Прежде чем сдохнуть

:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::

Во дворе «Курганов» накрыли шведский стол и установили пару мангалов. В открытые окна столовой поставили колонки.

Играл ненавязчивый нью–эйдж. Все бродили мимо столов с одноразовыми тарелками, метали в них разнообразный хавчик и располагались на шезлонгах и на траве, где придется. Никто не ожидал ничего особенного. Выпивать потихоньку начали, не дожидаясь официальной прощальной речи отбывающей Нины.

Она бродила тут же и на все вопросы лишь загадочно улыбалась: мол, ждать осталось недолгого, сейчас все расскажу.

День выдался не очень‑то жарким. И стоило солнцу начать заваливаться в облака над горизонтом, как с озера потянуло прохладной сыростью. Уже изрядно поддатые пансионеры вытащи‑ли из номеров пледы и теплые кофты. Теперь газон пансиона, на котором стояли и сидели, нахохлившись, люди в пледах, напоминал дрейфующую льдину с группой потерпевших кораблекрушение. Было еще достаточно светло, чтобы понять, кто есть кто. Но чтобы разобрать выражения лиц и прочитать эмоции, уже приходилось вглядываться и подходить ближе.

Нина наконец решила, что пора. Народ вокруг нее скучковался, и она произнесла все положенные по такому случаю слова. Как ей будет нас недоставать, как здесь было прекрасно, но все‑таки она сваливает и желает, чтобы всем нам здесь было по кайфу. Словом, обошлась без сенсаций.

Сенсация последовала за ее выступлением. Рядом с Ниной вдруг очутился мой Юрка (возможно, он и прежде топтался рядом с нею, но пока не заговорил, я просто не обращала на него внимания). Юрик попросил собравшихся не разбредаться, мол, это еще не все. И есть вторая новость на сегодняшний вечер: он, Юра, тоже покидает нас в ближайшие дни. Так что эта вечеринка и его «отвальная» тоже.

— Тааак! Вы что, вместе, что ли, уезжаете? Вы что, пара? Вы женитесь? – послышалось с разных сторон.

— Нет, мы не пара, мы не вместе. Но мы одновременно, – кратко объяснился мой бывший товарищ.

— Вот это номер, что же, Юра тебя бросил? – услышала я у себя за плечом и почувствовала, как мой согнутый локоть, выглядывавший из‑под пледа, слегка пожали холодные сильные пальцы. Я оглянулась. Конечно же, это была Алла.

— Скажешь тоже! Как будто между нами что‑то было! – фыркнула я.

— А между вами ничего не было? – Алла пошевелила бровями в знак недоверия.

— А что, было похоже, что между нами любовь до гроба? – съехидничала я и пошагала в сторону.

Честно говоря, меня саму изумил этот неожиданный поворот сюжета, и мне хотелось понять, что происходит. Если я начну приставать с вопросами к Юрке, он еще, пожалуй, возомнит, что я устраиваю ему сцену ревности. Не дождется! Лучше выяснить все у Нины.

Но, похоже, не у меня одной возникли к ней вопросы. Я заметила, что медработник Леночка, которую мы все долгое время считали тайной лесбийской любовью Нины, неуверенными шагами скользит к ней. Видимо, Лена была разочарована по–терять столь преданную поклонницу и тоже хотела сказать ей что‑то тет–а-тет на прощанье. Ха–ха! Может быть, она даже собирается предложить ей отдаться сегодня же ночью? Ведь Лена, конечно, немало думала и фантазировала на эту тему. Имела ожидания. Куда ж денешься от таких фантазий, если каждый день хотя бы один придурок да намекнет тебе, что лично для тебя однополый секс неизбежен?

Вечеринка тем временем продолжалась. Откуда ни возьмись в ворота вкатился нереальный лимузин–кабриолет, раскрашенный во все цвета радуги. Из него на нас посыпались люди в сочных одеждах, с бубнами, гонгами, какими‑то трубами, трещотками и барабанами. Все это вдруг зазвучало, завибрировало, загудело и засопело. Я, накрытая волной непривычных звуков, тут же впала в транс. По–моему, измененка под действием музыки случилась не только у меня: довольно вялая до этого момента тусовка вдруг начала жить с нарастающей скоростью.

Людей затягивало в воронку танца. Я на какую‑то долю секунды пришла в себя и обнаружила, что меня несет прямо к центру этого экстатичного вихря. И центром этим была Натка. Она кружилась и подпрыгивала. Вздымала юбку, сгибалась впополам и пружиной выпрыгивала вверх, раскинув руки. Казалось, она была той самой черной дырой, про которую рассказывала мне неделю назад, и пыталась увлечь в себя весь мир. И мир увлеченно стремился прямо на нее. Я, по крайней мере, точно. Я так закружилась, что, чтобы не навернуться, мне оставалось только повиснуть у Наташки на шее. Ее безумно расширенные глаза смеялись, она продолжала танцевать, но при этом каким‑то чудом поддерживала меня. Я висела на ней и не могла оторвать глаз от ее смеющегося лица.

— Тебе не кажется, что нам каких‑то грибов в еду подмешали?

Что‑то не то. Точно тебе говорю. С винища меня так не штырит, – громко шептала я. – Круто! Я и не думала, что наша Нино умеет такие вечеринки закатывать!

— Это не Нина, – ответила Наташка. Только она ответила не звуком, а как будто закатила губами мне в уши жемчужно- бархатные шарики слов. Они щекотно покатились внутри меня, поднимая волны необъяснимой радости и заставляя смеяться все тело.

— Кто же это для нее постарался?

— Мне не хотелось, чтобы одна из самых неординарных теток покидала нас скучно. И я попросила Вагана устроить какой- нибудь экшен. Он это умеет.

Меня враз подморозило.

— А тебе не кажется, что ты таким образом просто крадешь у нее праздник?

— Я просто делаю праздник праздником.

— Ты все еще соревнуешься с ней?! Да ты ей мстишь! Боже, как нелепо.

Я разжала руки, которые держала сцепленными у Натки на шее.

И ощутила, что меня больше ничто не притягивает. Меня никуда не несет. Как будто в воронку вставили пробку, и водоворот, затягивавший меня только что, остановился.

Я выпала из всеобщего кружения, хотя не могла не признать:

даже со стороны это выглядело потрясающее красиво. Но не одна я осталась невовлеченной в эту мистерию. Юра тоже наблюдал за происходящим со стороны. Точнее говоря, он наблюдал даже не за танцующими, а конкретно за мной. Он ждал меня! Решил сказать персональное «пока»?

Мы пошли друг другу навстречу, он молча предложил взять его под руку и повел на берег озера. Кроссовки мягко пружинили о деревянные мостки. Доски были чуть влажными от вечерней росы, и Юра постелил свою ветровку. Музыка, доносившаяся из пансиона, нисколько не пугала рыбу, которая с плеском вырывалась из воды и тут же с плюханьем сваливалась назад. Озеро как будто часто дышало.

— Ты, правда, меня так сильно любишь? – спросил Юрка.

— Я? Люблю? Тебя?!

— Ты снова испугалась?

— Чего?!

— Ты снова испугалась себя и своих чувств и теперь хочешь сделать вид, что ничего не было?

— А что‑то было?!

— Сонь, это одно из самых удивительных, трогательных и прекрасных писем в моей жизни. Надо быть по–настоящему сильной и искренней, чтобы так написать. Неужели ты думаешь, будто я решу, что в этом письме ты выглядишь глупо? Неужели ты так плохо обо мне думаешь? Если я, по–твоему, такой мерзавец, то как можешь ты любить меня?

(Любить? Я? Письмо?! Ему? От меня?!) – Это письмо сейчас с тобой? (Главное, держать морду кирпичом, совсем без эмоций.) – Да.

— Дай мне его.

Юрка начал шарить где‑то у меня под задницей и вытащил из кармана ветровки листок бумаги.

— Ты хочешь его забрать и чтобы мы оба делали вид, что этого письма не было? – вкрадчиво спросил он.

Я молчала, глаза стремительно скакали по строчкам:

«Юра!

Мне уже больше не совестно позволить себе быть такой, какая я есть. Кто еще знает, сколько нам отпущено, и, наверное, глупо уже делать вид и все время ждать особого случая. Поэтому мне уже больше не стыдно признаваться в любви. Я люблю тебя. Не уезжай, пожалуйста. Пожалуйста, останься.

Я всю жизнь боялась выглядеть глупой и уязвимой. А что может быть глупее влюбленной женщины. Поэтому я никогда и никому этих слов не говорила. Но теперь уже мне все равно, как я выгляжу и что обо мне подумают. Да и, в конце концов, кто придумал, что любить – это стыдно и что это нужно скрывать?

Кажется, меня даже никто в этом не убеждал. Я сама это как‑то поняла. Поняла или придумала?..

Мне казалось, что меня это защищает. Теперь я понимаю, что я сама себя замуровала. Но ты помог мне разобрать эту стенку, которую я сама вокруг себя выстроила. Прошу тебя: останься.

Ты первый и единственный, кому я могу это сказать: я люблю тебя».

Я дочитала.

— К сожалению, написала не я.

— Не ты?! А кто? У меня здесь больше ни с кем ничего не было.

— Если бы у вас что‑то было, она бы не писала. Сам подумай, кто из наших тетенек никогда и никому не признавался в любви?

Местную литературу почитываешь? Вспоминай!

— Не может быть, – Юрка скептически прищурился и не без самодовольства закусил губу.

— Вот именно, – кивнула я. – Алла – твой пациент. Наверное, она с твоим Димоном только для того и тусовалась, чтобы к тебе поближе держаться. С нее станется.

Мы помолчали.

— А ты, значит, меня не любишь? – уже игриво спросил Юрка.

— Хватит с тебя любви. Больно уж ты жадный, – усмехнулась я в ответ. – Скажи лучше, с чего вдруг ты за Ниной увязался.

— Она удивительная.

— Надеешься, что если ты помрешь, то она и тебя тоже будет лет десять вспоминать и воскрешать письмами? (Улыбаться, улыбаться, как будто говоришь про неважное.) – Да. Есть такая иллюзия, что если человек способен на любовь хотя бы однажды, то, возможно, и второй раз ему это окажется под силу. Когда я понял, что за письма мы нашли, и сколько лет она их писала, я поразился. И на следующий день я вернулся к ней.

— Ну что же, совет да любовь, – похлопала я его по плечу, вставая. – Прислать тебе сюда Аллу?

— Нет, не надо. Если уж она не подписалась, то вряд ли будет рада, если поймет, что ты в курсе ее письма. Я сам ее найду, – Юрка подал мне руку при сходе с мостков.

— И что ты ей скажешь?

— Да ничего особенного. Скажу, молодец, что завязала со страхами. Нет ничего естественнее, чем признаваться людям в своих чувствах. Им, людям, это тоже нужно. Их это греет. Им нравится нравиться; они любят, когда их любят; они нуждаются, чтобы в них нуждались. Как‑то так…

— Ну… это… Ты мне нравишься! – рассмеялась я в ответ.

Мне показалось, что мы с Юркой не так уж долго и отсутствовали, но за это время мизансцена в пансионном дворике кардинально изменилась. Никакой музыки, никакого веселья, напротив – сплошной встревоженный шепот, какая‑то неправильная суета. Только тут я заметила, что рядом с лимузином-кабриолетом припаркована «Скорая». В ней пристегивали к носилкам и капельнице Леночку. Леночку, про которую все забыли на этом празднике проводов. В том числе и я!

— Что с ней? – подскочила я к врачихе, захлопывавшей дверь машины «скорой помощи».

— Очевидно, отравление, – раздраженно бросила она, и машина покатилась прочь со двора под причитания пансионеров.

Черт побери!!! Я должна была это предвидеть. Мне не стоило сегодня отходить от Ленки ни на шаг! Только сейчас я поняла, что этим все и должно было кончиться. Пазлы, которые так давно валялись у меня вразнобой по разным карманам, вдруг выстроились сами собою в издевательски–ясную картину: Лена Моисеенко – она и есть причина, по которой Нина приехала сюда. Ее Федькина жена видела в «Новогорске». Видимо, проделка с ядом – ее рук дело. И все эти годы Нина собиралась с духом для мести.

Я нашла Нину внутри беседки в самом дальнем углу пансионного дворика. Она умиротворенно попивала коктейль, с нечеловеческим равнодушием наблюдая за царившей под фонарями суетой. Она любовалась этим зрелищем!

— За что ты ее отравила? – с места в карьер бросила я, присаживаясь рядом. Так, как будто бы между прочим. Ну как будто про погоду.

— Она знает, за что, – улыбнулась Нина.

Я поразилась ее спокойствию. Все‑таки неудивительно, что в свое время ей пришили дело об убийстве футболистов. Если на их отравление она реагировала так же, как сейчас на то, что Ленку увезли на «скорой», я бы тоже тогда выписала ордер на ее арест, не задумываясь.

— Так это вслед за нею ты приехала сюда, в «Курганы»?

— Ты путаешь, – с подчеркнутой мягкостью поправила меня Нина. – Это она приехала вслед за мною. Я знала, что она поедет за мной, куда бы я ни отправилась, и привела ее именно сюда. Догадываешься, почему, а, миссис Марпл?

— У меня есть версия, но твоя, думаю, более правдива, – я вернула Нине «подачу». Она ее приняла.