Портрет Дориана Грея

XVI

Начал накрапывать холодный дождик, в сыром тумане тусклые пятна фонарей имели вид привидений. Кабаки уже закрывались, и смутные силуэты мужчин и женщин маленькими группами собирались у их дверей. Из некоторых кабаков доносились взрывы грубого смеха. В иных слышались крики и пьяная брань.

Откинувшись в кэбе, надвинув на глаза шляпу, Дориан Грей равнодушно взирал на грязный разврат большего города и время от времени повторял про себя слова, сказанные ему лордом Генри в первый день их знакомства: «Надо лечить душу чувствами, а чувства — душою». Да, в этом тайна всего. Дориан часто уже обращался к этому средству, и теперь обращается снова. Существовали притоны для курения опия, где можно было купить забвение; ужасные вертепы, где память о старых грехах могла быть изглажена безумием новых прегрешений.

Луна, подобная желтому черепу, низко висела в небе. Время от времени громадное безобразное облако протягивало к ней руку и закрывало ее. Газовые фонари становились реже, а улицы — теснее и мрачнее. Раз кучер сбился с дороги и должен был ехать обратно с полмили. Ноги лошади зашлепали по лужам, от нее валил пар. Боковые стекла кэба затянуло серою пеленою тумана.

«Лечить душу чувствами, а чувства — душою»! Как явственно звучали эти слова в ушах Дориана. Несомненно, душа его была ранена смертельно. Но можно ли исцелить ее чувствами? Он пролил невинную кровь. Могло ли что-нибудь искупить этот грех? Нет, ему не было искупления; но если нет прощения, все же возможно забвение; и он твердо решил забыть, вычеркнуть из памяти самый факт, уничтожить его, как уничтожает ужалившую ехидну… И в самом деле, какое право имел Бэзиль говорить с ним так, как он говорил? Кто поставил его судьею над другими? Его слова были ужасны, невыносимы, жестоки.

Кэб пробирался вперед, как казалось Дориану, все медленнее и медленнее. Он открыл окно и приказал ехать скорее. Болезненная жажда опия начинала терзать его. Горло его горело, а выхоленные руки судорожно сжимались. Он нетерпеливо замахнулся на лошадь своей палкой. Кучер с усмешкой стегнул по лошади. Дориан засмеялся в свою очередь, но кучер молчал.

Путь казался бесконечным, а улицы тянулись, словно черные нити гигантской паутины. Монотонность становилась невыносимой, и по мере того, как сгущался туман, Дорианом все сильнее овладевал страх.

Наконец они проехали пустынный кирпичный завод. Здесь туман был реже, и Дориан мог заметить странные печи в форме бутылки, с оранжевыми веерообразными язычками пламени. Собака залаяла на них; где-то вдали, в темноте, крикнула пролетавшая чайка. Лошадь споткнулась на ухабе, бросилась в сторону и поскакала галопом.

Вскоре они свернули с грунтовой дороги и снова выехали на дурно-мощеные улицы. Окна домов большею частью были темны, но изредка фантастические силуэты мелькали на освещенных лампами шторах. Дориан с любопытством смотрел на них. Они двигались, как гигантские марионетки, и жестикулировали, как живые существа. Они его раздражали. Глухая злоба подымалась у него в сердце.

Когда они поворачивали за угол, какая-то женщина что-то им закричала из открытой двери, а два человека погнались за кэбом и проводили его ярдов сто. Кучер хлестнул их бичом.

Говорят, что страсть замыкает мысли человека в круг. Как бы то ни было, не сходившая с сухих уст Дориана Грея мучительно повторяемая фраза о соотношении между чувствами и душой привела его, так сказать, к полному выражению настроения и послужила интеллектуальным оправданием тех страстей, которые и без того, несомненно, овладели бы его волей.

Одна и та же мысль владела всеми клетками его мозга, а дикая жажда жизни усиливала биение каждого его нерва и фибра. Уродство, прежде ему ненавистное и придававшее вещам реальность, теперь, по этой именно причине, стало ему дорого. Уродство оказывалось единственной реальностью. Хриплая брань, отвратительные притоны, грубая жестокость беспутной жизни, самая низость воров и отверженных более резко поражали воображение, чем все утонченные образы искусства, чем все мечтательные тени песни. Уродство было необходимо теперь Дориану для забвения. Через три дня он снова будет свободен.

Вдруг кэб остановился перед темным каким-то переулком. Над низкими крышами и зубчатыми печными трубами домов поднимались черные мачты кораблей. Венки белеющего тумана, точно фантастические паруса, прижимались к реям мачт.

— Где-нибудь здесь, сэр, не правда ли? — глухо спросил кучер в верхнее окошечко кэба.

Дориан вздрогнул и выглянул из экипажа.

— Хорошо, — проговорил он и, поспешно выйдя из кэба и дав кучеру обещанные деньги, быстро пошел по направлению к набережной.

Там и сям, на корме больших торговых судов, светили фонари. Свет дрожал и разбивался в лужах. Готовый к отплытию, грузившийся углем пароход отбрасывал красный свет. Скользкая мостовая имела вид мокрого дождевого плаща.

Дориан быстро свернул влево, но временам оглядываясь, желая убедиться, что за ним никто не следит. Через семь или восемь минут он подошел к низкому дому, сдавленному двумя высокими амбарами. На одном из окон верхнего этажа стояла лампа. Дориан остановился и постучал особенным образом.

Немного погодя он услышал за дверью шаги и звук цепи, снимаемой с крючка. Дверь тихо отворилась, и он вошел, ни слова не сказав безобразной коренастой фигуре стушевавшейся в тени, когда он проходил. В конце передней висела потертая зеленая занавеска, заколыхавшаяся от ветра с улицы. Дориан отдернул ее и вошел в длинную низкую комнату, имевшую вид бывшей танцевальной залы третьего разряда. Кругом по стенам шли газовые рожки с ярким, режущим глаза светом, тускло и криво отражавшимся в засиженных мухами зеркалах. Грубые рефлекторы из гофрированной жести отбрасывали дрожащие пятна света. Дол был усыпан опилками цвета охры, кое-где превратившимися в грязь, с темными пятнами пролитых напитков. Несколько малайцев сидели перед топившейся печью и играли в кости, скаля во время разговора свои белые зубы. В одном углу, опустив голову на руки, развалился на столе матрос, а у пестро раскрашенной стойки стояли две безобразные женщины и насмехались над стариком, который, с выражением отвращения, чистил рукава своего сюртука. — «Он думает, что по нему бегают красные муравьи», — засмеялась одна из женщин, когда Дориан проходил мимо. Старик в ужасе посмотрел на нее и принялся всхлипывать.

В конце комнаты была лестничка, подымавшаяся в темную комнату. Пока Дориан быстро всходил по трем расшатанным ступеням, тяжелый запах опия донесся ему навстречу. Он глубоко вдохнул его в себя, и ноздри его задрожали от удовольствия. При входе Дориана молодой человек с гладкими, светлыми волосами, сидевший над лампой и закуривавший длинную, тонкую трубку, поднял глаза и нерешительно кивнул ему.

— Вы здесь, Адриан?

— Где же мне еще быть? — небрежно ответил тот. — Теперь никто уж не хочет со мной разговаривать.

— Я думал, вы уехали из Англии.

— Дарлингтон ничего уже не желает делать. Мой брат наконец уплатил по счету. Джордж также со мной не разговаривает… Мне это безразлично, — прибавил он и вздохнул. — Пока у человека есть это зелье, ему не нужно друзей. Я думаю, что у меня было даже слишком много друзей.

Дориан, мигая, посмотрел кругом на уродливые фигуры, лежавшие в таких странных позах на рваных матрасах. Судорожно сведенные руки и ноги, открытые рты, остановившиеся мутные глаза притягивали его. Он знал, в каких странных эдемах они страдали и какой мрачный ад научал их тайнам новых радостей. Они чувствовали себя лучше, чем он. Он был в плену своих мыслей. Воспоминание, как ужасная болезнь, разъедало его душу. По временам ему казалось, что он видит устремленные на него глаза Бэзиля Холлуорда.

Однако же он чувствовал, что не может здесь оставаться. Присутствие Адриана Сингльтона его смущало. Он стремился в такое место, где бы его никто не знал. Ему хотелось убежать от самого себя.

— Я пойду в другое заведение, — сказал он после паузы.

— На верфи?

— Да.

— Эта бешеная кошка, наверное, там. Сюда ее больше не пускают.

Дориан пожал плечами.

— Мне до тошноты надоели женщины, которые любят. Женщины, которые ненавидят — гораздо интереснее. К тому же и зелье там лучше.

— Одно и то же.

— Мне оно больше нравится. Пойдем, чего-нибудь выпьем. Я должен выпить.

— Мне ничего не хочется, — прошептал молодой человек.

— Все равно, пойдем.

Адриан Сингльтон устало поднялся с места и последовал за Дорианом к стойке.

Мулат в изодранной чалме и обтрепанном ульстере приветствовал их, отвратительно скаля зубы, и сунул им бутылку брэнди и два стакана. Женщины подошли и стали заговаривать. Дориан повернулся к ним спиной и, понизив голос, что-то сказал Адриану Сингльтону.

Искривленная улыбка пробежала по лицу одной из женщин.

— Мы сегодня очень горды, — насмешливо проговорила она.

— Бога ради, оставьте меня! — закричал Дориан, топая ногой. — Что вам надо? Денег? Вот, возьмите! И никогда больше не смейте со мною разговаривать!

Две красные искры зажглись на мгновение в тусклых глазах женщины, но сейчас же погасли, и глаза снова стали стеклянными и тупыми. Она мотнула головой и сгребла монеты с прилавка жадными пальцами, ее товарка с завистью смотрела на нее.

— Не стоит, — вздохнул Адриан Сингльтон. — Мне не хочется возвращаться. К чему? Я здесь совершенно счастлив.

— Вы мне напишете, если вам что-нибудь понадобится, не так ли? — сказал Дориан, помолчав.

— Может быть.

— Ну, покойной ночи!

— Покойной ночи, — ответил молодой человек, поднимаясь по ступеням и вытирая свой запекшийся рот платком.

Дориан пошел к дверям с выражением страдания на лице. В то время, как он отодвигал занавеску, циничный смех сорвался с накрашенных губ женщины, взявшей деньги. — Вот идет продавший душу дьяволу! — прошипела она, хрипло икая.

— Проклятая! — отозвался он, — не смей меня так называть.

Она щелкнула пальцами.

Она щелкнула пальцами.

— А ты хотел бы, чтобы тебя величали Прекрасным Принцем, не правда ли? — крикнула она ему вслед.

При ее словах дремавший матрос вскочил на ноги и дико посмотрел по сторонам. Звук захлопнувшейся двери донесся до его ушей. Он бросился вон, как бы вдогонку.

Дориан Грей быстро пошел вдоль набережной под моросившим дождем. Его встреча с Адрианом Сингльтоном взволновала его, и он стал думать, действительно ли он виноват в разрушении этой юной жизни, как сказал ему Бэзиль Холлуорд с таким оскорбительным упреком. Он закусил губу, и на несколько секунд глаза его стали печальными. Однако же, в конце концов, что ему было за дело до всего этого? Дни наши и без того коротки, чтобы еще брать на свои плечи ответственности за чужие грехи. Каждый человек живет своей собственной жизнью и платит за нее своей ценою. Только жаль, что иногда приходилось слишком часто расплачиваться за одну единственную ошибку. И платить надо все снова и снова. В своих расчетах с людьми судьба никогда не считала себя удовлетворенной.

По уверению психологов, бывают моменты, когда страсть к пороку (или к тому, что люди называют пороком) так овладевает нашим существом, что каждый фибр тела и каждая клетка мозга как бы движутся страшным импульсом. В такие моменты люди теряют свободу воли. Они движутся к своему роковому концу, как автоматы. Они лишены выбора, сознание в них или убито, или же только затем и живет, чтоб усилить привлекательность бунта и сделать ярче соблазн непослушания. Ведь все грехи, как неустанно напоминают нам богословы, суть лишь грехи непослушания. Когда гордый дух, утренняя звезда, зла, отпал от неба, он отпал, как непокорный.

Ничего не чувствуя, весь углубленный в мысли о зле, с помутившимся рассудком и с жаждущей возмущения душой, Дориан Грей спешил вперед, ускоряя шаги; но в ту самую минуту, когда он свернул в сторону, под темную арку, часто служившую ему для сокращения пути к сомнительному притону, куда он и теперь направлялся, он вдруг почувствовал, как кто-то схватил его сзади, и прежде чем он успел подумать о защите, он оказался прижатым к стене, и чья-то грубая рука сжала ему горло.

Он стал отчаянно отбиваться, и с невероятным трудом ему удалось разжать вцепившиеся в него пальцы. В ту же секунду он услышал звук взводимого курка и увидел блеснувшее, гладкое дуло револьвера, направленного ему в голову, и силуэт приземистого человека.

— Что вам надо? — прохрипел он.

— Стойте спокойно, — ответил человек. — Если вы только тронетесь с места, я застрелю вас.

— Вы с ума сошли?.. Что я вам сделал?

— Вы погубили жизнь Сибиллы Вэн, — последовал ответ, — а Сибилла Вэн была моя сестра. Она лишила себя жизни. Я это знаю. В ее смерти виноваты вы. И за это я поклялся вас убить. Целые годы я вас разыскивал. У меня не было никаких указаний, никакого следа. Двое людей, которые могли указать вас, уже умерли. Я не знал о вас ничего, кроме ласкательного имени, которым она вас называла. Сегодня, случайно, я услыхал его. Кайтесь в своих грехах, так как в эту ночь вы умрете.

Дориан Грей замер от страха.

— Я никогда не знал такой женщины, — пробормотал он, — никогда не слышал о ней. Вы сошли с ума.

— Лучше покайтесь в своем преступлении, потому что вы умрете сейчас, это так же верно, как то, что я — Джемс Вэн.

Момент был ужасный. Дориан не знал, что сказать и что сделать.

— На колени! — закричал человек. — Даю вам одну минуту на молитву, не более. Сегодня я отплываю в Индию, но раньше я должен свершить свое дело. Одна минута, не более!

У Дориана опустились руки. Парализованный страхом он не знал, что предпринять. Вдруг безумная надежда мелькнула у него в мозгу.

— Стойте! закричал он. — Сколько времени прошло со смерти вашей сестры? Говорите скорее!

— Восемнадцать лет — ответил человек. — Почему вы об этом спрашиваете? Причем тут года?

— Восемнадцать лет! — рассмеялся Дориан Грей, и в голосе у него послышалось торжество. — Восемнадцать лет! Подведите меня к фонарю и взгляните мне в лицо!

Джемс Вэн поколебался с минуту, не понимая в чем дело. Затем схватил Дориана Грея и потащил его из-под арки.

Тусклый, колеблющийся от порывов ветра свет был все-таки достаточен, чтобы показать Джемсу его мнимое страшное заблуждение, ибо лицо человека, которого он собирался убить, сияло цветущим отрочеством, незапятнанной чистотою юности. Ему с трудом можно было дать двадцать лет; он выглядел немного старше, чем была Сибилла, когда они расстались — так много лет тому назад. Было ясно, что не этот человек разбил ее жизнь.

Джемс выпустил свою жертву и отступил.

— Боже мой! Боже мой! — воскликнул он. — И я готов был убить вас!

Дориан Грей глубоко вздохнул.

— Вы были на шаг от ужасного преступления, — проговорил он, сурово смотря на Джемса. — Пусть это послужит вам уроком, чтобы вы не брали в свои руки правосудия.

— Простите меня, сэр, — прошептал Джемс Вэн. — Я был введен в заблуждение. Случайное слово, услышанное мной в этом проклятом вертепе, навело меня на ложный след.

— Лучше вернитесь домой и спрячьте куда-нибудь этот револьвер, иначе вы попадете с ним в беду, — сказал Дориан, поворачиваясь и медленно продолжая путь по улице.

Джемс Вэн в ужасе стоял на тротуаре. Он дрожал с головы до ног. Немного спустя темная тень, кравшаяся вдоль сырой стены, выступила на свет и, крадучись, подошла к нему. Он почувствовал на своем плече чью-то руку и, вздрогнув, оглянулся. Это была одна из женщин, пьянствовавших за прилавком.

— Почему ты не убил его? — прошипела она, приближая к нему свое испитое лицо. — Я знала, что ты пошел за ним, когда ты выбежал от Дэли. Дурак! Ты должен был его убить. У него куча денег, и он большой негодяй.

— Он не тот, кого я ищу, — ответил Вэн. — А денег мне не надо. Мне нужна жизнь одного человека. Тому, жизнь кого я ищу, должно быть теперь около сорока лет. Этот же почти еще мальчик. Слава Богу, что я не пролил его крови.

Женщина язвительно засмеялась.

— Почти еще мальчик! — сказала она. — Да ведь уж почти восемнадцать лет прошло с тех пор, как Прекрасный Принц сделал меня такой, какая я теперь.

— Ты лжешь! — вскрикнул Джемс Вэн.

Она подняла руку к небу.

— Вот, перед Богом, я говорю правду, — ответила она.

— Перед Богом?

— Отнимись у меня язык, если это не так. Он самый подлый изо всех, кто приходит сюда. Говорят, что он продал себя дьяволу за красивое лицо. Я встретила его почти восемнадцать лет тому назад. С тех пор он мало изменился. Не то, что я, — прибавила она, печально ухмыляясь.

— Ты клянешься в этом?

— Клянусь, — хриплым эхом сорвалось с ее плоских губ. — Но не выдавай меня ему, — молила она. — Я боюсь его. И подари мне монетку на ночлег.

Он с бранью отпрянул от нее и кинулся к углу улицы, но Дориан Грей уже исчез. Когда Джемс оглянулся, женщины также не было.