Помощница капитана (СИ)

ГЛАВА 5

Ксения не провела в столице и трёх дней. Уже на следующее утро после бала она вернулась в расположение своей эскадры, и один за другим потянулись серые, сонные зимние дни.

Самой загруженной была первая половина дня. Эскадру поднимали в шесть утра, и тут же весь состав эскадры Крылатых отправлялся в ангар — чистить, смазывать и заправлять стоящие там небольшие манёвренные корабли.

Подразделения Крылатых, в одном из которых служила и Ксения, появились в те далёкие дни, когда флот императора встретил кочевников в первый раз. Было это через пару лет после того, как Ромеи отбили первые перекрёстки Ветров и решили было уже, что начинают выигрывать войну. Корабли захватчиков были тяжёлыми, и тактика против них была худо-бедно отработана за десять лет войны. Когда же один из первых рейсов продовольствия, направленный на новые военные базы на перекрёстках Ветров, цели не достиг, для многих это был шок — десятки тонн бесценного продовольствия были потеряны навсегда. Вторая поставка была организована на следующую неделю после того, как стало ясно, что корабли погибли, и теперь уже тяжёлые линкоры вели их всю дорогу до узлов. Однако снова продовольствие не удалось довезти. Лёгкие манёвренные кораблики, которые, как узнали ромеи много позже, назывались гунали, целились не столько в корабли сопровождения, сколько в охраняемый ими груз. Проследить дорогу, которой пришли эти корабли, тогда не удалось — скорость их в области Ветров превышала скорость самых быстрых кораблей ромеев в несколько раз. Зато одному из линкоров удалось подбить корабль противника и взять его на борт.

На какое-то время сообщение с базами было прервано, а затем в космос были выпущены два десятка новых, выстроенных по типу вражеских, лёгких кораблей. Так началась история эскадрилий Крылатых.

Крылатые, формирований которых через несколько лет уже насчитывалось более сотни, вели разведку, несли боевое охранение, выставляли боевые посты на границах освоенных миров, совершали рейды в тылы противника — так были открыты платформы кочевников и установлен первый контакт.

Особой радости он ромеям не принёс. Противник требовал передать ему полную монополию на торговлю по линиям ветров и ни на какие уступки не шёл. Потому приказом Основателя было решено отправить послов восвояси, а по периметру границ выставить заслоны Крылатых.

С тех пор война с кочевниками шла практически не прекращаясь, и если она затихала, то это значило лишь, что противник готовит новый серьёзный бой. Однако для новорожденной Империи Ромеев, которая к тому времени продолжала воевать с захватчиками и вступала в периодические стычки с мало объединёнными между собой полубандитскими образованиями корсиканцев и японцев, пытавшихся захватить власть в Содружестве Земных миров, ещё одна перманентная война изменила не слишком много. Главной статьёй финансирования в любом случае оставался флот, на службе в котором состояли все женщины и все мужчины Империи до одного.

Последнее обстоятельство немало тормозило развитие столицы и первых мирных колоний, так что скрепя сердце Основатель был вынужден освободить от военной службы всех, вступающих в брак «в качестве пассивной стороны». Закон был рассчитан прежде всего на женщин, которые должны были растить детей, однако абсолютно неожиданно выяснилось, что подпадает под него и определённая часть мужчин, вступавшая в разрешённый к тому времени однополый брак. Впрочем, уходили в отставку далеко не все. Многие предпочитали остаться с супругом на военном корабле, и если до этого служили порознь (что случалось нечасто) — просто просили перевод. Однако со временем население Империи росло. В Шлиссельбург и его окрестности стекались беженцы из охваченных хаосом чужих колоний и миров. Появились те, кто служить вовсе не хотел или вовсе не подпадал под данное Основателем смутное определение военнообязанных, которыми являлись «все рождённые на территории Ромейской Империи и имеющие родителями офицеров и рядовых ромейского флота». Так население Империи постепенно разделилось на тех, кто был ромеем, и тех, кто был ромеем не совсем. Первые постепенно образовывали уже другую категорию — родовых дворян. И хотя со временем были введены откупные, позволявшие имевшим офицером всего одного родителя не вступать во флот, воспользоваться подобной возможностью уважающий себя дворянин не мог.

Так, когда мать Ксении только заикнулась о том, что хотела бы оставить при себе хотя бы дочку, супруг отчитал её, сказав: «Ежели судьба сделала тебя из купеческой дочери женою офицера и дворянина, вступить в сословие, кое не платит податей государю деньгами, но владеет ромейской землёй, то ты должна знать, что взамен того взаплату за почёт по неоспоримой справедливости и дети твои обязаны будут наряду с другими заплатить за своё почётное звание трудами военными, потоками крови на поле чести и, может быть, утратою которого-нибудь из них: иначе же они были бы чистые тунеядцы, могущие размножением себе подобных на беспрекословной от совести льготе задушить своё отечество, а не защищать.»

«В целом свете дворянские поколения пользуются правом высшего уважения от всех иных сословий, но за то они, отстаивая в военных трудах и огнях битв, защищают свои государства, прославляя их и себя» — добавил он. Так разговор был окончен, а судьба Ксении раз и навсегда решена.

Впрочем, она не жалела о доставшемся ей пути никогда. С одиннадцати лет, когда, поехав с родителями в столицу на зимние праздники, она увидела на центральной площади развод полков и юного знаменосца, идущего впереди войск, она мечтала о том, как когда-нибудь так же точно будет нести знамя и она. Этого, правда, не произошло, потому что пехота оказалась родом войск недостаточно престижным по мнению её отца. Зато ей замечательно подошла эскадрилья Крылатых.

Крылатые имели славу бойцов, не терявшихся ни при каких обстоятельствах, действовавших всегда быстро, напористо и легко. И хотя Ксения никогда не задумывалась, есть ли подобные качества у неё, она отлично видела, что ими обладают многие из её товарищей по эскадре.

Все они с момента поступления в кадетский корпус обучались не столько положенным почётным гвардейским полкам, расквартированным в столице зимой и летом, владению холодным оружием и верховой езде, сколько пилотированию малых кораблей и стрельбе. Впрочем, первые два вида воинских искусств тоже занимали в их подготовке своё место.

Поднявшись с рассветом, а зимой — задолго до него, Ксения вместе со всеми своими соратниками начинала приводить в порядок корабль. Заливала маслом каждую щель последовательно от кабины к хвосту — сначала по левой, затем по правой стороне. Потом проверяла топливо и, наконец погладив по борту, накрывала утеплённой тканью — чтобы не замёрзли масло и горючее, потому что температура в Шлиссельбурге зимой падала далеко ниже нуля.

Затем только шла умываться и завтракать, на что ей давался ещё час.

Завтрак состоял, как правило, из чая с хлебом, к которым иногда добавлялись каша или щи. Оплачивался он — как и всё продовольствие и обмундирование — из жалования, которое было не особенно велико, так что те, кому не помогала родня, пытались подрабатывать на стороне.

Часам к десяти утра пилоты возвращались в ангар, чтобы занять места в звездолётах и поднять их в воздух. Далее начинались учения: в открытом небе отрабатывались построения или же под специально для этого отведённым высоким куполом — индивидуальные навыки.

Учения заканчивались к двенадцати часам, звучал сигнал к обеду. Но прежде чем отправиться в столовую, каждый повторял утренний ритуал: полная проверка систем корабля. На обед снова каждый получал тарелку щей — с салом и говядиной или с постным маслом. Если у кого-то из Крылатых находились деньги, то обедать отправлялись в город: с бутылкой пива в трактире на Центральном проспекте или с вином и десертом — на восточном. До шести вечера пилоты были свободны, и те, кто не занимался подработками, возвращались в казармы чистить оружие и амуницию или, напротив, шли гулять. Угощались продававшимся на Шлиссельбургских улицах мармеладом и пили шампанское по два рубля, при том, что фунт кофе стоил сорок копеек.

Эти прогулки Ксении любила особенно, как и вечерние посиделки за карточным столом. Здесь не надо было изображать из себя ничего. Фанфаронство, надутость, чванство и высокомерие считались смертным грехом.

К шести часам нужно было возвращаться назад — в казармах играли сигнал к ужину и к еще одной проверке кораблей. Процедура в этот раз предусматривала и проверку систем тревоги на случай неожиданного вылета. Затем делалась перекличка состава, и в девять вечера трудовой день подходил к концу.

Зато в офицерском собрании раскладывались ломберные столы, обтянутые зелёным сукном, и начинали играть. Через час уже пол устилали брошенные неудачливыми понтёрами и банкомётами колоды. Играли не из-за денег — всё равно выигравший на следующий день покупал шампанское на всех. Играли, чтобы провести время, посмеяться и поговорить, и эти вечера казались Ксении во много раз веселее светских балов.

Балы она не любила, благо их и не было толком в декабре.

Были ещё и другие вечера, когда, собравшись в устланной коврами комнате, офицеры разжигали в её центре огонь и ставили на него сосуд, в котором смешаны были сахар и ром. Кругом садились в несколько рядов пирующие с пистолетами в руках. Когда сахар таял, в сосуд вливали шампанское. Получившийся напиток заливали в дула пистолетов, а затем начиналась попойка. Музыканты, нанятые и спрятанные за стеной или под окном, трубачи и песенники начинали играть, так что музыка, казалось, доносилась со всех сторон. Однако даже во время таких попоек никто не забывал про старшинство. И если звучал приказ старшего по званию — младший тут же бросался его исполнять.

С началом нового года, впрочем, начался и сезон балов, которые Ксении вовсе не горела желанием посещать. Всё чаще она оставалась в одиночестве по вечерам и всё больше думала о том, когда получит новый, серьёзный приказ. В столице, несмотря ни на что, она чувствовала себя бессмысленной и бесполезной. Ей хотелось на фронт. Вспоминала она и ту недолгую встречу, с которой новое, тягучее и безнадёжное чувство поселилось в ней. Она так и не смогла узнать, кем был тот офицер, с которым она разговаривала в Галерее Героев и которого не видела ни разу после того. Понимала только, что тот стоит в иерархии флота несравнимо выше, и потому встретиться им вряд ли суждено.

В марте, когда начались перемены погоды, и то и дело стал стаивать и снова выпадать снег, Ксения заболела и тогда же получила письмо. Мать уговаривала её хоть ненадолго вернуться домой. Отпросившись у офицера под предлогом болезни, она отправилась в поместье в тот же день.

На юге, где располагалась усадьба Троекуровых, было куда теплей, и деревья уже покрылись первой листвой. Ещё с воздуха, подлетая к знакомым местам, Ксения увидела очертания озера, на котором проводила целые дни до того, как начала служить. Далеко к горизонту убегала озёрная гладь, перемежаемая островками скалистых шхер. Вдоль северного берега тянулись стройными колоннами грациозные корабельные сосны, зато юго-западный представлял из себя песчаный, покрытый дюнами пляж, где Ксении любила бегать и купаться с дворовыми девчонками по вечерам. Ей внезапно стало так легко, что, едва опустив корабль на заднем дворе, она соскочила на землю и бегом побежала к крыльцу. Отец сидел в гостиной и, кажется, так скоро её не ждал. И одарил дочь удивлённым взглядом, и приподнял брови, так что Ксения сразу подобралась и, с трудом сдерживая улыбку, изобразила торопливый поклон.

— Доброго утра, батюшка. Вы, кажется, вызывали меня.

— Вызывал.

Ксения всё-таки улыбнулась.

— Я очень скучала.

Она бросилась вперёд и повисла на шее у едва поднявшегося во весь рост отца. Отец погладил её по спине, прокашлялся, прогоняя собственную усмешку с лица, и скомандовал:

— А ну прекратить! Совсем распустила тебя мать!

Ксении торопливо шагнула назад и поклонилась ещё раз.

— Прошу меня простить.

— Обед готов. Иди, переоденься, я велю подавать.

За столом говорили ни о чём и Ксении стало ещё легче, она словно бы плыла по воздуху в светлой неге, только теперь поняв, как скучала по родне. Она так глубоко погрузилась в свои мысли, что не расслышала, когда разговор зашёл о ней, и сквозь марево радости пробился голос матери:

— А Серёженьку ты не хочешь повидать?

— Что? — Ксения резко выпрямилась. Её будто бы обдало холодной водой.

— Он всё время только и делал, что скучал по тебе. Надо бы связаться с ним, пусть приедет на чай.

— Хорошо… — растерянно произнесла Ксения, — прошу простить меня… я с дороги очень устала.

Она поднялась из-за стола под пристальным и суровым взглядом отца. Мать, однако, накрыла ладонь супруга рукой, заставляя его промолчать, и сказала:

— Иди. Отдыхай.

Всю ночь Ксения не спала. Она вспоминала круглощёкого и сероглазую Серёженьку, который когда-то дарил ей колечко из луговой травы, и который одевал на её чело венок из веточек шиповника. Но как бы он ни хотела Ксения соврать, она никогда по нему не скучала. Что было — то было для неё и давно прошло. Он был другом детских лет, но не более того. И вопреки всему разумному другое мужское лицо вытесняло его.

Однако утром, за завтраком, мать снова завела прежний разговор.

— Ты должна повидаться с ним, — говорила она, — Серёженька стал чудо как хорош. Ты, конечно, в столице навидалась ухоженных и разодетых франтов, но поверь мне, такого доброго и честного ты нигде не найдёшь.

— Я ведь уже сказала, — ответила Ксении, — я готова.

И к вечеру Серёженька в самом деле был приглашён на чай. К своему удивлению Ксения обнаружила, что он и правда добр, вежлив и мил. Но это не меняло того, что она не чувствовала к нему ровным счётом ничего, и когда в его пухлую руку ложилась её рука, Ксения невольно вспоминала тонкие длинные пальцы темноволосого незнакомца, лежащие на стекле. В сердце её просыпалась неясная тянущая боль, и каждый новый день в усадьбе Троекуровых наполнялся для неё всё новой тоской.

Ксения отлично знала, как излечивается эта душевная немощь. В бою все пустые мысли вылетали из головы, в кабине помещались только двое — смерть и ты. Однако нового назначения всё не приходило, и даже ротмистр, которому она послала запрос с просьбой разрешить вернуться назад в казармы, ответил, что нужды в этом нет. Ксения была отпущена отдыхать.

После обеда — и до самого вечера — гуляли они с Серёжей по берегу озера. Серёжа без умолку болтал о красоте облаков и пытался расспрашивать её о дальних мирах. Ксения старалась как можно меньше говорить — она не любила болтать, а теперь и вовсе необходимость вести разговор навевала на неё тоску. Будто чувствуя её настрой, Серёжа тоже стал больше молчать, и Ксения почти что могла бы поверить, что им вместе хорошо.

— Не пора ли что-нибудь решать? — спросила мать, когда в саду под окном уже зацветали груши, и стоило приоткрыть окно, как ветки их начинали ломиться в дом.

— Решать… что?

— Уверена, тебе после твоих подвигов император легко даст разрешение на брак.

Ксения хмыкнула и ничего не сказала, но, когда мать опять завела разговор, произнесла:

— Матушка, вы же меня знаете. Мне совесть не позволит выйти замуж за того, кого я не могу полюбить. Ведь это сделает несчастным не только меня, но и его. А Серёженька очень уж хорош. Любая в округе будет рада сделаться его невестой. Так зачем же мне мучить его?

Мать скрипнула зубами, и взгляд её стал неожиданно жёстким.

— Брак — это ещё не любовь, — сухо произнесла она, — ты ведь можешь не полюбить и вовсе никогда.

— И всё-таки…

Звонок стереофона, донёсшегося из спален, прервал их разговор, и, узнав мелодию, Ксения бросилась отвечать.

— Да, — произнесла она, поняв, что звонит кто-то из военных чинов.

— Троекурова Ксения?

На экране показалось бледное лицо незнакомца, о котором она не переставала мечтать, и сердце Ксении замерло, а сама она едва ли не оглохла.

— Да, — повторила она сдавленно, — слушаю вас.

— Как вы смотрите на то, чтобы второй раз отправиться к двадцати мирам?

— Что?.. Простите… Я ведь уже говорила. Я готова.

— Хорошо. Жду вас на борту двенадцатого числа.