Плеск звездных морей

Глава четвёртая Феликс

Наш грузовик разогнался, включилась искусственная тяжесть, и мы с Робином покойно сидели в своих креслах – я в левом, он в правом.

Робин уже спал. Никак не отоспится после праздников. Подножка кресла, подчиняясь баростабилизатору кровяного давления, плавно водила его ноги вверх-вниз.

Привык я уже, что по правую руку сидит Робин. Никого другого не хотел бы я видеть в кресле второго пилота. Но не век же сидеть Робину в этом кресле. Я знал, что недавно ему предложили перейти на линию Луна – Марс. Тут и думать было нечего, но Робин, вместо того чтобы сразу согласиться, тянул с ответом. Тоже со странностями человек.

Мы хорошо провели праздники. Не без труда мне удалось убедить Андру, что подруги как-нибудь обойдутся без её общества. Рассуждает, как взрослый человек, но, в сущности, девчонка. Храбрая – и пугливая. Русалочка. Так я её называл, а она сердилась.

Я вспоминал её оживлённое лицо в отблесках карнавальных огней. «Смотри, смотри! Ну посмотри на этого клоуна – какой уморительный!» Она хохотала так безудержно, что и я смеялся, хотя клоун, в общем-то, был обыкновенный. Потом она вдруг тащила меня к книжным стендам, горячо убеждала в пользе интонационной цветотипии. Я пробовал читать тексты с буквами разного цвета и значками для передачи интонации – получалось скверно. Андра ругала негибкость моих модуляций, а заодно и консерватизм моего мышления. Я улыбался, а она сердилась. Мне, заявила она, недоступны красота и выразительность интерлинга.

Она водила пальчиком по моему значку и выпаливала старую детскую считалку: «Ну-ка, храбрый космолетчик, привези Луны кусочек. Не хочу я на Луну, я вам Солнце привезу».

Пилоты старшего поколения редко носят свои значки – их знают и так. А я, должно быть, тщеславен: ношу значок. Пусть все видят: идёт космолетчик…

Правда, в полёте тщеславие слетает с меня, как теплоотводная смазка с ракеты. Ведь теперь нет рядом пилота-наставника, я командир и отвечаю за корабль, пассажиров и груз. Смешно, конечно, но иногда мне лезут в голову всякие страхи: а вдруг не сработает поле метеоритной защиты… вдруг расстроится фокусировка и ионный поток начнёт разъедать ускоряющие электроды…

Но корабль послушен, автоматы точно и безотказно выполняют программу, и я успокаиваюсь. Я смотрю на звёздное небо и отыскиваю свою звезду – Арктур. Я дружески подмигиваю ему и тихонько шепчу: «Паси, паси своего вола…» И вот уже мне чудится, что это не обычный грузовик линии Земля-Луна и за моей спиной не три тысячи тонн продуктов и оборудования для Селеногорска, а огромный звёздный корабль, что я лечу с субсветовой скоростью к далёкой звезде, и мои спутники спят в анабиозных ваннах – ведь нам лететь добрых полвека…

Кто-то за дверью подёргал ручку. Что ещё за новости! Там ясно написано: «Вход в рубку не для пассажиров».

Сегодня пассажиров на борту немного – семеро. Самые нетерпеливые, не пожелавшие дожидаться пассажирского корабля, который стартует через несколько часов. Два астрофизика, инженер по бурильным автоматам, две женщины-врача и художник. И ещё – Феликс Эрдман, тот самый специалист по хроноквантовой физике, которого, как говорит Робин, понимают не более десяти человек во всей Солнечной системе.

Опять постучали. Может, что случилось? Я нажал кнопку двери.

Вошёл Феликс Эрдман. Он придерживался за поручни, будто корабль качало, – не привык, видно, к искусственной тяжести.

– В чем дело? – спросил я не очень приветливо. Он выглядел ненамного старше меня, и я не знал, следует ли употреблять обращение «старший».

– Нельзя ли воспользоваться вашим вычислителем? – сказал Феликс.

Он смотрел на меня, но, право, казалось, будто он видит совсем не то, на что смотрит.

Я не успел ответить, я только подумал, что это не полагается…

– Жаль, – сказал он и повернулся к двери.

– Погоди, Феликс, – сказал проснувшийся Робин. – Вычислитель свободен. Нам не жалко, правда, Улисс?

– Конечно, – проворчал я. Не люблю, когда запросто читают то, что у тебя в голове!

– Садись, Феликс. – Робин выдвинул кронштейн с третьим креслом. – Вот вводная клавиатура, вот вспомогательная панель для составления алгоритмов. Садись, считай.

Феликс сел и запустил пальцы в свою гриву, пальцы скрылись целиком. В старых хрестоматиях для детского чтения я видывал рисунки – украинские хаты с соломенной крышей. Вот такая крыша была у него на голове. О существовании парикмахерских-автоматов этот человек, безусловно, не подозревал. Уставился в окошко дешифратора, будто там откроется ему великая истина, и молчит. Хотел бы я знать, о чём думает такой теоретик.

– На лунную обсерваторию, Феликс? – спросил Робин.

Тот не ответил. Теперь он щёлкал клавишами, вводя задачу. Наверное, он привык, чтобы на него работал целый вычислительный центр, и наша считалка слишком примитивна. Я послал Робину менто: «Не мешай ему».

Робин, кажется, не понял, а Феликс сказал, не отрываясь от вычислителя:

– Нет, ничего. Вы не мешаете. – И добавил: – Я лечу на станцию транскосмической связи.

– Если ты собираешься присутствовать на сеансе связи, – сказал Робин, – то ты малость поторопился. До сеанса ещё двадцать с чем-то суток.

Звезда Эпсилон Эридана издавна была под наблюдением земных астрономов. «Прослушивали» её не напрасно. Лет восемьдесят назад были приняты сигналы с одной из планет её системы – Сапиены, Разумной, как её тогда же назвали. Мы с детства свыклись с мыслью, что существует транскосмическая связь, что мы не одни в Галактике, для нас это вполне естественно. Но я знаю из учебников и фильмов, какой гигантской сенсацией было установление межзвёздной связи тогда, много лет назад. Одиннадцать лет прохождения сигнала туда и столько же обратно. Накопилась кое-какая научно-техническая информация, нащупывался код для более широкого обмена, но пока мы знали слишком мало о разумных обитателях Сапиены, так же как и они о нас. Мы были примерно на одинаковом уровне развития – так предполагали учёные.

Вот если бы полететь к ним… Но одиннадцать световых лет – пустяк для радиосвязи – для корабля превращаются в миллиарды мегаметров…

Вся планета знала, когда состоится очередной сеанс связи. К нему готовились, о нем писали в газетах и говорили по визору.

– Двадцать трое суток, – подтвердил Феликс.

– Вот я и говорю: поторопился ты. Или есть ещё дела на Луне?

Феликс мельком посмотрел на Робина своим странным – будто издалека – взглядом.

– Видишь ли, – сказал он, – приём с Сапиены начнётся завтра.

– Как же так? – удивился Робин. – Ты сам говоришь, что через двадцать трое суток.

Феликс не ответил. Он вытянул из пультового рулона с полметра плёнки, достал карандаш и принялся не то писать, не то рисовать. Им, теоретикам, не нужно специального оборудования. Была бы вычислительная машина, карандаш и бумага. Принципы – вот что они ищут. А уж если они пожелают провести эксперимент, то подавай им всю Галактику, иначе они не могут…

Робин был не из тех, от кого можно отделаться молчанием.

– Мой дед, – сказал он, – безвылазно сидит на станции связи. Уж он-то разбирается в сапиенских делах. И если ты скажешь ему, что сеанс состоится завтра…

– Я слышал твой вопрос, – перебил его Феликс. – Вот я набрасываю график, чтобы тебе было понятно. Видишь эти точки? Это предыдущие сеансы. Легко заметить нарастающую закономерность сдвига в квази-одновременности при разных системах отсчёта. И если кривую, построенную на этих точках, экстраполировать по уравнению Платонова…

Он продолжал говорить, но дальше мы уже ничего не понимали. Мы знали только, что споры среди математиков по поводу гипотетического уравнения Платонова не утихают и по сей день, а Феликс, как видно, брал это уравнение в качестве отправной точки и шёл дальше, в такие дебри чистой абстракции, где переворачивались все обычные представления о четырехмерном многообразии времени-пространства.

Вдруг он умолк. Наверное, спохватился, что мы его не понимаем. Или просто забыл о нас. Он продолжал набрасывать уравнения, понятные только ему самому, а потом надолго задумался, запустив пальцы в волосы.

«Надо поесть», – дошло до меня менто Робина. Я кивнул, и он вытащил из холодильника три общебелковых брикета, развернул прозрачные обёртки. Один протянул Феликсу.

– Ты, наверное, голодный, – сказал Робин. – Возьми, поешь.

Феликс, не глядя, взял брикет и сунул бы в рот, если б Робин не перехватил его руку.

– Вот густиватор, – сказал он. – А это вкусовой код. Что ты хочешь на обед, какой вкус?

– Не знаю, – сказал Феликс.

Входя в режим торможения, я включил экран прямого обзора. Под нами беспорядочно громоздились горы лунного Кавказа. Они росли, быстро приближались, потом ушли вбок. Вот решётчатые антенны узла транскосмической связи. Мачта противометеоритной службы. Наружные шлюзовые камеры лунной базы. Сам Селеногорск сверху не виден – он в толще горного массива. Дорога, сбегающая со склона на равнину Моря Ясности. Дорога разветвляется. Космодром. Спёкшийся от плазмы лунный шлак.

В динамике запищал вызов диспетчера. «Командир Дружинин, разрешаю посадку на три – пятьдесят семь». Очень мило, большое спасибо. Как будто я бы сумел воздержаться от посадки, если бы не получил разрешения!

Я перевёл двигатели на дезактивизацию. Вручную. Если бы я забыл это сделать, то автопилот всё равно провёл бы программу. Все дублировано, случайности исключены. Сел я хорошо, на нулевой скорости. Толчок. Тишина. Мы на Луне.

На Луне как на Луне.

Но Феликс прилетел сюда впервые, и для него все было новым: шлюз корабля, шлюз вездехода, шлюз вестибюля базы, санпропускник. Потом – коридоры Селеногорска. Город коридоров. Их все время расширяют, удлиняют, разветвляют. Комбайн-скалорез на Луне главная машина. Жители Селеногорска – селениты – пели про самих себя:

Робин вызвался проводить Феликса на узел связи. Новичку в этих коридорах ничего не стоит заблудиться, особенно если он будет читать надписи на поворотах. На Луне полно шутников, и никогда нет уверенности, что, скажем, надпись «Прямо – только на четвереньках» сделана всерьёз, а не для смеха.

Я пошёл сдавать груз. Интересно, что на Луне, самой старой из освоенных планет, процветает эта штука, с которой так долго и героически боролись на Земле, – бюрократизм. «Оформлять» доставленный груз и принимать на борт новый – все это здесь не просто. Каждый начальник старается «протолкнуть» груз для своей службы, и вечно они спорят, и все это, конечно, с насмешечками. Пока лунные начальники препирались в диспетчерской, а я посмеивался, сидя в уголке, пришёл рейсовый с Марса. В диспетчерскую ввалился его экипаж, самоуверенные и громкоголосые пилоты, а громче всех, конечно, разговаривал второй пилот – наш старый друг и одноклассник Антонио.

Он подсел ко мне и принялся выкладывать свежие марсианские анекдоты и сам хохотал, хватаясь за голову. Потом вдруг согнал смех с ярких полных губ. Лицо его стало озабоченным. Пристально глядя на меня яркими чёрными глазами, потребовал совета. У него на Марсе девушка, молодой врач Дагни Хансен – так её зовут, и это такая красавица, каких в Солнечной системе больше нет и никогда не было раньше. Антонио начал описывать её достоинства, и я сказал:

– Если тебе нужен мой совет, то возьми и женись на Дагни Хансен.

– Спасибо! – закричал Антонио. – Какой прекрасный совет! Какой неожиданный! – Он фыркнул. – К твоему сведению, мы уже два месяца, как поженились.

– Так чего же ты от меня хочешь? – удивился я.

– Видишь ли, мы будем видеться с Дагни очень редко. А потом меня и вовсе могут перевести на другую линию. Вот в чём беда, понятно?

– Понятно. Никто тебя не неволит, Антонио. Уйди из космофлота, поселись на Марсе со своей Дагни, и дело с концом.

– Прекрасный ты советчик! – Антонио смерил меня презрительным взглядом. – Что я буду делать на Марсе? Перегонять драгоценный кислород на углекислоту? И как это я уйду из космофлота, глупое ты существо? Уж лучше помалкивай.

Он пошёл к диспетчерским столам, но тут же вернулся ко мне.

– Слушай, мне ещё перед рейсом предложили в управлении знаешь что? Начальником службы полётов на «Элефантину». Что скажешь?

«Элефантина» была крупнейшей орбитальной станцией, городом-спутником – туда доставлялись секции межпланетных кораблей, и там они монтировались. Ведать полётами грузовиков и буксиров – не захватывающее счастье.

– Что же ты молчишь? – сказал Антонио. – Трубицын потребовал в управлении, чтобы ему подобрали молодого, энергичного парня. Я молодой, верно? И энергичный, а? И я бы забрал Дагни на «Элефантину», врачи ведь нужны и там. Ну, чего ты молчишь, Улисс?

– Тебе же не нравятся мои советы, – сказал я. – Посоветуйся лучше с Робином.

– И то верно. – Антонио ринулся к диспетчерам и с ходу ввязался в спор.

Наконец я сдал груз и спросил, когда очередной рейс.

– Послезавтра, – сказал усталый диспетчер. – Повезёшь Стэффорда.

– Стэффорда? – переспросил я. – Постой, разве он…

– Исчезни, Улисс. Тебе ясно сказано: послезавтра прилетит с Венеры Стэффорд, и ты повезёшь его на шарик. Ступай и не морочь людям голову.

Я побежал на узел связи, чтобы сообщить Робину потрясающую новость. Возвращается Стэффорд со своей комиссией!

Мне навстречу по коридору, вся облитая зеленоватым светом плафонов, шла Ксения. Руки в карманах брюк, невысокая фигура обтянута черным биклоном, белокурые волосы выбились из-под шапочки с козырьком.

– Знаю, что ты прилетел, Улисс. – Она, улыбаясь, смотрела на меня. – Что случилось?

– Возвращается Стэффорд, – сказал я.

– Стэффорд? А, он работал на Венере… Как ты провёл праздники?

– Хорошо. А ты?

– Чудесно. Я сделала миллион анализов.

– Ну да…– Мне стало немного неудобно за свою праздность, в то время как она напряжённо работала. Никто в лунной обсерватории не управлялся лучше неё со спектральными анализами.

– Галактики в заговоре против меня, – сказала Ксения. – Как только приближается праздник, их излучение становится интенсивнее. Зайди, если хочешь, Улисс.

– Зайду, – сказал я.

Узел транскосмической связи – можно сказать, вотчина семьи Грековых. Дед Робина, Иван Александрович Греков, был здесь – тогда ещё студентом-практикантом, – когда были приняты первые сигналы с Сапиены. Много десятилетий он бессменно руководил узлом. Да и теперь старейшина межзвёздных связистов частенько наведывался на Луну, даром что ему было без малого сто лет. И хотя узлом теперь ведал Анатолий Греков, отец Робина, фактически им продолжал руководить Дед. Так его и называли селениты – Дед.

Из-за двери доносились голоса. Я постучал – никто не ответил. Табло «Не входить. Идёт сеанс» не горело, и я вошёл в комнату, примыкавшую к аппаратной узла связи. Мои шаги тонули в сером губчатом ковре, никто не обратил на меня внимания. Только Робин подмигнул мне. Он сидел в кресле под огромными часами с секундной стрелкой во всю стену и любезничал с девушкой-лаборанткой.

А за столом сидели предки Робина и старший оператор, сверхсерьезный молодой человек. Феликс стоял по другую сторону стола, как студент перед грозным синклитом экзаменаторов, и тихо доказывал свою правоту. Говорил он по-русски, потому что Дед не признавал интерлинга.

Дед сидел насупясь, занавесив глаза седыми бровями; топорщились седые усы, в глубоких складках у рта змеилось сомнение. На голове у Деда была древняя академическая шапочка, которая, как уверяли лунные шутники, приросла к нему навечно.

Я прислушался.

Феликс, насколько я понял, говорил примерно то же, что в рубке корабля, – о сдвиге квази-одновременности, уравнении Платонова и о своей экстраполяции. Он зашарил по карманам куртки, стал вытаскивать плёнки, таблицы, простые карандаши и тепловые многоцветки, недоеденный брикет. Наконец он извлёк смятый листок логарифмической бумаги с каким-то графиком.

– Вот, – сказал он. – Здесь шкала времени, фактические точки и та, которую я получил.

Грековы склонились над листком.

– Я основывался на вашей инфоркарте из последнего «Астрономического вестника», Иван Александрович, – сказал Феликс. – Там, если помните, дан подробный график всех сеансов связи…

– Моя статья, молодой человек, – веско сказал Дед, – не может служить основанием для подобных экзерсисов.

– Что? – Феликс посмотрел на него своим странным взглядом издалека. – Ах да, экзерсисы… У вас в инфоркарте сказано, что вторая передача с Сапиены дошла до нас на три и две десятых метрической секунды раньше расчётного времени…

– К вашему сведению, молодой человек: для одиннадцати лет прохождения сигнала три метрических секунды выпадают из допусков на точность совпадения земного и сапиенского календарей.

– Возможно, – согласился Феликс. – Но следующая передача пришла ещё быстрее. Вот её номер и величина опережения. И дальше – по нарастающей. Последняя передача пришла на два часа раньше расчётного времени. Здесь закономерность… Вот номер передачи, отправленной вами двадцать два года назад: «восемнадцать тридцать девять». Ответ на неё придёт завтра. С опережением на двадцать с лишним суток.

Дед откинулся на спинку кресла, его сухонькие руки с коричневыми стариковскими пятнами лежали на столе.

– Чепуха, – сказал он.

Я оглянулся на Робина, он усмехнулся и подмигнул мне.

Теперь заговорил отец Робина, Анатолий Греков:

– Видишь ли, Феликс, нам удалось договориться с Сапиеной относительно времени подготовки ответной информации. Это время не может превысить двенадцати суток по нашему счёту. Даже если на Сапиене мгновенно расшифровали нашу передачу и мгновенно составили и закодировали ответ, если бы даже они не затратили на это ни одной секунды, то и тогда опережение не может быть более двенадцати суток. Твоя экстраполяция некорректна.

Феликс сунул свой график в карман.

– И всё-таки, – тихо сказал он, – ответ на «восемнадцать тридцать девять» придёт завтра.

Дед поднялся, упёрся кулаками в стол.

– Я знавал покойного Петра Николаевича Платонова, – объявил он. – Прекрасный был математик. Но с заскоками. Его уравнение, на которое вы тут ссылались, – заскок. Оно не удовлетворяет элементарным требованиям логики.

– Но Платонов предложил принципиально новую систему отсчёта, – сказал Феликс с какой-то затаённой тоской в голосе. – Почему никто не хочет это понять?

– Потому что, молодой человек, его система противоречит факту зависимости «время-пространство».

– Нет. Это противоречие кажущееся.

Дед грозно засопел. Анатолий Греков сказал поспешно:

– Ты устроился с ночлегом, Феликс? Мальчики тебе помогут. У нас тут тесновато… Постой! – окликнул он Феликса, направившегося к двери. – Забери свои карандаши. И этот… брикет.