Прежде чем сдохнуть

:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::

Пока наши престарелые девушки делили сердце покойного Оганесяна и пересчитывали его наследство, я с грустью поняла, что напрасно потратила время на изучение книжек Максимовой.

В сложившейся ситуации, когда над нею не усмехался только тот, у кого паралич лица, надавать ей литературно–критических пинков было бы совсем уж моветоном. В сущности, вера в свои литературные таланты последнее, что у нее сегодня осталось.

Если ее еще и на писательском ринге размазать, она ведь может и повеситься с горя. Я тетка желчная, но не жестокая, и брать грех на душу не хотела. Так что мне срочно пришлось искать новый объект приложения своей язвительности.

Я снова начала изучать пансионный литературный ландшафт.

В местном альманахе мой взгляд радостно зацепился за морализаторски–мрачные мистические рассказики, опубликованные под псевдонимом Т. Esperto. Написаны они были плохо, без всякой живости, как будто бы авторша кропала их с того света. Я прочитала парочку историй про неотвратимую силу судьбы, знаки и неизбежную расплату за каждый неосторожный плевок и сатирический памфлет о товарище Эсперто складывался у меня в голове уже сам собою. Навязчиво просились заголовки, в которых «эсперто», разумеется, рифмовалось с «Э, сперто!» и «затерто».

Но что‑то не давало мне от души оттянуться и высмеять дамочку (а я ни секунды не сомневалась, что такие панические рассказы могла написать только женщина). Какая‑то звериная серьезность текстов, отсутствие всякого намека хотя бы на черный юмор, настораживали.

Так, в одном из этих эзотерических опусов мальчик из детской жестокости утопил котенка. А потом, когда он вырос и стал отцом, дети, движимые тем же живодерским импульсом, схватили за ноги его купающегося сына и неосторожно утопили. Папаша, конечно, тут же прозрел, что эта кара небесная послана ему за сгубленного в детстве котика. Этот грех он решил искупить всем остатком своей жизни, дежуря возле Птичьего рынка и спасая брошенных в конце торгового дня под прилавками котят.

Еще в одном опусе Т. Esperto злопамятная судьба наказывала нерадивую девушку, которая забывала поливать цветочек, доставшийся ей в наследство от умершей мамы. Она до того засушила растение, что, когда однажды все‑таки притронулась к нему, сухоцвет рассыпался в труху. Ржавая пыль, покрывшая подоконник, напомнила девушке прах кремированной матери, и тут она поняла, какой страшный проступок совершила. И что никогда ей теперь этот страшный грех не замолить.

Так оно и вышло: когда девушка состарилась, то и ее дети забыли о ней, как о старой герани. Они не помогали ей деньгами, не приносили продукты и даже не звонили по телефону.

Старушка очень страдала, вместо того чтобы попросту позвонить детям и спросить: «А не надо ли с внучатами посидеть или белье в химчистку сдать?». Нет, она не делала таких глупостей, а пыталась наладить ситуацию единственно верным (по ее мнению) способом – мистическим. Пыталась вырастить новую герань на мраморной доске в колумбарии, за которой стояла урна с прахом ее матери. Но сколько бы старушка ни сажала гераней на камне, ни одна из них не принималась. Каждая из них умирала и рассыпалась в руках в пепел – точно так же, как тот самый роковой цветок.

В общем, более–менее соображающему читателю уже не сложно предугадать, каков финал других историй этого автора. Вот, например, чем кончил свой жизненный путь почтальон, однажды нечаянно потерявший письмо из почтовой сумки? Или что случилось с человеком, который в молодости отказался выступать свидетелем в суде, потому что пожалел времени на хождение по инстанциям? Или что стало со строителем, плохо установившим детские качели, которые потом упали и придавили ребенка? Или с кондитером, который по небрежности просыпал орехи в начинку творожных пирожных и продал одно из них человеку, у которого даже крошка ореха вызывает аллергическую реакцию вплоть до отека Квинке?

Понятно, что у всех этих людей судьба сложилась ужасно. Если бы у меня была хоть малейшая склонность к паранойе и чуть менее глумливый настрой по отношению к авторше текстов, я бы, наверное, начитавшись ее рассказов, заперлась в комнате и боялась бы и пальцем пошевелить – «как бы чего не вышло».

Когда я уже засела писать разгромную критическую статью про загадочную Т., мне вдруг стало ее жалко. Похоже, она и так пребывала в перманентном состоянии паники. «Надо, пожалуй, вначале навести справки, кто скрывается за этим псевдонимом, и убедиться, что авторша в хорошей психической форме, а весь этот мрачняк – просто специфическое чувство юмора, – решила я. – А то мало ли что? Может, она, и правда, так экзальтирована? Тогда это черт знает чем может кончиться».

Оказалось, что эзотерически–мистические рассказики кропала та самая пыльным мешком по башке ударенная Таня. Ну та тетка–жгучая крашеная брюнетка, которая разговаривала с остальными, как будто перед нею все время держали орудие пытки. Та самая, которая, похоже, и без критики трепетала перед всеми и каждым, мать девушки Кати, которая встречалась с Наташкиным сыном Олегом.

Похоже, в текстах Татьяна не прикалывалась, а выражала свое истинное мироощущение. Интересно, что же такое должно случиться в жизни человека, чтобы он уверовал, что каждый, даже самый маленький проступок, повлечет за собой в сто раз более суровую кару? За ужином я впервые посмотрела на Татьяну с интересом.

Я знала, что она вдова, что у нее есть дочка Катя, которая встречается с Наткиным сыном Олегом. И что Катя и Олег, по Наташкиным прогнозам, скоро расстанутся. И Катю это очень огорчает, а вот Соколова, похоже, очень даже не против, чтобы ее сын нашел более подходящую партию. Это и понятно – иметь Татьяну в родственницах я бы тоже не захотела.

Я решила: если кто и знает про Татьяну все – так это Натка. Наверняка она ее под микроскопом изучила. Но Соколова неожиданно пошла в несознанку:

— Да нет, понятия не имею, с чего ее такой волной страха вдруг накрыло, – отмахнулась Наташка. – Честно говоря, я настолько не верю, что Катька и Олег останутся вместе, что даже и не присматривалась к Таньке. Типичная домохозяйка, просидевшая всю жизнь между посудомоечной, стиральной машиной и плитой. Что в ней может быть интересного?

— Вот видишь, ты, оказывается, знаешь, что она всю жизнь была домохозяйкой – уже кое‑что. А кем был ее муж, что позволил себе неработающую жену?

— Кажется, каким‑то доктором, – пожала плечами Соколова. – Да не знаю я. Если интересно – подойди к ней сама и спроси.

Преодолев брезгливость, я так и сделала – отправилась собирать анамнез из первых рук.

Татьяна сильно напряглась, когда я подсела к ней на лавочку в парке. Отложила книжку «Вещие сны» и сделала бровки домиком.

— Ты все время одна, тебе не скучно? – спросила я.

— Разве выглядит так, будто я скучала? – тихо сказала Таня и замолчала, ожидая, видимо, что я сейчас встану и уйду. Ага, размечталась!

— Я хочу поближе познакомиться. Узнать про тебя.

Татьяна фирменным жестом принялась мусолить волосы, но не произнесла ни звука.

— Я слышала, что ты профессиональная домохозяйка. Я всегда немного завидовала женщинам, которым не надо каждый день с утра спешить в офис. Скажи, какое время дня ты больше всего любила? Когда все уже уходили, и в квартире наступала тишина, или когда все вечером собирались за ужином? – мне казалось, что я щипцами выковыриваю устрицу из раковины.

— У нас была не квартира, а дом. И в нем никогда не наступала полная тишина. Ко мне приходила помощница, или няня, или садовник, или я ехала по делам мужа – забрать что‑нибудь, что- то передать.

Дамочка видимо страдала от моих домогательств, но встать и уйти у нее не хватало духа. Так бывает с людьми, не прошедшими школу жизни в больших коллективах: они не умеют взаимодействовать с агрессивной средой, они не натренировались говорить «нет». Они пытаются с каждым быть вежливыми, путая хороший тон с мягкотелостью. Такие домохозяйки обычно стесняются внятно объяснить прислуге свои требования и представления об идеальной кухарке или уборщице, а потому регулярно их увольняют. Вначале они все ждут, когда же «Галочка» догадается, что мыть пол и одновременно часами трепаться по хозяйскому телефону «с Украиной» – это моветон. Потом начинают перепрятывать телефонную трубку, но уборщица все равно ее находит и лапает грязными ручищами. И тогда, еще немного помучившись, Галочку все‑таки увольняют. Без объяснения причин, или лопоча что‑то в духе: «Просто я решила заниматься этим сама, нам больше не нужна помощь». На место Галочки приходит Надюша, которая (вот сюрприз!) начинает жадно выцыганивать у хозяйки одежду: «Ой, ну вы же это уже полгода не носите, может, мне подарите? Нуууу, пожаааалуйста!» Месяца три хозяйка обновляет гардероб Надюши и потом снова бормочет про то, что, кажется, горничная ей больше не по карману.

Я хоть и не стафф из Украины, но вцепиться в печень умею не хуже станичной девицы. Допрос шел вполне успешно. Но это был именно допрос: даже мне, профессиональному журналисту, не удалось расслабить Татьяну и убаюкать ее бдительность.

По завершению беседы я располагала не такой уж обширной информацией. Татьяна всю жизнь прожила замужем за врачомпсихотерапевтом. Сама она окончила библиотекарский факультет Питерского института культуры и немного успела поработать по специальности – около года. В солидном московском книжном магазине она формировала домашние библиотеки для VIP–клиентов. На работе она и познакомилась с будущим мужем Женей. Для украшения новых дубовых шкафов ему по–надобились книги, производящие правильное впечатление на гостей. Он был сильно старше ее, но ее это не смутило. 12 лет они жили в счастливом браке, а потом зажили еще счастливее – у них родилась дочка. Тане тогда исполнилось уже 34. И до рождения Катьки, и после Татьяна не работала, а обеспечивала дочке и мужу уют и питание. Больше тридцати лет она просидела за мужней спиной, как вдруг все закончилось. Три года назад супруг умер – что‑то там связанное с онкологией. Но чуть ли не до последних дней у него была врачебная практика. Сразу после его смерти финансовое положение семьи сильно по–шатнулось – деньги перестали появляться в тумбочке, и Татьяна переехала в пансион, роскошно сдав в аренду особняк, где прожила полжизни. Поначалу она была здесь самой молодой жительницей – тогда ей не исполнилось еще и 54–х. В общем, складывалась картина спокойной мещанской жизни, и оставалось совершенно не понятным, чем же Татьяна так по жизни напугана.

— Тань, у тебя во всех рассказах героев настигает возмездие за былые грехи. Знаешь, это произвело на меня очень сильное впечатление, сразу про себя всякие гадости стала вспоминать, и аж мурашки по коже, – я поперла напрямик и, чтобы подсластить пилюлю, немного польстила. – Это, по–твоему, реально работающий закон жизни?

— Да, я так думаю, – сильнее прежнего напряглась Татьяна.

— Скажи, тебе приходилось сталкиваться в жизни с чем‑то подобным?

— Приходилось.

— Можешь рассказать?

— Нет, не могу.

— Да ты что! Слушай, ну я не могу поверить, что у тебя в жизни были какие‑то такие грехи, про которые ты даже в 60 лет никому рассказать не можешь. Теперь уже можно, правда! Мне очень интересно.

Своим напором я окончательно спугнула «клиента». Но и в этот раз Татьяна не смогла попросту твердо сказать: «Нет, я не хочу и не буду об этом разговаривать. Отвали!» Она просто вскочила, прижала к груди книжку и выдохнула:

— Извини, мне срочно надо в туалет.

И засеменила по дорожке прочь.

Блин! До чего же люди странные. Сначала выковыривают из башки своих тараканов и выставляют их на всеобщее обозрение в пошлых «литературных альманахах», а потом усиленно делают вид, что эти насекомые не имеют к ним никакого отношения. Если уж их так распирает и необходимо выговориться, но так, чтобы не быть услышанными, – шли бы, как тот мужик из сказки, к дуплу дерева и шептали в него: «У царя рога!», а не лабали рассказики, создавая интригу и не возбуждали у публики нездоровое любопытство.

Я так разозлилась на Таньку за ее скрытность, что решила задушить свое человеколюбие и завтра же распространить в пансионе памфлет про ее «творчество». Я ворвалась в свою комнату, открыла файл и с удовольствием перечитала, представляя, как завтра Татьяна будет рвать на себе волосы в отчаянии. Не люблю людей, которые мне не доверяют. Неужели она такая тупая, что не видит: я – тот человек, который никогда не пнет раскрывшегося ежика в мягкое брюшко, но зато может крепко вмазать фырчащему ежу, зажавшемуся в клубок?! За тупость приходится платить! К тому же надо ведь когда‑то начинать запланированную работу по очищению литературного пространства от текстов–сорняков.

Словом, совесть свою я успокоила быстро. Распечатала 50 экземпляров критики и, засыпая, с удовольствием смотрела на белеющую на столе стопку бумаги.