Пораженец

Глава 8

Лето 1911

Внизу, в гостиной вот уже полчаса бубнили голоса и я решил отставить чертежи и посмотреть, наконец, кто же не поленился добраться до Сокольников сегодня.

С галереи второго этажа я начал различать слова.

— … для нас тогда полной неожиданностью стала вспышка гангрены, с очень высокой смертностью, — говорил странный голос, не поймешь, то ли мужской тонкий, то ли женский грубый…

— Насколько высокой? — ага, это Наташа, разговор коллег-медиков.

— В разных партиях раненых от двадцати до восьмидесяти процентов.

— И никаких внешний причин для такой вспышки?

— Нет, обычные ранения, пулевые и осколочные. А дальше патогенная анаэробная инфекция, — внизу пискнуло кресло, кто-то подвинулся или поменял позу, — вибрионы выделены Пастером еще пятьдесят лет тому назад, и через тридцать лет американцем Велчем.

— А первичная обработка?

— Не помогает. Большинство раненых доставляли нам с передовой уже с гангреной в ранних стадиях, — чиркнула и зашипела спичка, потянуло табачным дымком.

Наташа не курит, значит, гость. Я потихоньку стал спускаться с лестницы, стараясь не скрипнуть ступенькой

— А если засыпать рану антибактериальным порошком?

— Каким, дорогая моя? Нет таких порошков.

— Не скажите. Помните зеленку?

С лестницы мне стали наполовину видны сидящие в креслах — юбка жены со сложенными на коленях кистями, брюки и рука с папиросой гостя и его же дамские туфли, несуразица какая-то. Впрочем у нас сейчас декаданс в моде, в богеме и не такое встретить можно.

— Ну конечно помню, диссертация, фурор!

— Не о фуроре речь. Бриллиантовый зеленый — анилиновый краситель. Я с той поры внимательно проверяю все химические красители, доктор Пауль Эрлих в Германии на ИГ Фарбен тоже, и знаете что?

— Эрлих? Нобелевский лауреат? Интересно, я вс внимание.

“Весь” или “вся”? Что-то я не расслышал.

— Сульфаниламид. Синтезирован два года назад, процесс не слишком сложен, наши химики сделали мне порошок, я его проверила.

— Наташа, дорогая, не томите! — рука без сигареты взяла Наташу за пальцы.

— Потрясающее действие на стрептококки, на холерные вибрионы, на кишечную палочку! — по интонации я прям увидел, как Наташа светится от торжества. Но позвольте, это что же, моя драгоценная ковыряется с холерными вибрионами?

— Вот, поглядите, это результаты. В ближайшее время будет большая статья.

Предпоследняя ступенька все-таки скрипнула и я сделал шаг вниз, а навстречу мне обернулись два доктора медицины. О, Вера Гедройц, теперь понятно сочетание брюк и туфель!

— Ваше Сиятельство! — я шутовски раскланялся с княжной.

— Михаил Дмитриевич, дорогой, как я рада вас видеть!

Вот в случае Веры природа точно ошиблась — родиться бы ей мужчиной… А так мучается в женском теле, любит женщин, носит мужские костюмы, курит как паровоз, но на профессиональные качества это никак не влияет.

— О чем разговор, не помешаю?

— Я рассказывала вашей жене о совершенно необъяснимой эпидемии гангрены, с которой мы столкнулись под Мукденом! Внезапное и резкое увеличение случаев, вся ранняя статистика такого не показывает.

— Хм… А это не может быть вызвано каким-то местным фактором?

— Не думаю, в Маньчжурии до Мукдена ничего похожего не было.

— Тогда там должен действовать какой-то новый элемент, — я напряг память и выдал предположение. — Может, изменившийся характер боевых действий? Стабильный фронт на двести километров, окопное сидение…

— Окопы… — Вера задумчиво затянулась папиросой и вдруг просияла. — Ну конечно, загрязнение ран землей! Наташа, ваш муж гений!

— Ну что вы, он просто привык смотреть под другим углом, — бросила на меня многообещающий взгляд жена, нравилось ей и возбуждало, когда я демонстрировал ум или знания. Ай да я, ай да молодец, ждет меня веселая ночь.

— Нет-нет-нет, это потрясающе! И ведь точно, группы раненых с самой высокой смертностью поступали именно из окопов!

Ну вот, опять напрогрессорствовал, как последний сукин сын. Впрочем, моих заслуг тут почти ноль — дамы все сделали сами, а я только навел на мысль о причине изменений. Тем не менее налицо очевидное влияние — не подсказал, не “вспомнил”, не “доктор Уайт”. Интересно, а что такое сульфаниламид? Видимо, что-то новое, если Гедройц не знает, молодец Наташа. Значит, что-то в этом мире меняется и я не зря упираюсь.

Медики кинулись в обсуждение на своем птичьем языке, густо перемежая русскую речь латинскими терминами, я отошел справиться у Ираиды, когда будет готов обед и краем уха уловил за спиной вопрос Веры “Может, тогда не стоит сразу ушивать рану?”

За едой, слава богу, о газовой гангрене не говорили, ограничились искусством и литературой. Гедройц спела небольшой дифирамб дому, вернее, тому, что он оказался удобен и уютен внутри, вопреки брутальному наружному впечатлению. Саму архитектуру гладких бетонных стен она пока принимала с опаской, “в этом что-то есть” и не более того.

Поговорили о поэзии, в которой я ни черта не понимал (а кругом брюсовы-бальмонты-северянины и прочий серебряный век), разве что посмеялся вместе с дамами над памятным фельетоном Аверченко. Тогда в “Сатириконе” он подверг зверскому троллингу Иннокентия Анненского, которого угораздило начать статью словами “жасминовые тирсы наших мэнад примахались быстро”. Почему-то такую манерность и выпендрежность считали нормой, впрочем, за норму, даже за идеал, шла и “нервность” — положительный герой был обязан иметь нервные пальцы и нервные манеры.

Ничего-ничего, скоро явятся Хлебников и Есенин с Маяковским, узнают господа символисты, почем фунт нервности! Кстати, надо бы выяснить, чем там сейчас Владимир Владимирович занят, он вроде по молодости в РСДРП состоял.

Кофе пить мы вышли на прогретую солнцем террасу второго этажа и там медики снова вернулись к профессиональным темам. Вера опять помянула свой опыт работы в лазаретах русско-японской, я немедленно заявил, что “зима, то есть война, близко!” и мы довольно быстро пришли к тому, что неплохо бы готовить персонал уже сейчас. После нескольких моих комментариев княжна Гедройц вызвалась написать пособие для медсестер и вообще госпитального люда, еще один плюсик мне в карму. А потом я навел разговор на эвакуацию и сортировку.

— Я уверена, что для повышения продуктивности лазареты необходимо ставить как можно ближе к театру военных действий и разделять потоки раненых, — безапелляционно заявила мне госпожа военврач, выдохнув колечко дыма.

И тут пошла в ход домашняя заготовка. Назвать это математической моделью можно было с о-очень большим натягом, просто я уже давно прикидывал, как рассчитать “пропускную мощность” медсанбата, на взятых с потолка цифрах времени на обработку, количестве раненых и так далее. Вот эти расчеты я и показал Вере.

Цифры мои она, конечно, разнесла в пух и прах, тыкая в ошибки тлеющей папиросой, но сам подход оценила, сделала уйму важных замечаний и вообще потребовала, чтобы я свои соображения донес до военных медиков. Для чего она пришлет мне выверенные базовые цифры и, как только я пересчитаю модель, ждет нас с Наташей в Питере, где наибольшая концентрация знакомых врачей в погонах.

Когда визит закончился и мы начали прощаться, Вера как-то слишком интимно прильнула к Наташе. Пришлось уже у ворот, где княжну ожидал извозчик, шепнуть Гедройц на ухо — ваши предпочтения меня не касаются, но я требую не вовлекать жену, или мы сильно поссоримся.

Вера сверкнула глазами, вздохнула и полезла в коляску. На том и расстались.

А я пошел разбираться, носит ли моя половина резиновые перчатки, когда работает с холерными вибрионами.

Исследования Наталья вела не то, чтобы с размахом, но не ограничивала себя, причем на свои деньги. Нет, не приданое тратила, да и не было его вообще, этого приданого, так, несколько памятных вещей и все. Деньги у нее появились как и у меня, от патентов. С моей подсказкой она изобрела… тушь для ресниц. Впрочем, чего там изобретать — сажа да вазелин, твердый или жидкий. И помаду в тюбике с поршневой подачей, а то покамест юзают завернутой в шелковую бумажку. Главное, в чем я ей помог — нашел в Америке бывшего гримера Императорских театров Максимилиана Факторовича, уроженца Царства Польского, и втянул его в дело. Потому что кому же еще поручить продажу косметики, как не Максу Фактору? Ну он и развернулся, целый бум с помадой устроил, а Наталья стала состоятельно-самостоятельной и финансировала свою научную работу сама.

Цифры Вера прислала почти сразу, а еще через пару дней от нее пришла телеграмма, что дата для неформального коллоквиума уже выбрана исходя из графика заинтересованных лиц и в Питере надлежит быть через неделю.

Отодвинул дела, сел считать, готовить плакаты и чертить одну полезную фигню, которую нам еще на военной кафедре преподавали, а мы, дураки, тогда ржали как лошади, настолько ее назначение не билось с нашей сытой и чистой жизнью. В черчении мне несколько раз пыталась помочь Маша, забиралась на колени, тянулась к рейсфедерам и карандашам, но я вовремя успевал подсунуть ей кусок ватмана или просто бумаги. Успевал до последнего момента, когда умаялся и ушел спать, не закрыв за собой кабинет, а утром мелкая непоседа ускользнула от Даши и вылила пузырек красной туши на готовые плакаты.

Сам виноват, сам и расхлебывай, телефонировал Кузнецову в чертежку, попросил о помощи, раскочегарил авто и помчался в Марьину Рощу. Саша выделил мне трех чертежников, за два часа мы все наскоро переделали и я, поблагодарив ребят, понесся обратно, собираться в дорогу.

Уже в поезде, пересматривая плакаты я обратил внимание на подпись исполнителя — Константин Мельников, неужто тот самый? По возрасту вроде подходит…

Первым делом утром при заселении в полюбившуюся гостиницу “Англия” меня догнала телеграмма от Губанова — очередной облом, очередной козел в эполетах или что у них там в очередной раз запретил проведение съезда кооператоров. И это после всех разговоров со Столыпиным, ммать. Жалует царь, да не жалует псарь…

Место для коллоквиума предоставил Сергей Боткин, его большой дом был достроен еще пару лет назад, так что мы отправили посыльного с тубусом на извозчике, а сами решили развеяться и пройтись, тем более при ярко-голубом небе и солнце, что не так часто в Питере.

По Большой Морской вышли на Невский, но стоило бросить взгляд направо, на Зеленый мост, как сердце дрогнуло и померещился тот самый тяжелый, железистый запах.

В ушах зазвучали вопли, ржание лошадей, звон разбитого стекла и выстрелы, выстрелы…

Видимо, я даже в лице переменился.

— Миша, что с тобой? Тебе плохо? Извозчик! — хорошо, когда жена врач. Я улыбался и дышал и смотрел на нее, оцепенение от воспоминаний проходило.

— Нет-нет, не надо, так, мысли всякие, — что-то я опять нервный стал, прямо как символист какой. Может, мне тоже зверобоя, как Морозову советовал? Ну со съездом неудача, так не первая и не последняя, воспоминания тоже не из приятных, но надо держать себя в руках. Взбодрить себя чем-нибудь, что ли?

— Давай-ка свернем чуть дальше, на Милионную.

Вот они, стоят.

Когда на сердце тяжесть и холодно в груди,

К ступеням Эрмитажа ты в сумерки приди,

Где без питья и хлеба, забытые в веках,

Атланты держат небо на каменных руках.

Держать его, махину, не мед со стороны.

Напряжены их спины, колени сведены.

Их тяжкая работа важней иных работ:

Из них ослабни кто-то — и небо упадёт.

Стоят они, навеки уперши лбы в беду,

Не боги — человеки, привычные к труду.

И жить еще надежде до той поры, пока

Атланты небо держат на каменных руках.

И как-то от стихов Городницкого полегче стало. А вот из меня атлант так себе, толкаю, толкаю, а конца-краю не видно…

Так, долой эти упаднические мысли, и капля камень точит, а наточил я немало. Я орел и победитель, я ща всю военную медицину переверну!

Нет, точно надо зверобоя.

Кроме Сергея Сергеевича Боткина были и профессор Федоров, и еще десяток незнакомых мне медиков, по большей части в военных мундирах. Наташу в сообществе знали и на ее появление отреагировали сдержанно, тем более, что присутствовала и Вера Гедройц. Врачи университетских клиник, да и все остальные до начала бурно обсуждали очередные новости противостояния либеральной профессуры с Министерством просвещения. Не без нашей помощи этот порыв приобрел размах и организацию, к лету подали заявления об увольнении около половины преподавателей Московского, трети Петербургского, четверти Киевского и так далее университетов. Профессура отправилась читать лекции в Народный университет Шанявского, а Жилищное общество влезло в строительство здания для него и заметно форсировало ситуацию. Над коробкой монументального корпуса на Миуссах срочно монтировали световой фонарь по проекту Шухова, открытие ожидалось осенью. Заодно спроектировали и неделю назад заложили второй корпус.

— Итак, господа, если мы принимаем тезис о грядущей большой войне, — начал вступительную речь хозяин, — то нас ожидают развертывание массовых, многосоттысячных армий и сопряженные с этим проблемы санитарного обеспечения, эвакуации и лечения раненых, а также неизбежные эпидемии. Некоторые соображения по этому поводу выскажет хорошо вам известный Михаил Дмитриевич Скамов.

Старательно, словно читая лекцию первокурсникам, я объяснил принципы построения моих расчетов — как показал московский разговор с Гедройц, это было необходимо, поскольку даже статистику врачи использовали пока только для суммирования результатов, а уж вывод формул был совсем вне их профессионального поля. Затем, поминая Веру как источник данных, показал выкладки и результаты.

Собрание встретило их сдержанным гулом, а я раздал распечатки, чтобы понагляднее.

Далее о своем опыте рассказала княжна, ее очень поддерживал полный жовиальный врач, как шепнул мне Боткин — приват-доцент с кафедры Федорова Роман Романович Вреден (повезло мужику с фамилией, ничего не скажешь), автор руководства по военно-полевой хирургии и тоже участник русско-японской.

Мои арифметические экзерсисы медики приняли не без оговорок, но общий принцип был понятен и выводы не опровергали, видимо, похожие мысли бродили в умных головах и ранее.

Спорить же начали о конкретных мерах, поминали “цветные марки” Пирогова, требовали разработать более удобную карточку триажа, то бишь сортировки.

Основным генератором идей был худой высоколобый медик, бывший доцент у Федорова, а ныне профессор Владимир Андреевич Оппель. Он предложил и “встроенные” цветные марки с указанием необходимых мер — отрывные полосы по краям карточки, и ратовал за специализацию госпиталей и вообще, как мне показалось, был больше всех воодушевлен идеей усовершенствовать порядок обработки раненых.

В этом мозговом штурме понемногу вырисовывались основные принципы, не знаю, насколько прогрессивные, но, судя по энтузиазму участников, заведомо лучшие, чем существующие в Русской императорской армии.

Через четыре часа Сергей Сергеевич пригласил всех к столу, а после обеда участники разъехались с тем, чтобы завтра собраться снова.

Вечером, после визита к Болдыревым, когда мы укладывались спать, Наталья пристроилась мне на плечо, задышала в ухо, и начала пальчиком водить по груди, завивая седые волосы. Я уже знал, что это прелюдия к неожиданным вопросам, любила она в тихую минуту спросить такое, что я зависал надолго.

— Там, на Невском, ты Кровавое воскресенье вспомнил?

Вот как она меня так чувствует? Ведь я же ни словом.

— Да.

— Миша, ты же будущее видишь…

К этой мысли она пришла после нескольких моих сбывшихся “прогнозов”. Пришла, объяснила себе и успокоилась, разубеждать бесполезно — ну не могу же я сказать, что не вижу, а знаю!

— Скажи, а почему тогда ты не убил Гапона?

Я чуть не подавился.

— За что?

— Для чего. Чтобы жертв избежать.

— Потому что нельзя. Вот нельзя и все, по хорошему, вообще никого убивать нельзя. Не ты жизнь дал, не тебе и отнимать.

Такой ответ я выбрал потому, что парадоксальным образом моя жена-революционерка была верующей и террор, мягко говоря, не одобряла. Хотя сложись судьба по другому, вполне могла бы вместе с другом детства оказаться в Боевой организации.

— А если ты эту черту преступил не обороняясь, не в бою — все, порвал душу, не залечить. И даже в бою, даром такое не проходит. У тебя вон, Новый Завет на столике лежит, там не сказано “убий”, там сказано “возлюби”.

Нельзя, нельзя руки марать. Вон, сколько народу в наши девяностые решило, что все можно, что не твари дрожащие, а право имеют? Убивали направо и налево, и где они? Пару-тройку случайно выживших найти можно, а все остальные — на кладбищах под черным пацанским мрамором с изображением мерседесов и прочей понтовой шняги. Статистика, хошь не хошь, а поверишь в поповскую метафизику.

Писано бо есть: Мне отмщение, Аз воздам.

И приснились мне Иван Солёный и Степка Хлыщ, смотрели на меня укоризненно и кривили наглые свои морды, чернявую да блондинистую.

Нет, ребятки, нас на дешевый понт не возьмешь, вы душегубы известные были, с ножом на меня шли, а на Гапоне крови не было, кровь та на императоре. Не будь Гапона — люди все равно пошли бы, не тогда, так позже, и события показали, что власть стрелять будет, не задумываясь, ей неважно, Гапон там или не Гапон.

Но все равно, гореть мне за вас в аду или что там атеистам положено. И потому будем грехи замаливать.

Назавтра получилось как бы не лучше, чем в первый день — и народу пришло больше, и доктора всю ночь обдумывали да размышляли, и с утра довольно быстро сформулировали и распределили основные задачи. В числе коих оказалось написание краткого руководства, буквально комикса, для рядового состава, пособие для медсестер и санитаров и создание группы по разработке принципов сортировки. Военврачи затеяли и комиссию в Военно-медицинской академии, которая должна решить, что можно улучшить в “передовом лечебном поясе действующей армии”. Вот на комиссию, как орган официальный, я надеялся меньше всего — прозаседаются, как пить дать.

А на замечания Веры, что для санитарных поездов нужны специальные вагоны, пообещал познакомить ее с Собко. Идей вообще звучало много, жаль, я был не в состоянии их оценить — ну что я знал, например, о выделении специальных носильщиков для раненых? Надо, не надо? Ничего, наше дело дать толчок и навести на мысли, а врачи сами разберутся.

Наконец, мы добрались до эпидемий и я выкатил проектик вошебойки, ага, той самой, с военной кафедры. Ничего сложного для тех, кто умеет строить блиндажи — загрузочная, прожарка, разгрузочная, две печи, два наката, теплоизоляция грунтом, сверху дерн.

Как люди прогрессивные и профессиональные, медики уже знали, что переносчиком сыпного тифа является платяная вошь, это доказали буквально пару лет назад французский бактериолог Николь и российский эпидемиолог Гамалея. Проектик был встречен с одобрением, но рассмотрен придирчиво. Похоже, я почти все вспомнил верно, обошлось всего лишь парой замечаний — об оконце и размерах. И кто-то вкинул мысль, что хорошо бы солдатикам стричь налысо не только голову.

— Господа, считаю что мы должны, во первых, выразить нашу благодарность Михаилу Дмитриевичу за то, что он поднял такую важную тему, — хозяин, Сергей Боткин, поклонился в мою сторону, — во вторых, оформить все, о чем мы тут говорили, в виде отчетов, в третьих, издать их сборником для распространения. Также полагаю необходимым распределить обязанности в части докладов начальству в Академии, Министерстве и Обществе Красного Креста, и назначить дату следующего сбора.

Вот и молодцы, дальше сами.