Похищение в Тютюрлистане

Рождение Эпикурика

В узком решётчатом окне тускло мерцал месяц. В полумраке комнаты искрились, отекая слезами, восковые свечи. Тени монахов двигались по стенам, шелестели страницы молитвенников.

— Я не могу ничего есть, — шепнула Хитраска, отставляя дымящуюся миску с тминным супом.

— Что, вам не нравится? — огорчился повар, брат Мускат, стоявший в дверях с учтиво сложенными на толстом брюшке пухлыми руками.

— Нет, великолепно, но у меня нет сил, чтобы есть. Я вся дрожу, — шепнула лиса. — Почему он не возвращается?

Я чувствую, что с ним случилось что-то нехорошее…

Подгоняемая предчувствием, слыша печальный шорох молитв, Хитраска вскочила со скамейки и, прижимая к сердцу узелок петуха, вбежала в угловую келью.

С минуту она стояла, ничего не понимая. И вдруг с душераздирающим стоном Хитраска подняла вверх лапки и рухнула без чувств на пол. Узелок выпал из рук и покатился по каменному полу.

Подбежали разбойники и подняли лису, а Уголёк, окунув руку в кропильницу, брызнул на водой.

Постепенно Хитраска пришла в себя; боль исказила мордочку; из глаз ручьями хлынули слёзы.

Неожиданно из упавшего узелка, из вороха тряпок, разбрасывая скорлупки и отгибая проволоку, выкарабкался задорный петушок. Он был невелик, но оперён почти как взрослый, красный гребень драчливо свешивался на левый глаз. Было похоже на то, что он уже никогда не вырастет: цыплёнок слишком долго пробыл в яичной скорлупе.

— Я Киркорек, — представился петушок. Потом, к удивлению всех, он подошёл к мёртвому телу отца и, поцеловав его в похолодевшее крыло, что-то долго шептал и обещал со слезами на глазах.

Хитраска нежно обняла малютку и прижала к груди.

— Бедный ребёнок, сиротка! — Но петушок резко отстранил лисицу и промолвил пискливым, но уже ломающимся голосом: «Тяжело, ничего не поделаешь, умер отец, но нужно за него отомстить!»

— Да ведь ты совсем маленький, — зарыдала Хитраска.

— Не такой уж маленький, — вызывающе нахохлился петушок.

— Ты наш друг, лучший товарищ, — обнимали его разбойники. — Завтра мы поймаем преступника, и справедливость восторжествует.

Они увели малыша в соседнюю комнату и там строили планы погони и мести. А когда добрый настоятель послал к ним брата Муската с мисками тминного супа, они попросили у него только горсть солёных бобов, и приор был приятно удивлен их покаянной суровостью. Потом, как пристало бесстрашным головорезам, пчеловоды пили вино из оплетённых тростником бутылок и заедали его солёными бобами, которые, как известно, делают напиток вкуснее и усиливают жажду.

И тут Киркорек начал со слезами на глазах припоминать подвиги отца: «Эх, — говорил он, — когда мы были под стенами Блабоны…»

— Не ври, — возмутился трезвеющий Гуляйнога.

— Чтоб у меня не вырос хвост, — божился петушок, — разве мало носил меня отец в походном ранце по полям славы… Разве мало выслушал я рассказов у ночных костров?

— А ведь он говорит правду! — воскликнул Пробка и ударил себя по лбу. — Братья, — воскликнул он, — в ожил наш друг!

— Выше чашу! — радостно крикнули разбойники.

Вдруг в темноте, за оградой, послышались ужасающие вопли. От них дрожь пробегала по телу и волосы вставали дыбом.