Прайд Саблезуба

Глава 10. Атака

На сей раз Семен прошел по знакомому маршруту почти вдвое быстрее — задерживался только, если встречал уж очень обильную плантацию ягод или орехов. Груза у него было мало, и он был удобным — мешок весом килограммов пятнадцать. Без арбалета он чувствовал себя беспомощным и голым — животные словно понимали его безоружность и спокойно подпускали чуть ли не на бросок камня. Камни Семен в них не бросал. Зато двигаться без тяжелого неуклюжего агрегата было значительно легче. Старая шкура, которую питекантропы притащили с берега, почти вся ушла на изготовление рюкзака и обуви. Те клочья, которые приносили Эрек и Мери вместе с тухлятиной, Семен использовал для других целей. Осень была в разгаре, а может быть, и близилась к концу, так что по ночам было довольно холодно. Он, конечно, это предвидел, но самое большее, что смог сделать — сплести грубую циновку из высушенных и размочаленных стеблей крапивы. Спать под ней было, конечно, лучше, чем в одной наполовину лысой уже меховой рубахе, но до комфорта весьма и весьма далеко. Впрочем, Семен к нему и не стремился — спал не более четырех часов в сутки, а все остальное время старался двигаться.

Погода была прекрасной — наверное, на Руси именно такую пору называют «бабьим летом». Правда, там всем хорошо известно, чем она кончится, а что будет здесь, можно лишь предполагать. Судя по характеру растительности, вряд ли раньше здесь были долгие суровые зимы, однако теперь этот мир изменился. Пока же было красиво: подобное пестроцветье листьев дубов, кленов, буков, осин и берез Семен раньше наблюдал лишь в городских парках.

Только ему было не до красот природы. Он сделал свою ставку в безнадежной игре, он не надеялся на выигрыш, но не желал отказываться. Его заплечный мешок был набит тугими кульками из обрывков шкур, вывернутых мехом внутрь. А еще там были короткие трубки из высохших полых стеблей какого-то растения, трут, камни для добывания огня и килограмма полтора очищенных орехов и мучнистых корешков какой-то осоки.

Он рассчитывал подкрепиться зернами травы, растущей за дарпиром, но оказалось, что поле за ним изрядно вытоптано, а большинство колосьев срезано или сорвано. Впрочем, осталось их довольно много, но выяснилось, что вышелушить даже спелые зерна из оболочек руками почти невозможно. Семен последними словами обругал неолит и решил не тратить на это время.

Он долго стоял на знакомом перевале возле символических пестика и ступки. Такое впечатление, что жатва в долине была в самом разгаре: среди желтой травы здесь и там виднелись группы людей, которые еле заметно передвигались. «Колоски рвут или, может быть, срезают серпами с кремневыми вкладышами. Но почему так поздно? Здесь что, другой сорт растет? Или какая-нибудь особая семенная делянка? Работают, кстати, не те, кто ходит в леопардовых шкурах, а жители тростниковых хижин. Может быть, это рабы? Неспроста же именно их скармливали леопардам. С одной стороны, в школе мы учили, что рабство возникло вместе с прибавочным продуктом, когда появился хоть какой-то смысл в эксплуатации чужого труда. А с другой стороны, рабы были, кажется, и в охотничьих племенах вроде индейских, а какой там прибавочный продукт?! Придется все-таки брать языка, иначе можно таких дров наломать… Впрочем, дрова будут в любом случае».

Эти двое, видно, припозднились и теперь спешили засветло добраться до лагеря паломников возле храмового комплекса. Жрец-хранитель Таарилон немилосердно подгонял слугу, изнывающего под грузом еды и подарков. Однако в этот день демоны ночи вышли на охоту раньше времени. Один из них возник на тропе и с грозным ревом взмахнул палкой. Слуга бросил корзину и, завывая от ужаса, помчался обратно. Таарилон знал, что от демонов убежать нельзя. Поэтому он опустился на колени, склонил голову и, перебирая амулеты, начал шептать охранительные заклинания. Демон опустил палку и некоторое время прислушивался. Это были хорошие, сильные заклинания, но жрец так и не понял, подействовали они или нет: демон не растерзал его в клочья, но и не сгинул в свою тьму. Наоборот, он приблизился, схватил Таарилона за ворот халата и поставил на ноги. Потом он показал на корзину и что-то повелительно сказал. «Неужели он хочет, чтобы я нес это?! Впрочем, лучше быть униженным, но живым, чем гордым, но мертвым». И жрец поднял тяжелую, плотно увязанную корзину, стал пристраивать ее за спиной так, как это делал обычно слуга. Ему никогда не приходилось делать этого раньше — широкие ремни врезались в пухлые плечи, а жесткий плетеный бок уперся в позвоночник. Но Таарилон сохранил мужество и вопросительно взглянул на демона.

— Туда иди! — сказал на непонятном языке демон и показал в сторону от тропы. — И побыстрее, а то палкой огребешь!

Если бы Таарилон мог предвидеть, что идти под грузом придется так долго и так быстро, он предпочел бы умереть сразу. Он и теперь захотел умереть, но демон все не убивал его — пинал в зад, под ребра и злобно рычал. Когда жрец упал в третий раз, он попросил смерти, но демон больно ударил его, забрал корзину и велел идти вперед. Таарилон подумал, что это и есть те самые мучения, которым подвергают людей демоны, — зачем же еще нужно идти по земле, да еще и тащить корзину?! А идти пришлось долго — до самой темноты.

Кроме каких-то пестрых циновок, в корзине обнаружились два продолговатых каменных изделия, на ощупь похожих на наконечники для копий или кинжалы без рукояток. Тщательность упаковки говорила о том, что ценность они представляют немалую. Еще там был большой кусок жареного мяса и четыре вяленых рыбины. На еду демон набросился с жадностью. У Таарилона даже возникла надежда, что демон насытится и не станет пить его кровь — по крайней мере, сейчас. Правда, владыка ночи был очень большим, а Таарилон был жрецом и не питал иллюзий по поводу свирепости подобных существ. И мучения начались. Они длились почти всю ночь, но были совсем не такими, как рассказывали когда-то наставники.

Демон начал говорить, задавать вопросы и требовать ответов. К ужасу своему, Таарилон вскоре почувствовал, что понимает его. Он прекрасно знал, что нельзя разговаривать с владыками ночи, и попытался шептать заклинания. Но демон вновь не испугался: он больно ударил ладонью по затылку своего пленника и схватил за ухо. Ухо, конечно, мелочь, но без него нельзя оставаться жрецом, и Таарилон начал отвечать на вопросы. Это длилось очень долго, но демон временами прекращал пытку, тер руками голову и стонал, словно ему самому было больно. Таарилон понимал, что положение его безнадежно, и лишь одно его радовало: демона не интересовали великие тайны святилищ, он спрашивал лишь о том, что и так все знают.

Малоизвестный культ богини-дарительницы за один год стал самым популярным среди окрестных племен. Все предсказания жриц сбылись — и плохие, и добрые. Зимние бедствия были ужасны — такого не помнят и старики. Зато сколь бурным оказалось весеннее возрождение! Правда, началось оно не раньше, чем умерли почти все жрецы, колдуны и шаманы, боровшиеся за свою власть и пытавшиеся спорить. Что ж, богиня, рождающая леопарда, добра и жестока в равной мере. Нет, раньше народ не собирался на осенний праздник Смерти и Возрождения, но пророчества жриц вновь сбудутся — никто больше не сомневается в этом. С неба спустятся невиданные птицы… И никто не уйдет обделенным — все уверовавшие вкусят плоть богини, все станут причастными новой жизни… Принесшие ценные дары получат волшебное Зерно Жизни…

«Ну, конечно, — скрипел зубами Семен, — я же читал, что культурные сорта злаков стихийной селекцией не вывести и за десятки тысяч лет. Они откуда-то взялись готовенькие. А та сволочь утверждала, что они не оказывают технической помощи туземцам! Да все эти земледельческие культы угасли бы, едва возникнув, или вообще не сформировались бы, имей люди дело с лишь дикими сортами — они же не идиоты. Кроме того, похоже, тут будут еще и представление устраивать — с полетами в небо. Вот только непонятно, когда все это должно произойти. Якобы в ближайшие дни: народ соберется (точнее, уже собрался — этот опоздавший) и будет ждать. Точнее, уже ждет. Есть ли у жриц какие-нибудь священные предметы? Конечно! Сколько угодно! Один другого священнее!..»

На рассвете демон привел Таарилона в окрестности тропы и пихнул в спину:

— Я отпускаю тебя. Иди, куда хочешь. Скажи всем, что лохматые демоны сильнее богини: пророчества не сбудутся.

Жрец не поверил ему — на рассвете демон лишился силы. Он, казалось, с трудом стоит на ногах, и язык у него заплетается. Теперь, когда жизнь, казалось, была вне опасности, Таарилону стало безумно жаль двух ножей из лучшего обсидиана, который приносят аж из самого…

Половину дня Семен отсыпался, забившись между камней неподалеку от своего старого тайника. Там от его рубахи мало что осталось, зато арбалет уцелел. Правда, мыши (или кто?) изгрызли обвязки болтов, и их, по сути, надо было собирать и пристреливать заново. Собственно говоря, и это нужно было считать большой удачей — Семен был готов к тому, что тайник окажется пуст. Вряд ли погоня его не обнаружила, скорее всего, не стали трогать по религиозным соображениям — чтобы не оскверниться.

Проснулся (или очнулся?) Семен далеко за полдень. Он доел остатки еды, полюбовался обсидиановыми лезвиями, попробовал ими бриться и подумал, что грабеж на дорогах — дело чрезвычайно выгодное, но… Но паломники несут с собой немалые ценности, а передвигаются, по сути, без охраны: «Такое и в Средние века не всегда и не везде бывало, а разбой слишком незатейливое занятие, чтобы предки до него не додумались. Впрочем, можно предположить, что здесь еще и не додумались, но с тем же успехом можно допустить, что существует отлаженный механизм отлавливания этих самых разбойников. Так что я, наверное, уже вне закона».

Впрочем, быть «в законе» он и не собирался. Он пришел сюда не для этого и отказываться от своих планов не видел причин: «Как там было написано над воротами одного из советских концлагерей? „Верной дорогой идете, товарищи! В. И. Ленин“. Вот и я пойду. Устрою вам праздник и со смертью, и с возрождением».

Набитые горючей смесью трубки Семен запихивал в горловины кульков и складывал их обратно в рюкзак. Он совсем не был уверен, что созданная им смесь должна называться именно порохом. Во всяком случае, горела эта дрянь очень не слабо даже без доступа воздуха. Правда, выгорала она не мгновенно, но это было даже к лучшему.

Полученная от пленника информация заставила скорректировать намеченный ранее план действий — проникать в глубь котловины Семен раздумал. Оказалось, что свободно перемещаться там ночью могли лишь жрицы, а все остальные должны находиться в хижинах или на стоянке паломников: ночью леопарды гуляют по территории и всех, кроме жертвенных быков за дарпиром, считают своей законной добычей.

Когда Семен планировал свою акцию, у него возникла проблема с огнем, точнее, с его сохранением — не таскать же с собой горящую головню. Он довольно долго мучился, пытаясь свить что-то вроде фитиля, который мог бы долго потихоньку тлеть. Ничего путного не получилось, зато он нашел гнилушки, которые в сухом виде могли тлеть не хуже любого фитиля — этакий прикуриватель, действующий часа полтора-два. Это, конечно, тоже было не очень надежно, но Семен решил, что если иметь не одну, а сразу две подожженные гнилушки, то продержаться можно довольно долго.

Ночь была холодной, звездной и не очень темной — светила ущербная луна. Он занял исходную позицию — на северо-востоке котловины у края «сжатого» уже пшеничного поля. Сухие стебли тихо шуршали под слабым ветром, дующим по временам откуда-то с северо-востока.

Семен сбросил на землю мешок, развязал его, вытащил первый кулек с запальной трубкой и на минуту задумался: «Первый раз все непросто: первая женщина, первая кража, первое убийство. Впрочем, красть я еще не пробовал — только грабить. А вот теперь будет очередное „лишение невинности“ — нужно решиться на сознательное разрушение творения рук и ума человеческого. Причем творения несомненно прогрессивного. Ну, этот зарождающийся культ крайне жесток и выглядит для меня извращенным. Но, может быть, жестокость привычна, обычна и естественна для человека? Может быть, люди получают моральное удовлетворение от жестокости — даже над собой? Какой гуманист может сравниться в людском сознании с величием таких фигур, как Сталин или Петр Первый? Количество даже не косвенных, а прямых их жертв превосходит любые горячечные фантазии, но — национальные герои, но — объекты культа и поклонения. Впрочем, фигура одного гуманиста безмерно превосходит и их, и им подобных — всех вместе взятых. Только многие не верят, что Он был. И был человеком.

Стоп, Сема, — остановил он самого себя, — ты так можешь зайти в дебри, из которых не выберешься. Будь, как говорится, попроще: микроскопом очень неудобно заколачивать гвозди, а молоток не дает никакого увеличения — в нем оптика отсутствует. Делай то, на что ты способен, раз не можешь ничего другого. В конце концов, это не только твоя воля. Перед тобой зло. Можно даже сказать: историческое зло — в зародыше. Ну, так плюнь на все и воюй — как тогда с неандертальцами! Сейчас ты не завлаб, угодивший в какой-то древний мир. Представь, что ты тот самый „коммандос“ из почти классического фильма. Вот только мышц на тебе гораздо меньше, и гранаты твои не взрываются. Впрочем, какой из меня „коммандос“, — вздохнул Семен, — лишь бы на леопарда в темноте не наткнуться. Хотя ветер как раз в нужную сторону…»

Он ткнул тлеющей гнилушкой в запальную трубку и, когда оттуда ударил дымный фонтан искр, забросил свою бомбу в траву погуще.

Ни грохота, ни взрывной волны, ни свиста осколков, но вспышка была яркой. Семен успел отвернуться, чтобы не потерять ориентацию в темноте. Впрочем, она отступала за ним следом — огонь расползался в стороны, как мазутное пятно на воде.

«Не вляпаться бы вместе с моим рюкзаком! — мелькнула тревожная мысль. — Вот уж не думал, что пойдет так быстро».

В ту ночь он прошел и пробежал километров пятнадцать — почти две трети внешней окружности котловины. А огонь двигался за ним следом. И ночь превращалась в день, а потом снова в ночь. Луна и звезды исчезли в дыму.

Это, наверное, было грандиозное зрелище, но Семену некогда было любоваться им — он шел и бежал по холмам, окаймляющим долину. Когда огонь оставался далеко позади, он поджигал очередную трубку, швырял в траву кулек с горючей смесью и, не дожидаясь вспышки, бежал дальше. Мешок за спиной становился все легче и легче.

Пламя достигло центра котловины и ненадолго задержалось у ручья, текущего на юг. Потом занялись камыши по его берегам и вокруг озера, огонь перебрался на ту сторону и продолжил свою работу с удвоенной силой, подбираясь к тростниковым хижинам. Семену показалось, что он слышит крики людей и рев животных. Он на минуту остановился и попытался хоть что-то рассмотреть сквозь дым: крайние хижины горели, а северо-западный сектор, где за дарпиром паслись быки, выглядел темным. «Ну, конечно, — сообразил Семен, — там же в основном зеленая трава. Хоть этого-то греха на мне не будет».

Кажется, рассвет был уже близок, когда Семен оказался у тропы, ведущей на смотровую площадку над «храмовым комплексом». Дым несло как раз в эту сторону, глаза слезились, в горле першило, временами лунный свет не мог пробиться сквозь дымовую завесу, и ориентироваться становилось невозможно. Семен стоял некоторое время, пытаясь привести в норму дыхание и убедиться, что не спутал место.

«Кажется, та самая тропа. Одна гнилушка полностью истлела, и ее пришлось бросить. От второй тоже не много осталось — вот-вот начнет жечь пальцы. Ну что ж, будем считать это испытанием судьбы или проверкой божественной воли. Если сие деяние угодно высшим силам, то гнилушка догореть не успеет, а наверху никого не окажется».

Она не догорела. А площадка была пуста.

Тростниковые хижины пылали, как факелы. Между ними никого не было — голые человечки толпились между рвом с леопардами и крайними строениями. На этом вытоптанном пространстве гореть было нечему. Они кричали, но их вопли для Семена ничего не значили. До стоянки паломников огонь не добрался — там тоже нечему было гореть. В разрывах клубов дыма Семен сумел разглядеть, что осталось лишь четыре-пять навесов, а людей, кажется, нет — наверное, разбежались. Стены домиков «храмового комплекса» смутно белели во тьме, и никакого движения там рассмотреть не удавалось.

«Ну, что ж, — ухмыльнулся Семен, — надо заканчивать, раз начал. Интересно, докину или нет?»

Кувыркаясь и разбрызгивая искры, «бомба» пошла вниз. Вскоре Семен потерял ее из виду и с горечью подумал, что трубка, наверное, погасла или выпала на лету. Вспышки действительно не было довольно долго, но потом она состоялась — кажется, даже сильнее обычного — на одной из крыш среднего яруса.

— Попал, однако, — хмыкнул Семен. — Пожара там, наверное, не будет, поскольку все дерево замазано глиной, но пусть эти амазонки тоже порадуются.

Последнюю «бомбу» Семен хотел запустить в ров в качестве гостинца для леопардов, но вспомнил, что ночью они там не сидят, и отправил ее туда же — на крыши «храмового комплекса». Там уже бегали и кричали фигурки жриц.

Смесь прогорела, не оставив после себя следа. Лишь в одном месте занялось слабое пламя, и Семен собрался смотреть, как его будут тушить. Только ему не удалось насладиться «чувством глубокого удовлетворения»: в голову пришла простая и ясная мысль, что этим «обстрелом» он выдал себя с головой. Пожар на полях еще можно как-то списать на природный катаклизм или происки духов-демонов. Но они, несомненно, смогли бы поджечь и «храмовый комплекс» — им же все равно, из чего он построен. А если попытались, но не смогли, значит, духи попались слабенькие или это вообще дела посюсторонних существ. Откуда прилетели горящие гостинцы, всем, наверное, было неплохо видно — стоило лишь глянуть в эту сторону.

Семен затоптал тлеющую гнилушку, надел на спину пустой рюкзак и зашагал вниз — бежать в темноте по каменистой тропе он не решался. И чем ниже он спускался, тем сильнее накатывало на него вдруг возникшее чувство непонятной, неодолимой тревоги — как будто он совершил роковую ошибку, и ее последствия вот-вот нагрянут. Он напряженно всматривался в еле различимые кусты вокруг, пытался прислушиваться сквозь шум своего дыхания. Только ничего особенного он не видел, не слышал и не чуял, а чувство опасности все нарастало. Наконец он не выдержал и побежал, ежесекундно рискуя споткнуться, сломать или вывихнуть ногу.

Спуск кончился, начался ровный участок тропы, но бежать почему-то с каждым шагом становилось все легче. Движения сделались мягкими и плавными, он как бы зависал в воздухе, не торопясь приземляться, да и земля под ногами вдруг сделалась пружинистой и мягкой. Семен уже не бежал, а мчался вперед прыжками огромной длины. Такой огромной, что в какой-то момент он вообще не смог коснуться земли…

«Сейчас на околоземную орбиту выйду», — успел подумать он.

На стене перед ним огромные птицы клевали маленькие безголовые фигурки человечков. На другой стене красовался темно-бурый контур огромного быка. Кажется, рисунок не был закончен — в нижней части линия обрывалась. Зато натуральных рогов было полно — пять пар вмурованы друг за другом в низкий постамент. Свет проникал в помещение через округлую дыру в потолке. «До него метра три — в принципе, можно попытаться, если… Стоп! А где это я?! — вдруг ощутил собственную реальность Семен. — Где и почему? А вот там и потому! Ты же этого хотел, Сема? Разница только в том, что ты всерьез не надеялся, что ты тыкался вслепую — и вдруг попал в яблочко. Ты хотел реакции на свои действия? Так заполучи — тебя взяли как котенка, копошащегося в коробочке с тряпками!»

Оказывается, он очнулся (или проснулся?), сидя на чем-то вроде каменного топчана, который, кажется, представлял собой одно целое со стеной, к которой он прислонился. Топчан был застелен шкурой с рыжевато-бурой жесткой шерстью, а стена — обычный известняк, со следами воздействия какого-то рубящего инструмента. Руки и ноги были свободны, да и чувствовал себя Семен здоровым и отдохнувшим, только ягодицы затекли от долгого сидения.

«Странно, — подумал он, — если меня взяли инопланетяне, то почему такой неолитический интерьер? А если все-таки местные, то почему не связали, почему нет охраны? И, вообще, оставили в помещении, из которого не один, а целых два выхода?!»

Помимо дыры в потолке, какой-то проем явно имелся слева в стене, напротив которой он сидел. Проем был занавешен чем-то вроде циновки или рогожи. Семен поднялся, немного размял мышцы и осмотрел себя: все на месте, от рваных мокасин до налобной повязки, даже величайшая ценность — перочинный ножик — лежит в своем кармашке. «Странно, очень странно, — оценил ситуацию Семен. — Для полного кайфа не хватает посоха и арбалета. Впрочем, последнего у меня с собой и не было. Наверное, рюкзак и посох ждут меня в соседней комнате — надо будет расписаться в получении».

Стараясь ступать бесшумно, он подошел к занавеске и оттянул ее край кончиками пальцев. В смежном помещении оказалось чуть светлее. Там было много похожего: и рисунки на стенах, и рога, и почти такая же дверь напротив с занавеской желтого цвета. А рядом с дверью располагался низкий топчан, собранный из блоков известняка. И к этому топчану был прислонен… его посох!

«Вот это да! — мысленно восхитился Семен. — Но какой разврат!»

Дело в том, что рядом с его палкой стояла еще одна, только потоньше — дротик со знакомым тонким шиловидным наконечником. Сантиметрах в десяти от острия он был оперен мелкими зубчиками («Кремневые вкладыши», — понял Семен).

А рядом с дротиком находилась хозяйка оружия — лысая воительница, облаченная в леопардовую шкуру. Она спала, откинувшись к стене, как недавно Семен, и при этом тихо всхрапывала. Ее довольно миловидное лицо и голые руки были перемазаны копотью, а исцарапанные волосистые ножки расставлены, открывая для обозрения то, что находилось между ними. В комнате стоял запах гари и пота.

«Умаялась за ночь, бедная», — ухмыльнулся Семен и шагнул в комнату.

Двигаться он старался, когда она вдыхает воздух и всхрапывает. Он был уже в полутора метрах и начал верить, что все получится, но ритм дыхания вдруг сбился. Женщина открыла глаза и уставилась на Семена. Это длилось лишь долю мгновения — и она вскочила на ноги с дротиком в руках. Кажется, она успела набрать воздух для крика, но… Но это было и все, что она успела.

Семен сделал еще один шаг и ударил кулаком в подбородок снизу. «Не разучился еще, — с некоторым самодовольством подумал он, подхватывая обмякшее тело. — Глупенькая, сначала надо было кричать, а потом дергаться. Но что же мне с тобой делать, красавица?»

Проблема оказалась серьезной — удар был не слишком сильным, амазонка могла очнуться в любую секунду, и тогда… Он уложил ее на топчан и растерянно оглянулся по сторонам — ничего полезного. «Проще и надежнее всего свернуть ей шею — успей она начать сопротивляться, я бы так и сделал. И рука бы не дрогнула, а теперь… Нет, наверное, у меня это неизлечимое — до самой смерти. Придется вязать, но чем? Ага, тетива!»

Начал он с того, что отодрал от ее накидки кусок шкуры и запихал ей в рот в качестве кляпа. Потом достал из кармана арбалетную тетиву (жалко до слез!) и связал кисти рук за спиной. Главное было сделано, но нужно было чем-то зафиксировать и ноги. В отчаянии он начал шарить по карманам рубахи, и в самом дальнем пальцы нащупали плотный комок — кусок оленьей шкуры, туго обмотанный сыромятным ремешком. «Я и забыл про него, — облегченно вздохнул Семен. — Так приятно получать от судьбы маленькие подарки!» Он размотал ремешок и стянул им щиколотки жертвы. Оставшимся концом подтянул их за спиной к связанным рукам — так будет меньше дергаться, когда очнется. Клок шкуры он, было, бросил на пол, но потом подумал, что лишних следов оставлять не стоит — подобрал и запихал обратно в карман. Пальцы оказались в чем-то липком, и он машинально вытер их о рубаху.

Привычная тяжесть посоха в руке сразу вселила уверенность — как будто обрел надежного союзника. Так оно, впрочем, и было. Он хотел прихватить и дротик, но решил, что непривычное оружие может только помешать, да и обе руки окажутся занятыми, а это неправильно.

Семен перестал дышать и прислушался. Тишина в окружающем пространстве, кажется, была полной. Нет, не абсолютной до звона, а именно полной, то есть какие-то невнятные звуки откуда-то доносились, но очень издалека и очень невнятные.

Семен на цыпочках подошел к желтой занавеске и, чуть сдвинув край, заглянул за нее — еще одна комната, только совсем маленькая. На стенах нет ни барельефов, ни рисунков. Вдоль противоположной и левой стены низкий топчан, а в углу возле него невысокий квадратный постамент, который вполне можно воспринимать как стол. На нем стоит широкое плетеное блюдо, наполненное мелкими желтыми плодами, похожими на абрикосы. И все — комната пуста. «Ах да, — отметил Семен, — потолок здесь пониже — до дыры можно допрыгнуть, ухватиться за край, подтянуться… М-да, упражнение, конечно, немудреное, если на турнике, а тут? Если только в прыжке выставить наружу посох так, чтобы он лег поперек дыры, повиснуть на нем (как тогда — подо льдом), а потом…»

Додумать он не успел — сзади раздались чьи-то неторопливые шаги. Деваться было некуда — только вперед. Семен подумал, что человек обязательно задержится возле связанной охранницы, и он, может быть, успеет выпрыгнуть — надо сделать всего два движения, правда, очень точных.

Он встал под дырой, глянул вверх и вдруг понял, что она слишком узкая, а посох длинный, что он просто не успеет в прыжке выпустить его наружу целиком, что…

Занавеска начала откидываться — пришелец не задержался возле связанной, а сразу двинулся дальше. Прятаться было поздно, да и некуда. Семен отвел для удара посох и на мгновение замер, мучительно решая, бить ли по корпусу или в голову — чтобы сразу наповал.

И ударил.

Коротко и страшно.

Неандертальский череп такого удара обычно не выдерживает.

Семен смог остановить конец посоха раньше, чем он коснулся стены за головой противника. Ничто не изменилось.

Высокий мужчина средних лет, лысая голова, длинное бледное лицо, одет в нечто, напоминающее древнегреческую тунику. И просвечивает, гад…

— Да вы тут совсем душегубом сделались, Семен Николаевич!

— Сделаешься с вами… — Семен опустился на топчан, прикрыл глаза и откинулся к стене. — Сами вы — душегубы!

— Жаль, что не удалось исключить агрессию при контакте.

— Я так опасен?

— Мне — нет. Я вообще здесь присутствую… почти виртуально, если пользоваться вашим термином.

— Ну-ну, — усмехнулся Семен и спросил: — Как поживает мой «друг» Нит-Потим?

— Думаю, неплохо. Давно не интересовался.

— А что, он уже не работает?

— Конечно. Сотрудникам Миссии такие проколы, как с вами, не прощают — избирательная санация памяти и переквалификация.

— Вы, надо полагать, теперь вместо него?

— Что вы, Семен Николаевич! Для Миссии я вроде консультанта. По особо сложным вопросам.

— Читал я, помнится, про одного консультанта… Давайте, выкладывайте! У вас же наверняка есть план контакта со мной — вот и реализуйте его. Что предлагаете, чего требуете и так далее. Как, кстати, к вам обращаться?

— Да как хотите! Сотрудники Миссии зовут меня Пум-Вамин.

— Пум, так Пум… Я слушаю.

— Видите ли, в чем дело: план исторического развития этого мира запущен. Любое его изменение может привести к катастрофическим последствиям. Если уж вы не хотите покинуть этот мир, то, по крайней мере, умерьте свою активность. А еще лучше, становитесь нашим сотрудником

— Не морочьте мне голову! Что может изменить один человек, который даже не великий полководец, а так — первобытный охотник, да и то неполноценный?

— Ну, Семен Николаевич, вам же знаком эффект «бабочки Брэдбери»?

— Знаком, знаком! Давайте объясняйте!

— Неужели не понимаете, что само ваше присутствие, все эти булавочные уколы вроде досрочного появления керамики, спасения стада мамонтов, новых элементов сексуальной культуры для кроманьонцев или разгрома культового центра непредсказуемо меняют течение истории?! Да, может быть, в результате не будет Тамерлана или Гилера, но ведь не будет и Христа! У вас же незаурядные способности — так работайте с нами! Ведите, тяните, пихайте этот мир через кровавый кошмар истории к свету, к единению с Творцом!

— Эк, хватили! — качнул головой Семен. — Вот это — по-нашему, по-бразильски! Остается обсудить ма-аленький вопросик: в «кошмар истории» человечество съезжает само, или это вы его туда спихиваете? Ладно, допустим, что совесть во мне проснулась и я готов стать, как вы выражаетесь, «сотрудником». Что это даст, представляю — почти бессмертие и власть. А что придется отдать? Чем поступиться?

— Ничем.

— Ну, хорошо, а договор… кровью будем подписывать?

— Семен Николаевич, не говорите глупости, — попросил Пум-Вамин. — Ведь я не шучу — считайте это официальным предложением. Разумеется, в случае согласия обе стороны должны будут взять на себя некоторые обязательства. Рассказать подробности?

— Погодите! У меня другое предложение: а что, если я, при моих-то способностях, объявлю войну вам и вашему плану? Вы ставите человечество этого мира на тот же путь, которым прошло мое, — бесконечные войны, геноцид, уничтожение сотен видов животных, исчезновение мамонтовой фауны. И все это ради чего? Ради комфорта небольшой части населения планеты? Ради полетов в космос? Две трети наших людей живет хуже, чем те же охотники на мамонтов! Более того, они явно деградировали по сравнению с ними! Оно того стоило? В конце концов, я просто полюбил этот мир и буду защищать его, как смогу!

— Пройдетесь огнем и мечом по очагам зарождения производящего хозяйства? Остановите развитие религии зерна? Кстати, подозреваю, что вы просто еще не имели дела с настоящими — специализированными — охотниками на мамонтов. Это, знаете ли, совсем не то, что здешние жрицы в леопардовых шкурах. Но в целом идея неплохая — еще кому-то из нас придется пожертвовать карьерой ради вашего устранения. Впрочем, — Пум-Вамин многообещающе усмехнулся, — можно попробовать и другой способ, ведь у нас ваша женщина.

— За кого вы меня держите?! — рассмеялся Семен. — Шантаж, заложница… Неужели думаете посадить меня на крючок таким простым способом?

— Нет, все-таки ваше самомнение почти безгранично. Ну, почему вы решили, что кто-то собирается вам противостоять, шантажировать, причинять всяческие неприятности? Еще скажите, что злые инопланетяне похитили у вас любимую женщину!

— А что, не так, что ли? — слегка растерялся Семен.

— Конечно! На одной из стоянок аборигенов был демонтирован камуфляж нашего стационарного зонда. Каким-то образом кристаллы-носители оказались в организме местной женщины. Разумеется, нам пришлось ее вытаскивать, ведь эти штучки из человеческого организма самопроизвольно не выводятся. Никто и предположить не мог, что вы остались в этом мире и что женщина — ваша! Иначе ее немедленно вернули бы — для вас прошло бы всего несколько минут. А так нам пришлось поместить ее в другой временной слой — она отсутствовала здесь довольно долго. Вы проделали невероятно сложное и опасное путешествие — так получите свой приз! Могли бы, впрочем, не утруждаться — она все равно оказалась бы у вас.

— Где она?

— Ждет на крыше того помещения, где вы очнулись. Лестницу, наверное, уже вниз спустили, так что выберетесь без труда.

— Тогда я пошел, — неторопливо поднялся Семен. Он чувствовал, что это еще не все. — Желаю здравствовать!

— Я — тоже, — ухмыльнулся Пум-Вамин. Казалось, он понял смысл пропущенного местоимения в последней фразе собеседника. — Позвольте только еще пару слов…

— Что такое?

— Да ерунда, но вас, наверное, заинтересует. Дело в том, что в результате ваших действий культ Богини-дарительницы сильно дискредитирован в глазах местного населения. Считать этот объект пунктом нашего влияния больше нет смысла. А раз так, то по правилам перед уходом полагается провести санацию задействованного объема. — Пум-Вамин сделал круговой жест рукой. — Все посторонние уже удалены, только ваша женщина без вас уходить отказалась. Так что советую поторопиться: осталось не более пяти минут, а мне бы не хотелось оказаться НЕПОСРЕДСТВЕННЫМ виновником вашей гибели. Наш основной принцип — предоставить людям дополнительную свободу выбора…

Семен не дослушал — он уже бежал к выходу.

Впрочем, рефлекс заставил его чуть притормозить в соседней комнате — подхватить с топчана свой ремешок и арбалетную тетиву.

Нет, они не кинулись друг к другу и не сомкнули объятья. Конечно, долгожданную встречу влюбленных именно так принято показывать в фильмах и описывать в романах. Даже (и особенно!) если эта встреча происходит в экстремальных условиях: герой, зарубив (задушив, застрелив) последнего противника, сразу начинает целоваться со своей избранницей. Даже не отдышавшись, не перекурив это дело… Или наоборот: перед дракой, вместо того чтобы размяться, настроиться, еще раз проверить оружие и доспехи… Теоретически можно, конечно, представить, что существуют этакие киборги с переключателем где-нибудь на пупке: щелк — и он уже в режиме боя, щелк — в любви и ласке. Для женщины вполне естественно прижаться в минуту опасности к своему защитнику, а вот для мужчины… У мужиков же агрессивность, без которой не победить, и нежность живут, увы, на разных берегах. Это если образно, а если по науке, то за них отвечают различные участки мозга, различные гормоны поступают в кровь, да и сама эта кровь начинает усиленно приливать к иным частям тела.

Ветка, конечно, была очень эмансипированной женщиной — для своего времени. Но все же не настолько, чтобы… В общем, она шагнула ему навстречу и замерла — это уже было дерзостью по отношению к мужчине, и, кроме того, она позволила себе смотреть на него в упор широко раскрытыми глазами.

Он не был ни киборгом, ни киногероем. Да, эта женщина — самая большая ценность в его жизни. Но сейчас он в бою, сейчас над ними опасность, которой надо избежать, которую надо превозмочь. И все же он потратил почти секунду, чтобы увидеть все: и широко распахнутые светящиеся глаза на осунувшемся лице, и чистые светлые волосы, и ее меховую рубаху, которая не висит, как обычно, складчатым колоколом, а почти натянута на животе — сколько же…

Секунда прошла. Семен осмотрелся.

И все понял: про непосредственную виновность, про выбор, про женщину, которая не захотела уйти без него.

Они находились на крохотной площадке возле моста — на стороне «храмового комплекса». На той стороне среди обгорелых руин и выжженной травы бродили люди. Женщин в леопардовых шкурах среди них, кажется, не было. Не было их и здесь — на этой стороне вообще никого не было, кроме Семена и Ветки. Зато на дне рва бродили леопарды — длинные, пятнистые, хвостатые. Голодные. «Были бы сытыми, наверное, спали бы в своих норах, но их некому покормить, а ночью охота была неудачной. Они, наверное, родились здесь, не знают свободы, приучены днем сидеть в этой яме и ждать корма. А его почему-то в этот раз не дают…»

Пронзительно и остро Семен понял, что все сработано чисто: никакого насилия, никто ни к чему никого не принуждает — все всё делают исключительно добровольно. Нужно немедленно уходить, но сделать это способен только один. «Может быть, этот Пум-Вамин блефует? Никакой-такой „санации“ не будет ни через пять минут, ни через пять дней? Запросто! Способ проверки? Отсутствует. Шансы? Оценке не поддаются. Вывод? Исходим из худшего. Варианты действий?

Вступить в „переговоры“ со зверюгами? Отпадает: нет времени, да и шансы на успех ничтожны.

Напугать их „ментальной“ атакой с акустическим „довеском“? Нужно всего несколько секунд, чтобы она перешла на ту сторону. Очень рискованно: их слишком много, кто-то может и не испугаться. Кроме того, неизвестно, как такая атака подействует на саму Ветку — женщины очень восприимчивы ко всяким там биоэнергетическим выплескам.

Просто спрыгнуть вниз и драться посохом, пока не порвут? Время у нее, наверное, будет. Только она не сможет пройти над этим… И я бы не смог…

Тогда что?

ЧТО??

Да ничего, Сема! Ведь ты уже придумал, правда? Это ужасно неприятно, но так шансов будет больше всего — разве нет? Нужно спокойно спрыгнуть вниз и без шума дать себя есть, а она пусть идет. Может быть, это будет не очень больно. В конце концов, ты же не собирался жить вечно?»

Пять метров. Три связанных бревна над ямой с пятнистыми кошками. Дешевая средневековая экзотика…

Он подошел, взял ее за руку.

Она все-таки прижалась к нему — животом, грудью — обхватила руками, ткнулась лицом в грязный волчий мех:

— Нет, Семхон, нет! Я не смогу.

— Сможешь, — уверенно и почти спокойно сказал Семен.

— Глупенький, — хлюпнула она носом. — Большой, сильный и такой глупенький! Зачем мне без тебя? Ну, сам подумай: зачем?! Давай вместе!

— Все, хватит, — сглотнул он ком. — Я спрыгну вниз, а ты перейдешь на ту сторону. Ты сделаешь это из-за ребенка. Считай, что это будет у тебя маленький я.

— Семхон! Семхо-о-о-он!!

— Все поняла? Тогда вперед. Иди спокойно, смотри только на бревна под ногами — и никуда больше.

Он разомкнул ее руки, последний раз вдохнул запах ее волос и внутренне содрогнулся: «Господи, спасибо, что ты дал мне ее. Спасибо, что все это было со мной! Спасибо…»

— Все! Иди! Думай о ребенке и не смотри по сторонам. Забудь о себе и обо мне — думай о нем. И не бойся — пугаться тебе нельзя. Пошла!

Он подтолкнул ее к настилу и, как только она ступила на него, спрыгнул вниз.

Лучше было бы прыгать вниз головой, в надежде сразу свернуть шею, но он поздно это сообразил.

Приземлился довольно удачно — в полный присед, но вставать, распрямляться не стал — так, наверное, легче будет удержаться от предсмертного крика.

Две секунды. Три. Четыре…

Или он ошибается, и время просто остановилось? На всю оставшуюся жизнь?

Семен поднял голову и посмотрел вверх. Саму Ветку отсюда было не видно — только ее тень. Она двигалась. Ослепительная, дикая, невероятная надежда — она успеет перейти, прежде чем его начнут рвать: «Ну же, Веточка! Ну! Давай, давай же! Ну!»

Это длилось целую вечность.

Потом тень упала на дальнюю стену. Поползла по ней, быстро укорачиваясь. И исчезла.

«Перешла!! Господи, она ПЕРЕШЛА!!!»

Семен ткнулся лицом в собственные колени и почти заплакал от счастья: «Теперь ешьте, гады!»

Прошло еще несколько секунд (или часов?), и он подумал, что раз с ней все в порядке, а надо умирать, то можно и побороться напоследок.

Он поднял голову, огляделся. Потом встал на ноги, разогнулся. Воевать было не с кем: леопарды жались к дальним стенам и шипели, демонстрируя клыки. Когда он посмотрел на них, один из зверей в панике встал на задние лапы и начал драть передними стену в отчаянной попытке зацепиться и вылезти. При этом он скулил и, кажется, от страха пускал мочу.

Семен ничего не понимал. Он впервые видел этих зверей так близко.

Cжатые с боков тела, средней длины конечности. Уши короткие, закругленные, без кисточек на концах. Баки не развиты. Длина тела в районе полутора-двух метров, хвосты — метр плюс-минус сантиметров тридцать. Высота в плечах (или как это назвать?) чуть меньше метра. Вес? Черт его знает, но в самых крупных килограммов двести, наверное, будет. По беглому впечатлению, самцы заметно крупнее самок. Что там с зубами, не очень понятно, но удлиненность клыков выражена ярко, хотя до саблезубов им как до неба. Шерсть короткая, общий тон окраски желтый или желтовато-рыжий, с частым черноватым узором из пятен разной величины. Пятна сплошные или кольчатые. По направлению к нижней части тела желтоватый основной фон светлеет и переходит в белый. Те, кто помельче (и помоложе?), окрашены светлее: основной фон у них серовато-желтый, иногда даже грязно-белый. Впрочем, есть вариации: кое-кто из молодых почти черный — пятна еле заметны. Ну да, конечно: знаменитая пантера Киплинга, по имени Багира, была всего лишь черным леопардом — ученые доказали это совсем недавно. Впрочем, все это детали. Важнее общее впечатление: рядом с саблезубами эти зверушки выглядели бы как японский потомственный убийца-ниндзя рядом с чистокровным самураем в полном боевом убранстве. Но, в общем-то, красивые звери — настоящее олицетворение смерти. Только чего же они так испугались?

Черт побери, в чем дело?!»

Он поднял руку, чтобы зажать ноздрю и сморкнуться.

Пальцы были в чем-то липком. Он машинально понюхал их и…

И расхохотался.

Это, конечно, было реакцией на пережитое напряжение — он хохотал и никак не мог остановиться, а когда утирал выступившие слезы, видел, что наверху стоит Ветка, смотрит на него и тоже, кажется, смеется.

Она не понимала, что говорит ее мужчина, показывая пальцем на этих страшных зверей. Семхон был жив, он смеялся и, значит, был вне опасности. А ей для счастья больше ничего и не было нужно.

Он уже много раз уходил от нее на верную смерть. И почти всегда она знала, была уверена, что он выживет — только надо ждать изо всех сил. И он возвращался — израненный, полуживой, но возвращался.

А сегодня — наверное, в первый раз — она не была уверена. Она не знала. На самом деле Сухая Ветка не собиралась оставаться без Семхона в Среднем мире. Даже ради ребенка. Она пошла по этим бревнам только потому, что ОН так захотел. Она всегда поступала и будет поступать только так, как он хочет…

Семен наконец успокоился. Все оказалось до обидного просто: ноги охранницы он связал ремешком — тем, которым был обмотан клочок шкуры с вонючей «меткой» саблезуба. Этот клубок когда-то до полусмерти напугал кабана, и Семен сначала таскал его в кармане, как талисман, а потом просто забыл о нем, поскольку он не мешался и почти ничего не весил. «И вот поди ж ты… Я же не только руки, но и рубаху перемазал этой дрянью! Ох, и смердит же, наверное, от меня, а я и не чую — принюхался. — Он чуть вновь не расхохотался, но смог удержаться. — Как же отсюда вылезти? Высоковато, однако… О, придумал!»

Он стащил через голову рубаху, у края моста забросил ее на бревна и попросил Ветку встать на нее двумя ногами. Потом выбросил наверх посох и, держась за шкуру и упираясь ногами в стену, выбрался из рва. Стоя на краю, он показал леопардам вздетый вверх средний палец и в последний раз поинтересовался, как им понравилась справка от махайрода. Потом надел рубаху, поцеловал Ветку в висок и сказал, что идти им очень далеко, но надо обязательно зайти к тайнику и забрать арбалет, потому что без него никак.

Глядя ему в лицо снизу вверх, она кивнула и робко попыталась обнять, но Семен отстранился:

— Слушай, от меня, наверное, воняет со страшной силой!

— Угу, — ответила Ветка, все-таки зарывшись лицом в мех его рубахи. — Вот только не пойму — чем?

Пум-Вамин смотрел, как по выжженному полю медленно удаляются две человеческие фигурки: одна повыше и пошире, другая помельче. Он был специалистом по психологии примитивных миров и знал, что, кроме смерти, есть еще один хороший способ нейтрализовать слишком активного человека — дать ему любимую женщину. Немало героев женщины сделали предателями и трусами, а что будет с этим?