка. Ее движения были такими отточенными, словно она исполняла танец. Быстрым рывком она сняла с талии шнурок, не сходя со своего места. Когда креш прыгнул на нее, она захлестнула петлю шнурка вокруг его шеи и аккуратно отошла в сторону, повернувшись, чтобы потверже держаться на ногах. Сила волчьего прыжка, затянувшая петлю, сломала ему шею. Рывок сбил Грейс с ног, но она легко перекатилась на бок, удерживая давление на шнурке, и встала в такую позу, чтобы сразу прикончить креша, если он все еще будет жив.

Йомен встретил ее действия низким гулом восхищенных голосов. Она посмотрела на них и робко улыбнулась в голубом свете посоха Тротхолла. Потом она повернулась, чтобы приветствовать других кордов, выскочивших из тени холма. Они были целы и невредимы. Все волки были мертвы.

Опустив посох, Тротхолл отвесил кордам поклон Раменов.

— Неплохо сработано, — сказал он. Они поклонились в ответ.

Когда он погасил пламя своего посоха, вершина холма озарилась вновь красной тьмой. В кровавом свете всадники начали возвращаться к своим лошадям. Но Баннор подошел к мертвому волку и снял с его шеи шнурок Грейс. Натянув шнурок своими сильными руками, он сказал:

— Хорошее оружие.

Голос его при этом был, как всегда, до странного бесстрастным.

— С его помощью Рамены совершили огромную работу в те дни, когда Высокий Лорд Кевин открыто боролся с Разложением.

Что-то в его голосе напомнило Кавинанту, что Стражи Крови были живыми людьми, которые более чем два тысячелетия не знали женщин.

Потом, под влиянием странного порыва, Баннор напряг мышцы, и шнурок порвался. Слегка пожав плечами, он бросил обрывки на мертвого креша. Его движение несло в себе законченность порицания. Не взглянув на Корда Грейс, он сошел с гребня холма, чтобы сесть верхом на Ранихина, избравшего его.