Прайд Саблезуба

Глава 4. Лодка

Он теперь часто бывал тут — сидел на камнях и смотрел на плещущуюся у его ног мутную воду. Или вдаль — на плывущий мусор и день ото дня зеленеющие заросли противоположного берега.

«Вот оно и настало — время зеленой земли, настало… А мне-то что? Зачем?..»

В поселке (или теперь его нужно называть просто стоянкой?) ему было невыносимо: уединиться там негде, приходится быть день и ночь на людях. И не просто так: он должен быть весел, активен, уверен в себе. Стоит ему хоть на час перестать притворяться, и мертвящее уныние начинает расходиться кругом — в глазах людей всплывает почти забытая обреченность, движения замедляются, пропадает интерес к жизни.

Мяса овцебыков хватило на еду, а из шкур удалось построить новые жилища. Весна наступала мучительно медленно, но она все-таки наступила. Появились перелетные птицы, в залитой талой водой степи стали встречаться бизоны, олени и лошади, иногда на горизонте угадывались фигурки пасущихся мамонтов. Великая тундростепь сопротивлялась смерти: на массовую гибель животных зимой она ответила вспышкой рождаемости — в полтора-два раза больше обычного. Охотники осваивали новые приемы — долгие засады на перемычках между озерами. Все чаще на стоянке появлялось свежее мясо. Черный Бизон по наущению Семена заставлял все излишки вялить впрок. Пока не появились мухи, это было нетрудно, а на теплое время была начата постройка большого вигвама-коптильни. Правда, на его покрышку пока не хватало шкур, но основное дело было сделано — люди поняли значение долговременных запасов, смысл того, что по-научному называется «отсроченное потребление».

В общем жизнь налаживалась. Даже новый вождь лоуринов свыкся со своей ролью — переизбрать его никто и не подумал. Люди старались поскорее забыть ужасы зимы, и Семен, который становился день ото дня мрачнее, только мешал им в этом. На него, конечно, можно было просто не обращать внимания, но очень многие оказались в психологической зависимости от него — слишком долго ему пришлось делиться с ними своей жизненной силой, на себе самом показывать, что жизнь стоит того, чтобы за нее бороться. Теперь все кончилось — в том смысле, что и силы душевные у него иссякли и нужда в них у общества отпала. Сам же он, как оказалось, чужой поддержкой воспользоваться не может — ну, не помогает она ему.

К тому же возникла старая проблема: при его тихоходности, при неумении пользоваться луком на обычной охоте от Семена мало толку — если только перетаскивать добычу. Но этим и без него есть кому заниматься. И Семен стал ходить к реке.

Возле берега плавала коряга. Точнее, это был кривой ствол дерева, росшего, наверное, на склоне или обрыве, который в конце концов подмыло, и мучения дерева на этом закончились. Семен зачем-то выловил трехметровую кривулину, положил на берег и стал ее рассматривать. Похоже, это была лиственница с обломанными ветками. «Эк тебя жизнь-то покорежила, — думал Семен. — Ну, прямо как меня. Получается, что тебе трижды пришлось менять направление роста. И все это чтобы тянуться вверх. Чтобы потом свалиться в воду и плыть вместе с другим хламом. Что-то ты мне напоминаешь своими изгибами, какую-то ассоциацию вызываешь… Ах, да — киль лодки. Мне бы такую! И уплыть отсюда ко всем чертям… Уплыть… Уплыть… А куда и зачем?»

Собственно говоря, мысль о водном путешествии возникла у Семена не впервые. Но… И не просто «но», а целых три. Во-первых: куда и зачем плыть? Он же смотрел карту, пока перемещался в «летающей тарелке». То, что здесь называют Большой рекой, впадает в действительно большую реку, текущую непосредственно к морю через бескрайние приморские низменности. Сравнивая местную географию с географией родного мира, Семен подозревал, что все эти приморские равнины, окаймляющие континент, к началу неолита будут благополучно затоплены и станут тем, что специалисты называют «шельф». Делать там решительно нечего. Во-вторых, на чем плыть? До нормального леса в таких условиях не добраться. Насобирать по берегам приличных бревен, конечно, не удастся, а вылавливать то, что плывет, — дело безнадежное. И в-третьих… «Просто ничего не хочется. Ветки нет, и все как-то потеряло смысл. Пока шла отчаянная борьба за выживание, было еще ничего, а теперь… Может, ее уже и в живых-то нет? Или наоборот, ей там очень хорошо? Она и думать забыла о дикаре по имени Семхон? Нет, не может такого быть… И ребенок…» При мысли о том, что его ребенок так и не родится, а если родится, то он его никогда не увидит, Семену хотелось нырнуть вот в эту грязную, холодную воду и больше не выныривать.

«Смешно даже, — думал Семен, — ведь лет в 18—20 мысль о возможном отцовстве повергала меня в ужас. Она ассоциировалась с окончательной и полной потерей свободы. А теперь кое у кого из сверстников дети уже школу заканчивают, а у меня…»

То ли вид кривого деревца, олицетворяющего безнадежность борьбы, то ли новая порция воспоминаний, то ли вид оживающей природы, то ли все, вместе взятое, вдруг проломили барьер многодневного отупения и апатии. Захотелось куда-то бежать, кричать, драться…

Только бежать было некуда, драться не с кем, а ярость требовала выхода. Она его требовала очень сильно, и Семен, подхватив неразлучный посох, начал «работать». Он прыгал, поворачивался, уклонялся, делал перехваты, резко менял угол атаки и бил, бил, бил невидимого противника. Или противников. Тело покрылось потом, мышцы налились силой, а тяжелый посох вдруг сделался послушным — как когда-то. Воображаемый же противник становился все более реальным…

— Да, — сказал Семен, останавливаясь и переводя дыхание. — Да, длиннолицые бледные ребята из межпланетной цивилизации! Умные, вежливые, знающие все наперед и не делающие ошибок! Я для вас досадная случайность, червячок, попавший под асфальтовый каток истории. Да! Вы погубили и еще погубите сотни тысяч, а то и миллионы людей, и никто не предъявит вам счет — вы не оставляете следов. Но одну ошибку вы все-таки допустили — забрали у меня самое ценное, но оставили в живых. И оставили мне надежду. Нет, не на возвращение женщины — не такой я дурак. Вы оставили мне надежду на месть. И ради этого жить стоит — проломить хоть один инопланетный череп — ух!!!

Семен выбрал не слишком крутой спуск, разделся, плюхнулся в воду и тут же выскочил на берег — ледяная вода обожгла разгоряченное тело. Несколько минут он стоял, размазывая грязь по коже и, как только немного согрелся, с ревом вновь ринулся в воду. На сей раз холодовый «ожог» был уже не таким болезненным.

Потом он сидел на свернутой комом рубахе, обсыхал и смотрел вдаль. Приступ бешенства и купание как бы стряхнули с мозгов вязкую серую пелену, мысли стали четкими и ясными.

«Давно бы так, — облегченно вздохнул Семен. — Это кривая листвяшка так на меня повлияла. Спасибо тебе, деревце, плыви дальше — ты сделало свое дело! — Он собрался спихнуть в воду кривой стволик и вдруг замер: — А ведь что-то ты на меня еще навеяло, а? Что-то вполне безумное и важное. Ну?! Да: киль. Лодка.

Бред? Безусловно. Но не бредовее многого в этом мире. Спокойно, Сема, спокойно. Сядь и думай — от общего к частному и наоборот. Ну-ка, сформулируй, чего ты хочешь сейчас от жизни? Только без фантазий: чем бы ты хотел заниматься, чтобы жизнь не казалась напрасной? Ответ: хочу вернуть Ветку. Или узнать о ее судьбе. И судьбе ребенка. Или отомстить. И тогда можно умереть спокойно. А что, на судьбу людей, копошащихся вон там, на стоянке, тебе уже наплевать? Нет, но теперь они уже смогут обойтись без меня. Среди них есть и мастера, и мудрецы, и потенциальные лидеры. Сейчас я их подавляю, сам не желая этого. Они смотрят на меня, ждут от меня решений и приказов. Это удобно, это комфортно, ради этого можно терпеть даже произвол начальника. Только я (что ж перед собой-то лицемерить?!) плохо подхожу для этой роли: сладости власти не чувствую, а ответственность плющит меня в лепешку. Я же не вечен — они должны и могут приспособиться жить в новых условиях без меня.

Ладно, уговорил, — сказал он самому себе, — можешь сматываться. Только сначала реши — куда? Точнее, решить-то ты почти решил, теперь сформулируй.

Там — на их базе — этот самый Нит-Потим говорил, что в сферу их интересов входят районы субтропиков и тропиков. Это правильно — именно там в моем мире и возникли самые древние очаги земледелия и цивилизации. Инопланетный след ведет туда. Один. А еще?

Что там сказано в Первой книге Моисеевой, которая называется Бытие, о том, что творилось перед потопом? Нет, дословно не вспомнить, но, кажется, среди прочего речь шла о том, что сыны Божии (кто такие и откуда взялись, не говорится) стали брать в жены дочерей человеческих (интересно, а браки они регистрировали?). Причем отмечено, что брали „кто какую избрал“. Это в древности, наверное, была исключительно божественная привилегия — остальные брали что дадут. Пожалуй, это можно считать вторым следом — текст Библии формировался как раз в том регионе.

А еще… Что-то же было еще — уже не из Библии… Птицы! Ну, конечно же, птицы! Гигантские! Настенная роспись в святилищах одного из древнейших городов планеты — Чатал-Гуюка (или Хююка?)! Причем это поселение начало формироваться еще до появления настоящего земледелия — там сначала собиратели жили. Так-так, — погладил себя по волосам Семен, — а котелок-то еще варит! Вот и третий след! Как же я раньше-то не проассоциировал тех птичек с этими, а? Понятно, конечно, что это все легенды и мифы, но на чем-то же они основываются! Может быть, я и живу в мифическом времени — у первоистоков, так сказать?

Истоков… Истоков… У первоистоков. Исток — это место, откуда что-нибудь истекает. Информация, звуки, вода. Например, ручей. Или река. Река…»

Семен закрыл глаза и попытался представить объемную карту этой части континента — спасибо тем ребятам, что дали поиграться с голографом. Запоминать изображения местности Семен научился еще в том — родном мире, и вот, поди ж ты, пригодился профессиональный геологический навык. Плохо только, что человеческие мозги работают по иному принципу, чем компьютер. Последний не может создавать новую информацию, а вот мозг человеческий — может. Особенно, если его хозяину этого очень хочется. Семен это понимал и довольно долго мучился, пытаясь понять, действительно ли он видел изображение длиннющего правого притока Реки, который рассекает горный массив довольно широкой долиной и тянется далеко на юг. Он там вытекает из крохотного озера, из которого берет начало еще одна речка (почти ручей), которая течет уже не к северу, а к югу — это уже система водосбора большого внутриконтинентального моря, отдаленно напоминающего Средиземное.

«Если все так и было на карте, если это не собственное мое воображение работает, то — класс! Примерно так, наверное, должен сказать самоубийца, увидев подходящий небоскреб. Всего какая-то жалкая тысчонка километров, и можно начинать ловить инопланетян за хвосты. Или лучше сеть для них сплести? Сволочи…

Ладно, пусть я маньяк-самоубийца, но маньяки могут действовать очень целенаправленно и логично (со своей точки зрения, конечно). Значит, нужно не мысью (то есть белкой) по древу скакать, а придумывать, как надежнее самоубиться. У меня же неспроста речки в мозгу возникли. Я же старый профессиональный сплавщик — специалист по перевозке грузов по горным рекам на надувных лодках. Вот мне речки в голову и лезут. А они тут не горные, текут не в ту сторону, на дворе великий потоп, и никаких лодок нет и в помине.

А сделать? И вот эта кривая листвяшка будет играть роль киля — основы, так сказать. Да-а, Сема, это примерно как если бы оголодавший холостяк залез в свой пустой холодильник, нашел там засохшую морковку и решил сварить плов. Морковь, вообще-то, для этого блюда нужна, но она в нем не главная, без нее даже и обойтись можно, а вот без мяса и риса — никак.

Ладно, давай по порядку: нужно плавсредство, которым, в отличие от плота, можно управлять, на котором можно двигаться против течения, — лодка. Самая древняя, самая изначальная лодка — это долбленка. На таких плавали тысячи лет — чуть ли не с конца палеолита. Строится элементарно: берешь дерево, берешь топор… М-да-а… А ведь князья русские плавали из Киева в Константинополь именно на долбленках — греки их моноксилами называли. Это же совсем недалеко — по Днепру меньше тысячи километров и по Черному морю примерно столько же, если, конечно, идти вдоль берега, а напрямик и того ближе. Интересно, как должна выглядеть лодка-долбленка из цельного ствола, способная взять на борт хотя бы десяток воинов со снаряжением и запасом продовольствия? При этом ее нужно посуху перетаскивать через пороги, а потом идти по морю, где, вообще-то, волны и ветер. А эти наши рашен-викинги еще и паруса на них ставили! Что-то тут не сходится, что-то не вяжется: или в Поднепровье в те времена деревья росли не чета нашим? Вроде баобабов, только прямоствольные? Нет, конечно. Скорее всего, русские лодьи были дощатые, вроде тех же драккаров, ну, может, поменьше размерами. Впрочем, Бог с ними — здесь-то ни деревьев толстых, ни досок нет. Хотя совсем от такой идеи отказываться не стоит — вдруг завтра приплывет подходящее бревно, и можно будет подумать, как его обработать… без топора.

Тогда что? Каркасная лодка — с килем, шпангоутами… Шпангоуты — это, кажется, что-то вроде ребер. Там еще много всяких названий, только я, кроме палубы и мачты, ничего не помню, потому что никогда не интересовался кораблестроением, а в книжках соответствующие места пропускал. Ладно, дело, в конце концов, не в названиях. Что мы имеем в составе тех богатств, которые выработало человечество? Пирога, байдарка, каноэ… Вот каноэ — самое то! Его все видели в фильмах про индейцев, а у Лонгфелло в „Гайавате“ даже технология изготовления описана. Беда только в том, что делается оно из бересты. Но не из той, которую сдирают для растопки, а вместе с нижним слоем, толщиной в добрых полсантиметра. Гайавата эту бересту отделял деревянными клиньями, раздевая ствол „до мяса“. В детстве я видел в музее такое каноэ — замечательная лодка, ее, наверное, таскать на голове в одиночку можно, но… Обшивка смонтирована из крупных кусков этой самой коры, которые сшиты тонкими кожаными ремешками и промазаны не то смолой, не то жиром. В общем, это произведение первобытного кораблестроения вызывает восхищение, но уж никак не желание повторить таковое. Одних только дырок надо навертеть в коре несколько тысяч (прокалывать нельзя — край раскрошится!). Кроме того, березовая кора имеет свойство сворачиваться в рулон со страшной силой, и никакая размочка не позволяет ее распрямить. Впрочем, какие-то способы, наверное, есть (писали же на ней грамоты!), просто я их не знаю. В общем, этот вариант тоже не стоит сбрасывать со счетов, но как рабочий он не проходит — нет бересты. А на „нет“, как говорится, и суда нет.

Что остается? Пирога? Что-то про нее ничего внятного не вспоминается. Наверное, это название собирательное, которым европейцы обозначили туземные лодки разных конструкций. А еще — байдара или байдарка… Это, кажется, изначально не спортивное, а малое промысловое судно северных народов. Оно вроде как непотопляемое, поскольку в него вода не заливается — обшивка цельная и замыкается-затягивается на поясе у гребца. Интересно, конечно, но, пожалуй, слишком круто — в том смысле, что сложно. Надо, наверное, придумать какой-нибудь гибрид, исходя из подручных материалов. То есть жесткий каркас, обтянутый чьей-нибудь шкурой. Вот киль, вроде как, уже имеется. Нужны эти самые ребра-шпангоуты… И придумать, как их крепить… Ну как? Вырезать пазы и приматывать ремешками — а что еще можно предложить? Только работы тут не на день. И, пожалуй, не на неделю. Интересно, хватит на это моего творческого порыва? На арбалет — хватило, на глиняную посуду — хватило, может, и на лодку хватит?»

К немалому удивлению Семена процесс судостроения пошел. А может быть, это занятие просто давало ему долгожданную возможность находиться в стороне от коллектива. На стоянку он приходил только ночевать. Прямо с утра, наскоро перекусив из общего котла, он отправлялся на берег, где мог без помех предаваться грезам, размышлениям и воспоминаниям. Между делом он отыскивал в доступных кустах или среди плавника подходящие палки, обстругивал их, пытался крепить к основе. Он никуда не торопился, не считал дни, не пытался пропускать мелкие операции для экономии сил и времени. Собирал палки, гнул, стругал их остатками совсем уже стесанного лезвия, обматывал ремешками, вязал узлы…

Работа первых нескольких дней наполовину пошла насмарку — однажды утром он обнаружил, что часть вязки исчезла. Семен почти не расстроился, а лишь удивился, что этого не произошло раньше: какие-то грызуны распробовали вкус кожаных ремешков и в одну ночь уничтожили все, до чего смогли добраться. «Ну, конечно, — усмехнулся Семен, — так мне, дураку, и надо». Пришлось изобретать хитрую конструкцию из треног, чтобы подвесить будущий каркас над землей. Получилось.

Еле заметная бледно-зеленая дымка, которой были подернуты кусты, превратилась в полноценную плотную листву, когда Семен с удивлением заметил, что каркас (или остов?) корабля практически готов. Чуть больше трех метров длиной, был он довольно корявым, немного асимметричным и отдаленно напоминал грудную клетку какого-то диковинного животного. «И что теперь? — озадачился Семен. — Надо обшивку как-то делать. А из чего? Из шкуры, конечно…» Он уселся перед своим творением и погрузился в размышления. Когда же он из этих размышлений вынырнул (так ничего и не придумав), то обнаружил, что метрах в десяти сидят и смотрят на него «его» люди: Бизон, Кижуч, Медведь, Перо Ястреба и еще кто-то.

Надо сказать, что все свои манипуляции Семен производил на виду — примерно в километре от поселка. Тем не менее народ, чувствуя его состояние, вопросов ему не задавал и близко не подходил. Наоборот, район работ сделался как бы запретным, и туда забредала лишь малышня, которая иногда подолгу наблюдала, как играется взрослый седой дядя. Они молча ковыряли в носах или грызли грязные ногти, а потом отправлялись домой делиться впечатлениями. И вот…

Они смотрели на него и молчали. Семен подумал, что, если он не обратит на них внимания и будет дальше работать, они просто встанут и уйдут.

— Ладно, — махнул он рукой. — Чего уж там… Не думайте, что я лишился разума. Просто тяжело мне без… Ветки.

— Возьми другую женщину.

— Не хочу. Давайте не будем об этом, ладно?

Помолчали. Потом Медведь спросил:

— Что это?

— Ну… — замялся Семен. — Пытаюсь сделать лодку. Это такое большое как бы корыто — кожаное. Если получится, в нем можно будет плавать по воде. Люди будущего так делают.

Вновь молчание. Семен не выдержал чужих взглядов:

— Нет тут никакой тайны, я честно все скажу! Если я смогу обтянуть эту штуку шкурами так, что внутрь ее не будет затекать вода, то получится лодка. На ней можно плавать как хочешь — независимо от того, куда течет вода. Хочу плыть вниз по реке. Там — далеко — в нее справа впадает другая река. По ней я буду плыть вверх, в смысле — против воды, сколько смогу. А там посмотрим.

— Зачем?

— Хочу увидеть другие края, другую землю. Посмотреть, как там живут люди.

— Там есть люди?!

— Конечно, есть. Вы же сами пришли откуда-то оттуда, правда?

— Это было очень, очень давно.

— Да, я знаю. Хочу посмотреть, как сейчас там — на юге, за горами. Здесь теперь будет трудно жить, может, есть смысл переселиться туда?

— Нет, Семхон, — качнул плешивой головой Кижуч, — это тебя какие-то злые духи мучают. Лечить тебя, сам понимаешь, здесь некому, да с твоими духами ни один шаман и не справится, наверное. Так что ты уж сам как-нибудь… Если тебе, чтобы выздороветь, надо куда-то плыть — плыви. Только объясни бабам, как эту штуку шкурами обшить, — они же никогда такого не делали.

— Объясню, — сказал Семен и почти обрадовался: самому ему возиться с обшивкой пришлось бы до осени.

Все опять надолго замолчали. И вновь Семен не выдержал чужых взглядов:

— Ну, говори, Бизон! Ты же хочешь что-то сказать, да?

— Хочу. Возьми меня с собой, Семхон.

— И меня, — робко попросил Перо Ястреба.

— Цыц, молодежь! — рыкнул на них Медведь. — Ваши туши никакое кожаное корыто не выдержит. И плавать вы не умеете! А, Семхон? Ежели по дороге хьюгги встретятся — скальпов поснимаем от души! А, Семхон?

— А что, можно же второе корыто сделать! — не сдавался Перо.

Завязался спор. Семен в нем не участвовал. Он пытался сглотнуть ком в горле: «Что я для них? Кто я им? Зачем они…» Наконец справился, задышал, прокашлялся. И сказал робко и тихо:

— Погодите вы, люди племени лоуринов… Погодите, не надо так… Не надо… Я… Я люблю вас, мне без вас будет очень плохо… Но… Но я пойду один. Это мои демоны, моя боль, моя борьба. Делиться нужно хорошим, а плохим-то зачем? А вы… Вы нужны здесь. Я не прощу себе, если из-за меня кто-то из вас погибнет — покинет Средний мир раньше времени. Не прощу… Так что не надо… Я вернусь. Вернусь, потому что вы мой род, мое племя.

Помолчали. Потом Бизон сказал:

— Мы верим. Женщины сошьют тебе запасную одежду и обувь. Сколько малых дротиков ты хочешь взять в путь?

— Пять штук есть… Хорошо бы еще пять. А еще крючки, гарпун, леска…

— Что такое «леска»?

— Я все объясню, Бизон, все… Это вам тоже пригодится. Спасибо тебе… — Он хотел еще что-то сказать, но не смог, потому что с пронзительной ясностью вдруг понял, что действительно скоро покинет этих людей. Покинет и немедленно пожалеет об этом — до зубовного скрежета. Но иначе он поступить не может. Не может, потому что побежденному жить незачем.

Потом они ушли. Кижуч задержался, сделав вид, что у него разболелось колено и ему трудно встать. Семен подошел и протянул руку, предлагая помощь. Вообще-то это было нарушением традиционных отношений между мужчинами племени, но к Семеновым причудам здесь почти привыкли (как он думал). Тем не менее старейшина благополучно поднялся сам. Прикинув, далеко ли отошли остальные, он проговорил шепотом:

— Ты вот что, Семхон… Такое дело… Мы давно хотели тебе сказать, а теперь оказалось, что ты уходишь. Ну, пока еще здесь… Детей совсем мало осталось, мало совсем. Понятно, что тебе сейчас не до этого, но… Ты бы не отказывался от баб, Семхон, а? Ну, сколько сможешь… Твои сильные должны получиться, а?

— Я постараюсь, — вздохнул Семен. — Дети нужны…

И работа закипела. Семен смотрел на все это и думал, что, наверное, никогда не сможет до конца понять своих «сородичей». Ведь от силы год прошел, как он появился в этом мире… Люди выжили чудом, лишились почти всего, кое-как пытаются наладить жизнь — и вот все бросили и дружно собирают в дорогу Семхона Длинную Лапу. Никто ведь им не приказывал, просто «уважаемые люди» выразили пожелание, что хорошо бы… С точки зрения нормального человека, было бы логичнее, если бы они, наоборот, утратили к нему интерес, перестали бы замечать: пользы больше не принесет и, скорее всего, уже не вернется. А вот поди ж ты!

Обшивка для лодки была изготовлена за несколько дней. На нее пошли шкуры все тех же несчастных овцебыков, с которых была удалена (почти) шерсть. Что уж там с ней делали женщины, трудно даже представить, но работали они целыми днями, предоставив мужчинам питаться «всухомятку». Изделие было сшито из четырех кусков довольно плотным внутренним швом, по форме повторяло каркас, но было, конечно, несколько больше, — как снять точные размеры с предмета такой сложной формы, Семен так и не придумал. Как соединить в одно неделимое целое каркас и обшивку, он тоже представлял довольно смутно. Тут уж пришлось думать не столько головой, сколько руками.

Обшивка должна быть натянутой. Ребра каркаса все равно, конечно, будут выпячиваться и тормозить движение, но тянуть надо — иначе это будет полный разврат. А как? Пришить изнутри петли и последовательно притянуть за них шкуру к шпангоутам и продольным ребрам жесткости? Это, наверное, технически правильно, но конструкцию начнет перекашивать во все стороны, и, самое главное, любое пришивание — это новые сквозные дырки, которые придется чем-то заделывать. В общем, Семен решил пойти по самому простому и безопасному для материала пути — попросил пришить десятка три петель по верхнему краю. Пока это делалось, он спешно плел «в косичку» кожаные веревки из тонких полосок шкуры.

Обшивку он разложил на траве. Сверху водрузил каркас килем вниз и начал процесс совмещения одного с другим. Он продолжался несколько дней. Подняв кожаные борта, Семен продевал в петли ремни и стягивал их через верх крест накрест, стараясь делать так, чтобы не было складок. Верхний обвод был выполнен из связанных друг с другом палок толщиной 4—5 сантиметров. В горизонтальной плоскости он опирался на две распорки — Семен наивно полагал, что этого будет достаточно. Как только он начал натягивать обшивку, немедленно выяснилось, что таких распорок нужно не две, а четыре, шесть, десять… А лучше вообще сделать сплошную палубу. В общем — кошмар!

Ситуация получилась до боли знакомой — из далеких, казалось бы, времен «робинзонады»: последнее вроде бы усилие, простая и понятная операция — и на тебе! Хоть все сначала начинай! Пришлось устроить перерыв, заняться медитацией и внушать себе, что никаких соцобязательств по объемам и срокам у него нет, что производственные планы изобретут здесь только через тысячи лет, а утверждение, что время и силы нужно экономить, может вызвать только недоумение: тебе результат нужен или экономия?!

Обшивку Семен в конце концов натянул. Получилось почти без складок — по крайней мере, в передней части корпуса. Спускать на воду это сооружение он не решился по простой причине — даже если эта конструкция и не перевернется сразу, то влезть в нее все равно невозможно, потому что весь верх представляет собой сплошное переплетение ремней и распорок. Что делать?

Решение, конечно, нашлось, но оно было довольно рискованным: вот в таком натянутом положении нужно крепить верхний край обшивки непосредственно к верхнему обводу. А потом убирать стягивающие ремни. Может, тогда и часть распорок не понадобится? Или вся конструкция окончательно скособочится и превратится в ничто? Как же хорошо, что братья-лоурины смотрят на все это молча, вопросов не задают и пояснений не требуют! Долго Семен колебался, прежде чем прорезать первую дырку в обшивке…

Оказалось — ничего страшного. Даже большинство распорок удалось снять почти без ущерба для прочности. В результате всех этих манипуляций сооружение сделалось действительно похожим на лодку! Правда, корыто оно напоминало все-таки больше.

Искушение было велико, но у Семена хватило ума не начать немедленно ходовые испытания. Была, конечно, слабая надежда, что в воде шкура размокнет и швы будут течь… м-м-м… скажем так, несильно. Однако перебдеть, как известно, лучше, чем недобдеть, и он притормозил: нужен герметик.

«Делов-то, — ухмыльнулся Семен. — Сбегать в магазин и купить десяток тюбиков силикона. Дорогой он, правда. Ну, и пистолет, конечно. Впрочем, суда, кажется, не силиконом мазали. А чем — смолой, дегтем? Еще было какое-то вещество под названием „ворвань“ — это из жира морских зверей делали, если не путаю. Впрочем, сие не важно, поскольку ничего у меня нет, кроме звериного жира, да и то мало. И что, прямо так и мазать, да? Что-то как-то… Скорее всего, жир должен быть перетопленным, и, наверное, нужен какой-нибудь наполнитель. Какой? Тонкий, конечно, вроде глины. В общем, топленый жир с глиной. Хоть убей, не припомню, чтобы кто-то когда-то так делал, но противопоказаний не вижу, да и других вариантов, признаться, тоже. Вот только температура кипения у жира значительно выше, чем у воды, — лишь бы моя посуда выдержала. Да и котел потом отмывать замучаешься — Ветки-то… А вот об этом не надо! — остановил он сам себя. — Лучше работай, Сема!»

Глину пришлось сушить, а потом растирать в пудру между двух плоских камней. Широкая глиняная миска нагрев выдержала, но сало на ней шипело, плевалось и брызгалось. Когда же процесс, казалось, наладился, Семен сунул в огонь лишнюю палочку, появилось пламя, хлестнуло через бортик и содержимое «сковороды» благополучно вспыхнуло. Те, кому приходилось жарить что-нибудь в сковородке на костре, знают, как это бывает. Ну, а тем, кому не приходилось, пробовать не рекомендуется — чревато. Чревато, даже если у сковородки есть ручка, за которую ее можно схватить, рискуя здоровьем, и забросить в речку вместе со всем содержимым. В данном же случае у посудины отсутствовал даже намек на ручку. Немного облегчило ситуацию то обстоятельство, что действо производилось на открытом воздухе, а не в помещении. И, самое главное, без свидетелей! Так что позора Семен избежал и даже обошелся почти без ожогов.

В общем, «замазки» он наготовил с запасом — почти целый горшок. Сухие швы он щедро промазал изнутри и снаружи. После впитывания жира в кожу и «подсыхания» субстанция не потрескалась и даже приобрела некоторую твердость. Это вдохновило Семена на небольшое усовершенствование судна, граничащее с излишеством: снаружи вдоль киля он приклеил горячей «замазкой» несколько кусков старых шкур, сформировав полосу шириной сантиметров 70. Он надеялся, что это может послужить некоторой защитой днища от вредоносных механических воздействий. Наученный опытом прежних неудач, Семен долго думал, что еще нужно сделать перед спуском бригантины на воду. И ничего не придумал, кроме как растопить еще одну порцию сала и промазать им всю обшивку изнутри и снаружи — вот теперь все!

И каркас, и обшивку порознь Семен вполне мог сам переносить с места на место, а вот соединенные вместе они оказались неподъемными. Тем не менее помощь Семен звать не стал, благо до воды было близко. Он удалил с пути коряги и особо острые камни, убрал подпорки, опустив судно на грунт. Потом перевернул килем вниз и под изумленными взглядами полудюжины чумазых детишек стал пихать лодку к воде. Это оказалось неудобно — лучше взяться за нос, приподнять и тянуть на себя, пятясь задом. Пару раз он чуть не упал, но в целом все прошло благополучно.

«Если бы у меня и было шампанское, то я его бить о борт не стал бы!» — подумал Семен и спихнул лодку на воду.

Зрители радостно завизжали, судно качнулось вправо, влево, как бы в поисках наиболее удобной позы. Потом успокоилось и с креном градусов в сорок на левый борт стало тихо удаляться от берега.

— Так, — сказал Семен, — могло быть гор-р-раздо хуже. Кажется, это явление называется «дифферент». Или не это? Вот ведь интересно: сотни километров проплыл на своем веку, а терминологией не владею. Знаю только, что такое ватерлиния и балласт. Ну, первая, наверное, мне не нужна, а без второго, кажется, не обойтись.

Проблему балласта Семен решал почти целый день. Сначала он попробовал использовать для этой цели плоские окатанные камни. Укладывать, перемещать и вынимать их было удобно, но он вовремя сообразил, что обшивка днища мягкая, и если внутри она будет подперта чем-то твердым, то любое столкновение с корягой или камнем стопроцентно обеспечит пробоину. «Тогда что, песок? В общем-то он, конечно, и мягкий, и тяжелый, но… как-то с ним неприятно. Внутрь вода попадет неизбежно, песок будет мокрым, будет все облепливать и всюду набиваться. Насыпать-то недолго, а вот избавиться потом — целая история. Нет, нужно что-то среднее…» В конце концов нужный материал он подобрал — засыпал дно чем-то вроде дресвы или мелкой гальки, размером примерно с ноготь. Правда, сколько он ни старался, все равно получалось, что либо киль где-то сбоку, либо левый борт ниже правого на несколько сантиметров. «Ну, ладно, — смирился Семен. — Мне же не в регате участвовать. Я же „в гости к Богу“ собрался, а туда, как верно заметил Владимир Семенович, не бывает опозданий».

История с веслами была знакома Семену со времен путешествий на плоту. Думать о них он начал сразу, как только приступил к судостроительству. В принципе, он умел грести и одним веслом, но резонно полагал, что таким способом гнать вперед кособокое кожаное корыто будет крайне неудобно. Итогом его поисков и размышлений стали два «гребка» с полутораметровыми деревянными ручками и лопастями из оленьих лопаток, а также длинное непарное весло с узкой лопастью, выполненное целиком из дерева. Короткие весла предполагалось просовывать в кожаные уключины-петли на бортах, где они будут свободно болтаться. Для гребли это, конечно, неудобно, но для Семена привычно — на сплаве, как правило, весла в уключинах не крепят. Вот, собственно, и вся оснастка. Ах да, еще две плетеных кожаных веревки по 4—5 метров: к одной привязать камень в качестве якоря, ну а вторая будет играть роль швартова. Осталось только научиться на этом сооружении плавать, то есть двигаться в нужном направлении с мало-мальски приличной скоростью и причаливать туда, куда нужно, а не туда, куда получится. Освоение маневрирования заняло не один день, и к тому времени, когда Семен стал чувствовать себя на воде достаточно уверенно, он с немалым удивлением обнаружил, что в районе его судостроительной мастерской начал формироваться каркас еще одной лодки. Оказывается, молодежь лоуринов не зря столь пристально наблюдала за его работой. Теперь парни, освобожденные почему-то от тренировок, скрупулезно повторяли его операции, и, надо сказать, получалось у них значительно лучше, чем у первостроителя. «Что ж, — подумал Семен, глядя на них, — скоро у лоуринов будет свой флот. И это правильно!»

«Все возвращается на круги своя, — размышлял Семен, разглядывая жалкую кучку снаряжения. — Но какой прогресс! Там, в освоенном и населенном мире, мне, старому таежнику, потребовалась бы целая груда барахла, а здесь… Впрочем, там надо было работать, а все остальное — нагрузка и факультатив. Вообще-то, по правилам приключенческого жанра отправляться в такое путешествие нужно во главе ватаги головорезов и, значит, крушить встречных врагов. Или хотя бы с Атосом, Портосом и Арамисом. Интересно, как выглядели бы литературные мушкетеры, если бы им пришлось, скажем, месяц-полтора сплавляться по горно-таежной реке? Каждый день одно и то же, и никаких врагов, никаких сражений и драк, разве только между собой. Здешние ребята, пожалуй, понадежнее будут.

Несмотря на скудость снаряжения, лодка оказалась почти полной. Семен загрузил туда целую оленью шкуру (подстилка и одеяло), полотно обезволошенной и прилично выделанной кожи, сшитое в виде конуса (готовая покрышка для маленького вигвама), запасную рубаху, штанины, две пары запасных мокасин и мешок с сушеным мясом (гадость ужасная!). Свою давнюю задумку — сеть — он так и не сплел, зато обзавелся чем-то вроде лески или шпагата десятиметровой длины из нитей сухожилий. Несколько костяных крючков, небольшой гарпун, которым он не умел пользоваться, пара горшков и столько же мисок обещали прямо-таки роскошную жизнь — во всяком случае, по сравнению с той, которую он вел сразу по прибытии в этот мир. Ну и, конечно, арбалет — как же без него?! Правда, выяснилось, что, находясь в лодке, зарядить его весьма затруднительно. Во всяком случае, первая попытка закончилась переворотом. Постепенно он, конечно, приспособился натягивать тетиву, раскорячившись между бортами, но дело это оказалось опасным и сложным — лучше им заниматься на берегу или, по крайней мере, встав на якорь.