Поиски путей

***

Впоследствии Анну долго думал, как дошёл до такого безумия.

Видимо, Север и Ар-Нель что-то необратимо изменили в его душе. Сама мысль о настолько нелепом, неприличном и глупом поступке ещё неделю назад не могла бы прийти Анну в голову.

А теперь пришла. И Анну заговорил с Соней.

Разумеется, при всём своём душевном раздрае, Анну не обезумел до такой степени, чтобы сделать это при всех. Он почти подкараулил Соню на выходе из коридора, ведущего из покоев для гостей в служебные помещения: раб возвращался с корзиной, в которой лежали вычищенные блюда, пустой бурдюк и пара ножей. Увидев Львёнка там, где он просто не мог находиться, Соня чуть не выпустил корзину из рук.

— Господин?

— Соня, — сказал Анну, осознавая запредельную степень глупости ситуации, — я подумал… Ты, наверное, отчаянно устаёшь, ты же работаешь один за целую толпу… Я мог бы попросить местных…

— Нет, — поспешно ответил Соня. На миг на его лице отразился настоящий ужас. — Не надо, господин. Я не устаю. Я в порядке.

— Ты что? — удивился Анну.

— Ты хочешь избавиться от меня? — тихо спросил Соня, быстро взглянув на Анну и тут же опустив глаза. — Я тебе отвратителен? Или — так приказал Львёнок Льва?

Анну вдруг стало очень жарко.

— Соня, — сказал он, — ты меня боишься? Или — просто ненавидишь? Я же, кажется, не бил тебя ни разу… и… послушай… я не собираюсь над тобой издеваться.

— Чего ты хочешь, Львёнок? — спросил Соня совсем уж тихо, еле слышно. — Скажи, я сделаю.

— Я всё время думаю, что ты тоже Львёнок, брат, — вырвалось у Анну помимо воли. — И что ты — Львёнок Льва, и что ты — ты ровесник Эткуру, да?

Соня медленно нагнулся, поставил корзину на пол и выпрямился. Его татуированное лицо показалось Анну безмерно усталым.

— Зачем ты это говоришь? — спросил Соня, словно через силу. — Ну зачем? Чего ты добиваешься? Хочешь заставить меня плакать? Орать? Проклясть вас всех? У тебя не получится, я думаю. Я же раб, бестелесный к тому же — у меня нет ни гордости, ни злости…

Анну заставил себя смотреть прямо и проговорил, преодолевая мучительный стыд:

— Мне кажется, с тобой… несправедливо обошлись с тобой, вот что. В чём ты провинился, а, Соня? За что тебя… с тобой… за что, короче?

— Тебе важно? — Соня чуть пожал плечами. — Лев велел Тэкиму позвать меня зачем-то, а тот то ли забыл, то ли нарочно не передал… Я не пришёл, Лев разгневался, послал за мной бестелесных наставников — я спал. Вот и всё. Я — Соня. Я сплю, когда Лев приказывает действовать.

— Ты был ребёнком тогда?

— Да. Думаю, да. До Поры было далеко. Послушай, Львёнок… можно, я больше не буду говорить об этом? Я не считаюсь братом. Я считаюсь рабом. И это к лучшему, наверное…

— Почему? — спросил Анну, у которого вполне физически, как свежая рана, болела душа.

— Мне больше нечего терять, — сказал Соня спокойно. — А Львята — каждый из них — они могут потерять так много, что даже отрезанная рука со стороны покажется сравнительно малой потерей. И потом… меня больше не предадут — меня уже предали.

— Я решил, — вырвалось у Анну. — Я не могу считать тебя рабом, брат. Я попрошу тебя у Эткуру — в подарок или куплю — и ты… я не буду считать тебя рабом. Ты сможешь уйти, если захочешь. Или — ещё что-нибудь. Короче, ты будешь свободен, брат.

Соня издал странный звук — то ли смешок, то ли сдавленное рыдание.

— Брат… Ты — странный человек, брат. Куда же я денусь… Я уже отравлен этим. Думаешь, можно десять лет пробыть рабом — и остаться человеком? Или — быть бестелесным и остаться… несгоревшим?

Анну смешался.

— Попробуем…

Соня чуть усмехнулся.

— Ты армии в бой водил, Анну — а временами похож на ребёнка… Послушай, Львёнок, а может, ты просто смеёшься надо мной? Чтобы рассказать Эткуру, а? И посмеётесь вместе…

— Послушай, — пробормотал Анну сквозь судороги стыда, — я… не люблю зря мучить людей, брат. Ни бестелесных, ни пленных, ни рабынь. Не люблю. Мне от этого… нехорошо.

Соня поднял с пола корзину.

— Я верю, — сказал он просто и беззлобно. — У тебя по лицу видно. Если ты меня купишь — или если Эткуру подарит меня тебе, брат — я буду тебе служить. Идти мне всё равно некуда… а ты… ты, как говорится, добрый хозяин, брат.

И ушёл в покои, оставив Анну наедине с чувством моральной горечи, какой-то острой, жгучей неправильности и непоправимости. Анну решил, что надо выйти на воздух, чтобы свежий ветер ранней северной весны выдул стыд и раздражение; ему страстно хотелось видеть Ар-Неля и слышать его голос — как хочется приложить холодное стальное лезвие к горящему ушибу.

Анну впервые задумался о том, насколько его изменила Кши-На. Он не мог понять, лучше стал или хуже, сильнее или слабее — но отчётливо осознавал: эта перемена фатальна, как смерть, она — навсегда. Большую часть из того, что казалось естественным, обычным, нормальным — он уже никогда не сможет так принимать.

А самое ужасное — Анну больше никогда не подумает, что Лев Львов непогрешим.

Анну вышел из покоев и направился к Главной аллее.

Утро выдалось очень ясным и холодным; остатки подтаявшего снега, пропитанного дождевой водой, покрылись тонкой корочкой льда, как засахарившийся мёд, и холодное солнце остро сияло в небе, совершенно чистом и ослепительно голубом. Мир источал свежий и острый запах — мокрой земли, стылых растений и ещё чего-то терпкого. В парке Государева Дворца было многолюдно: мимо деревьев без листвы, похожих на клубки сухих прутьев, из которых рабы плетут корзины, и кустарника, голубовато-сизого, пушистого, с длинными острыми иглами вместо листьев, прогуливались, разговаривая между собой, важные особы из Прайда Барса и роскошные женщины. Анну решил, что в такую славную погоду Ар-Нель наверняка вышел осмотреться и поболтать со знакомыми, и отправился его разыскивать.

Разодетые язычники кивали и улыбались; Анну никак не мог привыкнуть к этим знакам внимания, казавшимся не ритуальными, а непринуждённо дружескими — ему, врагу, чужаку, иноверцу. Их никто не принуждает улыбаться, думал Анну, зачем они это делают? Глубокие поклоны или падения ниц были бы понятнее и легче, чем эти улыбки — эффектные жесты было бы гораздо легче объяснить. Кланяться — приказали; а улыбаться — кто прикажет? И — кто такой приказ исполнит? Падать ниц можно и с ненавистью на лице…

— Привет, Уважаемый Господин Посол, — окликнул его белёсый коротышка по прозвищу Маленький Феникс, любимчик Снежного Барса. — Хотите взглянуть, как у нас на севере пробуждаются деревья?

Анну хмыкнул.

— Послушать язычников, так деревья — живые твари, — сказал он без малейшего, впрочем, раздражения: к выкрутасам местного разума, в конце концов, привыкаешь. — Если так, то им тяжело спать стоя!

Компания молодых людей, окружавшая Маленького Феникса, рассмеялась.

— Конечно, живые, — кивнул Феникс. — Они ведь рождаются, растут, приносят плоды, стареют и умирают — разве это не свойства живого существа?

Анну пожал плечами и усмехнулся:

— А что они едят? Вот это — свойство.

— Пьют воду. Вы же знаете — во время засухи они могут погибнуть от жажды.

— У язычника на всё есть ответ…

— Взгляните, Господин Львёнок, — Маленький Феникс легко пригнул упругий прут.

Анну посмотрел. На ветке виднелись почки, зародыши листьев — они распухли, и крохотный зелёный кончик выглядывал из-под клейких тёмных чешуек у каждой. Спеленатый младенец листа, подумал Анну и тут же устыдился собственной мысли.

Всё это — северная любовь к мелочам и частностям, бережное внимание к неважным вещам, вроде сверчков и не развернувшихся листьев на мёртвых голых деревьях… любовь и внимание к слабым и ничтожным существам — котятам, птенцам… трофеям, рабыням, младенцам…

А внутри что-то рвётся пополам — так, что в душу отдаёт острой болью — и каждая мелочь усиливает эти рывки. А когда разорвётся — что будет?

От мыслей Анну отвлёк металлический звон скрестившихся клинков и крики. Он резко обернулся на звук — и бросился бежать к Дворцовым Вратам.

Гонец-волк, бросив коня на произвол судьбы, рубился с невозможным тут противником — с шаоя-еретиком, богоотступником с запада. Анну успел лишь поразиться тому, что шаоя оказался здесь и был одет почти как северяне-язычники, только волосы по-прежнему заплетал в кучу дурацких косичек, обмотанных цветными ленточками, — но тут же мелькнула мысль, что язычники и еретики одним миром мазаны.

К дерущимся с разных сторон бежали гвардейцы и лянчинские волки.

— Стойте! Остановитесь, Господа! — кричал какой-то северянин в распахнувшемся полушубке, но его никто не слушал.

— Ты тут подохнешь, мразь! — рычал волк, а шаоя, защищаясь обычным подлым способом — меч в правой, нож в левой руке — плевался проклятиями, как загнанная баска:

— Есть ли место в мире, где нет вас, палачи! Сожри свою печень, паук!

— Убей! Убей его! — вопил кто-то из волков в радостной злости.

— А ну остановитесь, псы! — заорал Анну так, что к нему обернулись все. — Мечи в ножны! — и в этот миг он увидел лицо волка. — Хенту! Меч — в ножны!

Услышав своё имя, волк сделал шаг назад. Может, Хенту и был бы убит подонком-шаоя, выполняя приказ своего командира — но тут через низкие подстриженные кусты махнул Ар-Нель и схватил еретика за руку:

— Остановись, Нури-Ндо! Ну всё, остановись, всё…

Хенту с сердцем вкинул меч в ножны и подошёл к Анну.

— Я вызвался везти пакет Льва, командир, — сказал он с печальной укоризной. — Я так хотел видеть тебя, мне пришлось много уговаривать Волка Волков — а ты останавливаешь меня, когда я хочу убить богоотступника, меня оскорбившего…

— Здесь не пески, Хенту, — сказал Анну, невольно отводя глаза. — Здесь чужая земля, чужой закон. Мы с тобой ещё будем убивать шаоя — потом, когда я вернусь домой, и мы отправимся в поход. Но этот — пусть живёт. Его охраняют хозяева этих мест. Миссия…

И тут его взгляд сам собой остановился на Ар-Неле, который обнимал шаоя за плечо и вполголоса говорил что-то. Грязный еретик злобно зыркал на волчат, шипел — а Ар-Нель мурлыкал: «Успокойся, Нури-Ндо, друг мой, не стоит распускаться, надо держать себя в руках, надо быть выше мстительности и собственных страстей…» — и улыбался, судя по голосу и тону.

Каждый звук его речи втыкался в Анну, как шип.

— Ар-Нель, — окликнул Анну. — Я поговорить хотел…

Ар-Нель обернулся.

— Благодарю, Анну, — сказал он так тепло, что у Анну упало сердце. — Ты всё сделал правильно, мой дорогой. Позволь мне закончить — и мы поговорим непременно. О чём хочешь.

— Я провожу гонца и приду к тебе, — сказал Анну упавшим голосом.

— Конечно, — отозвался Ар-Нель, как ни в чём не бывало, и обратился к еретику. — Тебя тоже надлежит проводить, Нури-Ндо? Пойдём, я покажу тебе Зимний Сад…

И удалился вместе с шаоя, оставив Анну с Хенту, с сотником Хенту, боевым товарищем, вместе с которым Анну воевал и в Шаоя в том числе. Хенту смотрел выжидающе, и надо было что-то сказать.

— Устрой лошадь, — приказал Анну, кажется, слишком резко. — Я покажу тебе наши конюшни.

До покоев Анну и его волк не дошли.

Просто в один прекрасный миг перестали нести ноги. Анну остановился у широкой террасы, украшенной каменными вазами с колючими кустами в них — и Хенту остановился рядом.

— Что-то случилось, командир? — спросил он слегка встревоженно.

— Рад, что ты приехал, — Анну вымученно улыбнулся. — Как — дома?

— Дома по-прежнему, — отвечал Хенту широчайшей радостной улыбкой. — Твои волчата ждут тебя, командир. Все говорят о настоящем деле, о том, что теперь-то ты всё видел — так мы в пыль втопчем этих язычников! Они же расползаются, как вши, как зараза — вот как Шаоя забыл веру предков, перенял всю эту северную мерзость… Волк Волков прямо говорил: Лев считает, что из этого города идёт всё зло. Из Тай-Е. Он ведь прав?

— А ты как думаешь? — спросил Анну, чтобы что-нибудь сказать.

— Я-то… Командир, я маловато, конечно, видел — но уж мерзостей достаточно. Богато живут — и отвратительно. Любой холоп ходит с мечом, считает себя важной птицей. Рабыни строят из себя настоящих людей, смеют спорить с мужчинами. Низкие не почитают высоких — совсем. А зачем им? Воображают, небось, что сами себе господа…

— Погоди, — слушать было совсем уже нестерпимо — тем ужаснее, что Хенту говорил, как все, как сам Анну пару-тройку месяцев назад. — Так ведь… язычники ещё не отдали Элсу.

— За этим дело не станет, я думаю, — сказал Хенту. Он искренне хотел порадовать своего командира, это слышалось и в словах, и в тоне. — Ты же понимаешь: Львёнок очень провинился. Все говорят — если язычники отдадут Элсу живым, то Лев не оставит ему статуса, а жизнь без статуса — как раз соответствующее наказание. Слишком дорого всё это нам обошлось.

— Чем — дорого? Просто разведка…

— А тем, что Лев ждал позора? Пятна на чести Прайда? Говорят, Лев сам сказал, что Элсу уронил честь Прайда в грязь, заставил Прайд унижаться… Так вот, пусть и наползается в грязи за это.

— Мы не унижались, — сказал Анну.

— Прости, командир, — Хенту смутился. — Я понимаю, тебе об этом говорить тяжело… Ну ничего. Лев думает, что лучше всего стереть это гнездо зла в прах — об этом и в армии говорят, и везде. Тут ведь даже неважно, нужна ли нам эта вымерзшая земля, правда? К чему — если тут ничего не растёт, ни винные ягоды, ни хель… совсем никудышная земля. Мы просто должны будем дойти, сжечь этот клоповник — и наши дети будут спать спокойно… Ты чего такой грустный, командир? Что-то не так?

— Письмо при тебе? — спросил Анну.

— А как же! Вот оно, — Хенту вытащил из-за пазухи свиток, запечатанный сургучной львиной мордой. — Возьми, отдашь Наставнику.

Анну посмотрел на свиток, несколько мгновений думая, что с ним делать — и сунул его в рукав, как северяне. Рукав был узкий, держать в нём свиток оказалось с непривычки неудобно — но Анну только впихнул бумагу поглубже.

— Хенту, — сказал он медленно, — ответь мне… я ещё твой командир, брат?

Располосованная старыми шрамами простецкая физиономия сотника отразила предельное удивление.

— Конечно! Я что ж… ты меня знаешь, Львёнок! Ты мне только скажи — я ничего не забыл, я — куда угодно…

Анну помолчал, решаясь.

— Не говори никому о письме, — сказал он, наконец. — Ты приехал ко мне. Только ко мне. Привёз привет от отца. Ты ведь видел моего отца?

Хенту секунду смотрел во все глаза — и вдруг хлопнул себя по лбу.

— Вот пустая башка! Я же и точно привёз привет от Львёнка Джарату! В сумке-то… а я, болван забывчивый, в конюшне оставил! Вино-то из твоего сада!

— Как отец? — спросил Анну гораздо непринуждённее — разговаривать об этом было намного легче.

— Как? Хорошо. Джарату — хорошо. Велел сказать, чтобы ты привёз рабыню с севера, командир. А то у твоих братьев уже свои дети, а ты обо всём забыл с боями и походами… Старший сын Зельну, твой племянник, уже дрался с детьми Антору, победил, знаешь! Наверное, будет лихим героем, ужасом Песков… Нолу спрашивал о тебе. У Нолу новый жеребец, привезли с гор, заплатил полторы тысячи «солнышек»…

Анну слушал, улыбаясь. Он чувствовал смесь обычной грусти по отцу и по дому, но ещё — какого-то нового, болезненного напряжения. Впрочем, то, что Хенту так легко перевёл разговор на домашние дела, очень успокоило его.

— Пойдём в тепло, — сказал Анну, когда Хенту принялся рассказывать о скачках в честь Цветущей Луны. — Ты голодный, наверное, а, брат? Пойдём, доскажешь в доме — пусть Львёнок Льва послушает.

— А письмо? — спросил Хенту, скинув тон до шёпота.

Анну обнял его за шею и подтянул к себе. Сказал в самое ухо:

— Ни слова при чужих, Хенту. Львёнку Эткуру я скажу сам — а с прочими молчи. Мне кажется, что Наставник хочет нас предать. Он сговорился с писцом, следит за нами и куда-то отлучается по вечерам. Я не могу дать ему письмо Льва.

Хенту охнул.

— Ах ты, пёс адов! А как же прочесть-то?

— Не беспокойся, брат, — улыбнулся Анну. — Я сам разберу и расскажу Эткуру. Лишь бы бестелесные не заподозрили ничего. Ты скажешь, что Лев размышляет. Скажешь, что донесения ждут от нас. И всё, запомни.

Хенту истово кивнул, глядя на Анну, как на вещающего пророка. Творец, Отец Сущего, благодарю тебя, подумал Анну — благодарю тебя за Хенту, лучше нет, чем боевой товарищ. Если придётся драться, по крайней мере, один волк будет на моей стороне — а один Хенту стоит троих.

И он — настоящий солдат. Он почти ни о чём не спрашивает.

Анну оставил Хенту с волками, свободными от караулов. Дал им угощать его здешними хрустящими пирожками с молотым мясом и пряной приправой, болтать о доме и расспрашивать об общих знакомых. Сам он не просидел и пяти минут.

Вышел из Дворца, долго бродил по саду, в конце концов, остановился в круглой беседке, увитой голыми гибкими лианами. Присел на мокрую скамью и вытащил из рукава письмо Льва.

Своё преступление. Своё предательство.

А почему, собственно, предательство? Почему он, Львёнок, командовавший десятью тысячами волков, взявший два города в Келли и один в Шаоя, не имеет права взглянуть на письмо своего Льва Львов?! Где, кем это произнесено? Разве Лев говорил им с Эткуру, отправляя их на север: «Не смейте читать моих писем»? Разве не приказы, адресованные Львятам, в этом свитке?

Я могу прочесть приказ моего Льва, предназначенный мне, решил Анну — и сломал печать.

Чёрные каракули на желтоватой плотной бумаге в первый миг показались ему не осмысленными знаками, а беспорядочной мазнёй. Творец-Отец, мелькнула паническая мысль, я же не смогу это прочесть! Это не каллиграфический рисунок Ар-Неля! Ерунда какая-то, маранье… но уже в следующий миг Анну начал узнавать знакомые буквы. «Ли»! Почему же так криво… «А», «ро», «хэл»…

Знаки внезапно собрались в слова в середине послания.

Нн-нет… смы… смы-сла жж… ждать… доб… доб… доб-ро-го… что ж это? А, доброго! Нет смысла ждать доброго от нелюдей… Ес-ли им… им? Что за «им»… А, им, северянам, ясно. Если им не нуж… нужно? Да, если им не нужно золото… пусть… ж-жрут сло-ва… Пусть жрут слова? Что за вздор… или… слова… обещания? Клятвы?

Лицо Анну горело огнём. Он рывком развязал шнурок на вороте, будто это шнурок, а не душевный надлом, мешал Анну дышать. Он успел сто раз пожалеть, что взялся читать это письмо — но глаза сами собой скользили по строчкам, а знаки — эти кривые и небрежные знаки, скрытные и нервные — собирались в фразы, сказанные Львом, несмотря ни на что.

Пусть да-ют… гар… гара… гара-н-тии. Они дол-жны… ве… ве-рить… собст… темень бездны! Соб… собственным обе… обетам? Обещаниям. Мы должны верить собственным обещаниям. Поклясться искренне. Чтобы Снежный Барс поверил… Ты… же… мол-чи обо… обо всём. Их де-ло… их дело… быть ме-что… что? Ме-чом… Ага. Их дело — быть мечом в моей руке!

Два… двадцать Ше-стой… приго… при-го-ворён. Ес… если Пя-тый хо… если Пятый хочет… быть… быть мне… при-я… прия-тным… пусть… пусть доста… доставит… его го… его голову?!

Анну свернул свиток. Теперь он абсолютно не знал, что делать. Им с Эткуру надо заключить с Барсом договор, скреплённый клятвой. Пообещать от имени Льва Львов не пересекать границ Кши-На с дурными намерениями. И эта клятва будет ложью…

А этого Анну и Эткуру не должны знать. Они должны убедить Барса и Прайд Барса, что их слова — чистая правда… А как им самим верить в истинность этих клятв, если даже простак Хенту болтает о будущей войне?

Эткуру должен убить Элсу. Всё. Это — приказ Льва Львов. Не просто убить — привезти голову. Доказать, что убил. Если хочет быть приятным Льву Львов.

Потому что неприятные Льву кончают, как Соня или сам Элсу. Будет так, как решит Лев — а кроме его воли нет ничего. А его воля — единственный закон, более непреложный, чем Истинный Путь, ведь мы с Эткуру навсегда погубим свои души клятвопреступлением… Будем мы верны, или нет — Лев приговорил нас с Эткуру к бездне преисподней…

А ведь нельзя одновременно веровать в Творца и служить Льву, вдруг пришло в голову Анну. Кто-нибудь из них непременно покарает — и ты не сможешь остаться чистым перед собой.

Анну сунул смятую бумагу обратно в рукав. Он чувствовал такую нестерпимую, словно предсмертную, тоску, какая иногда видится в глазах и позе загнанного коня.

Впервые в жизни принять решение было непосильно тяжело. Анну загнали. Он оказался в тупике без выхода и просвета…