Глава 7
Что ждет за границей? Чудесный новый мир? Перерождение в очередном обороте колеса? Расплата за преступления или вознаграждение за благодеяние? Высший судья, неподкупный и бесстрастный, со взглядом, прожигающим насквозь зримое и незримое, весами, которые могут взвесить песчинку, и летописью, содержащей каждое мгновение жизни от рождения до смерти — не будет ли даже мгновения осознания собственного небытия?
Каждый выбирает по себе. Кому-то легче мысли, что впереди ждет вечность рядом с богом; кто-то слишком озабочен ежедневными заботами, чтобы вообще об этом рассуждать; и вообще мало кто готов признать, что смерть — не предел неизвестного, а окончательная гибель, без возможности продолжения или возрождения. Чтобы признать эту ужасную, болезненную, противную человеческой природе мысль истинной, необходимо немало усилий: такая правда не утешает. В конце концов, многие путешественники возвращаются из мятежных окольных путей безбожия к проверенным миллионами богомольцев дорог, чтобы присоединиться к общей надежде, хотя и бесполезной, что все это — не короткий момент существования посреди безразличной вселенной, где каждый должен изобрести собственное предназначение, а часть не только высших, не подвластных куцому человеческому разуму, сил.
Характерник замер на краю кровати у дочери, свернувшейся под одеялом. Неотрывно смотрел на нее. Она так быстро менялась! Какой станет через год?
Пытался принять: не увидит. Не обнимет. Не прижмет к себе. Никогда больше.
Никогда.
Ты не должен жертвовать собой. Разве ты отдал маловато? Мы заслуживаем жить, Северин!
В Аскольдовом предании Властелина леса охватила неудержимая жажда крови: он хотел не одну, а двенадцать жертв каждый год. Волхв молил, коленил и убеждал, что таким поселком вымрет за считанные годы, но леший был неумолим. Другого выбора не оставалось — Аскольд призвал на помощь отважных воев-волков, одолевших Владыку в честном бою. Один из богатырей наложил за эту победу головой... Подавленные новостью крестьяне тревожились. Со смертью лешего исчезло волшебство, которое оберегало их от внешнего мира... Как теперь жить?
Под суровыми взглядами идолов мертвого сероманца завернули в белый саванн (красной ткани в поселке не нашлось, а краситель кончился) и под громкий плач беременных женщин похоронили на площади для веча — высшую почесть, которую до сих пор никто не получал. За торжественным погребением следовала пышная учта, и Игнат наверняка радовался бы тому количеству меда, что выпивали в его честь.
Он проиграл.
— Он заслужил такое чествование. Ведь по нашим обычаям мертвых отдают огню, — говорил Аскольд характеристам, сидевшим за отдельным столом. — Вся земля здесь укрыта прахом наших предков.
Мед был реденький и слишком сладкий.
– Его семья живет в лонах наших женщин, его кровь течет в нашем роде. Она укрепит нас перед ликом новых испытаний.
Бредны, которыми пытаются утешиться перед ликом смерти.
Многие несли свою пищу к идолам, кланялись, оставляли пожертвование молчаливым ликам богов.
— На протяжении веков волхвы вели за собой. Стояли на страже общины, соблюдали обряды, занимались общественным здоровьем, говорили богам и выходили к тем одиночкам, которые знали дорогу сюда... К кому обратятся взгляды в час отчаяния? Аскольд поведет сквозь отчаяние к новой жизни. Зимой сюда никто не доберется – а весной все будут готовы к встрече с чужаками.
Его костыль небрежно прислонился к столу.
- А духи предыдущих волхвов? – напомнил Северин. – Они дадут тебе продохнуть?
- Все умолкли после смерти Властелина, - Аскольд коснулся лба, словно убрал паутинку. – От постоянной тишины в голове неуютно.
Ибо одиноко.
— После стольких веков утверждения, — Ярема взглянул на мрачных крестьян, — большой мир должен пугать вас не меньше смерти.
– Да, все напуганы. Страх переполняет сердце Аскольда. Волшебная граница укрывала нас долгими столетиями... Но времена изменились. Во что бы то ни стало большой мир узнает о поселке, и лучше мы пригласим к себе первыми, — волхв посмотрел на нескольких юношей, которые стояли вокруг свежей могилы. — Если кто-то захочет уйти, Аскольд не помешает.
— Это все хорошо, но с церковниками будь готов. Дыхнуть не успеешь, как здесь вырастет несколько храмов с крестами, — предупредил Яровой.
— Хорошее предупреждение, — волхв поблагодарил легкий поклон. — Аскольд до сих пор не уверен... Сумеем ли сохранить себя или не потеряем наследие предков, когда сюда приедут другие — лучше нарядные, лучше вооруженные, лучшие во всем?
– Никто не сможет предсказать. Иногда должен поставить на кон все, что имеешь, - ответил Северин. — Даже когда за выигрыш придется заплатить смертью.
Выигрыш, за который платят смертью, называется проигрышем.
- Ради смены к лучшему, - согласился волхв. — Когда придет время, Аскольд умрет с мыслью, что решился разбить укрытие, обреченное на вырождение... Что попытался изменить все к лучшему. И его совесть будет чиста.
У леса характерники распрощались. Конь со всеми пожитками Игната остался в поселке, имущество распределили между оплодотворенными братом Энеем женщинами — все, кроме малахита, лежавшего в кармане у сердца Чернововка.
Северин первым обнял Ярему, на что шляхтич удивленно посмотрел.
— Жди весть с вороной от Лины, — напомнил Чернововк. — Я рад, что наши тропинки перекрестились, брат.
– Отдай треклятое сердце и возвращайся, – Малыш внимательно посмотрел ему в глаза. — От нашей старой шайки остались только мы, Щезник. Двое из пяти.
Самые сильные. Самые выносливые. Лучшие.
– Да, брат. Только мы, – согласился Северин, не отведя взгляда.
— В новом мире, где не будет проклятия Мамая, должны держаться вместе, — Ярема вернулся к Максиму. — Это и тебя касается, братец.
Вдовиченко, до сих пор переживавший смерть стаи, ответил молчаливым кивком.
Выживают самые сильные.
Первым делом Северин вернулся к тому же хутору. Тело Шарканя исчезло, порытые оспой пуль стены исцелились, внутри дома царил порядок... Наверное, дело рук Дарки, пытавшейся подавить угрызения совести.
На мгновение характернику закружилось. А что, если последние месяцы были только кровавым маревом, ужасным сном, что он созерцает, пока его тело мариновалось в плену Гадри?
Не унижайся в прятки в мечтах.
Он скинул одежду и опрокинулся. Волком понесся к окрестностям, припорошенным снежной крупой. Прочесывал побитые морозами поля, тревожил погруженные в первый сон леса, наматывал круги большие и маленькие, нашел посреди чащи небольшого дубка, боровшегося за место среди других деревьев. После короткой передышки Северин вернулся тепло наряженным, вооруженным топором, с помеченной веревкой просекой за спиной. Упорно расчистил вокруг дубка лужайку, чтобы ничто не прикрывало ему солнце. Скинул рукавицу, провел ладонью по шершавой коре.
– Вот я и нашел тебя.
Ствол отозвался знакомым теплом. Характерник упал на колени и обнял небольшое деревце. Дал волю слезам, что оставляя жгучие следы на щеках. Шепотом рассказывал.
О поисках Оли и Даркину измену. О кровавой охоте на борзых и их мизерной гибели. О найденном в зале Совета Симох есауле чернокнижника Рахмана и подлинной истории Серого Ордена.
— Не знаю, что он собирался поступить с нами, если бы не Павлин...
О гибели Савки и его погребении. О праздновании второго дня рождения Оли...
- Развлечение! Даже подарка не приготовил, представляешь? – Северин ударил себя по лбу. — Надеюсь, ты не против, что гостила у Лины. Я мог отвезти ее в Чортков... Но мне кажется, что между госпожой Яровой и Линой ты выбрала бы Лину, да?
О смысле кровавого соглашения Гаада и обоих условиях для его расторжения. О гибели ее брата.
Дерево покачивало веточками.
Он показал кусок малахита и скрывавшихся в одном кармане небольшой конверт.
— Я напишу, чтобы меня похоронили рядом с тобой.
Но ты не хочешь умирать.
– Я хотел рассказать все вчистую. Но после гибели Энея, после всего пережитого... Я просто не смог. Ты знаешь Малыша... Он бы никогда не согласился, если бы я пошел на такое пожертвование.
За Олей придут. Рано или поздно. Кто защитит твою дочь, Северин? Ты ее единственная кровинка в этом мире.
— Сложно защищать свой выбор умереть, когда действительно хочешь жить. А я очень хочу жить, воспитывать дочь – это такая простая мечта! Но она невыполнима, понимаешь?
Врешь себе. Врешь мертвой жене.
— Только недавно я понял, почему отец ошибся на мести и почему все больше избегал меня — он просто хотел уберечь сына... Пытался защитить от бешенства растущего в нем зверя.
Ты сильнее отца! Ты его убил!
– Думаю, что он позволил себя убить. Чтобы собственный сын, а не кто-нибудь другой, остановил его кошмар. Но такого больше не должно случаться... Я не хочу, чтобы однажды нашей дочери пришлось убить меня.
Поэтому покидаешь ее на произвол судьбы? Саму против мира?
— Я много размышлял: а что, если позволить кому-то другому двинуться по ту сторону, стать кувшином для Гаада и уничтожить кровавое соглашение? Лунное иго спадет, волчье тело исчезнет... Но исчезнет ли Зверь? Этот треклятый Зверь в моей голове! Он не умолкает ни днем, ни ночью. Я слышу его громче своих мыслей, этот ядовитый шепот пропитал меня насквозь... Я уже не понимаю, где его голос, а где мое сознание! И есть ли между ними какая-нибудь разница?
Мы с тобой одно целое, Северин.
— Или мое расколотое сознание уже невозможно собрать вместе? Я не знаю. Никто не знает. И Савки больше нет... Я не хочу жертвовать чужой жизнью, чтобы впоследствии превратиться в сумасшедшего, мечтающего местью или убийцами за каждым углом. Не хочу травить жизнь единственной дочери своим безумием, не хочу прятаться от нее, превратившись в отца-призрака!
Твое пожертвование будет напрасным. Никто не будет заботиться о твоей дочери лучше тебя. Ты просто трус, боящийся взять на себя родительскую ответственность.
— Ох, Катр! Если бы не отпустил тебя саму... Если бы мы остались вместе! Все было бы по-другому. Мы вместе... И все... Не так...
Оля возненавидит тебя. Проклятое твое имя. Откажется от фамилии.
— Но я сделаю все, как положено, Катр. Не знаю, чем все завершится, но я должен довести дело до конца. Небо свидетель: это самое тяжелое и важное решение в моей жизни... Благослови бедняга, Катр. Пусть где ты есть.
Просто прими меня, Северин. Я твой друг , а не враг. Я – голос разума, а не голос Зверя!
Оля что-то пробормотала, и Чернововк ошарашился: неужели заговорила? Но девочка спала беззвучно и беззаботно. Линин очаровательный талисман действовал... Даже в их небольшое путешествие характерник увлек его с собой.
– Видишь, Оля? Папа сдержал обещание! Теперь ты поедешь с ним в Киев, а мы с Максимом будем ждать вашего возвращения!
Оля радостно хлопала в ладоши, пока Лина не одела ей новенькие перчатки. Девочка восторженно вздохнула, внимательно рассмотрели узоры на ладошках и помчалась гладить Хаоса.
С Северином разговор велся другим тоном.
— Что черт творится?
— Игнат погиб...
– Я спрашиваю о другом.
— Мы с Олей вернемся за неделю до Рождества, чтобы успеть...
– Не забивай мне баки, – прошипела Лина. — Я спрашиваю, что ты действительно решил с Гаадом.
– Ты слишком хорошо меня знаешь, – усмехнулся Северин.
— Расскажу, когда вернусь.
— Нет, характерник, ты расскажешь сейчас.
- Посмотри-ка! Уже начало снежить, а нам с Олей надо доехать до гостевого дома, пока дорогу не...
Разноцветные глаза опасно сузились.
– Ты. Рассказы. Теперь.
Чернововк вздохнул и сделал вид, будто неохотно признается:
- Есть кое-что, кроме сердца...
– Я так и знала!
— Риск искалечиться. Я могу ослепнуть. Вот тебе правда! Если не повезет, то кому я сдамся без глаз?
- Пойдешь в лирники петь думу о характернике и ведьме, - язвительный ответ свидетельствовал, что Лина съела ложь. – Вещи Оли я собрала, игрушки тоже. На ночь не забывай класть ей под подушку амулета.
Долгое напутствие продолжилось долгим прощанием. Максим отвел его в сторону.
— Я случайно услышал риск и хочу сказать, что могу отправиться вместо тебя.
– Нет.
– Но почему? Мне нечего терять! У тебя маленькая дочь, так что...
— Полно, Максим. После всего, что случилось с тобой по вине Чернововков, ты заслужил покой, старый друг. Надеюсь, ты когда-нибудь простишь...
— Я простил, Северин.
Лопастый снег непрерывно курился с небес до земли, лип вокруг белой корочкой, хрустел под ногами — зима возобладала над осенним междучасом. В сопровождении разрыхленного от поглаживаний Хаоса, напоминавшего грозовое облако с глазами, Максим и Лина махали им вслед.
— Хорошее путешествие!
– Будьте! Ждем!
Оля радостно подпрыгивала в седле. Ловила снежинки, любозна крутила головой, а Северин рассказывал обо всем, на что она махала перчатками, постоянно проверял, не замерзла ли дочь и старался не вспоминать о дне своей смерти. Это путешествие принадлежало жизни.
Ты не должен умирать, Северин.
Они ехали по широким дорогам сквозь побеленные поля и деревни, от одного прибежища к другому. С появлением закутанной, краснощекой Оли улыбки хозяев цвели, а устремленные на Чернововка взгляды теплились.
- Крошечная путешественница!
— Какая замечательная девочка!
— Такая милая хорошенькая!
Повсюду еда была вкусной и горячей, а комнаты чистыми и уютными. Некоторые в придачу делали скидку.
— Лина научила тебя какому-то волшебству, не правда ли?
Оля забавно улыбалась всем зубам, успевшим в нее прорезаться.
И ты оставишь ее сиротой?
Перед путешествием Северин вознамерился отвезти дочь к маминому дубу, но передумал: посещение места, где Оля свидетельствовала трагедию, только огорчит ее. Она не найдет утешение, которое почувствовал он. К тому же это будет крюк, а им нужно добраться до столицы, решить дело и вернуться к Лине перед зимним солнцестоянием без чая сквозь заметенные дороги и морозный воздух.
Она до сих пор безмолвствует после потери матери. Представь, что с ней произойдет после самоубийства отца.
Великан-Киев приходил в себя от войны. Снег укрыл свежие шрамы рыхлым одеялом, припылил незаживающие раны белой габой. Веселые стайки детишек носились среди озабоченных взрослых, играли в снежки, катались на санках, чуть не сбивая прохожих с ног, и те орали, что святой Николай приходит только к послушным малышам, а невежливым разбойникам дарит разве что резку. Оля с восторгом смотрела по сторонам: столько людей! Столько домов! Как шумно, просторно, ярко, многолюдно!
А ты хочешь это все бросить.
На тихой улице остановились в небольшой гостинице, где не орают пьяных песен и не сдают комнаты почасово. Пожилые супруги обрадовались появлению маленькой гости и на два голоса пообещали здорово кормить ее, потому что что-то худенькая.
Они готовы похитить твоего ребенка, чтобы было о ком заботиться.
В свежем выпуске газеты за завтраком Северин наткнулся на объявления со знакомым именем.
— А что, Оля, зайдем к старому товарищу? Должно быть где-то рядом.
Девочка охотно кивнула.
По адресу нашелся новый доходный дом. Чернововк сверился с объявлением и нашел нужную дверь на втором этаже. Открыли после третьего стука.
— Мамочка родная! Северин, ты ли это?
- Здорово был! Это увидел твое объявление, — махнул газетой.
Буханевич чуть не подпрыгнул от радости.
– Заходи, – он заметил девочку, которая робко смотрела из-за родительской ноги. – Ой! А кто здесь?
– Моя дочь, Оля.
– Привет, Оля, – хозяин наклонился и осторожно пожал маленькую руку. – Я – господин Владимир. Рад знакомству!
Писатель жил в небольшом, захламленном доме, куда едва пробивался дневной свет. Он суетливо сгреб со стола кучу книг и бумажек, зажег свечу, подбросил к грубой дров — и Северину вспомнилось, как пылала корчма, а разъяренная толпа жаждала крови...
Дрова уютно потрескивали. Оля некоторое время слушала тихое бормотание пламени, а затем села играть с предусмотрительно принесенными игрушками. На столе появились очерствевший хлеб, начатая бутылка вина, банка яблочного варенья и небольшая головка сыра.
- Угощайся! Знаю, что скудно, но большего разрешить не могу - почти все растратил, - Буханевич жестом пригласил к столу. - Боже, какая встреча!
Чернововк присел было на стул.
– Нет-нет! Бери мой, этот шатается.
Стулья поменялись владельцами.
— Вижу в газете знакомое имя, думаю: неужели тот же Владимир Буханевич?
- Тот же! Редактор газеты – мой знакомый, согласился дать объявление за бесценок, – Владимир разлил вино по двум кофейным чашечкам. — Ты сильно изменился, Северин.
– Ты тоже.
Куда девался тот расдобревший корчмарь? Его убил нож в спину, и с тех пор под старым именем жил исхудалый, небритый человек с твердым взглядом и дергаными движениями. Я имею не лучший вид, подумал Чернововк.
Нашел с кем сравнивать.
— Помню того юного джуру, который приехал в мой трактир вместе с Захаром...
– Захара убили.
– Да, – улыбка Буханевича погасла. Он указал на кипы бумаги, укрывавшие пол вокруг стола и под ним.
— После всепрощения Серого Ордена я собираю все доступные сведения... Мало кто выжил.
Ты приложился к этим смертям своей книгой, падальник!
Вино было дешевое, очень терпкое, но Владимир щедро разводил его водой.
– Я хочу восстановить хорошее имя характерников. Исправить ошибку, которую не желал, но причинил... Твое появление — дар небес, Северин. Доверишь ли мне свою историю?
После всего, что он натворил?
Буханевич достал нетронутый лист, маленьким лезвием наточил одно из множества валявшихся вокруг пер, открыл полный каламар. Чернила были густые — в отличие от вина, их водой не разбавляли.
— Писать придется много, Владимир.
— У меня множество свободного времени.
Обмани меня раз – позор тебе.
Северин рассказывал до самого вечера, и Оля так устала, что уснула прямо у него на руках. Утром вернулись. Буханевич прикупил яства, а отдельно для Оли принес конфет, а вдобавок выдал окутанную бумажкой угольку — рисовать.
Обмани меня дважды – позор мне.
Чернововк рассказывал все с самого детства. Как Рахман, изливал историю своей жизни. Владимир был идеальным слушателем: не перебивал, не осуждал, не сомневался, и задавал уместные вопросы, когда характерник застрял или противоречил сам себе. Лишь раз писатель позволил себе выразить эмоции, когда услышал о казни Отто.
– Так ему и надо! Па... — воскликнул Буханевич, бросил быстрый взгляд на Олю, которая дорисовывала газетному портрету гетмана бороду с усами, и продолжил вполголоса: — Паскудник пытал меня в казематах. Спас только случайный визит Кривденко.
— Мир чертовски тесен.
Твою историю перекрутят. Писатели всегда все извращают.
Воспоминания превращались в аккуратные черные строки, перетекали со страницы на страницу, укладывались в нумерованные кипы. Каждые полчаса Владимир делал паузу, разминал забрызганную чернилами руку, а характерник глотал воду, чтобы успокоить пересушенную глотку.
Посматривал на горы исписанной бумаги. Вот его жизнь...
Нет. Твоя жизнь в собственных руках!
— У меня есть просьба, Владимир. Если с книгой не повезет, прибереги эти записи для нее, — Северин указал на дочь.
Он предаст тебя, Северин, разве ты этого не понимаешь?
Оля помахала чумазой ладонью. Эти дни она вела себя удивительно послушно, подходила только для помощи с горшком или когда окончательно томилась. Тогда Чернововк брал дочь на колени, садился на пол и продолжал рассказ, в то же время разыгрывая зверьками целые пантомимы.
— Я хочу, чтобы она узнала мою историю.
- Обещаю, - Буханевич перекрестился. — Но книга выйдет, друг мой, я уже подсчитал: продам домик, где прятались сироманцы, и напечатаю все за свой счет. Будет настоящая книга! Без всякого слова лжи! Память Серого Ордена требует правды...
Он предаст тебя.
— Что будет дальше, Северин?
- Развеянное проклятие характерников.
Даже этот дурак считает тебя безумным.
— Ценой самопожертвования... Ты очень мужественный человек, Северин.
- Нет, Владимир. Мужественный человек решился бы жить. А я боюсь! Боюсь сойти с ума, как Савка. Остаться песиголовцем, как Филипп. Поэтому малодушно убегаю в приоткрытую щель.
- Этот голос... Он говорит тебе прямо сейчас?
– Он не умолкает никогда.
Потому что ты не хочешь умирать.
— Обычно летописи пишут отстраненно как исторические хроники. Но, Северин, я напишу другой. Летопись об отважных людях, добровольно пролитую кровь, проклятие и достоинство его нести... Летопись сероманской судьбы, честная и пронзительная, — Владимир сжал кулак. – И на этот раз никто его у меня не отнимет. Никто!
— Пусть так и будет.
Признай, наконец, прав, Северин.
На следующий день они двинулись к Владимирской горке, где среди богатых поместий истуканов дом, похожий на сказочный дворец: декоративные башенки, арочные окна, розовые стены, украшенные множеством праздничных гирлянд, цветных флажков и венков из еловых веток. На просторном дворе замерло несколько механических повозок и экипажей, покрытых дерюгой.
Тяжелую резную дверь приоткрыл лично хозяин: блаватый костюм, массивные золотые перстни, розовые щеки и жизнерадостная улыбка.
– Очам своим не верю! — большое брюхо закачалось, и жилетка, едва сходившаяся, напряженно затрещала. — Пан Чернововка!
— Рад, что вас застал дома, пан Клименко.
Он тебя опасается.
Глава млечного цеха Украинского гетманата сжал гостя в объятиях, достойных Малыша.
– Прошу, прошу, не стойте на пороге! А кто эта снежная принцесса?
– Моя дочь. Оля, поздоровайся с господином Тимишем.
Девочка скромно кивнула, чем привела господина Тимиша в невероятный восторг.
– Она очень на вас похожа! Так хорошо!
На поток восторженных возгласов в гостиную прибыла дородная, румяная, улыбающаяся женщина, чей возраст потерялся на рубеже сорока лет.
— Моя дорогая жена Анечка! А это – мой давний знакомый, Северин Чернововк!
Характерник почтенно поклонился. На взгляд Клименко отлично подходили друг другу.
— Миленько, помнишь, как меня спасли в Уманском паланку?
- Господи, Тимофей, ты это на каждом застолье вспоминаешь, - Анна поздравила Северина сияющей улыбкой. — Значит, вы были тем же спасителем. Рада знакомству!
Удивительно, как некоторые люди годами способны благодарить, подумал Чернововк. Сам он уже мало помнил это небольшое происшествие.
Вслед за Анной в комнату прибежала пара разгоряченных девушек Оли — крепкие и круглощекие сестры.
– Мои внучки. Текла и Теодора! – чумак лучился счастьем.
А ты своих внучек не увидишь.
Девушки одновременно сделали книксены. К большому удивлению Северина, Оля ответила тем самым. Вот оно, воспитание Яровой!
— Может, Оля хочет поиграть вместе? - предложила Анна.
Дочь живо закивала. Северин забрал ее верхнюю одежду, шепотом сообщил Анне, что Оля временно не разговаривает, женщина с пониманием кивнула и повела девушек к детской.
— Какой чудесный день! — чумак зазвонил в колокольчик для прислуги. — Я когда проснулся, сразу почувствовал: сегодня случится что-то необычайное! Чуйка меня никогда не подводит.
Тимош издал приказы слуге, после чего пригласил характерника в большой зал. Все стены, тумбы, столики и полки украшали дагеротипы семьи Клименко — разный склад, разные годы, разные рамки, разные размеры. Никакой свободной поверхности! Черновкову вспомнилось фото, которое сделала ватага свежеиспеченных сироманцев в ателье дагеротипов на улице неподалеку...
Ты мог бы жить не хуже этих толстосумов, но вместо этого выбираешь смерть.
Посадились в мягкие кожаные кресла. Когда в последний раз он сидел с таким комфортом?
- Ваш учитель...
– Захар погиб в первые дни после начала охоты.
- Какая потеря! Весь Серый Орден – огромная потеря, – чумак сокрушенно покачал головой. — Сгребли жары чужими руками! А теперь, видите ли, кровь Темуджина смыла вымышленные преступления. Яровой нас за болванов считает!
— К слову: Темуджина мы убили без помощи Иакова.
— Вы участвовали в покушении? — уставился Тимофей.
– Было такое, – признался Северин.
Чумак сорвался со своего кресла и долго тряс руку характерника.
Почему этот хряк должен жить до старости, а ты — нет?
Принесли немалую бутылку бренди с тарелками бутербродов с разнообразными начинками и заморскими засахаренными фруктами. Куда там угощения Буханевича!
— Недавно писали, что останки борзых, Отто Шварца и нескольких божьих воинов нашли казненными прямо в поле...
– Могу указать место на карте, где их нашли.
Тимош разлил по стаканам темно-золотистый напиток.
— Вы опасный человек, господин Чернововку. И это прекрасно! Тот засранец Отто когда-то осмелился бросить меня в казематы! Меня, Тимиша Клименко! Истинный сумасшедший...
— Пусть вечно горит в аду.
За это и выпили. Бренди был крепок, богат букетом, и, несомненно, дорог.
- Обожаю вина, - заявил Тимош. – А бренди – ничто иное, как «выжженное вино». Идеальный напиток для прохладных вечеров. Вкусно?
- Необычно, - Северин закинул в рот дольку чего-то засахаренно-желтого. – Я – бедный невежда и редко употребляю такие напитки.
– Это «гранд резерва» из Андалузии. Изготовляется очень интересным методом, называемым криадера и солера: дубовые бочки заливают дистиллятом и выставляют пирамидой, где самый низкий ярус занимают самые старые жидкости. Когда напиток разливают по бутылкам, то берут понемногу с каждого яруса, но ни одну бочку не опустошают полностью, а только доливают недостаток из верхнего ряда... Таким образом молодые спирты придают бренду силу, а старые дарят опыт. Подарю вам бутылку!
— Большое спасибо. Это действительно интересно.
Ты действительно хочешь втолкнуть эту бутылку ему в глотку.
— Значит, чем могу помочь? - перешел к делу Тимош. — Ищете убежище? Нужен долг? Или заработок? Для вас – что угодно!
— Помните наш разговор на цеппелине?
- Частично. Мне стало плохо после рыбы... А вы быстро сошли с борта.
Северинов кошелек звякнул о мраморную столешницу.
— Здесь все, что принадлежало моей жене и мне. Я не понимаю в банковском деле или вложении денег, поэтому прошу вас...
— Конечно, друг мой, конечно! Инвестиции, — Тимош энергично потер руки. – Очень мудро и рассудительно. Охотно! Подпишем бумаги, все будет официально. С вас я возьму символический процент — всего пять процентов.
— Спасибо, пан Клименко.
Он на тебе наживается.
— Должен предупредить, что момент сейчас очень удачный, однако, учитывая ситуацию в стране, прибыль стоит ожидать не раньше, чем...
- Неважно, - перебил Чернововк. - Это для дочери. Чтобы имела средства для хорошего университета или собственного дела.
Чумак задумчиво почесал переносицу.
— Простите, что лезу в чужое дело, но поскольку вы теперь не только мой друг, но и клиент, должен спросить: на какие деньги вы с женой планируете жить, пока Оля будет расти? Ведь ваш заработок исчез вместе с Орденом, следовательно...
Ему нельзя доверять.
– Мою жену убили борзые. Оля до сих пор не говорит, потому что свидетельствовала это нападение. А мне, — Северин проглотил еще бренди. – Мне осталось недолго. Поэтому за деньги я не переживаю.
Клименко ошеломленно молчал. Выпил свой стакан до дна.
— Именно поэтому я хочу обеспечить дочери хоть какое-то наследство.
– Я снижу долю своей прибыли до одного процента, – сказал чумак тихо. — А также добавлю пункт, по которому обязуюсь выплатить десятикратный эквивалент этой суммы в случае неудачных инвестиций. Если захотите, помогу вашей дочери с выбором учебного заведения или советами по ее делу, когда она будет касаться моих компетенций.
— Это очень щедро, пан Клименко.
Он просто отнимет твои деньги. Оля останется ни с чем.
— Вы запомнили мое предложение и обратились ко мне! Это свидетельствует о моей репутации, — Тимофей покрутил в руках пустой стакан. — Когда обращается человек, готовящийся к смерти, в то самое время, когда его ребенок играет с твоими внучками... Это очень досадно.
Чумак вытер потное лицо большой салфеткой. Кликнул слугу колокольчиком, приказал подготовить бумаги.
— А почему вы уверены в собственной гибели?
— Не могу ответить, пан Клименко. Дело касается Потустороннего мира.
– О! — Тимофей взбодрился. – Я надеюсь, что ваше дело не завершится смертью! Мне кровь из носа как человек с опытом. Помните наш разговор в цеппелине? Затея по поводу странствий сквозь ту сторону... Пришлось отложить из-за войны, однако я до сих пор не отрекся от нее!
Он думает только о золоте.
— Спасибо, пан Клименко, — Северин спрятал грустную улыбку за новым глотком. – Если выживу – обязательно прыщу.
Принесли документы. Тимош натянул на переносицу очки, внимательно изучил, заставил Чернововка перечитать, после чего каждую страницу подписали. Тщательно перечисленные деньги сменили владельца, характерник забрал свой экземпляр бумаг — и потому серьезная часть разговора завершилась.
Тебя сшили в дураках. Снова.
Далее говорили о войне, политике и деньгах, как все мужчины за бокалом крепкого. Улыбались, когда до них доносился детский хохот. Пришла Анна с сообщением, что девушки устраивают прекрасно, поэтому она настояла, чтобы гости остались на ужин, а потом убедила остаться на ночлег, потому что девушкам вместе очень весело...
На следующее утро Оля уныло прощалась с новыми подругами. Ей не хватает детской компании, понял Северин — так же, как не хватало ему в Соломии... Надо пересказать Лине.
– Всегда рады вам, – Анна поцеловала девочку на прощание. – Приезжает к нам чаще!
— Пусть все выйдет, Северин, — Тимофей передал ящик с бутылкой бренди и крепко пожал ему руку. — Надеюсь, что мы вскоре встретимся.
— Я бы совсем не против, Тимофей.
А видел, как ласо его жена смотрела на тебя?
Время осыпалось снегом в незримой клепсидре.
Рождественская ярмарка. Мелодии Екатеринки. Каток на площади. Сладости, карусели, прогулки... Северин пытался напиться впечатлениями, словно жаждущий последними глотками воды.
Оля смеется. Оля держит его за руку. Оля показывает на Днепр, сверкающий первым льдом. Утро, день, ночь, утро...
Гостеприимные хозяева прощаются. Снег сеется над городом, исчезает в окрестностях. Дыхание вырывается паром. Дорога к Лине проходит, как во сне. Максим поехал сбрасывать лунное иго...
Не убегай от дочери. Не оставляй ее.
- Завтра на рассвете.
– Ты говорил об этом множество раз.
– Спасибо. Ты сделала гораздо больше, чем...
— После дела с Гаадом уйдешь год моим прислужником.
— Лена, если я не вернусь...
— Не смей так говорить.
Ведьма будет издеваться над ней.
— Ядвига Яровая охотно примет Олю на воспитание.
– Твоя избранница ненавидела ее! Почему ты думаешь, что я хочу испечь Оли?
Отомстит за твою измену.
– Я появился ниоткуда. Принес слишком много хлопот на твои плечи.
– Мне решать, что делать с собственными плечами. Что за погребальные разговоры? Вернешься оттуда жив-здоров и заберешь дочь.
Играется на ней.
Оля крепко спала. Северин вспомнил ранки, когда она с радостным визгом прибегала к постели, карабкалась между ними, и с довольной улыбкой держалась одной ладошкой Катриного плеча, а другой — его...
Кем она вырастет? Какой будет с виду? Какие неприятности испытывает?
От которых никто не защитит.
Какие радости ждут ее? Где поселится? Что получит?
Останься и засвидетельствуешь все!
Наверное, Катя сидела над тобой бессонными ночами. Так же размышляла над этими вопросами. Как каждая мама и каждый папа всматривается в лицо своего спящего ребенка и пытается прочитать в этом личике будущее...
Ее изуродуют и убьют! А ты не поможешь.
– Ты не запомнишь эти слова, – прошептал Северин.
— Не запомнишь нашего путешествия... Мое лицо, мой голос... Но это не страшно, ведь я люблю тебя. Твоя мама любит тебя. Лина, Максим, Ярема — хорошие люди, и мне повезло, что они будут заботиться о тебе. Это должны были сделать мы, твои родители, но... Но иногда жизнь складывается не так, как нам хотелось. Я должен сделать что-то важное... Надеюсь, ты поймешь мой поступок, когда повзрослеешь.
Посмотри на нее! Неужели ты готов бросить ее?
Он обнял Олю. Впитал ее тепло в последний раз.
— Будь счастлива, доченька.
Она почувствовала его объятия сквозь сон и улыбнулась. Он едва сдержал рыдания.
Остановись, Северин.
Положил завещание и бумаги Клименко на стол, придавил бутылкой бренди и вышел в сумерки.
Остановись!
На этот раз они встали на границы поля и деревьев. На грани ночи и утра. На грани миров.
— Я послала твое письмо Яреме.
– Спасибо, Лина.
Ведьма угрюмо наблюдала за его приготовлениями.
Она до сих пор любит тебя.
— Почему не разводишь костер?
Его телу больше не понадобится питательное тепло.
– Только время тратить. Скорее начну – скорее завершу.
Характерник разделся по пояс, проверил малахит в кармане, глотнул холодное зелье. За горизонтом просыпалось ленивое зимнее солнце.
— Почему ты, Северин? Я уже спрашивала десять лет назад, и спрашиваю снова.
Остановись.
Снег окрасило красным рассветом. Какой прекрасный мир, подумал Черновок. Ощутить его вполне можно только на грани жизни и смерти.
— «Такая наша тропа», не правда ли? – продолжила ведьма раздраженно. — Вы, сироманцы, прячетесь за этими словами при любом случае! Как будто никакого выбора не существует, и только фатум управляет вашими судьбами...
Характерник не слушал ее. Шепотал слова, которые когда-то изменили его жизнь, а теперь вели к его завершению.
Остановись, Северин.
– «Такая наша тропа»! Ненавижу эту поговорку! – вскричала Лина.
Он кончил заклятие и приблизился к ней. Внимательно изучил обескураженное лицо. Сказал:
– Я тоже.
Искренне улыбнулся подруге детства, ставшей его первой любовью. Посмотрел на ведьму, которая стала ему домом.
Теплый огонек в окне. Там спит его дочь, которую он никогда больше не увидит.
Не смей бросать ее на произвол судьбы!
– Спасибо за все.
Он поцеловал Лину в лоб.
Нет! Нет! Нет! Нет! Нет!
— Будь счастлива вместе с Максимом.
Не успела ведьма понять его слов, как лезвие пронзило Севериново сердце.
***
Голос Зверя исчез вместе с морозными иглами. Снег таял между пальцами ног, вставших на теплую землю, твердую, как камни. Неужели Гаад надеется, будто из этого бесплодного праха может восстать что-нибудь живое?
Северин огляделся. То самое место, где он оказался в прошлый раз... Однако сейчас что-то отличалось — будто пустота что-то скрывала. Он интуитивно смахнул каплю крови с раны на груди, мазнул по векам, прошептал формулу и вместо очертаний родного мира...
Грандиозная композиция, начинавшаяся на земле совершенным хитросплетением множества геометрических форм и неизвестных знаков, росла причудливыми символами, мерцающими всеми оттенками красного, переплетались множеством необъятных ярусов вплоть до неба — словно дикий виноград, карабкающийся вверх стенами. Светящаяся диковинка охватывала полные тьмы обрыва, пересекала скалы, ее границы достигали так далеко, что нельзя разглядеть — будто Северин попал в центр гигантской клетки, полной странных птиц и летучих насекомых, нарисованных волшебной кистью. Завороженный, он протянул руку, и пальцы прошли сквозь текучую фигуру, напоминавшую восьмерку.
Чернововк огляделся. За ним, на локоть от земли, витала длинная фигура, лишенная одежды: молочно-белая кожа без родинки, пощечинки или волоска; мышцы едва очерчены; уши, нос, рот, половые органы, ногти отсутствуют; только глаза, на пустом лице кажущиеся огромными, слепят багровым... Огромная, жуткая скульптура, оставленная посреди работы.
— Вот какой ты с виду.
– Ты не способен увидеть моей истинной формы, человек.
- Жаль.
Северин вынул из кармана малахит и бросил Гааду. Тот не шелохнулся: камень остановил полет, не спеша приплыл под багровые глаза, замер. На мгновение характернику показалось, будто не камень вовсе, а живое переплетение мириад тоненьких нитей, которые пульсируют, разворачиваются и трепещут.
– Заплатили сердцем за сердце?
— Может, это дело? Каждая минута промедления подтачивает силу моей решимости.
Гаад тихонько засмеялся, но при этом не шелохнулся, не потревожил ни одну мышцу, не собрал кожу ни в одну морщинку. Но все равно Северин слышал его смех.
– Не спеши умереть.
Гаад уже был перед ним, и не успел Чернововк отшатнуться, как тонкий длинный палец, по меньшей мере, из шести фаланг коснулся его между глаз.
— Позволь кое-что показать.
Прикосновение походило на ледяной укол. Откуда-то взорвалось бревно карт с волчьими черепами, рассыпалось, завертелось, зашелестело, сложилось вместе в призрачную картину. Капля его крови сорвалась с груди, коснулась полотна и ожила: летала, чертила, рисовала красным по белому, и Северин, не в силах оторвать взгляд от ее стремительных движений, вдруг почувствовал, будто проваливается внутрь картины.
– Ты видишь не так, как было на самом деле, – раздался голос. — Ты видишь, чтобы понять, что произошло.
От красоты внутри все замирает: так прекрасен и прекрасен этот мир. В лазурном небе медленно танцуют светила: большое золотое и маленькое белое. Медленно кружат небосводом, дарят тепло, благодарное зело ловит щедрые поцелуи, изобилует, цветет, и легит разносит пышное благоухание вокруг. Воздух чистый и вкусный, способный поить. Ты дышишь полной грудью.
Кряжи гор. Полотна лесов. Плесо озера — большого, как океан. С высокой ложи в сердце старого города ты видишь все.
Впрочем, сегодня мало кто наслаждается погодой или радуется пейзажам. Взгляды всюду устремлены сюда, в большой каменный круг: наступил тот же день. Не каждому поколению везет свидетельствовать о смене эпох! Ты единственный знаешь, что на этот раз все будет по-другому, и не можешь дождаться начала.
Между лестниц журчат прозрачные ручейки. Башни, мостики, скульптуры, другие тонкие извилистые постройки, для которых нет человеческих слов, переполнены наблюдателями. До сих пор ты и представить не мог, как вас действительно много — и теперь пытаешься понять, каким образом Владычица смогла справляться со всеми.
От толп не разглядеть мерцающих перьев крыш, упругие мостики гнутся под тяжестью, хрустальные столбы посреди озера переполнены, даже все верхушки деревьев заняты. Высокие, хрупкие фигуры в пышных одеждах от головы до пяток, под которыми не разглядеть конечностей, ждут. их движения стремительны и грациозны — как скольжение по незримым нитям. Ветер забавляется длинными шарфами, пестреющими разнообразными узорами. Под разнообразными уборами, от островерхих колпаков до раздутых сфер, текут бахромы, прячущие лица под кружевами или нитями. Только глаза горят сквозь дымки яркими фонариками — красные, голубые, зеленые, сиреневые, оранжевые... Твой взгляд пылает багрянцем.
Какое многочисленное племя, думается тебе. Все красочные, разные, и в то же время похожие, единые. В торжественной невозмутимой тишине все взгляды устремлены к каменному кругу, где вот-вот состоится священнодействие. Из-за горизонта стоят другие: все смотрят в сторону древнего города. Тебе принадлежит самое почетное место.
Наконец, движение — приближаются сестры. Их появление вызывает общий подъем: ритуал вскоре начнется. Но сестры не направляются в свои места, а влетают в вашу ложу. Белые одежды трепещут, контрастируют с небольшим черным клинком, замершим между сестрами в прозрачном саркофаге. Хранительницы оглядываются голубыми взглядами, обретают Первого.
Мы чувствуем тревожность, поют сестры вместе, тревожность.
Как и все мы, отвечает Первый, не скрывая веселья, мы.
Или Коло приготовило все по достоинству, продолжают сестры, по достоинству.
Как и всегда, отвечает Первый, веселье меняет раздражение, всегда.
Не вносились какие-либо изменения, не унимаются сестры, изменения.
Ты видишь, что Первый свирепствует. Он ненавидит, когда его авторитет подвергают сомнениям. Тем более в столь важный день! Тебе хочется вмешаться, но это будет некстати. Ты тоже из Кола: не первый, не последний. Остальные ложи молчит — Хранительницы имеют право спрашивать кого угодно и о чем угодно. Даже саму Владычицу.
Допрос продолжается. Первый защищается. Упорно убеждает сестер в том, что все хорошо. Что они зря переживают. Что он все проверил лично. Ты не издаешь себя ни одним звуком, ни одним движением, потому что Хранительницы способны замечать такие мелочи.
Извини за наши сомнения, поют наконец-то сестры, сомнения.
Я все понимаю, отвечает Первый с облегчением, понимаю.
Несмотря на наши предчувствия, мы начнем, завершают сестры, начнем.
Предчувствия не обманывают сестер. Тщеславный Первый, ослепленный самоуверенностью, проверил все вчера, но не сегодня. Ты знаешь наверняка, потому что после этого сменил несколько важных линий узора. Ты сделал все осторожно: никто не заметил. Если вдруг смену разоблачат, тебя не заподозрят — чужой участок.
На площадь в текучих золотых одеждах выходит она: совершенная, непревзойденная, обожаемая. Плывающее к месту сквозь линии контура легко и молниеносно, одеяния взлетают, как крылья. В ее присутствии твой голос дрожит. Ты не в силах оторвать от нее взгляда.
Обладательница! Если бы ты мог, принес бы себя в жертву вместо нее. О, Володарка...
Хранительницы взлетают судьбы, занимают подобающие места, замирают, подобно другим. Саркофаг с черным клинком ждет вместе с ними. О него можно порезаться, если задолго пялиться. Всеми фибрами ты ненавидишь этот клинок.
Первый возбужденно дергается – допрос сестер вывел его из себя. Как такому оболтусу посчастливилось стать Первым в Коле? Ты считал себя мудрым, но не получил его места. Несмотря на множество знаний, ты поздно понял, что интриги и личные договоренности весят больше разума и выдающихся достижений. Ты презираешь Первого, но хорошо это скрываешь, и он уважает тебя. Если бы на его месте был кто-то умнее, то ничего бы не получилось. Ты радуешься, что все сложилось именно так.
Расчеты безупречны, проверены множество раз. Ты проводил их далеко от чужих глаз, в надлежащем тайнике, чтобы никто случайно не разоблачил замысел. Во всех возможных опытах и попытках все кончается должным образом. Равновесие сохраняется. Успех! Ты бросаешь вызов основополагающим законам вселенной, как и положено истинному мудрецу.
Обладательница замирает посреди круга. Все готово. Все взгляды устремлены на нее, даже светила замедляют путешествие по небу, а ветер начинает звучать мелодией, о которой знают из преданий прошлого. Во всем мире только Владычица слышала эту песню — множество лет назад, на рассвете эры. Мелодия пробуждает в твоем есте что-то странное: словно поднимается забота, о которой ты даже не подозревал... Покоренный властям древнего инстинкта, ты начинаешь петь вместе со всеми.
Песня несется изнутри. Никто не задумывается, не останавливается — это так же естественно, как дышать. Поет Круг, поют присутствующие, поют по горизонту, поет земля и подземелье, поют леса и горы, поет вода и небо. Никто не учил этой песне, она рождается сама, совершенная и прекрасная, из самых глубин мироздания, ее звуки очищают, поят силой, сплетаются, несется отовсюду сюда, в древний город, где в каменном кругу ждет Владычица. Ты сдерживаешь восторг.
Как завещали древние, пение заполняет узор сияющими линиями силы. Круг наблюдает: долгими месяцами вы готовились к этому мгновению, пошагово делали все по трактатам, тщательно устраняли малейшие недостатки — узор должен быть безупречным. Твой взгляд прикован к одинокой фигуре, закинувшей скрытое дымкой лицо к золотой сестре в небе.
Плоская глыба, где стоит Владычица, начинает движение. С тихим жужжанием, вплетающим свою басовитую нотку в общую песню, круг медленно плывет вверх. Все взгляды следят за подъемом, пение громче; не поют только Хранительницы. Ты знаешь, что они должны поступить позже.
Одежда Первого мерцает и переливается всеми возможными оттенками: она уже забыла об оскорбительной беседе. Контур наполнен силой, сияющей безупречным узором до самого круга. Прекрасное зрелище... Тебе робко, когда загораются измененные тобой участки — но ничего плохого не случается. Все, как и должно быть согласно твоим расчетам! Ты поешь, и в груди теплится счастье.
Каменный круг сует к небесам, с него осыпаются комья земли. Золотая фигура удаляется, но сквозь серую дымку твои багровые глаза способны видеть так же хорошо, будто Владычица стоит в десяти шагах. Она – олицетворение величия и покоя. От всплеска чувств твое нутро жжет огнем. Ты не выбирал ум: от первого взгляда тело решило за тебя.
Как можно разрешить гибель воплощенного идеала? Как можно отстраненно смотреть на это? Обладательница ждет: она споет последней. Ты ждешь вместе с ней.
Она сделает то, что сделала ее предшественница, как и все остальные Владычицы к ней — начнет новую эру, чтобы погибнуть вместе со старухой. Отдаст силу, вдохнет жизнь, освободит место для новой Владычицы, которая будет руководить следующими поколениями и будет оберегать до очередного излома эпох... Так было всегда: на этом стоит мир, его ритм и гармония. Но ты отказался наблюдать смерть своей богини. Ты поклялся, что помешаешь этому. Должен быть выход! После долгих лет одиноких бесшабашных поисков ты нашел его.
Слова, несущиеся изнутри, кончаются. Общее пение умолкает, остатки тают в воздухе, еще немного — и оно выжмет и угаснет. Ты надеешься, что так и случится...
Но в последний момент песню подхватывают Хранительницы. Они поют так громко, что поднимается ветерок, поют так мощно, что дрожат далекие хрустальные столбы на озере. В отличие от остального хора сестры готовились к этому мгновению всю жизнь — неудивительно, что они почувствовали изменения контура, хотя понятия не имеют, как он должен работать. Если бы Хранительницы настояли, ритуал мог задержаться, а Коло пошло бы проверять все под присмотром сестер. Такая пощечина Первому! Если бы ошибку разоблачили, то от Кола не осталось бы даже названия — сплошное пятно стыда... Но такого никогда не случалось, поэтому Хранительницы, несмотря на подозрения, доверились словам Первого, и единственная угроза твоему замыслу прошла. Их голоса, слаженные и совершенные, звучат грозным приговором, каждая строка подносит стеклянную тюрьму к фигуре в золотом. Ты ненавидишь сестер с голубыми глазами, сияющими из-под серебряных нитей, не меньше черного клинка, который они оберегают.
Песня сестринства продолжается, пока саркофаг не сравнивается с каменной платформой. Голоса Хранительниц истончаются до лезвий. Все затаивают дыхание, когда саркофагом растекаются трещины, и оно взрывается, проливается вниз стеклянной моросью. Ни одна крошка не касается земли, капли тают в полете, словно испаренные теплом двух светил. Ты смотришь на оголенный черный клинок и чувствуешь, будто он режет тебя изнутри.
Если все расчеты правильны...
Клинок невозмутимо застыл в воздухе, нацеленный острием в грудь Владычицы. Последние отзывы песни сестринства уносятся в небеса, а ответом им раздается один-единственный голос. Ты не можешь сдержать слез, когда слышишь его.
Выбранная дочь мира! Пожалуй, сами светила не могли бы петь лучше ее. Каждое слово ее чистого голоса пронизывает, обволакивает, вдохновляет. Ты, как всегда, готов слушать ее вечно.
Повелительница поет песню благодарности, песню долголетия, песню большой усталости. Поет о рассвете эпохи и ее расцвете, поет о выдающихся дочерях и сыновьях, трагедиях и триумфах, поет о том, что после долгих веков ее время, наконец, иссякло — и она радостно идет, уступая место, ведь такое течение жизни. Ее голос, золотой прекрасный голос, звенит в пронзительной тишине, доносится до самых заветных и отдаленных уголков мира, пробирает каждое живое творение до внутренностей, и все раскачиваются в такт этой песни. Ты не хочешь, чтобы она кончилась.
На самой высокой ноте клинок срывается вперед. Владычица не уклоняется — наоборот, открывается и делает шаг навстречу. Черное лезвие пробивает ее грудь. Ты слышишь, как рвется бесценная ткань.
Песня умолкает мучительным вдохом... Все замирают. Отвратительный черный клинок пронизывает маленькую золотую фигуру. Ты не можешь оторвать взгляд от жадного зрелища, смущающего тебя в кошмарах.
Живи, молишь мысленно, живи! Веками существовала ради других... Не умирай. Живи теперь для себя! Ты замер, словно натянутая струна, еще немного – и разорвешься.
Но Хранительницы подхватывают песню, вслед за ними поют все остальные. Раскачиваются, созерцают умирающую Владычицу, их песня полна скорби, мир плачет по воплощенной уходящей эпохе. Это все, что они могут: наблюдать и плакать, а вскоре спустя петь осанны новой эре, будто ничего не случилось. Ты глубоко презираешь их.
Так всегда было... Однако это не значит, что так будет. Мир должен меняться, иначе окончательно выродится. Ты умолкаешь, но никто не замечает твоего поступка. Все смотрят на Владычицу, которая до сих пор стоит. Неужели сработало? Ты не спешишь радоваться.
Вдруг черный клинок с беспомощным хрупанием осыпается пеплом. Обладательница не двигается, однако золотая дымка до сих пор дрожит под ее дыханием. Ты замечаешь смущение между сестрами.
Сработало! Ты это сделал! Ты ее спас. Новая эпоха началась, старая кончилась, а Владычица, прекрасная и недостижимая, до сих пор жива, и ты не проведешь остальную жизнь в трауре по ней...
Победа!
Вдруг из недр раздается стон, превращающийся в мерзкий скрежет. Оглушительная какофония растет, обрывает согласие песни, и все встревоженно умолкают. Ты видишь, как контур чернеет, высыхает, а земля начинает дрожать.
Невыносимый визг летит с небес. Ты успеваешь заметить, как белой поверхностью ползут черные зигзаги, а в следующее мгновение маленькое светило разрывается на клочья. Тебя ослепляет; когда зрение возвращается, ты видишь, что золотой сестре не хватает большого куска, а белые остатки уносятся вниз сияющими метеоритами с длинными пламенными хвостами. Ты завороженно наблюдаешь за смертельным ливнем.
Что творится, кричит Первый, творится.
Разгневанные взгляды сестер возвращаются к нему — и через мгновение они снова в ложе. Ты едва сдерживаешь панический хохот.
Намерения Хранителок остаются неизвестными: налетает шквал, такой внезапный и мощный, что все рушатся судьбы. Земля ходит ходуном. Ты встаешь одним из первых. Смотришь, как других несчастных смело, как листья, придавило поваленными сооружениями. Наблюдаешь, как другие сквозь тучи пыли бегут из города, разваливающегося прямо на глазах. Ты надеешься, что сейчас все кончится.
Но все только начинается. На виду рождаются смерчи, воронки крутятся от земли до небес. До тебя доносится звон хрустальных столбов, которые ломаются, как сухие стебли. Ты до сих пор не можешь поверить, что это происходит на самом деле.
Тихая лазурь исчезла. Небеса, пропаханные метеоритами, налились черными тучами. Краски вытекают из мира. Ты замечаешь, как между облаками сияют гигантские молнии.
Круг ошибся, кричит разгневанно одна из сестер, ошибся.
Как это может быть, взывает Первый, быть.
Круг орет во все голоса, и только ты сосредоточенно рассуждаешь.
Смена эпох должна была произойти, как всегда, только с одним новым условием: Владычица сохраняет жизнь. Разве это большое изменение? Ты пытаешься найти себе оправдание.
Вас оглушает гром. Забытая всеми каменная глыба летит вниз вместе с одинокой фигурой в золотом. Ты слышишь отчаянный крик Владычицы, от которого внутри тебя все ледянеет.
Первый из метеоритов бьется о поверхность, земля стучит и дрожит. Ты видишь, как прожженные линиями контура участки проваливаются, уносят за собой в глубины постройки и создания, которые до сих пор пытаются спастись напрасным бегством.
Падают новые метеориты. Маленькие убивают и возбуждают землю, а большие порождают разломы и волны – вот растет волна огня на востоке, вот возвышается волна воды на западе. Они несутся навстречу друг другу, и все живое между ними превращается в прах. Ты видишь, как смерть несется к тебе отовсюду.
Каменная глыба разлетелась вдребезги, но фигурка в золотом жива. От ее крика ты даже не подозревал, что Владычица может так кричать! - крает сердце. Ты торчком несешься на помощь, но земля убегает из-под ног. Мир покрывает тьмой.
Если бы ты погиб, все было бы легче.
Ты приходишь в сознание посреди румыща. Оглядываешься на развалинах, которые были древним городом, покрыт пылью, которая была костями только что пел. Над вами виднеется зеленоватая сфера, которую удерживают сестры и Коло совместными усилиями. Белые и красочные одежды припорошены серым. Голоса дрожат, тела надломлены. Ты присоединяешься к хору.
За сферой кипит первозданный хаос. Торнадо дерутся с молниями, вырывают с корнями все, что уцелело. Безумные волны несут за собой обломки гор, гасят пожары, которые вспыхивают снова из-за огненных фонтанов, вырывающихся отовсюду сквозь измученную землю. Скамья течет, проваливается в огромные обрывы, дымится и застывает. Кое-где в темноте мигают пузыри других спасательных сфер, но их так ничтожно мало... Небеса утонули в черных тучах, из-под них проглядывает одинокий светящийся красным огрызок. Ты не понимаешь, как это могло произойти.
Среди смертельного пира смерч испытывает вашу защиту – обломок башни стучит о сферу и рассыпается вдребезги. Сфера вздрагивает, но выдерживает. Среди камней, оставшихся после удара, ты видишь несколько обезображенных тел.
С ударом очередной молнии все становится ясным. Старая эпоха кончилась, и сила освободилась. Владычица не погибла, и сила ищет новое убежище. Ты, ослепленный любовью, фатально ошибся.
Как такому оболтусу удалось попасть в Колу?
Надломленная фигура в золотом встает. Ты, несмотря на смерть и развалину, наполняешься радостью. Владычица живет! Ты слышишь ее голос.
Почему, почему я до сих пор живу, квилит она, живу.
Почему, почему, я до сих пор дышу, рыдает она, дышу.
Почему, почему я свидетельствую ужас, кричит она, ужас.
Ее золото потускнело. Она медленно двигается к Первому. Тот отступает – раненый, но живой. Затем бросается на землю. Ты всегда мечтал увидеть его проигравшим, однако сейчас это зрелище не радует.
Ошибка, произошла ошибка, плачет Первая ошибка.
Ее золото чернеет. Ты чувствуешь волны ярости, растекающиеся вокруг нее.
По сфере бушуют лики смерти. Взрывы. Сурмы. Исчезли прекрасные цветущие пейзажи, исчез поющий воздух, исчезло все, что ты знал. Освобожденные первобытные стихии смели все достижения, всю историю твоего величественного народа, перетерли красочные одежды на серый пепел. Вместо смены эпох наступил конец — так просто и легко, от небольшой смены, которая не имела ничего плохого. Ты не можешь смириться с тем, что только произошло.
Голос Владычицы пылает ненавистью и яростью - никогда до сих пор ты не видел ее такой. Первый молча слушает приговор, а остальные отчаянно пытаются удержать сферу. Ты знаешь, что пройдет немного времени, пока вы обессилитесь, но необходимость в защите исчезнет: стихии уснут, а сожженный мир погрузится в вечную кататонию под знаком смерти.
Ты знаешь, что приговор Первого принадлежит тебе, но молчишь.
Все должно было случиться не так. Все было взвешено и просчитано! Все, чего ты хотел, — спасти жизнь любимой, которая даже не подозревала о твоих чувствах. Но вместо этого...
Ты уничтожил свой мир.
***
Карты рассыпались, охваченные багровым пламенем. Сгорели, не оставив после себя ни крошки пепла.
Где он? Кто он?
В ушах грохотала земля и завывал ураган. Перед глазами плыли огненные пятна зарева, разрывавшиеся вокруг. Мышцы напряглись в предвкушении выпавшей из руин гибели, отделенной тоненькой оболочкой, похожей на плавучее стекло.
Он пошатнулся. Почувствовал древний прах под ногами. Увидел озеро тьмы. Вспомнил: Потусторонний мир.
Глотнул воздух. Почувствовал струйки пота под мышками. Увидел культю большого пальца. Вспомнил: Северин Чернововк.
Вокруг трепетали тени бесчеловечных фигур, переливались чуть слышным отголоском загадочного мелодичного перепева. Казалось, будто он до сих пор там, в сердце апокалипсиса, вдыхает острый запах расколотых камней, созерцает стремительную гибель мира, не способен отвести глаз.
– Я не признался.
Теперь характерщик не боялся. Не благоговел. Не ненавидел... Даже сочувствовал Гааду.
Не страшна нечистая сила — а уставший жизнью колдун, продолжающий существовать ради исправления ошибки далекого прошлого.
— Я несу бремя ответственности.
Видения растаяли, катастрофа осталась в древности. Он стоял внутри причудливого сплетения волшебных знаков, а между ними в воздухе витал Гаад. Багровые глаза на пустом лице не выражали никакого чувства. Сердце лешего медленно крутилось у белой головы, словно зеленый жучок вокруг огромного яйца.
— Так что Гадра...
– Не знает, – отсек Гаад. — Ни о моей вине, ни о моей любви... Я не раз пытался, но так и не решился рассказать. Это больше моих сил.
Признался в слабости!
- Я был самоуверенным дураком, - продолжал тот. — Моя самая большая ошибка заключалась не в смене ритуала... Я ни разу не задумался, чего хочет Владычица. Только воображения: на протяжении веков наблюдать, как малыши взрослеют, допускают те же ошибки, что и их родители, влюбляются, создают новых взрослеющих малышей, допускают те же ошибки, что и их родители, и так по бесконечному кругу — четка имен, калейдоскоп лиц, поколение отливов и приливов одинокой скалой. Как не сошла с ума? Как сумела не потерять в этом коловороте чувство смысла?
Он покачал головой.
— Владычица... Она мечтала о мгновении, когда клинок завершит ее жизнь. Я должен убить ее, а не спасать! Но, как жадный ребенок, не хотел расставаться с любимой игрушкой. Сломал ее, лишь бы не отпустить...
Впервые Северин задумался о Гадре со стороны, о которой даже не подозревал.
– Я виноват перед погибшими. Перед беглецами. Перед всем миром, застывшим на краю. Но больше всего я виноват перед ней, — продолжал Гаад. — Хочу только исправить ошибку... Без надежды на прощение. Некоторые преступления невозможно простить.
Сердце лешего, ритмично пульсирующее черно-зеленым, остановило движение и пошатнулось перед его лицом.
– Да, в твоем убийстве виноват также я, – ответил Гаад на немое обвинение. – Люди пришли по моему приказу.
Северин посмотрел на малахит, вспомнил изумруд... И вдруг ему сверкнуло.
– Так вот кто завладел Симеоном!
– Несчастный Первый, – длинный палец едва коснулся малахита, и тот возобновил полет. — Перед изгнанием Владычица забрала у него даже имя. Отбросила рассудительность и сострадание, сменила безжалостность и жестокость... Все равно продолжала жить ради других.
Северин пытался разглядеть прошлое заново — с угла, откуда его никто не видел.
— Соединенные миры… Камень вечной жизни… Кровавое соглашение, — перечислил характерник. - Как все переплелось.
Слепая любовь привела к коллапсу Потустороннего мира и великому переселению. Изгнание Первого родило бессмертного Темуджина и его империю. Гаадовые поиски создали Пугача, Серый Орден и...
Его родители. Его жену. Его друзья. Все они снежинки в большой лавине, которая неслась через столетие, меняя судьбы государств и народов.
— Лишенная Владычицы сила в слепых поисках открыла ворота в новый мир, — сказал Гаад. — До этого никто не подозревал, что такое возможно.
— Вы не знали о других мирах?
— Разве что строили теории, к которым не относились уважительно. Это были просто фантазии, – длинный палец указал на черное небо. — Катаклизму хватило сил не только пробить червоточину и связать два измерения, но и подарить вашему миру многочисленные катаклизмы. По-моему, это привело к некоторому тождеству между ними... Но некоторые в Коле до сих пор считают, будто вы — порождение нашего мира, такое кривенькое зеркало. Мол, новая эпоха началась в новом месте...
Палец переплелся с другими, напоминая множеством фаланг зубастую пасть неизвестного чудовища.
- Но это чушь, - добавил Гаад. – Другой мир был чужестранным. Восторженным многочисленными стайками воинственных, сообразительных, коварных охотников, которые впитывались в шкуры убитых созданий и молились огню...
Багровый взгляд замер на характернике.
– Ты мог сказать «людей».
– Земля была необозрима. Места хватало всем. Беженцы обустраивали дома, пытались приспособиться и наладить новую жизнь в чужом мире. Большинство скрылось, но одинокие бесшабаши не боялись учить дикарей — за что потом расплатились жизнью... Во все времена человечество было неблагодарным.
Северин фыркнул.
- А теперь вспомни тех пришельцев, которые покоряли людей! К примеру, бывший владелец этого сердца...
Малахит, не останавливаясь, качнулся.
– Я не возвеличиваю своего народа: язычники есть повсюду, – согласился Гаад. — Некоторые воспользовались волшебством, чтобы превратиться в местного небожителя. Их было немного, а с течением времени только уменьшалось.
Другие миры. Грандиозные катастрофы. Пришельцы, которые поселились рядом с рассветом времен... Не слишком ли для мужчины, пришедшего избавиться от проклятия? Будто карабкался на гору, а попал на край света, где спало солнце и рождались радуги, и плоды тайной мудрости, которой он никогда не искал, падали ему в руки с дерева познания...
Северин рассмеялся.
— Тебя зовут хитроумным Гаспидом! А на самом деле ты неудачник. Настоящий бесов неудачник, он даже не подбирал слов. — Погубил собственный мир, дважды пробрал его спасение... А теперь надеешься исправить все за счет жизни какого-нибудь оборотня?
— Вот именно, — ответил Гаад спокойно, будто его образы не касались. — Без тебя замысел не воплотится.
Фигуры поблекли, вздрогнули от невидимой волны.
– Наконец признал, – оскалился Северин довольно. – Неужели сложно было?
Багровые глаза сверкнули.
— Я не хочу, чтобы мои усилия последних столетий были напрасны. Однако, если ты изменил свое решение, – продолжал Гаад, – я отправлю тебя домой. На этом разойдемся навсегда без мести и обид.
Представилось: они с Олей сидят у теплой трубы, рассматривают книгу сказок, дочь смеется, он...
Нет. Такого не будет.
Ведь в нем останется Зверь.
— Не соблазняй, дьявол! Я прибыл сюда уничтожить кровавый свиток, — отрубил Чернововк. – И я прошел слишком долгий путь, чтобы отступить.
— Тогда довольно болтовни.
Характерник сжал кулаки.
– Сделаем это!
Причудливые символы задрожали от силы его призыва.
– Сделаем.
Фигуры сдвинулись с места. Закрутились, выстроили сложный длиннющий узор... Распались. Снова начали кружить, сообщаться, пока не вывели новую причудливую картину... Распались. Зрелище завораживало: Северин с трудом оторвал глаза, чтобы проследить за Гаадом.
Тот медленно спустился вниз. Коснулся земли, опустился на колени. Нежно провел руками по земле, зачерпнул ладонями пригоршню пепла и высыпал себе лицо.
Символы взвились, как мальки в пруду, все быстрее вырисовывая новые узоры и так же молниеносно распадаясь на обломки.
Длинные пальцы погрузились в кожу, словно в молоко, беззвучно разорвали грудь. Выдернули из белых внутренностей что-то, покрытое красноватой слизью. От такого зрелища Чернововк стиснул зубы, но Гаад не издал ни звука. Двигался, будто не чувствовал боли.
Слизь обернулась багровой пыльцой и осыпалась. Подброшенный вверх свиток освобожденной птицой взметнулся к небесам. Гаад хлопнул в ладоши, и на стремительно раскручивающемся полотнище засияли бесчисленные кровавые подписи. Вокруг потянулись, зазвучали знакомые нити калиновых мостиков. Причудливые узоры, только что бурлявшие, сразу остановились, словно после долгих поисков обрели окончательную форму — длинную, непостижимую фигуру, объединившую все элементы потусторонней гармонией. Купол сияющих нитей с свитком покрывал ее беспорядочными росчерками.
Северин увидел, что из полых грудей Гаада к свитку тоже тянется — не нить, а настоящая кровавая линь.
- Готов?
Волчья тропа привела сюда. Сделала сообщником с хозяином кровавого соглашения. Круг заперся.
- Готов.
Палец удлинился, коснулся его между глаз, и свет мигнул.
Северин вдохнул.
Гаад исчез; из груди же сдержали две нити — одна была тонкая и знакомая, а другая походила на волнистую здоровенную пиявку, пытавшуюся взлететь в небо.
Других изменений не ощущалось.
— Это было удивительно легко.
Говори за себя.
Призрачные узоры выглядели иначе: теперь из них состояла знакомая картина — древний город с тонкими башнями и мостиками, которые превратились в забитые до отказа трибуны, собравшиеся вокруг каменного круга...
Человеческое тело отвратительно.
– Теперь оно твое.
Власть остается за тобой. Свобода воли, которую люди вроде бы ценят.
– Спасибо. Что теперь?
Оставшийся в одиночестве камень подплыл и упал прямо в руки.
Глотай сердце.
- Ты говорил, что...
Я говорил о насильственном толкании в глотку. Глотай.
- А разве тогда...
Ты собираешься рассказать мне о сущностях моего народа и их взаимодействиях?
Он взвесил на ладони зеленый камешек, померенный черными волнами. Эней заплатил за него жизнью...
Жри уже!
На вкус малахит напоминал сочные листья, которые оставили после себя кисловато-свежее послевкусие. Северин проглотил, зажмурился в предчувствии перемен...
И чего ты ждешь?
— Симеон после этого вел себя как бешеный.
Ибо Первый овладел им, а твое тело принадлежит тебе. Просто делишь его со мной.
— То есть леший...
Я выпил его силу. Она растворена в тебе, то есть у нас. И теперь ждет выхода.
— Следовательно, нужно ее выпустить.
Эта цепь сама по себе не разорвется.
Он коснулся кровавой нити. На этот раз его палец не прошел насквозь, а нащупал... Гигантскую жилу? Живой луч? Пуповина сделки пульсировала теплом, и от прикосновения в груди стало щекотно. Свиток встрепенулся и взлетел выше.
Время пришло.
Там, где раньше плавал малахит, Чернововк увидел знакомый нож. Удобная рукоятка, совершенный вес, отличный баланс. Лезвие чистое и блестящее, будто никогда не пробовало крови.
— Не думал, что погибну так... Не в бою. От своей руки.
В отличие от других ты увидишь, чего этим достиг. Разве не такого финала желает любой человек?
– Я желаю умереть без постороннего голоса в голове. Поэтому сделай милость и замолчи.
Гаад не ответил.
Северин остался в одиночестве с мыслями. Он должен был роскошь выбрать время смерти и не спеша вспомнить пройденный путь, пожалеть о невоплощенном, собрать вместе последние слова, которые подытожят пройденный путь — все, как положено...
Ничего не упоминалось. Ничего не собиралось.
О чем он размышлял, когда Ярослава Вдовиченко угрожала его убить, и он впервые осознал свою смертность? Забыл.
А когда они столкнулись с борзыми у имения Чарнецкого, и шансов на победу не было? Кажется, тогда он вообще не думал.
А когда Гадра... Нет. Все зря.
Северин стоял на пороге смерти, а вспоминались только те самые, заученные когда-то давно строчки.
... Тело мое готово... воля моя незыблема... сердце мое ждет...
Удивительный узор колебался красным маревом. Отовсюду смотрели тонкие удлиненные тени, наблюдавшие безмолвно сквозь время и посмертность. Неужели это от них Гаад убегал к уютным иллюзиям?
...Между войной и миром... подлостями и добродетелями... между адом и раем...
В крови плескалось зелье. Он перехватил нож удобнее. Одно движение, один удар.
Удар, уничтожающий проклятие. Ярема, Максим, все другие выжившие сироманцы вернутся к простой жизни. Разве велика цена?
...Не наклонившись... не оглядываясь... не опуская взгляда...
Заставил себя посмотреть на острое острие. Силой воли унял дрожь руки. Этой рукой он убил бессмертного Темуджина. Этой рукой он убьет Гаада.
Убьет себя.
Извини, Оля. Я провинился перед тобой. Хочу верить, что, несмотря ни на что, мы встретимся... Хотя бы в другом теле. Хотя бы в другом мире.
Пусть твоя тропа будет легче! И значительно, гораздо длиннее.
А моя подошла к концу.
– Я иду.
Северин выдохнул.
Показалось, что не серебряный нож, а черный клинок пронзает его сердце.
Боли не было.
О чем ты сожалеешь, человек?
— О том, что не увижу взросление дочери.
Ее ждет долгая и непростая жизнь. Но она не забудет ни тебя, ни жену.
– Откуда тебе знать?
Поглощенная сила предвещает.
– Почему ты рассказал?
Моя благодарность. Твое утешение.
– Спасибо.
Теперь смотри.
Северин, освобожденный от оков, взмыл над землей. Или летел Гаад? Неважно. Какое прекрасное чувство полета...
Пробудитесь!
Свиток пылал зеленым пламенем. Кровавые подписи горели, их нити разбухали, сменили красный свет на зеленый, а потом все вместе оборвались, словно разрезанные струны. Вот и все, подумал Северин.
Проклятие сероманцев исчезло.
Безумная сила вонзилась в него, пронизала льдом, наполнила сиянием - и волей Гаада они обернулись большим летучим змеем. Могучее тело разорвало застоявшийся воздух, чешуйчатым копьем пронеслось над скалами и озерами мрака, промелькнуло над черными пустынями и извитыми рощами, остановилось у нескольких дубов, росших рядом.
Увольтесь!
Голос Гаада, голос Северина, голос змея раздался громом.
Стволы вздрогнули. Багровые искры растеклись между ветвями и корнями, разлетелись фонтанами. Черные листья затрепетали, окрасились ярким кармином. Ветви качались, прорастая гроздьями молодых желудей.
Северин знал, что то же самое происходит со всеми дубами Потустороннего мира.
Возродитесь!
Земля вокруг корней заклокотала и вздулась кровью.
Темными волнами разлилась вокруг — поила трещины, смывала серый прах, относила ломкую ботву, распространялась ручьями, спускалась котловинами и оврагами, погружалась в глубины тьмы...
Кровь, которую вы пролили за эти века. Твоя здесь тоже есть.
Гаад засмеялся, и змей поднялся вверх.
Ударил хвостом по черным тучам, посмотрел вниз, где раскинулось необозримое мертвое пространство — вспаханное глубокими бороздами расколов, побитое озерами тьмы, усеянное острыми скалами. Посреди того невозмутимого беспредела мерцал участок, полный красных точек, а между ними обильной сетью протянулись переплетенные жилы корни, освобожденные от кровавого клада... И Северин понял, каким образом была переписка между дубами.
Здесь начнётся новая эра. Мои угодья станут островом жизни, которая будет расти медленно, пока не возродит весь мир!
Змей торчком нырнул к земле, и показалось, что они сейчас разобьются. Однако за мгновение до столкновения полет выровнялся, змей ловко пролетел между двумя дубами, понесся над освобожденными реками, приказами отбрасывая преграды с пути, наблюдал, как кровь журчит, поит, брызжет каплями...
Вдруг исчезла. Роднички вместе погасли; земля жадно впитала все. Накопленные запасы иссякли — дальше начинается неизвестное.
Ждем.
Они парили между стволами, дышали на желуди, и деревья не отвечали. Гаадов беспокойство росло с каждой минутой.
Все было завершено.
Жарина солнца безразлично висела на своем вечном месте. Беспокойство превратилось в отчаяние.
Неужели он ошибся снова?
Я не мог ошибиться.
Потусторонний мир немел. Гаад бросился к стене мрака, разжал его яростным ударом хвоста, бросился от дуба к дубу, непрестанно распевая.
Не в этот раз!
Остановился над могилой Мамая. Крупнейший дуб пылал красными листьями. Ветви его клонились под тяжестью множества желудей. Вплотную рос молодой дубок — дерево Савки.
Прошу...
Время шло, и с ним плыла их сила. Змей опутал ствол дуба, затаив дыхание...
Умоляю!
И Потусторонний мир ответил.
Зашуршало, зашевелилось, ощетинилось множеством побегов, прорезавшихся по следам кровавых источников. Тянулось, выструнивалось, наливалось, почковалось и раскрывалось, словно за мгновение истекали месяцы, а землю шевелило новыми зелеными клювами, стремившимися взорваться стремительным ростом. Все распускалось, бубнело, выстреливало, сочилось живицей и соком, росло, росло, росло неустанно.
Гаад слетел с дерева и помчался по огревшейся, чтобы убедиться, что так происходит повсюду: и так оно и было.
Красочные пятна вырастали вокруг дубов — молодые поляны, полные неизвестных соцветий Северина, трав, цветов, кустов и деревьев изобиловали, тянулись проложенными кровью тропинками к другим островкам, встречались зелеными пальцами, сцеплялись и объединенными силами. Мертвую землю затягивало прядями зеленого одеяла.
Да! Да!
Гаад торжествовал, и Северин радовался вместе с ним.
Змей скользнул к свежей зелени - там, между травами, шевелились первые жучки. Спешно грызли первые листья, опыляли первые цветки, крутили первые куколки и откладывали первые яйца.
Живите и размножайтесь!
Выжженные кручи древних деревьев порастали грибами, камни покрылись пушистым мхом. Первые деревья достигли человеческого роста, некоторые из них цвели, а некоторые уже вывешивали маленькие плоды.
Под гибким наступлением леса тьма отползала прочь.
Как это прекрасно...
Змей закричал, и сразу дул ветер — первый ветер Потустороннего мира. Собрал молодые желуди и другие семена, понес в земли, куда не доходили чары восстановления, вернулся озорным шквалом, сорвал дубовые листья и закрутил красным теплым краем над зеленым морем.
Змей плавал в его холодных потоках.
Удалось! Мне удалось!
Вслед за ветром пробивались источники. Не крови, не мертвой воды, похожей на стекло, а настоящей чистой воды. Били из-под корней, расщепляли скалы, лязгали котловинами, катились оврагами, обнимались с другими ручейками и вместе проталкивали овражки, унося за собой новую жизнь.
Северину показалось, что в зарослях мигнула пара желтых глаз.
Теперь они будут жить здесь. У себя дома. Дома! Слышишь, человек? Ты не только уничтожил проклятие, но и остановил великую беду, ожидающую твой мир!
Не успел он понять, о какой беде говорил Гаад, когда послышалось пение. Неужели призраки возвращались к жизни? Или немногочисленные жители Потойбича уже начали празднование?
Он прислушался, и понял, что понимает каждое слово. Пели на родном языке! Песня плыла отовсюду, наполняла Потусторонний мир от земли до небес, ежесекундно к ней присоединялись десятки новых голосов, но Северин до сих пор не заметил ни одного певца.
Так поют дубравы.
Это была самая прекрасная песня, которую он хоть когда-то слышал. Между шорохом молодых листьев звучали голоса рыцарей Серого Ордена: Мамая, Сокола, Медведя, Лисы, Волка, их джур, тысячи других людей, живших задолго до Северинового рождения и отдавших жизнь за страну, которую поклялись защищать, мужчины и женщины разных сословий, с сел и городов, с пол и городов, с пол и городов; испугались проклятия и стали на волчью тропу — каждый распевал собственную историю. Когда росли и мечтали, любили и ненавидели, дружили и враждовали, смеялись и плакали, жили и умирали... Голоса сливались в песнь величайшего хора, когда-то существовавшего, в песню высокую и чистую, словно снег на горном кряже, песню откровенную и песню смерти, песню вселенной, песню песен.
В этом слаженном плетении он собирал отдельные нити. Тени духов? Голоса крови? Вспышки представь, что пыталась утешить его в последние минуты? Бозно.
Слышал Ярославу Вдовиченко, впервые показавшую ему хрупкость жизни.
— Спасибо, что уволил моего сына, крестнику.
Слышал Захара Козориза, заменившего ему родного отца.
— Я знал, что ты превзойдешь меня, казачий!
Слышал Марка Вишняка, который пел вместе с несколькими молодыми голосами.
— А из тебя вышли люди, да?
Слышал Ивана Чернововка, славившего непреодолимую борьбу до последнего вздоха.
— Ты должен стать есаулой, а не умирать.
Слышал Веру Забилу, поздравлявшую гармонию миров.
— Не бойся, Щезник, это только начало!
Слышал Филиппа Олефира, погибшего на собственных условиях.
— Уничтоженное проклятие стоило одной жизни.
Слышал Савку Деригору, отомстившему за годы заключенного разума.
— Жаль, что мы так и не выпили снова, да?
Слышал Гната Бойко, скучавшего по семье.
– Неплохое получилось, но мне не хватило.
Слышал Катрю, его любимую Катрю, тосковавшую за дочерью.
— Радуюсь, что ты разделил эту тропу со мной...
Слышал Игоря Чернововка, который пал жертвой собственного Зверя.
– Я горжусь тобой, сын.
Слышал женский голос, который не сразу узнал.
- Я люблю тебя, волчок.
Мама. Это был мамин голос.
Северин плакал. Плакал через конченую жизнь и потерянных близких, плакал от принадлежности к чему-то величественному, прекрасному и необъятному, плакал, потому что слезы стали тем единственным следом, что он мог оставить после себя. Торжественный гимн поднимался к небесам, краял темные тучи, и вдруг тусклое светило сверкнуло золотом, качалось и медленно поплыло за горизонт.
Я сделал это.
Подобные жемчужины слезы падали, касались земли, сходили новыми побегами. Изящным, почти прозрачным змеиным телом Северин плыл на волнах песни дубрав, ловил знакомые голоса и говорил к ним, пока последние силы не оставили его.
Сделал это. Сделал...
Гаадов шепот стих.
Потом запало ничто.
***
Проснувшись на рассвете, Ярема выругался. Он всегда любил дать храпа, хорошенько выспаться, повернуться на другую сторону, поправить подушку, нырнуть в новый сон... И вот это маленькое утешение исчезло. Глаза, словно заклятые, открывались до первых лучей солнца, трепещущий сновидение погибал, и как ни характерник пытался заснуть снова — все напрасно. Пробуждение было мгновенным, безжалостным и безвозвратным.
Подушка напоминала бревно. Ярема хрустнул потерпевшей шее, выругался второй раз. В комнате было темно и холодно. За окрашенными морозными узорами окном царил мрак. Яровой укутался в одеяло, зажег свечу, кое-как умылся. На непогоду утраченный глаз всегда дергался болью.
В трубе острог уголь. Через пустой холл шляхтич вышел на Контрактовую площадь, усеянную пригоршнями ночного снега.
Отель назывался Midna ruja, и открылся он всего несколько недель назад. Несмотря на выгодное расположение и историю, гостей было немного. До падения Киева здесь красовался известный «Diamantovyi Раlас», который ордынцы растрогали и ощипали, заодно убив владельцев, пытавшихся постоять за имущество. Новые хозяева спешно залатали разбитое, кое-как меблировав ограбленное и стали сдавать нумеры каждому желающему за несколько грош на ночь (оплата заранее). От роскошного заведения, которое было одним из символов Контрактовой площади, остались сами стены с потертыми обоями и наглыми грызунами.
Сегодня приснилось чертовски приятное — Сильвия в постели... Но он ничего не запомнил. Обидно! Ярема знал, что ему не спится: он ждал птицы от Лины. Северин обещал, что пришлет известие на рассвете дня солнцестояния, и предупредил, что ворона может не найти адресата под крышами. С тех пор Яровой каждое утро просыпался, ругался и шел на улицу. Он знал дату зимнего солнцестояния, но все равно вставал и выходил — а как вдруг что-нибудь случится, и птица прилетит раньше?
Мраморные атланты у входа погибли. Дешевую табличку с названием гостиницы и обозначавшим розу пятном увело от морозов. Ярема мог найти гораздо лучшие апартаменты, но хотел остановиться здесь — из-за воспоминаний. Он вдохнул морозный воздух, поправил глазную перевязь, которая на днях изрядно донимала холодным прикосновением, накинул капюшон на шапку.
Город просыпался. Небеса неохотно сменяли темень на сирень, и с новым цветом прибывали заспанные уборщики для очередного боя против снега и буруль. Следом появлялись фонарщики, конюшни, пекари и уставшие ночным патрулем сердюки с красными от холода рожами. В фонарном свете мелкие снежинки напоминали рои мушек. До открытия кормов оставался час, и шляхтич двинулся по тому же пути, по которому ходил до сих пор — по пути воспоминаний.
Здесь они ездили на механической телеге; здесь лакомились льдами; здесь говорили об опере. Молодые, напыщенные, наивные... Ярема завидовал тем бесстрашным мечтателям, которые гордились новенькими униформами и блестящими клямрами.
Там знакомились с девчонками. Там делали снимок-дагеротип. А в погребе этого дома напивались во время великого крестового похода... Нет больше пивной.
– Ну! Это!
Под горку с хрипом тянулось двое коней. Из-под попон парит, оба в миле, глаза вытаращились, копыта скользят по снегу — тащат сани. Добрый извозчик пытается толкать их сзади, однако лошадям от этого не легче.
Вместе с другими прохожими шляхтич помог вытолкать тяжелые, словно нагруженные каменными глыбами, сани до равнины, где на возницу посыпались проклятия.
— Что ты с лошадьми делаешь, бедняга?
— Вот бы тебя самого так запрячь!
Тот отмахивался:
— Гужовых лошадок не видели? Это их работа. Чтобы так за людей переживали, как за тупую скотину!
Что-то громко треснуло, и все оглянулись на Ярему, держащего сломанного пополам кнута извозчика.
— Этот кусок я тебе сквозь шишку к пасти протяну, — пробасил сероманец и покачал другой половиной кнута. – А этот наоборот.
— Неужели? – Извозчик покрутил бычьей шеей, сжал кулаки. — Попробуй!
Свидетели отступили. Лошади дрожали, дыбом дыша.
Малыш хлопнул кнутом поперек широкой мармызы, и, пока ошарашенный извозчик хватался за лицо, несколько раз полупил сломанной рукояткой по спине. Бил, не сдерживаясь, так что даже извозная дубленка не могла уберечь от силы тех ударов. Противник повалился на снег, закрыв голову.
- Сделаем так, - характерник хлопнул кнутом в воздухе - как хлопушка разорвалась. — Или распрягаешь лошадей и тянешь сани вместо них, или просишь прощения.
– У кого? - буркнул извозчик.
— У лошадей, тупая ты скотина.
Тот поднял лицо, обозначенное болезненным красным следом, чтобы убедиться, что победитель не шутит. Кнут хлопнул прямо над ухом, отчего извозчик спешно повернулся к лошадям и что-то замычал.
- Громче! – приказал Ярема. — Чтобы слышали!
Дядя побурчал и загудел сверхтреснутым басом:
– Простите меня. Простите!
– За что?
- За мою жадность! Я больше не буду класть столько лишних пудов...
Лошади отдыхали, слушатели хохотали, а извозчик каялся, не заметив, что Ярема покинул сломанную плеть и пошел дальше.
На Почтовой площади отстраивали разрушенный до основания порт цеппелинов. В канун Рождества работы остановились, и аэродром занесло живописными сугробами, где носились вездесущие дети-разбойники. Утренные улицы наполнялись шумом и движением, без которого не проходит ни один день киевской жизни.
Ледяной Днепр поздоровался с характером оплеух холодного ветра. Ярема вспомнил, как они плыли на лодке под руководством слепого кобзаря в захваченную столицу, чтобы совершить невозможное покушение...
Полгода прошло.
В еде вкусно пахло горячим маслом, свежим хлебом и жареным салом. Яровой позавтракал, выкурил трубку и выторговал бутылку лучшей лимонки.
— Орду пережила, — трактирщик подмигнул. — закопал ее накануне восторга. На совесть копал, потом с трудом отрыв!
Все, что пережило нашествие, считалось стоящим, чуть ли не священным. Несмотря на освобождение и возвращение статуса столицы, а с ней, соответственно, и денег, в Киеве до сих пор ценились практические вещи: еда, дрова, теплая одежда, исправное оружие. Дома, фарфор, драгоценные украшения и коллекции картин отдавались за бесценок. Таким положением спешили воспользоваться лихие дельцы, чьи объявления обмена-покупки изобиловали повсюду — оппортунисты знали, что холодные стены, мраморные статуи и другие предметы роскоши вскоре вернут полную стоимость и принесут новым владельцам вожделенное богатство.
Кто-то даже искал полное черед с аутентичными характерными клямрами.
— Собиратели древностей, чтобы вас говно догнало, — пробормотал Малыш.
По этим улицам он пробивался сквозь баррикады ордынцев. Пылал ныряльщик, дрожала сабля, вгрызаясь во вражескую плоть, было чертовски жарко, парко и душно, его скобы покрыло черным гарью взрывов...
Полгода прошло.
В конце концов ему надоело шататься в поисках старых воспоминаний и новых приключений, поэтому Ярема решился на визит, которого не планировал.
— Если по делу, то Чарнецкий не принимает, — отказала горничная. — Приходите в новом году.
Он протянул приглашение, потертое долгим пребыванием в кармане, и уже через минуту Зиновий радостно тряс его руку.
– Решил воспользоваться гостеприимством, – пробасил шляхтич.
— И мы рады, друг мой, — Чарнецкий лично забрал его верхнюю одежду с шапкой.
Он похудел, приобрел синяки под глазами и, в общем, выглядел болезненным, но удивительно счастливым, словно человек на дурмане.
— Ничего лучше этой бутылки лимона не было, — Яровой вручил нехитрый подарок.
— Вот мы ее сейчас и раздавим!
Зиновий подмигнул.
- Как же меня порадовал слух о домике на озере, который стал склепом для того паскудника, - тут он не удержался от широкой улыбки: - Кто знает, почему так случилось? Что за беда судьба его постигла? Наверное, это какое-то местное проклятие!
- Земля снова твоя? – поинтересовался Ярема.
Он уже и забыл об убийстве Кривденко.
– Где там! Вопрос тонкий, дразнящий. Сплошные патики в колеса от его бывшей любовницы, грец взял бы курву, да еще и куча бюрократических проволочек тут и там, — Чарнецкий махнул рукой, мол, проехали.
В доме снова были картины, скульптуры, вазы, книги — все украшено рождественскими сусальными стелями. Пахло елочными венками и свечами, а еще был другой запах, который Ярема запомнил с прошлого года: запах грудного молока.
— Тебя можно поздравить, молодой отец?
Чарнецкий поставил бутылку прямо на шахматную доску между фигурками, замершими в хитрой задаче.
– Сын! — сообщил гордо и разлил по серебряным бокалам лимонную водку. - Назвал Ярополком!
Яровой на миг растерялся, а потом крикнул:
- Виват! - и выпил все одним махом.
Чарнецкий не отставал.
– Необычное имя, – нашелся с нужным словом характерник.
– Хорошее имя! Редкое, мужественное. Мы долго выбирали, не один вечер упустили...
Горничная принесла легкие закуски.
— К черту рад видеть тебя живым, — Зиновий завершил рассказ о поисках достойного мужского имени и обновил бокалы. – Теперь твоя очередь! Рассказывай что-нибудь грандиозное.
– Тогда попробуй угадать, где я недавно побывал.
– Не умею я угадывать. Где?
— В Княжестве, — Ярема хохотнул от озадаченного выражения лица Чарнецкого.
— Зачем ты туда потолкался? Только не говори, что на свидание!
– Вот видишь, умеешь ты угадывать.
Под повествование лимонка заходила прекрасно, и именно когда шляхтич рассказывал о гибели Нику, выпавшего из когтей Сильвии, сверху раздался плач.
– Проснулся! — Зиновий подскочил, забыв обо всем. – Сейчас будем!
Он взлетел по лестнице, и через несколько минут спустился вместе с женщиной, которая осторожно держала красочный сверток у груди. Ярема с трудом узнал институтскую девицу Орисю, к которой когда-то подкручивал усы брат Эней — теперь перед ним стояла небрежно одетая, уставшая молодая женщина, немного располневшая, но все равно прекрасная. Глаза ее были удивительно грустными.
Характерник поклонился, как положено.
- Приветствую, пани Чернецко.
Женщина провела по нему безразличным взглядом. Зиновий перехватил сверток и поднес к Яреме.
— Смотри, сын, который дядя пришел в гости!
Ярополк имел щекое красное лицо и растерянное выражение. Трудно было сказать, на кого он походил больше — на папу или маму.
— Родился таким манипусеньким, всего шесть фунтов, — ворчал Чарнецкий. — Я уже подумал было, больной ли, но понемногу тяжелеет...
- Мамуньо говорили, что я тоже небольшим сначала был, - заметил Яровой. – Но потом много каши ел.
Младенец с интересом сосредоточил взгляд на заплетенной в косой бороде.
— Похоже, его надо помыть, — отметил шляхтич.
Чарнецкий торопливо поднес нос к покрытой пеленками дупке, сосредоточенно понюхал и изрек:
- Покуданял!
Прижав малыша к себе, мужчина помчался вверх по ступенькам.
- Собственноручно меняет пеленки? — удивленно спросил Ярема.
— С рождением малыша он взбесился, — в голосе женщины звучало нескрываемое раздражение. – Скоро молиться на ребенка будет.
Паша села на кресло, схватила бокал мужчины и выпила все одним глотком. С удовольствием прищурилась. Потом посмотрела на гостя.
— Зиновий меня заживо похоронит, если об этом узнает.
– Я ничего не скажу, – пообещал шляхтич. — Но дыхание может выдать вас.
– Это невыносимо! – Кажется, женщина даже не услышала его ответа. — В теплых краях было так здорово. Погода, фрукты, свежие соки... Но я все равно хотела улететь оттуда. Потому что чужая! Ни подруг, ни родные. Поговорить можно разве со слугами, и о чем с ними говорить? А здесь родина, родная земля... И что? Такая же золотая клетка! Ни с кем не вижусь...
Сверху послышался смех Чарнецкого.
— Вот для чего был нужен этот брак: наследник, — горько сказала Арыся. — Малыша он любит гораздо больше меня.
Ярема пытался подобрать выражение лица, которое могло подходить для такого неудобного разговора.
— Скажите, вы знакомый Гната Бойко? – спросила неожиданно.
— Да, — предваряя следующий вопрос, шляхтич добавил: — Он погиб.
Ее глаза потемнели.
– Я чувствовала.
Характерник не нашелся с ответом, поэтому просто выпил свою рюмку.
Сверху раздался требовательный плач.
- Есть снова хочет, - женщина поднялась, и сжала руками грудь. - Какой в последний раз кормила? Снова забыла...
Яреме вспомнилась Катя. Ее материнство было иным: охота борзых, лунное иго, вечное бегство... Ни уютного поместья, ни большого состояния, ни услужливых горничных.
– Ирина! — недовольно окликнули сверху. - Время существа!
- Да иду уже, не глухая!
Она двинулась к лестнице, забыв о госте.
— Орисю...
Женщина резко повернулась, и на миг Яровой разглядел ту самую девицу, которую видел много лет назад.
– Меня так давно не называли.
- Я... Желаю вам счастья.
Она ответила неискренней улыбкой.
Ярема провел у Чарнецких еще несколько часов, однако больше Орисю не увидел. Дипломат неутомимо разводился о малыше, и шляхтич, утомленный однообразием историй, задумался.
На севере небольшого Княжества, где боссёрня ведет неравную войну за родную землю... Будут ли они счастливы вместе? Захочет ли Сильвия стать когда-нибудь матерью? Пожалуй, не стоит об этом думать. Вряд ли их пара доживет до того раздела, когда все празднуют победу и счастливо женятся, а под веселую музыку течет по реке вино...
Проснувшись на рассвете, Ярема выругался. Подушка напоминала бревно. Ярема хрустнул потерпевшей шее, выругался второй раз. В комнате было темно и холодно. За окрашенными морозными узорами окном царил мрак. Яровой укутался в одеяло, зажег свечу, кое-как умылся. На непогоду утраченный глаз всегда дергался болью.
Сегодня он нарядился торжественно. Выкурил трубку, посетил харчевню, поблагодарил трактирщика за хорошую лимонку, позавтракал, смакуя каждый кусочек, выпил горячей гербаты, вышел на морозное крыльцо...
Здесь его и обнаружила небольшая серая ворона. Каркнула, привлекая внимание, села на протянутую руку. Характерник снял с холодной кавычки влажную от снега бумажку.
- Э-э... Спасибо?
Птица клепнула черными глазками, щелкнула клювом и понеслась в тепло харчевне.
«Сегодня.
И пусть весь мир узнает.
Счастья с любимой. Наблюдай за Олей, когда будет возможность. Спасибо за все.
Пусть Мамай помогает».
— Даже не вздумай, Щезник, — процедил Ярема и сжал письмо в кулаке. – Мы так не договаривались!
Похожая на окончательное прощание весть разгневала его.
— Ты вернешься и сам будешь присматривать за своей дочерью! Будешь рассказывать ей сказки о мавках и леших, учить жизни-уму. Раз в год мы будем собираться поминать усопших. Будем подсмеиваться над тем, как состарились. Будем вспоминать, как превращались в волков, вспоминать о магнате Борцеховском и Островной войне, о битвах с борзыми и бессмертном Рахмане... А дети будут дразнить нас взбалмошными дедами. Вот как будет, братец!
Характерник шел глубокими, тяжелыми шагами, оставляя после себя глубокие следы в снегу.
Гвардейцы, охранявшие здание Советов, настроили на него штуцеры без предупреждения.
- Сбор уже начался, господин, - сказал один. – Кем будете?
– Ярема Яровой, – прорычал шляхтич. - Брат Якова Ярового. Дорогу!
Один из гвардейцев, услышав его имя, куда-то бросился.
— Не можем, пан Яровой, — ответил другой почтенно.
— Посторонним вход только по разрешительным...
— Вы не услышали моего имени?
— Пан Яровой, ваше имя, равно как и ваша внешность, прекрасно всем знакомы, но мы на посту, и руководствуемся уставом. Вы как военный должны понять...
Гвардиец вернулся с офицером, приказавшим опустить ружья.
- Не теряйте времени, - пробасил Малыш. – Или пропустите доброй волей, или я зайду с боем. Так или иначе я попаду внутрь, и вы знаете, что не способны меня остановить.
- Мы пропустим вас, пан Яровой, под мою личную ответственность, - кивнул офицер. — Но оружие нужно отдать.
- Кроме ныряльщика.
— Конечно, светлейший господин. Кроме ныряльщика.
Ярема зашел в большой купольный зал, полный шума и спертого воздуха. Место, откуда началось вожделенное восхождение старшего брата к гетманской булаве. Офицер, несомненно, послал вестника к Иакову, и его прибытие — вопрос времени.
За трибуной выступал какой-то новолуние: вероятно, мечтает повторить путь Якова Ярового. Его голос тонул в нескольких десятках разговоров, которые шли вокруг. Характерник сунул к трибуне ближайшим проходом, разводя делегатов руками, как водоросли. Те недовольно смотрели на него, узнавали, расступались, и встревоженный гомон быстро полетел над трибунами.
Как извозчик, думал Ярема. Наглые, высокомерные, самоуверенные. Будут извиняться, только если им всыпать горячих... Просят неискренно, потому что даже тогда сочтут это недостойным своего статуса унижением.
Сероманец поднялся к трибуне. Оратор замолчал и уволил место. Зал мигом стих, и сотни глаз обратились к нему.
— Десять лет назад я попал в плен в один зажиточный отброс, — начал Ярема. — Возможно, некоторые из вас до сих пор помнят его фамилию — Борцеховский.
Кое-кто до сих пор помнил.
– Этот магнат любил развлечение – охота на характерников. Имел целый отряд охотников, которые носились за обращенным волком, пока не загоняли в яму, где и расстреливали. Все работники имения Борцеховского знали, что происходит в лесу рядом. Но молчали. им платили, и у них было теплое место. Что им до жизней каких-то оборотень?
Ярема поправил глазную повязку.
— Я был юным и не знал, что зло — это не только о враге, делающем беду. Это также о ближнем, который молча наблюдает за обидой, а затем идет по своим делам. Он не вступится и не поднимет голос против. Так поступили работники Борцеховского, — Яровой указал рукой на зал. — Так поступили вы. Закарпатцы и слобожане, полищуки и приднепровцы, тавридцы и галичане — вы, избранники людей, вы все умолчали. Без проклятых характерников станет легче, решили вы. Сироманцы слишком себе позволяют, злорадствовали вы. Наконец-то их поставят на место! Подписали записку, а потом испуганно созерцали, как в этом зале убивают есаул... А потом приходили на место убийства снова и снова — будто ничего не случилось.
Он выхватил ныряльщик и указал на ряды, где произошла трагедия.
— Но эта кровь до сих пор там!
Парнач безжалостно хлопнул по трибуне.
– Вы молчали! Молчали, когда Буду вырезали к ноге. Молчали, когда бешеные борзые катились по стране, когда убивали характерников и их семьи. Вы молчали, – шляхтич сжал кулак. – Я убил многих людей – но ваши руки по локти в крови.
Поползли робкие перешептывания.
— Вы молчали, потому сомкнитесь и сейчас!
Ярема снова ударил по трибуне, и шепот сбрил.
- Жалкие трусы! Вы покинули собственную столицу на произвол судьбы. Вы сдали ее! Так же, как сдали Серый Орден, защищавший ваши вельможные задницы. Пока вы отсиживались в тылу и думали, куда бежать дальше, мы убили врага, называемого Бессмертным!
От третьего удара трибуна заскрипела, приблизившись к черте своего существования.
– Я чувствую ваш страх. Он воняет, как огромная куча дерьма! Вы смотрите на эту трибуну и представляете, как мой ныряльщик преломляет ваши головы. Труситесь от мысли о мести Ордена. Вспоминаете судьбу Кривденко! Не переживайте, сукины дети. Всё будет хорошо. Вы выйдете сухими из воды. Ваше преступление забудут. Серый Орден исчезнет, как вы того и желали.
Характерник упивался страхом и непониманием на их лицах.
— К слову, мой старший брат не имел никакого отношения к покушению. Темуджина убили последние рыцари Серого Ордена своими силами. А что гетман? – Ярема рассмеялся. — В детстве Яков воровал мои игрушки, и с возрастом ничего не изменилось. Воровать чужие лавры — это профессиональный навык опытных политиков.
Дверь распахнулась, и в зал влетел отряд личной гвардии гетмана.
– А вот и он! Как всегда, во всем белом, Ярема приветливо смахнул ныряльщиком. — Может, брат, расскажешь уважаемому панству, как я пытался предупредить о нашествии Изумрудной Орды, а ты в ответ приказал бросить меня в тюрьму и публично обвинил в покушении?
Последним ударом шляхтич добил трибуну вдребезги, не обращая внимания на окружавших его гвардейцев. Смотрел только на старшего брата, скрестившего руки посреди зала.
— Бросьте оружие, пан Яровой. Вас арестовали, - приказал знакомый офицер.
– Опять?
Ярема засмеялся, и вдруг выпустил ныряльщик из руки и ноги ему подкосились.
Тело растянулось тетивой над черной пропастью. Калиновый мост дрожит в пламени. Огонь опрокидывается на свиток. Его сердце горит вместе с ним.
КРОВЬ.
Тело рассыпалось кусочками на раскаленные сковороды. Хочется пить. Волком он бежит между чешуями пепла, сыпающимися на озеро. Озеро кипит кровью. Жажденный до предела, он прыгает в него и захлебывается.
СМЕРТЬ.
Тело пылает, покрошено и пережарено. Мясо отходит от почерневших костей, растрескивающихся от жара. Плавятся ногти, глаза взрываются слизью. Воняет мех, воняет волосы.
Проклятие.
Он перед семейной дубравой. Прекрасная песня, которая несется оттуда, пронизывает его и исцеляет боль невозможных пыток, дарит покой и мудрость, снимает полу с глаз, чтобы он прозрел и увидел, что на самом деле это не дубы, а человеческие фигуры.
Он узнал ближайшего – Семен Яровой, его отец.
Узнал второго — Николай Яровой, его дед, последний есаула шалаш военных.
За ними стояли другие. Он узнал их по портретам, которые хранились в имении: прадед, прапрадед... Все, кого он навещал в семейной дубраве.
Они смотрели на него странными лучезарными взглядами и пели, рассказывая тайны мира, а он жадно наполнялся неземным знанием, что хотел запечатлеть и пронести к...
Но песня кончилась. Он не хотел, чтобы она завершалась, готов был слушать ее до кончины, и отчаянно цеплялся за последние нити прекрасного видения.
Ярема пришел в себя на полу, в разорванной окровавленной одежде и остатках волчьего меха. Большим кругом вокруг собрались люди: первой линией стояла личная гвардия гетмана с оружием наголо.
Скованные судорогами мускулы распряглись, и шляхтич осторожно сел. Как взрывом оглушило...
– Врача! Врача!
Круг осторожно сжался и зашумел. Ярема кивнул головой, мазнул пальцем по прокушенной губе. Прошептал заветные слова... Утро кровила. Он повторил волшебство во второй раз. Кровь не остановилась.
Он обратился к ближайшему гвардейцу, указав на его штык:
– Сталь?
- Лучшая чигиринская, - ответил тот.
— Дай мне.
Гвардиец повернулся к Иакову и тот нетерпеливо махнул.
– Дай ему.
Характерник схватил оружие — руки все еще тряслись — и полоснул себя по ладони. Сталь не скользнула, не слетела прочь, а оставила глубокий болезненный порез, сразу заполнившийся кровью. Зал разразился криками:
— Что за черт!
— Он же характерник, не правда ли?
– Как такое могло произойти?
Ярема откинул штык. Вспомнил о Щезнике, о его послании. И понял цену, которую Северин заплатил Гааду за уничтоженное соглашение.
— Соврал ты мне, братец. Соврал...
Яков дернул его за плечо. Когда он успел подойти?
— Эй, Ярема! Слышишь меня?
– Слышу.
– Что это значит? - Он указывал на его ладонь. — Что только произошло?
Господи, почему они так глупы, подумал Ярема.
– Проклятие уничтожено, – объявил шляхтич, и все замерли. - Характерников больше нет.
Мгновение продолжалась тишина, а затем зал наполнил овациями. Врач бесцеремонно растолкал толпу и принялся перевязывать его ладонь; Яков что-то говорил, другие возбужденно болтали... Ярема не слушал.
Он смотрел на остатки волчьего меха и думал о Северине.
***
Стрекотали просушенные майским солнцем дрова, облизывали медь длинными языками пламени. Котел поболтал, дразнил вкусным ароматом.
– Ох и жара!
Мужчины утоляли жажду бочонком пива, которое вытащили из прохладного погреба.
— Папа, а это правда, что запорожцы много рыбы ели?
— Ею и жили, — старший Вдовиченко поправил широкополую шляпу, из-под которой бежали струйки пота. — Великий Луг щедро дарил всякую рыбу, и употребляли ее по-разному: вареную, копченую, соленую, печеную. Щербу на ухе делали, тетерю...
- Вот у нас будет настоящая казацкая уха, - Игорь приложил к мокрому лбу прохладный бокал. – Трехъярусная!
Первым ярусом сварили ершиков прямо в чешуе, затем в процеженный бульон добавили второй ярус — почищенных окуней — а также лука с петрушкой. Третьим ярусом должна быть щука, которая ждала в свое время у котла. Всю эту рыбу Вдовиченко и Чернововк поймали на рассвете на реке, а Святослав неотрывно вертелся рядом, всячески демонстрируя, что он взрослый и с малышами больше не водится. Характерники над этим посмеивались, колдовали над варивом, хлебали пиво, а парень пил свежий квас, который выглядел почти как пиво — и тем приобщал его к миру мужчин.
Северин и Максим носились по двору. Пренебрегая жару, лупили сорняки палками, устраивали засады на воображаемых врагов, нападали и отступали под звонкие вопли:
- Серый Орден!
– Не занимай!
Прибегали к котлу понюхать похлебку, бросить мелкий мусор в костер и вытаращиться на выпотрошенную щуку, которая, казалось, схватит острыми зубами любого, кто попытается ее коснуться. У костра было слишком горячо, так что мальчишки убегали в тени деревьев, отдыхали в прохладе, а затем бежали в дом и просили пить.
На крыльце у вынесенного стола хозяйничали Оля с Ярославой: обе принарядились, неспешно готовят тесто на вергуны, развлекаются разговорами и рюмками абрикосовой настойки — без капли крепкого, как известно каждой доброй хозяйке, вергуны не будут нравиться.
Каждый раз, когда Северин видел маму, он не мог подавить желание рассмотреть ее. Такая необычная без серой дорожной одежды, характерного череса и собранных на затылке волос! Такая красивая в вышитой рубашке, украшенной кораллами, высоком платке... Даже лицо другое! И почему она не наряжается так нарядно каждый день?
– С соседями повезло, – рассказывала Ярослава. — Договорились так, что они здесь за всем присматривают, и за это забирают две трети урожая.
Максимовая мама тоже выглядела празднично и красиво, что не отнимало ее сурового нрава, поэтому перебивать разговор было не стоит: лучше дождаться свободного мгновения.
– Немало забирают, – удивилась Ольга.
– Но ведь и делают они немало, – Ярослава попробовала тесто. - Мы сюда только погостить приезжаем, а тут все готово стоит в погребе, ждет - бери и на стол подавай. На зиму все засаливают, варят, квасят... Честные люди, не обманывают. Нам той трети с головой хватает, за хозяйством глаз постоянный.
— Могли бы и сорняки вырвать, — проворчала Ольга.
— И дом побелить, да? Тебе мед, да ложкой!
— Люблю сладкое, что поделаешь.
Характерницы чокнулись бокалами. Вот она, свободное мгновение!
– Мама, – позвал Северин. - Слышишь...
— Что, волчок мой?
— А можно твоя череда взять? Мы поиграть хотим.
— Бери-бери, он лежит в хате.
– Спасибо!
- Мама, - начал в свою очередь Максим.
— Потом положи на место, — Ярослава осторожно, чтобы не захлопать грязными руками, поправила шапочку на белых волосах сына.
Ребята бросились в дом. Вот теперь будет настоящая игра! Мамин черес удобнее, потому что пап слишком широк и может опоясать двух мальчиков сразу.
Северин ухватился за потрескавшуюся, смягченную ливнями кожу, нацепил черес на пузо, принялся воевать с клямрами. У мамы они всегда начищены до блеска, а у отца — тусклые, пылящиеся. Первым застегнулся бронзовый трезубец: с него через несколько лет начнется его ученичество. Вторым звякнул серебряный волк — словно клыками щелкнул.
– Я так мечтаю стать оборотнем, – признался Северин.
– И я, – поддержал Максим. — Мама говорит, что я буду белым волком, как отец!
— А я буду черной волчицей, настоящим Чернововком!
Северин громко зарычал. Максим рассмеялся, и взвыл в ответ.
Застегнув золотые скобы, ребята надменно вытянулись друг перед другом. Чересы достигали им до подмышек, но такие мелочи никого не смущали.
– Пойдем с тобой в один шалаш! – решил Северин.
— Мы ведь друзья, — улыбнулся Максим.
И они торжественно ударили по рукам.
Посреди темноты крутится маленькая блестящая точка. Медленно близится — то ли он к ней, то ли она к нему...
Этот взгляд он мог почувствовать даже спиной.
— Чего уставился?
Хаос зашипел и воинственно задрал хвоста кочергой.
– Беги отсюда, – отмахнулся парень, – не мешай.
Пока Захар с Соломией ходили по лесу в поисках надлежащего места для ритуала, Северин сидел над бумажкой и старательно заучил заклятие. Повторял каждую строчку десятки раз, чтобы от зубов отскакивало. Он знал, что учитель будет подсказывать, но стремился подготовиться в совершенстве - ведь сегодня должен появиться отец! Пусть увидит, что может гордиться сыном.
Обиженный пренебрежением Хаос ворвался на печку и свернулся там клубочком, укрыв нос кончиком черного хвоста.
Ночь серебряной скобы! Северин мечтал о ней, когда получил ученический черес. Мечтал и немного опасался, как первой близости с девушкой... Ночь посвящения, ночь выбора, ночь превращения. Он перенесется по ту сторону и лицом к лицу встретит самого Гаспида, адского собирателя душ. Захар говорил, что разговор будет непростым и интересным, но бояться не стоит; в конце появится тот же свиток, который нужно подписать собственной кровью... И тогда будет тропа без возврата.
Вращаться волком. Зашиптовать раны. Останавливать пули голыми ладонями... Получить золотую скобу на черес!
Но перед этим нужно ударить себя ножом в сердце. Не промахнуться, не попасть в кость, не соскользнуть... Черт, кто придумал эту часть? От самого мнения о смертельном ударе внутри все замирало. Говорили, что немало джур на нем умерло...
Северин несколько раз брал нож и примерялся. Представлял, как это делает. Каждый раз ладонь потала, рука костенела, чем наливался чугунным весом. Почему он такой трус? Вся надежда на дурман-отвар.
На крыльце раздались шаги, и ведьма с учителем вошли в дом.
— Не спишь, Северин?
За годы его странствий Соломия не изменилась ни на йоту: прекрасная, пронзительная, насмешливая. В течение последнего года ведьма являлась ему в срамных снах в одной только шале, похожей на рыбацкие сети, улыбалась соблазнительно, а ее распущенные волосы шевелились, словно на ветру... Северин любил эти видения, но, конечно, никогда и ни за что в этом не признался бы.
– Учусь.
— Какой добросовестный джура, — Соломия подошла к полочке со стаканами, в которых плавало всяческое заспиртованное гадье — Волнуешься?
– Да.
— Тогда взвеси все и подумай снова: действительно ли этого желаешь? Не торопись с выводами.
– Желаю, – ответил Северин немедленно.
Без серебряной скобы не стать характерником!
— Хорошо, если да, — если она и была недовольна быстротой ответа, то удачно это скрыла. – Я уважаю твой выбор, и не стану тебя отказывать.
Соломия вернулась к Захару, который вежливо держался в стороне от их разговора.
– На чем мы остановились?
– На святом отце, – напомнил тот. – Я уже договорился.
– Объясни мне, на какой черт он сдался? – Соломия нахмурилась. — Северину понадобится исповедь, что ли?
— В мою ночь серебряной скобы учитель пригласил священника, так что я только продолжаю традицию, — ответил Захар. — Такая дань обряду, которая должна быть совершенна. Северин — мой джура, и пока он не получил полный черес, я...
– Твоя заботливость заслуживает уважения, – перебила Соломия. — Но не обещаю, что буду пениться с бородачами в рясах. Они меня недолюбливают, я плачу так же.
Черный клубок скатился с печки и принялся тереться о ноги ведьмы, предварительно нашипя на Захара.
— Кстати, Соломия, а почему это адское создание называется Хаосом?
— Потому что он беспорядочная смесь материальных элементов мира, темный и животворный источник всебытия, — ответила ведьма с улыбкой и погладила кота под подбородком.
Тот замурлыкал, наслаждаясь вниманием.
– Ну что, казаче, – Захар ободряюще улыбнулся Северину. — Если голоден — сейчас самое время уморить червячка, потому что дальше должны поститься, и поедим уже не раньше завтрашнего утра.
— Спасибо, учитель, но мне сейчас кусок в горло не полезет.
– Понимаю! Я тоже переживал. Даже живот прикрутило так, что... — Захар бросил быстрый взгляд на Соломию и решил не продолжать мысли.
Северин вертел в руках мятую бумажку.
— Учитель, а вы не знаете, когда отец приедут? К вечеру, или сразу на ритуал?
Соломия чесала Хаосу пузо и делала вид, что не слышала. Захар вздохнул.
— Не хочу огорчать, но я не знаю, казачье. Он ничего мне не писал.
– Ясно.
Парень попытался скрыть разочарование в голосе, но получилось плохо.
— Должен подготовить себе наряд, — быстро сменил тему учитель. — Как ты вообще чувствуешь себя, казак? Готов?
Ударить ножом в собственное сердце. Перенестись в Потусторонний мир. Оставить кровавую подпись на проклятом свитке. Разве к такому вообще можно подготовиться?
- Готов! - отозвался Северин.
Чистая ложь, но он, конечно, никогда и ни за что в этом не признался бы.
Точка так близко, что ее можно рассмотреть — это серебряная монета, древняя и затертая. Кажется удивительно знакомой...
Морской бриз налетает из-за скал. Под серым небом взывают голодные мартины в поиске съедобного. Северину слышат отчаянные крики людей, и зря, что от нападения на Готланде прошло более двух суток. Характерник отдохнул, однако лицо до сих пор жгло от жара, в оглушенных ушах гремело эхо взрывов, а перед глазами величественный цепелин превращался в тучный огненный шар.
Сегодня собратья бездельничали, чтобы завтра разъехаться кто откуда прибыл. Ярема с Северином курили трубки, смакуя местный табак, Филипп без устали бренчал на варгане, Игнат рассматривал лагерь союзных войск и забавлялся ножом. Разговор шел лениво, смолкал в любой момент, возобновлялся по любой причине. Нет лучшего досуга за безделье в приятном обществе!
Эней выругался и махнул пальцем, из которого теребила кровь. Подул на порез, выругался снова.
- Доигрался? – спросил Ярема.
– Думал, что у меня тупой нож, – ответил Игнат. – А оказалось, что у меня тупой я.
– Золотые слова, – отметил Северин. – Надо запомнить.
Из-за соленых скал грохотали волны, выбрасывали на камни длинные пряди коричневых водорослей. Вездесущие мартины бродили между ними, щелкали клювами, выискивали хоть что-то похожее на едло.
— Жаль, что так мало вместе повоевали, — вздохнул Яровой.
– Зато как мощно! – оскалился Бойко. — Сделали из того порта чистейший ад! Давно я так не развлекался.
— Я бы тоже предпочел воевать вместе, — Северин вытряхнул из трубки употребленный табак. — Так надежнее... Но у нас разные ротации, разные шалаши, разные задачи — повезло, что Малыш смог всех сплотить хотя бы раз.
— Слава Малышу, апостолу соборности! – Игнат сбросил вверх кулак и громко пустил газы.
— Вот скотина, — шляхтич яростно усмехнулся. — На самом деле, есть шансы, что нас соберут снова. Нападение прошло блестяще, поэтому в штабе все довольны.
Филипп играл на варгане с закрытыми глазами, но Чернововк знал, что тот прислушивается к каждому слову.
— К слову, ясновельможный, если в штабе все так довольны, то где наши торжественные поздравления с успешной атакой? – спросил Эней. - Где заслуженные повышения чинов? Где корыта с выпивкой и офицерская перина с симпатичной маркитанткой? Где медали с очертаниями уничтоженного порта или какое-то денежное вознаграждение? Где это?
– Там, откуда ты салюты пускаешь.
— Это все из-за сраной сельди! Мой желудок не выдерживает трехклятую рыбу. Передай почтеннейшим господам генералам, которые жуют фаршированных трюхелями фазанов, чтобы кормили нас, как людей, а не дельфинов!
Северин потер лицо. Не так он представлял себе волчью тропинку. Не так представлял войну... Все те легенды, которыми он увлекался парнем, оказались полыми болванами, шелушащимися старой краской. Прославляя военные подвиги, всегда молчат об их сопровождении — вечной грязь, холодных окопах, безвкусной пище, отрывочном сне, тупых командиров и криках людей, чеканных на теле незримыми заклятиями.
Песня варгана кончилась. Филипп протер губы, открыл глаза, привыкая к свету, и спросил негромко:
- Что будет после войны, братья?
— Тебя выберут есаулой казначейских, — мигом отозвался Игнат.
– Мы станем героями, – с кривой ухмылкой ответил Северин.
– Будет еще одна война, – убежденно заявил Ярема.
Филипп спрятал варгана в небольшой армейский рюкзак.
– Не хочу быть героем, – заявил он. – И войны тоже не хочу.
– А разве нас спрашивают? — пожал плечами Яровой. – Мы выполняем присягу.
Которая завела их так далеко от родного дома.
— Ты, Варган, человек ученый, так что ты должен это понимать. Историческая наука убеждает, что человечество никогда не жило мирно, — бросил в придачу шляхтич.
– А если человечество заживет без войн?
— Не будет такого, братец.
– А ты представь себе.
– Тогда это будет уже не человечество, – ответил Ярема.
На том все замолчали, и просоленную тишину нарушало только визг голодных мартинов.
Монета вращается все быстрее, охваченная незримой силой. Взмахи напоминают крылышки серебряной бабочки.
Заезд полнился лошадьми. Места под крышей не хватало — будто в старые добрые времена, когда в конце августа в Буде яблоку негде было упасть. Рабочие «Черта и медведя» расчистили от снега большой участок и ставили просто на улице большую палатку для желающих: со всей страны характерники свозили семьи, и никто не желал становиться на ночлег за пределами Волчьего города.
Лошади ржали, дети плакали, рабочие ругались. Над костром кипел большой котел, откуда каждый мог зачерпнуть себе горячий отвар. Люди неустанно сновали туда-сюда, возвращались с улицы, обменивались в давке последними новостями: борзые захватили штабы Ордена во всех полках, борзые вырубают характерные дубы, борзые собираются большим походом на Буду...
- Лагерь беженцев! Чтобы я скис, – сказал Северин. — Лагерь беженцев прямо в Буде! Такие были на севере, помнишь?
— Если бы год назад кто-то сказал, что за двенадцать месяцев я буду скрываться с младенцем на руках от вооруженных серебром фанатиков, охотящихся на Серый Орден, провозглашенный врагами государства... — Катя покачала головой. – Это даже звучит глупо.
— Трудно представить, что произойдет через год или два.
— По крайней мере, нам повезло, что семья Малыша владеет таким заведением, — Катя указала на комнату — ту самую, где они ночевали после свадьбы. — Иначе толпились бы вместе с несчастными на улице в мечтах о теплом уголке, куда позволят приткнуться с маленьким ребенком.
— Слышал, что многие горожан готовы брать людей на постой.
— Ну, пусть берут! Мне совестно, – Катя указала в окно на другую молодицу с малышом на руках. — Она там, а я здесь. Впервые ее вижу, но почему хочу помочь... Может, пригласить к нам? Места хватит.
— За ней придут другие, и ты проклянешь свое великодушие.
Катя потерла виски.
— Материнская солидарность... Мне нужно отдохнуть.
— Отойди от окна, не теряй душу.
Они стали над трубкой, тихо покачивающейся у кровати. Несмотря на неумолкающий шум на улице, Оля крепко спала. Родители замерли, глядя на маленькое личико, которого не касалась тень никакой тревоги.
– Не могу оторвать от нее взгляда, – признался Северин.
– И я, – улыбнулась Катя.
Их заботы сразу блекли, когда они смотрели на свою маленькую дочь.
- Такая крошечная...
– И такая милая! Разве не чудо мы сотворили?
– Ты сотворила, – исправил Северин. — Носила месяцами, рожала...
- Не прибеднивайся, человече. Без твоей доли этого не случилось бы.
В комнате было тепло, но характерница передернула плечами и скрестила руки на груди. Он обнял ее.
– Как теперь быть? – Катя оглянулась на окно. — Эти подонки чуть не убили нас. Они не остановится...
— Им просто удалось заскочить нас врасплох. Есаулы недооценили угрозу... Но теперь будет иначе! Мы — среди своих, в лучших покоях «Черта и медведя», и сыроманцы со всех сторон прибывают в город. Группой мы дадим отпор любому! Закаленные войной ветераны против стаи бесноватых безумцев...
– Ты сам в это не веришь, – махнула рукой Катя. — Спасибо за попытку утешить, но будем откровенны: город не готов к осаде. Без стен, шансов и пушек мы обречены, а без Совета семерых общее собрание превратится в четку бесконечной грызни желающих за мнимые стальные перстни.
— У Малыша есть замысел: несколько самых почетных ветеранов из шалаша военных возьмут власть, пока идет война против борзых.
– чем-то напоминает Рокош.
— Нет-нет, это совсем другое, — Северин потер культю пальца, до сих пор болевшую. — Уверен, что община поддержит. Все осознают, что в беде нужно действовать быстро и без раздоров, иначе — смерть.
Оля, не просыпаясь, чихнула, и засопела дальше.
– Я боюсь за нее. Боюсь за нас.
— Мы пройдем через это вместе, Катр.
– Вместе? — она повернулась к нему и спросила: — Скажи откровенно, Северин: ты женился на ребенке, потому что так годится? Или потому, что испытывал ко мне чувств больше, чем к той ведьме?
Снова этот разговор! Вскочив неожиданно, Чернововк несколько секунд собирался с мыслями. Отвечать следует спокойно и взвешенно, иначе все завершится скандалом.
– Мы с тобой сходились и расходились. Любили, остывали, влюблялись снова, — он коснулся золотого кружочка на безымянном пальце. — Но годы оставались на одной тропе. Никто не поймет волшебника лучше другого проклятого; никто не почувствует так глубоко, как родственный кровавой подписью на потустороннем свитке.
— Удивительно трезвый расчет.
— Нет, Катр, я просто пытаюсь объяснить... У меня это всегда плохо получалось, — Северину вдруг сверкнуло: — Если бы не любовь, наши отношения должны были бы завершиться на первом расставании, разве нет?
– Это ты мне скажи.
— Вот и говорю: несмотря ни на что, нас постоянно тянуло друг к другу! И маленькая... Она стала искрой, взорвавшей пороховницу, над которой мы возились годами.
– Маленькая искра, – Катя улыбнулась.
– Дочь своей матери.
— Я все еще привыкаю, что нас теперь трое.
– А я почти привык, – Северин обрадовался, что острая тема прошла, и он сумел из нее выпутаться без потерь. – Я и мои прекрасные девочки! Разве не здорово звучит?
— Безумные Чернововки звучит лучше... А ту молодицу с малышом я все равно сюда позову.
– Хорошо.
Он прислонился к ее губам, и жена ответила взаимностью.
Каплей живого серебра монета растекается, словно тесто по сковороде, расширяется, утончается, кипит маленькими пузырьками.
- И что ты сейчас видишь глазом Потустороннего?
– Позади тебя стоит шишига.
Ох, как она предпочитала действительно видеть Потусторонний мир этого мгновения!
Лина развела костер и покрыла оцепеневшее тело заброшенной одеждой. Каждую минуту проверяла сердцебиение, прислушивалась к дыханию меж сжатых губ. Едва сдерживалась, чтобы не придавать ему пощечин.
Вот лжец! Как он посмел обмануть ее? Почему не признался, что действительно идет умирать?
– Снова побоялся сказать вслух, – Лина топнула ногой. – Снова!
Она часами кружила вокруг костра, не в состоянии сидеть на месте. Отчаянно надеялась, что ни одного письма нет. Его слова не были неуклюжим прощанием. Что пройдет немного времени — и Северин, как в прошлый раз, сядет, проведет рукой по сердцу, почешет холодную спину. Она поможет ему встать, выдвинет, поведет в дом, заварит горячего...
«Будь счастлива вместе с Максимом».
— Какого черта ты вообще решил, что я хочу быть вместе с ним? - рявкнула ведьма.
Пламя на мгновение поднялось, вспыхнуло ярче.
– Во что ты встряхнул на этот раз?
В остывшем теле едва слышалось сердцебиение, а грудь почти не поднималась.
– Возвращайся, характерник. Не заставляй меня спасать твою лживую жопу!
К глазам подступили слезы, и она раздражительно мотнула головой. Хватит плакать из-за этого мужчины!
Вдруг Северина выгнуло дугой — так стремительно, что пустой рукав рубашки взлетел прямо в костер.
– Северин! Что с тобой?
Он упирался темнотой и пятками в землю, а его тело вытянулось вверх, как мостик. Мышцы напряглись без звука, лицо сохраняло спокойную невозмутимость. В этой неудобной позе характерник замер...
Лина созерцала такое впервые: во время прошлых обрядов он всегда лежал неподвижно. На этот раз все происходило по-другому.
– Не смей умирать!
Новое движение, такое же непредсказуемое и неуклюжее.
Руки, сложенные на груди, разметало по бокам, словно у распятого, и левая попала к костру. Лина попыталась выдернуть равнодушную руку из костра, но характерник весил, будто гранитная глыба — как она ни старалась, не могла сдвинуться. Его рука покрывалась отвратительным ожогом, но лицо Северина даже не передернуло.
- Очнемся! Ты меня слышишь?
Знала его с детства. Влюбилась. Выбрала для первой ночи...
– Северин!
Внезапное тело сероманца вознесло над землей. На губах проступила пена; кожа покраснела, словно у сваренного рака, потекла обильным потом. Волосы на глазах выцветали и седели, лицо набухало синяками и морщинами.
Лина забыла все заклятия, не способная оторвать глаз от жадного зрелища.
- Пожалуйста... Нет... Пожалуйста!
Сквозь красную кожу пробился черный мех. Лицо вытянулось на хищную морду, оскалилось желтыми клыками, нахмурилось острыми ушами, конечности сменились волчьими лапами.
Без всякого звука тело крутилось, словно на незримом вертеле, и мгновенно стало человеческим. Вернулось вторично: снова волк. Вернулось в третий раз — и замерло. Мех стекал оплавленным воском...
Под клочьями вместо человеческой кожи открывалась красная чешуя.
- Что это?
Будто кукла, обожженная из глины. Без волос, без ногтей, без глаз... Она закричала от ужаса.
Изуродованное тело шлепнулось на землю. Раздался тихий треск — разбегались бесчисленные трещины. Откалывались пальцы, щеки проваливались в рот, грудь опадала вглубь себя.
– Нет, нет, нет!
Медленно, как под водой, ведьма протянула руку к тому, что было Северином. Еле коснулась - под пучкой пальца была не остыла человеческая плоть, а кучка горячего багряного песка.
– Папа! - закричали пронзительно.
Оля бежала прямо к костру.
– Папа!
Она не должна видеть его таким!
Лина в отчаянии вскочила, и от этого движения разбитая скульптура распалась бесформенной грудой пыли – настолько летучей, что она не оставалась даже на снегу.
– Папа!
Ведьма махнула руками, и на помощь прилетел ветер. Лихо ударил по щекам, подхватил багровую пыль, собрал, понес в лес и развеял над деревьями. От Северина осталась одежда, углубление в снегу и нож, чье лезвие незаметно растаяло.
– Папу-у-у!
Лина смотрела на пальцы, покрытые багряными крошками, пыталась унять дрожь и думала только о двух вещах.
Первая: ее руки трясутся, чего не было много лет.
Вторая: Оля заговорила.
- Папа...
Девочка подбежала – босиком по снегу, вся в домашнем, распашила от бега. Растерянно посмотрела на костер и вещи отца. Оглянулась раз, другой. Заметила слезы на щеках ведьмы...
Упала в ее объятия и горько заплакала.
Серебряная пленка изгибается, покрывается множеством мелких деталей, под невидимыми прикосновениями превращается в единую сложную форму.
Человеческое сердце, изготовленное из тонкого, как бумага, серебра.
Какая прекрасная совершенная работа, думает он.
Сердце начинает ритмично бить, перегоняя кровь тьмы.
Словно вздрагивают самые настоящие мышцы, думает он.
Сердце срывается с места, летит прямо в него, удар – и в груди растекается боль.
Что происходит, думает он.
— Возвращаю долг, — раздается знакомый голос. — Я не забыла, что такое прощение и благодарность.
В голосе нет ни ярости, ни ненависти.
— Ты заслужил место в мире, который помог возродить.
Голос тает и исчезает из омытой тьмой памяти. В ушах стучит кровь. В груди болит. Перед глазами брызжется пустота.
Тело. У него тело. Надо им воспользоваться.
Глубоко вдохнул. Осторожно покачал головой, сжал кулаки, согнул ноги. Приятное ощущение... Весите.
Тело повествует: он лежит навзничь на земле. Кожу щекочут травы. Воздух бодрый, но не холодный. Вокруг шуршит природа. Приближаются легкие шаги.
Враг? Друг? Он сразу напрягается.
Приятное прикосновение к руке. Следом за прикосновением — аромат: листья мяты, цвет ландыша. Это прикосновение. Этот запах... Они так приятны!
Он осторожно открывает глаза.
Сумерки. Вокруг ворчит молодой лес, тянется к вечернему небу. Так много деревьев! И ни одного он не знает. Только одно кажется знакомым: гигантское, грозное, с толстым черным стволом и острыми ветвями, похожими на молнии... Кажется, будто дерево обрадовалось ему и склонило крону в неуклюжем поклоне.
Где он? Как сюда попал? Раньше он знал. Эти ответы были у него в голове... Он пытается вспомнить, но память листает самые чистые страницы. Он был... кем-то... чем? Где-то...
Он пришел? Он что-нибудь сделал? Он пересек границу? Все осталось в море тьмы. Теперь он здесь, в свежей зелени, где ничего не болит.
Перед ним – прекрасное существо в белом наряде. Украшенные цветками светлые волосы струятся водопадом, лучистые голубые глаза над высокими скулами напоминают бездонные озера. Она протягивает тонкую руку, помогает приподняться, ее кожа белая и шелковистая, губы тонкие и соблазнительные.
Он снова пытается вспомнить. Кто она? Откуда они знакомы? Но голова пуста, как палимпсест, знание соскребно, воспоминания вытерты.
Почему-то это не смущает: ему радостно и приятно от того, что она — кем она есть — стоит рядом. Смотрит на него неотрывно. Такая прекрасная! Такая родная... Интересно, у него тоже такие сияющие глаза?
Он осмеливается нарушить молчание.
– Кто ты?
— Дождавшаяся тебя.
Ее ответ деленчит музыкой серебряных колокольчиков.
- Я... опоздал?
– Ты прибыл как раз вовремя, – от ее искреннего смеха ему становится легче.
– Кто я?
– Ты – избранный мной.
Она прекращалась на цыпочках, нежным движением убрала прядь волос и поцеловала их в лоб. От поцелуя телом струится целебная сила, и он чувствует, что готов свернуть горы.
– Где мы?
– Дома. Мы теперь дома, – она проводит рукой вокруг. – Разве не чудесный этот мир новый?
На ночном небе вспыхивают узоры золотых точек. Уставшие от стремительного роста деревья собираются ко сну, наряжаются сумеречным одеялом, и лишь небольшая река продолжает нашептывать песню... Это его дом.
Дом! От уютного слова на сердце тепло и приятно. Он чувствует, что долго искал его — и вот наконец нашел... Осторожно касается груди, но боли больше нет. Серебряное сердце стучит уверенным безошибочным ритмом.
- Ничего не помню...
Немного грустно оттого, что он не знает даже собственного имени. Может, оно потерялось где-то здесь, дома, и ждет своего владельца? Может быть, с именем вернется его старая память?
– Не беспокойся. Я всему тебя научу.
Ее улыбка наполняет надеждой, дарит предчувствие великой радости, обещает блаженное спокойствие.
– Следуй за мной.
Она берет его ладонь, сжимает, ведет вглубь ночной рощи, и он ступает следом в чудесный новый мир.
Эпилог
В такой красивый летний день, когда заботы забываются сами собой, хочется сесть у залитой солнцем реки, достать из прохладной воды хлопья арбуза, вгрызться в сладкую червь, бултыхнуться в стремянку, смыть сахарный сок, вынырнуть и разлечься на горячую. жить!
Ярема осушил кувшин компота и довольно крякнул.
— Ах, спасибо спасибо! Из кружки напился — заново родился!
С поданного ведра смыл пыль с лица, плюснул на покрасневшую холку. Лишенный упряжи конек лапал студеную колодезную воду в конюшне.
— Жжет так, что камни трещат. Быть дождя, — шляхтич провел влажными ладонями по бороде, заплетенной в длинную косу, и посмотрел на приземистое сооружение. - Максим себе рабочую придумал?
– Еще в прошлом году, – кивнула Лина. — Когда вернется, все тебе покажет. Гордится той мастерской, как собственным ребенком.
Пригласила к прохладному крыльцу, увитому виноградной лозой, где они спрятались от солнца в тени лопатых листьев.
- Ты действительно не голоден? – переспросила ведьма.
— Умаломурил лужайку в корчме, — Ярема довольно хлопнул себя по потному брюху. - Еще и книшиков сверху прибавил! А Максим по делам отправился?
– За деревом поехал.
— По такому аду? — удивился Яровой. — За дровами на купальскую костру?
– Да куда нам, – отмахнулась Лина. – Купала – праздник молодых. Я разве что перед рассветом к реке схожу, трав соберу. У меня с этой ночью собственные счета...
Ярема хлопнул по новенькой скамье, украшенной тонкой резьбой в виде виноградной лозы.
- Максимовая работа?
- Конечно.
— Прекрасно сделано! Стоит надежно, сидеть удобно, - он провел пальцем по коричневому орнаменту: - Да и глаз милует!
— И плотник хороший, и резчик умелый. Кстати, он подарок тебе подготовил.
- В самом деле?
— Вырезал медведя на гербе. Говорил, будто обещал когда-то.
— Я и забыл, — шляхтич почесал висок. - Вот память у него!
— Просто Максим очень внимательный и придирчивый. Дерево всегда подбирает, — ведьма улыбнулась. - Не испортил ни одной работы, представляешь? Будто чувствует каждое бревно, каждую доску...
Ярема достал из-за пояса трубку и кисет, а потом с авторитетным видом предрек:
– Будет из него мастер на всю страну.
– В селе его знают и уважают, – сказала Лина надменно. — К облику уже привыкли. Разве что смеха до сих пор боятся, потому что Максим хохочет так, будто волк воет.
В тень влетел рассерженный слепень, завертелся над головой ведьмы. Лина щелкнула пальцами. Гедзь перелетел к шляхтичу, который принялся набивать трубку. Лина щелкнула снова, уже обеими руками. Гедзь гудел дальше. Ведьма нахмурилась и изо всех сил хлопнула в ладоши, прошептав в придачу несколько слов.
— Что-нибудь должно было случиться? – спросил Ярема.
– Но не произошло, – отрубила ведьма, прошивая насекомое яростным взглядом.
— О, котище! — Шляхтич дружески помахал рукой. - Здорово был!
Хаос зевнул, потянулся, окинул зайду неприязненным взглядом и молча поковылял за хату.
– Он только с Олей ласков, – известила Лина. — Остальное человечество презирает.
– А где Оля? — Яровой огляделся по сторонам. — Более года ее не видел.
— Такая взрослая барышня, не узнаешь, — ведьма широко улыбнулась. - Сейчас в лесу играет. Вечно что-то ищет, исследует... Хлебом не корми - дай окрестностям побегать! Не девочка, а юла. Вызову ее вскоре, сам увидишь.
— Надеюсь, что гостинец понравится, — из валявшейся ему в ногах дорожной суммы Ярема достал сверток в яркой бумаге с лентами. - Охотился в столице.
– Обертка точно понравится, Оля такое любит, – одобрила Лина. — Каким ветром тебя в Киев занесло?
- Ветром поисков, ветром войны, ветром золота - выбирай, который тебе по душе, - Ярема закурил. — Когда Орду выгнали, немало сабель уволилось — вот я и приехал собрать несколько опытных наемников. Посетил правобережные полки, напоследок заехал в столицу, а там монумент памяти характерщиков торжественно открывают — и вот я уже торчу на скамье почетных гостей... Один-единственный бывший сероманец, которого они смогли откопать.
– Бедняга, – фыркнула Лина. — Под страхом смерти усадили?
— Не буду врать: любопытство возобладало. Решил, что должен увидеть своими глазами, — признал Ярема. — Посреди площади, где погиб Филипп, — в честь оказии городской совет переименовал ее в площадь Серого Ордена — разбили клумбу. Внутрь пересадили характерного дуба: либо из тех счастливцев, которые обошли топоры борзых, либо из выросших уже после охоты. Ранее на том месте зияла воронка после взрыва Темуджинового шатра.
Шляхтич сделал глубокую затяжку, выдохнул дым сквозь ноздри.
– Теперь там раскинулся зеленый островок. Вокруг выставили семь мраморных волков, от снежно-белого до угольно-черного: один с двумя хвостами, второй повернутый спиной, третий с ножом в пасти, и так далее по символам шалашей. Искусная работа, не к чему придраться... Если бы не таблички на постаментах под каждым волком.
- С именами погибших?
— С именами скромных меценатов, спонсируемых памятниками, — Яровой нервно дернул себя за бороду. — Красная Рада, Черная Рада, Тайная Стража, католическая церковь, православная церковь, цех чумаков и господин гетман лично.
— От Тайной стражи и православной церкви смотрит очень цинично, — заметила Лина.
— Как и от моего брата, — от возмущения Ярема чуть не подавился дымом. — Сначала по его приказу убивают нашего деда, есаулу шалаша военных, а потом он щедро оплачивает статую в честь шалаша военных... Много бессовестного дерьма!
– Вы с ним не помирились, – предположила ведьма.
- Этого никогда не произойдет, - шляхтич потерял благодушное настроение. — Некоторые преступления нельзя прощать! Бездуры о всепрощении оставьте другим.
Лина не ответила, вспомнив о своей матери и старшей сестре.
— К слову всепрощения: патриарх Симеон торжественно снял с Ордена анафему, — Ярема отмахнулся от надоедливого слепня.
– То есть «так называемый» патриарх Симеон.
– Я уже забыл, что тебе все известно, – Ярема кивнул. – Да, от старого патриарха осталась только внешность. То, что сидит в камне, сдержало обещание... На чем я остановился?
- На статуях волков.
– Да! Таблички изрядно уничтожили их вид. Семеро волков образуют этакую стражу вокруг дуба, а замыкает у статуя Мамая от благодарной киевской общины, — Яровой выпустил гнездо дыма на слепня, и тот наконец улетел. – Приличный ансамбль, я ожидал худшего.
– И что было дальше?
— Сижу, никого не трогаю, вокруг толпа собралась, а ко мне непрерывно подбивают клинышки из обоих советов. И зачем? Улыбаются усердно, лепетят, мало в ноги не падают. Всячески делают вид, что это не я трибуну полтора года назад развалил.
Лина рассмеялась.
— Читала об этом случае в газете.
— Шкандаль получился знатный... Удивительно, что за эту затею я ушел от наказания.
- Яков постарался?
– Наверное, – отмахнулся Ярема. — Понял, должно быть, что лишнее внимание к моей персоне всегда будет бить по его авторитету, и без того косолапому, поэтому позволил мне исчезнуть.
— Ваша встреча, вероятно, была прохладной.
– Мы даже не поздоровались. Я только слушал выступление господина гетмана, — Яровой откашлялся, продолжил писклявым голосом: — «Страна всегда будет помнить самоотверженную и бесстрашную жертвенность истинных героев... Характерники стали неистребимыми корнями, из которых вырастут деревья новых поколений, выстоят под всякими бурями. небо, проткнут тучи, поднимутся до самых звезд...» Вот такое дерьмо нес полчаса.
Шляхтич вкусно сплюнул в пыль.
— Уши сохли от этого приторного пафоса. Хотелось встать и заорать: это ты, урод, нас уничтожил, а теперь скорбь притворяешься!
– Разве почетным гостям не дают слова?
— Размозженную трибуну газетчики смаковали месяц, — хохотнул Ярема. - Поэтому слова не давали - я должен благословлять действо молчаливым сиденьем, что символизировало композиционную гармонию с остальными скульптурами.
- А что бы ты сказал?
– Сказал бы, что мертвые герои удобны. От них легко откупиться: поставь памятник, почти цветами — готово! Мертвый герой молчит и не раздражает. Это живые вечно задают вопросы, восстают против обид, ругаются, пьют, срут... Они слишком живы, чтобы быть героями. Лишь в посмерте из них можно слепить святых, Ярема горько усмехнулся. – Мертвый герой – это красивая легенда, которую вспоминают раз в год.
– Но в речи твоего брата есть зерна правды, – заметила Лина осторожно. — На сказках о Сером Ордене будет расти много детей.
— Пусть лучше растут на правде, — перебил Яровой.
— Знаешь, в ночь серебряной скобы Северина я была рядом...
– Знаю.
– спросила его: зачем ты это сделал? Он ответил, потому что кто-то должен.
– Ему было пятнадцать, Лина. Как иначе он мог ответить? – отсек Ярема. — Мы тоже росли на сказках о характерщиках, но ни одна сказка не предупреждала, что на самом деле будет ждать на волчьей тропе.
Лина имела другое мнение, но решила не спорить. Ярема молчал, пахнув трубкой. Пауза неловко затягивалась, так что ведьма осторожно попыталась расшевелить разговор:
— Слова тебе не дали...
— Я решил не портить момент, — подхватил Ярема, и лед тронулся. — Следующим выступал Матусевич, он составил думу «О последних сироманцах» — по моему мнению, его сильнейшая работа... «Славу травили, дубы корчевали, ложью и грязью людей поили». Из меня плохой певец, тот шедевр стоит услышать вживую. Рыдали все присутствующие! Кроме главы Тайной Стражи.
— Не знала, что Варту возглавила женщина.
— Ее зовут Майя... Бывшая любовница Ефима Кривденко, — Ярема задумчиво провел ладонью по щеке. — Если бы в ночь его убийства мы были менее осторожны, то сейчас меня искали бы все головорезы гетманата за сумму значительно больше, чем вознаграждение за Циклопа.
– Отчаяние влюбленной женщины может обернуться страшной силой, – отметила Лина.
Знала по себе.
— И смертельно опасна, — согласился шляхтич. — Яков дважды ставил на эту должность своих людей, но один загадочно скончался, а другой просто отказался...
– Опасная женщина, – сказала ведьма с уважением.
— Иаков это сообразил, и решил с ней дружить. Думаю, они нашли общий язык на почве ненависти к характерникам. Когда Буханевич представлял новую книгу, «Летопись Серого Ордена: правда об истоках, победе и гибели волчьих рыцарей», Майя просто встала и ушла. Думаю, Яков предпочел бы поступить так же, но должен соблюдать протоколы.
- Буханевич? – переспросила Лина. — Постой-ка! Книга о характерниках от того же Буханевича?
— Того же! Утверждал, что написал опус магнум, где нет ни слова лжи. Подошел ко мне, публично извинился и подарил экземпляр, — Ярема порылся в дорожной сумме, достал на свет немалый том: — Держи. Я все равно не буду читать. По крайней мере, ближайшие годы.
Ведьма взвесила на руках большую книгу с черным переплетом. Провела пальцами по тиснению, полистала пахнущие краской страницы, подвела на Ярового тусклый взгляд.
- Здесь...
– Да, – кивнул Ярема. — Преимущественно это история жизни Чернововка. Если там действительно нет ни слова лжи, будет хороший подарок Оле... Лет через десять.
– Я обязательно прочту, – сказала ведьма. – Спасибо.
— На том я сбежал с церемонии, — заключил шляхтич. — А на обратном пути пришел к дубу Гната...
— То, что посреди древнего селения?
- Того же. Русичи протащили дорогу, поставили на въезде лачугу, собирают во всех приезжих пошлину. Даже с меня жалованье требовали, представляешь? Я их от лешего уволил, и такая благодарность!
— По крайней мере, они не охотились на тебя с серебром.
— Ты прав, — хохотнул Ярема. - Поселки не узнать! Настроили гостеприимных домов, свободных комнат нет — трещи едут со всей страны. На взгляд кажется, что их больше, чем жителей. Снывают всюду, словно в музее под открытым небом... В общем, бывшие отшельники быстро поняли, как работает заработок в современном мире, и хорошо из этого пользуются.
— Чувствовала, что их чуть не уничтожила чума.
— Потому что они обошли все болезни, которыми человечество переболело со времен Владимира, — кивнул Ярема. — Где-то половину селения выкосило, это правда. Молодой волхв, не успевший передать свои знания дальше, тоже погиб.
- Трагическая история...
— Он стремился открыться миру — и заплатил за это жизнью, — Яровой достал носовой платок, протер потную голову. — Дуб Гната там в почете, к нему приходят просить мужскую силу.
– Древние боги недовольны новым выскочкой?
— Думаю, что толпы людей с нательными крестиками пугают их гораздо больше.
Шляхтич помолчал.
— Потом в дуб Катри заехал. Расчистил немного тропинку, потому что заросла...
– Мы с Олей двинемся туда в конце лета, – отозвалась Лина ровным тоном. – Думаю, что она готова посетить могилу родителей.
Ярема смерил ведьму задумчивым взглядом.
– Ты – удивительно сильная женщина, Лина. Я безгранично уважаю тебя.
— Судьба испытывает жестокое чувство юмора, — ответила Лина. – Я теперь не представляю жизнь без Оли. Максим ее любит как родную.
— Уверен, что малыш хорошо с вами.
– Мои племянники постоянно с ней играют, – Лина улыбнулась. – Но ты ночуйся! Она стала такой болтливой, но порой хочется убегать от ее бесконечных расспросов.
– Я готов, – Ярема показательно поправил глазную перевязь и выпятил грудь. – Дети – это прекрасно!
– Могу поспорить, – ответила Лина. — Но Оля… Она отличается от других детей. Как ящик с секретом! Иногда мне кажется, будто она обладает силой. Не получающей за сделку — а другой, врожденной. Пока не пойму, какой именно... Все думаю: могло ли ей передаться от родителей?
– Вряд ли, – покачал головой шляхтич. — Дети характерщиков не наследовали приобретенных соглашением способностей. Не было никакого случая.
— Может, после ее рождения что-нибудь случилось?
— После ее рождения вечно что-нибудь случалось, — несколько секунд Ярема вспоминал. — В это время началась охота... Я этого не помню, потому что лежал, истекая кровью, но слышал рассказы других. Это случилось во время первой стычки с борзыми. Катя приехала с малышкой на руках, битва была проиграна... Савка спас нас криком. Борзые падали с кровотечениями из глаз и ушей, но никого из нас не задело... Решили, что из-за кровавой сделки.
— У Оли не было Гаадовой защиты, но с ней ничего не случилось?
– Честно говоря, мы об этом не задумывались, – признался Яровой. — А потом и вовсе позабыли.
- Не обращай внимания, - ведьма махнула рукой. — Это все пустые размышления женщины, которая понемногу теряет ведьмскую силу, от чего скучает и раздражается. Иногда с этим трудно смириться...
– Сильвия говорила, что ее сделка тоже теряет силу, – отозвался Ярема. — Способности ежемесячно слабеют. Думала, будто с ней что-то случилось.
– Нет! Это повсюду так, – сообщила Лина. — Ворота миров закрываются. Потусторонний мир, который даровал нам силы, идёт прочь, поэтому все сделки слабеют. Изверги исчезли, духи не отвечают на вызовы... Вскоре не останется никаких колдунов и оборотней — только знахари и шарлатаны.
— А босоркане станут простыми людьми?
– Именно так, – Лина посмотрела на пустой двор. — Что бы там ни сделал Северин, но он смог изменить мир.
На этот раз тишина уже не была смущена. Нарушило ее возвращение неугомонного слепня.
– Вот подлец, – прошипела Лина.
Ярема захлопал рукав.
– До сих пор привыкаю жить без оглядки на лунное иго, – он указал на глубокий шрам от локтя до запястья, сшитый глубокими широкими стежками. — Трижды чуть не погиб, а левая рука чудом слушается.
– Ты пробовал не лезть смерти в зубы?
– К этому я тоже привыкаю, – рассмеялся шляхтич. — Полностью снится бег с волками. Думаю, если встречу их вдруг, они меня обойдут стороной.
Ярема спрятал шрам под рукавом.
— Сильвия говорит, что спать рядом со мной невозможно.
– Максим тоже неспокойно спит в эти ночи, – согласилась Лина. – Ты сейчас возвращаешься в Сильвию?
– Да. Вот встречу ребят под Черновцами, как условлено, и оттуда отправляемся на войну.
- А пани Ярова?
— Был у нее, — неохотно ответил Ярема. — Мамуньо играет с внуками. Так простила Якова... А на мне, кажется, поставила крест.
- Это хорошо или плохо?
– Не берусь судить, – он махнул рукой. - Давай не будем о моей семье.
— Тогда расскажи, как дела у Княжества. Знаю только, что повстанцы отразили полночь...
— А юг крепко оккупирован османами. Отступать те не собираются, особенно после того, как поляки и крымцы выгнали их отовсюду, Ярема выбил трубку. — Так что этот отгрызенный кусок будут защищать до последнего. Империя не может позволить себе проигрыш.
– Но Сильвия не сдается.
– Ее родственник предал родину и стал каймакамом. Приказал казнить пленного дядю Влада. Теперь это не только война за родную землю, но и личная месть. Сильвия не отступится, а я... Радуюсь ей помогать, — он улыбнулся. – Война – это зависимость. Я не умею ничего другого.
– Если что, Максим охотно возьмет тебя подмастерьем, – подмигнула Лина.
— Спасибо спасибо, — Ярема захохотал и достал другой кисет. Под неожиданным ударом ладони нахальный слепень скончался.
– Вот так, – удовлетворенно сказала ведьма. — Ты слишком много куришь, пан Яровой.
— Это уже не табак, а конопля — это разные вещи.
— Дым все равно паскудный.
Ярема с удовольствием вдохнул запах курива.
- Этой привычки избавиться труднее, чем анафемы, - он принялся набивать трубку. — К слову, малышку не думала крестить?
– А ты в кумовья набиваешься? - хмыкнула ведьма.
– Она и без того моя крестница.
— Ну, пусть растет и сама выбирает себе веру.
— Повезло тебе, что я порочный галичанин, — шляхтич потряс указательным пальцем. — При людях такого никогда не говори, потому что за вилы схватятся... О, чуть не забыл!
Он снова полез в сумму, достал старый дагеротип и положил его на «Летопись».
– Тоже для Оли. Наша старая фотография... Всего несколько дней после приема.
Лина взяла дагеротип.
– Столько времени прошло, – сказал Ярема. - Две войны. Потерянный глаз. Множество шрамов. Орден, которого нет. Друзья, которых не вернуть.
– Ты, – ее голос слегка задрожал. – Ты уверен?
— Пусть у малышки будет изображение папы. Мне дагеротипа не жалко, потому что все живут здесь, — Яровой стукнул себя кулаком по груди. – Они стали легендами! Тот, кто остановил нашествие Орды. Убивший старейшего врага Серого Ордена. Тот, кто освободил поселок от лешего. Тот, кто уничтожил проклятие сероманцев. А я... Я только наблюдал, как они гибнут — один за другим...
Взгляд Ярема затуманился, трубка выпала из руки, просыпалась сухим зельем.
— До сих пор не пойму: почему погибли они, а не я? Почему повезло мне?
Он медленно покачал головой.
— Вряд ли пойму. Вряд ли смирюсь, — он посмотрел на улыбающиеся лица юношей на фотографии. — Они тоже хотели жить... А стали легендами.
Лина осторожно погладила его по шрамованной руке и сказала:
– Я позову Олю.
…Девочка замерла на границе леса, где тень деревьев рассеивала жару. Среди стволов мерцало отверстие, похожее на круглое окошко с оплавленными краешками, которое будто вырезали из ткани мироздания горячим ножом. Оля сидела на земле, как на подоконнике, и пристально вглядывалась в картину другого мира, буйствовавшего на расстоянии протянутой руки.
Она называла эти отверстия «шпаринками». Скважины появлялись по ее желанию и изрядно помогали в игре в прятки. Правда, каждая приоткрытая щель отбирала много сил, после чего хотелось есть и спать. Девочка чувствовала, что никто больше не умеет этого делать, и держала свое умение в секрете — не рассказывала даже Лине.
Оля не боялась. Она побывала в другом мире множество раз: и днем, и ночью, и под солнцем, и в дождь – там всегда царил мир и покой. Всюду росли деревья и травы, совсем не такие, как дома, но тоже свежие и благоухающие. Иногда Оля заходила в щель и гуляла, порой, как сегодня, только смотрела внутрь.
Сейчас там вечерело. Дальнее светило собиралось ко сну, и ночь заливала землю чернилами сумерек. Над высокими деревьями промелькнуло несколько птиц или крылатых созданий. Оля прищурила глазки, напряженно разглядывая сиреневые поросли потустороннего леса, заметила движение в кустах.
– Эй, ты! – крикнула девочка. – Я тебя заметила!
Кусты замерли.
– Эй! Я тебя не оскорблю! – Оля помахала ладонями. - Выходи!
– Не выйду, – мигнула пара желтых очей. – Ты кто такая?
– Я – Оля, – она аккуратно поправила ленту в волосах. – Не бойся меня.
– Щезник! И я не боюсь, — прокричали в ответ.
– Можешь мне помочь? – спросила Оля.
- Ты выглядишь странно, - желтые глаза внимательно изучили ее. – Ты – человек?
– Да.
– Когда-то я встречал человека! Но она была совсем другой.
– Я ищу своего папу, – сообщила Оля. – Ты не видел его?
- А какой у него вид?
— Как у моего отца! Высокий человек.
- Здесь нет человеческих мужчин. Ни высоких, ни коротких, — провозгласили уверенно из кустов. – Здесь живем мы. Только мы!
– Но ты сказал, что встречал человека!
— Это случилось очень давно, и очень далеко отсюда... Это случилось, когда здесь было грустно и темно, — кусты зашуршали. — Флояра есть. Хочешь, заиграю?
Неожиданно от дома донесся голос Лины:
– Оля! Домой!
Девочка разочарованно вздохнула. И так всегда! Лучше не задерживаться, потому что Лина сердится на опоздание. Она хорошая, но строгая.
— Меня зовут домой.
— Жаль, — очиски мелькнули. – Ты придешь снова?
– Завтра. Поищи моего папу, хорошо?
- А что ты мне за это дашь?
Но девочка уже встала, стряхнула с ног травинки и помахала рукой.
– Прощай!
Не успел исчез ответить, как она звонко хлопнула в ладони. Чащи другого мира потемнели, размылись, исчезли; швы причудливого разлома беззвучно сошлись вместе... И через мгновение уже ничего не напоминало об удивительном мареве.
– Оля! К нам гость приехал!
Гость! Она любила гостей. Интересно, кто пришел сегодня? Оля повернула было в дом, но вдруг остановилась: шеей пробежали сироты. Девочка осторожно огляделась.
Обычно она безошибочно чувствовала чужие взгляды, но за спиной болтали только знакомые деревья. Ветерок тихо забавлялся листьями, от щели не осталось ни следа. Наверное, показалось...
– Оля! Где тебя носит, дитя?
Девочка сложила ладони ковшиком вокруг рта, вдохнула побольше воздуха, закричала со всех ног:
– Я иду-у-у!
И побежала домой.
Послесловие автора
Каждый может написать трехтомный роман.
Для этого нужно только совсем не знать жизни и литературы».
Оскар Уайльд
Финал трилогии — хорошая возможность оглянуться и подвести итоги.
Все началось летом 2017 года со знакомства с литературным агентством «Акрис», состоявшим из Марка Оплачко и Любови Кривуцы. Мы встретились на Книжном Арсенале, договорились о сотрудничестве, я предложил идею... Отказ. «Тоскливыми могут быть только известные авторы, потому что их и так купят». Вторая идея. Отказ. «Подобное уже писали, давай что-нибудь оригинальнее». Литагенты могут быть столь жестокими!
Месяц спустя я гулял по Андреевскому спуску, слушал альбом «Истина» группы Noktumal Mortum, и тут заметил молодого бандуриста в национальном наряде, который играл на фоне автомобилей. Сияло: «А что, если бы институт кобзарства дожил до наших дней? В каком мире это могло бы случиться? Кобзари — казаки — характерники... Почему с такими могучими приспешниками, как характерники, Хмельницкий вообще проиграл? А что, если бы его государство устояло?». Идея о братстве оборотней, защищающих уцелевший Украинский гетманат, понравилась, и я начал рукопись под рабочим названием «Волчьи братья».
Относительно жанра размышлений не было: когда-то «Властелин Колец» открыл мне мир фэнтези и влюбил в него. Более того, шедевр господина Толкина прямо повлиял на мою жизнь — я увлекся этим произведением настолько, что вступил в ряды толкинистов, открыл для себя LARP (live action role-playing games) и нашел в этом движении немало друзей. Правда, игры я забросил, но реплика костюма польского шляхтича и тупая стальная сабля до сих пор покоятся в дебрях моего шкафа.
Я сразу задумал трилогию. Это довольно дерзко, но в 2013 году я смог завершить пухленький роман и издать его за свой счет, поэтому имел несколько наивную веру в собственные силы. Хотелось создать увлекательное и мрачное приключение не без юмора, переосмыслить казацкие легенды в каноне этакого классического фэнтези, вытолкать характерника за устоявшиеся рамки запорожца-супермена с бесконечными талантами и такими же бесконечными шароварами, взглянуть на него другим взглядом и даже взглядом на него иным взглядом, даже даже взглядом. Удалось ли этот замысел воплотить? Решать вам.
«Волчьи братья» писались до середины 2018 года, а уже в 2019-м «Аркан волков» (я создал отдельный документ с длинным перечнем возможных названий, и считаю, что выбрал самое удачное) в компании других первопечатных изданий «Дом Химер» приехал на Книжный. Я пытался создать как можно завершенное произведение на тот случай, если книга провалится, и издательство откажется печатать продолжение. Однако «Аркан волков» продавался хорошо, поэтому до конца 2019 года я не только провел презентационный тур по Украине, но и завершил рукопись второй книги. В марте 2020-го должны были выйти «Тенета войны», а также допечать «Аркану»... Но вышла пандемия, допечатка отменилась, запланированный презентационный тур улетел в небытие, а выпуск «Тенет» задержался на несколько месяцев, изрядно подточив мою нервную систему. Поэтому дело оставалось за третьей книгой, о чем дружелюбные читатели регулярно напоминали мне в комментариях соцсетей, за что я им безгранично благодарен.
Постоянный писательский вызов: написать новую книгу лучше предыдущих. Уверен, что многие авторы преследуют сомнения, подчинится ли этот все более высокий барьер. Эмоциональные качели преследовали меня на протяжении «Тенет», а еще больше — во время написания «Песни», на которую ушло целых два года. Разнообразные жизненные обстоятельства тормозили работу над и без того непростым текстом. Пришлось даже уйти в отпуск, чтобы его дописать, так что с последней точкой я почувствовал, будто освободился от огромного груза, как сумасшедший головник, одиноко перчатка вверх по Днепру и допер. Книга окажется в большом мире, каждый читатель будет трактовать ее, как захочет (и совершенно независимо от авторских смыслов) — вот она, писательская свобода! Она продолжается ровно до начала работы над новой рукописью.
Читательские отзывы единогласно отнесли «Летопись» к казацкому фэнтези, и это логично, ведь книги основаны на казацких легендах, но я еще раз хочу подчеркнуть, что характерники Серого Ордена — НЕ казаки, хоть и берут от них свое происхождение. Прямыми казацкими наследниками считается войско Сечево. Убежден, что этот абзац останется проигнорированным, а мои герои и дальше повсюду будут именоваться казаками.
Еще одна немаловажная ремарка: я не верю в существование характерников. Более того, я настоятельно призываю не отдавать деньги самопровозглашенным учителям, которые обещают наполнить каждого желающего характерной наукой казацких предков до конца всего лишь за п гривен. Если вас, как и меня перед началом работы над трилогией, интересует, откуда в нашем фольклоре взялись такие незаурядные персонажи, советую к прочтению работу «Культ волка в военных традициях Древней Украины» Антона Бондаренко или по крайней мере раздел «Традиции воинов-зверей в украинской военной культуре» рыцарства».
Вернемся к жанру. Без устали подчеркиваю, что «Летопись» — именно фэнтези, а не альтернативная история, ведь здесь много анахронизмов, которые я всегда демонстрирую на примере обложки «Аркана». Трезубец! Если считать, что гетманское государство началось от Богдана Хмельницкого, то своим гербом оно, вероятнее всего, имело бы рыцаря с самопалом, ведь трезубцем мы обязаны историческим разысканиям господина Грушевского, которые датируются началом двадцатого столетия. Украинский гетманат, существующий две сотни лет, также является анахронизмом: в середине XIX века хорошо знакомая нам концепция национальных государств рождалась («Весна наций»), а до этого Европой правили империи. Но даже само словосочетание «Украинский гетманат» в реальности, где Российская империя не восстала и, соответственно, не начала присвоения нашей истории, наверное, уступила бы место «Русскому гетманату»... Как видите, замечаний немало к одной обложке.
Впрочем, я пошел на эти анахронизмы сознательно, потому что текст должен апеллировать к современному украинскому читателю, знающему Украину в современных границах и современной атрибутике. Взращиваю осторожную надежду, что историков не схватил греч от цеппелинов, электричества и других изобретений, топонимов и терминов, несвойственных середине XIX века; искренне извиняюсь и надеюсь, что наглое обращение с историческим фоном не помешало вам получить читательское удовольствие.
Очень радуюсь, если после прочтения этих книг кому-то захочет узнать настоящую историю украинского государства, которая грубее любого темного фэнтези.
Пролог «Аркана волков» происходит на Ивана Купала в 1844 году, а эпилог «Песни дубрав» — на Ивана Купала в 1856 году. Это не совпадение, а проявление моей слабости к символическому зациклению: одинаковая фраза в завершение каждой книги, одинаковая дата рождения и смерти (перерождение?) Северина и другие милые моему сердцу безделушки, оставленные в жертву внимательным читателям. Люблю пасхи! Люблю, когда их замечают и правильно толкуют.
От первозамысла до заключительной книги прошло пять лет. Я успел стать отцом (иронично, что Северин меня опередил в этом), и вот: суммарная статистика текстового редактора демонстрирует за триста с половиной тысяч слов. Ничегошняя трилогия! Для Брэндона Сандерсона это годовая норма, для меня настоящее достижение.
Помните тезис о читателе и восприятии? Вот какими эти книги задумывались.
Аркан волков: история взросления, ответственности, достоинства нести выбор, которого не изменить.
«Тенета войны»: история ветеранов, интриг, борьбы с собственными демонами, принимающими различные формы.
«Песнь дубрав»: история жертвенности, героизма, принятие смены эпох, которую не отвлечь.
И, конечно, все они истории детей и родителей.
Некоторым читателям такое не нравится (что нормально, ведь художественное произведение не может нравиться всем): приключения и оптимизм «Аркана», боль и удушье «Тенет», элегия и фатальность «Песни»... Почему они так отличаются? Ответ прост — эти изменения должны были показать волчью тропу от инициации в финал; история взрослела вместе с героями. Насколько удачен был такой прием? Решать опять-таки вам.
***
Здесь завершается текст, написанный ночью, когда двадцать третье февраля перетекало в двадцать четвертое. Планировал дописать днем... Но через несколько часов россия начала большое вторжение. Тогда, в первые недели, художественная литература казалась бессмысленной, рукопись — плохим пророчеством, а издание новых книг — невозможным.
Но Украина устояла. "Аркан волков" получил награду CHRYSALIS AWARD за лучший дебют от European Science Fiction Society. «Тенета войны» получили второй тираж. И к тому времени, когда вы доберетесь до этих строк, «Песня дубрав» тоже увидит свет.
Этого не случилось бы без Вооруженных Сил, Территориальной Обороны, Службы Безопасности, Нацгвардии, Полиции, Пограничной службы, добровольцев и всех остальных Людей, держащих над нами небо. Сложно подобрать слова благодарности за их граничащий с истинным чудом подвиг, но делать это необходимо — и делать каждый день.
Защитники и защитницы, неизвестные и известные, погибшие в разных местах в разные времена — зверски замученные, показательно казненные, убитые в сотнях больших и малых боев, — и те, которые сейчас рискуют жизнями, чтобы нас, украинцев, не смели уничтожать за право быть собой; герои и героини, чьей титанической жертвенности мы благодарим роскошью каждое утро просыпаться в собственной стране под родным флагом — низкий поклон вам!
Еще несколько слов благодарности.
Лада – моя замечательная жена. Написание книг занимает очень много времени. Особенно написание книг на несколько сот страниц. Особенно написание в свободное от основной работы час. Ради этого приходится жертвовать вольными вечерами и выходными днями, которые можно провести по приятным делам. Но писатели часто ведут себя как голумы, которые при любой возможности бегут в уютные пещеры прозябать над своим золотцом. Поверьте, очень тяжело жить под одной крышей с обалдевшей тварью... Человек, способный это терпеть, действительно бесценен! Обнимаю тебя.
Любовь Кривуца – литагентка. Ты лелеяла рукописи и сделала множество дел, чтобы дебютный роман не прошел мимо читательского внимания незамеченным. Спасибо большое за все-все-все!
«Дом Химер» — издательство, поверившее в безымянного новичка и отважившееся инвестировать в долговременный проект. И пока соучредитель Виктория Гранецкая готовит эту книгу к печати, соучредитель Влад Сорд воюет в составе 93-й отдельной механизированной бригады «Холодный Яр».
Анастасия Кобенко — художница, которая создала невероятные графические буктрейлеры к каждому роману (если до сих пор не видели, немедленно смотрите их на Фейсбук-странице или Ютуб-канале издательства «Дом Химер»).
Елена Оксенич, Анна Тинькова, Алена Мичурина — первопроходщицы рукописей, чьи замечания делали тексты лучше, а также Наталья Волошина, которая присоединилась к третьей книге и помогла кучей ценных находок.
Святослав Пивень — редактор, который не побоялся этого общества слов и вдумчиво привел его в строй в молниеносные сроки.
Ирина Гурина — врач, которая консультировала по медицинским аспектам казни паллей и закипания крови.
Евгений Михайлюк - ветеран русско-украинской войны, артиллерист 40-й отдельной артиллерийской бригады имени Великого князя Витовта, который подсчитал 53 721 360 возможных последовательностей Лабиринта.
Николай Терещенко – поэт, чей перевод поэмы Альфреда де Виньи «Смерть волка» цитируется в разделах этой книги.
Но, наконец, читатели, которые не побоялись стереотипов о современной украинской литературе, не скривились презрительно на слово «характерщики», не прошли мимо и потратили свое время, чтобы дать этой истории шанс. Вы читали и отзывались, замечали и критиковали, рекомендовали и дарили книги друзьям – благодаря вам «Litopys Siroho Ordenu» стал бестселлером, а сама мысль о том, что кому-то захочется перечитать эту трилогию, несет автору утешенную улыбку. Годы работы того стоили.
Спасибо, что прошли по этой тропинке вместе со мной. Пусть Мамай помогает.
Украина победит!
Павел Деревянко,
август 2022 года
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ