Возникла мысль, что я — сама своими руками и словами — отправляю Аларика из дома, толкаю его к другой.
Хотя могла бы… могла бы начать просить его остаться. Забыть ту девицу.
Но я сойду с ума, зная, что рано или поздно он снова туда потащится, чтобы посмотреть на ребенка.
Моя проблема в том, что я не была чистокровной аристократкой, я не приучена с детства к этому высшему обществу. Кто-то простит, закроет глаза на измену, а я не могу. Я просто не знаю, как это можно все простить.
В высшем обществе принято выходить замуж по расчёту. Нередко потом — заводить себе любовников. Только я думала, мою семью это не коснётся.
Мы ведь… те самые счастливчики. Истинные. Редкие, вымершие, как пещерные драконы далёкого прошлого.
Но нет… и мою семью коснулась эта гадость.
Я бы сказала, что мой дракон ещё долго держался.
Обычно стоило только родить одного или несколько наследников — заранее оговоренных в брачном договоре — и супруги могли спокойно заводить себе утешителей по душе.
Ненавижу это общество.
И я тут чужая.
Хотя целых двадцать лет старалась соответствовать ему. Училась молчать, улыбаться, не перечить. Носила платья по моде. Говорила только тогда, когда это уместно. Вела себя так, как велят — благородно, сдержанно, достойно. Я выучила эти правила, как военный устав.
Я повторяла их, как заклинания, лишь бы соответствовать своему мужу. Герцогу, потомственному сильнейшему магу и просто одному из самых богатых мужчин Империи.
Я забывала, кем была до замужества. Затирала свою суть, подстраивалась, прогибалась. Глотала слёзы, когда хотелось кричать.
А теперь?
Теперь меня выбросили, как ненужную старую перчатку.
Привели в дом молодую любовницу. Дочь принимает сторону успешной девицы. А сын просто самоустранился.
Я чужая.
Для них. Для этого дома. Для этого общества.
Но вот что…
Я замираю, перестаю дышать — от осознания ещё одной неприятной правды. Я ведь никогда не была искренней с собой.
Почему я загоняла себя в эти рамки высшего общества? Честолюбивых закостенелых консерваторов?
Да лучше бы я не соответствовала этому обществу вовсе. Ведь и так никогда не могла до него дотянуться. Просто перестала обращать внимание на шёпотки за спиной, будто была выше этого.
А надо было остаться собой. Тогда я бы хотя бы была честна — с собой.
Я ведь стала такой же искусственной, ненастоящей, с приклеенной улыбкой. Как замороженная рыба.
Да мне сорок пять. Я была замужем. Дети уже выросли — и я им оказалась не нужна.
Но ведь…
У меня всё ещё есть шанс стать собой. Не чьей-то женой. Не чьей-то тенью.
Собой.
Я снова вынырнула из своих мыслей. Повернула голову в сторону Аларика. Мы даже сейчас сидели так же, как обычно: я — по правую руку от него.
Его близость не раздражала. Она обжигала ненавистью и отчаянием, желанием отмыться.
— Уходи, Аларик, — повторила я.
Молчание было мне ответом.
Я увидела, как блеснули желтизной его глаза. Но он взял под контроль зверя — и взгляд стал карим, почти чёрным.
Видела, как он сжал челюсти, как заиграли желваки на его лице. Я знала мужа. Он был зол.
Но если раньше я бы постаралась его успокоить, то сейчас… Сейчас мне было всё равно.
— Я хочу побыть одна.
— Ты не будешь одна, — безапелляционно и холодно произнёс Аларик мне, и тут же чуть громче приказал. — Агнес. Принеси чай из яблочной мяты. Немедленно.
— Не нужно… — выдохнула я.
— Ты не в себе. — Тебе нужно успокоиться.
Я стиснула пальцы. Проклятый чай все-таки принесли, и Аларик наполнил мою чашку. Ароматная яблочная мята. Он помнил, конечно, какой чай я пью.
— Я сама, без тебя, успокоюсь, — цежу я. — Ты ведь просишь быть меня благоразумной. Я буду.
— Нам всем не помешает быть благоразумными, — цедит муж, отчего-то зло. Я не понимаю его.
Изменяет — и ещё злится на меня. Я ведь принимаю его волю.
А потом и вовсе бросает:
— Я останусь здесь. Это мой дом.
— У тебя же беременная любовница! — взвизгиваю я.
Пожалуй, это впервые за весь этот долгий день я позволяю настоящим эмоциям проявиться.
— Ты плохо меня слышишь, Лия, м?