После зимы

Глава 8

Храм Тишины, не только дворцовый, но и любой другой, представлял собой квадратное одноэтажное строение самой простой конструкции. Вход с северной стороны, внутри квадратный зал меньше размером, окруженный галереей. В его центре пятиугольный стол, на котором обычно стояли маленькие светильники — простые глиняные чашки с маслом и фитилем, чтобы пришедший помолчать наедине с богами мог как следует сосредоточиться, глядя на лепесток пламени. Это боги Тишины, чтобы услышать «голос разума и биение сердца» смертного, не нуждались в храмах, а людям необходима хотя бы видимость ритуала. Обычно ребенка приводили в такое специальное место лишь тогда, когда он уже умел себя контролировать и понимал смысл предстоящего действа.

По-своему, это разумно, думалось Каю, ожидающему окончания сборов императрицы. Дети любят, когда их желания исполняются, но если для этого нужно какое-то время посидеть неподвижно и, что еще сложнее, помолчать, то желание должно быть существенным и тщательно обдуманным. Контролировать себя и тщательно формулировать мысли — разве это не то, чего всегда требуют учителя?

— Я готова.

Считалось, что императрица в этот день носит лишь простую шерстяную робу и стойко терпит холод с неудобствами. Но кто и когда заглядывал в широченные рукава и под длинный подол? Наверняка, такое одеяние имелось и в гардеробе государыни Химары, но она вполне разумно решила не следовать заветам предков настолько буквально. Обычный свитер и юбка, как у какой-нибудь конторской служащей, и даже прическа без изысков — тугой узел из волос на затылке. Взять с собой барышню Лоули ей не позволил капитан Яно. О чем объявил лично.

— Я надеюсь, что с Шиффей ничего не случится во время моего отсутствия, — процедила императрица, демонстративно глядя мимо особиста.

На его скулах вспухли желваки. Камеристка побледнела и крепко сжала ладони в кулаки, словно приготовилась драться насмерть.

— Не переживайте, всё будет хорошо.

— Тогда пусть капитан Маэда поторопится, — приказала императрица. — У нас мало времени.

На улице по сравнению с морозной ночью значительно потеплело и снова пошел снег. Крупными мягкими хлопьями он падал на лисий мех воротника её пальто. На черный драп шинели снег тоже падал, но смотрелся совершенно иначе — обреченно, что ли. В то время, как белые хлопья на темных, почти черных волосах императрицы внушали надежду.

— Самыми первыми всегда зацветают императорские горные сливы, — говорила она тихо, когда проходили через очередной парк. — Еще сугробы не растаяли, а они уже в цвету. Во-от те небольшие деревья со словно покрученными ветками? Это они. Черные стволы, красные цветы и белый снег. Вы такое только на открытках видели.

И указала в нужном направлении. Перчаток она отчего-то не надела, головного убора тем более — ни шали, ни шапочки.

— Вы не замерзнете?

— Я привычная, не стоит беспокоиться.

Что правда то правда, бледные щеки государыни порозовели, а губ то и дело касалась легкая, счастливая улыбка.

— Ах, вы не представляете, как прекрасно оказаться на свежем морозном воздухе после нескольких месяцев проведенных взаперти!

Капитан Яно организовал им настоящий конвой. Четверо солдат шли впереди, трое сзади и он лично в качестве замыкающего. Кай понимал что это лишь мера безопасности, но всё равно паранойя особиста его раздражала. Дворцовый комплекс и так был совершенно пуст, словно древнее кладбище. Такое же ломкое безмолвие, белизна и какой-то неживой покой. Молчали даже вездесущие сороки.

На своем пути они не встретили ни единого человека и тут, надо думать, тоже была заслуга капитана Яно. Он неожиданно расстарался для императрицы: черепичная крыша храма и ступени лестницы были тщательно очищены от снега, внутренняя галерея и зал проветрены и вымыты, причем даже с хлоркой.

— А это еще зачем? — спросил Кай.

— Для дезинфекции, — буркнул особист.

— Спасибо, офицер Яно, — ответствовала императрица. — Вы сделали всё правильно.

— Приступайте уже к своему ритуалу, Ваше величество, но двери я оставлю открытыми.

— Как пожелаете. Это не имеет значения.

Химара не заставила себя упрашивать, сняла ботинки за порогом и ступила на ледяные полы ногами в надетых поверх чулок вязаных носках. Кай едва удержался от глупого смешка. Обычные люди никогда не видят власть имущих в домашних тапочках, с бигудями или, например, в тех же шерстяных носках, словно они и спать ложатся в своих коронах и туфлях на высоких каблуках.

Внутри храмовый зал казался вдвое больше, чем выглядел снаружи. Наверное за счет темного дерева потолков и пола, и пустого пространства, где в полумраке не различить стен. Если бы Кай не знал точно, что эти стены есть и вокруг них стоит охрана, то подумал бы, что женщина сейчас просто растворится в темноте.

— Вы перестарались с хлоркой. Она еще чего доброго угорит, — попенял Маэда присевшему на корточки возле стены особисту.

— Дверь открыта, всё быстро выветрится. Ну, или принюхается. Не хотите рядышком посидеть? Помолчать о сокровенном? Вы так мило беседовали по дороге.

— А мне надо было колоть её в спину штыком?

Яно сам догадался, что перегнул палку с издевательским тоном.

— Ладно, Кай, не обижайтесь, пожалуйста. Просто, достала меня эта тетка до самых печенок. А вам она, похоже, нравится. Вот мне и странно.

— Опять похабные намеки? Рэн, не ведите себя как соседская сплетница, вы же мужчина.

— Вы тоже мужчина, а она — женщина, — не унимался особист. — По-своему очень даже ничего такая дамочка. Фигура у неё, по крайней мере, хорошая.

Он регулярно заводил подобные разговоры и сильно напоминал Маэде его одноклассников, для которых в определенном возрасте девочки были одновременно и недосягаемой тайной, и объектом презрения. Стоило кому-то заподозрить сотоварища в нежных чувствах к обладательнице косичек, как начинались подначки, и длились они до тех пор, пока жертва не начинала ненавидеть предмет «страсти». В 12 лет это нормально. Наверное.

— Рэн, вы любите снег? — спросил Кай. — Когда идет снег, в смысле? Вот как сейчас, например.

Широкие двери в храм были распахнут настежь и, наверное, только совершенно бесчувственный человек не залюбовался бы видом на запорошенные деревья, серое небо и силуэт мостика чуть поодаль.

— Пожалуй, люблю.

— Я тоже. И к императрице отношусь так же. Как к явлению природы, которое завораживает при долгом созерцании. Как другие люди любят цветение садов или журчание ручья.

— Бог ты мой, как поэтично! — всплеснул руками Яно. — Это в вас говорит филолог?

— Может быть. Но иначе я не смогу объяснить.

— Хм… Она настолько велика и прекрасна? Вот эта хитрая ушлая бабенка, которая десять лет вертела этой страной как хотела и довела её до завоевания? — взвился на миг особист, и строго-престрого уточнил. — Вы уверены, что всё еще защищаете интересы Родины?

— А в вас, как я вижу, внезапно проснулся контрразведчик? Оставьте ваши фокусы при себе, офицер Особого отдела, — устало отмахнулся капитан Маэда. — Вы только что спросили меня, как я отношусь к ней как к женщине. Как к человеку противоположного пола, а не как к политической фигуре. Хотите меня отстранить и ищите повод? Да, пожалуйста. Звоните генералу Найто, звоните в Особый отдел, пишите рапорт, в конце концов.

Яно немедленно взял себя в руки. Это как игра: не получилось попасть в лунку с первого удара — победных очков уже не наберешь, как ни пыхти.

— Значит вы чувствуете к женщине то же, что и к снегопаду?

— К этой — да. Приблизительно. Такие чувства испытываешь к дождю, к солнечному утру, к полнолунию теплой летней ночью, и — да, к снегопаду? Государыня Химара явление того же порядка. Она случилась со мной однажды, я просто оказался рядом. Снег прекратится, моя миссия скоро будет закончена, и больше ничего не повторится. В конечном итоге, она уже историческая фигура. А кто я?

Особист выслушал молча и даже без язвительных ухмылок. Потом похлопал себя по карманам шинели в поисках сигарет и зажигалки.

— Возможно, вам тоже доведется войти в историю, кто знает, — сказал он, хмурясь от одной только мысли, что курить придется идти наружу. — Присмотрите за нашей подопечной, господин штабной филолог, я скоро вернусь.

Кай и не надеялся, что контрразведчик его понял до конца, но это было и не обязательно. Женщина, что сейчас сидела на полу спиной к двери, никогда не станет для него чем-то большим, чем прекрасный утренний снегопад, но и чем-то меньшим тоже уже не получится. Он будет помнить этот день всегда, всю жизнь.

Крошечный огонек лампадки давал ровно столько света, чтобы осветить её контур на фоне густой тьмы. Ровные плечи, прямая спина, ступни в белых носках, скрещенные по все правилам — правая прикрывает левую. Императрица просидела неподвижно ровно четыре часа: два — до полудня и два — после. О чем она говорила в мыслях с богами Тишины? О чем просила?

Поначалу солдаты перешептывались, хихикали и фыркали, но потом как-то все разом замолчали и присмирели. Вернувшийся с перекура капитан Яно уселся писать в записную книжку что-то свое, контрразведческое и совершенно секретное, при этом тоже не издавая ни звука. И тогда ситторийские загадочные боги Тишины набросили на капитана Маэду свои незримые сети и утянули его на самое дно…

Он снова сидел с отцом на кухне за обеденным столом, покрытым клеенчатой скатертью в мелкую желто-сиреневую клетку. Клеёнку покупала еще мама. Кай пил домашнее сливовое вино — слабенькое и слишком сладкое, совершенно не подходящее под тушеное мясо, отец — строгий трезвенник — курил трубку и пытался отговорить единственного позднего ребенка от импульсивного и неразумного, по его мнению, решения поступать в Военную Академию.

— Это не твоё, ты не такой, — повторял он. — Ты никогда не впишешься в их среду, всегда будешь чужим. У тебя уже есть прекрасная карьера в Университете, честно заработанное уважение, наука, люди рядом, которые понимают и разделяют твои взгляды. Ну, зачем тебе это, ребенок, зачем?

Отец никогда не скрывал пацифизма и упорно нес эти убеждения в классы к своим ученикам. Оттого и не сделал существенной карьеры.

— Ты — герой, у тебя есть орден. Этого вполне достаточно, чтобы никто не посмел тебя упрекнуть.

Кай слушал не то чтобы вполуха, но как человек, который всё для себя решил. Он уже знал размер стипендии. Половину Маэда будет отсылать родителю, чтобы тот мог позволить себе отказаться от репетиторства и заняться садом, как давно хотел. Садом, состоящим из двух яблонь и пионового куста, и хозяйством — тремя курами экзотической породы, красивыми как тропические птицы, и совершенно ручными.

В следующий раз они встретились, когда началась война с Ситтори. Папа места себе не находил и надо было его срочно успокоить. Маэда вырвался в отпуск ровно на 48 часов.

— Я буду служить в Штабе войск, не на передовой, не волнуйся, — говорил он, сжимая в ладони по-девичьи тонкое запястье отца. — Со мной точно ничего не случится. Я буду писать, обещаю.

Поезд, гремя колесными парами и лязгая сцепками, медленно подходил к перрону, ветер гнал по деревянному настилу первые желтые листья, отцовские веки, полупрозрачные и морщинистые мелко подрагивали от подступающих слёз.

— Ну перестань, пожалуйста. Меня бы все равно призвали бы, пап, ну все равно было бы то же самое. Ты, главное, не волнуйся.

— Ах, горе-то какое, — повторял господин Маэда-старший, кусая серые тонкие губы…

От него совсем как в детстве пахло табаком, газетами, а еще свежевыстиранной и накрахмаленной рубашкой. Кай его обнял и ужаснулся, какой тот всё-таки уже старенький. Совсем недавно ведь был крепким дядькой и внезапно превратился в щуплого старичка…

— Маэда, не спать!

Голос капитана Яно выдернул Кая из воспоминаний, как последнее моченое яблоко из кадушки — наугад, но цепко.

Императрица погасила светильник и возвращалась, осторожно ступая по скользким половицам.

— Всё? Это и вся церемония была? — спросил особист. — В одном не откажешь ситтори — в экономии на богах и предметах культа.

Государыня снова пропустила его слова мимо ушей, она разглядывала Маэду, будто видела его впервые.

— С вами всё в порядке, капитан?

— Абсолютно.

— Вот и хорошо. Возвращаемся?

И тут капитан Яно сделал то, чего Кай никак не мог предугадать. Особист деликатно кашлянул и предложил:

— Если пообещаете не делать глупостей, то можете прогуляться к дворцу Вселенского… чего-то там, короче, к главному дворцу и резиденции императора.

— Вселенского Спокойствия, — автоматически поправил ошеломленный Маэда.

— Угу, его самого.

На императрицу щедрость особиста, казалось, никакого впечатления не произвела. Она и бровью не повела.

— Спасибо, я воспользуюсь вашим предложением, — снизошла государыня до ответа.

И стала обувать замшевые ботинки, стараясь, чтобы наружу не торчала резинка носков. Кай поспешил помочь надеть пальто. Просто по старой привычке, но со стороны они смотрелись как-то совсем по-домашнему, как близкие люди. Охрана зашушукалась, но капитан Яно злобно на них цыкнул. Мол, не вашего ума дело, остолопы.

— Ребята из метеослужбы аэропорта говорят, что снегопад не прекратится до самого вечера, — заметил он как бы невзначай. — Капитан Маэда, вы же любите когда идет снег?

Отрицать этот факт Кай не стал. Да. Он любил.

Особист сделал еще одну поблажку. Теперь охранники шли на некотором отдалении, а не дышали в затылок. А Яно, тот вообще брел где-то позади, будто ему тоже вдруг понравилось гулять.

Но императрицу взволновало нечто иное.

— Скажите, что вы видели? Не прикидывайтесь, капитан. Когда вы ждали меня, вы же что-то видели. Что? — спросила она заговорщическим шепотом.

— Я не видел, я вспоминал.

— Это одно и то же. И что же вы вспоминали? — не унималась Химара.

Маэда даже растерялся от такого напора.

— Ничего особенного, — пожал плечами он. — Последнюю встречу с отцом. Он провожал меня на станции, очень переживал. Ему уже за семьдесят. Это относительно недавно было…

— И вы словно снова оказались там, на перроне, рядом с ним, слышали его голос. Дул ветер, листья летели…

Был бы Кай собакой, у него на загривке шерсть дыбом встала бы. Дело не в том, что она сказала, а — как. Будто заглянула в его мысли, в сны, проведала обо всех тайнах и желаниях, обо всём том, о чём люди предпочитают молчать.

— Откуда вы знаете?

— С вами говорили боги Тишины, капитан Маэда, — спокойно ответила императрица. — Значит, вы все же умеете по-настоящему молчать и думать.

— Подождите, но перрон… листья…

— Вы сами сказали, что стояли на вокзале, война началась в самый разгар осени, у вас на родине уже деревья желтые. И дуют ветры. Я просто предположила, не думайте. Но эти воспоминания, их яркость и реальность — это знак присутствия богов Тишины. Вам послан Знак, капитан. Это честь.

— Какой еще знак?

— Не знаю. Это ваш Знак, он предназначен для вас. У меня был свой.

Она так ловко сорвала покров с его души, что Маэда почувствовал, будто имеет полное право на ответную откровенность.

— А о чем вспоминали вы? — осмелился полюбопытствовать он. — Или это секрет?

— Вовсе нет. Я вспоминала мужа. Точнее, тот день, когда мы в последний раз позировали для альманаха. Вы, наверняка, выдели это фото, оно очень известное. Это было тут рядом, возле причала для яхты.

Маэда отлично помнил фотографию, он ведь совсем недавно её рассматривал.

Они как раз подходили к личной резиденции императора. Капитан Маэда до сих пор не мог отделаться от тягостного впечатления после её посещения. Вряд ли там убирали, и всё осталось по-прежнему, включая пятно на простынях.

— Каким он был? — спросил Кай, сам не веря, что спрашивает о таким личном.

— Кто? — удивилась женщина.

— Ваш муж — император Шэнли. Каким он был?

Государыня окинула задумчивым взглядом темный силуэт дворца, где тот жил и умер. На фоне белизны снега все эти колонны, резьба по камню и золоченые фигурки на портике выглядели как-то… неуместно.

— Он был мудаком.

Сказала и улыбнулась, несказанно наслаждаясь видом перекошенного лица арайнца.

— Все годы, сколько я его знала, а знакомы мы были с моих 15-ти лет, юнго Шэнли был и оставался редкостным мудаком, — повторила она со вкусом. — Он был раздражительным, мелочным, наглым и совершенно бессовестным подонком. Ваши газеты не врали, когда описывали его как совершенно аморальную личность. Истинная правда.

— А вы?

— А я была его императрицей.

Кай не удивился бы, если бы она не захотела продолжать этот разговор, но та не остановилась. Только сунула покрасневшие руки поглубже в карманы пальто.

— Накануне лечащий врач сказал мне, что сделать больше ничего нельзя, метастазы уже везде, а эта ремиссия — последняя. И я организовала для него фотосессию. Юнго обожал такие мероприятия как никто другой. Мы вместе подбирали одежду, вызвали самого модного мастера макияжа. Было так весело. Вся эта суета.

Лицо её — бледное и усталое — прямо-таки просияло от воспоминаний.

— К тому моменту мы остались совсем одни, — и продолжила, безошибочно уловив невысказанный вопрос. — Двенадцать лет этот дворец представлял собой безумную помесь борделя самого низкого пошиба, центра репродуктивного здоровья и ночного клуба. Видите, левое крыло достроено, оно длиннее правого? Стиль тот же, но это новодел. Общежитие для его женщин. По-моему, их никто не считал.

Три этажа с фасадом по шесть окон. Маэда присвистнул.

— Юнго не мог иметь детей, и до какого-то момента ему было плевать, но потом… Такая потеря для императорского дома, — усмехнулась императрица. — Фарс, который обернулся трагедией. Впрочем… в начале тоже всем было не до смеха. Особенно, мне.

— Почему?

— Почему? Потому что я — императрица, мой святой долг родить наследника. Он верил в чудо, в Силу Императриц. Чуда, как и ожидалось, не произошло. Тогда он стал подсылать ко мне своих… мужчин. Я отказалась.

Шокирующая откровенность, подобная ледяному ветру, заморозила Каю язык и губы. Он молчал.

— Эти стены видели такие вещи, до которых не додумался бы самый безумный извращенец. Нет, без убийств, кровопролития и насилия, — уточнила государыня. — Цель была все же… м-м-м… жизнеутверждающая. Всё только по добровольному и весьма деятельному согласию. На кону стояло так много.

— И вы просто так на всё это безобразие смотрели?

Она зябко повела плечами.

— Я, вообще-то, смотрела в другую сторону, в смысле, занималась другими делами. Думала, вдруг у юнго получится с кем-то из них. Он очень… хм… старался.

Понятно всё: императрица занималась политикой, пока император… пытался размножаться.

— Я помню про дворцовый обычай с усыновлением, но разве… разве вам не хотелось иметь своего ребенка?

— У меня был тот, о ком я заботилась. Тоже ребенок.

Государыня сказала так, что капитан Маэда не рискнул продолжить расспросы в этом направлении. И он вернулся к давним дворцовым скандалам.

— А те, другие женщины?

— Не знаю, меня они не касались. В них не было недостатка, поверьте. Желающие разделить… хм… ложе с государем исчислялись тысячами. Но когда юнго заболел, рядом не осталось никого. Это довольно жутко, когда пустеет целое крыло огромного дворца, а там, где всегда звучали голоса и музыка, где все время смеялись или ругались, больше не услышишь ни звука.

Государыня достала платочек из-за мехового отворота рукава. Но — нет, никаких слез, она просто отерла снег со лба — высокого и выпуклого, как у древних ситторийских статуй из терракоты.

— И тогда вдруг выяснилось, что мой муж всё же имеет достоинства. Нетривиальный ум и потрясающая начитанность — отличное сочетание. Когда он только успевал браться за книги, ума не приложу.

— Значит, на той фотографии…

— Да, она правдива. Он еще не знает, что приговорен, я наслаждаюсь тем, что он рад и полон надежд. Это же очевидно, верно? А сегодня боги Тишины послали воспоминания о тех днях, когда мы с ним были по настоящему счастливы. Не так долго, каких-то два-три месяца, но это было чудесно, правда-правда.

— Почему так мало?

— Смертельная болезнь, как хищная птица, она выклевывает из души всё лучшее, всё нежное и беззащитное. Когда больно и страшно — не до душевных щедрот. Юнго ужасно мучился, а потому злился, ненавидел и издевался над всеми вокруг. До тех пор пока мог себе это позволить, разумеется.

Они медленно обходили вокруг дворца Счастливой Юности — слева направо, как ситтори обходят родовой склеп, поминая умерших. Что ж, это сейчас имело смысл, потому что императрица внезапно перешла ко второй части своих обещаний. Без предупреждения, как любила делать, чтобы смутить собеседника и сразу же сбить его с толку.

— Командующий Римайя еще не подписал капитуляцию, со дня на день вы должны были занять столицу, и я отлично понимала, что первым делом умирающему императору подсунут манифест об отречении. Я никак не могла этого допустить, понимаете, капитан Маэда?

— Понимаю.

— Мой муж тоже это осознавал, когда я попросила его умереть.

— И он согласился?

— Конечно. Я отпустила медсестер и врачей, перестала давать ему обезболивающее, — говорила государыня размеренно и спокойно. Так рассказывают детям страшную сказку на ночь. — Он зажал в зубах подушку, чтобы не кричать, а я читала ему «Ларец», самую первую часть, его любимую. А когда боль стала невыносимой, то он накрыл себе лицо еще одной подушкой и направил мою руку. Вот так всё и случилось.

— Боже, зачем вы всё это мне рассказывает? — ужаснулся Кай.

— Затем, чтобы вы знали об этом, капитан Маэда, — жестко ответила императрица. — Мой муж — юнго Шэнли, последний император Ситтори умер со всем возможным в его положении достоинством и честью. Он сделал всё, что было в его силах — он умер императором. Потом, когда поднимут архивы и вся грязь всплывет, а иначе и быть не может, когда его имя смешают с дерьмом, чего юнго в полной мере заслуживает, вы единственный будете знать правду. И однажды вы расскажете её другим людям.

— А если не расскажу?

— Расскажете, — рассмеялась она звонко. — А теперь возвращаемся скорее, я промерзла до костей.

— Но дворец Вселенского Спокойствия…?

— Я была там тысячу раз, что я там не видела? Идемте, идемте!

И быстро-быстро засеменила в сторону своей резиденции, демонстративно шмыгая носом и потирая озябшие ладони.

Охране пришлось едва ли не бегом следом бежать. А капитан Яно прямо-таки рассвирепел. Наорал на императрицу, как на школьницу, и посулил, что теперь она из своей комнаты носа наружу не покажет.

— Так вы хотите, чтобы я пошла к главному дворцу? Отлично. Так бы сразу и сказали, капитан Яно. Будь по-вашему!

И только полный идиот не догадался отчего вдруг возле парадной лестницы императрица столкнулась с бывшими дворцовыми гвардейцами. Их выстроили в шеренгу по два так, чтобы бывшая хозяйка прошла вдоль неё, словно принимала парад. Одна, с минимальной охраной и чуть ли не под руку с арайнским офицером. Что должны были подумать милицианты? Их мысли остались неизвестны, потому что они как полагается ситтори не позволили себе не то, что слова лишнего, даже малейшего движения. Стояли как каменные истуканы и смотрели на летящий снег.

Не молчала только императрица:

— В дни больших приемов на очередную дату коронации или в день рождения юнго через весь Зал Приемов от дверей до трона расстилалась ковровая дорожка — белая с золотым узором. Триста пятьдесят семь погонных метров вытканных вручную. Такую дорожку ткали каждому новому императору раз в жизни и по ней он восходил на трон, — она словно экскурсию проводила, так бодро и ясно звучал её голос. — Знаете сколько таких ковров хранится в сокровищнице? Ни одного, представьте. После смерти очередного императора его сжигали, оставалось золото, из которого снова делали нить и пускали её в новую дорожку. И каждый раз узор был новый, но при этом золоту в нем тысячи лет. Считается, что на протяжении веков количество золота не менялось ни на грамм.

И снова рассмеялась. Без натуги и притворности. Похоже, государыня Химара чему-то на самом деле радовалась.

— А на самом деле? — уточнил капитан Яно. Он тоже выглядел весьма довольным.

— Врут, конечно. Воровали помаленьку. Дорожка-то становилась всё уже и уже.

Поворачивая за угол здания капитан Маэда обернулся. Коллаборанты стояли недвижимо и глядели вслед императрице, и казалось даже не моргали.