Последняя принцесса

25

Я не могла спать. Меня трясло в лихорадке, я то мерзла, то горела, глаза были открыты, но я ничего не видела. Серый свет по нижнему краю окна означал, что я дожила до следующего дня.

Громкий стук разнесся по дому.

Полли лежала рядом со мной, обхватив меня рукой за талию. Она вскочила и огляделась. Ее мать, дремавшая в кресле в углу, проснулась.

— Кто может стучать в дверь в такое время? — в ужасе сказала она, отодвигая занавеску и выглядывая в окно.

— Эй, кто там? — крикнула она в ночь. — Эй!

Ответа не было, лишь топот конских копыт пронесся по мощеной дорожке, стихая вдали.

— Лучше пойду вниз и посмотрю, — сказал Джордж устало и безнадежно.

— Пойду с тобой, — предложила Полли, но я сжала ее руку, желая, чтобы она осталась.

Я боялась жить в одиночестве, умереть в одиночестве. Полли все поняла и снова легла рядом.

Несколько минут спустя Джордж ворвался в комнату.

— Кто-то оставил вещи у входа, — сказал он отдуваясь и держа перед собой пакет.

— Что это?

Клара взяла с прикроватного столика свечу, чтобы рассмотреть посылку. Это был небольшой сверток в коричневой бумаге, перевязанный бечевкой. Зашуршала обертка, и в комнате наступила тишина. Клара поднесла то, что было в пакете, поближе к пламени свечи. Я открыла глаза, вглядываясь в полумрак. Она держала в руках стеклянный пузырек.

— Что там написано, мама? — взволнованно спросила Полли.

— Пенициллин… принимать три раза в день в течение четырех недель.

— Лекарство? Это же лекарство! Должно быть, кто-то из горожан раздобыл!

— Записки нет? — спросила Клара.

Полли заглянула в пустую упаковку.

— Нет.

Клара выглядела озадаченной.

— Может, это мистер Сибрук? Утром он как раз пытался найти лекарство.

— Давайте сейчас не будем разбираться, откуда это, — поторопил Джордж. — Надо быстро растолочь таблетки и смешать с молоком, а то она не сможет их проглотить.

Полли присела рядом со мной и придерживала мою голову, пока ее отец ложка за ложкой вливал мне в рот молоко, которое сильно горчило. Я не ела несколько дней, и теперь даже молоко было тяжело глотать.

— Антибиотики долго хранить нельзя, — заметил Джордж. — Будем молиться, чтобы лекарство подействовало.

Сначала доктор навещал меня три раза в день и давал лекарство утром, в обед и вечером. Каждый раз, когда он мерил мне температуру, на его суровом лице появлялась улыбка. Судороги ослабли, я стала меньше потеть, и наконец мускулы на лице расслабились достаточно, чтобы я смогла заговорить. Болезнь медленно отступала, остались лишь бледные шрамы на руках и спине.

Когда лихорадка утихла (для этого потребовалась целая неделя), врач стал приходить через день, чтобы убедиться, что у меня есть аппетит. Он сказал, что я потеряла почти четверть массы тела. Мышцы ослабли настолько, что мне не разрешали ходить без поддержки, чтобы я не упала.

Полли постоянно была рядом. Приносила мне на подносе еду, кашу с медом, который ее отец доставал из улья, и молоко от дойной коровы. К обеду варила для меня бульон из того, что могла найти, — картошки или морковки — и приносила блюдечко ежевики. Есть все еще не хотелось, но я заставляла себя есть ради Полли. Она выглядела счастливой, когда я возвращала пустую посуду. И медленно, исподволь я начала рассказывать ей обо всем, что случилось с тех пор, как мы простились прошлым летом. Предстояло поведать и об Уэсли, хотя воспоминания о нем были слишком болезненны. Я не знала, расскажу ли о нем вообще.

— Это самое ужасное чувство на свете, Полли.

Физически я поправилась, но не могла не вспоминать ночь в Тауэре снова и снова.

— Я была так близко — мы держались за руки сквозь прутья решетки, но потом пришлось их покинуть. Иногда я думаю, что надо было остаться. Тогда, по крайней мере, мы погибли бы вместе…

— Нет, Элиза! — взволнованно запротестовала Полли. — Не говори так! Ты сделала все, что могла, чтобы спасти их, и мы попробуем это сделать еще раз.

— Это слишком опасно, — начала я, качая головой, но она меня перебила:

— Силы Сопротивления уже начали собираться. Их не так много, но с каждым днем все больше. Не все верят тому, что говорит Корнелиус Холлистер.

Полли помолчала и заговорила тише:

— В ночь, когда его солдаты сожгли наш дом, он был здесь и сам поливал все вокруг бензином. К счастью, нас предупредил деревенский сторож, и мы успели бежать.

— И с тех пор они не возвращались?

— Нет. Пока нет.

— Ну, думаю, они скоро вернутся, особенно если узнают, что я здесь.

Она кивнула:

— Значит, они не должны узнать.

— У Сопротивления есть оружие, боеприпасы?

Полли покачала головой.

— Вооружения не хватает. Но главное, люди объединяются. Городской кузнец делает мечи и дубинки по средневековым образцам… Каждый делает, что может.

— У Новой стражи есть пистолеты и севили, склады боеприпасов, боевые кони и амуниция, — слабым голосом сказала я. — Не знаю, как мы выстоим против них.

Полли сникла. Я не хотела лишать ее надежды, но она должна знать, с чем могли столкнуться силы Сопротивления.

— Наша самая большая проблема — численность армии. Тебе же известно, что Холлистер не только рыщет по округе и берет пленных, но и заставляет мужчин и женщин сражаться на его стороне. Если кто-то отказывается, его отправляют в лагеря смерти — работать до полного изнеможения. И тогда…

Вспомнив, что увидела той ужасной ночью, я вздрогнула.

— Тогда их заставляют рыть себе могилы, а потом казнят.

Полли явно была напугана.

— Тебе надо отдохнуть, — сказала она торопливо. — Все эти разговоры о лагерях смерти не помогут поправиться.

Я снова улеглась на подушки, и она бесшумно вышла из комнаты. Полли права: надо сосредоточиться на восстановлении сил. Вечерний свет лился в окна, отбрасывая сиреневые тени на кровать. Я знала, нужно быть благодарной, что я жива, но было так тяжело на душе, все пошло не так и, что бы я ни пыталась сделать, не помогало. Я смотрела на потрескавшийся потолок. В детстве мне чудились в этих змеящихся линиях очертания кролика, луны, дома, деревьев, а теперь я видела только трещины.