Поиски путей

***

Элсу очнулся от холода. Вода в лицо?

Тошнило и знобило одновременно — и чей-то голос с чужим жёстким акцентом уже третий раз, кажется, спрашивал: «Это — твоё оружие? Дикарь, тебе говорю!»

Элсу поднял веки — и острый солнечный свет ударил по глазам. Я, кажется, жив, подумал Элсу, и его приподняли и встряхнули — голова отозвалась дикой болью.

— Мальчишка ещё, — сказал чужой весёлый голос. Элсу достаточно хорошо понимал язык северян — у Льва, кроме прочих, была пара и здешних рабынь; его окружали враги. Как это могло получиться?

— Живой, — сказал другой, откуда-то сбоку. — Смазливое личико. Не добивай, Нх-Ол.

— Отойди, — сказал тот, кто держал Элсу за воротник. Элсу пытался рассмотреть его лицо, но голова болела нестерпимо, и перед глазами всё плыло и качалось. — Ещё раз. Это — твоё оружие, парень?

Последний раз он спросил на родном языке Элсу и поднёс тяжёлый гнутый клинок с львиной головой на эфесе к самому лицу, только что в нос не ткнул. Звуки лянчинской речи помогли Элсу сосредоточиться.

— Да, — выдохнул он и закашлялся.

— Что ты к нему пристал, Нх-Ол? — спросили рядом.

— Он — Львёнок, — сказал Нх-Ол. — И ещё — тебе не кажется, что он слишком светлый для южанина? Эта тварь рождена от нашей женщины и командует ворьём и убийцами на земле своей матери — из-за того, что его отец — Всегда-Господин лянчинский.

— Плесень! — рявкнули Элсу в самое ухо, и кто-то отвесил ему тяжёлую затрещину, от которой голова словно взорвалась.

— Не добивай, — сказал Нх-Ол, и его голос воткнулся в мозг, как ржавый гвоздь. — Может, этот выродок представляет собой какую-нибудь ценность?

— Нет, — пробормотал Элсу, и его вырвало. Потом, кажется, его пинали снова, потом — бросили на что-то жёсткое, а потом наступила темнота.

Сколько времени Элсу провалялся без памяти, он смог прикинуть только много позже.

Он очнулся с ломотой во всём теле, тошнотой и головной болью, будто с похмелья — но, кажется, на сей раз было чуть легче. Рядом кто-то хныкал или скулил. Было тепло и пахло свежим сеном.

Элсу открыл глаза.

На стены и свод из шершавого серого камня сверху, из узких бойниц высоко вверху, косо падали скудные лучи осеннего солнца. Элсу лежал на ворохе сена, накрытого куском холста; шагах в трёх, у дверей, обитых полосками стали, стояла бадья с водой, а на ее бортике висел оловянный ковш.

Хныканье вызвало у Элсу приступ раздражения и злости. Повернув голову на звук, он увидел какую-то девку, с голыми ногами, в окровавленной, разодранной до пупа рубахе, валяющуюся на сене, скорчившись в три погибели. Она спала или была не в себе — зато её товарка, прикрывающая наготу какими-то грязными тряпками, повернула к Элсу осунувшееся лицо с чёрными подглазьями и опухшими запёкшимися губами.

— Брат, — всхлипнула она, сообразив, что на неё смотрят, — водички ради Творца-Отца! У меня сил нет подняться…

— Какой я тебе брат, шлюха! — прошипел Элсу, приподнимаясь на локте. Ему самому было слишком нехорошо, чтобы учить уму-разуму наглую рабыню, лишь по случайности ещё не заклейменную; единственное, что он мог — поставить её на место на словах. — Хочешь, чтобы язык вырвали?!

Из глаз девки хлынули слёзы, проводя по грязной физиономии чуть более светлые дорожки.

— Командир, — прошептала она еле слышно, — это же я, Кору, ординарец твой…

Неописуемый ужас обдал Элсу жаром с макушки до пят. Он приподнялся повыше и уставился на жалкую девку, пытаясь узнать в ней своего ординарца и спарринг-партнёра — но увидел только измученное началом метаморфозы и зарёванное лицо рабыни. Ничего общего у этой ничтожной твари с его Кору, волчонком, которого он приблизил к себе за отвагу и верность, не было — ровным счётом, ничего. Элсу не мог себе представить Кору плачущим, как вообще не представлял себе плачущего солдата. Он содрогнулся от отвращения.

— Ты врёшь, — процедил Элсу сквозь зубы. — Коза ты обрезанная, я тебя не знаю.

— Командир, — взмолилась девка, давясь рыданиями, — Творец — свидетель, это я. Это ж я им сказал… сказала… что ты львиной крови… чтоб они тебя не добили…

Элсу сморщил нос.

— Ну и что со мной было? Я не помню.

— Под тобой убили лошадь, командир… когда они… когда оказалось, что у них — пушки тут теперь. Наверное, ты ударился головой — еле дышал, когда я…

Элсу всё смотрел — и вдруг сообразил, что видит на незнакомой физиономии девки знакомый короткий шрам, рассекающий бровь, а когда она говорит, то заметен сломанный резец с правой стороны… Элсу снова почувствовал сжигающий ужас, будто его тело наполнили тяжёлой ватой, смоченной крутым кипятком.

— Командир, — снова попросила Кору-рабыня, облизывая губы, искусанные до коросты, — принеси мне водички, пожалуйста. Всё внутри болит… и жжёт… командир, ради Творца…

Элсу сел, чувствуя головокружение и замешательство. Всё его существо противилось самой мысли о том, чтобы прислуживать трофею — отбросам жизни, шлаку, годному лишь для тяжёлой работы или постельных забав, полному ничтожеству… но когда-то это существо было волчонком, когда-то оно было Кору и учило Элсу стрелять с седла…

— Как это вышло? — спросил Элсу, чувствуя моральную тошноту, даже более сильную, чем физическая. — Почему тебя не убили? И кто… вон там?

— Там — Варсу, — сказала рабыня, пытаясь сглотнуть. — Его, кажется, оглушило взрывом… а я… меня не ранило. Я хотел… хотела тебя… тебя спасти. Я им сказала…

— Уродина! Сука! — взорвался Элсу, до которого вдруг дошёл кромешный кошмар ситуации в тонких частностях. — Зачем?! Да лучше бы меня добили! Чтоб меня — как вас, дешёвки, шлюхи вы несчастные?! Воды тебе?! На том свете огнём напьёшься! Гадина!

Рабыня уронила голову в сено и разрыдалась. Элсу чувствовал нестерпимое желание врезать ей по лицу, заткнуть чем-нибудь рот, сделать что-нибудь, чтобы она перестала скулить, но каждое движение отдавалось болью в голове. Поэтому он только рявкнул, сколько хватило сил:

— Да ты уймёшься или нет?!

Девка замолчала, только всхлипывала при каждом вдохе. Элсу некоторое время посидел, глядя снизу вверх на жёлтый, явно предвечерний свет, льющийся сверху, из окон, потом встал и сходил к бадье с водой — напиться и умыть лицо. У рабыни хватило ума перестать клянчить. Кажется, очухалась и вторая — теперь они только следили за всеми движениями Элсу.

— Эй, твари! — бросил Элсу, подумав. — А что, все остальные — мёртвые?

— С остальными — хуже, — подала голос та, что когда-то была Варсу. — Выжили человек пятнадцать, вроде бы — серьёзно раненых эти добили… А уцелевших… они их, командир, обрезали, как свиней, связали, побросали в телегу и увезли куда-то… не знаю, куда, потому что…

— Потому что с язычниками обжималась, — зло закончил Элсу. — Вот уж я знать не знал, что у меня в отряде такие шлюхи убогие… трусы, пустое место… Хуже с другими? Да они, по крайней мере, врагов не ублажали!

Та, что когда-то была Кору, а стала безымянной вещью, снова разрыдалась — и Элсу швырнул в нее башмак. Вторая осмелилась возразить:

— Мы не трусы, командир… нам не повезло. Судьба. Творец давно всё предрешил…

— Понравились тебе язычники? — спросил Элсу, растравляя в себе ледяное бешенство и пытаясь приглушить им тянущий мучительный страх. — Здорово быть девкой, да? Тебя взяли много раз?

Девка, бывшая во времена оны Варсу, тоже заткнулась. Её товарка что-то шепнула ей — и бывшая Варсу попыталась встать, держась за стену. Её разорванная рубаха распахнулась; Элсу поспешно отвернулся, но успел увидеть, что тело рабыни уже начало заметно меняться, приобретая округлые формы.

— Запахни свои лохмотья! — рявкнул Элсу. — Ты в одном помещении с мужчиной! Забыла?! Или соблазнить меня хочешь?

Девка поперхнулась и закашлялась, еле выговорив:

— Что ты, командир, Творец с тобой…

Элсу взглянул в её сторону.

— А куда это ты собралась, падаль? — осведомился он, заметив, что девка сделала пару неверных шагов к дверям. — Если к воде, то пошла прочь! Нечего осквернять собой мою воду. Если вы не подохли, когда развлекали врагов, то сейчас и подавно не издохнете. Не хочешь, чтобы я наподдал — вернись на место.

Бывшая Варсу сползла по стене на пол и осталась сидеть, прислонившись лбом к холодному камню — у неё хватило ума не умолять и не раздражать Львёнка. Её товарка снова захныкала, и Элсу швырнул второй башмак. Воцарилась тишина — и в тишине Элсу снова стало невыносимо страшно.

Со мной этого не сделают, уговаривал он себя, стараясь не смотреть в сторону рабынь — но всё внутри сжималось от ужаса. Смерть казалась ему в этот момент чистым и прекрасным убежищем от любого зла.

Почти стемнело, когда дверь каземата отворилась, и на пороге появился высокий северный воин. Ещё несколько бойцов остались где-то за пределами видимости; Элсу слышал негромкие голоса и сдержанные смешки.

Элсу, лежавший на соломе, сел. Рабыни переглянулись и подняли на северянина глаза.

— Как здоровье, девочки? — спросил вошедший по-лянчински.

— Я — Львёнок Льва, ты, язычник! — бросил Элсу. — Не видишь?

— Ух, ты! — восхитился северянин. — Юноша! Вот здорово! А надолго?

Элсу взглянул в его наглое весёлое лицо — и ощутил ужас, по сравнению с которым все его прежние страхи просто в счёт не шли. В тот миг он, кажется, был морально готов валяться в ногах, просить пощады, целовать руки, отречься от чего угодно и принять что попало — и только яростное волевое усилие помогло сохранить правильную осанку. Элсу заставил себя скептически усмехнуться, думая, насколько выгодно попытаться взбесить врагов. Что они сделают в ярости? Убьют — или…?

Солдат зачерпнул воды ковшом — рабыни следили за каждым его движением — и отдал ковш той, кто раньше была Кору. Она в спешке плеснула на себя, стукнулась зубами об олово, сделала несколько торопливых глотков — и отдала остаток воды бывшей Варсу с таким видом, будто делилась собственной кровью. Варсу-девка выпила остаток до дна и вернула ковш северянину, глядя ему прямо в лицо. За такой взгляд рабыню должны бы выпороть до полусмерти, подумал Элсу — но сейчас ей хватит малого, она издохнет от десятка ударов… в могилу торопится. Способ придумала.

Солдат взял ковш.

— Да что вы… как в последний раз… — сказал он со странной усмешкой. — Не отнимают у вас…

Рабыни придвинулись друг к другу, прижались друг к другу плечами. Бывшая Кору облизывала искусанные губы, пытаясь слизать какие-то призрачные капли, потом потёрла мокрую грудь и облизала пальцы.

Солдат смерил Элсу непонятным взглядом — словно бы даже сожалеющим — и зачерпнул ещё воды рабыням. Они снова выпили её пополам; бывшая Варсу, возвращая ковш, намеренно, как показалось Элсу, дотронулась до руки солдата. Это показалось Элсу мерзким до тошноты — и он влепил девке затрещину.

А солдат неожиданно ударил Элсу кулаком в челюсть — настолько унизительно и невозможно, что Элсу вскрикнул:

— Я — Львёнок, слышишь, ты! И — я мужчина!

— Поздравляю тебя с этим, — процедил солдат сквозь зубы. Его товарищи показались в дверном проёме.

— В чём дело, Лин-И? — спросил ударившего Элсу громила с тяжёлым браслетом на запястье. — Ты воюешь с девчонками?

— Да нет, — хмыкнул Лин-И. — Он говорит, что парень. Его Господин О-Наю звал, но туда он и с синяком на морде дойдёт, вошь черномазая…

— Я — без оружия, — бросил Элсу, еле удерживая дыхание. — Мы бы в бою поговорили…

Приятели Лин-И расхохотались.

— Слышь, Котёнок, в бою мы уже сговорились! — сказал коренастый северянин с рубцами на морде. — Благодари Господина О-Наю, что ничего не потерял, вояка…

Злость Элсу тут же потушил страх. Он еле удержался, чтобы не содрогнуться, и, ещё пытаясь сохранить лицо, сказал на тон ниже:

— Я тебе не котёнок.

— Он своим собственным бывшим глотка воды не дал, — сказал Лин-И. — Ещё и ударил вон ту… с красивыми глазами.

Северяне повернулись к девке, которая раньше была Варсу. Она съёжилась, скрестив на груди руки и пытаясь прикрыться — а вторая рабыня чуть подалась вперёд, будто хотела заслонить свою товарку от взглядов чужаков.

Рассматривают, как скотину на базаре, подумал Элсу, чувствуя что-то вроде злорадства. Северяне, вроде, не татуируют рабыням лиц и не выжигают тавро — ну, пусть эти две потаскухи считают, что им повезло!

— Да, красотка будет, — сказал северянин в рубцах. — А ты что перепугалась? — наклонившись и уперев ладони в колени, спросил он у той, что была Кору. — Всё, отвоевались, малютка — больше вы нам не враги, баста…

— Нет? — спросила девка хрипло, и тут же, кашлянув, попросила. — Тогда дай мне ёще воды! Мне можно?

Немолодой солдат потрепал её по голове, как ребёнка.

— Не пей много, потерпи. Губы смочи, прополощи рот — но не пей, так будет легче.

Элсу смотрел на всё это представление, чувствуя злость, стыд и тот внутренний жар, который всегда сопровождает осознание творимой несправедливости. Северяне, возможно, собирались бить его ещё или сделать что-то более ужасное — но отвлеклись на рабынь. Теперь они возились с рабынями, будто с ранеными товарищами, а за ним лишь присматривали краем глаза, как за обрезанным домашним животным, которое по дурости может убрести из загородки или что-нибудь попортить. Это ощущалось унизительнее любых побоев.

— Тебя как зовут, красуля? — спрашивал северянин в рубцах у бывшей Варсу.

— Никак. Старое имя не подходит для женщины.

— Ах, ну да ведь… Цур-Нг, а?

«Цур-Нг»! «Тёмный Мёд»! Отличная кличка для шлюхи, подумал Элсу. Медовенькая! Прямо с ядом — так тебе и надо, гадина. За то, что посмела спорить со мной. За то, что не погибла в бою, когда со стен крепости неожиданно ударили пушки. За то, что один северянин укрыл тебя курткой, второй стирает кровь с твоей разбитой рожи мокрым платком — а ты им это позволяешь. Языческая подстилка. Наверняка предательство было у тебя в крови всегда… А может, ты просто — грязная душонка, прирождённая девка, которая ждала только мужчину, который захочет сделать из тебя свою вещь! Элсу смотрел на эту гибкую тварь с действительно красивыми, большими и раскосыми глазами, которую трогали чужие солдаты, на это существо, неожиданно волнующее для рабыни, вызывающее не формулируемые и непроизносимые мысли — и вычёркивал Варсу из своего прошлого и из своей жизни. Не было никакого Варсу — никогда.

Но поведение той, которая раньше была Кору, ещё тяжелее укладывалось у Элсу в голове. Кору предателем не был, это точно, но Кору просто пропал. Исчез. Нервная девка с рассечённой бровью, которую старый солдат учил медленно дышать, ничего общего с Кору не имела. Кору никогда не позволил бы язычнику дотрагиваться до себя, да ещё и называть «Ай-Ни» — «Ласточка»!

Не просто метаморфоза. Не просто насилие. Языческое колдовство, грязная магия. Северяне не только сделали моих солдат рабынями — они превратили честных бойцов в отвратительных девок!

— Будьте вы прокляты, — пробормотал Элсу.

Он рассчитывал, что его не услышат, но Лин-И расслышал наилучшим образом.

— Господин О-Наю ждёт эту мразь, — сказал он своим приятелям, а Элсу приказал, — лучше иди добром, а то я за себя не ручаюсь.

— Да пожалуйста, — огрызнулся Элсу. — Лишь бы не участвовать в этой вашей… в этом… разврате.

— Иди… воплощение добродетели! — хмыкнул Лин-И и толкнул Элсу между лопаток. Слова «воплощение добродетели» прозвучали в речи язычника грязным оскорблением.

Судя по коридору и лестнице, ведущей из подвала наверх, крепость представляла собой вовсе не руину. Элсу оглядывался по сторонам, разыскивая следы пожара, но никаких следов нигде не виднелось. Здание казалось чистым и новым; стены покрывала свежая штукатурка. Вот бы узнать имя того идиота, который посоветовал этот городишко моему Наставнику, подумал Элсу. Пожар! Пушек нет! Привязать бы его к пушке, которой нет — и жахнуть! Картечью. Гадёныш…

Лин-И провёл Элсу по крытой галерее, потом — мимо кордегардии, где отдыхали пограничники, и дальше наверх по узкой винтовой лестнице. В кабинет коменданта.

Господин О-Наю — Вишнёвый Цвет, ну и имя для офицера, подумал Элсу — оказался немолодым блондином с заметной проседью в косе. Лицо у коменданта было бледным и жёстким, с резкими острыми чертами и длинным носом, губы — тонкими, глаза — бесцветными, а взгляд — совершенно нестерпимым. Форменную серую куртку пограничника северян в серебряных офицерских галунах и с меховой оторочкой он носил, как самые отчаянные языческие вояки — надев лишь один левый рукав. Элсу заметил на рукояти меча О-Наю оскаленную собачью головку с рубиновыми глазами — комендант, оказывается, был кровным Барсёнком, может, даже Барсёнком Барса.

Элсу не смог сообразить, хорошо это или плохо для него. Во всяком случае, желание немедленно наорать на коменданта у него прошло без следа. Вдобавок, на лакированной подставке перед северянином лежал меч Элсу — и к нему нельзя было потянуться, что показалось Элсу изощрённым издевательством.

— Ты вправду Львёнок? — спросил О-Наю, окинув Элсу довольно-таки неприязненным взглядом. — Твоё оружие?

— Львёнок Льва, — сказал Элсу, пытаясь выдержать тон между вызывающим и почтительным. — Младший и последний. Любимый. Моё имя — Элсу, Лучший. Я его любимый сын. Меч мой, его подарил сам Лев.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать. Год уже в Поре. Я — подтверждённый мужчина.

О-Наю презрительно усмехнулся.

— Все вы с беззащитными подтверждённые… Но это многое объясняет. Твой отец в настоящее время не собирается развязывать настоящую войну, так? Это тебе повоевать захотелось, и он велел паре старых волков показать тебе, как это делается. Так?

Элсу промолчал. Звучало нехорошо.

— Они выбрали этот городишко потому, что гарнизон тут невелик, — продолжал О-Наю, рассматривая чеканный узор на ножнах меча Элсу. — Эта крепость горела. О пушках вы не знали — пушки здесь недавно. Это обычный разбойничий рейд — вас интересовали те невеликие ценности, которые вы могли бы тут найти, лошади, женщины, мальчишки… пустить кровь, ощутить себя убийцами, показать, как вы плюёте на наши границы…

Элсу пожал плечами.

— Так твой отец учил и твоих старших братьев, — продолжал О-Наю. — Это ваша обычная тактика. Прийти и взять, да? Лев — хозяин мира, все остальные — рабы у ног. Так? Лев одно не учёл — кое-что изменилось.

— Что изменилось? — огрызнулся Элсу. — Север истину познал? Или ты — о пушках, которые сюда привезли?

— Подход изменился, — усмехнулся О-Наю. — Полагаю, это не менее важно, чем пушки. Как думаешь, не стоит ли сообщать вашим о судьбе их пленных? Это же важно, правда — знать, что случилось с твоим братом, ушедшим воевать и не вернувшимся?

— Мёртвых оплакивают, — сказал Элсу, поднимая голову.

— А живых, малыш? Твои братья никогда не задумывались о судьбе живых на нашей территории?

— Воин, попавший в плен живым — не воин, а дерьмо! — привычно вырвалось у Элсу — и он тут же запнулся.

О-Наю рассмеялся коротким злым смешком.

— Вот, значит, как? Ты — титулованное дерьмо?! Солдаты — не важны, а ты очень важен, я полагаю. Вот главное, что изменилось — живой Львёнок в наших руках. Об этом мы мечтали давно. Появилась отличная возможность сквитаться с твоими родичами за всё и сполна.

Элсу сделал вид, что рассматривает тушечницу, вырезанную в виде спящей птицы. О-Наю крутил в руках его меч, смотреть на это было совершенно нестерпимо.

— Оружие разбойника, — заметил О-Наю, наполовину обнажив клинок. — Удобно рубить с потягом с седла… Оружие убийцы, а не честного бойца. Не могу себе представить такое оружие в поединке за любовь… Впрочем, вы, варвары, понятия не имеете, что это такое…

— Что со мной будет, комендант? — спросил Элсу, и его голос прозвучал слишком хрипло.

— Я не комендант, — сказал О-Наю. — Я — Маршал Штаба Государева, Смотритель Границ. По делу в этой крепости. А ты — подарок Небес. Я привезу моему Государю отличные новости…

— Что со мной будет, смотритель? — спросил Элсу, чувствуя, как его покидают остатки мужества.

О-Наю взглянул на него насмешливо.

— С тобой? Будь моя воля, я позвал бы плебеев с вашей стороны границы и отдал бы тебя солдатам, предложив вашим мужикам взглянуть на это представление. Я дал бы возможность вашим рабам порадоваться, глядя, как с ними сравняется Львёнок… а потом оставил бы тебя в крепости в качестве солдатской подружки. Я предложил бы здешним бойцам показывать тебя новеньким, как местную диковину. Я рассказал бы об этом в Столице и сделал бы так, что вся граница болтала бы о девчонке, получившейся из юного воришки львиной крови…

Лин-И, стоящий у дверей, хмыкнул. Элсу замотал головой:

— Ты же не будешь…

— Ты бы стал забавной историей пограничников, — продолжал О-Наю безжалостно. — Ходячей шуткой, которая, в конце концов, дойдёт до твоих родичей. Представляешь, как бы стал вспоминать о тебе твой отец? Ты хочешь получить долгую славу Первой Львицы, Элсу?

— Нет!

— Или уже не первой?

— Послушай… пожалуйста! Это невозможно… так нельзя… Смотритель, за меня отомстят!

— Тебе это не поможет. Даже не спасёт твоей чести… да и будут ли они мстить за солдатскую девчонку, Элсу?

— Смотритель… ради Творца, который Отец Сущему… прошу тебя… — в этот миг Элсу понял, что Львята могут плакать — да что там! — что Львята могут рыдать, вопить, царапать себе лицо и биться головой об пол: удержаться от всего этого оказалось очень непросто. — Послушай… я… я, кажется, пока никого не убил из твоих людей… ранил только… вроде бы… тебе не за что ненавидеть меня лично… не надо, прошу тебя! Я же… я не раб! Я такого не вынесу!

— Ты и твои братья, я думаю, часто слушали такие слова от твоих ровесников-северян? Я — не раб. Я вам не враг. У меня — мать, братишки, любимый. Пощадите. Так?

Элсу замолчал. Его голова снова разболелась нестерпимо. Он чувствовал ужас и безнадёжность — и не мог придумать, как помочь себе. У него не было сил даже ненавидеть О-Наю так, как надо бы. Больше всего Элсу хотелось умереть — но смерть превратилась в недостижимый лучезарный чертог, на который приходилось смотреть откуда-то из ледяной бездны… Лицо северянина показалось железной маской демона. Элсу бессознательно обхватил себя руками за плечи, опустив глаза — он больше не мог уговаривать О-Наю, потому что какая-то тайная часть его души признавала за О-Наю право… даже не силы, скорее — местной, языческой чести. Именно в этом виделся главный и нестерпимый ужас — в сомнении, в неверии в собственную правоту.

— Я напишу Государю, — холодно сказал О-Наю. — И Государь решит твою судьбу. Если прикажет — тебя помилуют. Если прикажет — тебя вернут домой. Если прикажет — прибьют твою кожу к крепостным воротам. Молись. Увести, — кратко приказал он Лин-И.

Элсу прошёл мимо глазеющих на него солдат, как сквозь строй. Перед ним открыли дверь того самого каземата в подвале — но девок там уже не было. На бадью с водой кто-то положил широкую доску; на доске стояла миска с кашей из ся-и.

— У тебя есть еда, вода и общество, достойное твоего положения, — сказал Лин-И.

— Тут же — никого? — не понял Элсу.

— Так Львят в крепости больше и нет, — хмыкнул Лин-И и захлопнул за ним дверь.

Это случилось в десятый день второй осенней луны.