Плеск звездных морей

Глава вторая Беспокойная Земля

Мы возвращались с последнего зачёта. Целый день, бесконечно длинный день мы только тем и занимались, что убеждали экзаменаторов, что наши мышцы и нервы, наши интеллекты и кровеносные сосуды, – словом, наши психо-физические комплексы вполне пригодны для космической навигации. Нас раскручивали на тренажёрах, мы падали в такие бездны и с таким ускорением, что желудок оказывался у горла, а сердце – во рту. А как только тебя подхватывала силовая подушка, ты не успевал отдышаться, как прямо в глаза лез метеорит – то, что его имитирует, разумеется. И горе тебе, если ты замешкаешься, не успеешь включить ракетный пистолет и отскочить в сторону.

У меня словно все кости были переломаны, в голове гудело, и почему-то казалось, будто нижняя челюсть скособочена. Я тронул её рукой – нет, челюсть на месте.

Автобус мягко мчал нас по воздушной подушке к жилым корпусам Учебного центра. Мы молчали, не было сил произнести даже один слог. Робин лежал рядом со мной на сиденье, выражение лица у него было, как у Риг-Россо в том кадре, где его вытаскивают из камнедробилки. Сзади сопел и отдувался Антонио – даже он сегодня помалкивал.

Только я подумал, что наша группа хорошо отделалась и особых неожиданностей всё-таки не было, как вдруг – фьфк! кррак!! – и я очутился в воздухе. Я даже не успел вскрикнуть, сердце оборвалось, на миг я увидел свои ноги, задранные выше головы. В следующую секунду, однако, я понял, что лечу вниз, и резко перевернулся. Приземлиться на четыре точки… Мои руки и ноги ткнулись почти одновременно в травянистую землю.

Я лежал на животе и пытался приподняться на руках и не мог. Сладко пахнущая трава вкрадчиво лезла в рот. Я бурно дышал. Неподалёку кто-то из ребят не то стонал, не то плакал. Я увидел: из автобуса, который преспокойно стоял в нескольких метрах на шоссе, вышел инструктор, ехавший с нами. Его-то не катапультировало. Я поднялся, когда он проходил мимо.

– Как настроение, Дружинин?

Видали? Тебе устроили такой подвох, и у тебя же ещё должно быть хорошее настроение!

– Превосходное, – прохрипел я.

Повреждений никто не получил: место для катапультирования было выбрано со знанием дела. И выбросили нас на небольшую высоту. Собственно, это был, скорее, психический тест.

Костя Сенаторов не выдержал его. Этот атлет бил кулаком по земле, лицо его было перекошено, и он все повторял с какими-то странными завываниями:

– Уйду-у-э… уйду-у-э…

Я схватил его под мышки, попытался поднять, но Костя оттолкнул меня локтем и завыл ещё громче. Инструктор покачал головой, нагнулся к Косте и ловко сунул ему в раскрытый рот таблетку.

Никогда бы не подумал, что у Кости могут сдать нервы. Жаль. У нас в группе все его любили.

Мы снова забрались в автобус и теперь уже были начеку.

– Дёрни за руку, – шёпотом сказал мне Робин и протянул распухшую, покрасневшую кисть.

– Да ты её вывихнул! – сказал я.

– До чего проницательный… Ты можешь потише? – Он вытянул шею и посмотрел на инструктора, который сидел на переднем сиденье.

Я осторожно сжал его пальцы и резко дёрнул, пригибая кисть вниз. Робин откинулся на спинку сиденья, на лице сквозь загар проступила бледность, оно сплошь покрылось капельками пота.

Темнело, когда мы приехали к жилым корпусам. В медпункте руку Робина осмотрели, смазали болеутоляющим составом и сказали, что все в порядке.

В столовой было людно и шумно. У густиватора толпились ребята – это было ещё новинкой, и всем хотелось испытать, какой вкус может придать густиватор общебелковому брикету. Мы были слишком голодны, чтобы торчать в очереди. Мы с Антонио и Робином взяли по грибному супу, телячьей отбивной, а на третье – компот из венерианских фруктов. Но прежде всего мы выпили по стакану витакола, и он подкрепил наши силы, положенные, так сказать, на алтарь космонавигации.

Мы заняли столик на террасе, что выходила на море. За моей спиной кто-то говорил с экрана визора. Я всегда стараюсь оказаться к визору спиной. По мне, куда приятней смотреть на море. На лодки у причала. На пляску разноцветных огней на гигантской мачте ССМП – Службы состояния межпланетного пространства. И ещё – просто на ночное небо.

Вот и сейчас: я сел к визору спиной и прежде всего привычно отыскал на чёрном и ясном небе Арктур и подмигнул ему, как старому знакомому. «Паси, паси своего вола», – подумал я. Эту штуку я придумал ещё в детстве, когда узнал, что Арктур – альфа Волопаса. Вообще я считал эту красивую звезду чем-то вроде своего покровителя.

– Кончилась собачья жизнь, – сказал Антонио.

– Только начинается, – отозвался Робин. Опухшая рука нисколько не мешала ему быстро управляться с едой. – Года два будешь мотаться между Землёй и Луной, пока тебя не допустят на дальние линии.

Дальние линии, подумал я. Как там у Леона Травинского?

Теперь с экрана визора заговорил сильный, энергичпый голос. Я невольно прислушался.

– С чего ты взял? – Робин продолжал разговаривать с Антонио. – Вовсе не от того погиб Депре на Плутоне, что скафандр потёк, это не доказано. Не мороз его доконал, а излучение. – Тут Робин недоуменно взглянул на меня: – В чем дело?

Дело было в том, что я послал ему менто: «Замолчи».

– Не мешай слушать, – сказал я вслух. – Там интересный разговор.

Мы стали смотреть на экран визора и слушать. Конечно, мы сразу узнали зал Совета перспективного планирования. За прозрачными стенами стояли голубые ели. Члены Совета сидели кто в креслах, кто за столиками инфорглобуса.

Сейчас говорил высокий человек средних лет, в костюме из серого биклона, с небрежно повязанным на шее синим платком. Говорил он, слегка картавя, иногда рубя перед собой воздух ладонью, – такой располагающий к себе человечище с весёлыми и умными глазами. К его нагрудному карману была прицеплена белая коробочка видеофона.

– …и никто не вправе им это запретить, – говорил он на отличном интерлинге, – ибо человек свободен в своём выборе. Бегство части колонистов с Венеры встревожило меня не с демографической точки зрения. Планету покинуло, как мы знаем теперь, около четырех тысяч человек. Для Венеры с её шестидесятитысячным населением это, конечно, заметная убыль. Что до Земли, то размещение и трудоустройство беженцев не представляет никаких затруднений. Здесь нет проблемы. Но мы обязаны думать о более отдалённой перспективе…

– Кто это? – спросил я у Робина.

– Ирвинг Стэффорд, директор Института антропологии и демографии.

А, так это и есть знаменитый Стэффорд, подумал я. Стэф Меланезийский…

Лет двадцать назад, когда я только учился пищать, этот самый Стэффорд с целым отрядом таких же, как он, студентов-этнографов отправился на острова Меланезии. Они там расположились на долгие годы, состав отряда менялся, но Стэффорд сидел безвылазно. Огромную культурную работу провёл он среди отсталых островитян. Члены Совета текущего планирования только головами качали, рассматривая его заявки на обучающие машины, на нестандартную психотехнику. Стэф Меланезийский – так его прозвали с той поры.

– Разумеется, – продолжал Стэффорд, – я не допускаю мысли, что слухи об изменении психики примаров побудят два с половиной миллиона колонистов, живущих за пределами Земли, главным образом на Марсе, прекратить освоение планет и возвратиться на Землю. Но психологический эффект так или иначе может сказаться на темпе заселения Системы. Я прошу всех, кто смотрит и слушает сегодняшнее заседание Совета, подумать об этом. Три с лишним десятилетия демографы отмечают ежегодный устойчивый рост числа добровольцев, покидающих Землю. Без этой величины не может обойтись перспективное планирование мирового общественного производства.

Ещё не установлено точно, что же происходит на Венере, имеем ли мы дело с действительными или мнимыми переменами, но сама мысль о каких-то возможных переменах может отпугнуть… пожалуй, не то слово… ну, скажем, остудит порыв добровольцев. В исторической перспективе сокращение потока колонистов, направленного на Марс, на Венеру и спутники больших планет, вызовет серьёзнейшие последствия. Не нам, так нашим потомкам придётся сворачивать программу переселения из старых городов, проект зелёной мантии. И через столетие – страшная скученность. Серая безлесная планета…

– Пусть лучше погибнут леса, но будет сохранён человек! – вскричал тощий мужчина, выпучив светло-голубые глаза.

Это был Баумгартен. Он казался моложе, чем тогда, в скафандре.

– Здесь надо как следует разобраться, – спокойно сказал Стэффорд. – Вполне с тобой согласен, Клаус, что отказ в помощи человеку, терпящему бедствие, – случай чрезвычайный. Но разреши задать тебе несколько вопросов. Не могло ли случиться так, что Тудор просто не услышал Холидэя?

Я поднялся. Было невмоготу сидеть. Напряжённо ждал ответа Баумгартена.

– Я вынужден повторить ещё раз, – сказал тот, подчеркнув последние слова, – перед тем как покинуть Венеру, мы тщательно расследовали обстоятельства происшествия…

– Да, Клаус, ты говорил об этом. Меня интересует…

– Говорил и снова скажу. Представители Совета Дубова и я, как врач, провели расследование. Рация у Тудора была включена. Он подробно перечислил все радиоразговоры, которые вёл в тот злосчастный день, но утверждал, что не слышал голоса Холидэя. В это поверить невозможно.

– Надвигался очень сильный теплон, – продолжал спрашивать Стэффорд, – не нарушил ли он радиосвязь?

– В тот момент связь была. Это установлено точно. Спустя двенадцать минут после того, как Тудор проехал мимо, призыв Холидэя услышал пролетавший лётчик. Он тут же приземлился и взял Холидэя на борт.

– Кстати, Клаус: кем был лётчик – примаром или нет?

– Он родился на Земле и, значит, не был примаром. Правда, живёт на Венере уже двадцать один земной год. Родители привезли его на Венеру в трехлетнем возрасте.

– Существенное добавление. Итак, лётчик, примар на девяносто пять процентов, услышал Холидэя и взял его на борт, а стопроцентный примар Тудор услышал и проехал мимо. Так ты считаешь, Клаус?

– Я в этом убеждён!

– А я – нет. Согласиться с твоей версией означало бы признать беспримерное нравственное падение. К счастью, ничего подобного на Венере не произошло.

– Дорогой мой Стэф, – закричал Баумгартен, – отринь от себя благодушие! Я прожил на Венере почти два земных года и знаю обстановку лучше, чем ты. Я не обвиняю примаров в нравственном падении, но – я предостерегаю! Да, да, предостерегаю! Нравственное падение начинается с мелочей. Вначале человек не отвечает на заданный ему вопрос, потом избегает нормального общения, и наконец – не откликается на призыв о помощи. Именно это происходит с примарами! Теперь я спрашиваю: можем ли мы спокойно сидеть и благодушествовать?

– Спокойно сидеть мы, конечно, не станем. Тут уже внесено предложение о том, чтобы направить на Венеру комиссию Совета. Думаю, что оно будет принято. Но я хотел бы довести свою мысль до конца. Тудор утверждает, что не слышал Холидэя. Нельзя ли допустить, что по какой-то причине до примаров стали плохо доходить обращения колонистов, прилетевших с Земли относительно недавно? Ты сам говорил, Клаус, что сложный комплекс венерианского поля…

– Не только сложный, но и мощный комплекс.

– Сложный и мощный, – терпеливо повторил Стэффорд. – Можно допустить, что он действительно оказывает влияние на психику человека. Но это уже иной аспект. Не нравственный, а физиологический. И требует он не апокалипсических предостережений, а тщательного изучения.

«Правильно!» – хотелось крикнуть мне. Но не таков был, по-видимому, Баумгартен, чтобы соглашаться с доводами, противоречащими его убеждениям.

– Так или иначе, – заявил он тоном, не допускающим возражений, – у примаров развиваются черты, несвойственные человеку.

– Лучше определим их как специфические черты. В неожиданностях, с которыми мы можем столкнуться в условиях, резко отличающихся от земных, есть своя закономерность. Человек должен приспосабливать к себе другие планеты, не боясь того, что планеты в какой-то мере будут приспосабливать человека к себе.

– Ты хочешь, чтобы мы… чтобы часть человечества перестала быть людьми? – Глаза Баумгартена готовы были выскочить из орбит.

– Нет, – сказал Стэффорд. – Они приспособятся к новым условиям, что-то, возможно, в них изменится, но они не перестанут быть homo sapiens.

– Что-то! – Баумгартен саркастически усмехнулся. – За этим «что-то» …м-м… душевный мир человека! – выкрикнул он по-немецки. – На Венере жить нельзя! Можно изменить климат планеты, но не её воздействие на психику человека!

– Послушай, Клаус…

– Равнодушие ко всему, что прямо и непосредственно не касается тебя самого, – что может быть опасней! Подумайте только, что может воспоследовать! Или вы забыли трудную историю человечества? Прогрессируя и усиливаясь из поколения в поколение, это свойство станет источником величайшего зла!

Меня коробило от пафоса Баумгартена, и в то же время я слушал его с жадным, тревожным вниманием. Теперь он патетически потрясал длинными жилистыми руками.

– И кто же, кто – сам Ирвинг Стэффорд, знаток рода человеческого, готов преспокойно санкционировать – да, да, я не подберу другого слова… санкционировать превращение людей в нелюдей!

– Клаус, прошу тебя, успокойся!

– Никогда! Заявляю со всей ответственностью врача – никогда не примирюсь и не успокоюсь. Для того ли самозабвенно трудились поколения врачей, физиологов, химиков, совершенствуя и… м-м… пестуя прекрасный организм человека, чтобы теперь хладнокровно, да, да, хладнокровно и обдуманно обречь его на чудовищный регресс! Одумайтесь, члены Совета!

Баумгартен последний раз потряс руками и неуклюже уселся в кресло. Некоторое время все молчали.

– Клаус, – сказал коренастый человек, который сидел за столом, подперев кулаком массивный подбородок, – ты можешь быть уверен, что члены Совета отнесутся к твоему предостережению внимательно.

Его-то я знал – это был отец Робина, специалист по межзвёздной связи Анатолий Греков.

– Да, да, – отозвался Баумгартен, – главное – без спешки. Люди вечно торопятся. Мы не думаем о последствиях! Забываем элементарную осторожность!

– О последствиях надо думать, – сказал Стэффорд после короткого молчания, – но, так или иначе, мы должны исходить из того, что возврат к временам изоляции невозможен. Нам придётся побороть в себе страх. Освоение других миров не может быть прекращено. – Стэффорд энергично рубанул ладонью воздух.