- Опять надули!- возмущался он по вечерам и приставал к Брилу, чтобы тот передал наверх о нечестных махинациях компании автокладбищ, о том, что они присваивают часть барыша, надувают держателей акций. По его собственному расчету, он уже давно миллионер. Несчастному старику сочувствовала одна Плова.
Старая Урия совсем зачахла. Она страдала от ревности и зависти одновременно. Не могла она простить себе, что в свое время не послушалась Ахаза, не приобрела выгодных акций. Намерения Пловы она раскусила. А то, что Ахаз так легко соблазнился на молоденькую, окончательно расстроило ее. Никак она не предполагала, что долголетние узы их брака окажутся столь непрочными. Ежедневные усердные молитвы не приносили ей облегчения.
* * *
В этот день узникам блеснула надежда. Один из пилотов, обслуживающих вертолет телевидения, вызвался спасти их. Зависнуть над шпилем собора, спустить веревочную лестницу, принять на борт пассажиров и снова взмыть на безопасную высоту по его расчету хватит пятнадцати минут. Нужно, чтобы на это время перестали сбрасывать автомобили с двух ближних стрел. С конторой автокладбищ он договорился. Они заломили десять тысяч. Пять тысяч причитается за эксплуатацию вертолета. Итого - тридцать.
- Почему тридцать?-изумилась тетушка Урия.-- Сказал: десять и пять.
- Что же он станет рисковать задарма?- объяснил Калий непонятливой старушке.
- Живодер!- возмутилась та.- Где нам взять столько?
- Где взять? А то не знаешь где? Миллионер рядом, - показал Калий на Ахаза.- Очнись,- потряс он старичка за плечо.
Тот молча отмахнулся от племянника, как от мухи. - Да перестань ты считать. С ума спятил. Думаешь, наверху разучились считать?
- Чего пристал? Отстань,- пытался вырваться из рук Калия несчастный старик.
- Слышал? Есть возможность спастись. Подписывай чек на тридцать тысяч, и дело в шляпе. Передавай,-велел он Брилу,- пусть готовится лететь. Чек будет.
- Постой, постой,- встрепенулся Ахаз. Слова племянника дошли до него,-Чужими деньгами легко распоряжаться.
- Так ведь сгниешь здесь со своим миллионом, идиот старый!
- Не твое дело,- заступилась за Ахаза Плова.- Не твой миллион.
- Будто твой?- окрысилась на нее Урия.
- Не мой - его.- Плова положила руку на плечо старика, и тот мгновенно обмяк.
- Плачу за нас двоих,-сказал он.-Другие как хотят.
--У Меня вот и весь капитал,- вывернул свои карманы Щекот.
- Шут с ними, с деньгами! Вот моя доля,- выложил Калий чек, недавно подписанный тетушкой Урией.- А ты, милая бабушка,- повернулся он к своей тетке,- сама внесешь свою долю, не разоришься.
- С ума спятил!
Однако упрямилась она недолго. Поразмыслив, согласилась внести свой пай.
- Итого четырнадцать с половиной. Недостает пятнадцати с половиной,подытожил Сколт.- Сколько у нас сбережений?- обернулся он к Дьеле.
- До поездки было шесть. Осталось пять...
- Маловато.
- По контракту мне обязаны заплатить за выступление. Оно сорвалось не по моей вине,- вспомнила Дьела,Еще тысяча.
- Одним словом, так,- решил Сколт.- Передайте наверх: я согласен выступить по радио, если заплатят девять тысяч. Думаю, они согласятся.
Начали переговоры с вертолетчиком всерьез.
- Мы наскребли тридцать тысяч. К какому времени готовиться?
- Сколько вас собирается лететь?
Брил сообщил, скблько их всего находится в соборе.
- На борт могу взять только двоих,- ошарашил их пилот.- Вертолет двухместный. На большом никто не рискнет зависнуть.
Несколько минут длилось молчание.
- Что вы замолчали? Согласны?-добивался ответа вертолетчик.
Сколт взял микрофон из рук Брила.
- Мое имя Силе Сколт. Сейчас у меня нет таких денег, но я обязуюсь выплатить сто двадцать тысяч за все четыре рейса в течение трех лет,сказал он.
- Я слышал ваше имя и верю вам,- ответил летчик.- Но пойти на сделку не могу. Половину суммы я должен выплатить компании. А они не станут ждать три года.
- Плова! Куда она девалась? Никто не видел Плову? - ко всем приставал Калий.
Со Щекота он не спускал глаз. Но, похоже, тот был ни при чем.
- Загляну - может,- она спит,- направился он было к исповедальне, которую они занимали вдвоем с Пловой.
- Спит,-усмехнулась Урия.-Дурак же ты, племянничек.
- Ты хоть мне и родная тетка, а смотри,-пригрозил ей Калий.
- Где у тебя глаза? Не видишь, что ли, как она обхаживает старого болвана?
- Что же ей уже и пошутить нельзя,- оправдал свою подружку Калий.
- Шутить, это она мастерица. Только вот над кем шутит?.
- Заткнись, ведьма!
С фонариком в руке Калий рыскал по всему храму.
Однако разыскать уединившуюся парочку было непросто: чтобы заглянуть во все потайные уголки, мало и недели.
* * *
Беспокойный день кончился. За стенами собора стихло.
Лишь иногда слабо доносился отдаленный гул пролетающих в вышине самолетов. Над старым городом взошла луна, блекло озарив оконные витражи с неразличимыми в ее свете изображениями евангельских сцен.
Ивоуну предстояла бессонная ночь. Он переволновался вместе со всеми. Хорошо, если бы их все же вывезли на вертолете. Пока эти люди остаются здесь, ему не видать покоя. Их тревоги и заботы не позволят ему выбрать время, чтобы начать осмотр храма. Последний осмотр! Для себя. Ведь скоро наступят потемки, и ему останутся одни воспоминания.
Пора было привыкать к темноте, учиться отыскивать дорогу да ощупь. Не пройдет и полгода, как собор будет погребен под автомобилями. Ивоун пустился в свой первый ночной поход. Полной темноты, какая наступит потом, еще не было. Хотя и призрачный свет луны давал представление о расположении колонн, позволял различить контур храмовых сводов, указывал проходы между скамьями...
Ивоун и на этот раз не уловил момента, когда зазвучал орган. Уже поднимаясь по ступеням на северную галерею, он вдруг испытал болезненное и одновременно радостное чувство. Он прислонился к колонне и стоял не шевелясь. Собор наполняли звуки, и в представлении Ивоуна музыка неожиданно слилась с лунным светом, проникающим через оконные переплеты.
Посторонние звуки, похожие на шепот, отвлекли его.
Ивоун напряг слух.
- Не беспокойся ни о чем. Пусть только посмеет, - узнал он голос Пловы.
- Он отчаянный, на все способен,-прошептал Ахаз.
- Никакой он не отчаянный. Трус, - заверила Плова.
Они прятались за колоннадой северной галереи. Место И впрямь укромное: не всякий догадается, что позади мраморных изваяний есть свободное пространство. У Пловы неплохой нюх на потайные уголки.
- А здоровье вернется. Мы еще так заживем, - убеждала Плова.
-- Да, да,- согласился Ахаз. - Я точно заново родился. .- Бедненький, она тебя совсем загрызла. С такой ведьмой раньше времени в гроб ляжешь.
- Но Калий... Я боюсь его.
- Ни о чем не думай, я все сделаю сама. Пораньше разбужу Брила, свяжемся с вертолетчиком. Никто и знать не будет. Брил не выдаст.
Горячий шепот Пловы обвораживал несчастного старика.
Не так уж трудно было соблазнить его. Можно ведь умом и отдавать отчет, что тебя обманывают, морочат голову, но иногда хочется поверить в невозможное.
Дьела кончила играть. Ее шаги прозвучали по другую сторону галереи. Ивоун выждал немного и тихонько проскользнул мимо колоннады. Ему не хотелось, чтобы его заметили Плова и Ахаз.
Должно быть, небо заволокло облаками, или же над старым городом сгустился смог - лунный свет померк, недавно еще озаренные витражи поблекли. Тьма в храме сделалась осязаемо плотной. Интересно, как будет выглядеть внутренность собора, когда свет извне вовсе перестанет попадать в окна?
.Ждать этого недолго.
Мраморные полуколонны - скульптуры апостолов - выстроились вдоль северного нефа. Ивоун видел даже в темноте печально наклоненную голову ближнего святого, его руки, скрещенные на груди - впечатляющий жест скорби. Если эта способность видеть в темноте сохранится, Ивоун будет счастлив. Жить в окружении молчаливых изваяний ему представлялось счастьем. Во всяком случае, такая жизнь устраивала его гораздо больше, чем сытое прозябание наверху среди автомобильного рая и деловой сутолоки.
Вниз он спустился по той же лестнице, где недавно прошла Дьела. Ему вообразилось, что он уловил нежный запах волос, оставленный ею, услышал ее легкую поступь.
"Господи, кажется, я схожу с ума. Совсем как гимназист",-грустно усмехнулся он.
Когда же это было?.. Когда он был влюбленным гимназистом? И где теперь та девочка, на которyю он тайком посматривал издали, не смея приблизиться? Неужели все исчезает бесследно? И та девочка давно уже не хрупкое, угловатое создание, а почти старуха. Ведала ли она, догадывалась ли о его тайных вздохах? Он так и не осмелился признаться ей в любви. А вскоре они расстались надолго.
И встретились снова почти пятнадцать лет спустя. В ее внешности не сохранилось даже и намека на хрупкую, угловатую девочку, в которую он был безумно влюблен. Перед ним была скучная и бессмысленно красивая женщина. Многие на его месте сказали бы, что она изменилась к лучшему. А у него даже язык не хотел поворачиваться, когда из вежливости произносил обычные в таких случаях комплименты. Слишком велики были утраты. Округлости ее женственного тела и внешняя красота только подчеркивали это. Из нее точно вынули душу.
Если бы не эта встреча, он, возможно, сохранил в памяти нечто светлое. Теперь же, зная, какой она стала, он уже не мог вспомнить той давней девочки, своей мальчишеской любви. Но ведь не все хрупкие создания теряют с возрастом душу. Ведь сохранила же Дьела! Откуда она взялась? Из какого материала она? Разве не из той же самой плоти, что и другие? Что так влечет его к ней? Нет, разумеется, он ни за что, никогда, ни словом, ни намеком не выдаст своего чувства. Да его чувство вовсе и не требует близости. Будь он художником или скульптором, так именно с нее он писал бы святую мадонну.
Она ведь и похожа на одну из мадонн. Поразительно, почему он не вспомнил этого раньше? Скульптура установлена на самой верхней площадке, у основания шпиля. Снизу ее невозможно рассмотреть даже в сильный бинокль: на нее постоянно ложится тень либо от химер, украшающих скaт кровли, либо от соседних колонн, обрамляющих площадку. Хорошо освещена она бывает только на рассвете.
Илоун пробирался между рядами неподвижных каменных скамей. Они сохранились только в восточном приделе. Когда-то точно такие были установлены всюду. Позднее их заменили где стульями, а где и креслами. Лишь в мраморных плитах, устилающих лол, можно еще обнаружить осхатки гранитных ножек.
Перед ним возникла фигура человека, внезапно, точно призрак. Ивоун не испугался, даже не вздрогнул: по силуэту он мгновенно узнал Щекота.
- Это ты, старик?
Называя его стариком, Щекот вовсе не видел в этом слове ничего обидного, может быть, приравнивал его к слову дедушка на языке южан.
- Да, это я, - на языке Щекота, ответил Ивоун.
Тот с радостью перешел на родное наречие.
- Я давно поджидаю тебя, дедушка.
Выходит, Ивоун не ошибся. Правда, он не совсем годился Щекоту в деды. Не хватало каких-нибудь пяти-шести лет.
- Эта икона в самом деле стоит двести пятьдесят лепт? Лишь теперь Ивоун разглядел в руках Щекота темную доску.
- Я же говорил.
- Я верю тебе. Но дадут ли за нее такие деньги теперь? Я хочу уйти отсюда. Один. Другие не решаются. Ночью, когда затихнет. Вернусь к себе в горы. У меня нет денег даже на билет.
Вот оно что. Ивоуну захотелось помочь парню.
- За нее дадут больше. Заплатят целую тысячу. Если будут знать наверняка, что она из храма. Месяц назад за нее не дали бы даже своей цены, а теперь все изменилось. За нее дадут больше тысячи. Нужно только доказать, что она взята из храма. Ведь таких копий десятки. Их не отличишь одну от другой... Вот что,-пришло в голову Ивоуну, - я черкну записку к знакомому антиквару. А на копии распишусь на обороте. Он мою руку знает и поверит. Он заплатит тебе тысячу лепт.
- А в полицию не звякнет?
- Нет. Он не из таких.
- Ну и славно.
- Но разве возможно пробраться через автомобильные горы?
- Я в горах родился, - усмехнулся Щекот.
- Думаешь успеть за одну ночь?
- Мне нужна только вода и пища.
Ивоун показал Щекоту, где взять флягу и котомку.
Их было множество, самых различных, оставленных паломниками. Время от времени их выбрасывали, но вскоре они опять накапливались. Щекоту было из чего выбрать.
Итак, на одного человека убавится. Хорошо, если бы остальных вытащили на вертолете. Неужели там, наверху, ничего не захотят сделать, чтобы спасти их? Ведь они сойдут с ума, когда поймут, что им не выбраться. Идти, как Щекот, через горы автомобильного лома... Нет. На это способен один Щекот, выросший в горах, по-звериному ловкий и сильный. Жители гор пока еще не окончательно потеряли связь с природой. Возможно, Щекот ездил даже верхом на лошади. Там сохранились несколько табунов. Лошадей держат специально для кинофильмов, и местные парни до сих пор не позабыли искусство верховой езды.
"Дай бог ему удачи, - подумал Ивоун, прислушиваясь к отдаленным шагам Щекота. - Хоть бы завтра выдалась лунная ночь".
Глава шестая
Рассвет кроваво брызнул сквозь алый плащ Спасителя
на северо-восточном витраже центрального купола. Ивоун впервые видел этот витраж, озаренный солнцем. Прежде Ивоун никогда не появлялся в храме в столь ранний чае. Он привык к тусклым краскам изображения. А смотреть витраж надо на восходе. Видимо, и в этом была своя cимволика. Ивоун всегда приходил в восторг, когда открывал что-то новое, еще неизвестное. Храм для него был вселенной, такой же загадочной и неизученной, как космос. Ивоун пожалел, что никогда уже не добавит в свою книгу ни одной новой страницы. Его открытие останется в дневаике.
Утром он пробудился с радостным чувством. Что-то хорошее сулил ему сегодняшний день. Что именно? Он помнит, что, засыпая, почти с вожделением думал о предстоящем дне. Да, вспомнил. Он намеревался взобраться на верхнюю площадку к основанию главного шпиля, туда, где изваяна мадонна, похожая на Дьелу.
Все остальные еще спали. В соборе не слышалось шороха чьих-либо шагов. В вышине еле уловимо вибрировали трубы органа, их почти неслышимое пение растворялось в царственной тишине.
Увы, тишина стояла недолго. Точно взрыв бомб, прогромыхал в отдалении первый удар. И сразу загрохотало со всех сторон. Этот грохот сделался уже привычным. Ивоун пожалел, что не проснулся раньше. Наверх следовало подняться до рассвета и побыть там наедине с изваянием в полной тишине.
Он шел по винтовой лестнице. Здесь пахло своей особенной каменной сыростью и тленом. Воздух проникал в редкие узкие бойницы. Сейчас в них видны были городские улиы, еще не полностью заваленные автомобилями. Большая часть зданий пока что возвышалась над горами железного лома.
На площадке первого яруса он остановился перевести дух. До самого верха путь еще долог. Редко кто даже из колодых способен подняться по винтовой лестнице без отдыха. Ивоун не был молодым, зато у него многолетняя привычка взбираться по этим ступеням.
Он одолел уже половину пути к второму ярусу, когда снизу донеслись голоса. Слов не мог разобрать, лишь узнал голос Пловы.
Ивоун ненадолго задержался возле бойницы. Прямо перед ним виднелась одна из восьми гор автомобильного лома. Автомобили сыпались сейчас беспрерывно. Вряд ли Ахаз успевает считать свои копейки. Ивоун на глаз пытался определить, что в старой Пиране уже захоронено пол автомобилями. В одном месте из-под слоя битого лома там и сям выглядывали ветви. То был старинный королевский парк. Листва уже побурела, и сейчас трудно сказать отчего: то ли оттого, что поломало ветви, то ли просто пришло время. Как-никак была поздняя осень. Может быть, кое-где есть еще и живые ветви. Только уж ни одна из них никогда больше не зазеленеет. К весне их погребет свалка.
Ивоун опять услышал голос Пловы, на этот раз близко.
- Поторапливайся, старичок.
- Ноги окостенели, - плачущим голосом пожаловался Ахаз.
- Летчик не станет ждать. Нужно успеть. Ты давай-ка пиши чек. Я поднимусь раньше и покажу ему. Когда он увидит чек, он еще покружится, подождет.
На некоторое время голоса стихли. Лишь спустя минуту:
- Не жилься - пиши, пиши, - настаивала Плова. - Надо же когда-то начинать тратить свой миллион. Число и подпись, - подсказала она. - Теперь отдай мне. Да отпусти ты, а то порвем.
- Плова, куда же ты? Я не поспеваю, - взмолился Ахаз.
- Захочешь, так поспеешь.
- Я задохнусь.
Но Плова не оборачивалась.
Ее шаги приближались к Ивоуну. На миг в глазах Пловы сверкнул испуг. Но, увидев, что Ивоун и не намеревается мешать ей - посторонился, пропуская ее, - она молча прошмыгнула мимо. Сверху крикнула еще раз:
- Нажимай, старичок! Ждать никто не будет.
Ивоун вспомнил вчерашний разговор, подслушанный невзначай. Значит, Плова добилась своего, Брил помог ей связаться с вертолетчиком, и они сторговались. Если так, вертолет вот-вот должен появиться. Ивоун ускорил шаги. Внизу сопел Ахаз и изредка взывал:
- Плова! Плова!
Но та уже и не слышала его.
Ивоун из жалости хотел помочь старику, но скоро убедился, что толку от этого не будет. Вдвоем на винтовой лестнице поместиться невозможно.
Ахаз пытался ползти, он явно уже ничего не соображал и беспрерывно ныл:
- Плова! Плова!
Жалкое зрелище.
Старик не осилил и одного лестничного витка, когда Плова была уже наверху. Ивоун к этому времени достиг площадки второго яруса. Он увидел Плову, отважно свесившуюся над оградительной решеткой. Ее разметанные волосы трепало ветром, по лицу катился пот. Одной рукой она держалась за перила, другой размахивала, показывая вертолетчику чек, только что подписанный Ахазом. Ивоун увидел вертолет, кружившийся над штилем. Стрижи и дикие голуби переполошились. Их гнезда были налеплены повсюду на карнизах и мраморных фигурках, украшающих сток. В поведении птиц чувствовалась излишняя нервозность. Видимо, не только появление вертолета переполошило их.
Все последнее время было беспокойным и для них, Вертолет делал круг за кругом. Острие шпиля мешало зависнуть ниже. С ближней стрелы виадука автомобили сейчас не сыпались, остальные работали бесперебойно.
У вертолетчика в распоряжении находилась лишь небольшая дыра, по которой он мог опуститься и взмыть. Должно быть, это требовало немалого искусства от него. Косые лучи солнца скользили по пилотской кабине. Ивоун увидел, как из открытой дверцы выскользнула и расправилась в падении веревочная лестница. Плова свесилась через перила, пытаясь одной рукой поймать нижнюю ступеньку. Другая рука у нее занята чеком. Наконец она догадалась спрятать чек за пазуху. Все же у нее крепкие нервы. Не каждый человек решится даже заглянуть вниз через перила с такой высоты, а она почти совсем повисла над бездной, н хоть бы что.
Ей-таки удалось поймать и подтянуть лестницу ближе к решетке. Если бы Ахаз и успел взобраться наверх, ему все равно не одолеть этих последних метров.
Плова отважно перевесила одну ногу через перила, нащупывая ненадежную, уплывающую опору веревочной ступеньки.
Пожалуй, ей удалось бы взобраться в кабину вертолета. не произойди дурацкой случайности. С одной из ближних стреx от падающего автомобиля оторвалась крышка капота. Она так удачно попала в воздушную струю, что парила по кругу, почти не снижаясь. Потоком воздуха ее занесло к собору. Видимо, тень от нее, промелькнувшая позади вертолета, испугала пилота - он рванул штурвал. Несущая лопасть самым кончиком зацепилась за острие шпиля. Увы, этого было достаточно. Обломки металлического основания лопасти с воем просвистели в воздухе. Потерявший опору вертолет перекувыркнулся, носом ударился в контрфорс северной стены храма и неуклюже и страшно медленно как показалось Ивоуну-обрушился во внутренний церковный дворик, расплющив своей тяжестью несколько автомобилей. Звякнули выбитые стеклины, точно бомба, бабахнул взорвавшийся кузов семейного автобуса устаревшей модели.
У Ивоуна похолодело в груди: "Господи, какая нелепая смерть".
Позабыв, зачем он взбирался наверх, Ивoун повернул вниз. По винтовой лестнице особенно не разбежишься.
И все же Плова ухитрилась обогнать его.
-Какой ужас!-выкрикнула она.
По ее голосу ясно было, что она в самом деле потрясена не тем, что сорвалось ее спасение, а гибелью неизвестного ей человека.
Вскоре Ивоуну встретился Ахаз. Тот все же успел изрядно продвинуться за это время. Он сидел на каменной ступеньке и ошалело глядел вслед только что промелькнувшей девушке.
- Плова, Плова, - умолял он.
Кричать он не мог, голос его едва был слышен.
- Куда она? Что с ней? - через силу прошептал он. Объяснять не было времени.
Каково же было изумление Ивоуна, когда, достигнув площадки нижнего яруса, он увидал целого и невредимого пилота, вылезшего из-под обломков машины. У него был рассечен лоб и окровавлена щека, но, похоже, что раны не были опасными, летчик держался бодро, легко прыгал по кузовам машин.
Дверь северного придела была не подперта, как остальные, без малейшего усилия открылась наружу.
- Откуда взялась эта чертова железяка? Чтоб им ни дна ни покрышки, бесновался пилот, вытирая с лица пот, смешанный с кровью и мазутом. Он-таки изрядно перепачкался, пока выбирался из-под обломков.
Видимо, он не осознал еще происшедшего - словно бы наполовину находился в прежнем мире.
Остальные обитатели храма удивленно глазели на невесть откуда явившегося человека. Находясь внутри собора, они не слышали гула мотора его невозможно было различить в грохоте беспрерывной бомбежки.
- Надо перевязать рану, - предложила Дьела.
- К дьяволу бинты, - отмахнулся пилот. - Где рация?
Bce спустились вниз.
- Надо же, какие тут казематы понарыты, - изумился пилот, - спускаясь по каменной лестнице в глубь фундамента.
На все, что окружало его: на каменные ступени и стены, на темные ниши и повороты, - он смотрел взглядом человека случайно и ненадолго попавшего сюда. Он убежден, что за ним немедленно, сию же секунду, направят другой вертолет.
Его приятель, и верно, брался за это дело, но для этого требовались деньги. Во-первых, пилот должен сначала вернуть компании долг-пятнадцать тысяч лепт-и заплатить еще столько же за очередной перерыв в работе стрелы.
- Да у них что мозги повывихивались? Где я возьму? Вот остолопы!
Собственно, на этом переговоры и кончились. Летчик наказал своему приятелю, чтобы тот позвонил какой-то Жанне, сказал ей, что сегодняшняя встреча не состоится, откладывается на завтра, на те же самые часы. Ясно было, что он еще ничего не осознал.
Дьела напомнила всем:
- Пора завтракать.
- Отлично, - первым принял ее предложение пострадавший летчик. - Утром я только выпил чашку кофе. А после этой чертовой передряги разыгрался аппетит.
Дьела убедила его промыть -рану и наложить повязку. Ссадина оказалась не такой уж пустяковой, как можно было судить по поведению летчика. Даже и повязка не сразу остановила кровотечение. Бинты намокли от крови. Но держался пилот молодцом.
- Как ваше имя? - спросила Дьела.
-- Сидор, - сказал он. - Так меня назвали - Сидор, повторил он с вызовом.
Должно быть, он привык к тому, что его имя вызывает невольную улыбку у людей. Никто, однако, не думал смеяться над ним.
-- Вы молодцом держитесь, Сидор, - точно маленького, похвалила его Дьела.
А он, верно, нуждался в похвале - сразу расцвел.
Когда все устроились за столом, к Сидору с неожиданным вопросом пристал Брил:
-- Бензин из бака не весь пролился?
Брилу пришлось несколько раз повторить свой вопрос, прежде чем Сидор понял, что от него добиваются.
- На кой ляд вам бензин? - летчик решил, что Брил спрашивает не только от своего имени-обращаясь сразу ко всем.
- у меня кончился. Нечем заправить машину. Мне совсем немного нужно.
-- Да вокруг бензина - хоть залейся - почти в каждом автомобиле.
- Ну и балда же я,-хлопнул себя по лбу изобретатель.
Он позабыл и про завтрак, - помчался за канистрой.
- Вот уж верно - балда, - вслед ему сказала Плова. Опять запустит свою трещотку. Без нее шума мало.
Когда позавтракали, Щекот отозвал Ивоуна в сторону.
- Ты обещал писульку,-напомнил он.
Ивоун черкнул несколько слов и заклеил записку в конверт со штампом храма. Антиквар оценит и это.
-- Где икона?
- В котомке. Я уже приготовил.
- Нужно и на ней расписаться. Антиквар знает мою руку. И вот еще что, - вспомнил он. - На моем счету в банке осталось кое-что, так, пустяки, сотни три-четыре... - Ничего себе пустяки.
- Я напишу доверенность на твое имя.
- Разве тебе самому не понадобятся?
- Зачем они здесь?
- Ты совсем не веришь, что вас спасут?
- А ты? Зачем же тогда идешь на риск?
-Ты прав,-рассмеялся Щекот.
Возвратился Брил и выкатил из каморки свою коляску.
- Счастливый человек, - заметил Щекот.
Брил долго не мог завести мотор.
- Тяжеленная она, - продолжал Щекот. - Будь полегче, пошли бы с ним вдвоем. Без нее он не хочет. А с ней наверняка застрянешь. Не бросать же потом его одного.
У Брила наконец завелся мотор. На его треск отозвались органные трубы.
- Нужно запретить ему, - потребовала Плова. - Нельзя так истязать других. Мы и без него скоро посходим с ума.
"Сегодня она произносит удивительно вещие слова",подумалось Ивоуну.
Когда автомобиль с блаженно улыбающимся Брилом делал второй круг, Сколт неожиданно преградил ему дорогу. Автомобильчик взвизгнул тормозами и, вихляя передними колесами, остановился, почти наехав на журналиста. Ивоун подумал: вспыхнет ссора, но на лице Брила светилась безмятежная детская улыбка.
- Ваша машина создает невыносимый шум, - сказала Дьела.
- Я больше не буду, - по-детски пообещал изобретатель. - Мне хотелось убедиться, что она работает. Неожиданно игрушкой заинтересовался пилот.
- На втором и четвертом такте странные выхлопы.
Ничего подобного не слыхивал, - сказал он.
Похоже, он неплохо, разбирается в двигателях, если способен на слух отличить подобные тонкости.
Брил начал объяснять. Он совершенно расцвел: Сидор был первым человеком, который всерьрз отнесся к его изобретению. Они вдвоем покатили коляску вдоль прохода.
Некоторое время Ивоун раздумывал над тем, стоит ли ему подняться наверх вторично или лучше дождаться следующего утра. Но впереди предстоял долгий бессмысленный день, и он отправился во второе путешествие по винтовой лестнице.
Поднявшись на первый ярус, он опять услыхал голос Пловы:
- Отвяжись!
На этот раз она уединилась с Калием.
- Все, девочка, хватит. Порезвилась, поразвлекалась - и хватит,-недобро посулил тот. - Я твоему хрычу выпотрошу кишки.
- Дурак. Да он же ни на что не способен.
- А что же вы делали с ним целую ночь?
- А у кого еще, кроме него, можно добыть чек на тридцать тысяч? Может быть, у тебя?
Калий присвистнул.
- Где чек? Давай чек.
- Какой чек? - простушкой прикинулась Плова. - Вырвало ветром и унесло. Я как увидела...
- Ломай комедию перед другим. Чек у тебя.
- А если и у меня, так мой. Отвали. Выгребай у своей тетки. У нее есть, что грести.
- Да уж верно. Ладно, плевал я на деньги. Молодчина, что выжала.
У них началась возня, вскрики. Несколько раз Плова взвизгнула.
Ивоун хотел подать голос, вмешаться, разнять их, но вовремя сообразил, что их потасовка давно перешла в любовную игру.
Пришлось возвратиться назад.
Глава седьмая
Внизу он застал Сидора, Брила и Сколта оживленно беседующими.
- Да вы попросту ни шиша не смыслите в технике, наседал на иронично улыбающегося журналиста разгоряченный Сидор. - Это величайшее изобретение века. И как чудовищно просто. Бензин нужен только на первые такты. От нагрева вода разлагается на кислород и водород... Вы журналист и не можете не знать, какое сейчас положение с нефтью,-запасы совсем истощились. А тут обыкновенная вода.
- Может быть, и хорошо, что изобретение погибнет здесь. По крайней мере, вода сохранится.
- Да воды на наш век хватит.
- На наш-то и нефти хватит.
- А почему погибнет? Почему изобретение погибнет? пристал к журналисту Брил.
- Да им стоит только сообщить, - подхватил Сидор. - Это же выход, черт побери! У тебя миллионы в кармане,
Он силком потащил Брила к прдвалу, где помещалась радиобудка. Тот непроизвольно упирался, ошарашеяно глядя на возбужденного летчика.
- Идем, немедленно свяжемся,- убеждал тот.
- Сейчас никто не выйдет на связь Только вечером.
- Дьявольщина! Ну ладно, один день потерпим, - смирился Сидор.
Сверху возвратились Плова и Калий. Они шли в обнимку, совсем примиренные. Именно таких голубков обычно изображают на поздравительных открытках. Они слышали, о чем шел разговор.
- Точно миллионы? - спросил Калий у летчика.
- Да этого только самый последний тупица может не понимать,-мгновенно взъерошился тот: насмешливый тон Калия задел его за живое. - О каком изобретении только мечтать можно было-заменить бензин водой.
Однако как он ни был взбудоражен, сейчас он впервые толком разглядел Плову. Броская красота девушки произвела па него впечатление. Калий заметил это и еще выше задрал нос: как-никак Плова принадлежала ему.
- Благодаря этому парню, этому умнику, - Сидор поприятельски похлопал Брила по плечу, - нас всех вытаскают отсюда без заминки.
- А станет он платить за всех?
Хотя этот практический вопрос задан был не Брилу, все теперь посмотрели на него. Один Сколт продолжал иронично улыбаться: он не разделял восторженности пилота.
Оказавшись в центре внимания. Брил растерялся.
- Ну, раскошелишься или зажмешься? - пристал к нему Калий. Разменяешь свой миллион?
- Да где он, миллион-то?
- Здесь, - Калий похлопал изобретателя по пустым карманам.
- Твое изобретение - миллионы, - пояснил Сидор.
- Надо же, сразу два миллионера, - рассмеялась Плова, впервые с интересом приглядываясь к Брилу.
Видимо, доля правды в словах пилота была: он разбирался в моторах. И уж коли он признал, что мотор работает на воде, наверное, так оно и есть. Он пытался даже растолковать, откуда возникает энергия и как устроена камера сгорания. В моторчике Брила их две, одна - бензиновая, заключает внутри себя вторую, в которой и происходит распад воды на составные элементы. Энергия, которая выделяется при этом, двигает поршень. Но то, что Сидору казалось простым и ясным, для Ивоуна было совершенно невразумительно. Механика никогда не увлекала его, он и школьный-то курс постиг с горем пополам и с той поры никогда не притрагивался к учебникам. Как знать, может быть, чудаковатый Брил и спасет всех. Если его изобретение в самом деле стоящее, наверху могут заинтересоваться.
Один раз он уже доказал свое превосходство. Не окажись среди них Брила, они не имели бы связи.
- Так раскошелишься или нет? - не отставал от изобретателя Калий.
- Так если...
.- Пустяки, каких-то сто тысяч, - не унимался Калий.
- Да хоть весь миллион, если он будет.
- Ого! - воскликнула Плова, пораженная великодушием изобретателя.
Ахаз пришел в себя только к обеду. На этот раз он появился под ручку с Урией. Они успели помириться и напоминали сейчас умилительную пару старичков, проживших в согласии долгую жизнь. Именно такие пары любят показывать по телевизору в дни юбилейных свадеб.
- Верните мой чек, - не приступая к еде, потребовал Ахаз, сверля Плову- суровым взглядом.
Та сейчас даже и не пыталась скрыть своего отвращения к нему. Это окончательно вывело старика из себя. Глаза Урии сверкали воинственно, она готова была испепелить юную соперницу. В ее взгляде светился гнев оскорбленной добродетели.
- Какой чек? Что он еще выдумал? - Плова прикинулась непонимающей.
- Чек, который ты прикарманила! - припечатал ее оскорбленный Ахаз.
- Шагай вон в ту дверь,- показала Плова на северный вход-и разыскивай свой чек на свалке. Ветром его вырвало.
- Лжешь, негодница! - не вытерпела Урия.
- Заткнись, старая козявка, - огрызнулась Плова. - Крепче держись за своего обноска, а то уведу. Пойдет ведь как миленький - поманю пальцем, и на карачках приползет. На кой ляд ему сдались твои мослы? Пойдешь, мой кролик? Верно, ведь пойдешь? - зазывно улыбнулась Плова несчастному.
Тот было расцвел в ответной улыбке, но вовремя спохватился.
- Не смей оскорблять меня!
- Ох-ох. Оскорбился. А как ночью клялся? Как меня называл? Что про нее говорил? Ну-ка вспомни, как сам же называл ее?
-Прекратите! - Неожиданный окрик Сколта прервал эту мерзкую сцену. Мы пока еще люди. Не забывайте этого, - произнес он более мягко.
- Да пусть он подавится своими тысячами! - Плова с внезапной яростью запустила руку за пазуху.
Ее лицо изобразило растерянность. Чека на месте не было. Плова-с подозрением взглянула на Калия. Тот невольно потупился.
- Подлец! - Плова готова была вцепиться когтями в лицо своего любовника.
Но тот был начеку - вовремя перехватил ее руки.
- Пусти! - пыталась вырваться Плова.
- Остынь.
- Пусти!
Все же она постепенно успокоилась, остыла, точно Калий убедил ее.
- Жулик. Не смей больше притрагиваться ко мне. Вот у кого твой чек, обернулась она к Ахазу. - Он ваш племянник, сами с ним и торгуйтесь.
В продолжение всей этой сцены Дьела не сводила глаз с лица Сколта. Казалось, она не слышала, о чем разговаривали и спорили.
Ивоуну запомнился ее взгляд.
Вечером, когда затих грохот бомбежки, все направились в подвал на переговоры. Щекот, который совсем уже приготовился пуститься в обратную дорогу, решил немного повременить. Как знать, вдруг да и выгорит удача. Может быть, наверху поверят Сидору.
Ивоун немного замешкался на лестнице. Когда он входил в каморку, где располагалась рация, переговоры уже начались.
- Не горячись, Сидор,- слышалось из динамика.- Мы тебя отлично понимаем... и сочувствуем. Только ты очень неудачно это придумал. Получается, что у вас там случайно оказалось самое наинужнейшее изобретение века. Переворот в технике и энергетике?
К подобному обороту дела Сидор не приготовился, он совершенно был уверен в успехе.
- Да вы что, не знаете меня? - горячился он.
- Знаем, - заверил голос из динамика, - и понимаем. Отлично все сознаем. Но лишних ста тысяч ни у кого из нас нет.
- Тут миллиарды!..
- Конечно, конечно, - откровенно уже издевался динамик. - Один храм чего стоит.
- Тут сотни миллиардов - выход из кризиса! - горячился пилот. Двигатель, работающий на воде. Расход бензина мизерный-только на первые такты для запуска.
- А потом на чистой воде? - с издевательским смехом спрашивал динамик. - Превосходно.
Сидор в ярости готов был разнести рацию.
- Ну погодите, доберусь до вас, - пригрозил он.
Единственным утешением для Ивоуна после этого бурного дня было то, что Щекот пустился в опасный поход не один, а- вместе с Сидором. Того и убеждать не потребовалось, он сам рвался наверх, чтобы "задать там жару". Они пытались уговорить и Брила, Сидор обещал помочь ему сконструировать вторую модель. Но, похоже, что Брила теперь удерживала здесь не только коляска.
Глава восьмая
Ивоуну не спалось. Он взобрался на первый ярус. Там было укромное место, где можно отдохнуть, даже уснуть при желании. А утром перед рассветом подняться наверх.
Все же ему хотелось побыть немного наедине с изваянной мадонной, так похожей на Дьелу.
Светила луна. Сегодня она была какая-то ржавая, и звезды тоже пробивались тускло, и свет их казался не обычным голубоватым, а тревожно-красным. Отчего так, Ивоун не знал. Он стоял возле каменных перил и вглядывался в темень. Невдалеке смутно громоздилась гора автомобильного лома. Где-то по ее склону сейчас карабкались Щекот и Сидор. Мысленно Ивоун помолился за них. До рассвета им нужно одолеть опасный участок. Ему даже померещилось какое-то движение на самой макушке. Но сколько он ни вглядывался, ничего больше не различил. Вряд ли Щекот и Сидор станут карабкаться на вершину. Никто ведь не зачтет им этого восхождения. А трудностей у них возникнет, пожалуй, не меньше, чем у прославленных альпинистов, покорявших самые недоступные вершины Земтера.
Ивоун пропустил момент, когда Дьела начала играть на органе. Услышал музыку, когда она исполняла уже вторую часть "Короткой мессы" приглушенную, плавную и певучую, с удивительными переходами.
И снова Ивоуну возомнилось, что он понял музыку, понял, что она говорит. Все люди, каждый из них в отдельности рождаются для великой цели. Но не всякий способен постигнуть, в чем эта цель. Совсем немногие разгадывают смысл и назначение жизни. Одно лишь страдание ведет к цели. Другого пути нет. Гладкие и покойные дороги заводят в тупики... .
Ивоуну почему-то, вообразился де кто-либо из великих мучеников, прошедших тернистый путь страдания, а Щекот при свете ржавой луны, бредущий поверх искореженных автомобилей.
Он не заметил, когда Дьела перестала играть. Музыка продолжала звучать в его душе. Поэтому он вздрогнул от неожиданности, услыхав рядом легкие шаги.
- Ой! - негромко вскрикнула Дьела, тоже не от испуга, а от внезапности: в темноте она почти наткнулась на Ивоуна.
- Это вы, - произнесла она, и в ее голосе Ивоуну послышалась радость,
- Как сегодня странно светит луна, - сказал он.
- Вот и мне подумалось, - поспешно согласилась она, точно это было самое важное для нее. - Я всегда боялась лунного света. Он какой-то чужой... обманчивый.
- Те двое бредут сейчас там, - указал Ивоун в сторону смутно чернеющей горы, из-за которой пробивался рассеянный свет из окон высотных зданий новой Пираны.
- Дай бог им удачи.
Она не стала спрашивать, кто эти двое, - догадалась.
- Мне их жаль, они не осознают...
Ивоун сразу понял, что она имеет в виду не только Щекота и Сидора, ушедших из храма, но и всех остальных, исключая лишь троих: Ивоуна, Сколта и себя. Только они трое знают, что выхода отсюда нет, и не питают иллюзий.
- Вы с каждым разом играете все лучше, - сказал Ивоун.
- Последнее утешение. Интересно, как будет звучать орган, когда храм завалят автомобилями?
- Я совершенно не смыслю в акустике, - прошептал Ивоун.
- Все окна будут выбиты...
- Это повлияет на слышимость?
- Мне еще не случалось играть при выбитых окнах.
-- Да, разумеется...
Оба говорили шепотом. Ивоун поймал себя на том, что сейчас, в темноте, негромкий голос Дьелы действует на него по-особенному, чувственно. Ему хотелось прикасаться к ней, гладить ее волосы, плечи, припасть к ее рукам. Чувство было сладостным и мучительным.
- Последнее утешение, - повторила Дьела свои недавние слова. - Совсем еще недавно у меня было другое страстное желание-иметь ребенка. Раньше я считала, ребенок помешает заниматься музыкой, оторвет _ меня от музыки навсегда. Теперь жалею... И вот - мне не осталось ничего другого, кроме музыки, - последнее утешение.
- Не следует отчаиваться. У вас есть муж.-Ивоун смутно давал себе отчет, что произносит совсем не то, не свои слова, а общие, какие на его месте мог сказать всякий.
- Муж?.. Да, да, вы правы. Он хороший, честный, благородный, смелый, великодушный... - она торопилась, старалась найти как можно больше хвалебных эпитетов, будто защищала мужа от возможного обвинения. - Он редкостный человек, рыцарь, но... мы с ним почти чужие. Это не его вина. Не знаю чья. Я не виню его. Тогда, в прошлом, нас влекло друг к другу, казалось, с нами совершается что-то небывалое, особенное. Мы оба втайне ждали чуда, полного слияния душ... А случилось то, что случается со многими. Мы живем каждый сам по себе. Я уверена в нем, он не оставит в беде, никогда не совершит подлости. Я его по-настоящему уважаю. Но между нами нет чего-то. Не знаю -чего. Может быть, любви! - она почти выкрикнула последние слова, и они прозвучали, точно призыв, мольба о помощи.
- Никто из смертных не знает, что такое любовь, - вновь произнес Ивоун чужие, общие слова. - Никто, - заверил он, точно для того, чтобы утешить ее, требовалось убедить, что никто не знает этого чувства, не только она,
- Да, никто, - в самом деле успокаиваясь, признала Дьела. - Может быть, это искусство - любить? И трудное искусство. А мы все только ждем любви, как манны небесной. Думаем, она свалится и осчастливит нас вдруг,
Мы же ничего не делаем для нее - просто ждем. А не дождавшись, заявляем: любви нет.
- Интересная мысль. Мне на ум приходило то же самое. Только я не умел выразить словами. А мысль верная.
- Да, да... Господи, о чем это мы говорим? - точно опомнившись, придя в себя, спросила она. - Об этом ли нужно думать теперь?
- Да, вы правы, _- вновь согласился он, все более про себя поражаясь странному разговору, который происходил между ними.
- Вы постоянно бродите ночью один. Вам тяжело?
- Нет, нет, - заверил он поспешно. - Я люблю ходить по храму, слушать орган, смотреть, как луна просвечивает сквозь витражи.
- Скоро не будет и луны.
- Не будет, - подтвердил он.
- Желаю вам хорошего сна, - сказала она.
- Благодарю. И вам тоже.
То было первое страстное признание, которое он выслушал. Ивоун не подозревал еще, что это будет не единственная исповедь - ему предстояло еще выслушать много других столь же неожиданных откровений.
Глава девятая
В исповеднике нуждались все. Тяжкая доля стать поверенным чужих тайн и страданий выпала Ивоуну. Все, точно сговорившись, выбрали его.
С Дьелой после той странной встречи они не были наедине, и можно было посчитать, что она забыла о своем внезапном признании. Но изредка встречаясь с ней взглядом, Ивоун догадывался, что она ничего не забыла.
Ивоун наконец побывал наверху, как давно намеревался, в благоговейном молчании постоял перед мраморной мадонной. Она и верно чем-то отдаленно походила на Дьелу. Закутанная в длинный плащ, просторные складки которого полностью скрывали тело святой, статуя стояла на мраморном постаменте, обращенная лицом на восток. Фигура вытесана столь искусно, что создавалось полное впечатление, будто под складками плаща и впрямь скрыто живое тело только прикоснись и ощутишь тепло и трепет. Черты лица выражали готовность страдать и трепетать без ропота, без жалоб.
Скульптура слегка пострадала: по ней шаркнуло обломками лопасти вертолета. К счастью, удар пришелся вскользь и повредил лишь одну из мраморных складок одежды.
Ивоун невольно содрогнулся от мысли, что удар мог прийтись в лицо,
А ведь скоро ее начнут уродовать падающие автомобили. Защитить, спасти невозможно. И не одну ее. Все остальные статуи, установленные на четырех стенах храма, подвергнутся одинаковой участи.
Ближняя гора из автомобилей уже сравнялась по высоте с храмом. Тень от нее не только достигла подножия собора, но взобралась уже на уровень второго яруса. Еще неделя-две и солнечные лучи не будут освещать витражей.
Семь других столь же чудовищных пирамид возвышались немного поодаль от собора. Стрелы недостроенных виадуков сейчас молчаливо возвышались над старым городом.
Их было на редкость отчетливо видно. Такой ясной прозрачности воздуха, как в это утро, давно уже не бывало. Видимо, ночью дул сильный ветер и разогнал смог. Ивоун вдруг удивился, отчего это до сих пор не начало грохотать, ни один автомобиль не обрушился на старую Пирану.
И вспомнил - сегодня праздник, день поминовения той самой святой девы, перед чьим изваянием он стоял. Как будто нарочно выбрал день. Это был первый день тишины с тех пор, как на Пирану начали сыпаться автомобили.
Споры, спасать или не спасать древнюю столицу, наверху давно прекратились. В сводках Пирану называли не иначе, как автомобильным кладбищем. Теперь уже все обитатели храма осознали свою участь, понимали, что они обречены. Странным для Ивоуна было, что никто не впал в отчаяние, не сошел с ума - все как-то притихли, погрузились в себя.
Никаких известий о судьбе Щекота и Сидора не было.
Ивоун ежедневно с надеждой слушал сводки известий.
Если парням удалось выбраться наверх, о них упомянули бы. Живы ли они?
Хoтя встреча с Калием произошла как бы невзначай, Йвоун сразу догадался, что это была не случайность. До этого парень не проявлял желания осматривать витражи и скульптуры, а сейчас его занесло чуть ли не на самый верх.
- Ты все лазаешь, старик, - сказал он. - Каждый день. Не надоело?
- Мне нравится, - сказал Ивоун, не вдаваясь в разъяснения, что именно ему нравится.
Калию этого и не требовалось
- Решил вот тоже посмотреть, пока нас не засыпали совсем, - сказал он с усмешкой. - Думал, в храме одни боги да святые, а тут всяких чертей и ведьм полным-полно по зауглам. Чертей-то даже больше, чем святых.
Несмотря на развязный тон парня, Ивоун почувствовал, что сказать ему хочется что-то другое, просто он не знает, с чего начать.
-- Ладно, тут хоть видно, кто святой, а кто леший или ведьма. Глянул и ясно, не ошибешься. А в жизни... Этакая раскрасавица, хоть молись на нее, а раскусишь - стерва.
Ивоун с интересом смотрел в лицо парня. Сейчас впервые он уловил в его чертах нечто по-детски жалкое, беспомощное, какой-то внутренний надлом.
- Ей ведь одного-то мужика мало-всех готова сграбастать. А теперь меня же винит. Говорит, позарился на чек. Да мне что, деньги ее нужны? Пропади они пропадом! Деньги-тьфу! Деньги-это чтобы автомобиль купить, девчонок содержать... А у меня одни шиши были. Паршивый драндулет не на что взять. А кто я без автомобиля? Сто шлюх мимо пройдут-ни одна не взглянет. Нет автомобиля, так ты и не человек. А тут эта Плова, - пояснил он, наконец, хотя Ивоуну и так было ясно, - на шею повисла. Сама десять автомобилей стоит. Мне даже завидовать начали. Я нос задрал. И другие девчонки начали липнуть. Думали, у меня есть чем поживиться. Никто ведь не знал, что Плова досталась мне задарма. Одним словом - деньги все равно позарез были нужны. Тут как раз эти паломнички подвернулись-родственнички, седьмая вода на киселе.
Такой куш! Я для виду поломался, чтобы цену набить. . А идти все равно боюсь. Плову одну оставлю - уплывет.
А она сама тысячи стоит. Кое-как уломал ее прогуляться.
А в общем-то, на кой ляд я тебе все это Выкладываю? У тебя хоть прежде-то девчонки были? Любил ты?
- Любовь - это нечто другое...
- Другое, - передразнил Калий. - А что другое? Ты объясни, что другое?
- Трудно объяснить.
- Трудно, - снова передразнил Калий. - Вы как сговорились. Спрашивал у одного умника еще там, наверху, тоже заладил: трудно объяснить. По его, любовь тоже друroe. Ну вроде там без автомобиля и без денег. Только ни хрена я не понял. Про музыку так же говорят; мол, ваша, ну эта, - он каким-то особым изломанным движением вильнул задом, изображая новомодный танец, так что Ивоуну и в самом деле сразу понятно стало, про какую музыку парень говорит,-дескать, эта музыка не настоящая, а есть другая. Ну есть. А чего она такая скучная?
- Она не всем скучна. Для непривычного слуха серьезная музыка кажется непонятной. К ней тоже нужно привыкнуть, научиться слушать.
- Постой, постой, старик, - перебил его Калий. - Может быть, ты и прав... Когда она первый раз начала играть на органе, я хотел запустить в нее чем-нибудь потяжелее. Лень было с постели встать. Во второй-третий раз я просто не замечал, что она там играет. А вскоре... знаешь, старик, - сам себе поражаюсь, признался Калий, - начало нравиться. Стал слушать. Если Плова откроет рот, злюсь на нее - не мешай. Эта музыка действует иначе... Не пойму как.
- Вот видишь. - Ивоун не знал, радоваться ему за парня или нет.
Выходит, Дьела не зря ежедневно играет на органе. Останься Калий наверху, ему бы никогда не пришло в голову слушать серьезную музыку, довольствовался бы своей, от которой хочется только дрыгать ногами.
- Может быть, и эта... любовь тоже бывает разная... А, старик?
- Может быть. А может быть, то, что ты называешь любовью, просто не любовь.
- Не любовь, - снова передразнил Калий. - Да разве ж такую, как Плова, можно любить иначе? Кроме этого, - руками изобразил он в воздухе прелести Пловы, - у нее же ничегошеньки.
- Ты ее хорошо знаешь?
- Еще как. Ты думаешь, мы с ней по ночам в гляделки играем?
Ивоун этого не думал.
- И все же одного этого мало, чтобы узнать человека, - сказал он. Ивоун хотел прибавить, что вот и он сам, Калий, на первый взгляд производит впечатление человека, состоящего из одних бицепсов. А выяснилось - даже и для самого парня неожиданно - есть что-то еще.
- Возможно, и Плова вовсе не столь проста, как ты представляешь, сказал он.
На это Калий только хмыкнул.
Ежедневные сеансы пришлось прекратить: истощился запас батарей. Включали только приемник. Наверху люди жили своими интересами. Про старый город даже вспоминали не каждый день. Одно время, когда автомобили погребли под собой гостиницу "Дикий скакун", возобновились ненадолго разговоры. Раздались даже голоса в защиту старого города, кто-то призывал к гуманности, требовал спасти людей. Но вскоре разговоры затихли, жизнь потекла своим чередом. Наверху процветало благоденствие. Кто-то из новоявленных мудрецов сказал, что за прогресс всегда приходилось расплачиваться, что вначале люди жалели об утратах, а после сами осознавали, сколь велики приобретения, и что, дескать, чем выше плата, тем больший взлет делает цивилизация, и люди скоро поймут сами, что жертва была не напрасной. В конце концов, старая Пирана всего лишь скопление старинных храмов и дворцов со всякими предметами древности, картинами и скульптурами, никому теперь не нужными. Были, верно, доходы от туризма, но эти доходы сейчас покрыты с лихвой. Так что жалеть не о чем.
И действительно не жалели. Об этом можно было судить хотя бы по музыке, которую теперь сочиняли и передавали по радио. Мир наверху наслаждался и безумствовал - музыка стала еще громче, состояла из одного грохота и торжествующих дикарских выкриков - музыка автомобильного прогресса.
У Ивоуна вошло в привычку каждое утро взбираться на верхнюю галерею. Горы автомобильного лома вырастали на глазах, солнце даже в середине дня падало только в верхние окна, все остальные витражи оставались в постоянной тени.
Этот день начался несчастливо. Упавший автомобиль забросило в сквер и вдребезги разбило знаменитую статую беглого каторжника. "Одно из самых величайших творений человеческого духа"-именовали это произведение. Случись подобное каких-нибудь полтора-два месяца назад, о событии протрубили бы на весь мир, как о величайшем бедствии. Сейчас, кроме Ивоуна, никто не знал этого.
Совершенно расстроенный, он спустился вниз, почти не замечая лестничных витков,- обыкновенно он считал их про себя, чтобы знать, на каком уровне находится. Перед глазами у него все еще стояла жуткая картина: измятый, лопнувший кузов автомобиля, нацеленный острым углом в голову мраморного изваяния, скрежещущий звук удара, хруст камня. И после, когда автомобиль, еще раз перекувыркнулся в воздухе, отлетел к чугунной решетке ограды пустое место там, где только что стояла скульптура. Такова будет участь всех скульптур, украшающих фасады храма.
Внизу ему встретилась Плова. У него мелькнула догадка, что и это не случайная встреча: девушке приспело исповедаться, как недавно ее дружку Калию.
- Вы чем-то расстроены? - в ее голосе прозвучало искреннее участие, хотя улыбка на лице была привычной, завлекающей. Но даже и в ее улыбке появилось что-то сверх обычного - сила ее заключалась не в одной только молодости и красоте. Рекламные улыбки женщин Пираны известны всему миру. Но у Пловы сквозь это общее выражение сейчас проглядывало нечто свое.
- Вы, верно, чем-то опечалены?-опять спросила она, и на этот раз он ясно понял; ее участие было неподдельным. Он в нескольких словах рассказал ей, что его расстроило.
- Вы так переживаете, точно это не камень пострадал, - изумилась Плова,
- Да, наверное, это смешно, - признал он, все более и более поражаясь искренности, с какой разговаривала Плова. С ее лица совершенно исчезла дурацкая обворожительная улыбка, столь неуместная теперь.
Видимо, и он впервые смотрел на нее как на подлинно живого человека, а не на продукт рекламы, не как на куклу, которая обучена соблазнять мужчин и лишь в этом одном видит свое назначение.
- Вы как-то странно глядите на меня, - сказала она.
- Сегодня вы не похожи на себя.
- Правда? Мне самой кажется, я становлюсь другой, меняюсь.
- По-моему, к лучшему. Жаль только...
Он хотел сказать: жаль только, что для этого потребовалось столь много пережить и что другая, обыкновенная Плова, возможности которой лишь приоткрылись, навсегда будет похоронена на дне автомобильного кладбища. А если бы такие, как она и Калий, становились мыслящими людьми наверху...
- Да, да, - тотчас согласилась Плова. - Наверху мы не испытывали настоящих чувств, жили в каком-то кисельном тумане, ни о чем не задумываясь. Как мне противно вспоминать теперь. Этот Калий... У него на уме одни животные штучки. И все они там такие же, не лучше. У них и глаза... Наглые! Все хотят от меня только одного. Я и стала такой, как они хотели. Что еще оставалось? Попробуй не стать-заставят. Да там, наверху, иначе и не выживешь.
Я слышала, что есть чудаки, живут и думают по-другому, но не верила считала: притворяются, не могут жить, как все, вот и придумали... Да я-то сама там наверху их в глаза не видела. А тут сразу вы и... Брил.
Ивоун думал: она назовет Сколта или Дьелу, но для нее непохожим на других стал чудак-изобретатель.
-Oн смотрит на меня так... На меня никто так не смотрел еще. Сначала было смешно. Он, как ребенок, ничего не замечает. Я боюсь: Калий все выложит ему. И Брил поверит. Как не поверить, если все правда. Да только на самом-то деле я ведь не такая! Не хочу оставаться такой. Что мне делать?
- Калий не расскажет,-утешил ее Ивоун.-Он и сам теперь изменился.
- Он?-В глазах Пловы вспыхнули злые искры.- Горбатого могила исправит.
"Мы и так в могиле",- подумал Ивоун.
Перемена, происшедшая с Пловой, отчего-то больше всего поразила его.
* * *
Даже и безгрешному изобретателю Брилу нашлось, в чем покаяться. Верно, будь Ивоун священником, он с легким сердцем отпустил бы ему этот грех.
Брил так же не поленился взобраться чуть ли не на самый верх. Он смешно, неуклюже шагал по витой лестнице, ступая сразу через две, а то и три ступени. Идти таким манером неудобно: каждый раз приходилось ставить ногу на скошенную часть ступени. По своему обыкновению, Брил был погружен в себя, что-то бормотал и едва не позабыл, зачем шел, чуть было не разминувшись с Ивоуном, который нарочно прижался к стене, чтобы пропустить изобретателя. Ивоун только про себя подивился: "Что ему понадобилось наверху?"
- О! Кажется, я вас и искал,- сразу сознался Брил.- Вот только убей меня на месте, не помню зачем. Ну да это после, само вспомнится,-заговорил он с живостью.-Вы знаете, я, кажется, понял, почему они строили такие узкие витые лестницы - на них легче обороняться малыми силами. Вот смотрите...
Он, раскорячив свои сильные ноги, встал в позу, в какую, по его мнению, должен становиться воин.
- Здесь у меня щит,- показал, он на свою левую руку,- а здесь меч. Сколько бы ни напирало снизу, хоть целое войско - сражаться можно только один на один. И у того, кто наверху,- преимущество. Вот встаньте против меня, не так, не так,-поправил он Ивоуна.-Левую руку вперед - в ней щит. Теперь попробуйте достать меня мечом - он у вас в правой руке.
В самом деле не просто. Пусть осаждает целая орда, сражаться будет лишь один - передний. Остальные ничем ему не помогут, будут только мешать.
- Вспомнил,- обрадовался Брил.- Я искал вас вовсе не за этим. Мне хотелось поговорить...
Они оба спускались теперь вниз. Брил чуть приотстал, Ивоун все время слышал его дыхание у себя над головой. Непослушные ноги изобретателя никак не хотели ступать на каждую ступеньку, подчиняться скосу лестничного витка, он норовил перешагивать через три и постоянно оступался, раскидывал в стороны руки, хватался за шершавые окаты каменной стены.
"Если этот верзила упадет, он задавит меня",- подумал Ивоун.
Однако Брил, хоть и оступался поминутно, все же ухитрялся держаться на ногах. Слышно было только, как его здоровенные ладони то и дело хлопали по камню. Другой на его месте все время чертыхался бы, но Брил точно ничего не замечал, будто так и нужно было идти по этой лестнице. Ивоун на всякий случай соблюдал осторожность, каждый раз готовый принять на свои плечи тяжесть чужого тела, если Брил все же не устоит. Они благополучно миновали четыре лестничных витка, близко, внизу под ними, забрезжил свет, попадающий в колодец сквозь щель очередной бойницы. Через нее же снаружи приносились крики стрижей, чем-то сильно обеспокоенных. Пахнуло свежим воздухом, сильно сдобренным птичьим пометом. Стрижиными гнездами были облеплены все амбразуры.
Беспрерывный грохот автомобильного кладбища проникал сюда приглушенно. Да слух к нему давно уже привык. Вдруг Ивоуну почудилось кошачье мяуканье. Когда они поравнялись с бойницей, у него не осталось сомнений - он слышит крик кошки. Однако увидеть в узкую щель ему ничего не удалось.
"Откуда взялась кошка?"
Вопрос этот настолько озадачил Ивоуна, что на время он совсем позабыл про идущего позади Брила. Поэтому первые слова, произнесенные изобретателем, прозвучали для него неожиданно.
- Меня почему-то все считают простаком. Я привык к этому еще со школы. Говорят, я непрактичен и совсем ничего не смыслю в быту. Я ни на кого никогда не обижался-пусть думают, как нравится. Только ведь я вовсе не такой наивный, как полагают. Мне просто неинтересно вникать в мелочи, а замечать я все замечаю.
Ивоун слушал, совсем еще не догадываясь, к чему клонит Брил, что означает это признание. Честно говоря, он и сам считал Брила человеком со странностями, чудаком, не от мира сего, и сейчас ему тем более странно было слышать из уст изобретателя слова, полные здравого смысла.
- Вы ведь и сами так думаете,- продолжал Брил, Ивоун даже вздрогнул и едва не оступился, услышав это.
- Признаюсь; да,-сказал он в полной растерянности.
- А ведь и вас тоже считают чудаком.
- Я это знаю.
- Вот видите. - Ивоун усмехнулся.
"Интересно, как много людей считали меня чудаком, а может быть, и похуже-ненормальным?"-подумал он и невольно рассмеялся.
Брил понимающе улыбнулся и повторил:
- Вот видите.
"Оказалось, что мы способны понимать друг друга без слов".
Да при этом еще получалось, что Брил был проницательней Ивоуна: он первый открыл родство их душ. Ивоуну ничего подобного не приходило в голову.
- Она считает, что я совсем ничего не смыслю, ни о чем не догадываюсь, не подозреваю даже, какие у нее отношения с Калием. Она опекает меня, как младенца.Брил произносил эти слова как-то по-особому глухо и точно про себя.-Ничего не могу поделать с собой. Она так искренне хочет мне добра. Как жаль, что на самом деле я, вовсе не такой, каким она считает меня. Она думает, что обманывает меня, а мне так хочется быть обманутым.
"Так это обычно и начинается,- подумал Ивоун.- Но только другие не признаются, что хотят быть обманутыми".
- А ведь на самом деле никакого обмана пет,- уже вслух продолжал он свою мысль.- Она любит вас.
- Вы хотите утешить меня.
- Должна же она была когда-то полюбить по-настоящему. Наверху этого, может быть, и не произошло бы.
- Послушайте,-Брил остановился ступени на три выше Ивоуна, так что в лестничном полумраке вовсе не видно было его лица, оно терялось в потемках.- Кажется, кошка?
- Я тоже слышал, но думал - показалось.
- Слушайте.
На этот раз, и верно, кошачий призывный крик раздался совсем близко, у них над головами. Оба повернули назад. Сверху, из-за поворота, вновь брызнул рассеянный свет. В оконце амбразуры сидела черная кошка. Видно, и она тоже услышала людские голоса и захотела дать им о себе знать. Когда Брил протянул к ней руки, она вначале фыркнула и ощетинилась, но сразу же и смирилась. Похоже, что она давно уже бродяжничала в покинутом городе и стосковалась хоть по чьей-нибудь ласке. Брил погладил ее, и кошка без сопротивления далась ему в руки,
Они продолжали спускаться вниз втроем. Теперь Брил шагал, не пропуская ступенек, и ни разу не оступился. Оказывается, когда нужно, он может быть внимательным и способен вести себя как всякий нормальный человек. Кошка притихла на руках у Брила и начала даже мурлыкать. Долгий спуск по лестнице не пугал ее. К давешнему разговору они больше не возвращались. Да, собственно, и что еще можно было сказать? Просто Брилу необходимо было признаться в своем чувстве.
Глава десятая
Утром в южную стену храма врезался первый автомобиль. Глухой удар потряс основание собора, гулом отозвался в высоте свода. Все притихли в ожидании. Хорошо было слышно, как, лязгая и громыхая, в храмовую ограду залетали другие автомобили. Подножие автомобильной горы приблизилось вплотную к основанию собора. Пройдет всего несколько дней, и падающие автомобили достигнут нижних окон.
Но случилось это даже много раньше. Должно быть, из автомобильного багажника вылетело запасное колесо. Оно угадало в верхушку каменного столба ограды, отскочило на высоту второго яруса, врезалось в витраж и засело в оконном переплете Произошло это ранним утром. Все повыскакивали из своих келий. Оконный переплет был разворочен, цветные осколки стекол усыпали пол. Их было так много, точно пострадало не одно окно, а сразу все витражи. Дикое зрелище предстало взгляду: между остатками витража с изображением евангельской сцены грубо и непроницаемо чернел обод автомобильного колеса. Ходить близ южной стены стало опасно.
Добрых полтора часа потребовалось Ивоуну, чтобы взобраться на второй ярус южного крыла. Вид, открывавшийся отсюда, был ужасным: автомобильная гора вовсе заслонила горизонт. Вершина ее намного возвышалась над собором. Склон горы крутой и неустойчивый. По нему то и дело, подпрыгивая и громыхая, скатывались все новые и новые автомобили. Из них пока лишь немногие достигали церковной ограды. Казалось, до склона рукой подать. Тем более Ивоуна поразила отвага какого-то вертолетчика, спустившего свою двухместную стрекозу почти до уровня, где -сейчас находился Ивоун. Внутри застекленной кабины хорошо видно пилота, напряженно держащего обеими руками рычаги управления. Рядом с ним на сидении, почти наполовину свесившись в открытую дверцу, с телеаппаратом в руках находился второй человек репортер телевизионной студии. Жерло его камеры нацелено вниз в сторону собора. Ивоуну пришлось подняться на боковую площадку, куда обычно туристам не разрешалось заходить, чтобы увидеть, что же такого интересного обнаружил репортер у подножия храма? Вначале он подумал: того привлекли разрушения, какие производят автомобили, перелетающие через церковную ограду.
Внизу, в нише между двумя центральными контрфорсами, рядом с мраморным изваянием "раскаявшегося грешника" стоял человек. Он стоял совершенно неподвижно, так что Ивоун вначале даже усомнился, человек ли там? Кто бы это мог быть? Откуда взялся? Ивоуну и в голову не пришло, чтобы там находился кто-либо из обитателей храма. Слишком велик риск. Негодные баллоны, старые автоматические насосы, канистры то и дело ударялись в соборную стену, иногда рядом с человеком. Ивоун решил, что тот просто оцепенел от страха, не в состоянии -двигаться. У самого Ивоуна все похолодело внутри.
Ивоун не мог даже подбодрить несчастного, крикнутьвсе равно тот не услышал бы. Ивоун, вцепившись руками в перила, ограждающие площадку, напряженно смотрел вниз, вздрагивая каждый раз, когда вблизи стоящего внизу человека в стену храма ударялась какая-нибудь железяка. Пока удары приходились мимо. Но долго это не может продолжаться, рано или поздно ему размозжит голову.
Сколько времени продолжалась пытка, Ивоун не мог сказать - ему казалось - вечность. Наконец человек вышел из ниши. Он легко запрыгнул на кузов ближнего автомобиля и начал продвигаться к спасительной лестнице. По его уверенным, свободным движениям ясно было, что он ничуть не напуган, и предположение о том, будто он оцепенел от страха, было ошибочным.
Ивоун узнал Сколта.
"Вот как он забавляется",- с внезапной злостью подумал Ивоун.
Только что пережитый ужас, страх за человека, находившегося в смертельной опасности, наполнил Ивоуна гневом. Он кинулся к лестничному входу и начал спускаться вниз со скоростью, на какую был способен и какой можно было достигнуть на винтовой лестнице.
Они встретились на площадке первого яруса.
- Зачем вы это делаете?- вскричал Ивоун.
В беспрестанном грохоте свалки нельзя было расслышать даже вертолета, который все еще кружился над свалкой. Из застекленной кабины свешивался смельчак оператор, нацеливая телевизионную камеру в сторону собора.
Однако Сколт понял Ивоуна.
- Так, мальчишество,- признал он.
- Вот именно, мальчишество!
А больше ему и сказать нечего. Сколт сам прекрасно понимает, что его поступок глуп и безрассуден.
- Уйдем отсюда,- с помощью жестов и мимики объяснил свое желание Сколт.
По винтовой лестнице они углубились в толщу соборной стены. Здесь было сыро и глухо, громыхание падающих автомобилей едва доносилось.
- Если бы в самом деле было куда бежать,- произнес Сколт. В каменной тесноте его голос звучал незнакомо.
Недавнее раздражение и злость улеглись. Ивоуну уже расхотелось сечь его за безрассудство, а поучать и попрекать взрослого бессмысленно.
-- Глупо думать, будто мир превратился в ад недавно-с тех пор, как Пирана стала автомобильным кладбищем,- продолжал говорить Сколт.- Мы давно жили в аду. Только не замечали.
- Там,-Ивоун взмахнул рукой, показывая куда-то наверх,- и сейчас не подозревают этого.
Они углубились на два лестничных витка, вот-вот должна сверкнуть узкая бойница, и опять в простенок ворвется металлический грохот и лязг, невозможно станет слышать друг друга. Сколт, шедший впереди, остановился.
- Всю сознательную жизнь я хотел одного-помочь людям узнавать правду. Я хотел...
Последний звук его голоса затих, и в лестничном колодце вновь стало глухо. Ивоун ждал,
- Господи,- вдруг совсем по-другому, с затаенным вздохом прозвучал голос Сколта,-я же и сам ни одному своему слову не верю. Зачем и кого обманывать теперь-то?
Глаза Ивоуна приноровились к темноте, хотя и смутно, он мог уже видеть лицо Сколта. Ему вообразилась ироническая усмешка, скользнувшая по губам журналиста,- усмешка, обращенная к себе.
- Признаю, что книги, созданные классиками-теми, кого мы называем классиками,- уточнил Сколт,- живут во времени, читаются в силу каких-то особых достоинств, присущих им. Вздор! Все дело в капризе моды, в случае...
Сколт говорил торопливо, сбивчиво, в его голосе звучало непонятное Ивоуну раздражение, точно он спорил с кем-то.
- Я тоже пытался писать. Настрочил около десяти книг. Их раскупили мгновенно, прочитывали запоем, о них спорили... А через год про них забывали. В чем дело? Ответ прост: неталантливо. Но ведь, когда книжка появлялась, все в один голос кричали - прекрасно. Кто может сказать талантливо или не талантливо? Время?. Да, к одним оно было милостиво: забытые имена, забытые книги вспоминали спустя десятилетия, читали и захлебывались от восторга. Почему? Почему прежде не видели ничего примечательного, не восторгались? Выходит, за десятилетия, минувшие после выхода книги, человечество прозрело, поумнело?.. Вздор! Просто таков каприз моды. Все вдруг начинали восторгаться и превозносить автора, не оцененного современниками. А после его имя уже вносилось на скрижали, а миллионные тиражи увековечивали автора на полках библиотек. Его стиль, его манера становились эталоном. Ему прощали даже явные ошибки и огрехи. Более того, в них-то и находили главную прелесть. И так повторялось из века в век.
Глухо звучавший голос Сколта задыхался в тесноте каменных стен, обреченный погаснуть здесь, никем не услышанный. Всплески отчаяния и подавленной боли чудились Ивоуну в чужих интонациях. Сколт говорил не Ивоуну, а себе. В своем неуспехе он винил моду, злился, что она пренебрегла им и одновременно понимал, что злиться не на что, что виноват он сам. Ивоун отвлекся и некоторое время совсем не слушал журналиста.
- ...Однажды, еще давно,- вновь дошел до сознания Ивоуна смысл слов, произносимых Сколтом,- мне приснился сон... Это не был кошмар, наполненный ужасами, я не проваливался в бездну, меня никто не кромсал на части топором, я ни от кого не убегал, не было в этом сне ни крови, ни устрашающего рева и лязга. И все же сон был мучительным. Я видел себя мальчишкой, сидящим за школьной партой, среди своих давних друзей: девчонок и мальчишек, с которыми проходило детство. И я видел девочку, ее беззаветно влюбленные глаза. И тогда же во сне я чувствовал, что все это осталось уже в невозвратном прошлом. И девочка, так преданно влюбленная в меня, никогда не станет моей подругой, наши пути разойдутся. Я испытывал тоску. По сравнению с ней любые страхи и ужасы, возможные наяву, сущие пустяки. Самое интересное, что тогда - не во сне, я в той подлинной жизни, в своем детстве,- я вовсе не замечал девочки, влюбленной в меня, даже и не подозревал ничего. Открытие сделал спустя много лет во сне. Но это было так, это было правдой-влюбленная девочка была. И вот мне неудержимо захотелось увидеть ее. Я начал искать ее всюду. И нашел. И от нее услышал: -да, она любила меня и продолжает любить. Но, услышав это признание, которое так хотел услышать, я не почувствовал ничего. Она была уже не прежней восторженной и наивной. Она соглашалась стать любовницей. И эта ее готовность больше всего отшатнула меня. Я буквально бежал от нее. Панически, трусливо. Зачем я отыскал ее, зачем? Лучше бы мне остаться с моей тоской по несбыточности нашей встречи. Теперь мне не о чем стало тосковать. Это страшно, когда не о чем тосковать... Наверное, мне об этом и следовало написать книгу,- продолжал Сколт.- Но мне казалось, что история слишком проста, банальна, не содержит в себе ничего героического, что она будет скучна. И я выдумывал, сочинял. Мои герои были сильны духом, отважны. Ими восхищались, им подражали. Но вскоре появлялись другие книги, где герои были еще отважней, еще мужественней.
И я, соревнуясь, писал новую книгу, делал своих героев тверже гранита и бетона. А чтобы меня не уличили во лжи, сам подражал своим героям и даже преуспел в этом. А написать надо было о слабом, тоскующем человеке. Напиши я такую книгу, надо мной издевались бы. И страх перед этим удерживал меня Трудно было уловить связь между тем, с чего начал Сколт, и его последним признанием, но Ивоун чутьем догадывался, что для самого Сколта неважно, последователен он или не последователен, ему необходимо было высказаться.
В этот день в радиопередаче - их еще продолжали слушать регулярно, хотя переговоры с правительственной администрацией давно прекратили: берегли аккумуляторы говорили о вчерашней истории со Сколтом. Оказывается, в тот час шла прямая передача по телевидению - показывали, как началось погребение храма. Операторам, ведущим передачу, необыкновенно повезло. Зрители остались довольды, они видели, как человек, рискуя жизнью, подставлял себя под летящие автомобили. Второй оператор с другого вертолета одновременно ловил в поле видения объектива лицо Ивоуна, переживающего за Сколта. Получилось эффектно. Теперь эти кадры станут повторять в записи.
По выражению лица Дьелы ясно было, что она догадалась, о ком шла речь. Ивоун невольно замечал, с каким пристальным изучающим вниманием взглядывала она на Сколта. Оставалось загадкой, о чем она думает в эти мгновения.
Глава одиннадцатая
Кошка, обретя новых хозяев, ласкаясь, льнула ко всем, кто ее подманивал. Но вскоре выяснилось, что она явно предпочитает общество Пловы. У кошки обнаружились даже собачьи повадки: она ходила за Пловой по пятам.
-А У нас скоро будут котята,- сообщила Плова.
Ни на кого это известие не произвело особого впечатления, кроме Дьелы.
- Какой ужас!- содрогнулась та.
- Что тут ужасного?- небрежно пожал плечами Сколт.-В этом состоит ее биологическое назначениеприносить потомство.
- Им же предстоит жить в темноте.
В самом деле. Не только Сколту, никому не пришло этого в голову. Хотя давно уже ясно было всем: вот-вот в храме наступят потемки.
- Несчастные,- пожалела будущих котят Плова.
Кошку, видимо, нисколько не мучили предстоящие беды, лежа на коленях у Пловы, она безмятежно мурлыкала. Впрочем, о том, что она мурлычет, приходилось догадываться: начавшаяся за стенами собора бомбежка не позволяла слышать. Им и между собой приходилось разговаривать, повышая голос почти до крика. Автомобили уже то и дело бухали в основание собора, а запасные баллоны и мелкие детали ударялись в окна. Ходить вдоль восточной стороны стало опасно, и решался на это один лишь Сколт, упрямо продолжая играть навязанную себе роль бесстрашного героя.
Сострадание, с каким Дьела смотрела на кошку, поразило Ивоуна. Неужели ее так взволновала судьба будущих котят?
Прошло две недели с тех пор, как Ивоун вновь начал вести дневник. Он записывал лишь хронику событий, ничего больше. Писал о том, что происходит снаружи, какие здания, улицы и скверы погребены под автомобилями, какие памятники разрушены, записывал кратко, что происходит у них, не давая ничьим поступкам какой-либо оценки. Он не знал, зачем и кому понадобится его дневник, просто считал своим долгом записывать все.
И лишь о последней встрече с Дьелой и происшедшем разговоре он не посмел написать ни строчки. Сообщил намеков :
"Котят ожидают потемки. Как это грустно". Далее был пропуск, примерно на три-четыре строки, и затем три слова: "...другого выхода нет".
А случилось вот что...
- Я должна поговорить с вами,- сказала Дьела, незаметно отозвав Ивоуна.
По ее тону и по тому, как беспокойно озиралась она, пока они брели по храму, ища укромный уголок, Ивоун догадывался, что у Дьелы есть тайна. Но сколько ни гадал, никак не мог представить, в чем она может состоять. Какие вообще у них могут быть еще тайны? И от кого?
Они спустились вниз, в подземные алтари, теперь заброшенные и запущенные. Звуки снаружи сюда не достигали. Где-то в глубине сводов слышалась тихая капель. То почвенные и грунтовые воды просачивались сквозь камни фундамента, медленно подтачивая основание храма. Возможно, где-нибудь наверху прорвало водосточные трубы, и вода сочилась из них.
На северной стороне, где начинался скат холма, на котором возводили храм, помещалась крохотная каморка, в которую проникал тусклый свет сквозь зарешеченное оконце, расположенное в земляной нише. Оно еще было цело, ни один автомобиль не рухнул сюда, и двойные запыленные окна защищали полутемь каморки от шквального громыхания автомобильной свалки за пределами храма. Тусклый, рассеянный свет позволял разглядеть на каменной стене выложенное мозаикой изображение.
Дьела еще раз беспокойно оглянулась, будто у нее были основания подозревать, что кто-то может преследовать их, прячась в темных и глухих переходах.
Ивоун ждал, напрасно пытаясь угадать, что же хочет сообщить ему Дьела.
Некоторое время она точно собиралась с силами, приложив ладонь к груди, пыталась унять сердцебиение.
- У меня будет ребенок,- выдавила она.
- Поздравляю,- совершенно безотчетно, машинально проговорил он, с все большим изумлением вглядываясь в ее расстроенное лицо.
Недоумение, мелькнувшее в ее взгляде, возвратило ему трезвость рассудка.
- Простите,- сказал он.- Я сказал глупость.
- Что мне делать?- Отчаяние, звучавшее в ее голосе, полоснуло его.
"Господи, что же делать?"-мелькнуло в уме.
Теперь им вовсе не требовалось произносить мысли вслух, достаточно было обмениваться взглядами, чтобы угадывать, кто о чем думает. Да и о чем, собственно, могли они думать сейчас?
"Я должна поступить так. Ты прав, это ужасно. Но у меня нет другого выхода. Подскажи, если он есть".-"Если бы я знал, если бы я видел выход..." -"Его нет. Это не твоя и не моя вина. Не мучайся".
Их безмолвный разговор длился недолго.
- Я знаю, у вас есть необходимые лекарства и есть справочник,- первой нарушила молчание Дьела.- Вы говорили, что закупили целиком аптеку. Я должна знать, сколько у меня времени осталось на раздумья.
- Он находится там,- рукой показал Ивоун в сторону темного и сырого потолка.
-А Другого выхода все равно нет.
Они шли назад, плутая в темных переходах, попадая в каменные тупики, где совсем не было света.
Ивоун невольно думал о младенце, которому, если Дьела не примет мер, предстояло родиться и жить во тьме.
Кто посмеет осудить ее, если она не даст возможности появиться ему на свет? Даже и само выражение "появиться на свет" звучало теперь чудовищной насмешкой. Скоро все они погрузятся во тьму. Не помутится ли у них самих рассудок, не сойдут ли они с ума? Интересно, выживут ли котята, которые родятся слепыми и никогда не прозреют? Даже не будут знать, что существует свет.
-Я всегда верила: искусство есть высший смысл и содержание жизни. Если оно не поддельное, подлинное, оно живет независимо от капризов моды. Даже если люди в силу временной слепоты перестают замечать красоту полотен, ваяний, красоту и гармонию стихов, симфоний, истинные произведения все равно не мертвы - живы. И все поддельное, временное, несмотря на кажущийся успех, неизбежно умирает. В конечном итоге человечество отбирает и сохраняет все подлинно лучшее, то, без чего человек не был бы человеком, остался животным.
"Так вот с кем заочно спорил Сколт", - сообразил Ивоун, слушая Дьелу.
- А теперь я усомнилась, - призналась Дьела. - Человечество не стало лучше, добрее, гармоничнее. Искусство не спасло людей. Где и когда была допущена ошибка? Может быть, роковая. Некогда искусство восстало против ханжеского религиозного духа- средневековья. Оно возвеличивало красоту и мощь человеческого тела. В литературе это проявилось через изображение земной плотской любви.
Художники и писатели достигали того, что человек становился в полный рост - велик и могуч, равен богу. Но со временем акцент сместился. Прежнее искусство, искусство возрождения, изображало человека обнаженным, будучи уверено, что это красиво и величественно. Теперь искусство раздевает человека, чтобы унизить, насмеяться над его слабостями, над его бессилием возвыситься над собственной плотью. Почему этот поворот совершился в нашем сознании?..
Ответа на этот вопрос у Ивоуна не было.
Глава двенадцатая
Записи в дневнике Ивоуна стали совсем краткими.
"С южной стороны автомобили погребли первый ярус и ниши с апостолами. На севере подошва автомобильной горы достигла церковной ограды. Заболел Ахаз, Кажется, серьезно".
"Автомобили начали ударяться в северную стену. На юге солнечные лучи перестали попадать в окна: их заслонила гора. Даже в середине дня в храме не бывает светло, Ахазу все хуже. Жалуется на холод, просит, чтобы его вынесли на солнце".
"Ахаза похоронили в склепе. Урия сказала, что жить ей осталось двадцать дней. Очень похоже на правду".
"Перестал звучать орган. Вернее, звуки, которые Дьеле удается извлечь из него, не похожи на музыку - жалкое и бессмысленное дребезжание медных труб".
"Скоро наступит тьма. Северная и южная горы сомкнулись. По радио говорят, что купол и шпиль храма, торчащие из автомобильной горы, почти невозможно увидеть.
На вертолеты, обслуживающие туристов, нельзя достать билетов. Все жаждут острых ощущений. Ничего другого старая Пирана не может дать. Раздаются требования так же поступить с другими древними городами..."
День и ночь в храме отличались теперь только по звукам: днем грохотало, ночью наступало затишье. Изредка с высоты вдруг падало что-нибудь, гулкое эхо раскатывалось внутри собора. К таким внезапным вторжениям в ночную тишину привыкли.
Люди стали не то чтобы замкнутей, но как-то более погруженными в себя.
Начала дичать кошка. Ее истошные крики разносились посреди ночи.
- Задушить проклятую надо, - сказал Калий. - Только б попалась в руки.
Он начал охотиться за обезумевшей кошкой. Но изловить ее было не просто. Она перестала подходить к людям. И едва кто-нибудь приближался к ней, остервенело шипя, стремглав уносилась в темноту. И вновь ее дикий крик будоражил нервы.
Свет берегли. Свечи зажигали, лишь когда садились за стол. Трепетный язычок пламени озарял крохотное пространство поблизости от стола. Из сумрака выступали неузнаваемые лица. Что-то дикое появилось во взглядах людей, какая-то настороженность, ожидание.
Время определяли без часов, по звукам. Когда грохот затихал - пора было ужинать.
- Киса, киса - тщетно взывала Плова.
Кошка не показывалась, не подходила теперь даже к своей любимице.
- Она с голоду околеет, - печалилась девушка.
То ли из-за того, что наступили потемки и пламя свечного огарка было чересчур мало, чтобы видеть лицо и фигуру в полном объеме одновременно, всегда какие-то детали размазывались, растворялись, становились плоскими и вoвсе исчезали, но Плова теперь не казалась куклой. Черты ее лица выражали подлинные человеческие чувства. Может быть, из-за наступившей темноты она перестала корчить из себя красавицу. Кому теперь видна ее красота? И стала действительно красивой. Хотя сильно похудела и лицо ее заострилось. Зато в ее чертах проглянула внутренняя красота. Да и все другие лица изменились к лучшему, по мнению Ивоуна.
Плова добилась ответа. Но то было не тихое мяуканье, как раньше, а остервенелый рев обезумевшего животного. Первым не выдержал Калий.
- Пристрелю!
Он выхватил пистолет и ринулся в темноту. Громыхнул выстрел. В вышине отозвались трубы расстроенного органа, звякнула автомобильная железка.
Кошка тенью прошмыгнула сквозь освещенное пространство и скрылась. Рев ее сделался -еще более жутким и громким.
Бах! Бах! - палил в дико орущую темноту Калий.
- Прекрати стрельбу! - вскричала Плова. - У нее скоро появятся котята.
Но Калий ничего не слышал. Пули стучали по каменным стенам, звенели, попадая в оконные ниши, забитые автомобильным ломом.
Стрельба продолжалась несколько минут. Больше патронов у него не было.
Протекли двадцать дней со дня смерти Ахаза. Грохот наверху теперь доносился сюда приглушенно. Утром старушка объявила, что настал час ее кончины, и просила похоронить ее рядом с Ахазом.
Однако прошел день, настала ночь, а смерть так и не прибрала несчастную. Урия совсем расстроилась, потеряла аппетит. Более всего ее мучило, что она не сдержала слова, данного самой себе. Она так страдала, что, должно быть, от огорчения скончалась все же, хотя и не в назначенный срок.
Ни слез, ни причитаний на похоронах не было. Церемонию не стали затягивать, сберегая свечу.
Несколько дней кошку не было слышно. Закралось подозрение, не пристрелил ли ее Калий. Ивоун подумал, что для кошки это было бы лучшим исходом, а особенно для ее будущих котят, которым не суждено никогда прозреть.
Однако кошка была жива. Вскоре ее крики снова услышали все. В них не было прежнего смятения, она точно взывала о помощи. И когда ее звали, отзывалась жалким и призывным мяуканьем, откуда-то с высоты почти посредине храма, там, где находилась главная архиерейская кафедра. Каменные ступени, ведущие наверх, опирались на скульптуру горняка, очень искусно высеченную из цельной глыбы мрамора. Горняк, согнувшись вдвое, долбил киркой скалу, а собственные спину и плечи подставлял вместо опоры для лестницы. Ее каменные ступени вели наверх и царствие божие. В праздники ерхиерей поднимался по ним, чтобы с высоты читать проповедь. Голос отчетливо раздавался во всех уголках храма, поражая прихожан ясностью и чистотой звука. Кафедру эту возводили много позднее, чем был построен собор. Видимо, тот, кто руководил мастеровыми, понимал толк в акустике. Сейчас с ее верхней площадки по всем закоулкам собора разносилось призывное кошачье мяуканье.
В кромешной тьме не просто было взобраться наверх хотя бы и по ступеням: лестничные витки были крутыми, а перил не было. Перила разрушили бы гармонию скульптуры. Ивоуна сменил Брил. Он влезал наверх, судя по звукам, на карачках: прежде чем- подняться на очередную ступеньку, охлопывал ее ладошкой, чтобы определить, насколько она смещена. Кошка притихла, лишь изредка тихонько подавала голос.
- У нее котята, - объявил Брил, и негромкий голос его отозвался во всех самых дальних уголках собора.
Холодные пальцы прикоснулись к руке Ивоуна. Дьела стояла рядом, он слышал ее взволнованное и сдержанное дыхание. Несильным, но порывистым движением она стиснула его запястье. Он понял, что хотела выразить она этим непроизвольным жестом.
- Несчастные, - прошептал он.
...Трудно стало различать день от ночи. Автомобильная свалка давно погребла собор. Грохотало все глуше и глуше, а вскоре и вовсе затихло. Из сообщений по радио узнали, что свалку закрыли. Новую трассу теперь проложат поверх горы из автомобильного боя. Одновременно с этим известием передали другое: точно такую же свалку устроили в другом древнем городе. Так что Ахазу, доживи он до этого дня, не пришлось бы печалиться; его акции не упадут в цене. Вдруг начали исчезать новорожденные котята. Вначале неизвестно, куда пропал один котенок, а вскоре еще два. Кошка, то ли встревоженная пропажей своих чад, то ли по иной причине, вела себя беспокойно. Вдруг среди ночи поднимала тревогу. Ее отчаянные крики разносились по ввему храму.
Особенно неистовствовала она в последнюю ночь. Буквально не дала никому спать.
Плова напрасно пыталась успокоить ее, манила к себе: "Кис, кис". Кошка продолжала кричать, но не приближалась на голос. Шорохи и писк раздавались в разных углах из темноты, наводя страх. Пришла догадка: крысы! Ужас обуял людей. Все собрались в кучу и заперлись в одной из келий.
И вовремя. Промедли они немного, им не удалось бы спастись. То было подлинное нашествие: крысы сновали повсюду. Даже сквозь дверь слышалась их постоянная возня. Они осадили дверь и, похоже, пытались проломить ее. Потом начали грызть. К счастью, дубовые доски сплошь были окованы железом.
Осада длилась трое суток. Люди уже мучились от голода и жажды и начали опасаться, не суждено ли им погибнуть здесь, замурованными в каменной яме. Калий требовал, чтобы ему открыли дверь и дали возможность биться с крысами.
- Я их распинаю, - уверял он. - У меня ботинки с подковами.
К этому же начал склоняться и Сколт.
- Лучше погибнуть сражаясь, чем околевать с голоду.
К счастью, до этого не дошло. Крысы так же внезапно покинули собор, как появились. Куда они ушли, неизвестно.
Весь храм, все закоулки провоняли крысиным духом.
Первое время казалось, что от этого запаха можно задохнуться, но потом то ли они свыклись, то ли воздух проветрился.
Было удивительно, что воздух в соборе не застаивался. Иногда ощущалось отчетливое дуновение, похожее на сквозняк.
Ивоун давно заметил это и все время возвращался мыслью: откуда в храм поступает свежий воздух? Почему он не пропах бензином и мазутом? Почему воздух кажется влажным?
Записи в дневнике он делал теперь на ощупь, не будучи уверен, оставляет ли карандаш следы на бумаге, или же он водит им напрасно, и страницы его книжки остаются чистыми.
"Мы потеряли счет дням. Последние батареи отказали.
Что присходит наверху, неизвестно".
"Появились странные звуки. Они раздаются где-то в вышине за сводами собора".
"Нас все больше тревожат эти звуки. Они методичны в повторяющемся ритме. Тут-тук-тук, потом опять трижды: "Тут-тук-тук". Они приближаются с каждым днем. Становятся оглушительней. Похоже, они сведут нас с ума".
"Теперь это уже не отдаленное: "Тук-тук-тук", а оглушительное, грозное: "Бам-бам-бам!" Дрожат своды собора, вибрируют органные трубы. Сверху то и дело с грохотом падают застрявшие в окнах детали автомобилей".
- Догадываюсь, что это означает, - сказал Сколт за ужином, кегда назойливое "бам-бам-бам" стихло.
Молчание затянулось.
- Звуки означают, что нас вспомнили, к нам движутся.
- Хм,-произнесла Дьела.
- Вздор, - неожиданно поддержал ее Калий.
Ивоуна поразило, что тот говорил без обычного раздражения.
- Теперь-то уж ни о каком спасении и думать нечего, сказала Дьела.
- А я и не говорю, что идут спасать. Даже если бы они и захотели спасти, уже поздно. Мы на том свете.
"Очень похоже, что так оно и есть", - подумал Ивоун. Судя по затянувшемуся молчанию, и остальным нечего было возразить.
- Но кто же все-таки движется к нам? И зачем? заинтересовалась Плова. - Кому мы нужны?
- Почем я знаю. Может быть, они хотят устроить здесь филиал тартара.
Предположение Сколта никому не показалось вздорным.
"От адского грохота мы скоро сойдем с ума. Даже н подвале от него нет спасения. Что-то страшное с чудовищной силой и постоянством пробивается к нам. Скорее бы уж наступил конец. Или же это всего лишь начало наших адских мук?"
"Что-то неумолимое, безжалостное вклинилось в свод и стену восточного портала. Грохот потряс основание собора".
Вечером, когда снова наступила тишина, все выбрались из подвала, где отсиживались днем. Не поскупились: зажгли свечи. Некоторое время привыкали к свету.
Странная и поначалу совершенно непонятная картина предстала перед ними. Почти вся восточная стена, портал и часть южного фасада были уничтожены. Обломки каменных плит и кирпича вперемежку с искореженными автомобилями наполовину скрывали железобетонное тело, вторгшееся сверху и ушедшее в глубину. Все были в недоумении.
Лишь долгое время спустя явилась догадка:
Наверху прокладывают автотрассу. Это опора.
- Как жаль все-таки, что мы еще не на том свете, - сказала Дьела.
* * *
Теперь, если бы кто случайно попал в храм, он не вдруг понял бы, где очутился. Долго нужно было приглядываться, чтобы в этом хаосе рассмотреть своды и стены собора.
В оконных нишах там и сям позаклинивало автомобили, а кое-где разбитые машины свешивались вниз почти целиком. На полу повсюду навалены кучи хлама: искореженные части машин, мятые канистры, проношенные рваныа баллоны и прочая дребедень, побросанная владельцами. Повсюду раскидано битое стекло и щепа оконных переплетов. Скамьи опрокинуты. Лишь центральный проход остался меньше захламленным: сюда долетали лишь отдельные осколки разноцветных стекол да закатились два-три баллона.
Десятка два битых и давленных автомобилей вторглись в пределы собора со стороны гигантского пролома в северной стене. Да и сама бетонная опора, отрезавшая часть свода и снесшая десяток мраморных колонн, была неуместна в храме. Свечей больше не зажигали, но увиденная безобразная картина врезалась в сознание Ивоуна.
Все переселились в подвальные кельи и редко когда поднимались наверх.
Кроме Ивоуна и Дьелы.
Они сделали даже попытку направить орган. Пробрались внутрь.
Дьела, хорошо помнившая, какие лады больше расстроены, подсказывала Ивоуну. Он хоть никогда и не занимался настройкой, но в свое время описывал орган как произведение искусства и немало времени провел, ползая внутри. Поэтому сейчас, хоть и с трудом, но мог разобраться, какие тяжи от каких клавиш к каким трубам вели.
Увы, падавшие автомобили не пощадили инструмента: железные болты и тяжелые гаечные ключи залетали в нежные трубы, рвали деревянные тяжи. А в одном месте по органным трубам, должно быть, шоркнуло бортом залетевшего автомобиля и напрочь снесло несколько труб.
Починить орган было невозможно.
Видимо, наверху прошел ливень. Целые сутки журчали потоки воды, грязной, мутной, пахнущей битумом. Ивоуи шел по храму, прислушиваясь к плеску водяных струй.
Под ногами текли ручьи.
Внезапная мысль озарила его. Взволнованный, он начал руками шарить по каменному полу, отыскивая направление стока. Дождевая вода устремлялась в сторону западного портала. Туда они почти не заглядывали: там помещался один из подземных алтарей и были склады церковной утвари, большей частью пришедшей в негодность. Там же были похоронены Ахаз и Урия.
Поток воды с шумом катился по мраморным ступеням. Ивоуну приходилось соблюдать осторожность, чтобы не поскользнуться. Потом он пробирался вдоль извилистого коридора. Вода здесь уже бурлила, и напор был таким, что Ивоун едва держался на ногах. Коридор круто повернул, наклон стал сильнее. Под ногами было скользкое каменное ложе, вылизанное водой. Ивоуну пришлось схватиться за выступ стены, иначе его могло утащить в глубь подземелья. Оттуда несло сыростью и холодом. Где-то чуть впереди, шагах в десяти от него, методично повторялся один и тот же стук. Что-то массивное стучало по железу.
Ивоун догадался, что там решетка, отделяющая подвалы храма от городской канализации. Видимо, потоком воды туда унесло ящик или чурку настолько большую, что она застряла возле решетки. Бурный поток постоянно долбит ею по железным брусьям.
Это могло быть спасением. Странно, что никому из них раньше не пришло в голову искать ход в канализационную сеть.
* * *
Ивоун и Сколт вдвоем разведали, можно ли выбраться за решетку. В факельном свете прежде всего различили предмет, колотивший в железные брусья. Этс оказался пустой гроб. Сейчас, когда вода схлынула, он лежал, привалившись одним боком к решетке. Трудно теперь сказать, был ли это один из двух гробов, в которые положили Ахаза и Урию.
К счастью, решетка не могла препятствовать. Из стены, в которую она была замурована, видимо, еще в давнюю пору вывалился огромный блок. В этом месте легко пролезть даже и грузному человеку.
Начали собираться в поход.
Сколта заботило, хватит ли им -светильников. А то, что им предстоял нелегкий долгий путь, было ясно. Плана канализации у них не было, продвигаться придется наугад.
Когда все были готовы, Ивоун в последний момент объявил о своем решении остаться в храме.
- Наверху мне нечего делать.
Никто не пытался отговаривать его, все понимали, что это не минутный каприз, а обдуманное решение.
Выступать наметили утром, хорошенько выспавшись.
После ужина Брил и Плова поднялись наверх в храм.
Ивоун слышал, как они разговаривали. Потом затрещал моторчик, и слышно стало, как он передвигался по храму. Ездить можно было только по центральному проходу между скамьями, боковые нефы сплошь захламлены. Кончилось это развлечение тем, что Брил врезался в колонну, разбил коляску и едва не покалечился сам.
После завтрака навьючили на себя тяжеленные котомки. Факелы пока не зажигали. Решили зажечь только возле решетки. Начали прощаться с Ивоуном.
Последней его обняла Дьела. Он ощутил ее губы, теплые, сухие губы. То был поцелуй, о котором он столько мечтал. Ивоун молча припал к ее рукам.
- Берегите их. Они еще пригодятся там, наверху.
- Едва ли. Вы слышали: ведь и все другие старые города тоже превратят скоро в автомобильные свалки.
- Господи, не дай им заплутаться в потемках. Выведи их на верную дорогу. Пособи им, помоги выбраться.
Голос Ивоуна дрожал и сбивался, рыдания сами собой содрогали его грудь.
- Господи, пощади их, не дай им сбиться с пути.
Больше Ивоуну не о чем было просить. В древнем храме отзвучала последняя молитва.
Я перелистнул последнюю страницу. Старинный храм, погребенный под автомобилями, продолжал грезиться мне.
Я представлял его похожим на соборы средневековой Европы. Это ощущение не покидало меня все время, пока я читал.
"Небыль!" - сказал я.
Ни на Земтере, ни где бы то ни было у черта на куличках ничего подобного не могло произойти. Зачем Итголу вздумалось дурачить меня? Ведь он аттестовал повесть как историческую. Хотелось встретиться с ним и высказать ему все это, возможно, не в лестной для него форме. Не знаю, почему вдруг на меня напал такой стих. Я находился в состоянии какой-то беспричинной раздражительности.
Однако Итгол не появлялся, и яд, который копился во мне, перегорел. Я понял, что моя раздражительность вовсе не была беспричинной. В том-то и заковыка, что чудовищная, нелепая картина, изображенная в только что прочитанной книжке, вовсе не столь неправдоподобна, как бы мне этого хотелось. Нечто похожее могло случиться и у нас.
Человеку, живущему на Земле во второй половине двадцатого века, не сложно представить себе города и страны, в которых он никогда не бывал - в каждой квартире телевизор. Помню, у меня всегда вызывало досаду, сколь жалкими, игрушечно-декоративными выглядят старинные соборы и средневековые замки в окружении безликих нагромождений из стекла и бетона. Современные здания, не способные состязаться в красоте, подавляют древние постройки своими размерами. Улочки и скверы близ старых соборов всегда бывают запружены стадами автомобилей. А при тех устрашающих темпах производства, какие теперь достигнуты, и ненасытности потребления...
Одним словом, мне уже не хотелось спорить с Итголом, корить его в обмане. Может быть, он и не дурачил меня.
...Вдруг я поймал себя на том, что чувствами никак нe могу оторваться от Земли, мыслю и вижу только как землянин из второй половины двадцатого века.
Но ведь я и на самом деле землянин!
Временами меня охватывали приступы отчаяния. Хотелось ломать и крушить все вокруг. Но это состояние буйства я переживал только в воображении. Мой рассудок слишком рационалистичен; я никогда не мог целиком отдаться во власть чувств. Мне пришло на ум, что это качество родкит меня с римлянином из эпохи позднего императорского Рима. А от этой несуразной мысли протянулась ниточка к другой: в нашей земной истории уже была аналогия происшедшему на Земтере.
Нет, сходство было не в уровне техники и не в размахе производства. Оно выражалось в отношении людей к прошлой культуре. В ту пору греческие и римские храмы обращались в руины вовсе не потому, что пришли в негодность, а потому, что стали не нужны людям новой цивилизации, которая тогда едва лишь зарождалась, А спустя почти десять веков из-под праха и мусора начали извлекать погребенные богатства, поражаясь красоте и совершенству творений античных мастеров. То время - время раскопок и открытий - назвали эпохой Возрождения.
На Земтере возрождение невозможно. Для них история уже кончилась. Случилось нечто страшное, непоправимое. Не война и не ядерная катастрофа погубили их, а то, что люди начали поклоняться благополучию. Комфорт и достаток стали единственно желанным, к чему они стремились. Похоже, что цели они достигли. Но какой ценой!
* * *
А между тем мое положение определилось. Меня пригласили в земтерскую канцелярию. Чиновник вручил мне жетон - удостоверение личности.
Поселиться я мог где угодно: незанятых помещений всюду хватало, но прежде чем выбрать, я решил осмотреться. Просторные пешеходные тоннели соединяли смежные этажи. Они были безлюдны, как вокзалы метро в ночные часы. Полотно движущейся дороги скользило безостановочно вдоль наклонных галерей. Оно было разделено на полосы, скорость возрастала к центру. Принципиально в этом способе сообщения не было ничего нового, если, правда, на учитывать масштабов - земтерский метрополитен обнимал целиком всю планету. Но грандиозность технических сооружений давно уже перестала кого-либо поражать. Вообще изумление, которое якобы испытывает человек перед величием техники, всегда преувеличивалось. На самом дел.э по-настоящему можно удивиться один-два раза, а после все остальное воспринимается уже как должное. Взять хотя бы поколение наших отцов и дедов: при их жизни совершился переход от лучины и керосиновой лампы к огням гидроэлектростанций и от конной упряжки к электровозу и воздушным лайнерам. И люди ко всему привыкли.
Если разобраться, я и сам принадлежал к поколению, на чьих глазах происходила техническая революция.
А что сильнее всего затронуло мое воображение? Тайна!
Мир, где я родился, был тихим и патриархальным.
Вернее, таким он предстал мне: я родился в захолустном городишке, который, сколько ни кичился своим местоположением, сколько ни наговаривал на себя лишнего, на самом Деле прозябал на задворках истории - главные события века развертывались вдалеке от нашего города. Улицы моего детства были покрыты травой, а не задавлены асфальтом, как стало позднее. Лошадиный навоз доставлял усладу воробьям, а зимой мерзлыми кругляшками можно было кидаться вместо камней. Первое мое знакомство с чудом произошло на ближнем углу нашей улицы. К тому времени я уже видел аэроплан и автомобиль, но не они поразили меня.
На углу улиц стояла водокачка - насыпная избушка на курьих ножках. В ней даже оконца были сказочно крохотными. Воду носили на коромысле. Старшая сестра частенько брала меня с собой. Очень хорошо помню деревянный пенальчик, одним краем выставленный наружу из окошка водокачки. Сестра опускала в него копейку, пенальчик уползал внутрь - копейка исчезала. Сестра подставляла ведро под кран, из него начинала хлестать вспененная от напора струя. Когда ведра наполнялись, вода переставала течь, последние капли шлепались в пробитую на земле водомоину.
Вот этот пенальчик, проглатывающий наши копейки, и был для меня чудом, которое затмило и самолет, и автомобиль. Позднее я узнал - в будке, за крохотным оконцем, сидел одноногий инвалид, он открывал и завертывал кран, пуская воду, и забирал из пенала копейки. На них он и жил. Из-за малого роста я не мог видеть, что происходит за окошком, и все казалось мне таинственным.
Потом хибарку снесли, на ее месте поставили чугунную колонку с тугим рычагом, и за воду не нужно стало платить.
За мою недолгую жизнь наш заштатный городишко преобразился. "Вода пришла в дома",-помнится, именно гак писали в местной газете. Правда, в деревянные развалюхи на нашей улочке она так и не пришла, ее по-прежнему носили в ведрах на коромысле. Это древнее приспособление для переноски тяжестей оказалось куда живучей, чем, например, паровые двигатели: на его веку рождались и гибли империи, пески погребали пирамиды и города, появлялась и отживала техника - а коромысло оставалось. Но это мелкие частности, а вообще технический прогресс наступал на нашу улочку широким фронтом. Кино из немого стало звуковым, цветным, объемным, широкоэкранным и наконец-тоже "пришло в дома". Никак не обойтись без этой трафаретной фразы. За мои годы в наш дом чего только не приходило, и еще бы продолжало приходить, если бы он не сгнил и нам не дали квартиру в новом районе.
Планировка на всех этажах Земтера одинаковая, выбирать не из чего. Я остановился там, где меня застигла ночь: тридцать второй этаж, сектор БЦ. Чтобы прописаться и встать на учет, потребовалось совсем немногое: достаточно было опустить свой личный жетон в отверстие хлоп-регистратора и все данные обо мне сразу же поступили в вычислительный отдел адресного блока. Взамен жетона хлоп-регистратор выплюнул мне небольшую карточку. На форменном свитере, выданном мне в больнице, имелся специальный кармашек для нее.
Я стал полноправным гражданином Земтера. Меня предупредили, что в течение первого месяца я могу не являться в Т-пансионат, куда я автоматически был приписан.
Я не поинтересовался, что такое Т-пансионат. Мне почемуто не очень хотелось являться туда.
Месяц свободного времени был кстати. Мне необходимо было связаться с Итголом. Увы, в покое меня не оставили. Назавтра в квартире появился человек в форменной блузе.
- Представитель земтерского гипноцентра, - отрекомендовался он. Поскольку вы человек -новый, мне поручено проводить вас в операционное ателье,
- Это еще что такое?
- Разве вы не собираетесь надеть гипномаску?
- Гипномаску?..
Выяснилось, что все жители Земтера носят гипномаски.
Многие даже и не знают собственного лица Раз в три года проводятся всепланетпые конкурсы красоты. Победители мужчина и женщина - становятся эталонами гипномаски,
- Зачем это понадобилось?
-- Для справедливого распределения счастья.
Я не поверил своим ушам.
- Разве счастье можно распределить? При чем здесь гипномаски?
- На всей планете уже в давнюю пору установлено равенство благополучия. Понятия "нужда", "бедность" позабыты. Однако люди не стали счастливы. Достаточно было человеку родиться с каким-либо физическим изъяном, как все усилия наисовершеннейшей системы воспитания, все блага, получаемые каждым, не могли сделать его счастливым. Гипномаска окончательно и навсегда уравняла людей. Даже и в давние времена люди стремились походить друг на друга. Особенно преуспевали женщины. Стоило объявиться новой красавице, кинозвезде, как добрая половина женщин гримировалась под нее: перекрашивали волосы, подрисовывали брови, вставляли искусственные ресницы, зубы, наклеивали носы... Успеха достигали немногие. Большинство не столько приобретало, сколько теряло: под гримом незамeтными становились и те крохи привлекательности, которыми наделила их природа. Фальшивая красота не сделала женщин счастливыми. (Впрочем, все это в равной мере относится и к мужчинам.) С изобретением гипномаски не нужно стало ухищряться, кому-то подражать. Теперь каждый выглядит точно так, как самый совершеннейший из людей.
- А у вас не стало больше несчастных? Все одинаково счастливы?
Он ничего не ответил, только странно взглянул на меня, будто я задал неприличный вопрос. Мне почему-то вспомнилась известная восточная поговорка: "В доме повешенного не говорят о веревке".
Больше я не затрагивал эту щекотливую тему.
Мне не очень хотелось походить на истуканно-красивого типового земтерянина, но и выделяться среди других не имело смысла. Я чуть было не дал согласие, но мысль об Игголе удержала меня. Не знаю, как ему удастся отыскать меня даже сейчас, а тем более, если я растворюсь среди миллиардов остальных земтерян.
- Я не желаю надевать гипномаску.
Чиновник изумленно посмотрел на меня.
* * *
Несколько дней я провел в ожидании Итгола. Мне никуда не хотелось выходить, но я старался как можно больше бывать на подземных улицах. Только так и можно было рассчитывать на случайную встречу с ним. Погруженный в свои заботы, я не замечал толпу любопытных, которая сопровождала меня повсюду.
...Итгол ждал меня в комнате. Он сидел в кресле спиной к двери. Я увидел затылок и широченные плечи в оранжево-желтом полосатом свитере, но тем не менее мгновенно узнал, что это он.
"Как он сумел попасть в комнату сквозь запертую дверь? " - мелькнуло в уме.
Но теперь меня невозможно было удивить чем-либо.
Мне о многом хотелось расспросить его,
- Что ж, пора подвести предварительные итоги, - благожелательно улыбнулся он. - Теперь вы убедились, что Земтор не приснился вам?
- Убедился, - вздохнул я. - Провались он в тартарары, ваш Земтер!
- А между тем ваше положение не столь отчаянно, как это представляется вам,-утешил он меня.
- Я смогу возвратиться на Землю?!
- Думаю, что да.
Я готов был расцеловать его. Апатию, в которой я пребывал последние дни, сняло как рукой. Интерес к окружающей меня жизни удвоился.
Меня занимала не столько история земтерян, сколько моя собственная участь. Каким образом я очутился здесь?
Странную историю услышал я от своего гостя.
В недавнее время на Земтере вблизи одного из полюсов пробудился затухший вулкан. Через жерло из глубины вырывались горячие газы, выбрасывались раскаленные обломки пород, и пепел. Сам по себе вулкан угрозы не представлял, если бы в соседстве с ним не располагалась естественная кладовая запасов воды - ледяной панцирь.
Газы и пепел пропаривали лед, образуя озера и временные реки. Вода мгновенно испарялась, возникали облака из микроскопических кристаллов льда. Ураганной силы ветры обрушивали эту массу на установки энергобашен. Удары ледяных туч были разрушительными.
На полюс снарядили экспедицию, она должна была заблокировать вулкан. В ледяном панцире начали пробивать шахту. В ее стволе и был обнаружен металлический ящик. В ящике нашли замороженный труп, древние документы и неизвестное снаряжение.
По существующему на Земтере закону трупы хорошей сохранности полагалось оживлять.
Почему-то решили, что найденный труп принадлежал одному из первопроходцев, осваивающих ледяной материк в каменном веке. Обнаруженный во льдах контейнер вместе со всем содержимым назвали "завещанием каменного века". Объяснить, каким образом мой труп (я уже начал привыкать к этим странным понятиям: "мой труп" и "моя смерть") очутился в ящике и столетия пролежал во льдах никто не мог.
Большая часть рассказа Итгола осталась непонятной.
Как можно заблокировать вулкан? Что за энергобашни?
Почему "завещание каменного века?"
Ничего этого я не стал выяснять: если мы отвлечемся на второстепенные детали, то никогда не доберемся до сути.
Задерживаться долго Итгол не мог. У него были какие-то дела.
Прежде чем расстаться, он предупредил меня;
- Не отказывайтесь от гипномаски, - сказал он. - Вскоре мне удастся добыть кой-какие документы. Если вы станете привлекать к себе внимание, нам трудно будет встречаться. Завтра же отправляйтесь в операционное ателье, потребуйте гипномаску.
С утра я собрался навести справки, где находится ателье, но делать этого не потребовалось.
- Конкурсное жюри рассмотрело многочисленные пожелания граждан и приняло решение выставить вашу кандидатуру на внеочередной конкурс красоты. Требуется официальное согласие. - Чиновник из гипноцентра в блузе тигровой масти бесшумно хлопнул портфелем по столу и уставился на меня своими чистыми и прекрасными глазами благополучного и счастливого земтерянина.
- Конкурс красоты?.. Мою канидатуру?.. - Я непроизвольно погляделся в зеркало. Оно, правда, было с небольшим дефектом, но это ничего не меняло: и в нормальном зеркале я не выглядел красавцем.
Чиновник мило улыбался, в меру обнажая свои ослепительные, годные для рекламы зубы. Он приглядывался ко мне с таким вниманием, будто решал, стоит или не стоит приобретать новый костюм.
- С тех пор, как на обложках стереофонов появился ваш портрет, люди посходили с ума. Ничего подобного за последние три столетия не случалось. Обычно никто и не замечал смены гипномасок. Спросите любого, когда он носил хотя бы вот эту? - Чиновник наугад выудил из портфеля портрет. Это был безукоризненный образец мужчины супертарзан. Впрочем, от последней гипномаски грежний тарзан мало чем отличался - их легко было спутать.
- Честно говоря, я не разделяю нынешнего увлечения. Это какой-то психоз-эпидемия,-он слегка сощурился, с явным неодобрением рассматривая меня - человека с невзрачной и непримечательной внешностью.
Я смущенно развел руками. Не скажу, что я вовсе не был тщеславен, но о подобного рода славе никогда не мечтал.
Он правильно истолковал мой жест.
- Да, ваша внешность далека от признанных стандартов. Смотрите! - Он развернул перед моими глазами веер изображений красавцев, чьи гипномаски носила мужская половина земтерян в последнем столетии. Ни с одним из них я не мог тягаться.
Он смотрел на меня укоризненно, будто хотел сказать:
"На что вы посягаете!"
- Зачем же нужно их менять: они все достойны быть лучшими.
- Чтобы люди всегда были молоды. Отдельный человек, в том числе и обладатель эталонной внешности, стареет - неприметные штрихи накладываются на лицо, ухудшая облик. Каждый гражданин Земтера имеет право выглядеть молодым и прекрасным.
- Тогда и вовсе необъяснимо: при чем здесь я? Присмотритесь хорошенько; на лбу и под глазами у меня морщины, я сухопар...
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ