Племена Гора

Глава 4. РАЗБОЙНИКИ ПРИСОЕДИНЯЮТСЯ К КАРАВАНУ ФАРУКА

Караван шел медленно.

Я поворотил кайила и, пиная его в бок, поскакал вдоль цепочки груженых животных.

Острием ятагана я отбросил в сторону шторку.

Девушка испуганно вскрикнула. Она свернулась калачиком на обшитой шелком подушке, уложенной на дне полукруглой металлической рамы диаметром около одного ярда и высотой в четыре фута. Рама была обшита несколькими слоями репса, что создавало хорошую защиту от солнца. Спереди небольшой шатер открывался пологом, тоже из белого репса. Ребра сооружения были сработаны из легкой и прочной тем-древесины. На горианском языке такая конструкция называется курдах. Курдахи устанавливают на спинах вьючных кайилов и фиксируют по бокам связками одеял. В них перевозят женщин, как рабынь, так и свободных. Внутри курдаха рабынь не заковывают. В этом нет необходимости. Пустыня становится им клеткой.

— Прикройся, — захохотал я.

Разъяренная Алейна, бывшая мисс Присцилла Блейк-Эллен, схватила крошечную треугольную желтую чадру и прикрыла нижнюю часть лица. В Тахари рот женщины читается одной из самых сексуальных и соблазнительных частей тела. Невольничья чадра выдает больше, чем скрывает, придавая женскому лицу оттенок запрета и загадочности. Чадру срывают, чтобы впиться зубами в губы рабыни.

Помимо чадры и ошейника, на девушке ничего не было. Она прижимала к лицу полоску прозрачной ткани. Над желтой чадрой сияли голубые глаза.

— По крайней мере, теперь ты хоть немного одета. Глаза ее сверкнули.

— Бесстыдница!

Она еще крепче прижала вуаль к лицу.

— Привяжи и не смей снимать без моего разрешения. Если еще хоть раз замечу тебя в курдахе без чадры, пеняй на себя. Прикажу выпороть.

— Да, господин, — пролепетала она и, придерживая кусочек ткани одной рукой, попыталась нащупать на подушках золотой шнурок, которым обычно прихватывала чадру. Я убрал ятаган, и белый полог упал.

Я нисколько не сомневался, что, когда я в следующий раз загляну в курдах, Алейна будет в чадре.

Я захохотал и двинул кайила пятками. Из курдаха донесся негодующий вздох.

Алейна была прекрасна, хотя ей еще многому предстояло научиться. Ее до сих пор так и не выпороли. Эту привилегию, если она, конечно, меня не выведет, я предоставлю ее новому хозяину, которому так или иначе придется продать девчонку.

В пустыне живут так называемые песчаные кайилы. Они несколько отличаются от своих южных собратьев. Я предполагаю, хотя точных сведений на этот счет у меня нет, что песчаный кайил — это приспособившийся к жизни в пустыне вид субэкваториального кайила. Оба вида животных — возвышенные, гордые и покладистые создания с длинной шеей и легкой поступью, у них имеется третье веко, представляющее собой прозрачную мембрану. Это приспособление незаменимо в условиях песчаных бурь южного Тахари. Животные обоих видов имеют одинаковые размеры, от двадцати до двадцати двух кистей в холке, и те и другие стремительны и невероятно выносливы. В идеальных условиях кайил может пробежать шестьсот пасангов в день. В стране дюн и зыбучих песков хорошим считается расстояние в пятьдесят пасангов. Должен сказать, что недовольный кайил становится злобным и невыносимым. Окраска у песчаных кайилов варьируется от густо-золотой до черной, в других местах кайилы почти всегда пегие, хотя мне приходилось видеть черных песчаных кайилов. Различия же между животными разных подвидов, как я уже говорил, существуют, причем некоторые из них весьма существенны. Самка песчаного кайила выкармливает своих детенышей молоком. Кайилы относятся к живородящим, причем малыши начинают охотиться спустя несколько часов после рождения. Матери притаскивают свое потомство туда, где идет охота. В пищу идут птицы, мелкие грызуны, песчаные слины, а также некоторые виды табуков. Для песчаных кайилов вскармливание малышей — чрезвычайно важный момент. Молоко кайилов высоко ценится жителями Тахари. Как и молоко верров, оно имеет красноватый цвет и характерный солоноватый привкус, что объясняется высоким содержанием сульфата железа. Еще одно важное различие состоит в том, что песчаные кайилы всеядны, а южные — чистые хищники; оба вида имеют накопительные ткани, при необходимости и те и другие могут по несколько дней обходиться без воды. Южные кайилы делают запасы прямо в желудке и могут по несколько дней жить без мяса. Песчаный кайил, к сожалению, нуждается в постоянном питании, поэтому несколько вьючных животных в караване грузятся исключительно фуражом. Иногда караванных кайилов под присмотром верхового погонщика отпускают поохотиться на табуков. Менее существенное различие заключается в широких лапах песчаных кайилов и перепончатой соединительной ткани между пальцами. Я вернулся на свое место в караване.

В Тахари почти всегда дует ветер. Ветер очень горячий, но кочевники и путешественники приветствуют его. Без него в пустыне нельзя.

Я прислушивался к приятному перезвону колокольчиков каравана. Кайилы неторопливо шли вперед.

Как правило, ветер в Тахари дует с севера или северо-запада. Бояться его не следует. Другое дело — весенние ветра, задувающие с востока.

Мы двигались по холмистой местности, поросшей низким кустарником. Вокруг валялись гигантские валуны. Под ногами хрустел гравий и поднималась пыль.

На затененной стороне некоторых скал и на склонах холмов виднелись коричневатые пятна верровой травы. Время от времени нам попадались ключи, окруженные шатрами кочевников. Иногда встречались карликовые деревья флахдах с узкими ветвями и копьеобразными листьями, похожие на плоские зонтики на кривых ручках. Самое крупное не достигало и двадцати футов в высоту. Кроме флахдахов, вокруг ключей ничего не растет, лишь потрескавшаяся земля расходится радиусом в четверть пасанга. Вся растительность давно выжрана до корней, трещины переходят одна в другую, все вместе образует причудливый сетчатый рисунок, причем каждая секция этого рисунка слегка вогнута. Разбивая лагерь в заболоченной местности, кочевники ставят шатры возле деревьев, которые обеспечивают хоть какую-то тень. Кроме того, на ветках можно развешивать различные припасы и хранить вещи.

Время от времени наш караван останавливался. Кипятили воду на маленьких костерках, заваривали и пили чай.

Возле одного из ключей я купил Алейне у кочевника подержанную джеллабу из репса в черно-белую полоску. Она доходила ей до половины бедра. Теперь ей будет в чем спать. Я разрешил ей одеваться только на ночь. Спала она у меня в ногах. Я научил ее разбивать палатку, готовить и делать много других полезных для мужчины вещей.

Вечером, когда караван остановился на ночлег, я вытащил Алейну из курдаха и поставил на землю.

— Отыщи Айю, — сказал я, — попроси, пусть найдет тебе работу.

Айей звали рабыню Фарука.

Однажды Алейна посмела мне возразить:

— Айя заставляет меня делать всю работу!

Я легонько пнул кайила, и он сбил ее на усыпанную камнями землю. Рабыня прикрыла руками лицо, а зверь взрывал когтями пыль вокруг ее головы и устрашающе шипел.

— Поторапливайся! — приказал я.

Она вскочила на ноги и опрометью бросилась к Айе.

— Уже бегу, господин, — совершенно непроизвольно Алейна ответила мне на горианском языке. Мне это понравилось.

Конечно, Айя ее эксплуатировала. Я на это и рассчитывал. Помимо всего прочего, она заставляла ее говорить по-гориански и учила множеству полезных вещей: плести веревки из шерсти кайила, нарезать кожу для ремней, шить, плести циновки, раскрашивать кожаные изделия, пользоваться ступкой и пестиком, готовить специи и подливы, мыть верров, а также доить верров и кайилов. Кроме того, она учила ее взбивать молоко в бурдюке.

— Она учит меня тому, что делают свободные женщины, — пожаловалась как-то Алейна.

Я жестом приказал ей опуститься на колени.

— Ты дешевый товар, — сказал я. — Хорошо, если удастся спихнуть тебя бедному кочевнику. В его шатре вся принадлежащая свободной женщине работа будет твоей, а кроме того, ты станешь делать то, что положено рабыне.

— Мне придется вкалывать, как свободной, — прошептала она, — и оставаться рабыней?

— Да.

— Продай меня богатому.

— Я тебя продам, отдам, сдам в аренду или подарю тому, кому мне придет в голову.

— Да, господин, — сердито произнесла она.

Вечером у костра она стояла на коленях со скованными за спиной руками, а я кормил ее с ладони. От меня зависит, будет она есть или нет.

Слушая позвякивание колокольчиков, я натянул бурнус на глаза, прикрывая их от пыли.

В жару движения людей в Тахари становятся медленными, почти томными и грациозными. Никто не хочет шевелиться без необходимости. Ни в коем случае нельзя перегреться. Люди стараются меньше потеть, чтобы не терять жидкости. Одежда ценится свободная, но плотная. Верхняя одежда в караване почти всегда белого цвета, который хорошо отражает лучи солнца. Свободный покрой способствует хорошей вентиляции и охлаждению тела, а плотная ткань препятствует испарению и сохраняет внутри одежды влагу, которая затем снова конденсируется на коже.

Главное — соблюдать два условия; первое — свести потение к минимуму; второе — сохранить как можно больше влаги, потерянной вместе с потом.

Мерная поступь кайила и мелодичное позвякивание колокольчиков постепенно усыпили меня. Выбравшись на холм, я поднялся в стременах и оглянулся. Более чем в одном пасанге виднелся хвост нашего каравана. Он медленно и грациозно извивался между холмов. Самый последний погонщик время от времени слезал с седла и собирал оставшуюся на пути каравана шерсть кайилов и складывал ее в притороченную к седлу сумку. Кайилов, в отличие от верров или уртов, никогда не стригут. Вместо этого их шерсть собирают после линьки и, в зависимости от ее качества, изготавливают из нее различные ткани. Самой ценной считается мягкая, пушистая шерстка с живота кайила; есть шерсть пожестче, она и идет на большинство тканей. Из волос на шкуре, как правило, вьют веревки и шьют покрывала для шатров.

Я осмотрел горизонт. Ничего.

Я снова опустился в седло и натянул на лицо бурнус, стараясь спрятать глаза от палящего солнца. Спустя некоторое время снял туфли и сунул их под ремень уздечки. Ноги я поставил на шею кайилу.

Мелодично позвякивали колокольчики.

Алейна быстро усваивала горианский. Это мне нравилось. Она провела в пеналах Тора около четырнадцати дней, почти три германских недели. Естественно, я поинтересовался ее успехами. Как я и просил, ее поместили в клетку стимуляции. Первые пять дней, следуя моему указанию, ее держали в веревочной упряжи. Впоследствии упряжь ни разу не применили в качестве дисциплинарной меры, поскольку девушка проявила себя весьма старательной и способной. Более того, она не дала повода для порки или наказания голодом.

Первые горианские слова, которые выучила в пеналах Тора пленная землянка, были: «Ла кейджера», что означает «Я рабыня».

— Варварка, — заявил чиновник из городских пеналов, — чрезвычайно способна и сообразительна, во всяком случае для женщины. Странно другое — тело ее ужасно закрепощено. Такое впечатление, что все мышцы напряжены и скованы.

— Вы когда-нибудь слышали о Земле? — спросил я.

— Слышал, — ответил он. — Неужели на самом деле есть такое место?

— Да, — ответил я.

— А я думал, это все легенды. — Нет.

— У меня было несколько девушек, которые утверждали, что они оттуда. Некоторые рыдали и просили отправить их обратно на Землю.

— Что вы с ними сделали?

— Выпорол, и они заткнулись. Самое интересное, что побывавшие у настоящего хозяина землянки никогда не просятся на родину. Напротив, стоит им пригрозить, что их отправят обратно, и они готовы сделать для вас что угодно. — Торговец улыбнулся. — Они любят свои ошейники.

— Только в ошейнике женщина обретает полную свободу, — сказал я.

Это была горианская поговорка. Очень давно на Земле люди отвернулись от собственного тела, от природы, от генетически обусловленных психобиологических связей. Это привело к тому, что истощенная, нелюбимая и загрязненная промышленными отходами планета перестала восприниматься ими как родной дом. На Горе подобного не произошло.

— Значит, — произнес, возвращаясь к Алейне, работорговец, — она землянка?

— Да, — ответил я, — как и многих других, ее доставили сюда на невольничьем корабле.

— Занятно, — пробормотал он.

— В течение многих лет, — сказал я, — ее мускулы привыкали двигаться в механической, дерганой манере, похожей на движение роботов. Некоторые мышечные группы не были задействованы вообще. Надеюсь, они не атрофировались.

— Мы пропустили ее через самые интенсивные тренировочные программы, — сказал работорговец, — но добились небольшого успеха. Она еше не чувствует себя женщиной, не двигается как женщина и, я подозреваю, еше не поняла, что такое быть женщиной.

— Этому, — сказал я, — ее научит мужчина.

— Они что, все там такие, на Земле? — спросил он.

— Многие, — ответил я, — но не все.

— Страшное, должно быть, место, — пробормотал он.

— На Земле, — пояснил я, — женщины стараются походить на мужчин.

— Зачем это? — опешил горианец.

— Может быть, у них мало мужчин.

— Не хватает мужского населения? — уточнил он.

— Особей мужского пола там предостаточно, — сказал я, — а вот мужчин не хватает.

— Мне это трудно понять, — покачал головой работорговец.

Я улыбнулся:

— Горианцу такие тонкости не объяснить.

Он пожал плечами.

— Их нельзя винить, — сказал я. — И мужчины и женщины Земли стали жертвами исторических факторов, социальных, интеллектуальных и технологических особенностей развития их общества. Мальчикам с колыбели прививали антимужские ценности, заставляли подавлять свои инстинкты и бояться их. Так они и вырастали, несчастные, затравленные, подверженные множеству болезней и расстройств. Единственное утешение они находили в покорности и подчинении сложившимся законам.

— Значит, у них победили женщины? — спросил торговец.

— Нет, — ответил я, — победили машины. Женщины тоже проиграли.

— Не сомневаюсь, — вдруг перебил он меня, — что придет день и мужчины на Земле не побоятся стать мужчинами.

— Боюсь, что нет, — ответил я. — Может быть, на это отважатся редкие личности. Слишком хорошо у них налажен процесс обучения, действующий на тонком, подсознательном уровне. Там женщины открыто боятся своей женственности, а мужчины, пусть и не так откровенно, боятся своей мужественности. Они отворачиваются от зова крови, делая вид, что его просто не существует. Они считают опасным следовать собственным инстинктам, и с каждым годом им становится все труднее сбросить наброшенные цепи. Соответственно самые слабые, глубже всего забравшиеся в капкан, заняли первые места. Зная, что у них никогда не хватит сил востребовать свои законные права, они опасаются, что это сделают другие, и истерично проповедуют все новые и новые запреты.

— Слабые, — произнес горианец, — должны всегда бояться сильных.

— Они боятся мира, в котором живут.

— Значит, если я слабый, пусть все будут слабыми? — нахмурился торговец.

— Именно так.

— А как же женщины?

— Пытаются имитировать мужественность, которую не находят у мужчин.

— Фарс какой-то, — пробормотал горианец.

— Это трагично, — сказал я. — Ладно, пойдем посмотрим нашу рабыню.

Работорговец хлопнул в ладони и выкрикнул в сторону серебряного занавеса:

— 92683! У нее добавилось плавности и чувственности в движениях, — добавил он. — Вот ее упражнения. — Он протянул мне лист бумаги. Эти упражнения я знал. Они предназначались для развития гибкости, подвижности и поддержания формы в молодых рабынях. — Вы знакомы с основами диеты? — поинтересовался он.

— Да, — сказал я.

Диете для рабынь на Горе уделялось столько же внимания, как в свое время на Земле выведению образцовых пород охотничьих собак. Особое значение придавалось контролю за калорийностью принимаемой пищи. Извечной проблемой становилось мелкое воровство. Рабыни без зазрения совести тянули печенье, конфеты и прочие сладости. Это их общая беда. Поэтому все кондитерские изделия тщательно от них прячут. Девушка должна по нескольку часов ублажать своего хозяина отменными представлениями, прежде чем он снизойдет и бросит ей конфетку.

— Разумеется, тело ее стало значительно более приспособленным к окружающему миру, — произнес работорговец.

Процесс завершится в стимуляционной клетке. Теперь ее кожа станет гораздо чувствительнее к малейшим переменам в температуре или влажности воздуха, она будет острее ощущать различия в текстуре поверхностей, к которым ей придется прикасаться. Она научится отличать степени шлифовки камней, которыми вымощен пол, почувствует едва заметную влагу на кафельных плитках, шелк разной плотности будет по-разному восприниматься ее телом. Она запомнит, как покалывают бедра разные типы ковров, как ощущается упряжь на коже, оценит холодок наручников на тонких запястьях. Все ее тело превратится в огромный чувствительный орган. Я был доволен. Первый шаг на пути к чувственности она сделала.

— Рабыня 92683, — произнес женский голос. Из-за серебряных нитей появилась девушка.

— Встань на колени, малышка Алейна, — сказал работорговец по-гориански.

Я наблюдал, как она опустилась на колени. Похоже, работорговец поскромничал. Передо мной предстала другая девушка. Ей еще многое оставалось постичь, но огромный успех был очевиден. Самое интересное, отметил я, что девчонка еще не осознает произошедших с ней перемен. Она по-прежнему воспринимает себя такой же, какой была до помещения в пеналы. Перемена в движениях и позах отражала идущие в глубине процессы. Характерным в этом отношении является обучение в стимуляционной клетке, где инструкторы добиваются слияния физических и психологических реакций на внешние раздражители. Чувствительность начинает проявляться в общем состоянии и настроении обучаемой. Другими словами, рабыню не учат «выглядеть энергичной», ее просто делают энергичной, а став энергичной, она соответственно начинает по-другому и выглядеть.

Девушка грациозно и томно опустилась на колени перед работорговцем. Я сидел рядом с ним в плетеном кресле. Невольница уже вела себя как рабыня для наслаждений. Она находилась в обществе свободных мужчин. Я видел, как глаза ее на мгновение закрылись, когда она ощутила холод каменных плит, а тело выпрямилось, впитывая в себя атмосферу помещения. Взгляд голубых глаз был беспокоен и сердит.

— Как насчет того, — произнес специалист по рабыням, — чтобы доставить удовольствие мужчинам? Мы научили ее простейшим вещам, — добавил он, обращаясь ко мне. — Пока это все, что она умеет.

— Вы научили ее танцевать? — спросил я.

— Она еще не готова к танцам.

Я взглянул на девушку, пытаясь оценить, насколько она понимает разговор на горианском языке. Похоже, не очень.

— Встань, девушка, — обратился я к ней по-гориански.

Она грациозно поднялась.

— Наручники! — резко произнес я.

Она тут же забросила ручки за спину, вытянула и повернула головку влево. В такой позе на нее удобно надеть наручники и пороть плетью.

— На колени, — сказал я. Она снова опустилась в позу рабыни для удовольствий.

По другую сторону от нее стояла, скрестив руки, огромная рабыня в шнурованных сандалиях и с плетью в руке. Та самая, что отвела ее в первый день в пеналы Тора. Рабыня улыбалась.

Я показал на каменный пол и приказал на горианском:

— Ползи.

Девушка распласталась на животе, подползла ко мне и прижалась губами к моим ногам. Я отметил, как приятно щекочут кожу ее волосы.

— Назад, — сказал я, и она поползла на место.

— На колени!

Девушка выпрямилась и приняла позу рабыни для удовольствий. Глаза ее сверкали гневом. Отлично, подумал я.

— Проявляла ли она усердие? — поинтересовался я. — Да.

Я улыбнулся. Кажется, девчонка решила прибегнуть к покорному бунту. Чтобы избежать голодания, порки и прочих кар, она исполняла все требования, стараясь при этом сохранить за собой островок свободы. Ей казалось, что она нас обманывает. Я не собирался вмешиваться, пусть настоящий хозяин отберет у нее этот остров и сделает из нее полноценную рабыню. Пока же, решил я, пусть думает, что она нас перехитрила. Рано или поздно хозяин обломает ее окончательно.

Я нисколько не сомневался, что в руках сильного человека Алейна превратится в восхитительную рабыню, любящую и ценящую свое рабство.

Я взглянул на великаншу с хлыстом, замершую у серебряного занавеса.

— Почему ты не носишь шелк для рабов?

Глаза женщины сверкнули, а пальцы сжались на рукоятке хлыста.

— Она весьма ценится в пеналах, — ответил за рабыню ее хозяин. — Держит в страхе остальных рабынь.

Я повернулся к Алейне.

— Скажи, — спросил я по-английски, — что ты думаешь об этой рабыне?

— Я боюсь ее, — прошептала крошка Алейна.

— Почему?

— Она очень сильная и грубая.

— Ты боишься в ней мужского начала, — пояснил я. — Но это не имеет отношения к настоящей мужественности, это подделка. — Я пристально посмотрел ей в глаза. — А вот чего тебе действительно следует бояться, так это мужественности мужчин.

— Она стоит любого мужика, — прошептала Алейна.

— Приведите раба мужчину, — попросил я работорговца.

Немедленно появился раб. Он не производил впечатления крупного человека, хотя был примерно на дюйм выше рабыни.

— Вы даете гарантию, что этот человек не урод, не тупица и не инструктор по рукопашному бою?

— Можете быть спокойны, — ответил работорговец. — Он чистит пеналы. Раньше был гуртовщиком. Попался на подделке надписей на ящиках со специями.

Я положил медный тарн на стол работорговца.

— Деритесь, — приказал я рабам.

— Деритесь, — повторил работорговец.

Мужчина смутился, зато женщина завизжала от ярости и кинулась на него с плетью. Ей удалось нанести ему два удара, после чего он вырвал плеть из ее руки и отшвырнул ее в сторону.

— Не зли меня, — произнес он и отвернулся. Она изо всех сил пнула его в бедро и вцепилась скрюченными пальцами в лицо, стараясь выдавить глаза. Он перехватил ее руки и резким движением развернул спиной к себе. Она дико заорала, пытаясь вырваться. Тогда раб швырнул ее на каменную стену. Не успела она прийти в себя после удара, как он дернул ее за ноги, повалил на пол лицом вниз и сел сверху. Она злобно молотила кулаками по каменным плитам. Он сорвал с нее кожаную перевязь и скрутил за спиной руки. После этого бывший гуртовщик снял с рабыни пояс и сандалии. Длинными ремешками раб связал ее лодыжки и пропустил свободные концы через кольцо в ошейнике, для чего ему пришлось развернуть ошейник в другую сторону. Рабыня завизжала от боли, когда он затянул ремень, и тело ее выгнулось дугой. Затем он рывком повернул ее голову, заставив несчастную смотреть через правое плечо, и, чтобы она не могла двигаться, прижал ее лицо ногой. После этого он положил на глаза рабыни большие пальцы рук.

— Я сдаюсь на твою милость, — заверещала рабыня. — Пожалуйста, отпусти меня, господин!

Раб вопросительно посмотрел на хозяина. Тот подошел к лежащей на полу женщине, позвал слуг и приказал:

— Надеть на нее невольничий шелк и отдать рабам!

Слуги отвязали лодыжки от ошейника и рывком подняли рабыню на ноги. Стоять она все равно не могла, ибо ноги ее по-прежнему оставались связанными.

— Кто твои хозяева? — спросил работорговец.

Растрепанная невольница пролепетала:

— Мужчины. — Взглянув на Алейну, она добавила: — Все мужчины — наши хозяева.

Алейна побледнела.

Рабыню унесли в пеналы. Я выкупил раба за серебряный тарск и тут же освободил его.

— Встань, — приказал я дрожащей Алейне и надел на нее купленные накануне прогулочные цепи. — Так кто твои хозяева? — спросил я, глядя ей в глаза.

Она смерила меня гневным взглядом и произнесла:

— Мужчины. Все мужчины — хозяева. Сопровождаемый своей невольницей, я покинул кабинет городского работорговца.

Сидя на спине кайила, по дороге к оазису Девяти Колодцев, я слушал мелодичный звон колокольчиков.

Вечерело. Еще ан или два, и мы остановимся на ночлег.

Разведут костры. Кайилов разобьют на десятки и сгонят в круг, после чего мальчишки-погонщики набросают в центр круга сена.

Остальные установят шатры. В Тахари их ставят выходом на восток, чтобы они прогрелись под утренним солнцем. Гор, как и Земля, вращается на восток. Ночью часто требуется теплая джеллаба или дополнительное одеяло. Кочевники обычно разводят в середине шатра маленький костерок из навоза кайилов, который тлеет всю ночь и согревает ноги. Мне это было, конечно, ни к чему, ибо у меня в ногах спала бывшая мисс Присцилла Блейк-Эллен, девушка Алейна.

На ночь кайилов и рабынь стреножат. Чтобы стреножить кайила, достаточно пустить восьмеркой сплетенную из шерсти кайила веревку вокруг его ног, под коленями. Девушек, конечно, сковывают. Я накину прогулочную цепочку на лодыжки Алейны и выставлю цепь на минимальную длину. Таким образом, она не сможет даже встать. Затем я брошу ей коротенькую джеллабу и прикажу принять положение сна. К утру она свернется калачиком и спрячет личико под капюшоном. Джеллаба едва достает ей до подогнутых коленей. Я любил смотреть, как она спит. Девчонка была действительно хороша. Как-то раз она открыла глаза:

— Господин?

— Спи, рабыня, — ответил я.

— Хорошо, господин, — пролепетала она.

По утрам я развязывал ее пораньше, чтобы она могла вместе с другими рабынями заняться необходимыми делами. Однажды она утащила финик. Я не стал ее пороть. Я просто приковал ее с поднятыми руками к стволу флахдаха и разрешил детям кочевников ее подразнить. Это сущие маленькие дьяволы. Они принялись щекотать ее копьеобразными листьями дерева, а потом облили ее медом, чтобы привлечь маленьких черных песчаных мушек, которые тучами вьются вокруг водоемов в это время года. Когда караван отправился в путь, я отвязал ее и уложил в курдах.

Неожиданно я сообразил, что кайил ступает по твердой поверхности. Почувствовав опасность, я мгновенно проснулся и поднялся в стременах.

Вдоль каравана скакал всадник, выкрикивая одно слово:

— Разбойники! Разбойники!

Теперь и я разглядел несущихся со стороны холма бандитов. Их было больше сотни. Бурнусы надувались от ветра, кайилы скользили на крутом склоне; грабители приближались.

Навстречу им вылетела охрана каравана. Стоя в стременах, я оглядывал пустыню. Атака шла только с одного направления. Могло, конечно, случиться и так, что бандиты специально заманивали нас в ловушку. Я видел, как Фарук, купец и хозяин каравана, скакал, размахивая копьем, в окружении шестерых слуг. Погонщики хватали животных под уздцы и, прикрывая от пыли глаза, вглядывались в горизонт на западе. Один из помощников Фарука поскакал к курдахам, на луке его седла болтались цепи для связывания рабынь. Он швырял цепочки в открытые курдахи и кричал:

— Заковывайтесь!

Некоторое время он ждал, пока рабыня не защелкнет маленькое кольцо на правой кисти, а большое — на левой лодыжке. Расстояние между кольцами не превышало шести дюймов. Затем всадник скакал к следующему курдаху, швырял цепочку очередной рабыне и повторял команду. Я подъехал к курдаху Алейны. Она высунула наружу голову без чадры и мяла в руках репсовый полог.

— Что происходит? — возбужденно спросила она.

— Помолчи.

Она казалась испуганной.

— Оставайся в курдахе, рабыня, — приказал я. — И не высовывайся.

— Да, господин.

Я поворотил кайила и наполовину вытащил ятаган из ножен, как вдруг раздался крик:

— Это аретаи!

Я задвинул ятаган в ножны.

В нескольких сотнях ярдов от каравана разбойники выстроились в линию. Фарук уже находился там и о чем-то беседовал с их предводителем. Рядом нервно переступали ногами кайилы охранников каравана. Древки копий упирались в специальные ножны на стременах, а острия, словно иглы, буравили небо.

Я проехал несколько шагов по направлению к говорящим, затем поворотил кайила и вернулся на место.

— Это аретаи, — сказал один из погонщиков. Караван шел в оазис Девяти Колодцев. Там правил Сулейман, начальник тысячи копий. Высокий паша из рода аретаев.

Несколько разбойников пристроились к середине каравана, большая группа поскакала в голову, еще одна в хвост. Человек двадцать вместе с Фаруком принялись осматривать гуртовщиков и погонщиков.

— Что они делают? — спросил я ближайшего гуртовщика.

— Ищут каваров, — проворчал он.

— Что с ними сделают, если найдут? — поинтересовался я.

— Перебьют, — пожал плечами гуртовщик.

Я наблюдал, как Фарук со своей свитой приближается к нам.

— Это люди Сулеймана, — пояснил другой гуртовщик, держа в руке повод кайила. — Они хотят проводить нас до оазиса Девяти Колодцев.

Проверяющие были совсем близко. Они останавливались возле каждого человека, осматривали его и двигались дальше. Командовал аретаями человек в бурнусе с красным отворотом. Несколько всадников держали наготове обнаженные ятаганы.

— А ты что, кавар? — поинтересовался гуртовщик. — Нет.

Разбойники подошли к нам.

Гуртовщик откинул капюшон бурнуса и натянул на лицо повязку. Под бурнусом он носил плотно прилегающую к черепу шапочку. Красная повязка из репса оставила разводы на его лице. Очевидно, он вымочил ее в примитивном красителе из раздавленных корней телекинта, и, попав на вспотевшее лицо, краска потекла. Гуртовщик засучил рукав походного халата.

Главарь шайки взглянул на меня:

— Рукав!

Я закатал рукав на левом предплечье. Синей наколки ятагана, которую делают достигшим зрелости каварским мальчикам, у меня не было.

— Он не кавар, — сказал Фарук и собрался ехать дальше, но главарь шайки оставался на месте и продолжал буравить меня взглядом.

— Кто ты?

— Я не кавар, — ответил я.

— Он называет себя Хакимом из Тора, — сказал Фарук.

— У северных ворот Тора, — произнес главарь, — есть колодец. Как он называется?

— У северных ворот Тора колодца нет, — ответил я.

— Как называется колодец возле мастерских седельщиков? — не унимался главарь.

— Колодец Четвертой Попытки, — сказал я. — Более ста лет назад, на третьем году правления Шираца, тогдашнего бея города Тора, водоискатели с четвертой попытки вышли в тех местах на воду.

Хорошо, что я посвятил несколько дней изучению города, прежде чем начал брать уроки владения ятаганом. Неумно выдавать себя за человека, о чьей жизни ты не имеешь ни малейшего понятия.

— Ты говоришь со странным акцентом, — сказал главарь. — В Торе так не разговаривают.

— Я не всю жизнь прожил в Торе, — ответил я. — Раньше я жил на севере.

— Это каварский шпион, — сказал один из сподвижников главаря.

— Я везу драгоценности Сулейману, вашему хозяину, — сказал я, — в обмен на финиковые кирпичи.

— Надо его прикончить, — настаивал сподвижник.

— Это твой курдах? — Главарь показал на ближайшего кайила.

— Да.

Проверяя караван, они клинками ятаганов отбрасывали полы курдахов, в которых могли укрыться кавары. Пока что им попадались скованные короткой цепью в пять звеньев за правую руку и левую ногу рабыни.

— Кто внутри? — спросил он.

— Никого, кроме моей рабыни.

Он направил кайила к курдаху и вытянул ятаган, собираясь отбросить полу занавеса.

Мой ятаган со звоном остановил его клинок.

Все окаменели. Я видел, как пальцы сжимают рукоятки ятаганов, как опускаются копья.

— Что, если ты прячешь внутри кавара? — спросил главарь.

Острием своего клинка я отбросил занавес, и все увидели испуганную девушку, на которой из одежды были лишь ошейник и чадра.

— Бедро, — приказал главарь.

Девушка развернулась к нему левым бедром, на котором виднелось клеймо.

— Это всего лишь рабыня, — разочарованно протянул второй бандит.

Предводитель аретаев улыбнулся. Он успел разглядеть соблазнительные, сладостные изгибы маленькой рабыни.

— Причем хорошенькая, — заметил он.

— Приоткрой лицо, — бросил я.

Девушка грациозно закинула руки за голову, пытаясь нащупать тесемки чадры. Тело ее при этом волнительно выгнулось. Раньше бы она это сделала по-другому. Я улыбнулся. Она становилась настоящей рабыней, сама того не подозревая.

— Да, — повторил предводитель, — хорошенькая рабыня. — Глаза разбойника пожирали рот землянки, затем он жадно оглядел ее всю. — Поздравляю с прекрасной невольницей, — произнес он, обращаясь ко мне.

Я принял похвалу, склонив голову.

— Может быть, сегодня она нам станцует? — предложил он.

— Она не умеет танцевать, — сказал я и добавил по-английски: — Ты еще не готова, чтобы танцевать для удовольствия мужчин.

Алейна подалась назад.

— Конечно нет, — ответила она по-английски, но я видел, как глаза ее загорелись возбуждением и любопытством. Вне всякого сомнения, она уже не раз представляла себя танцующей в свете костра по песку, под горящими взорами горианских воинов. Пройдет еще немало времени, прежде чем белокурая, холодная Алейна будет умолять: «Разреши, разреши мне танцевать для удовольствия мужчин».

— Это варварка, — объяснил я главарю. — Я сказал ей, что она еще не готова танцевать для удовольствия мужчин.

— Жаль, — проворчал он.

На Горе принято, чтобы танцовщица удовлетворяла все желания, которые ей удалось вызвать у аудитории. Ей не позволяется возбудить людей и упорхнуть со сцены. Падая с последними тактами музыки на пол и отдавая себя на милость свободных мужчин, она может считать свой танец завершенным лишь наполовину. Ей еще предстоит заплатить за свою прелесть.

— Тебе бы следовало научить ее танцевать, — сказал главарь.

— Так я и сделаю, — ответил я.

— Плеть может многому научить рабыню.

— Мудрые и справедливые слова, — согласился я.

— Хорошая рабыня, — проворчал он и поворотил кайила. Свита потянулась за ним, чтобы обследовать оставшуюся часть каравана. Его помощник, утверждавший, что я каварский шпион и что меня следует прикончить, смерил меня тяжелым взглядом и поскакал следом за всеми.

— Совсем необязательно прибегать к плетке, когда будете учить меня танцам, господин, — лукаво произнесла Алейна по-гориански.

— Знаю, — рассмеялся я. — Рабыня!

Кулачки девушки сжались.

— Надень чадру!

Она повиновалась.

— И не высовывайся.

— Да, господин.

Я увидел сверкающие гневом голубые глаза над желтой чадрой, рассмеялся и закрыл полог курдаха клинком ятагана.

Постепенно, по мере того как девушка осознавала, что она рабыня в построенном — на рабстве мире и выхода у нее нет, в ней стали происходить разительные перемены. Ей начал нравиться ее ошейник и то, что она является собственностью мужчин. Она стала наглой и бессовестной, как и положено чужой собственности. Она стала задумываться над вещами, о которых не осмелилась бы подумать свободная женщина Она стала соблазнительной и привлекательной. Она стала чувственной, хитрой и умной; она стала собственностью Недавно она украла финик. И хотя я, конечно, ее наказал, в глубине души мне было приятно. Она становилась рабыней. Сегодня я видел, как она подняла чадру в присутствии мужчин. Я видел ее любопытство по поводу танцев. Она заявила, что плеть при обучении танцам не потребуется. Она считала себя внутренне свободной, рабыней лишь по имени и ошейнику, но в этом она ошибалась. Пусть потешится, решил я, пока настоящий хозяин не выбьет из нее последний остаток гордости.

Прелестная Алейна, сама того не подозревая, делала большие успехи.

Она становилась рабыней.