Прайд Саблезуба

Глава 9. Поселок

«…Уж небо осенью дышало, уж реже солнышко блистало…» — цитировал Семен каждое утро великого русского поэта и матерно ругался при этом. Было отчего злиться: день ото дня окружающий пейзаж становился все более пестрым — медленно, но верно, листва желтела и краснела, правда, опадать по-настоящему пока не собиралась. А дожди шли и шли. Точнее, в основном это были даже и не дожди, а какая-то мерзкая морось: вроде бы ничего на тебя сверху не льется, а через полчаса становишься весь мокрый. В лес же вообще лучше не заходить. Семен уже начал думать, что здесь так будет всегда: он находится в районе подножья горного хребта, который задерживает воздушные потоки с севера. Они тут тормозятся и разгружаются от влаги — то-то растительность вокруг такая буйная.

Мясо кончилось, и Семен перешел-таки на растительную диету, которую разбавлял грибами. Рыба ловилась плохо — бычки и еще какая-то мелочь непонятной породы. Предпринимать дальние охотничьи вылазки по лесам — по горам Семен не решался: слишком мокро, а надежды на успех почти никакой. Он дважды пытался устроить засаду возле кабаньей тропы. В первый раз через несколько часов промок, замерз и плюнул на это дело, так никого и не дождавшись. Во второй раз решил быть умнее и притащил с собой оленью шкуру. Сидеть, завернувшись в нее, было так тепло и уютно, что Семен благополучно заснул. Предпринимать третью попытку он не стал, решил, что сидение в засаде — занятие не для него — не тот склад психики.

Однажды Семен шутки ради предложил друзьям-питекантропам вернуться вместе с ним к сородичам. А если, мол, вас там будут обижать, то я всем покажу, кто в тундре хозяин! Когда Эрек и Мери поняли, о чем идет речь, восторгу их не было предела. Они буквально завалили Семена съедобной растительностью, причем неоднократно пытались запихивать ее ему в рот или жевать для него. Он теперь постоянно ловил на себе радостно-выжидательные взгляды (ну, когда же, а?) и горько жалел о своей легкомысленности: объяснить им, что такое «шутка», не было никакой возможности. Впрочем, через день-другой эта затея перестала казаться Семену глупой: «А что, собственно, делать? Избу тут на зиму строить?»

В поход Семен решил взять вторую меховую рубаху, которую собирался использовать в качестве спального мешка, запасную пару мокасин (больше у него не было), все оставшиеся арбалетные болты, глиняную миску и, конечно, сам арбалет и посох. Все остальное он свалил в вигвам, покрышку которого привалил камнями — таскать их пришлось издалека. Перевернутую лодку просто оставил лежать на месте.

То, что их путь окончен, Семен понял не сразу: Эрек и Мери растерянно бродили по траве, залезали в кусты и обменивались невнятными репликами, в которых сквозило горе на грани отчаяния.

Они шли сюда почти два дня, постоянно набирая высоту. Погода все это время была приличной, даже солнце иногда светило, так что Семен смог определить, что двигаются они, в целом, в юго-западном направлении, постепенно удаляясь от реки и забираясь все выше в горы. Насколько выше, понять было трудно, но создавалось впечатление, что они почти миновали пояс лесов и оказались в зоне альпийских лугов или где-то на ее границе. Здесь начиналось нечто вроде плато, но не ровное, а с небольшими возвышенностями, имеющими в основном плоские вершины. Вот на склоне одной из них они и остановились.

Склон был покрыт высокой густой травой и завершался пяти-шестиметровым обрывчиком, который, вероятно, окаймлял всю возвышенность — это был выход так называемого бронирующего пласта каких-то известковистых горных пород. Его основание скрывали кусты. Довольно густые заросли тянулись и внизу, вдоль русла небольшого ручья. В общем, место было вполне идиллическое, только не хватало какой-нибудь пасущейся травоядной живности. Впрочем, каких-то коз или баранов Семен уже не раз замечал вдали на склонах. Он и теперь высматривал в основном их, а Эрек и Мери с жалобными стонами бегали от верхних кустов к нижним и что-то искали в траве. Семен, наконец, почувствовал их отчаяние и решил на всякий случай зарядить арбалет. Потом взял его на изготовку и сам приступил к исследованию территории. Как вскоре выяснилось, оружие он заряжал напрасно.

Участок склона примерно сто на сто метров явно был «жилым» — в траве отчетливо просматривалось некое подобие тропинок, ориентированных как вдоль, так и поперек склона. При этом никаких кострищ или иных признаков жилья не наблюдалось. В «нижних» кустах обнаружилось несколько проходов к воде явно искусственного происхождения — мешающие ветки, похоже, регулярно обламывались. Больше ничего интересного здесь не было, и Семен направился к «верхним» кустам. Первая находка ждала его уже на подходе…

В траве возле тропинки лежал труп. Вряд ли ему было много дней — разлагаться по-настоящему еще не начал, но птицы и грызуны уже поработали. Запах исходил сильный, и Семен удивился, почему не почувствовал его раньше. Впрочем, ветер в основном дул ему в спину. Понять, кто это такой, было нетрудно — женщина-питекантроп. Кажется, немолодая.

Семен разрядил оружие и стал бродить по склону. Он не ошибся: вскоре наткнулся еще на один труп, и еще, и еще… Женщины, дети, подростки…

Он знал, что криминалист из него никудышный, находиться рядом с трупами было тяжко, но Семен крепился и упорно осматривал их, пытаясь понять, что здесь произошло.

Покойников он обнаружил больше десятка. Судя по их состоянию, питекантропы умерли примерно в одно время. Явных признаков насильственной смерти не обнаруживалось, но Семена не покидало ощущение, что они именно убиты, а не умерли своей смертью. В конце концов подтверждение этому нашлось: среди слипшейся шерсти на бедре одной из покойниц Семен разглядел обломок тонкой палочки. Он ухватил его двумя пальцами и, содрогаясь от отвращения, потянул на себя. То, что в итоге удалось извлечь из раны, могло быть только древком стрелы.

С трудом подавляя приступы тошноты, Семен еще раз осмотрел трупы и обнаружил еще два похожих обломка. Один из них сидел в ране не глубоко, и его удалось извлечь вместе с наконечником. Последний был выполнен из полой кости, а его острие имело довольно странную форму — таких Семен еще не встречал.

Он отошел в сторону, чтобы не чувствовать запах, и попытался сосредоточиться: «Да, несомненно, все они убиты. Пока Эрек и Мери странствовали, их родное сообщество было уничтожено. Но вот как? Допустим, их расстреляли из луков. Стрелы, которые не были обломаны, как водится, повыдергивали и унесли. Но что это за стрелы?! Законы баллистики никто не отменял — убить такими штуками крупное животное почти невозможно, если только птицу или зайца, да и то с небольшого расстояния. И раны, кажется, неглубокие — от таких не умирают. Кроме того, на трупах нет следов вырезания наконечников. Обычно их стараются из ран извлекать — такие считаются удачными и ценятся значительно выше, чем „не пробовавшие“ крови жертвы. И форма острия странная — что-то напоминает…»

Семен, в конце концов, понял, что напоминает форма наконечника. А когда понял, то бросил его и побежал к ручью мыть руки. Потом, правда, вернулся и долго искал его в траве — не дай бог кто-нибудь наступит босой ногой.

«Да, в питекантропов стреляли из луков. Легкими стрелами. С острыми костяными наконечниками, похожими формой на кончик медицинской иглы для инъекций. Косой пришлифованный срез открывает крохотную полость. Такая стрела не может вонзиться глубоко, да этого и не требуется — в этой полости, в этом углублении находится яд. Другого объяснения быть не может. И тогда все становится на свои места. Кроме одного: где мужчины? Какими бы примитивными и робкими ни были эти существа, я не верю, что они могли оставить на смерть своих детей, женщин и просто разбежаться».

Хотелось уйти отсюда как можно быстрее и как можно дальше. Однако Семен превозмог себя и решил закончить расследование — слишком велика была вероятность, что от его результатов зависит и его собственная жизнь.

Большинство троп на склоне вело к кустам под обрывом наверху. Они не образовывали сплошных зарослей, и Семен без труда пробрался на неширокую площадку, тянущуюся за ними. Он почти догадался, что здесь увидит, и не ошибся: основание известнякового пласта было рыхлым, и в нем образовалось множество ниш различной высоты и глубины. Некоторые были так велики, что их вполне можно было назвать скальными навесами, а в одном месте темнело широкое отверстие, похожее на вход в грот или пещеру.

Большинство этих ниш, вероятно, и являлись жилищами питекантропов. Причем, похоже, долговременными, если не постоянными — их полы были устланы толстым слоем травы и веток, явно не предназначенными для одноразового использования. Вероятно, эти подстилки постоянно наращивали, по мере их уплотнения. Кое-где под стенками были сложены кучки засохших съедобных растений.

Таких жилых ниш и навесов было довольно много, и Семен решил начать осмотр не с них, а с грота. Он оказался совсем не глубоким — метра три-четыре, потом пол резко понижался, образуя нечто вроде большой ступеньки, далее, за выступом стены, вероятно, был еще один вход не меньшего размера, так что рассмотреть содержимое этой ямы или котловины в полу можно было без особого труда. Впрочем, для диагностики хватило бы и одного запаха…

В общем, Семен сразу понял, почему в округе не встречаются ни мусор, ни объедки, ни экскременты — трудно представить долговременное жилье без всего этого. Так вот, похоже, все продукты жизнедеятельности находились именно здесь. Причем, вероятно, копились тут годами, если не столетиями. Судя по костям, сюда сбрасывались и трупы умерших сородичей. В общем, сортир, помойка и кладбище — все в одном… скажем так, месте.

На осмотр хватило пары минут — в гроте была естественная вентиляция, но дышать там все равно было трудно. «Ну, вот, — мрачно усмехнулся Семен, — а я-то думал, где взять селитру для пороха. Да ее здесь лопатой грести можно. Только делать порох мне что-то расхотелось…»

Труп мужчины-питекантропа Семен все-таки нашел. И сильно пожалел об этом. Он лежал на полу под скальным навесом. Прямо посредине.

Руки и ноги его были растянуты в виде буквы Х и привязаны к палкам. Привязаны экономно и ловко — за большие пальцы. Никаких ран на нем не было. Зато была удавка. Нет, не на шее…

Когда Семен понял, от чего и как умирало это существо, его стошнило.

В юности он долго не мог понять, как может женщина или женщины изнасиловать мужчину. Да еще и с летальным исходом! Знакомый медик объяснил как. Теперь Семен увидел это своими глазами…

Этот день был теплым и солнечным. Таких мрачных и темных дней в жизни Семена было не много.

Уходить от места, где они жили раньше, Эрек и Мери отказались. Впрочем, они, скорее всего, подчинились бы, но заставлять их у Семена не хватило ни воли, ни желания. Оказалось, что судьба остальных мужчин для них не является секретом:

— Увели.

— Кто?

— Существа, похожие на тебя.

— Куда? Вы знаете?

— Знаем.

— Пойти за ними: освободить — выручить — спасти?

Сначала непонимание, потом ужас — лучше умереть сразу.

— Тогда я пойду один, — сказал Семен. — Мне кажется, что я знаю, куда надо идти. И даже догадываюсь, что там увижу.

Он, конечно, не знал, а если о чем и догадывался, то очень смутно. Надежду давало лишь примерное представление о географии этого нагорья, а еще… Еще у Семена почему-то была уверенность, что люди, для которых охота — основной источник пропитания, не станут пользоваться отравленными стрелами. Кроме того, в охотничьих сообществах женщины никогда не берут в руки оружие, никогда не доминируют, не становятся вождями или воинами. Направление, которое указал ему Эрек, в общем, совпадало с тем, которое он выбрал бы сам…

Весь следующий день он шел по «альпийским» лугам и к вечеру превратил свои мокасины в лохмотья.

Проснувшись утром, он увидел на соседнем склоне, всего в полусотне метров от себя группу странных безрогих животных. Выстрел оказался удачным. Убитое животное Семен определил как дикую ослицу. Он не стал даже потрошить тушу — снял камус для изготовления обуви и набил мешок кусками мякоти.

Придерживаясь заданного направления, Семен, естественно, выбирал удобный путь — наиболее низкие перевалы, ровные склоны, свободные от зарослей пространства. Читать следы на траве он не пытался, но оказалось, что этой дорогой он идет не первый. Труп мужчины-питекантропа был «оформлен» так же, как и тот — под скальным навесом…

На третий день появились признаки присутствия людей. В один такой признак он просто уперся — не заметить его было трудно, понять назначение — легко.

«У нас на отрогах Сунтар-Хаята такие сооружения назывались „дарпиры“. Их строили оленеводческие хозяйства для ограничения передвижения оленей. По сути, это забор или загородка, которая ставится из чего попало — что рядом растет — без всякого крепежа. Стволы цепляются друг за друга сучьями. Две треноги, между ними несколько тонких стволов горизонтально, потом еще тренога, еще и так — на десятки километров. Эти заборы разной степени ветхости встречаются в самых неожиданных местах — поперек долины или вдоль склона, а то и вовсе на равнине, поросшей редким лесом. Где они начинаются и где кончаются, никто из нас никогда не видел. Вообще-то, пролезть через такой забор или перелезть через него нетрудно, но животные обычно препятствия не штурмуют, а обходят. Строить же его, при наличии материала, наверное, быстро. Это если имеются хорошие стальные топоры. А если их нет?! Это ж сколько сил надо потратить?! Причем вот эта изгородь явно не от людей, а от животных — крупных травоядных. И что же она ограждает?»

Ничего интересного за дарпиром не было — просто большая поляна или луг с густой высокой травой. Прежде чем лезть на ту сторону, Семен решил сбросить свой груз и пройтись вдоль изгороди — вдруг будет что-то интересное. По сути, она проходила по опушке, но не леса, а какого-то редколесья. Там, где она натыкалась на деревья, горизонтальные слеги прямо к ним и крепились. Семен прошел с десяток метров и увидел одно такое дерево в изгороди. Точнее, не дерево, а пень метра полтора высотой и толщиной сантиметров тридцать. Сверху на него был надет фрагмент бычьего черепа вместе с рогами. «Это еще что за художественная композиция?» — удивился Семен, но ирония его оказалась напрасной. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это действительно скульптурная композиция, на изготовление которой кто-то затратил немало сил. Дерево, похоже, было не сломано, а срезано (срублено?) на высоте человеческого роста, а пень… В общем, пень превращен в изображение фаллоса, причем не стилизованное, а очень даже натуралистическое. «Та-ак, — почесал затылок Семен, — это, кажется, уже относится к символике раннего неолита».

На протяжении полукилометра он встретил еще две таких скульптуры. Все они были довольно старыми, некоторые заплыли смолой. Оставалось только удивляться трудолюбию авторов — как и чем они все это вырезали? И, главное, зачем?! Скорее всего, это какие-то охранные знаки или символы, освящающие границу. Семен уже подумал, что на этом фантазия скульпторов истощилась, когда увидел еще один пень, но уже не в изгороди, а примерно в метре от нее, с внешней стороны. Рогов на нем не было, и Семен сначала прошел мимо, думая, что это природное образование. Потом все-таки вернулся и рассмотрел внимательнее: пенек венчало изображение толстой сидящей женщины, держащей кого-то на руках или прижимающей к груди. Семен не сомневался, что держит женщина ребенка, но все-таки поковырял ногтем натеки. Оказалось, что ребеночек этот с хвостом и конечности у него растопырены в разные стороны. «Зверь какой-то, — понял Семен. — Женщина со зверем — мотив довольно распространенный. Кажется, в Чатал-Гуюке был чуть ли не культ леопарда. Впрочем, там было много всякого».

Менять курс он не собирался, поэтому просто перебрался через изгородь и двинулся дальше. Через некоторое время он оглянулся — в густой траве отчетливо читался его след. «А вот тут я не прав, — подумал он. — Прямо-таки автограф оставил, как бы заявляя о своем присутствии всем окружающим. Но, черт возьми, как не хочется накручивать лишние километры ради скрытности! Да и какой из меня скрыватель?!» Он машинально сорвал верхушку с ближайшего стебля и, нащупав в колоске что-то плотное, попытался жевать — когда зерна у злаков недозрелые, из них иногда удается выдавить этакое молочко — нечто приятное на вкус. Ничего не выдавилось — вероятно, зерна уже были спелыми. «Хм, — заинтересовался Семен, — так может, попробовать их есть?» Он сорвал еще несколько колосков, покатал их между ладонями — они раскрошились, но зерна оказались в плотных покровных оболочках с длинной остью. «Совершенно бесполезное растение, — отряхнул ладони Семен. — А жаль — шел бы себе и ел потихоньку, совмещая приятное с полезным… С полезным… А, собственно, что это? Уж не… Не пшеница ли? Дикая? Домашнюю я бы, пожалуй, узнал, а это? Если… Тогда и изгородь… Да-а…»

Пшеничные «поля» покрывали склоны неглубоких долин, а вся местность постепенно повышалась в юго-восточном направлении. Собственно говоря, полями это было назвать нельзя — обычный травяной покров, но данный злак в нем почему-то доминирует, как бы подавляя все остальные растения. Собственно говоря, и в степи, и в горах этого мира Семен неоднократно лакомился недозрелыми зернами каких-то злаков, но они встречались лишь изредка среди прочей травы, и колоски были все-таки значительно мельче, хотя и этим до «домашних» было далеко.

К вечеру Семен поднялся на невысокий пологий перевал, осмотрелся и понял, что, пожалуй, пришел. Перед ним раскинулась межгорная котловина, у дальнего края которой отражало лучи заходящего солнца небольшое озеро. Семен подумал, что, вполне возможно, это то самое озеро, из которого берет начало река, по которой он двигался на юг. Если это так, то с противоположной стороны должен быть еще один исток — большого ручья или речки. Глянув на этот пейзаж, горожанин XX века сказал бы, что нога человека здесь никогда не ступала, только Семен больше не был горожанином и, пожалуй, в значительной мере принадлежал веку иному — присутствие людей он определил сразу: «Вон там что-то белеет в основании склона, а вот здесь вроде как дымок. Тот луг возле озера выглядит как-то странно — в косых лучах солнца он становится каким-то полосатым, словно по нему проложено множество параллельных троп, да и вообще, полно всяких мелочей, которые сразу и не объяснишь, но чувствуется, что это дело рук человеческих».

На самом же перевале из травы торчало нечто вроде каменного столбика с округлой верхушкой. Семен решил, что это очередное изображение мужского детородного органа, и ошибся. Рядом в траве лежал большой камень в форме толстой округлой лепешки с вмятиной посередине. Семен мучился минут десять, прежде чем до него дошло, что это просто ступка и пестик. Точнее, изображения того и другого, поскольку по прямому назначению использоваться они не могут: во-первых, пестик слишком большой, а во-вторых, и он, и ступа изготовлены из мягкого камня, который раскрошится от первого же удара.

Семен немного погулял по перевалу и, к немалой своей досаде, вскоре обнаружил довольно внятную тропу — получалось, что, поднимаясь сюда, он двигался параллельно ей.

«Что ж, — размышлял Семен, — это кое-что объясняет. Вполне возможно, что я давным-давно нахожусь на обжитой территории. Просто людям здесь нечем мусорить — ни консервных банок, ни бутылок, ни бумаги у них нет, а след босой ноги не очень-то разглядишь. Кроме того, традиция ходить по одному и тому же маршруту, который превращается в тропу, очень древняя и, наверное, всеобщая — гулять по „целине“ никому и в голову не приходит. В общем, это похоже на историю с одним моим приятелем, приключившуюся на Карельском перешейке. Они с сыном отправились путешествовать на лодке по какому-то водоему и все никак не могли выбрать подходящее место для ночевки. Наконец нашли кусочек настоящего дикого леса на берегу и разбили там лагерь. А утром оказалось, что они находятся на чьем-то дачном участке. Будем надеяться, что местные еще не знают о моем появлении: человек — животное очень опасное. А по сему: на виду не торчать, огня не разжигать — только разведка, только наблюдение!»

Приняв столь мудрое решение, Семен не встал на тропу, не двинулся вперед и вниз, а пошел влево, на ближайший холм, стараясь, чтобы перегиб склона закрывал его от возможных наблюдателей из долины.

В течение следующих пяти дней Семен обследовал большую часть периметра межгорной котловины. Он устал, изголодался и пришел к выводу, что самое лучшее было бы смотаться отсюда побыстрее и подальше. Несколько раз он оказывался почти на грани…

Сначала он беззаботно поднимался на вершины холмов, постепенно приближаясь к обжитой части долины. Потом с ужасом обнаружил, что на нескольких господствующих высотах расположены наблюдательные пункты, и не заметили его до сих пор только по счастливой случайности. Пришлось удвоить осторожность, что, естественно, сильно увеличило трудозатраты и снизило комфорт на ночевках. К тому времени, когда ослиное мясо кончилось, он сумел-таки выяснить много интересного. Оказалось, что тут расположен не крохотный поселок-деревня, а целый… Впрочем, все по порядку.

Близ основания самого крутого юго-западного склона располагалось несколько прилепившихся к скале прямоугольных строений светло-серого, почти белого цвета — их-то Семен и разглядел с противоположного края котловины. Дома лепились друг на друга, образуя как бы неровные ступеньки разного размера. Сколько там отдельных строений, оценить было трудно — они сливались друг с другом, причем внутрь обитатели, кажется, попадали через крышу. Весь этот комплекс в виде уступчатой кособокой пирамиды отнюдь не был грандиозным — от силы метров 50—70 вдоль основания — и поднимался вверх метров на 15—20. От остальной территории его отделяла широкая яма или ров с отвесными стенками, протянувшийся от склона до склона. В самом узком месте через него было переброшено некое подобие моста, длиной метров пять. Оно приводило на небольшую площадку — единственную, находящуюся на одном уровне с противоположным «берегом». В других местах стены домов примыкали непосредственно ко рву. Сначала Семену показалось, что он пуст — в нем даже воды нет, но потом разглядел какое-то движение — похоже, там содержались некие животные. «Ага, — хмыкнул он, — ров со львами — очень романтично».

Еще одно поселение располагалось в паре сотен метров от рва в сторону озера. Оно состояло из полутора десятков шалашей или хижин, явно сооруженных не из камня и без использования крупных стволов деревьев, которых в округе, кстати, и не было. Скорее всего, строительным материалом послужил тростник, которым заросли берега озера. Хижины располагались довольно беспорядочно, но их скопление образовывало некое подобие круга со свободным пространством в центре.

Такой расклад Семен интерпретировал самым простым способом: каменные или глинобитные дома за рвом — это какое-то святилище или примитивный храмовый комплекс, а тростниковые хижины — обыденное, так сказать, жилье. Как выяснилось позднее, он угадал — ровно наполовину.

Северо-западный сектор котловины от остального пространства отделяла изгородь-дарпир, протянувшаяся километра на полтора от склона до озера. Восточную границу этого участка образовывал узкий, но довольно глубокий каньончик вытекающей из озера речки. Внутри на площади в 2—3 квадратных километра паслось примерно два десятка каких-то животных, причем большинство из них были не самками, как следовало бы ожидать, а рогатыми самцами. «Ну, блин, полнейшая идиллия: тут пшеница колосится, там скотина пасется, а в озере они, небось, форель или карпов разводят — образцовый колхоз. Вот только землю они не пашут и совсем не факт, что пшеницу сеют — она, похоже, сама по себе растет. А скотину они держат не ради молока и мяса, а ради рогов — это поважнее. Мясо же, наверное, своим львам в яме скармливают — чем же еще их кормить?»

Разглядеть состав населения с такого расстояния было трудно. Складывалось впечатление, что тут как бы две группы — «одетые» и голые. У первых чем-то прикрыт корпус, а у вторых в лучшем случае только набедренные повязки. «Голые» обитают в тростниковых хижинах, копошатся между ними и на «полосатом» поле. Одетые вроде бы трудовой деятельностью не заняты, обитают в «храмовом» комплексе, куда попадают по мосту, а по остальной территории перемещаются группами по 3—4 человека. «Наверное, воины или жрецы, — решил Семен. — Впрочем, для жрецов их, пожалуй, многовато».

Была еще и третья категория публики, которую Семен условно назвал «паломниками». Дело в том, что вдоль речки, вытекающей из озера в южном направлении, проходила тропа. И не просто тропа, а целая дорога. Никто по ней, правда, не ездил — перемещались все исключительно пешком, а груз тащили на себе. Движение было довольно оживленным — по местным масштабам, конечно. За день приходило в котловину человек 10—15 и примерно столько же уходило. Неподалеку от рва для них, вероятно, было выделено место, где они сооружали небольшие шатры или навесы. Покрышки для них они приносили с собой, а вот палки для этих конструкций брали где-то здесь — наверное, там был общественный склад.

За тропой и паломниками Семен наблюдал целый день, благо для этого нашлась удобная позиция. Дело в том, что у него возникла идея присоединиться к одной из групп и вместе с ней проникнуть на обжитую территорию котловины — надо же выяснить, что там происходит. Он насчитал шесть групп от трех до пяти человек, двигавшихся в обоих направлениях. Это были исключительно мужчины — низкорослые, довольно узкоплечие и светлокожие. Кто-нибудь один в группе обычно был одет в некоторое подобие пончо или халата, причем не из шкуры или кожи, а, похоже, из грубой ткани или тонкой плетенки. Груза такой паломник обычно не нес, кроме какого-нибудь оружия типа дротика, да и то не всегда. А вот полуголые спутники были обременены по полной программе — тюками или корзинами. Причем было заметно, что уходящие нагружены легче, чем приходящие.

Семен так и не решился выйти к ним. Ему хватило фантазии представить, как он будет смотреться рядом с этой публикой — примерно как свинья в курятнике. Мало того что он в полтора раза крупнее любого из паломников, у него еще и такая растительность на голове… Местные-то или обриты наголо, или у них хитрые прически с украшениями, а бороды короткие, узкие и ухоженные. У него же торчащая во все стороны, сто лет не чесанная шевелюра, кое-как придавленная налобной повязкой, и борода от ушей лопатой — такого красавца они сочтут даже не дикарем, а каким-нибудь демоном. «Если только изготовить себе набедренную повязку, заточить нож и попытаться побриться. Допустим, бороду кое-как соскрести удастся, а что делать с остальным? Без расчески, без зеркала… Или, может быть, пойти другим путем: захватить языка — одинокого пешехода, уволочь его в укромное место и… В общем-то контакт наладить, наверное, удастся, если не помрет от страха, но хлопотно — ой-е-ей как хлопотно! Придется пока ограничиться наблюдениями издалека».

А издалека наблюдать было неудобно — единственное место на вершине скалистого холма над храмом оказалось занятым. Семен, конечно, не был уверен, что это именно сторожевой пост, но решил исходить из этого. Собственно говоря, наблюдать можно было и с других возвышенностей, но все они просматривались с этого поста, а укрыться на них было негде. Семен вообще чувствовал себя неуютно среди этих безлесых холмов и лугов: начнут ловить — не спрячешься.

Однажды утром вершина горы оказалась пустой — во всяком случае, людей там видно не было. Семен не спешил радоваться и целый день посматривал в ту сторону — никто так и не появился. На другой день — то же. А на следующий Семен доел остатки мяса и решил, что пора принимать решение, потому что жить так дальше нельзя — надо или вступать в контакт, или сматываться. Если он начнет питаться травой и недозрелой пшеницей, то очень скоро ног таскать не сможет — никаких жировых запасов в организме у него давно нет.

Решение он принял радикальное — полез на ту самую вершину. Весь свой груз, включая арбалет, он давно уже не таскал с собой, а хранил в тайнике, к которому возвращался на ночь, — ну, невозможно со всем этим на горбу заниматься шпионажем!

«Ну, вот, — грустно усмехнулся Семен, осматривая вытоптанную площадку, — история повторяется. Только в тот раз над лагерем лоуринов со мной был Черный Бизон, который давал пояснения. И было не утро, а вечер — почти ночь. И внизу были те, кому вскоре предстояло стать моей родней в этом мире. Вообще-то считается, что история повторяется, но трагедия возвращается в виде фарса. В тот раз массовое камлание сородичей было скорее фарсом, значит, теперь будет… Может, обойдется? Что-то паломников много собралось… Кажется, действо начинается именно утром. Интересно, они так всегда тут живут или я угодил на какой-то многодневный праздник?»

Солнце уже поднялось над горизонтом и освещало наблюдательную площадку. Семен даже подумал, не снять ли ему рубаху — в такой одежде здесь никто не ходит, и если его заметят, то сразу поймут, что он чужак. Это с одной стороны, а с другой — вылинявшая засаленная волчья шкура все-таки неплохо маскирует среди камней. Да и потом, вдруг придется убегать или драться — потерять одежду вовсе не хочется. От мысли о бегстве тоскливо заныло в груди — к вершине вела лишь одна извилистая тропа среди камней и кустов — не больно-то побегаешь. Семен вздохнул и стал смотреть вниз. Отсюда по прямой до рва, моста через него и небольшой толпы паломников было вряд ли больше семидесяти метров.

Солнечные лучи туда еще не добрались — им мешали холмы на другом конце котловины. Впрочем, разглядеть, что там происходит, было уже можно. И первое, на что обратил внимание Семен, это ров. Точнее — его содержимое. По дну бродили крупные гибкие длиннохвостые звери. Деталей их окраски было не разглядеть — во всяком случае, не белые и не полосатые. Явно из кошачьих, но по размерам им далеко и до саблезубов, и до уссурийских тигров. «Назову их наугад — леопардами, — решил Семен. — Непонятно, чего они там делают… Судя по их размерам и высоте стенок, выпрыгнуть им ничего не стоит. И как народ по мосту ходит, если он шириной в три бревнышка и любая зверюга снизу может достать лапой? Может, они ручные? Дрессированные?» Последнее предположение оказалось верным. Но, как обычно, ровно наполовину.

Недалеко от входа на мост трое людей в шкурах (?) о чем-то спорили с одним из богато одетых паломников. В конце концов они договорились, и человек передал им несколько предметов. Затем он направился к отдельно стоящей группе полуголых местных жителей, вероятно являющихся обитателями тростниковых хижин. Он некоторое время рассматривал их, выбрал двоих и вместе с ними вернулся в толпу своих.

Между тем солнечный свет, начав с вершины, спускался все ниже и ниже, освещая домики «храмового» комплекса на склоне. Когда осветилась крыша самого большого из них, расположенного внизу у рва, раздались разноголосые крики. Как бы возникнув из полутьмы, на крыше появились пять фигур в длинных одеждах, окрашенных в довольно яркий буровато-красный цвет. Они стояли, воздев руки, лицами к солнечному диску, медленно выползающему из-за холмов. Несколько минут спустя раздались глухие звуки, которые мог издавать, наверное, большой барабан или тамтам, затем вступил еще один ударный инструмент, издающий более высокие звуки, послышались завывания, которые, вероятно, представляли собой хоровое пение. Через минуту-другую ударные и хор нащупали взаимодействие, а фигурки на крыше двинулись вокруг низкой широкой прямоугольной тумбы, расположенной в центре. Они пританцовывали, что-то выкрикивали высокими голосами и воздевали руки. Головы их были обриты наголо, так что Семен не сразу сообразил, что это, скорее всего, женщины.

Ритм нарастал, толпа паломников вторила ему выкриками и… Ну, не совсем аплодисментами — хлопали они себя по груди или по бедрам. Танцовщицы же на крыше, не останавливая движения, стали избавляться от одежд.

«Угу, — размышлял Семен, — проституция — самая древняя профессия, а самое древнее шоу — это стриптиз. Вот только световые эффекты у них подкачали: тут полумрак нужен, светомузыка и все такое. Кроме того, мода бывает разная, но для меня женщина без волос на голове выглядит неэротично, а у этих к тому же вроде бы еще и маски на лицах.

Ритм потихоньку нарастал, танцовщицы извивались, толпа, надо полагать, возбуждалась…

Все это продолжалось минут 15—20, а потом со стороны зрителей раздались крики не в такт. Вскоре ударные и хор смолкли, а танцовщицы остановились. Леопарды в яме, лежавшие или бродившие до этого туда-сюда, оживились и начали группироваться возле моста, словно им дали сигнал к кормежке. Так оно и оказалось: толпа пришла в движение, и у входа на мост оказался тот самый «богатый» паломник и двое обнаженных туземцев.

На минуту воцарилась тишина, народ немного отодвинулся от этой троицы, а потом вдруг разразился довольно дружным воплем. Наверное, это был сигнал — один из туземцев кинулся на мост и побежал на ту сторону.

Бежать ему было всего метров пять, но он не достиг и середины — шансов, похоже, у него не было. Два леопарда прыгнули почти одновременно, но удачливым оказался только один, а второй вскочил на мост, обиженно махнул хвостом и спрыгнул вниз, где уже шел дележ добычи. Как только он освободил дорогу, на бревнах оказались паломник и второй туземец. Они благополучно перебежали на ту сторону, и толпа приветствовала их успех радостными криками. Паломник сразу же скрылся из виду — вероятно, направился внутрь одного из строений, а туземец остался сидеть на корточках недалеко от края рва.

Леопарды некоторое время кучей терзали добычу, а потом оставили ее в покое и разошлись, так и не доев тело.

Между тем на «танцплощадке» появился тот самый паломник. Некоторое время он, подбадриваемый криками, рассматривал танцовщиц, а потом одна из них улеглась на помост в центре и раздвинула ноги. Паломник даже не стал раздеваться…

Толпа начала было аплодировать в такт его фрикциям, но все кончилось очень быстро. Вой и вопли зрителей были полны разочарования.

Возвращение на родной берег происходило тем же порядком. Только оставшийся туземец, вероятно, был полностью деморализован — двигался вяло, и его стащили вниз, едва он успел ступить на мост. Когда крики немного утихли, вновь послышались звуки ударных, а вскоре вступил и невидимый хор. Танцы на крыше продолжались, но новых желающих попытать счастье не находилось. Леопарды скучали под мостом.

Семен смотрел в основном на танцовщиц и не сразу обратил внимание, что в толпе паломников передвигаются те самые трое людей в шкурах, и в руках у них нечто вроде корзин. «Небось плату взимают за представление», — интерпретировал Семен их действия. Люди с корзинами, вероятно, обойдя всех, вернулись к мосту и неторопливо перешли на ту сторону. Леопарды на них не реагировали.

Вскоре толпа разразилась криками, полностью заглушившими музыку. Причины для ликования Семен не усмотрел, но предположил, что на «танцплощадке» появился кто-то еще, только его пока сверху не видно — примадонну выпустили, что ли?

Ритм танца между тем нарастал, толпа вновь приходила в возбуждение — создавалось впечатление, что грядет главный номер программы, а до этого было обычное, изрядно уже надоевшее представление. А лысые женщины в масках все кружились и кружились вокруг низкого помоста.

И вдруг из-под стены вышел и остановился на краю площадки еще один человек в балахоне почти красного цвета. Он воздел руки к небу. В одной из них он держал какой-то небольшой предмет. Немедленно воцарилась тишина, продержавшаяся несколько секунд и сменившаяся целым взрывом воплей, — на площадку вытащили и начали укладывать на помост огромную серовато-бурую фигуру.

Что уж они там с ним сделали, Семен разобрать не смог, но в итоге несчастный питекантроп оказался как бы распят на этом алтаре — головой и конечностями он двигать не мог — только телом, да и то совсем немного. Наверное, ему освободили рот, так что, когда палачи отступили, раздался его рев, переходящий в визг и какие-то всхлипывания. Тем не менее даже со своего наблюдательного пункта Семен видел, что плоть его пребывает в восставшем состоянии. Вероятно, вопли пленника послужили сигналом к продолжению представления: зазвучала «музыка», а танцовщицы, извиваясь, двинулись по кругу. Обойдя пару раз вокруг помоста, одна из них покинула строй, влезла наверх и стала пристраиваться…

«Кажется, позиция называется „наездница“, и… сейчас меня стошнит, — подумал Семен. — Ни смотреть на это, ни слушать я не могу…»

Тем не менее он досмотрел и дослушал.

Они прошли через него все. Толпа ликовала. А потом… Потом в игру вступил человек в красном. Семен понял, что за предмет был у него в руке.

Окровавленный комок полетел через ров в толпу. Там немедленно началась давка. Танцовщицы обмазались кровью с ног до головы. Тело сбросили со стены в ров…

— Будьте вы прокляты! — прошептал Семен и оглянулся.

Два невысоких бритоголовых, безбородых воина в леопардовых шкурах смотрели на него. И улыбались. Был еще и третий, но он находился сзади — для троих тропа оказалась слишком узкой.

Тот, что стоял справа и чуть впереди, имел в руке дротик или короткое копье с тонким шиловидным наконечником. Тот, что слева, держал в руках лук и… Нет, он не натягивал тетиву, он ее уже натянул и сейчас будет выстрел. В упор. С четырех метров.

Семен много раз видел, как это бывает: натягивание тетивы, прицеливание и пуск — это не три действия, а, по сути, одно. Вот такое движение руками: р-раз — ксс…

Что-либо делать уже поздно. Чудеса бывают только в сказках.

Только сообразить это Семен не успел. Он вообще ничего не успел — ни обдумать ситуацию, ни принять решение. Может быть, он просто был уже до предела взвинчен кровавым зрелищем — раскачиваться ему было не нужно.

— «НЕТ МЕНЯ!!!» — взрыв, выплеск, судорога…

Как это подействовало, он не узнал. И не узнает никогда. Но стрела просвистела где-то возле левого плеча. Возможно, коснувшись свалявшегося меха рубахи или растрепанных волос.

Он выполнил почти классический уход вниз с замахом — посох был у него в руках. И прыгнул вперед. И еще раз…

Удар посохом — косой рубящий. Новый прыжок — и удар стопой в корпус. Не дробящий — медленный и мощный, в который вкладывается вес летящего вперед тела…

Бой был долгим — секунды три. Семену не надо было никого побеждать, ему нужно было оказаться на тропе. И не получить в спину стрелу…

Он прорвался. И побежал вниз. Брошенный вслед дротик ушел куда-то в кусты.

За эти секунды Семен успел понять многое: эти трое в леопардовых шкурах — женщины. А на обнаженной левой груди одной из них татуировка — птица с человеческой головой, распластавшая крылья.

До своего тайника на каменистом склоне невысокого холма Семен добрался меньше чем за час. Он почти все это время бежал — за ним, кажется, не гнались, но он чувствовал за спиной опасность и не жалел сил. Даже не отдышавшись толком, он начал надевать обвязку арбалетного крюка, потом взгромоздил на плечи свой кожаный рюкзак, пристроил за спиной посох, чтобы освободить руки для арбалета: «Контакт безнадежно провален, надо уходить как можно быстрее и дальше — собак у них нет, так что по следу не пустят…»

Он все-таки решил подняться на вершину холма и осмотреть на прощание пейзаж.

Осмотрел и… начал снимать с себя снаряжение.

Маленькие фигурки вдали. Они почти неразличимы на фоне чуть желтоватой травы. Их немного — штук пятнадцать — двадцать. Они идут цепью. А рядом с ними движутся низкие длинные, еле заметные тени.

Травка зеленеет, солнышко блестит, ветерок веет… Сколько же нужно фантазии, чтобы представить, что это приближается смерть? Приближается медленно и безошибочно. Там идут люди и леопарды — идут за ним, Семеном. Впрочем, кровавые сцены слишком свежи в памяти, и особо напрягаться не надо.

«Господи, ну что, что можно сделать в такой ситуации?! Вспомнить Бушковскую „Пиранью“? И еще тысячу и один сюжет на эту тему? Она извечна и банальна — охота на человека. Любимая всеми игра — всеми, кроме тех, на кого охотятся. Ну что, что я могу? Молить о чуде? Их и так со мной было слишком много, больше рассчитывать не на что. Прятаться, устраивать засады, отстреливаться из арбалета? Изображать Рембо? Наверное, супермены бывают — в кино. А в жизни? Что можно сделать в чистом поле? Я даже не знаю, как работают эти пятнистые кошки — они умеют держать след? Со зверем иногда можно договориться — с диким. А с прирученным? С прикормленным человеческим мясом? Бред, бред… Что можно противопоставить десятку луков на открытой местности? Да и лес здесь, если удастся до него добраться, не многим лучше… Даже если они бьют на полсотни метров — мне хватит. Хватит одной царапины…»

Пока Семен лихорадочно размышлял, расстояние сократилось. Уже возникла опасность, что его заметят. Леопарды идут чуть впереди, но от хозяев не отрываются — они что, на привязи?

И с пронзительной, болезненной ясностью Семен понял, что вариантов только два: принять бой и погибнуть или… бежать. Позорно и постыдно бежать, бросив все — и оружие, и вещи. Ну, разве что оставить посох… Бежать в надежде увеличить дистанцию, оторваться, бежать в надежде что они прекратят преследование — а на что еще надеяться?

Расстаться с арбалетом казалось немыслимым — он был почти уже как часть тела. А с жизнью?

Семен сделал это — только снял тетиву. И побежал.

Он несколько раз оглядывался, стараясь запомнить место, где оставил тайник. А потом увидел на холме желтоватые пятнистые фигурки. Они, несомненно, заметили его, но не ускорили движения. Семен не знал, радоваться этому или наоборот: не очень-то стремятся его поймать, или знают, что никуда он от них не денется? Последнее вероятней…

Увы, Семен, хоть и носил на голове повязку лоурина, бегать, как его «сородичи», не умел. Преследователи, наверное, тоже не были бегунами-марафонцами, а может, у них были иные планы.

Выбирая путь между холмами, Семен сначала придерживался того маршрута, которым сюда прибыл, — все-таки места знакомые. Потом подумал, что не стоит показывать этот путь преследователям, и стал понемногу забирать к востоку. Куда двигаться, он не знал — ни лес, ни скалы ему не помогут. Пробежав километров десять, он перешел на шаг — погони вдали видно не было. Некоторое время. Потом на перегибе далекого склона мелькнула одна фигурка, другая… «Верным путем идут ребята, — мрачно ухмыльнулся Семен. — Или это бабы? А я, похоже, дурак: бежать трусцой — дело энергетически невыгодное — слишком много расходуется сил, а выигрыш по расстоянию незначительный. Придется идти пешком…»

Он давно снял рубаху, спасаясь от перегрева, и нес ее в руках. Это было очень неудобно и, в конце концов, пришлось остановиться и потратить пару минут на то, чтобы привязать ее за спиной.

Высматривать вдали преследователей стало трудно — они уже не прочесывали местность, а шли цепочкой — по его следу. Расстояние если и сокращалось, то медленно — он все еще не мог их пересчитать…

Двигаться он перестал лишь в полной темноте — упал на траву и остался лежать на грани обморока. Несколько последних дней он вел полуголодное существование, а сегодня ел только утром. Он потерял огромное количество жидкости и по пути ни разу не смог как следует напиться. Он лежал, смотрел на звезды и думал, что ни терять сознание, ни спать ему нельзя — он просто может уже не проснуться в этом мире. Впрочем, это лучше, чем если его возьмут живым. Чуть позже он понял, что начинает различать окрестные склоны — всходит луна, и сейчас станет почти светло. «Что ж, пройдемся по холодку», — пошутил он сам над собой и поднялся на ноги. Положил посох на плечи как коромысло, закинул на него руки и побрел вперед.

Он даже и не заметил, когда наступил рассвет — шел в почти бессознательном состоянии. Точнее, сознание бродило по прошлым мирам.

Солнце стало уже ощутимо припекать, когда Семен, минуя невысокий холм, чуть не упал, провалившись ногой в чью-то нору. Это немного отрезвило его, и он стал всматриваться в ту сторону, откуда пришел. Глаза слезились, их приходилось тереть грязными пальцами. Это почти не помогало, но Семен, в конце концов, пришел к выводу, что погони он не видит, хотя местность просматривается далеко. Это, конечно, еще ни о чем не говорит — может, они обходят его или идут наперерез? Впрочем, ему было уже почти все равно — он, покачиваясь, побрел к темнеющему вдали лесу.

Это был, конечно, не настоящий лес — так, редколесье. Он набрал горсть желудей и попытался их есть, перетирая ядра зубами. Попробовал и выплюнул — вкус был противный, а голода он не чувствовал. Здесь встречались звериные тропы, несколько раз кто-то шарахался в кустах, но Семен не обращал внимания — собственная жизнь стала ему почти безразлична, а взять чужую он не мог — слишком слаб и безоружен.

Ближе к вечеру он обнаружил себя стоящим и рассматривающим неряшливую груду прошлогодних листьев и сухих веток, которые кто-то нагреб под корень упавшего дерева. Эта куча явно образовалась не сама — поэтому глаз за нее и зацепился. Семен подошел и стал ворошить ее посохом. Он не ошибся: под мусором лежал полусъеденный труп какого-то животного, вроде косули. «Угу, медведь запрятал мясо, чтобы как следует подтухло. Он свежатину не очень уважает. Впрочем, может, и не медведь, — Семен нагнулся и понюхал воздух. — Кажется, еще не упрело — почти не воняет. Интересно, а есть это можно? Кажется, предки рода человеческого питались именно падалью».

С его стороны это был чисто рассудочный поступок — организм требовал не еды, а покоя, неподвижности. Несвежее мясо вызывало чувство не голода, а отвращения — Семен понял, что проглотить ничего не сможет. Тогда он вырезал кусок мякоти, стараясь, чтобы на нем не было следов чужих зубов, и понес его в руке…

В сумерках он остановился у какого-то ручейка и решил, что здесь он дождется рассвета или умрет, но двигаться дальше не будет. Он напился воды и заставил себя проглотить несколько кусочков мяса. Вскоре его стошнило, но он не сдался и через некоторое время повторил попытку. Ее результатов он не дождался — отключился и пришел в себя лишь на рассвете. Причем разбудило его, похоже, именно чувство голода. Он доел мясо и пожалел, что взял так мало. Он пожалел об этом и стал думать, что ему делать дальше — он один в этом мире. «Где-то там, бесконечно далеко, поселок лоуринов — единственной родни. Но я сам ушел от них — разве с тех пор что-то изменилось? Побежденному незачем жить! Откуда это во мне? Я что, отмороженный средневековый рыцарь?! А вот, поди ж ты… Ладно, в конце концов, задачи и цели не изменились. Если Ветка жива, то она находится у этих уродов-пришельцев. Связаться с ними я не могу — мне их не найти, а моя персона их не интересует. Что делать? Создать еще одну „аномалию творческой активности“? Из чего? И среагируют ли они на это? Зацепка только одна — вот этот поселок, этот дурацкий храм или что там у них. Скорее всего, это один из пунктов влияния (или как его назвать?) — что-то здесь экспериментируют со злаками и, наверное, прививают туземцам вкус к земледельческим обрядам. А они, насколько я помню, весьма и весьма жестоки. Огромные птицы, скорее всего, символ связи с высшими силами — никаких-таких грифов или кондоров в здешней природе, кажется, не водится… При чем тут леопарды, я не могу представить, а вот заклание питекантропов — диких волосатых людей… Что-то в этом есть, что-то такое уже было в той — другой истории… Энкиду и Гильгамеш, Исав и Иаков — один, значит, дитя дикой природы, а другой вроде как культурный и оседлый. Правда, заклания в этих случаях не было, все обходилось более-менее мирно, но противопоставление на лицо — оседлость выигрывает. Кстати, Энкиду в шумерском эпосе приручается именно через женщину — может, это отголосок более древних обрядов? Отголосок… Не отголосок… Пожалуй, я знаю, куда мне идти — кроме них здесь у меня никого нет. И, кажется, скоро придумаю, почти уже придумал, чем займусь в этом мире в ближайшее время. Если дойду…»

И он дошел. Точнее, почти дошел — Эрек и Мери нашли его в нескольких километрах от их жилья. Сказать, что они были рады — не сказать ничего. Остаток пути Эрек нес Семена на руках — как ребенка. И он не возражал — идти сам он уже не мог.

Не возражал он и против того, чтобы глотать пищу, предварительно разжеванную волосатыми друзьями, — по крайней мере, в первые дни…

Осень — это не весна: и в лесу, и в поле еды много. Надо только знать, что есть. А питекантропы к тому же время от времени притаскивали кости с остатками мяса и куски туш, скажем так, не первой свежести. По-видимому, где-то поблизости водились крупные хищники, которые не возражали против изымания у них объедков. В общем, рацион был довольно разнообразный. Семен Николаевич Васильев ни за что бы не поверил, что «белый» человек может употреблять все это в пищу. А Семхон Длинная Лапа — употреблял. И ни разу не заработал даже расстройства желудка. Впрочем, как только он немного окреп, то перешел на самостоятельный выпас и оборудовал кострище в одной из ниш — так, чтобы дым не был виден издалека. Впрочем, он подозревал, что для воительниц в леопардовых шкурах местообитание питекантропов не является секретом.

А потом он принял решение — то, которое уже давно неосознанно болталось где-то на периферии разума. Он принял его и начал торопиться — зима не за горами.

Ему повезло с самого начала — удалось уговорить Эрека и Мери сходить на берег к лодке и принести оставленную там посуду и кожаный мешок с серой. Собственно говоря, заставлять их было не нужно, труднее объяснить, что от них требуется сделать. До самого их возвращения Семен не был уверен, что у него получилось. Но они принесли — именно то, что нужно.

Теперь Семен был занят целыми днями: тренировки с посохом, кормежка и… химия.

Это оказалось даже легче, чем изобрести и изготовить самогон. Но гораздо противнее.

Вещество, которым изобиловала «помойка» питекантропов, не было, конечно, чистой селитрой, но Семен кое-что помнил из курса неорганической химии.

Он, разумеется, увлекся, забыл об осторожности, и первая же проба чуть не оставила его без глаз и лишила бровей, половины бороды и усов. Тем не менее он засмеялся и погрозил кулаком ни в чем не повинному небу: «Ну, ребята, я вам устрою аномалию творческой активности!»