Пока варилась каша

3

Джейсон Чесотка искренне считал, что жизнь — дерьмо. И, как Чесотке казалось, у него были для того все основания.

Он с рождения спал и видел быть фермером — наверное, Джейсон родился гораздо позднее, чем был должен. Природа изредка, исключительно для разнообразия, откалывает подобные штуки. Берет человека с мозгами и втыкает его в средневековье, и несчастный всю жизнь парится, изобретая то да се, и не имеет ровно никакой возможности увидеть, как вертолет или, скажем, подводная лодка, выполненные по его чертежам, наконец взбороздят соответствующую стихию. Потомки говорят: ах, он опередил свое время! Представьте, что было бы, если…

А вот Джейсон — свое время явно пропустил. Природины штучки. Неужто права?..

Он был бы прекрасным ковбоем, этот Чесотка, он скакал бы по степи на лихом скакуне, твердой рукой арканил кого нужно, по вечерам посещал салун и пил там виски, а то и ввязывался бы в потасовки местного значения. И разводил бы с наслаждением всякий скот, вставая в несусветную рань, и любовался бы на всю эту красоту, когда на мили вокруг нет ни единого чужого, лишнего человека.

Сутолока Земли угнетала его. Чесотка не блистал умом, но понять, что он чужой в этом переполненном человеческом муравейнике, у него мозгов хватило еще в раннем детстве. Родители звали его букой, но их уже давно не было на свете; младший брат — продукт жизнедеятельности отчима — над Джейсоном втихомолку посмеивался, а однажды, когда Чесотка как следует угостил его любимым виски, стоящим, между прочим, как и все натуральные продукты, бешеных денег, назвал замшелым динозавром, сопротивляющимся прогрессу. «Ты пойми, братик, — толковал пьяный Ричард, — сейчас нужно стремиться к звездам, а не племенных овец чесать за ухом! Да и кому нужны эти твои вонючие овцы, когда в каждом, даже самом примитивном жилом блоке есть пищевой синтезатор, и он в момент выдаст тебе все, что желудку приспичит, и — заметь! — это будет экологически чистая, лишенная намека на вредность организму пища. А овцам — овцам место в зоопарке, пусть на них любуется подрастающее поколение, а нам пора в космос. Овцам на Земле не место. Да и ты устарел, прямо реликт ходячий». — «Ну так и вали к своим сраным звездам, — ответил тогда Джейсон и, чтобы не врезать братцу, поскреб свой длинный нос. — Если они тебе милее. Пошел ты. Жри свои суррогаты из синтезатора. А я буду делать то, что мне нравится. И точка». На том и расстались.

Чесотка продолжал трудиться в экспериментальной лаборатории Аллахабада — здесь, в приближенных к естественным условиях, содержались и наблюдались всякие стремительно отходящие в прошлое животные, в том числе и милые его сердцу овцы. На подобную работу никто не хотел наниматься: слишком грязно и велика опасность заразиться какой-нибудь животной болезнью, но Джейсону работа была в самый раз. И платили очень неплохо. Прямо скажем, щедро платили.

Потом Джейсон подался в Тибет: там еще остались яки, всего голов сто пятьдесят, а кроме того, и это самое важное, на высокогорном плато обнаружилась маленькая община — «Ковчег» — таких же, как он, реликтов, которым простая трава была милее и понятней, чем весь прогресс с его далекими звездами, вместе взятыми. Хорошая компания обитала в двухэтажном широком и длинном доме, из западных окон которого круглосуточно были видны сияющие небоскребы Лхасы. Поэтому новые почвенники по вечерам собирались с восточной стороны общежития — там, хвала богам, еще царила пропасть, на дне которой, правда, уже копошилась огромная стройка. Пропасть была глубокая, и огней прожекторов пока не было видно, но любители яков не чувствовали себя в безопасности: они понимали, что их зыбкий оазис — явление временное и, когда из глубины к небу потянутся этажи «Тибет-скайсити», а как раз на месте двухэтажного дома в сторону Лхасы пройдет очередной хайвэй, идиллии настанет конец и придется что-то решать. Жизнь — дерьмо. Как ни крути.

Цивилизация сама роет себе высокотехнологичную могилу.

Надо куда-то мотать, постановили общинники однажды вечером. «Куда? — мрачно спросил Тэнк Соммерс, размеренно болтая виски в стакане. — Куда мотать, когда на прошлой неделе закрыли последние пять гектаров заповедника в Австралии? Кенгуру тоже думали мотать, а теперь живут в лаборатории. На них навесили провода и хотят заставить жить вечно. Мы и здесь-то так долго задержались только потому, что высокогорье, а то плакали бы и эти яки кровавыми слезами и срали бы в пробирочку». — «Я вот тут читал… — пробурчал Дэйли Гуан, он вообще всегда бурчал и плевался во все стороны, жевал эрзац-табак и плевался, а теперь, наверное, кранты ему, Гуану-то, или будут кранты, если успел в спасательную шлюпку и шмякнулся в пустыню, — я вот тут прочитал, что колонистов набирают на какой-то, мать его этак, Клондайк…» Сказал и замолчал надолго. Голову задрал и вверх смотрит. А что там, вверху-то? Раньше хоть звезды были видны, Чесотка еще помнит, как это — звезды на небе, а теперь… Не на что смотреть теперь вверху. Дерьмо там, только купол белесый и ни хрена больше. «Так что Клондайк-то? — напомнил Джейсон, отхлебнув из своего стакана. — Ты, Дэйл, говори толком». — «А я и говорю, Джес… — забурчал Гуан. — Этот Клондайк, мать его разэтак, сущая наша старуха Земля. Только там нету никого. Всей этой срани». — «Нормально, — кивнул Тэнк, — то, что надо. А пока они и там все загадят, мы все в ящик сыграем. И плевать». — «Хорошие подъемные дают», — забил дополнительный гвоздь Дэйли Гуан. И длинно, витиевато сплюнул.

«Ковчег» засуетился: неделю община изучала затребованные с правительственного сервера документы для эмигрантов на Клондайк; условия были обсосаны со всех сторон — Чесотка не назвал бы их роскошными, но что в этой говенной жизни дается даром? А тут: действительно неплохая подъемная сумма, бесплатный перелет для колонистов и для их груза и льготный кредит на двадцать пять лет. Правда, без права покидать Клондайк в течение этого времени и с непременным обязательством произвести на свет как минимум двоих отпрысков. Для чего каждый колонист должен был располагать «соответствующей особью женского пола, находящейся в репродуктивном возрасте». Так говорилось в контракте.

Тогда Чесотка и подумал о Мэгги.

Все эти годы он помнил о племяннице — смешной девочке с упрямым взглядом, — а как же! У Джейсона было слишком мало родственников, чтобы совсем вычеркнуть их из жизни, пусть они, эти родственники, и вовсе не любили овец. Младшему брату он даже иногда звонил: скупо поздравлял с очередными победами, выслушивал очередные разглагольствования о никчемности собственной жизни и ни словом не возражал; зато непременно справлялся о Мэгги — у Ричарда такие вопросы вызывали откровенное раздражение, но Чесотке на то было чихать, потому как спрашивал он вовсе не из желания досадить звездному родственничку, а из действительного любопытства. Узнав, что Мэгги отказалась выйти в космос, Джейсон внутренне порадовался, но виду не показал; а когда девочка сделала ноги из интерната, выпил за нее полбутылки хорошего виски. Ричард негодовал: вот какое поколение мы вырастили — ты слышал, они уже в суд на нас подают, говорят, что мы — мы! — посягаем на их суверенные, так их, права! А Чесотка тихонько улыбался: быть может, все не так уж и плохо в мироздании и его ублюдочных законах, когда появляются дети, желающие быть ближе к Земле? Короче, Джейсон всегда был в курсе новой жизни Мэгги — настолько, насколько это возможно, если не собираешься основательно совать нос в чужие дела, — и чаще всего одобрял ее поведение.

Когда Ричард и Симба так по-дурацки сыграли в ящик, Джейсон как раз подписал контракт и вместе с остальными обитателями «Ковчега» — ни один не пожелал остаться — готовился к путешествию: договорился о племенных, породистых овцах и внес за них залог из подъемных. Оставалось лишь одно препятствие: заполнить вакантное место «женской особи в репродуктивном возрасте», без которой вылет на Клондайк конкретного Джейсона Чесотки становился, прямо скажем, невозможным. «Почему бы и нет? — подумал Чесотка. — Девка молодая, нарожает мне кучу детей, только вот как ее уломать…» Близкое родство ввиду желанной цели Чесотку совершенно не смущало — он пока не собирался говорить Мэгги, в каком качестве берет ее с собой; а там — там куда ей будет деваться? Как-нибудь сладится. А вот уговорить… Проблема.

Но она разрешилась сама собой: Мэгги загремела в полицию с хай-крэком. Джейсон узнал об этом, пытаясь разыскать племянницу через справочную службу Шанхакина, громадного мегаполиса, протянувшегося от границ Внутренней Монголии и до района, где некогда плескались мутные воды знаменитого озера Сиху, осушенного полвека назад за полной ненадобностью. Вот он, случай! Так подумал Чесотка и устремился в Шанхакин, а дальше все пошло как по маслу.

Только вот чертов метеоритный дождь спутал все до одной карты — так хорошо ложившиеся карты новой жизни, о которой Джейсон столь долго мечтал и которая, казалось, была уже на расстоянии хорошо вытянутой руки. Труда он с детства не боялся, а обстоятельства привык принимать как есть и отстранялся от тех, с которыми не мог справиться. Но с этим… Что делать человеку, потерявшему буквально все, кроме никчемной, в сущности, племянницы и контракта в заднем кармане джинсов, которым теперь можно лишь подтереться, — человеку, который торчит без единого глотка воды в середине самой большой пустыни, что видел в жизни, да к тому же на неизвестной ему планете? Только радоваться, что здесь пригодная для дыхания атмосфера, но, если подумать, это, наверное, еще даже и хуже. Лучше было бы гикнуться прямо в космосе — сразу и навсегда, чем медленно издыхать от жажды.

И когда перед Чесоткой появился этот краснобородый мужик с лазерным ножиком, он, пожалуй что, обрадовался. Вот сейчас его одним взмахом развалят на две красивые половины, и все это дерьмо кончится, потому что после такого сокрушительного — во всех смыслах — удара Джейсону уже никак не оправиться. Никак.

Поэтому Чесотка и не спешил стрелять.

Но тут как чертик из табакерки выскочил кривоногий чин — замахал на краснобородого руками и сказал…

Что же он сказал, собака желтомордая?

Так — в высшей степени неполиткорректно — подумал Чесотка и лишился сознания. И горячий песок принял его.