Преждевременный контакт

Глава 19

— Кем это надо быть? — Хромой стоял посреди комнаты и удивленно разглядывал разбросанные по полу обломки. — Вырвать наглухо привинченный стул. Вот тебе и хлюпик. Он и не горит, и, наверное, не тонет. И испаряется на глазах как дым. Ах, какая силища… Феликс, он кто?

Полковник не ответил. Лишь проверил прочность повязки на голове и, размышляя, уставился в пол:

«С ним сразу не заладилось, пошло наперекосяк. Ситуацию нужно менять. Найти ту точку слома, когда пошло не так, и срочно исправить. Я его недооценил. Но какой другой оценки заслуживает молодой неопытный следак, за плечами которого работа с асоциалкой? Уж точно не из Стражей Пустоши. А может…? Ладно, к чёрту догадки! Пора отвечать на вопросы».

— Я уехал. Займись комиссаром, — сухо приказал Хромому и вышел в серую дверь.

Дворники легко стирали с лобового стекла остатки моросящего дождя — неуёмный весенний ливень превратился в слепой дождь и постепенно шёл на убыль. Сквозь рваные тучи робко проглядывало скатывающееся за горизонт багровое солнце. Феликс гнал «Теслу» к Черной Башне. Боль в голове притупилась, остались злость и досада. И ещё вселенская усталость. Как же он все-таки смертельно вымотан. Хотелось поскорее очутиться в своей квартире и упасть в мёртвый сон. В свой, ставший почти привычным кошмар. Скорей бы забыться, отключиться от невыносимой, неподконтрольной, смеющейся над ним реальности, раствориться и умереть во сне.

Ему никогда не снились трупы убитых им. Полковник был безразличен с чужой смерти. Как впрочем, ко всему. Он не стремился ни к орденам, ни к славе. Не верил пропагандистской муре о светлом будущем Прогресса, выдуманной Советом для контроля чипированных граждан — рабов Мегаполиса. Он не был рабом — не боялся, не верил, не просил. Он был аскет, кшатрий, служака. Он служил Агате Грейс. Ни идеям прогрессоров, ни народу-победителю, ни СОТ. Как верный цепной пёс, всегда рядом с ней, по правую руку. Это наполняло жизнь осмысленностью. Ведь каждый самурай должен иметь своего сюзерена. Воин обязан кому-то служить. Делать, что умеешь. Не из страха, а потому что любишь, и для того, кого любишь.

Феликс вошёл через маленькую угловую дверь и сходу выпалил, не здороваясь и даже не пытаясь подготовить:

— Он сбежал… снова.

Агата лежала в бассейне на спине, и чёрная вода нежно ласкала её тело.

Феликс ждал реакции, но она молчала. Безмятежно покоилась на водной глади, и ни единый мускул не дрогнул на её бесстрастном лице. Над тихой водой, в полумраке залы висело пугающее безмолвие.

— Щенок начинает меня раздражать, — баритон полковника эхом отразился от стен, — он всегда на полшага впереди. Притом, что обычный мальчишка! И не таких щёлкали в два счёта. Но этот…! Агата, я хочу знать, кто он. Кто этот чёртов Кариди?

Она лежала в воде и смотрела в вечернее небо. Тучи мало-помалу рассеивались, и на небе то здесь, то там вспыхивали крохотные огоньки. Сквозь матовую поверхность стеклянного свода сиротливым ярко-желтым глазом робко заглядывал молодой месяц, вечный символ новизны.

— Ты слышал когда-нибудь поговорку: «Мысль материальна»? — спросила Агата, и своды купола отголоском отразили её слова, усилив многократно. — Надеюсь, да. Как считаешь, что она означает?

Феликс молчал. Ему сейчас совсем не хотелось обсуждать поговорки.

— Правильно, — не дожидаясь ответа, продолжила Агата, — о чём думаешь — то и случается. Странная связь, не правда ли? Как такое может быть? Ибо действительность неподвластна нам и никак нами не управляется. Реальность такая, какая есть и от нас не зависит. Неужели погибшие на войне желали своей смерти? «À la guerre comme à la guerre». Ты солдат, тебе ли не знать об этом. Или умершие от болезни? Никто из них не хотел ни заболеть, ни умереть. Но как говорится, от судьбы не уйдешь. Судьба. Выходит, не мы управляем ею, она управляет нами.

Сделав два сильных взмаха, Агата подплыла к краю, вытерла мокрое лицо ладонью и посмотрела на Феликса холодными зелеными глазами.

— Господин полковник, вы никогда не задумывались над тем, что всё может быть иначе? «О чем думаешь — то и случается». В этом что-то есть.

Она поднялась по лестнице и укутала безупречное тело широким полотенцем, пахнущим лавандой и девственной чистотой.

— Феликс, вот ты сейчас думаешь, и в результате работы мозга формируется множество нейронных связей, создается бесчисленное количество энергетических цепочек, что заставляет твой организм делать те или иные действия. В жаркий день тебя мучает жажда, но усилием воли ты вполне можешь контролировать её. Но сто́ит показать стакан холодной воды, как мозг тут же спровоцирует начало интенсивного слюноотделения, и твоя воля окажется не в силах противостоять мысли немедленно выпить эту живительную влагу. Появится сила сильнее тебя, сильнее твоей воли. Или, к примеру, вспоминаешь что-либо хорошее, и по всему телу разливается приятное тепло. А думаешь о плохом, и твои пальцы холодеют. Так мысль, превращаясь в энергию, руководит твоим телом. Получается, мысль материальна. А наша действительность? Она — такой же целостный живой организм со своими связями, закономерностями, со своей энергетикой. В таком случае, где та энергия, которая управляет ею? Чьи мысли формируют то, что окружает нас? Скажешь — фантазия? А как же Бог создал небо и землю за шесть дней? Допусти на минуту, что это реально, и есть такая сила. Она действительно божественна. По сравнению с ней то, на чём держится земная власть — ничто. Всё созданное людьми, весь этот электромир, вся искусственная энергия, бегущая по искусственным проводам — ничто по сравнению с огромной силой космоса. Представь на секунду, дорогой Феликс, что ты владеешь ею. Представь, как управляешь реальностью, а значит самой жизнью.

Вся она раскраснелась и преобразилась. Тонкие губы её нервно вздрагивали, и Феликс неожиданно увидел настоящую Агату. Страсть преобразила её. Она подняла голову к звездному куполу, и мириады звёзд в ответ заглянули в её глаза.

— Тебе бы понравилось, — добавила она, успокаиваясь. — Лучшее, что есть — это власть над себе подобными. Она появилась с возникновением жизни, а благодаря ей появилось общество. В любом случае, стоило первобытному человеку навязать соседу свою волю вопреки его воле — в этот момент появились и власть, и общество.

Она обошла бассейн, остановилась в углу у шезлонга, и устало села в него. Феликс молчал. Что он мог сказать? Он не понимал ни слова из сказанного и, пожимая плечами, сказал единственное, что можно было сказать:

— Понятно.

Агата улыбнулась, улеглась удобней, вытянув расслабленные ноги и опустив руки вниз, закрыла глаза. Дальше продолжила как обычно, ровным невозмутимым тоном:

— Из протокола от девятнадцатого марта о происшествии на Аккумуляторной следует, что у Аркадия Шамшагана был перелом лучевой кости правой руки. Об этом, кстати, есть заключение дежурного травматолога Побединской клиники. При обследовании же его трупа установлено, что обе руки покойного, как правая, так и левая, никогда не были сломаны. Его мозг, только представь, весит три с половиной килограмма и выглядит так, будто владелец не то, чтобы не употреблял, даже не нюхал ни алкоголь, ни тем более дарк. Дальше о его подельниках. Содержимое черепной коробки сорокалетнего Егора Омуля по кличке Пузырь, полжизни вдыхавшего на электроперегонке пары трития имеет девственно молодые нейроны, а мозг двадцатидвухлетнего Джея Семенко, рассказал нам о том, что этот самый Вонючка, состоящий на учете в тубдиспансере, оказывается, никогда не болел туберкулезом. Ты спросишь, как такое может быть?

Молодая луна залила бассейн холодным серебряным светом, и ее отражение в темной воде безмятежно расплылось по его водной глади. Агата беспечно разглядывала колышущийся диск в черной воде.

— Может потому, что этих людей объединяет одно — все они имели контакт с нашим клиентом, Эриком Губером. Теперь ты спрашиваешь меня, кто такой Марк Кариди. Я скажу кто он. Простой рыжий парень, ничем не примечательный, обычный… был таким. Пока, так же, как и те, не вступил в контакт с этим «иным».

Агата повернула голову к полковнику и пронзила его колючим взглядом.

— Ты назвал его щенком. Обычным мальчишкой. Не забывай — мысль материальна. Как думаешь, сколько сейчас весит его мозг?

Отражение луны вдруг задрожало и исчезло, будто кто-то его спугнул. Агата поднялась и подошла к полковнику вплотную.

— С ним будет сложно, Феликс. Он всегда будет на полшага впереди. Он был «по ту сторону» и, как я уже поняла, теперь умеет то, что должна уметь я. Теперь о́н управляет реальностью. Но это пока.

Утро заглянуло в окно кабинета, робко прикасаясь мягкими солнечными лучами к старой мебели, выкрашенным суриком панелям и бесконечно пыльным книжным полкам библиотеки. Яков Соломонович открыл глаза и с удивлением отметил, что хорошо выспался, хотя спать ему пришлось на старом матраце прямо на полу.

Он глянул в окно и зажмурился. После двухнедельного непрекращающегося назойливого дождя утреннее солнце казалось чем-то необычным, потусторонним, совсем позабытым. Пробуждение вышло лёгким, будто и не было прошедшей тяжёлой ночи. Потянулся, размял затекшую спину и вышел в гостиную.

В нос ударил сильный запах кофе, и Яков Соломонович не на шутку расчихался.

— Доброе утро, — услышал он мужской голос.

Из спальни с пухлой красной чашкой ароматного напитка в руке показался Алекс. Без рубахи, с голым торсом, обмотанным тугой повязкой скрывающей точеные кубики пресса, он широко улыбался во весь рот.

— Что вы делаете? — сорвался на фальцет Яков Соломонович, — вам нельзя вставать! Вам нельзя кофе! Нельзя…

— Спасибо, — перебил его тот, отпивая большой глоток из чашки. — Большое спасибо, Яков Соломонович, за всё! Дорогой вы мой, вы мне жизнь спасли.

Алекс громко жизнерадостно рассмеялся, но осёкся, ухватившись за перебинтованный живот.

— Вот-вот! И я об этом… — замахал руками Яков Соломонович, будто предостерегая от необратимых последствий.

— Все нормально.

Алекс, сел на кушетку и сделал ещё глоток из красной чашки. Тут только Яков Соломонович сообразил — ведь двух его других полуночных гостей уже нет в квартире. Он обернулся кругом, оглянулся по сторонам. Так и есть — белолицый и его спутница исчезли.

— Кого-то ищите? — поинтересовался блондин.

— Нет-нет, — испуганно промямлил хозяин квартиры, — что вы. Вот разве что… где-то завалялись мои очки.

Вдруг он подумал о том — ушли они до того как проснулся господин Деев, или встреча всё же состоялась? Вчера Яков Соломонович так устал, что не мог даже подумать о том, что может произойти утром. Ведь вся эта троица оставалась под крышей его дома до самого утра, и то, как произойдёт их утренняя встреча, могло отразиться не только на каждом из них, и на их, с таким трудом восстановленном его скромной персоной здоровье, но и на его собственном благополучии. Встреча тайного агента УБ со вспоротым армейским тесаком животом и ефрейтора полиции Розы Норман с рукой, простреленной армейской пулей калибра 9х19 не сулила Якову Соломоновичу ничего хорошего. И господин Деев, и незнакомец с лицом после пластической операции не вызывали у мед-эксперта ни малейшего доверия.

Но судьба оказалась добра к старому еврею, и видимо опасная встреча не состоялась.

«Стало быть, ушли ещё ночью, — подумал Яков Соломонович, и поднял к небу благодарный взгляд, — хвала Святым Спасителям. Значит, так было нужно».

— Налейте и себе чашечку, — предложил Алекс, — тяжелая ночь выдалась.

Повеселевший было Липсиц, напрягся снова.

— Ничего подобного, — буркнул, как можно непринужденней пожав плечами, — ночь как ночь. Почему вы так решили?

— Вы каждую ночь вправляете кишки и зашиваете животы?

— Нет… Я не это имел ввиду…

Он замялся, и чтобы перевести разговор, потянулся к чайнику.

— …пожалуй, выпью кофе.

Солнце залило гостиную утренним светом — начало апрельского дня выдалось замечательным. Алекс улыбался во все тридцать два зуба, от чего Якову Соломоновичу тоже стало радостно. Он сделал глоток из горячей чашки и почувствовал, как сокращения миокарда участились, стали интенсивно разгонять кровь по ещё сонному телу.

«Пронесло, — сам себя успокаивал он, — этот шлимазл даже не догадывается, что тут творилось, пока он спал».

Вдруг его бросило в жар. И не от кофе. Яков Соломонович неожиданно подумал, что если Роза замешена в преступлении, и он, помогая ей, невольно стал пособником. К тому же с виду этот её «меченный» спутник — уж он-то точно преступник.

«Нет-нет, — гнал прочь невесёлые мысли побледневший мед-эксперт, — эта девочка — образец полицейского. Я-то знаю. А вот этот субъект…»

Он подозрительно посмотрел краем глаза на Алекса и вдруг съежился от ощущения нависшей тревоги.

«Этот всё может. Не зря его пырнули. Что если его уже ищут? — вдруг подумал Липсиц, глядя на Алекса, беспечно листающего томик Кинга. — Если этот скрывается от властей? Смотрю, он и не думает уходить. Точно — прячется. Но ведь это уже сокрытие… Бедная моя седая голова! За что мне всё это?!»

Вспомнились времена «чистки», и могильный холодок пробежал по спине. Тогда расстреливали за всё без разбору. За вскользь обронённое слово, за косой взгляд, за то, что ты знакомый или, не дай бог, родственник «врага прогресса». Нынешние времена стали мягче, но мудрый еврей помнил слова, когда-то невзначай оброненные сидящим сейчас напротив него тайным агентом Управления Безопасности: «Времена всегда одни и те же». И вот этот самый тайный агент, молча, смотрит ему в глаза, и Яков Соломонович не знает, стоит ли продолжать дорожить его навязчивой дружбой, или пора её опасаться.

— Не беспокойтесь, дорогой Липсиц, — мягко сказал Деев таким тоном, что мочки ушей мед-эксперта поледенели. — Вы ни в чём не замешаны, мы с вами незнакомы и никогда не встречались. Надеюсь, вам не придется нигде объяснять, как результаты экспертиз трупов Кариди, Шамшагана и его компании попали ко мне в руки. Потому что вы есть, и всегда будете, меня же в природе не существует. Я фантом, и гоняюсь за такими же фантомами как сам.

Алекс допил кофе, взял пищевой пистолет и, порывшись в коробке с капсулами, вынул одну из них.

— Куриный бульон, — прочёл на капсуле, вставил в проём аппарата, и вопросительно посмотрел на Якова Соломоновича: — Какой же я голодный. Вы не возражаете?

— Пожалуйста… будьте как дома, — всполошился тот, — еда — это как раз то, что вам сейчас нужно!

Липсиц так и не привык к синтетической пище, и по возможности старался готовить себе что-либо «старообрядческое». Но пищевой пистолет в его доме все-таки был.

Алекс приставил прибор к плечу и нажал на рычаг. В аппарате щёлкнуло, и Алекс с наслаждением прикрыл глаза. Минуту он сидел, не двигаясь, затем встал и надел рубашку. Липсиц заметил, что та была наспех застирана от густых пятен крови. Рваная мокрая дыра зияла между последней и предпоследней пуговицами.

— Вы мудрый человек, Яков Соломонович. Прожили долгую жизнь и сделали хорошую карьеру. Хорошую для того, чья семья почти вся была расстреляна в течение полугода. Ваше умение приспосабливаться достойно уважения. А вот я не умею… хотя в моей работе это чуть ли не главное правило. По крайней мере, одно из основных правил выживания. Но я не думаю о выживании в отличие от других. Я думаю о том…, — он сделал паузу и покосился на пищевой пистолет, — я думаю о том, что принято подавать холодным.

И поднявшись, скрылся в спальне. Липсиц затаил дыхание, глядя на закрывшуюся дверь. Спустя минуту блондин вышел с тяжелым двадцатизарядным «магнусом» в руке. Деловито и внимательно осмотрел оружие, вынул и проверил обойму, вставил её обратно, перезарядил и только после этого поставил оружие на предохранитель.

— Поэтому ваша безопасность — это моя безопасность. И наоборот.

Он надел пиджак, подошёл вплотную к поникшему Якову Соломоновичу и игриво подмигнул. Посмотрел участливо, будто они старые приятели расставались совсем ненадолго, точно есть одна общая тайна, известная только им двоим и хранимая обоими глубоко внутри до лучших времен.

— И всё же… Вы хороший человек. Спасли мне жизнь. — Блондин сделал паузу и недобро посмотрел на притихшего еврея. Свёл брови, и выражение его лица резко переменилось, а голос стал жестким: — И всё же… насколько я помню, меня вчера резали, но никак не стреляли. Тем более из служебного оружия «управы».

Лоб мед-эксперта покрылся холодным потом.

— Я нашёл это здесь, на книжном столике, — Алекс разжал кулак.

На его крепкой узловатой ладони Яков Соломонович увидел небольшой кусок металла — пулю от боевого патрона калибра 9х19. Это была та самая вчерашняя пуля, извлеченная из руки Розы Норман, и капельки засохшей крови ещё чернели на её боку.