Летопись Серого Ордена – 3 Песня дубрав

Глава 4

Теплыми летними вечерами, когда дыхание ночи пробуждало звезды, Лина выходила во двор, не спеша ходила грядками, касалась уставших солнцем трав, вдыхала сырое благоухание. Выбирала несколько подходящих ее настроения и острым ножом, которого всегда держала при себе, срезала несколько стеблей, а затем заваривала их в кипятке. Садилась с горячим кружкой на крыльце и медленно отхлебывала, заедая свежей медовой сотой. Это было блаженное время тишины и покоя, когда она не вспоминала о дне прошедшем и не думала о дне грядущем — все заботы и заботы временно исчезали, война и раненые оставались за пределами плетня, а мир сжимался до уютного подворья, чье уединение нарушал хи. Перевальцем дыбял Хаос, вертелся в ногах, мигал глазами, а потом улегся на любимое место, свернувшись пушистым клубочком тьмы, — этот молчаливый ритуал свидетельствовал о признании Лины и ее права хозяйничать здесь.

В эти мимолетные минуты ведьме хотелось почивать в благовониях трав, ласкать на языке сладость меда, созерцать дымку на закате и наслаждаться вечером без всякой мысли... Но непрошенные воспоминания срывали солоноватой печалью вечных вопросов: а если бы все сделалось иначе б?

Отец умирал в болезненной туберкулезе, и вместе с ним умирало благополучие семьи. Опухшими от слез глазами жена и трое дочерей смотрели на угасание единственного кормильца, наблюдали, как недуг превращает крепкого козарлюга в немощного чехлика, как кожа его желтеет, утончается, напивается на острых выступах костей, поставили множество свечей за здоровье не могло помочь плачевному превращению.

В конце концов Лина, средняя дочь, не выдержала. Рано утром выскочила из хаты, помчалась через росистую леваду, чтобы никто не увидел на дороге, приблизилась к хижине, которую раньше наблюдала разве что издалека, — наведывалась сюда с ребятами посмотреть на ведьминое хозяйство, а когда ведьма выходила на течь метле гналась.

Лина осторожно подошла к калитке. Минуту собиралась на силе, а потом решительно ступила во двор. Прищурилась в ожидании уроков или другой ловушки для незваных гостей, но ничего не случилось: земля не проглотила, молния не ударила, ноги не усохли... Лишь черный, как смола, гревшийся на солнышке котик вытаращил на нее вырла и недовольно зашипел. Лина показала ему язык. Дверь дома приоткрылась, и оттуда вышла черноволосая женщина.

– Доброе утро, – поздоровалась Лина.

Впервые увидела ведьму так близко. Но была гораздо моложе, чем казалось издалека... И очень красивой.

– Твое личико знакомо, – хозяйка приблизилась, склонила голову и задумчиво потерла подбородок. - Вспомнила! Ты — пакостная девчонка из той шайки, которая любит подглядывать за мной.

В другой раз Лина бросилась бы подальше, но сегодня только виновато склонила голову:

– Да, я за вами подсматривала. Простите. Но я не пакостна.

- Посмотри-ка на меня, - приказала ведьма, и девочка мигом послушалась. — Какие у тебя хорошие глаза!

– Глаза ведьмы, – Лина закусила губу. — Так постоянно говорят... И дразнят из-за того, что они разного цвета.

- Это от куцего ума, - презрительно фыркнула ведьма.

- Как тебя зовут, дитя?

– Лина.

– Я – Соломия.

– Вас все в Старых Садах знают.

— Примем за комплимент, — Соломия взглянула на котычка, и тот перестал шипеть. – Ты пришла ко мне в затруднении. Что случилось с отцом?

Откуда ты знаешь? И действительно ведьма...

— Чахнет от чахотки.

– Опиши симптомы, – приказала Соломия.

– Прошу?

– Расскажи, как именно он болеет, – объяснила ведьма. — Какая болезнь с виду. Что у него болит, что мучает.

Лина принялась перечислять: с чего все началось, чем лечили, как продолжилось... Соломия вздохнула.

– Когда так обильно кашляют кровью, я бессильна, – она покачала головой. – Недуг продвинулся слишком далеко.

От этих слов Лина умерла.

– Почему ты не пришла раньше?

– Мать запретили, – Лина моргнула глазами, пытаясь прогнать слезы.

Зря она так долго медлила. Труска!

– Но ты все равно пришла. Напомни-ка, кто твоя мать? Ответила.

— Вот голова кобылицы!

Затем Лина узнала, что когда-то ее папа заглядывался на Соломию. Взаимности не нашел, что не помешало матери возненавидеть весь ведьмский род до кончины.

— Неужели ничего нельзя сделать? – переспросила Лина. – Пожалуйста!

Она так надеялась на помощь ведьмы!

– Я могу облегчить страдания твоего отца, – ласково ответила Соломия. — Мне жаль, но жить ему осталось недолго.

Папа умер через несколько дней. Его била лихорадка, окровавленные постоянным кашлем губы растрескались, восковые глаза созерцали недостижимые живым дали. Он не ел, не пил, не разговаривал и отошел ночью.

Соседи твердили, что на все боли божьи. Пытались убедить то ли сокрушенную семью, то ли самих себя. Лина смотрела на остывшее тело, принадлежавшее когда-то сильному и веселому отцу, который был способен подбросить ее вверх одной рукой, смотрела неотрывно — и обвиняла в его смерти свою нерешительность. Мать причитала, рвала на себе волосы, а на кладбище, когда гроб в могилу спускали, чуть не бросилась следом, с трудом удержали. Потом застыла и торчала неподвижно, даже щепотку земли не бросила. На поминках сидела, равнодушная ко всему, что кормить ее пришлось насильно.

Пока мать не пришла в себя, ее место заняла старшая сестра Мотря. Лина воспользовалась этим, чтобы посетить Соломию во второй раз.

- Мне жаль, - сказала ведьма вместо приветствия.

Черный котик за ее спиной выгнулся дугой и зашипел.

- Я пришла...

– Знаю-знаю, – перебила Соломия. — Что скажет твоя мать?

– Скажет много плохих слов, – признала Лина. – Но сейчас она сидит и ничего не делает. Сестра думает, что это вы ей такое сделали.

— Конечно, когда в жизни случается что-то скверное — значит, сделано, — вздохнула Соломия. — И всегда виноватая ведьма! Зачем тебе такая судьба, Лина?

Она готовила ответ заранее.

– Не хочу видеть, как умирают на моих глазах. Хочу научиться лечить! Смотреть в глубь людей. Понимать вещи, о которых другие не задумываются. Научите меня, госпожа Соломия!

Соломия размышляла несколько секунд.

– Ты мне нравишься, девчонка. Я согласна, но надеюсь, что ты поймешь цену моих знаний, и немедленно вернешься к старой жизни. Договорились?

– Да, – кивнула Лина, упорно убежденная в своем решении. – Благодарю вас!

Мать несколько недель жила в безразличии к миру. Ее мыли, одевали, кормили, уседали на скамью и укладывали спать, а она послушно повиновалась, словно большая живая кукла. Дочери справлялись со всеми сами.

Как справили сорок дней, мать поднялась и принялась справляться по хозяйству, как ни в чем не бывало. Когда узнала о Лининой учебе, ругалась на всю улицу, таскала дочь за волосы и запрещала любое посещение ведьмы. Мотря приняла мамину сторону. Бывшие товарищи по уличным играм перестали с ней водиться. Лишь младшая сестра, Маша, тайком радовалась за Лину.

Лина упорно продолжала ученичество. Подружилась с Северином — странным мальчишкой, поселившимся в Соломии. Он не имел ни одного знакомого в деревне и никогда туда не подавался, поэтому их дружба стала самоотверженной, какой бывает дружба двух одиночек. Через несколько лет Северин уехал с бронзовой скобой джуры характерника, а Лина снова осталась одна. Если бы не Маша, сошла бы с ума.

Соломия была хорошей учительницей, и с годами Лина полюбила ее больше, чем родная мать. Ведьма была суровой, но справедливой; знала, когда отругать, а когда похвалить; делилась не только знаниями, но и жалованью, которую ей оставляли в благодарность посетители, — яйца, колбаса, сало, другие яства — но дома от этих подарков крутили носом.

- Нам ведьмской гнили не надо, - кричала мать, и выбрасывала все на груду навоза.

Однажды Соломия взглянула на Линины заплаканные глаза и пригласила ее жить к себе.

— Мать сказала, что отречется. Почему? — Лина не выдержала, и слезы снова хлынули наружу. – Почему меня так ненавидят? Я просто учусь лечить... Приношу еду... За что?

Соломия обняла ее впервые за все годы ученичества.

— За то, что осмелилась иметь другое мнение.

После скандала, о котором в Старых Садах сплетничали много месяцев спустя, Лина переселилась в ведьму. О семье все равно не забывала, носила гостинцы к материнской двери, хотя и знала, что за судьбу их будет ждать. В леваде встречалась с Машей, которая делилась последними новостями: забили свинью, соседи воруют груши, к Мотре ходит поклонник.

Когда женилась старшая сестра, Лину на свадьбу не позвали. Когда пора Марийке выходить замуж, Лина от приглашения отказалась.

— Ты поедешь в соседнее село, где обо мне не знают. Пусть так и будет! Слухи о сестре-ведьме запятнают имя. Поэтому живи, и будь счастлива, – Лина обняла заплаканную сестру. — Но если твой мужчина будет плохо с тобой... Ты знаешь, к кому прийти.

После Марийкиной свадьбы мать перебралась к Мотре, которая только что родила первенца и нуждалась в второй паре помощных рук.

– Видишь, Лина? Вот наша расплата, – в тот день Соломия впервые предложила свою любимую вишневую наливку. — Они женятся и рожают детей, а мы с черным котом наблюдаем в стороне. Они приходят и молят о помощи... Мало кому удается не очерстветь сердцем.

Или ее сердце очерствело?

Лина сделала новый глоток. Щипнула листок отварной мяты, заела медом. Воспоминания болели... Детские раны болят больше всего.

Из слухов, что летали между сел, как августовские паутинки, Лина узнала, что Маша родила близнецов, но с тех пор с кровати не поднималась, потому что схватил ее недуг. Не прохватившись Соломии ни словом, Лина решила действовать, ведь именно ради этого ушла в ведьму. Правда, она до сих пор была ученицей, а случай Машеньки казался непростым, поэтому Лина исподтишка от учительницы изучила ритуал последнего посвящения, который должен был превратить ее в полносильную ведьму. Собрала все необходимое, нашла и подготовила место, написала Северину на всякий случай... И благодаря ему спаслась: ритуал провалился, но приехавший при неприятной ссоре молодой характерник привез обалдевшую Лину домой.

Соломия не ссорилась, не кричала, не смеялась. Когда к Лине вернулась память, сообщила:

— Твоя сестра Маша погибла.

Лина разрыдалась.

— Ты могла попросить меня о помощи, но решила сделать по-своему, — продолжала учительница безжалостно. – Ее смерть стала следствием твоего выбора, Лина.

После того она рассуждала, не стоит ли оставить все, однако Соломия, как всегда, угодила словами прямо в сердце:

- Если пойдешь, тогда ее смерть станет бесполезной, - глаза учительницы сверкнули. — Думаешь ли ты, что одна пережила подобное горе? Тогда ты действительно дура.

Только Лина открыла рот, чтобы задать вопрос, как ведьма опередила ее:

– Вскоре пройдешь ритуал снова. Ты тратила лучшие годы своей молодости не для того, чтобы уйти с поражением. Готовься!

Она так и не простила себе смерти Машеньки.

Лина вступила в Ковен, стала сестрой среди сестер. Переехала от Соломии в новый дом в соседнем паланку, где колдовала, лечила, изредка спала со случайными юношами, — словом, жила... Пока Северин, о котором вспоминала с ночи неудачного ритуала, не заставил его поверить, будто она обрела свою любовь. А потом все разрушил.

Услышав о ярости Владычицы Потустороннего мира, Лина предупредила его. Билет за билет! Долг за спасение выплачен. Но когда началась большая охота борзых Святого Юрия, Лина не сдержалась — и впервые воспользовалась правом на встречу.

Ритуальный костер трещал сиреневыми языками пламени, пахнуло тяжелыми ароматами дурмана. С каждым произнесенным словом огонь качался, а начертанные углем на коже символы, вместе с линиями кругов на земле, наливались холодным янтарным сиянием. Лес утих, тихо созерцая ее волшебство. Светящийся рисунок едва слышно звучал натянутой струной. Лина выполняла ритуал спокойно и безошибочно, но на душе ей было тревожно.

Когда заклятие было завершено, в трех кругах перед Линой вспыхнули сиреневые огни, и из темноты выткнулись призрачные фигуры - простоволосая рыжая девочка в рубашке до пят сжимала в кулачке стокроток; голая женщина с налитыми молоком персами, чьи черные косы, покрытые венком омелы с бледными бусинами ягод, спадали ниже колен; старуха в сером лохмотьи, холм переломил спину, покрытые пятнами руки охватили резную палку. Все трое, чуть прозрачные, парили над землей и мерили Лину взглядами.

Ведьма, стараясь не выдать испуга, поклонилась. Руководители Ковен — самые могущественные и древнейшие среди сестер, поэтому относиться к ним стоит с глубоким уважением.

– Приветствую вас, – сказала Лина.

– Мы слушаем тебя, – сказала Мать ласково.

– Но не задерживай, – капризно добавила Девочка.

— У нас много дел, — пробормотала Старуха еле слышно.

Их голоса звучали из костра, пахнущего полевыми травами, парным молоком и сырой землей.

Лина заговорила. Они слушали, не перебивая. Когда она завершила, Девочка рассмеялась, Мать покачала головой, а Старуха сказала:

– Не бывать этому.

Лина была готова к отказу. И стала стоять на своем.

— Они пришли за характерниками, но это временно. Если не поможем, их...

— Заботы слуг Гаада нас не обходят! – перебила Девочка.

— Запрещает ли тебе кто-нибудь помогать сироманцам? – мягко спросила Мать.

- Моей помощи маловато, - Лина протянула к ним ладони, пылающие огненными знаками. – Что я сама против них? Прошу вас! Должны объединить усилия Ковена, и вместе...

— С тех пор, как Ковен стал Орденом? - махнула старухой Стара. - Мы ведьмы. Не носим униформ, не служим правителям, не зависим от кого-либо.

– Хортам к тому безразлично, – настаивала Лина. — Сегодня они уничтожат сероманцев, а завтра объявят нам войну. их священный поход не кончится, потому что полные ненависти сердца будут желать новых жертв. И они их найдут! Не остановится, пока не истребят всех, кого считают плодами ада — то есть нас.

– Это было, и будет снова, – улыбнулась Мать ласковой улыбкой. — Мы не боимся нищих мужчин. Ими двигает ярость и похоть, которыми легко управлять.

— Но в отличие от глупых оборотней, мы не станем умирать в битвах, а просто исчезнем, — сказала Девочка.

- Исчезнем? Как исчезали когда-то в кострах Инквизиции?

Курносое лицо скривилось от ярости, кулак сжал стокротку. Лину ошпарило болью - будто несколько разных костей в ее теле сломались и обернулись острыми льдинами.

– Не забывай, сестра, – процедила Девочка.

Лина пошатнулась. Костер чуть не погас, а от раскаленных углей пахло сырым мясом и жжеными волосами.

– Хватит, – вмешалась Мать.

Ягода омелы сорвалась с ее венка, брызнула соком, и боль исчезла - вместо этого пришел покой, укутал Лину теплом, выгнал из тела воспоминания о пытке.

Сиреневое пламя разгорелось снова.

- Невмешательство, сестра, это скрижаль Ковену. Учительница должна была тебя этому научить, но сама нарушила правила и заплатила за это. Мы держимся в стороне от страстей, поэтому живем по сей день, — заговорила Старуха. – Ковен был всегда. Под разными именами объединял сестер со времен задолго до рождения распятого. их государства меняются, их границы сместятся, их войны угасают и расцветают снова. Люди, оборотни, другие... Поколение за поколением – разделы в бесконечной книге. Когда-нибудь они перебьют друг друга, но Ковен будет жить дальше.

- Я не согласен! В такие времена нельзя делать вид, будто нас это не касается, — Лина забыла о пиетете. — Мы живем здесь и сейчас, среди всех! А не где-то далеко, мы...

— Ты просто любишь сероманца, который разбил тебе сердце, потому и пытаешься заставить нас помогать всем химородникам на свете, — рассмеялась Девочка и принялась обрывать лепестки на цветке: — Любит, не любит, любит, не любит...

Лина закусила губы.

– Не любит он тебя, – завершила Девочка и бросила оборванную стокротку под ноги. — А ты, разврат, до сих пор сохнешь по нему.

Цветок растаял в воздухе.

— Любовь прекрасна, даже когда несчастна, — улыбнулась Мать. — Да оно ослепляет.

- Превращает в дуру! – добавила Девочка насмешливо.

— Подумай, Лина: стоит нам вмешаться, и накопившаяся против ведьм ненависть получит настоящую почву. Все вымышленные грехи обернутся правдой. Ты сама вспомнила Инквизицию — земля будет гореть у нас под ногами, и прежние приюты сгорят в том костре. Так, сестры — дочери человеческого лона, — Мать провела ладонью по животу, выпячивающемуся вперед, разбитый сеточкой растяжек. – Но сестры взяли силу Потустороннего мира – и эта сила вознесла их над остальными.

- Ты молода, поэтому мы прощаем твою наглость, - Девочка высунула язык.

— Но Ковен не будет вмешиваться, — завершила Старуха, и на этот раз ее голос гремел сталью.

Мало кому удается не очерстветь сердцем.

- Трусы! – Лина больше не сдерживала гнева. — Имея силу справиться с пожаром, вы закрываете глаза, пока огонь не начнет лизать пятки! Бегите, прячитесь по камышам, чтобы потом рассказывать, будто с высоты полета не видно низменных пресмыкающихся и их смехотворные заботы! Не противно от собственной ничтожности? Разве для этого вы...

На ее крик отозвались сверчки. Призрачная троица исчезла; волшебный очаг и янтарные линии погасли. Разочарованная, разъяренная, Лина горячо выругалась. С тех пор игнорировала все события Ковена, хотя знала, что рано или поздно эта дерзость ей отлупится.

Переступив через свою гордость, она написала Северину снова, но ворона вернулась с непрочитанным посланием. Итак, пленник... Или погиб.

Тишину вечерней прохлады пронизало голодным жужжанием комаров. Лина взмахнула рукой в охранном жесте, допила остывший отвар. Вот и завершился очередной день...

Хаос поднял голову и вышел в ночь.

– Да, слышу, – кивнула Лина. – К нам спешат.

Пожалуй, снова ранены.

С начала войны она лечила и воинов, и беженцев. Обычно ни больные, ни их близкие не могли отблагодарить, но Лина не отказывала в помощи и вскоре прославилась во весь паланок. В Старых Садах ее полюбили: крестьяне гордились выдающейся ведьмой, не зная, как Лине приходилось платить за славу. Утром в дом выстроилась очередь, которая могла продолжаться до вечера, сон перебивали посреди ночи, а каждый день напоминал предыдущий — среди раненых и больных, в осмотрах, волшебствах и приказах добровольным помощникам: убрать, вытереть, принести, выбросить... Опасенный Хаос, ошеломленный толпой. Лина забыла, когда у нее был день отдыха. Она засыпала мертвым сном, наскоро перекусив холодными блюдами, которые ей приносили каждое утро.

Подкачаться по хозяйству помогали благодарные родственники и друзья больных: днем ее тихое подворье аж роилось (на удивление, ничего не воровали), всю дорогу к калитке засевали лошадиные кизяки, под плетнем выстроились телеги и двуколки. Не знаю, скольких людей она поставила на ноги за те месяцы — Лина не считала. В конце концов, ради этого она и ушла в ведьму.

Накопленные чувства прорвало, когда в один пасмурный день на пороге стала Мотря, поддерживавшая под руку немощную женщину.

- Извини, доченька, - сказала больная. — Прости старую дуру.

Лина держала ее в объятиях, пока не поверила, что это действительно мама, а потом, смахивая слезы, принялась осматривать: у нее были те же симптомы, что возвели в могилу отца — но Мотря приехала вовремя. Лина, напихав узелок зельями и тинктурами, объяснила, как заботиться о здоровье матери. Сестра на прощание не выдержала, разрыдалась, бросилась на шею со словами извинения, и Лина без колебаний простила. Тяжелая острая глыба, поросшая мхом на ее сердце с детских лет, к чьему болезненному весу она давно привыкла, развалилась на обломки и оставила после себя чувство легкости.

Убийство Темуджина. Отступление Орды. Очереди беженцев высохли, воины исчезли: медленно вернулась размеренная жизнь и забытые дни, когда Лина могла бездельничать до самого вечера, а компанию ей составлял только Хаос.

Мать поправилась. Посетила гостинку вместе с Мотрей, ее мужем и племянниками Лины, которых она никогда не видела — старшая девочка и едва вставшие на ножки мальчики-двойняшки. Взрослые праздновали за столом, ребята играли деревянными фигурками, которые когда-то резала Лина, а девочка носилась вокруг и разглядывала каждую мелочь в доме с искренним восторгом.

– Я тоже стану ведьмой, – заявила она после осмотра.

– Если родители разрешат, – улыбнулась Лина.

- Посмотрим, - ответила Мотря, а ее муж, кривой на глаз бондарь, который уже сильно захмелел, пожал плечами.

Родственники звали к себе на пир, но Лина пока не решилась. Необъяснимое предчувствие держало ее здесь, у Старых Садов, а ведьма привыкла доверять нутру. Может, именно этой ночью ждала?

В ночной тишине подкованные копыта громко ударили по дороге. Один, два, три... Пятеро. Слышали сквозь темноту — значит, что-то срочное.

Лина накинула на плечи черный платок с вышитыми пионами, двинулась к калитке, Хаос побрел за ней. Когда всадники свернули на дорогу в дом, ведьма зажгла плошку, и те перешли с чвала на клус: вооруженные мужчины, смыленные кони...

– Несите раненого в дом, – крикнула Лина, приоткрывая калитку.

Неожиданные визиты вооруженных ватаг не устрашали ее.

Лошади остановились, руководитель отряда спешился. Сделал несколько шагов навстречу.

– Лина? Это ты?

В последний раз она слышала этот голос... Когда он жалко пытался объяснить, почему выбрал другую.

Муж сбросил капюшон, и Лина увидела его лицо. Схватилась свободной рукой за плетень, потому что земля ушла из-под ног.

Жив. Он жив!

Мавка украла его первый поцелуй, оборотня украла его сердце, и только она смирилась, что Гадра украла его жизнь, когда он предстает перед ней во плоти!

Ведьма перевела дыхание. На Северине виднелись следы потусторонних оков, лоб вспахали смошки, черные пряди посеребрили сединой. Итак, попался, но каким-то образом выжил.

– Соломия дома?

Он смотрел на нее полными горя глазами.

– Соломия погибла.

Характерник побледнел.

– Что? Когда?

– В этом году, – Лина махнула светильником. – Расскажу, но сначала несите вашего раненого.

- Раненого? – Северин оглянулся. – У нас все цели.

— Я привыкла, что таким умом привозят людей на грани жизни и смерти.

Лина позволила себе расслабиться. Взглянула на его спутников, которые сбрасывали шапки и капюшоны. Пестрая ватага, наверное, тоже характерники — лохматый бородач с лицом пропоя и парой сабель за спиной, растерянного вида чудаков, чья безволосая голова изуродована глубокими шрамами... Это, наверное, Савка! Северин рассказывал о нем как раз перед тем, как... Лина успела оборвать воспоминание вовремя.

Еще был одноглазый великан — коренастый, голомозкий, длинная борода завязана в косину. Похож на Циклопа, самого разыскиваемого преступника Гетманата. Ну и компания!

В стороне держался бледный молодой человек с белыми волосами. Перед ним в седле кружилась завернутая в котик девочка, не старше двух лет, которую Лина сразу не заметила... Одного взгляда на черты ее лица было достаточно, чтобы понять, чья это дочь.

Лина почувствовала, как ревность царапает под сердцем, и разозлилась на саму себя.

— Какое у тебя дело? – спросила холодно.

Северин покачал головой.

— Прости… Я думал, что Соломия… До сих пор здесь живет.

Соломия! Ах, недаром эта мудрая женщина рассказала ученице историю несчастливой любви с Игорем Чернововком. Яблочко от яблони! Жаль, что Лине не хватило кебетов держаться от Чернововка-младшего подальше.

— С тех пор как ее убили, здесь живу я.

Предыдущая хата так и не стала Лине домом... Те стены слишком много ей напоминали.

– Убили? – переспросил Северин.

– Хорти, – объяснила Лина. – Она искала мести за своего любимого, Захара. Отомстила, но позволила себя убить.

Характерник сжал кулаки.

– Я писала тебе об этом, – добавила Лина, и снова разозлилась на себя. – Но ворона не нашла.

Когда ночью донимало одиночество, она вспоминала ночь их первой любви, ночь серебряной скобы, ночь Купалы... Вот почему это пришло в голову именно сейчас?

– Я год пробыл в потустороннем плену, – Северин отступил на шаг. – Прости, Лина. Мы подумаем немного, и уедем.

— Что за чушь? - возмутилась ведьма. — Считаешь, что я не могу вам помочь? Чем я хуже Соломии?

– Ничем не хуже, – ответил он. - Просто я...

Умолк на полуслове. Как же это раздражало!

- Говори уж!

– Я хотел оставить здесь свою дочь.

Ведьма молча взглянула на ребенка, ради которого Северин изменил ему, - выбрал ту задрипанную лярву! – девочка спала на руках альбиноса.

- Ее маму убили борзые, - добавил Чернововк шепотом.

«Вы с женой и так прокляты!» При упоминании о своих словах Лина почувствовала, как румянец стыда полыхает на щеках.

— Есть другое место, где о ней позаботятся... ехать туда долго, и убийцы успеют скрыться, — каждое слово давалось Северину сквозь усилия. — Нельзя позволить им уйти.

Она подавила желание обнять его.

- Оставляй девочку, - сказала, словно шла за крыльцом.

– А? – У него чуть челюсть не выпала. - После того, как... Ты...

– Ревнивая ведьма, которая выпьет кровь из твоей дочери, – устало продолжила Лина. — Я ухаживала за младшей сестрой, поэтому у меня есть какой-то опыт.

Северин таращился на нее несколько секунд, а затем подался вперед и крепко обнял. От этого прикосновения, запаха, давно забытых, но до сих пор вожделенных ощущений сладкая истома охватила ее тело, затрепетала внизу живота, однако Лина оборвала себя.

И решительно оттолкнула характерника.

— Без этого, Северин, — процедила. – Что было – загудело.

- Конечно. Извини, – Чернововк отступил. - Я очень...

— Не держи ребенка в седле.

Лина слилась на него за эти объятия, на себя - за чувства, которые они взбудоражили, и не желала слушать нелепые благодарности.

- Максим!

Альбинос торопился. Осторожно передал девочку, заморгавшую сонными глазками, на руки Северину.

Лина ожидала, что часть ненависти к сопернице перевернется на ее дочь... Но нет. Она прислушалась к себе и убедилась, что сочувствует потере этой девочки.

Видишь, Соломия? Мне удалось не очерстветь сердцем.

- Ее зовут Оля, - Чернововк отозвался дочке нежной улыбкой, которой она до сих пор не видела. – Максим останется с вами на несколько недель.

Оля крепко обхватила папу ручонками. Альбинос учтиво кивнул, и Лина заставила себя перевести взгляд на него.

– Зачем?

- На всякий случай.

— Как считаешь, Северин, что произошло с убийцами Соломии?

Характерник промолчал.

– Я способна постоять за себя и защитить ее.

- Знаю, - мягко согласился Чернововк. — Однако для Оли ты незнакомка. А Максима она знает и доверяет ему...

Альбинос не вмешивался в разговор. Остальные характерники хранили молчание, болтали позади темными сильветами, а их кони поили из выдолбленного бревна, которое врывали когда-то добровольные помощники — ведьма ведь приезжали на волах, лошадях, ослах, и все должны утолять жажду. Лина по привычке наполняла поилку из колодца-журавля, который вырыли рядом.

— Оля свидетельствовала нападение... И с тех пор молчит, — с болью в голосе объяснил Северин. – Не хочу оставлять ее без знакомого лица.

Малыш тихо посапывал. Ведьма почувствовала, как к глазам подступают слезы. Как же легко ее умилять!

- Максим пробудет ровно столько, чтобы не ухватить лунное иго, - продолжал Чернововк. – Поможет тебе по хозяйству.

– С удовольствием, – произнес наконец альбинос.

Чтобы не выдать себя трепещущим голосом, ведьма шикнула на возмущенного кота. Хаос одарил ее обиженным взглядом - мол, я же на твоей стороне, долбня, - махнул хвостом и растворился в темноте.

– Этот кот всегда ненавидит гостей, – заметил Северин. – Сколько ему лет?

– Рассадите лошадей, – проигнорировала вопрос Лина. — Подворье ты знаешь, здесь почти ничего не изменилось. Я пойду в дом и приготовлю еду.

Сироманцы быстро переглянулись.

— Спасибо, но погони не будет ждать, — сказал Чернововк. – Каждая минута на вес золота. Мы уедем.

— Тогда хорошая вам охота.

Она ушла, не имея сил на прощание с характерником. Не в силах смотреть на его прощание с дочерью.

– Лина!

Кликнул в спину, но ведьма не остановилась.

– Прости! – повторил Северин. – И благодарю тебя!

Он говорил откровенно, и оттого ей болело еще больше.

– Я помогаю девочке, а не тебе, – ответила Лина и затрясла дверь.

Что было — загудело... Если бы так легко.

Утоляя слезы, Лина приготовила кровать на печке, накрыла на стол. Достала бутылку вишневки и приложилась к горлу. Слезы отступили.

На дворе застучали копыта — ватага двинулась в погоню. Несколько секунд спустя дверь тихо заскрипела, и Максим осторожно вошел внутрь. Лина указала на кровать, и они вместе уложили девочку, прижимающую к себе куклу-мотанку. Убедились, что Оля спит, и на цыпочках отошли.

— Какие вещи есть?

– Все в саквах.

Не стоит сгонять на нем ярость, напомнила ведьма.

- Садись ужинать.

– Спасибо.

Максим вонял свежим потом и волчьим духом. Ей нравились эти запахи.

– Тебе нужно помыться, – заметила вслух.

– Могу хоть сейчас, – отозвался он виновато.

Красные глаза... Такие необычные! Наверное, его в детстве тоже дразнили.

- До завтра потерпит. Коня расседлал?

- Да, Северин завел...

– Хорошо, – перебила Лина. - Угощайся, еще успеем поговорить.

Он робко принялся за хлеб. Отрезал горбушку, намазал малиновым вареньем, глотнул, отрезал еще.

– Люблю сладкое, – улыбнулся стыдливо.

– Заварю тебе напитки с медом, – решила Лина. - Приятного аппетита.

Это был третий характерник, с которым она общалась. Он отличался от Северина, что от его учителя Захара... и не только из-за альбинизма.

Пока она заливала горсть сухотравья кипятком, Максим сжевал второй ломоть и заговорил, разглядывая вокруг:

– Я действительно могу помогать. Умею немного, зато быстро учусь. Сделаю все, что прикажешь.

– Никогда не говори ведьме таких слов, – улыбнулась Лина.

– Почему? – удивился Максим.

Его непосредственное простодушие развлекало ее.

— Если в Сером Ордене все были так простодушны, то я не удивляюсь его падению.

– Я не был в Сером Ордене, – смутился альбинос. — По крайней мере, недавно...

– Но ты оборотень, разве нет?

- Оборотень. Это долгая история, – вздохнул Максим.

– Люблю долгие истории, – Лина поставила перед ним чашку и села напротив. — Начни с того, как вы очутились здесь.

***

Карета покачивалась, убаюкивала, согревала мягким плюшем обшие. Другому было бы душно, но Симеон достиг того почтенного возраста, когда умеют ценить тепло. Тепло – и покой. Он облегченно вздохнул, когда многолюдная шумная Винница осталась позади. Сквозь закрытое окошечко едва пробивались пряди света, вокруг царил сумерки, в желудке переваривался питательный обед (нежирный, непряной, сдобренный бокалом выдержанного кагора) — не стоит представить лучшие условия для сна.

Однако Симеон больше не мог спать вне стен имения.

Это началось с охотой на Серый Орден. Уничтожение прислужников дьявола было делом благородным и святым, но когда он собственными глазами засвидетельствовал расправу с семью есаулами на инаугурации Иакова Ярового, то чуть не раскаялся в мятеже против характерщиков. Его трясло в течение недели; никогда Симеон не видел убийства вблизи, никогда не представлял, как мерзко оно с виду, а когда на его глазах погибли... нет, не люди, прислужники нечистого, чьи души давно горели в аду. .. но их наглая, полная криков и крови смерть врезалась в патриаршую голову навек.

С тех пор жадное зрелище возвращалось по ночам. Обманчивая мечта пролетала сквозь толщу стен, истекала стражей, преодолевала защиту икон и мучила, мучила, мучила немилосердно, видилась волчьими фигурами, выступавшими из теней, ища мести за смерть нечестивых братьев и сестер, сверкала глазами из темных стекол. Симеон приказал удвоить охрану, спал только при свете – напрасно. Волки преследовали даже в праздники.

Резня в Буде и победное шествие борзых Святого Юрия не радовали. Симеон знал, что достаточно одного упорного сумасшедшего, чтобы пробиться сквозь стражу и оборвать его жизнь. Патриарх отменил все визиты, принимал лично лишь несколько избранных персон, которые каждый раз тщательно обыскивались. Всю еду на его глазах пробовали доверенные охранники.

Когда повалило изумрудное нашествие, Симеон без долгих раздумий перебрался в имение под Винницей и усердно молился, чтобы туда не достиг сапог вражеского солдата... или наемного убийцы. Орда остановилась по Днепру, но утешение это не принесло — немало борзых призвали в армию, большая охота остановилась, и Симеон упустил не один вечер в подсчетах характерников, получивших шанс выжить. Он присылал возмущенные письма Кривденко, но ответа не получил: Ефим перестал видеться с ним после победы Ярового, при случайных встречах всячески игнорировал, а затем приказал распустить остатки божьих воинов. Вдобавок ко всему перечисленному, Симеон остерегался явления безумного католика, который начнет требовать золота и людей в завершение священного долга!

Столько угрызений, Господи милостивый... Его старое сердце не выдерживает. Он уже забыл, как жить без когтей страха на душе — спокойный сон исчез, пищеварение ухудшилось, вес прожитых лет давил.

Если бы его воля, то Симеон и нос не сунул бы за ворота имения, но гетман Яровой лично требовал постоянно являться на люди и поддерживать их дух словом Святейшего Патриарха всей Руси-Украины. А еще Синод! Сборище митрополитов в последнее время только и выжидало его слабости. Сразились на гнезда, выбрали вожаков и тихо грызлись за будущую интронизацию, наивно полагая, что старик того не петрает. Болдуры! Он никогда не достиг бы своего места, если бы не разбирался в интригах. Симеон всячески демонстрировал силу, и каждое воскресенье лично правил Иоанна Златоустого — проскомидия, литургия объявленных, литургия верных — никакой ошибки или заминки, движения четкие и уверенные, голос наполнен силой: Благословенное Царство Отца, и во Сын, и

Убийство Темуджина. Снова сироманцы! Если они смогли добраться до величайшего императора ХХ века, то Симеон не составит труда. Спаси и сохрани смиренного раба твоего, Господи!

С освобождением Левобережья поступали тревожные слухи: храмы разграблены, монастыри разрушены, клир вырезаны, а прихожане целыми общинами отвергли крест и обернулись к языческому божку. После освобождения начнут оправдываться, будто это было враждебное принуждение, в раскаянии посыпают головы пеплом, будут ревностно поклоняться святой троице... Каждому подобало по-христиански простить и принять в лоно церкви — но как узнать, кто из них скажет искренне, а кто тайком продолжит веру? Кто на взгляд будет ходить на службы, однако не бросит в сундуки для пожертвований ни гроша?

Затруднение огромно: убытки во владениях православной церкви, традиционно властвовавшей на Левобережье, по приблизительным подсчетам достигали миллионов дукачей. Откуда их возместить? из-за войны прихожане оскудели, а на помощь от гетманской казны рассчитывать не стоит. Надежды только на верующих, которые ради восстановления церкви, сияющего символа вечной надежды, готовы последнюю рубашку отдать — но опять-таки на какую щедрость можно рассчитывать на освобожденных землях? Стоит немного замешкаться — и примчат ксендзы со своими храмами, начнут пахать чужую землю, переманивать паству в загребущие католические лапы... После такой ошибки удар от амбициозных ловкачей из Синода не замедлит.

Симеон провел ладонями по нарядной бороде. Может, хватит с него? Выбрать фаворита - такого, чтобы никто не ожидал, чтобы все те самопровозглашенные преемники схватили ярость - и пусть он возится! В конце концов, Симеон честно заслужил покой. Более тридцати лет стоял во главе церкви. При нем зародились охранники паломников, божьи воины. С его патриаршего разрешения их перековали на борзых Святого Юрия. По его личному благословению они выстраивались, готовясь охотиться на прислужников нечистого. И почти победили! Почти...

Проклятые характерники. Папа всегда говорил — не будет простому люду спокойной жизни, пока эта мерзость бродит по земле. Сын впитывал каждое слово отцовской мудрости: химородная дрянь всех запугала и обманула, потому что гадать умеет и оружия не боится; в золоте купается, но повсюду заставляет себя поесть-кормить за бесценок; в полночь обращается зверем и пожирает детей, а когда вблизи никого нет, то роет могилы и грызет тела мертвых; повсюду имеет уши и убивает всякого, кто смеет против них слово поднять. Куда иезуитам эти уроды! Когда отец исчез, мальчик не сомневался в виновных. Злые языки хлопали — мол, убежал от взбалмошной женщины и вечно голодных ребятишек до пышной девушки в город, но эти лживые слухи за милю воняли волчьим духом.

Сколько невинных душ сероманцы потеряли за прошлые столетия? Симеон просто сделал то, что должны были сделать его предшественники.

А что получил взамен? Неизбывные грезы о вездесущих убийцах, которые только и ждут случая вонзить нож в спину, отравить пищу, пустить шар между глазами... Последняя мысль жужжала каждый раз во время службы божьей, когда Симеон, обливаясь потом, выходил к пастве, нарезал просфоры. озаренные свечами лица верующих, которые с благоговением следили за каждым его движением, отвечали пением, поклонами, крестными знамениями — каждое воскресенье новые, каждое воскресенье те же, вместе образовывали толпу, многоликую и единственную, загадочную и тревожную, что в своем шатком разнообразии мог...

Но пока шло без покушений.

Мертвые есаулы в лужах крови вернутся во сне. Он проснется обескураженным и мокрым от пота. Протре набухшие глаза, начнет молиться, пока небеса не отзовутся восстановленным покоем. А потом придет новый день.

Карета остановилась. До поместья оставалось полчаса дороги, и Симеон встревожился.

— Эй, чего стали? — крикнул извозчик.

Дерево упало, что ли? Симеон собрался открыть окошко...

Разорвалось просто позади кареты — так близко, что Симеона толкнуло под скамью то незримой силой взрыва, то каким-то бессознательным побуждением. Взрыв! Питательный обед с желчной горечью поднялся к горлу.

Случилось. Это наконец случилось, думал панически, случилось, случилось. За ним пришли!

За взрывом последовал второй, теперь уже перед каретой. По стенам застучало, словно от града. Коляска завизжала глупым голосом, лошади неистово заржали. Кто-то упал.

Охрана! Убивают его охрану! Симеон обхватил голову руками, когда ахнул выстрел. Второй выстрел. Еще один!

Теперь вопили отовсюду — кричали, стонали, ревели от боли, будто карета провалилась в ад. Господи Боже, сколько их там? Целая армия против небольшой свиты!

Стрельба не останавливалась. Лементировали раненые охранники, храпели ошарашенные лошади. Внешние стены кареты были усилены стальными пластинами, берегшимися от шаров и шрота, но испуганный Симеон свернулся калачиком на полу, обалдело пощипывая себя за руку. Во снах происходило такое: он ехал домой, все его люди исчезали, а заброшенного на произвол судьбы Симеона белировали и расчленяли, не давая умереть, в медленных длинных пытках.

Выстрелы стихли. Кругом кареты кто-то протяжно выл, кто-то ругался, кто-то непрестанно визжал: «Предательство!». Защелка, вспомнил вдруг Симеон, надо закрыться изнутри на щеколду, он совсем забыл о ней! Достиг рукой засова, однако дверь кареты распахнулась, и яркий свет бела дня ударил по старческим глазам.

Не успел проронить ни слова, когда его угостили мощной оплеухой, прижали к зловонному меху, скрутили руки-ноги болезненными узлами... Под мехом проснулись мышцы. Симеон почувствовал, как его стремительно понесло вперед, прямо в лесную чащу, где острые ветви беспрестанно лупили и рвали ему кожу.

Звериный рык. Ушибы четырех лап. Он на спине огромного волка!

Характерные! Угнали посреди бела дня, прямо на дороге, убили его людей... Симеон подвигался. Конечности связали так туго, что начали терпеть от нехватки крови. Но все это ничто перед грядущим белением... Непереваренный обед окончательно покинул скрученное тело патриарха, а вслед за ним оставило сознание.

Максим сжимал рукоятку тяжелого револьвера. Конечности застыли, кожу покалывало, кровь кипела. Бой был короткий, но такой... страшный! Молниеносный! Увлекательный! Бурный! Слова неслись потоком — он не успевал выбирать нужные. Кровавая вихола! Стремительная расправа! Разгромная победа! И он был со всеми. На равных! Раскаленное дуло издавшего Северин револьвера пахло прахом.

Брат Биляк. Он заслужил это прозвище длинными днями и бессонными ночами медленного ожидания, сожженной на солнце кожей («Рыжий сочувствует тебе как никто другой, братец», — сказал Малыш) и выслеженным священником, скрывавшимся в имении, набитом охраной. Заслужил нападением, застреленными незнакомцами и похищенным стариком.

Чернововк говорил, что в жизни атаки часто расходятся с первозамыслом, однако эта засада произошла безошибочно: они ждали в подлеске, дорога гадилась кривым поворотом, на котором нужно замедлиться, – лучшее место для нападения. Малыш дождался, чтобы поворот разделил процессию пополам, после чего волком бросился на всадника, которого Максим уже знал — глава отряда, упитанный голомозый хлоп, всегда ехавший первым, и не успел он ухватиться за оружие, как хищник прыгнул на шею его коня. Позади, с другой стороны дороги, Игнат метнул гранату, и та ударила по отряду, который ехал за каретой; граната от Северина поразила извозчик и передовой отряд. Максим немедленно начал стрельбу, эхом вторили выстрелы второго револьвера, оставшегося у Гната. От переживания он несколько раз промахнулся, но смог попасть троим всадникам — они хватались за раны руками, скользили и падали. Ни один охранник не думал о сопротивлении. Тем временем Северин с Яремой возились у кареты. Испуганный старичок в странном, много украшенном платье — для него было какое-то правильное слово, неизвестное Максиму, — так же не сопротивлялся. Северин прикрутил его к широкой спине Малыша, а тот махнул так ловко, словно не имел на себе нескольких лишних пудов.

Характерная троица с оружием наготове осторожно отступала к деревьям, но осторожность была чрезмерной: раненые, покинутые уцелевшими товарищами на произвол судьбы, охранники стонали, ползали, молились, отхаркивали брань и кровь. Грозная напыщенная свита исчезла, пустая карета замерла посреди дороги разграбленным ящиком.

– Говно, а не охрана, – вынес вердикт Игнат. — Будто детей избили.

- Нестреляны, - согласился Чернововк. — Такого быстрого бегства я не ожидал. Ты как, Белячье?

— Ни царапины.

— Тогда айда в лагерь.

Сосны качались и тихо поскрипывали. Над их кронами на запах крови летели первые вороны. Лицо Максима пылало: как только он убил нескольких человек, но не чувствовал угрызений совести, даже наоборот — гордился собой. Жалел только лошадей.

— Может, они за помощью помчались? — сказал Игнат.

— Будут искать ветра в поле.

В лагере лишенный пут стариков растянулся на земле: на ноге не хватало шлепанцев, лицо расцарапано, в бороде застряли веточки. Большой драгоценный крест, украшавший его грудь, потерялся по дороге. Савка сидел над пленником на корточках и с огромным интересом поочередно тыкал в бороду указательными пальцами.

Ярема, уже одетый, встретил прибывших брезгливой гримасой.

— Всю спину мне заблювал, паскуда, — сообщил, указав на изорванный волчий мех.

– Такова твоя тропа, – провозгласил Эней, находившийся в хорошем настроении.

Шляхтич посмотрел за их головы, будто из деревьев могли выплеснуться охранники.

– Неужели не преследовали?

– Даже не пробовали. Грызли землю, – Бойко поднял револьвер к глазам и с благоговением разглядел барабан. – И все благодаря этой ляле.

– Ляля, – улыбнулся Савка и помахал своей мотанкой.

– Как-то слишком легко, вам не кажется? — Ярема припал судьбе, приложил ухо к земле. — Погони не слышно.

— Нет никакой погони, Малыш! Кто не лег, тот скрылся. Сцыкуны подумали, что попали под перекрестный обстрел десятка ружей, – отмахнулся Игнат. — Охрана из чучел была бы надежнее — они по крайней мере не убегают.

– Спасибо Тайной страже за чудесное оружие, – Северин кивнул на старика. — Помогите прикрутить, пока он без сознания.

Максим сел рядом с Савкой, который поздоровался с дружеской улыбкой, и вдвоем они созерцали, как братья вяжут пленного на сидячку в ближайшую сосну. Брат Малыш, брат Эней, брат Щезник...

Вдовиченко привык звать их братьями, но одна упрямая мысль не давала покоя: стоит ли им помогать? Отец поднялся на борьбу против Серого Ордена, за что расплатился жизнью. Чернововк-старший убил старшего брата и мать. Чернововк-младший офирировал его лешего...

– Мама умерла, – Савка сунул под нос мотанку и покрутил ею.

Роман Вдовиченко. Ярослава Вдовиченко. Святослав Вдовиченко. Он все еще помнил их имена, но забыл лицо. Что бы они сказали, если бы узнали о так называемом брате Биляке?

- Умерла, - согласился Максим с грустью. — Все мертвые... А я до сих пор жив, но нет другого места.

Кем были те люди, которых он застрелил? Почему он должен был застрелить их? Все, что он делал по возвращении в человеческий мир, слепо шел по тропе Чернововка.

Волна победного ярости растаяла без следа. Максим положил револьвер на землю и нахмурился.

От пролитой на голову воды Симеон забормотал, закряхтел, захлопал мутными глазами. Седая борода слиплась засохшей рвотой, на лбу и щеках набухли красным несколько свежих скрябин.

— Похож на меня с перепой, — сказал Игнат.

Священник дернулся, словно от опеки, и тут увидел, что он привязан к дереву. Посмотрел на Игната, Северина и Ярему, возвышавшихся перед ним, и возопил:

- Служители Сатаны! Вас ждет Геена огненная...

— Мы давно в ней живем, святейший, — Яровой поправил очную перевязь. — Обойдемся без проповедей, вы сегодня службу отправили.

Тот растерялся только на мгновение.

— Вам это так не пройдет, святотатцы! Убили охрану, похитили меня...

- Нет-нет, блаженнейший, вы немного запутались, - перебил Северин. — Все началось с того, что вы натравили на нас борзых.

— Им не хватило ревности, чтобы отправить ваши души в ад!

— Эта парсуна так и умоляет о нескольких лещах, — сказал Игнат.

Священник разинул рот широко, словно хотел проглотить яблоко, и заорал высоким, хорошо поставленным голосом. Так продолжалось до пощечины Яремы. Максиму показалось, что старику от удара чуть шею не свихнуло.

— Службу вы сегодня отправили, — беззлобно напомнил шляхтич.

- В этой глуши никто не услышит, - Северин указал на лес. — Охранники, которым не повезло, уже ручаются со Святым Петром, а успевшие вовремя ворваться приближаются к Виннице. В следующий раз выбирайте сопровождение среди настоящих воинов.

– Я не боюсь!

Старик гордо поднял голову, но борлак на его шее нервно дернулся.

- А стоит, - Чернововк сел на землю рядом, потер культю большого пальца. — Итак, Ваше Божественное Всесвятое...

– Этот титул принадлежит архиепископу Нового Рима, вселенскому патриарху, – перебил Симеон.

— Скройте лепешку, — приказал Ярема.

Вид его тяжелой раскрытой ладони убеждал действенно.

— Однажды вместе с многоуважаемым господином Кривденко вы решили избавиться от Серого Ордена, — продолжил Северин. — Подробности минуем, всем присутствующим они известны, равно как и последствия этого замысла. К слову о последствиях: многоуважаемый господин Кривденко теперь кормит червей. Не слышали о такой неприятности, Ваша Преподобность?

Они рассказывали об островном происшествии так вдохновенно, что Максим пожалел, что пропустил его. А теперь с горечью неожиданного озарения понял: это была их война, их месть. Вдовиченко мог сколько угодно назваться братом, всячески притворяться одним из них, но все равно оставался чужим.

- Кривденко...

Симеон побледнел.

— Пусть Всевышний успокоит его душу, — Северин перекрестился. — Как думаете, Ваше Святейшество, чьих недостойных рук это дело?

— Вы убили Ефима?

— Закололи, как свинью! – Игнат подкинул нож. – И вырезали на груди наше послание!

Симеон громко высвободил газы.

– Не обсырайтесь, Ваше Святейшество, – захохотал Бойко. — Сидеть в дерьме приятно только сначала, когда оно тепло, но уже через минуту пожалеете.

— Ложь, — зашептал старик, качая головой. – Нет, нет, нет! Очередное притворство, волчьи враки. Я не верю ни одному вашему слову! Если бы Кривденко убили, все об этом...

Одиночество, понял Максим. Всему причина одиночество. Он так хотел приобщиться к новой стае, что был готов предать память собственной семьи.

— Все бы об этом узнали? - подхватил Яровой. — Об убийстве главы Тайного Стража? В разгар войны? После первой удачной контратаки? Нет, Ваше Преосвященство, такие вещи не пишут в газетах, более того — такие слухи наказываются за распространение предательской лжи, подрывающей боевой дух. Это новость для очень узкого круга, в который вы должны быть...

Симеон затрясся, метнулся взглядом от Яремы к Северину, от Северина к Игнату, словно искал спасения.

— В конце концов, Темуджина мы тоже уколошили, — Чернововк похлопал по своему ножу. — Что нам тот Кривденко?

— Мы и вас убили бы так же, но брат просил этого не делать, — продолжал Ярема. — Так что перейдем к делу. Наши условия просты: жизнь в обмен на снятую анафему из Серого Ордена и публичное извинение за грязную клевету. По всей стране поют молитвы за невинно убитыми волчьими рыцарями. Условия, как видите, очень просты, поэтому вы на них присоединитесь и выполните безупречно, иначе мы встретимся снова. Все понятно, монсеньор?

Максим не сомневался: он согласится. Тот, кто так сильно воняет страхом, готов во что бы то ни стало ради спасения своей жизни.

– Нет, – сказал Симеон.

Словно плюнул всем в лицо. Вдовиченко почувствовал восторг от такого поступка и, следом, страстное пренебрежение к самому себе.

– Что вам неясно? - переспросил шляхтич. – Повторить все сначала?

– Я не пристаю на ваши условия! – крикнул Симеон истерически. — Анафема будет продолжаться, и это мое последнее слово, чертовики! Пытайте, убивайте, как римляне пытали и убивали первых последователей Христа, я стану мучеником, но не отступлю, я...

Игнат плашмя ножа хлопнул ему по губам.

— Ты сдохнешь, как шелудивый пес, и никто не узнает, где твоя могила.

Симеон закрыл глаза. Помолчал. Ответил:

— Мои спасшиеся люди расскажут, что Святейшего Патриарха, пастыря душ всей Руси-Украины, убили мстительные оборотни. Вас будут проклинать до кончины от гор до степей!

Характерники переглянулись. Старик оказался крепким орешком... Впрочем, такое течение событий они тоже предусмотрели.

Северин поднялся и достал что-то из-за пазухи.

– Держите ему голову.

Яремы ручища схватились за патриарший лоб и подбородок; Игнат сжал нос. Симеон покраснел, задрожал, проглотил ртом воздух, тут могучие пальцы Ярового ухватились за челюсти, раздвинули, и Чернововк скормил патриарху зеленый камешек. Тот надул щеки, чтобы выплюнуть, но Бойко запечатал ему рот ладонью и рявкнул Симеону прямо на ухо.

— Глотай, пыль!

От неожиданности старик послушался и быстро забыл - от удушья у него побежали слезы.

– Никогда не думал, что скажу такое святейшему патриарху, – расплылся в улыбке Эней.

– И что теперь? — Ярема отпустил старческую голову.

- Наблюдаем, - Чернововк отступил. — Не представляю, как это должно быть.

Симеон брезгливо плюнул, прокашлялся и заорал с новыми силами:

– Ироды! Что вы мне скормили? Травить надумали? Вы...

На полуслове его голова рухнула в сторону. Тело обмякло, глаза замерли и уставились перед собой незрячим взглядом.

— Крючок деду, — подытожил Бойко разочарованно. - Закапывать будем?

– Не говори «гоп», – ответил Северин.

– Глаза, – вскричал Максим, забыв о своих грызотах. – Посмотрите на его глаза!

Взгляд патриарха сиял лучистыми изумрудами.

Резким движением, как у муртада, голова дернулась и уперлась затылком о ствол. От мощного сотрясения из дерева полетели кусочки коры. Симеонова нижняя челюсть отвисла, и из нее вместе с потоком слюны вывернулось рычание, жуткое и неустанное; лилось, утончалось, набирало высоту — и откуда столько воздуха в тех старческих легких? — аж превратилось в невыносимый визг, от которого все похватались за уши. Только Савка весело смеялся и хлопал в ладоши. Лошади испуганно пялились, рыли копытами землю, пятясь подальше от причудливого потворища.

Визг прервался. То, что было патриархом, задергалось с невероятной силой: раз, второй, третий — и жирная веревка, держащая тело в несколько оборотов, треснула, перепилив ствол на треть.

— Мы ею Варгана вязали, — сказал Ярема с удивлением.

Игнат целился в Симеона из револьвера.

– Не занимай, – приказал Северин.

Он неохотно опустил оружие.

— А если он будет занимать нас?

Старик упал лицом судьбы, даже не выставив перед собой руки, словно его подкосило. Повалялся по земле, забыл, вскочил на четвереньки и, как полный паук, бросился вперед. Неуклюже перецепился за деревце, покатился под ошарашенными взглядами сероманцев, запутался в собственной одежде, замер. Щипнул траву, росшую перед носом, пожевал тщательно, выплюнул. Савка, обезьяна, сорвал пучок и запихнул себе в рот – эта игрушка ему понравилась.

Вдруг Симеон прошипел:

— Трудно... быть... человеком.

Яровой с молчаливым вопросом на лице повернулся к Северину.

— Потом объясню, — отмахнулся Чернововк и осторожно приблизился к дикому Симеону. – Тебе помочь?

– Сам, – отказал тот.

Лихим движением он вскочил на ноги, охнул, схватился за поясницу, заточился, чуть не упал и пошел кружить по поляне, словно пьяненький матрос. Все завороженно наблюдали за его причудливыми движениями, пока старик не выдержал, шлепнулся на колени и сплюнул.

– Трудно, – патриарх вытер губы, усеянные зелеными остатками стеблей.

Второй раз он стоял на ногах увереннее. Изумрудное сияние исчезло из его глаз, и вернулся тот самый священник, разве что чумазый землей.

- Но... прекрасно...

Попытался улыбнуться, но страшно оскалился.

– Я буду вспоминать этот день до конца жизни, – сказал Игнат, не выпуская револьвера из руки.

Максим узнавал эти движения: старик осторожно вытянул руки, покрутил перед собой, согнул и разогнул пальцы - знакомился с человеческим телом. Ткнул себя за бороду, коснулся ушей, провел языком по зубам. В то же время гримасы корчили такие забавные, что от смеха не удержался никто.

— Что ты сделал, Щезник? — допытывался Малыш. - Это какое-то волшебство?

– С сегодняшнего дня знакомый вам патриарх Симеон покоится в собственном теле, – торжественно провозгласил Северин. — Поздравьте нового патриарха Симеона, искреннего друга Серого Ордена!

Старик глубоко поклонился и чуть снова не упал.

– Дайте мне немного времени, друзья, – сказал без задержек. — Это тело отличается от предыдущих... Сильно разнится. Больной, драгоценный... Такой замусоренный ум! Должен разобраться с воспоминаниями, мыслями и знаниями предыдущего владельца.

На мгновение его глаза снова вспыхнули изумрудным. Он приложил указательные пальцы к вискам, замер на минуту, прошептал что-то на неизвестном языке Вдовиченко и хлопнул в ладоши.

— Принципы православного христианства слабо согласуются с жизненным путем этого человека, — заявил Симеон.

- Ты нас не удивил, - ответил Чернововк.

- Господин Симеон - он же Мусий Кривенький - довольно неприятная персона, до того старая и больная, но я не жалуюсь, - патриарх осторожно коснулся скребка на лбу. — Иметь человеческое тело, к тому же столь влиятельное человеческое тело... Спасибо за щедрый подарок, Северин! Я мог только мечтать о таком.

Он осторожно и взвешенно перекрестился.

— Не знаю, кто вы, но держите пучки пальцев вместе, — посоветовал Ярема. — Иначе обвинят в католической жестикуляции.

— Большое спасибо... Столько мелочей! Должен закроется на несколько дней и научиться воспроизводить все жесты безошибочно. Процедуры... Синод...

Старик снова застыл, словно просматривая записи в собственной памяти, а затем кивнул.

– Теперь все понятно, – Симеон серьезным движением поправил бороду. — Друзья, врать не стану: положение сложное. Анафему получится снять не менее чем через год. Скорее никак невозможно, церковные дела такого масштаба быстро не делаются, спешка может вызвать подозрения.

— Но ты самый главный поп в гетманате, — нахмурился Игнат.

— Положение Симеона, то есть мое, пока зыбкое, поэтому должен грамотно балансировать... Иначе меня уберут, а никто из нас в этом не заинтересован, — объяснил старик. — Я соскучился по этим играм! В чем-то мое племя схоже с вашим родом.

Он улыбнулся - на этот раз счастливой улыбкой.

— Отто и его недобитки — я немедленно разошлю распоряжение, чтобы ни один дьячок не смел им помогать. Обоснование придумаю, ведь я самый главный поп в гетманате, — Симеон подмигнул Бойко. — Еще одна важная новость: третий мятежник, которого вы ищете, Рахман, скрывается в Волчьем городе.

Будда! Северин говорил, что город обезлюдел после битвы Ордена против борзых.

– С ним будьте осторожны. Симеон не без основания считает его чернокнижником.

– Кто ты? — с удивлением спросил Игнат. – Откуда тебе все известно?

— Святейший Патриарх Киевский и всея Руси-Украины к вашим услугам, господа, — улыбнулся старик дружелюбно. — Когда вам или вашим друзьям понадобится убежище, продовольствие, деньги или услуги, вы знаете, где меня найти. Чтобы ворота открыли, передайте часовым лозунг «новую жизнь» — сегодня вечером я позабочусь, чтобы он превратился в пропуск в мое имение.

Он (она? оно?) быстро входил в новую роль, и делал это удивительно талантливо.

– Спасибо, – сказал Северин.

- Нет-нет, друг, это я спасибо! Спасибо безгранично, — Симеон схватился за руку Чернововка и резво потряс. – Ты освободил меня, подарил новую жизнь! Я не потеряю его. Скажи, чем я еще могу помочь?

Характерники почесали макитры, посовещались и решили, что больше нечем. Новый Симеон стащил с себя все драгоценности, бросил пригоршней прямо на землю, и Савка принялся ими играть.

– Несчастный хлоп, – священник взглянул на изуродованную голову Павла. — Столько лет искать выход из этого лабиринта...

В одно мгновение с его осанки исчезла живость, глаза погасли, а голос заскрипел.

– Вот так похоже на предыдущего?

— До отвращения, — кивнул Ярема. – Разницы не заметят.

– Тебя доставить в карету? – спросил Северин.

— Должен спастись сам, со всеми сопутствующими нуждами, иначе вызову подозрения, — рассудительно отказал Симеон. — А подозрения и без того низвергнутся, поскольку воспроизвести полное тождество старому патриарху я не смогу... Спишу на потрясение после ужасного нападения.

— Придумай только, как спасся от кровавых оборотней, — посоветовал Яровой.

– Бог вступился! – Симеон перекрестился. — По дороге что-то придумаю.

- Я так и не узнал твоего настоящего имени, - сказал Чернововк.

— Этого имени давно не существует, — пожал плечами старик. – Теперь я – Симеон. Идите с моим благословением, сероманцы. В добрый путь.

И он исчез между деревьями в указанном направлении — изорванный, грязный, избитый — неизвестное существо в человеческом теле. Савка последовал следом, но Игнат его прервал. Характерники ждали, пока звуки неловких шагов не утихли между тихим скрежетом сосен.

— Что это чертовски было? – спросил Эней.

– Симеон, – захлопал в ладони Савка. – Симеон!

— По дороге расскажу.

— По дороге в Буду?

Северин кивнул.

– Но сначала заберем Катрю с Олей.

***

Во снах он мчался среди великанов, закованных в доспехи седой от лишаев коры. Высокие переплетенные ветви заслоняют небо до самого ноября, поэтому даже солнечным летним днем здесь клубится холодный мрак, а влажную землю окутывают слои прелых листьев и ковер мха — такой рыхлый, что бег нескольких десятков лап превращается в еле слышный шорох.

Во снах он мчался по необъятным угодьям, где не ступала нога человека, трапезничал тушами кабанов, вымазывая белый мех кровавыми потеками, а затем, по странному зову, мчался к границе, и, замерши среди чащи, созерцал за покрытой гонтой деревянной мастерской. на причудливые произведения; наблюдал часами, издали не катился призывный вой.

В снах жизнь была простой. Он знал свое место среди стаи.

Воспоминания прежней жизни умирали с брошенным сновидением, приходила болезненная неопределенность — и упрямые вопросы снова грызли сердце. Кто он? Куда следует? В мире людей, предательском и обманчивом, многообразном и многословном, Максим искал собственной тропы среди множества окольных путей.

Слово! Сколькими разными словами он мог теперь использовать! Собирал их, как скряга копит монеты, запоминал каждую новинку и изучал оттенки ее смыслов. Никакое рычание не равняется сложностям человеческого языка!

– Хочу взяться за иностранные языки, – признался Максим. – Это сложно?

Северин несколько секунд смотрел под копыта коня, а потом встрепенулся.

— Учи языки, как родные, говорил мне учитель... Он тоже носил шляпу, — ответил, явно находясь мыслями в другом месте.

- Да, а еще он подстрелил меня, - указательным пальцем Вдовиченко подбил кресла соломенной шляпы, к которой привык. — С какого языка советуешь начать? Я думал о польском или крымском.

Он мог стать странствующим толкователем: непрестанно путешествовать по странам, жить переводами, знакомиться с новыми людьми и словами, открывать далекие земли, строить мостики взаимопонимания между разными народами... Разве не прекрасная мечта?

– Слушай, а какой сегодня день? - отозвался Северин.

Спрашивал уже третий раз, но Максим терпеливо напомнил.

— Расскажи-ка, как велось Оле с Катрей.

Впервые он рассказал Северину о семье сразу после встречи неподалеку от имения Симеона, второй раз повторил во время подготовки к нападению, — и вот, опять.

Чернововк путался во времени, забывал происходящее и, казалось, терял слова. Одержимый убийством Темуджина характерник, несколько месяцев назад выведший его из леса и обучавший жизни с невыносимым превосходством, исчез. Новый Северин — растерянный, задумчивый молчун — не нравился Максиму.

Иногда он без всякого предупреждения пускал коня чвалом, и ватаге приходилось гнать следом, пока Ярема не хватал вожжи Северинового коня и унимал его бег.

— Братик, — ласково говорил шляхтич. — Даже если твои девушки успеют покинуть хутор, мы догоним их по дороге в Чортков.

– Ты прав, – Северин повиновался без сопротивления. — Что-то сердце у меня не на месте… Но ты прав.

И через несколько часов все повторялось снова. Вдовиченко ненавидел чвал: каждый раз сжимал вожжи, до боли охватывал бедрами насест, чуть ли не зубами хватался за лошадиную гриву — казалось, что на очередном прыжке полетит в баюру. А ветер путал волосы и постоянно сбивал шляпу с головы.

Последние газеты, которые Максим тщательно читал, славили победу полковника Ничеги — сечевики отбросили ордынцев от Запорожья, чем нанесли второе сокрушительное поражение ненавистным завоевателям.

— Борислав времени не теряет. А я все пропустил, — вздохнул Ярема разочарованно. — По крайней мере, за Киев подрался.

— Не надоело тебе воевать, светлейший? – спросил Игнат.

– А я больше ничего не умею, – ответил шляхтич.

Пошутил или нет? Юмор для Максима был плохо изученными территориями. Некоторые навыки требуют продолжительной жизни среди людей.

– Хочу книгу с белой обложкой, – заявил Савка неожиданно.

- Есть только газета, - протянул Вдовиченко, но Павлин задрал подбородок и скрестил руки на груди в показательном отказе.

Репортеры считали Запорожскую победу поворотным моментом войны и предсказывали, что силы гетманата сдвинут на восток, освобождая родные земли, а изумрудные войска, упавшие духом после убийства больше не бессмертного Темуджина, будут отступать, пока их руководители не найдут согласия относительно нового лидера.

Подъем чувствовался повсюду. Война отвлекла своего отвратительного писка и перекатилась за Днепр; люди, освобожденные от оков страха перед завтрашним днем, устраивали быт, который недавно готовились покинуть. Трудность никуда не делась, но без сомнительной предосторожности перед будущим вызывала скорее зубоскальство. Увеличилось смеха и песен, празднований и вечерниц. Даже сердюки осмелели — начали охоту на группы обнаглевших мародеров, появляясь на тех дорогах, где даже до войны не бывали.

Один из таких патрулей в синих униформах остановил характерную ватагу.

— Кем будете, господа? - спросил старшина, пока другие за его спиной держали руки на оружии. — Сабли-пиштоли вижу, а знаков отличия не видно!

Максим посмотрел на Чернововку: тот обычно улаживал такие разговоры, но Северин только пялился перед собой.

— Посмотри внимательнее, — Ярема ткнул пальцем себе в живот, где блестели три характерных скоба.

Старшина прищурился, поднял брови удивленно и фыркнул в усы.

– Ты ба! Ребята, посмотрите на его пузо. Клямы волчьих рыцарей! Вот это чудо, — смеялся старшина под хохотом. — Впервые вижу нищих, которые пытаются выдать себя за характерщиков. Ох и выдумщики! Раньше таких вздоров сероманцы руки отрезали.

Игнат подъехал к командиру и протянул ему ладонь.

— Режь, Хома неверный.

Сердюк внимательно взглянул на него — или, бывает, не шутит — перевел взгляд на его сабли, и достал кинжала. Бойко терпеливо ждал. Сердюк взглянул на товарищей, мол, будьте настороже, а потом с силой полоснул лезвием.

- Видно теперь? — Игнат поднял ладонь так, чтобы ее все разглядели.

Кто свистнул, кто перекрестился, и все убрали руки от оружия.

— Простите за сомнения, господа рыцари! Служба такова. Мое уважение Серому Ордену, — сердюк отсалютовал, после чего посмотрел на Ярему: — Вы, наверное, тот же Циклоп?

- Наверное, - ответил Яровой. – Бог знает.

Старшина задержался взглядом на шрамах Савки и на белых волосах Максима.

— Мало вас осталось, ребята. Хорошо, что выжили! Эти почетные борзые никогда мне не нравились... Легкой дороги, господа.

Доблестные телохранители общественного строя прошли дальше.

Наверное, никто из них и предположить не мог, что небольшая ватага на этой неделе потеряла более десятка жизней и похитила главу православной церкви, подумал Вдовиченко.

- Поехали без взятки! Как это возможно? - спросил Эней, взглянув вслед сердюкам.

— Сейчас стало престижно уважать Серый Орден, самоотверженных защитников государства, — буркнул Северин.

— Ты ему доверяешь, братец?

- Сердюк?

— Этому потустороннему существу, которое овладело Симеоном. Я свидетельствовал немало страшных зрелищ, но даже мне жижи задрожали, когда оно глазами блеснуло.

— Если бы на наши условия согласился настоящий Симеон, у меня было бы гораздо меньше доверия к его обещаниям, — рассудил Северин.

Когда новый старый патриарх исчез, а сироманцы собрались в путь, Чернововк рассказал историю волшебного изумруда, забравшего у Темуджина.

– Мог бы оставить его при себе и быть бессмертным, – присвистел Игнат.

– Нет. Ты забыл о волшебстве проклятого свитка.

– Настоящий философский камень, – Ярема почесал бороду. – Его стоимость неоценима! Некоторые императоры отдали бы за него заморские государства, братику.

– Не задумывался о цене, – покачал головой Северин. — Когда я услышал, что он может овладевать другими тварями... Мысль о Симеоне родилась мгновенно. Теперь все в выигрыше: мы имеем влиятельного друга во главе вражеской фракции, у него мечтательное человеческое тело.

– А Симеон? — решился спросить Максим. — Тот, что был...

В общих беседах он хранил молчание, хотя остальные шайки относились к нему дружелюбно — даже брат Эней.

— Настоящий Симеон, наверное, беззвучно взывает от отчаяния, плененный в собственном теле, — ответил Чернововк. — Все видит, все слышит, но повлиять ни на что не способен. Наверное, завидует теперь Кривденко, просто врезавшего дуба.

— Когда он заиграл разорвал эту веревку, мне вспомнился Варган, — признался Ярема.

– Эцерон, – немедленно отозвался Савка и замотал головой вокруг, выглядывая Филиппу: – Эцерон?

— Жаль, что он не увидит завершения нашей мести, — Игнат достал из кармана унаследованного варгана и заиграл с закрытыми глазами.

От звуков странной музыки Максим тосковал по Филиппу. Спокойный, мудрый, рассудительный... Именно благодаря нраву Филиппа ему захотелось присоединиться к волчьим рыцарям, и именно Филипп, словно прочитав эти мысли, пригласил в ряды Ордена. Узнав от Катри о его самопожертвовании, Вдовиченко не удивился — именно так поступил брат Варган, которого он знал. Зато почувствовал в сердце пустоту, будто потерял близкого друга, с которым мог поделиться чем-нибудь сокровенным, чего никогда не открыл бы кому-то другому.

Филипп понял бы его угрызения... И дал бы дельный совет.

В нескольких милях до хутора Северин, который все больше нервничал, снова пустил лошадь галопом.

Хутор встретил тишиной. Максим немедленно почувствовал, что-то изменилось. Землю растоптали десятки сапог, в глубоких следах до сих пор сохранялся слабый запах — похожий он услышал в приморских краях, когда стоял в ночном подлеске с пистолетом в руке — и запах почти не слышался из-за удушающего мертвенного запаха, растекавшегося от раздувшейся гнилой конской туши. Круки выклевали глаза, кровь превратила землю под трупом в грязь, кожу покрывала живое одеяло из жирных лоснящихся мух — просматривали только белые стрекозы. На переднем копыте темной дужкой застыла кровь.

Северин спрыгнул на ходу.

- Шаркань!

Потревоженные мухи зажужжали, поднялись роем, но через мгновение снова посидели на места.

Почему-то мертвый конь, сгнивший под открытым небом возле дома, поразил Максима больше кровавой бани вокруг кареты патриарха. Там смерть только расцветала; здесь она властвовала.

Савка закрыл голову одной рукой, задергал облизнувшееся павлинье перо другой. Игнат с Яремой спешились, а Максим остался в седле рядом с Савкой, которого били дрожь.

Дверь хижины стояла приоткрыта. На побеленных стенах вокруг окон сверкали дыры от пуль - будто кто-то разбрасывал черное зерно.

- Катр! Где ты?

Северин бросился внутрь, Игнат двинулся следом. Ярема пошел вокруг хаты, внимательно изучая землю.

– Оля! Оля!

Никогда в голосе Чернововка не звучало такого мучительного отчаяния.

... Одинокий домик посреди вьюги. В печке полыхает огонь, они с братом ужинают, Святослав шутит, когда вдруг возвращается к двери, меняется на лице, говорит ему раздеваться. Максим не понимает, брат кричит, Максим испуганно выполняет приказ, в дом влетает вооруженный мужчина, гремит выстрел, и отчаянный крик — окно!

Из дома вышел мрачный Игнат.

– В погребе пусто, – процедил. - Вещи на полу, все разбросано.

— Прошло двое-трое суток, — ответил Яровой. - Все тела убрали. Нашел только потухшие факелы.

Северин вылетел из двери, повалился на колени, ударил руками по земле и взвыл. В этом витье бурлило горе утраты, отчаяние, ярость, - община чувств, которые невозможно удержать. На глазах характерник состарился еще на несколько лет.

— Братик... Братик...

Ярема стал рядом, но не осмеливался коснуться Северина.

— Схлещи пельку, Щезник! - рявкнул Эней. – Мы найдем их!

Чернововк повернулся к нему, уставился сгоревшими глазами. Его борлак быстро дергался вверх-вниз.

- Здесь побывали борзые, - пришипел он сквозь зубы. — Пока мы играли в отместку... Здесь побывали борзые! Забрали мою жену, забрали мою дочь!

– Мне жаль твоего коня, брат, – сказал Игнат. – Но его смерть не значит, что Катя и Оля погибли.

– Здесь побывали борзые, – повторил Северин. – Пришли, когда я был далеко. Я знал! Я чувствовал: что-то не так... Почему сразу не помчался сюда?

— Хватит скулить! – закричал Бойко. – Мы их разыщем. Вставай!

Чернововк его не слышал. Он ухватился пальцами за волосы и смотрел на труп лошади.

– Зачем я согласился разделиться? Следовало держаться вместе. Где они? Где?

Максим не сразу заметил, как Савка уехал в сторону села.

– Эй! Ты куда это собрался, Павлин?

- Ляля, - Савка ткнул пальцем в дорогу. – Там.

И потрюхал дальше, считая, что объяснил довольно.

– Эй! Павлин что-то ощутил!

Все трое подняли головы — разъяренный Игнат, встревоженный Ярема, заплаканный Северин — и бросились к скакунам.

Бозная, что вело Савку, запах, чутья или другие силы, которыми он владел, хоть никогда не позволял узнать, но сероманцы следовали за ним без всякого вопроса. Павлин помогал редко, но метко.

Северин приложился к фляжке с водой, пока не выплеснул все до капли. Вытер лицо, возобновил дыхание. Когда ватага въехала в деревню, то снова казалась четверкой закаленных всадников, один из которых имел характерные скобы. Люди при их появлении сбрасывали шапки, словно увидели гетманскую свиту.

Возле большого подворья конек Савки остановился.

- Здесь, - сообщил брат Павлин.

Чернововк вошел во двор без приглашения. Крикнул во всю глотку:

– Оля! Катр! Вы здесь?

На призыв из дома вышла женщина — невысокая, обаятельная, преждевременно состаренная горем.

- Северин? – Ее лицо побледнело, глаза расширились. - Я приютила...

Из хаты выпорхнула девочка и стремглав бросилась к Северину. Тот подхватил, обнял, закружил ее, прижал к себе крепко-крепко. Женщина тем временем схватилась за живот, словно ее скрутило, оперлась на двор. Из окошка на двор выглядывали двое старших с виду детей.

Соблазненные криками соседи и путники жались к плетню, падки к любым необычным событиям. Максим наблюдал, как Северин гладил дочь по волосам, покрывал поцелуями ее головку, наконец улыбнулся сквозь слезы и сказал ласково:

– Теперь все будет хорошо. Слышишь?

Поднял острый взгляд на хозяйку. Спросил:

— Где жена, Дарка?

— Северин... — Ее голос вздрогнул.

Характерник поставил дочь на землю. Прошептал что-то на ушко, указав на Максима. Девочка робко помчалась к нему, сжимая в руках любимую мотанку. Вдовиченко осторожно подхватил малышку на руки, а она спрятала лицо у него на груди, не проронив ни слова.

Веселая и игривая девочка, сияющая улыбками и чирикающая непонятные слова на собственном языке, которые он безуспешно пытался угадать, теперь походила на затравленного зверька.

Чернововк вытянулся. Культей большого пальца убрал с лица слезы и повторил бескровным голосом:

— Где жена, Дарка?

– Северин!

Соседи чуть не падали, стараясь уловить каждое слово.

– Где. Моя. Жена?

— Христом Богом молю! – женщина бросилась на колени. – Они говорили, что Трофим у них! Сердечный мой, когда-то без вести пропал... Говорили, что он у них, и стоит только рассказать, что мне известно... И его отпустят! А я не могу сама, двоих детей кормить должно, хозяйство держать...

– Кто?

- Мужчины с крестами! Хорти Святого Юрия! Прибыл отряд, все с винтовками, детей испугали. Вы Непейвода, спрашивают. Я, говорю. Ваш муж может вернуться домой, когда расскажете, где он укрывал сироманцев. Бедный мой Трофим! Я тогда представить не могла, чем все обернется, сказала, что спало на память, без всякого злого мнения, Северин, я не знала, что там будет твоя семья, клянусь, не знала, молю тебя, заклинаю...

Из ее глаз брызнули слезы, Дарка схватилась за чепец, сорвала, бросила под ноги, дернула себя за волосы.

— Обманули, обманули треклятые! Не пришел мой Трофим, не вернулся! Врали, обманули, а я... Знала, что давно он головой наложил, что лежит где-то там в земле, неоплаканный и неотпетый, но сердце верить отказывалось, я ухватилась за то обещание, как утопленник за веревку...

— Где жена, Дарка?

Его слова были тяжелы, как камни.

– Пропала она! Пропала! Когда я Олю возле дома увидела, мгновенно все поняла! Спрятала ее, приютила, расспрашивала, но она молчала... Я готова была собственной жизнью эту девчонку защищать, если вдруг борзые за ней вернутся! Но они не вернулись... Трофим мой не вернулся... И никогда больше не вернется...

Женщина заскулила, а затем бросилась характернику под ноги.

– А, полно! Бей меня, убивай! Мужчину потеряла, женщину твою погубила - как мне теперь жить?!

Оля тряслась на руках Максима, и он, стараясь успокоить, осторожно гладил ее по головке, как только делал Северин. Что она пережила? Что видела? Что чувствовала, когда скрывалась, когда бежала в единственный известный дом, прочь от мерзавцев, пришедших за жизнью ее матери?

Он не мог себе представить. Хорти? Как они могли одолеть Катрю, лихую неодолимую Искру, сыпавшуюся насмешками и самого черта не боявшаяся?

Лишь недавно она махала ему рукой на прощание. Так же, видимо, не верили родственники тех охранников из свиты Симеона, которых он застрелил без всякого сомнения... Потому что у них тоже были близкие. Он оставил их без мужа, отца, сына или брата.

Лучше бы в ту зимнюю ночь Игорь Чернововк убил его, а не Святослава. Тот был лучшим во всем — он и отомстил бы, и в лапы Властелина Леса не попал, и в убивший отца Орден не подался...

Игнат заточился, но Ярема вовремя подхватил собрата. Эней неуклюже уставился на Дарку. Его десница, будто по собственной воле, совала по пояс.

— Что торчишь? Чего ждешь? — закричала Дарка. — Нечего мне сказать! Я грешна, грешна!

Ее крики звучали в глухой тишине. Казалось, будто домашний скот умолк и прислушивался к этой сцене.

— Ты всегда ненавидела меня, Дарка, — сказал Северин, сжимая кулаки, побелевшие от напряжения. – Меня и мою жену. Не знаю, почему характерники стали костью тебе в горле, но ты никогда не была рада нам. Ты знала о тайнике с самого начала, но так и не решилась выдать нас за деньги. Может, тебе не хватало силы духа, может, тебя останавливала мысль об осуждении мужа... В конце концов, ты уцепилась за сладкое лживое обещание. Нашла оправдание для предательства.

Он хлестал словами, как кнутом.

Неужели мы с ним сверстники, подумал Вдовиченко, я — и этот седой человек, прошедший войну, предательство, пленение, засады, потери близких... Неужели мы играли вместе, когда были мальчиками?

— Ты сознательно потеряла Катрину жизнь, а сейчас голосишь раненой горлицей, — говорил Чернововк. – Убивать тебя? Зачем? Я такого преступления не совершаю. Сердечный Трофим, земля ему пухом, был моим двоюродным братом. Был другом, на которого я мог положиться! Оставить его дочь и сына сиротами? Дети не виноваты. Виновата ты, Дарка. С сегодняшнего дня ты будешь жить с этой виной до конца жизни. Сходишь к священнику, искупишь грехи, но каждое утро будешь просыпаться с памятью о том, что помогла убить мою жену. Помогла без всякого принуждения — а за глупую игрушку, в которую сама не верила.

Он обвел взглядом крестьян, слушавших его с разинутыми ртами. Остановился глазами на девочке и мальчике, взглянувшем на него из окна дома.

— Собственные дети, которые спросят этот подлый поступок, станут твоим наказанием. Осуждение в их взглядах, молчаливое пренебрежение соседями — вот твой приговор! Живи себе, обесславленная Дарка, живи долго и несчастливо. Я не утешу тебя легкой смертью.

– Зато я разраджу! — проревел Игнат.

И выхватил револьвер.

Разразилась веремия. Кто-то завизжал, кто-то упал, и через мгновение незваные зрители убегали врассыпную от дома Непийводы. Звук выстрела превратил веремию в панику, к человеческому крику прибавилось упорное вращение соседских псов.

Оля плотно сжала ладошками уши. Максим на всякий случай вернулся к Бойко в полоборота, прикрывая собой девочку.

Грохнул второй выстрел, и тут Ярема зацепил Енее в челюсть. От удара он щелкнул зубами, а шляхтич воспользовался моментом, чтобы отобрать револьвер. Игнат этого не заметил — таращился из-под лба обезумевшими глазами, и вены на его висках хищно пульсировали.

Оба шара попали.

Попали в Северина, вставшего перед Даркой, сражавшейся в немых рыданиях.

– Почему? — прорычал Игнат, брызгая слюной. – Почему ты это делаешь?

Его руки схватились за рукоять сабель.

- Прячься, - приказал Чернововк за плечо.

Женщина бросилась к дому, хлопнула дверью, заскрипела засовами.

– Эта сука убила твою жену! – Игнат двинулся вперед, размахивая клинками. – Убила мою сестру!

– Ее убили борзые.

Сабли с посвистом резали воздух.

- Убили, потому что она указала дорогу!

- Эней, остановись.

Между мужчинами оставалось несколько шагов.

— Прочь с дороги! — проревел Игнат.

– Не занимай, – ответил Северин.

Бойко бросился вперед. Чернововк увернулся от атаки, перекатился в сторону, отступил на шаг и едва успел уклониться от нового удара.

- Щезник!

Ярема бросил ныряльщика, и Северин схватил его вовремя, чтобы отразить очередной выпад.

Почему они делают это, думал Максим, ощущая на груди дыхание Оли, зачем дерутся этим оружием? Разве она не бессильна против оборотней? Почему Ярема не вмешивается, а стоит у Савки, который плачет?

Он чувствовал себя беспомощным и излишним.

Игнат жал беспощадно. Его неустанное давление не давало Северину никакого шанса на контратаку. Лезвия близнецов размывались в воздухе стальными призраками, звенели о ныряльщик, щербились, высекали искры, слетали снова, и через мгновение били из нового угла с новой силой. Игнатово лицо перекосило от ненависти.

Чернововк пропустил несколько ударов. Рубашка на нем трепетала от порезов. Эней, забыв о защите, лез вперед, словно ошалевший бугай на тряпку, и остановить его было невозможно.

Оля тряслась в тихом плаче.

– Не бойся, – шептал Максим. — Твой отец играет с дядей Гнатом. Они друг другу не навредят. Слышишь? Не плачь, Оля.

Эти слова были бессильны. Он сосредоточенно разыскивал новые, объединял их в утешительные предложения, пытался заглянуть девочке в лицо, чтобы убедить в безопасности — безуспешно. Несмотря на маленький возраст, Оля понимала, что он лгал. Дети ощущают ложь гораздо лучше, чем надеются взрослые.

Звон закаленной стали смолк.

— Снова... — проворчал Савка отчаянно.

Вдовиченко оглянулся: разбросанная одежда валялась вперемешку с оружием по всему двору, и посреди него двое волков сцепились в смертельном герце. Волки были одного роста, подобного телосложения, но Максим показал немало таких боев (а у многих побывал участником), чтобы сразу определить будущего победителя.

Серый волчица бросался без утаи, бил лапами, щелкал клыками, тратил силы напрасно, писок его пенился от слюны. Черный волк с седой холкой изучал движения оппонента желтыми глазками, возвращался, непрестанно кружил, изредка контратаковал — намеренно изматывал и обескровливал соперника мелкими царапинами.

Плач Оли стих. Максим в очередной раз прошептал:

– Все будет хорошо. Честное слово! Или я тебе хоть раз говорил неправду?

Девочка не отвечала.

Северин мастерски сделал ранение, оступившись на переднюю лапу, и Игнат немедленно клюнул на наживку. Бросился в атаку, и не успел клепнуть, как уже барахтался на земле горечерева, а на его глотке сжимались клыки.

Савка закрыл глаза руками.

- Ярем! - крикнул Вдовиченко.

Шляхтич уже был рядом.

С размаху выдал черному волку пинка, от которого тот шлепнулся судьбы. Второй удар успокоил серого волка. Яровой выругался, потер руки и вышел на улицу за чье-то заброшенное коромысло с двумя полными ведрами.

От ледяной воды оба волки дернулись и одновременно завертелись в превращении. Очнулись, вымазанные кровью и меховыми клочьями, покрытые свежими ранами, сели, будто вместе потеряли всю силу, затрещали зубами. Ярость смыла колодезной водой.

Первым заговорил Игнат.

– Теперь у меня никого нет, – он зачерпнул ладонью пригоршню земли и медленно высыпал ее. – Была семья – и нет. Был отец – и нет. Была сестра – и нет. Никого не ценил... А теперь потерял всех. Один, как перст. Даже проклятого Ордена нет...

Из хаты за ними наблюдали три пары испуганных глаз.

– Не верю, – заговорил Северин. – Я не верю, что она мертва. И не поверю, пока не увижу своими глазами. Жизнь положи, чтобы достать каждого, кто у меня ее забрал!

– И я, – Бойко сплюнул кровью. — Достану каждого урода с белым крестом, голыми руками вырываю их сердца...

Дыхание ему убило.

— Сестричка... Я должен был погибнуть, а не ты.

Северин уронил голову на грудь. Ладонью, которой загребал землю, Игнат закрыл рот и тихо застонал.

Они сидели и плакали вместе, не пряча слез.

***

– Сюда домчали, чуть не загнав коней, – заключил Максим.

В горле снова пересохло, и он приложился к кувшину с компотом, который пришел на смену горячему травяному напитку.

– Ужасная история, – Лина выпила рюмку вишневки. — Ох, Северин... Не знаю, смогла бы поступить так великодушно.

Она задумчиво постучала пустой рюмкой о столешницу.

— В последнее время он ведет себя непредсказуемо.

— Возможно, этот камень мог так повлиять, — рассуждала ведьма вслух. — Заточена в изумруде сущность... Столь мощная сущность! Это волшебство мне неизвестно.

Она повернулась к стопке книг и провела пальцем по губам, выглядывая нужные корешки. Свет свечей мягко подчеркивал ее профиль, длинные, словно изящные скульптором, пальцы... Вдовиченко заставил себя не пялиться и поспешно добавил:

— История о изумруде должна была быть тайной, однако Северин оставил здесь дочь — значит, доверяет тебе.

Лина криво усмехнулась и долила себе еще наливки.

- Не будем о доверии, - она вгляделась в красную настойку, похожую на свежую кровь. — Еще компота?

- Охотно! Я не привык так много разговаривать.

Она поднялась, и Максим умышленно отвел взгляд.

— Как ты думаешь, когда они вернутся?

— Зависит от того, насколько ловко будут бегать борзые. Я даю им несколько недель, не больше. Щезник одержим местью — я его не видел даже во время разговоров об убийстве Темуджина.

— Убийство хана — их рук дело?!

– Да. Филипп Олефир, о котором писали в газетах, был их другом, Максим немного поколебался и добавил: — Моим тоже... Он погиб во время нападения. Отвлек на себя внимание личной гвардии, когда Северин чинил атентат.

- Пью за Серый Орден.

В бутылке оставалась треть настойки, но ведьма не захмелела - разве только раскраснелась немного, но глаза заблестели.

– Может, попробуешь? – предложила Лина. - Вкусная вишневка.

– Нет, спасибо, – он неловко улыбнулся.

— Ой, только тебе!

- Не умею пить крепкое, - отказывался Вдовиченко, смущаясь все больше.

- Это несложно, я научу.

— Меня уже как-то учили...

Солома колет спину, объятия пахнут потом, отрывистое дыхание ложится на ухо... Максим почувствовал, как щеки окончательно заливает румянцем.

Вдруг во сне заплакала Оля. Лина вскочила, принялась искать между полочками, заставленными стаканами и бутылочками различных форм и цветов, нашла крошечный флакон синего стекла. Приблизилась к девочке, тревожно сжавшей к груди потасканную мотанку, и стряхнула между сжатых губок три капли.

— Теперь будет крепко спать, — объяснила ведьма, повернувшись за стол. - Без дурных снов.

Она подвела флакон к огоньку, прищурила глаз, определяя уровень остатков, и вернула зелье на полку.

— Здесь ничего не трогай, не спросив. Любое лекарство без знания может превратиться в яд, — предупредила Лина строго.

– Я и не собирался.

— Девочка такая же послушная?

– Она, – Максим несколько секунд подбирал слова. — Ко всему охладела. До сих пор не проронила ни звука.

- Детки, засвидетельствовавшие трагические события, часто теряют речь, - сказала Лина. — Однако с течением времени это проходит. А тебе что до нее, Максим?

Альбинос обернулся на кровать малыша, подыскивая слова.

– Оля – славная девочка. Очень светлая. Я успел к ней прикипеть. .. Поэтому так переживаю.

— Ты хороший человек.

...Револьвер лает, отдача дергает руку, всадник хватается за рану, вскрикивает, рушится судьбы...

– Нет.

Сквозь прищуренные глаза она внимательно разглядывала его.

— Расскажи, как обратный умудрился миновать вступление в Серый Орден.

Максим попросил еще один кувшин компота.

Лина внимательно слушала о детстве, дружбе Чернововков и Вдовиченко, Рокош, Свободную стаю, его отца, слушала о поражении отступников и мамином бегстве, скитаниях за границей, решении брата вернуться, дорогой домой... Рассказ стал исповедью. Каждое слово, выпущенное на свободу, облегчало его душу, и Максим продолжал, ничего не скрывая.

Убийство брата. Позорный побег. Поиск мести. Ночной приступ. Роковая рана. Обладатель леса. Целые вехи жизни умещаются в несколько слов, под которыми скрываются месяцы отчаяния, ненависти и уныния.

— Не пойму, зачем лешему своя стая? – сказала Лина задумчиво. - Развеять одиночество власти?

Ей было любопытно. Она слушала не о Северине или других сироманцах, не о чужих приключениях, а именно о его жизни! И внимательно слушала.

Чувствуя небывалую волну подъема, Максим объяснил:

— Люди заводят себе псов, чтобы иметь самоотверженных любимцев, которые будут охранять угодья или забавляться... Властелин леса поступил так же. Хотя он суров и жесток, но заботится о своих волках. Мы не нуждались даже в самые тяжелые зимы, когда другие погибали от голода и холода.

– Для многих прозвучит как идеальная жизнь, – заметила Лина.

— Наверное, таким оно и было, — согласился Вдовиченко. — Случалось, что в лес забредали чужеземцы, обычно охотники или головорезы, и когда они приближались слишком близко к границам скрытого селения, Владыка приказывал их убить.

— Убеждена, что у этого леса очень плохая слава.

— Ни одно оружие не спасало от нашей стаи. Тела убитых пришельцев становились наградой за исполненное поручение. Обладатель собирал их черепа.

- Ты ел людей? — удивленно взмыли брови.

Какие красивые у нее глаза!

– Нет, – покачал головой Максим. — Людоеда из меня не вышло, потому что сказывалась настоящая природа... Другим волкам было безразлично. Не ешь, так другим больше. Пока они пировали, я бежал подглядывать за скрытым поселком.

– Скрытый поселок, – Лина посмотрела на огонек ближайшей свечи, и тот тихо задрожал. — Северин когда-то упоминал о нем, но никогда не рассказывал многое. Отвечал, что должен хранить тайну.

— В отличие от него, я такого обета не давал.

Беглецы от владимирских крестин, соглашение с Властелином, тихая жизнь поколений в заколдованном сердечнике пралиса. Лина слушала, не отрывая взгляда, и он забывал о долгих часах верхом.

— Я любил приходить у поселка, и смотреть на те хижины, костры, людей, — вспоминал Максим. — Наблюдал за чужими жизнями, подслушивал разговоры, которые не понимал. Больше всего любил подглядывать за работой плотника, вдыхать запахи дерева, превращающегося в разные вещи... Настоящее волшебство!

– Это волшебство мне немного известно, – Лина потянулась к полочке и сняла оттуда небольшую резную статуэтку волка. – Я люблю запах живицы.

Настоящая маленькая волчик! Брунатный, лоснящийся. Сидит вежливо, обнял лапки хвостиком, задрал морду к небу — воет на незримый месяц.

– Это ты сделала?

- Когда-то на подарок, - махнула рукой Лина, мол, пустяки.

Вдовиченко в восторге крутил фигурку во все стороны.

— Научишь меня так резать?

— Я бросила эту игрушку… Впрочем, если тебе очень хочется, вспомню несколько советов.

Максим поставил волка на столешницу и погладил холку указательным пальцем. Брунатное дерево словно струилось теплом.

— Как случилось, что ты бросил стаю лохматых мазунчиков? – расспрашивала ведьма. – Не приняли за своего?

– Не в том дело, – Максим оторвал взгляд от фигурки и сразу вернулся в плен двухцветных глаз. – Несмотря на необычный мех волки приняли меня. Но Властелин... То ли чувствовал человеческую сердечность, то ли видел во мне будущую угрозу своему господству. Он не объяснял, почему решил избавиться...

…Возвращение к миру людей, постоянное обучение, тоска по волчьей жизни. Путешествие-качка Черным морем, первая встреча с борзыми, брат Варган и брат Павлин. Дорога к имению Яровых, ночное посвящение в рыцари Серого Ордена, знакомство с Олей...

– Тогда мы встретились с ней впервые, – усмехнулся Максим. – Оля требовала у Савки его куклу, а он сделал ей новую. С тех пор она с ней неразлучна, хотя пани Яровая завалила ее кучей разных игрушек.

– По твоим рассказам Катя не кажется матерью, которая доверила бы дочь незнакомцу, – заметила Лина.

– Она сделала это очень неохотно, – согласился Альбинос. — Катя так возненавидела Ярову, что моя помощь казалась ей меньшим злом.

– А Северин не напомнил ей кровавую историю ваших семей?

– Не знаю, – признался Максим. – Но Катя согласилась, и мне было радостно от ее доверия. Это значило, что я чего-то стоил... В мире, полном незнакомцев, где ты никому не нужен, такое признание важно.

– Понимаю.

Максим был готов обнять за этот ответ. Она понимает!

— Потом я отправился в путешествие. Один, впервые за многие годы. Было страшно, повсюду пялились, и я привыкал: ездил подальше от деревень и городков — с картой, которую дала мне Катя. Набрался сил наедине с природой, но должен был возвращаться к людям, где мог следить за газетами, как было условлено. Мое небольшое состояние растаяло за считанные дни, поэтому я должен был переступить через страхи и искать подработки. Сразу наткнулся на странствующий цирк, владелец всячески убеждал приобщиться к их труппе, но я отказал — надоело быть чучелом и развлечением из-за собственной внешности. Направился к одному господину, у которого батрак в армию ушел. Господин оказался приветлив, мой вид его не пугал, так что мы ударили по рукам. Работа несложная – покрась, принеси, насколько – жалование небольшое, зато крыша над головой имеется и кормят сытно. Места в спальне батраков не нашлось, и я, рад одиночеству, ночевал в овине.

Он посмотрел на пустую рюмку Лины.

— Как-то проснулся, потому что кто-то за плечо тормошил. Смотрю, а то дочь хозяина — у нее из-за войны свадьба сорвалась. Принесла бутылку самогона, и пригрозила, если не буду пить, она обвинит меня в произволе. Кого люди послушают, страшного зайду или цветок господина? Выбора не было. Самогон смаковал мерзко, закуски не было. Вот тогда оказалось, что пить я совсем не умею...

Вдовиченко покраснел и запнулся. Лина все поняла без слов.

— Другие батраки хохотали, мол, таков здесь обряд посвящения: каждый новичок должен пройти через молодую панну. От этого было отвратительно.

— Но дочь хозяина осталась довольна, да?

Теперь в ее глазах прыгали лукавые бесы.

— Вряд ли... Это был мой первый раз с человеческой девушкой...

Он принялся внимательно разглядывать собственные руки и пришел к выводу, что у него ужасно грязные ногти.

— А до этого были сами волчицы? — Лина от любопытства подалась вперед, и прядь волос упала ей на лицо.

– Были, – смущенный Максим хотел провалиться под землю.

Вот зачем он вообще об этом упомянул?

– Не стесняйся! Ты был волком, – Лина убрала прядь за ухо. — Ведь это произошло в стае лешего, не правда ли?

— Да, а где еще?

По-видимому, он не понял шутки, потому что ведьма только махнула рукой.

- Продолжай свой рассказ.

Каждый день он просматривал газеты, которые выписывал хозяин, внимательно листал каждую до последней страницы, как-то однажды утром его разбудил бешеный шум. Господин радостно плясал в самых подштанниках во дворе, размахивая свежей газетой. «Играй, Максим! Закатрупили супостата!» — и вот он танцевал рядом, другие батраки шлепали и выкабливали, а передовица газеты огромными словами извещала невероятное известие о смерти Темуджина. В тот же день Максим получил расчет, запряг отдохнувшего кузнечика и помчался к Чорткову.

В имении не обрадовались.

— Пани Яровая, мама Яремы — ты его видела, одноглазый великан, известный также как Циклоп — отказалась отдавать Олю. Ей так одиноко, что не захотела отпускать малышку, — объяснил Вдовиченко. — Убеждала, что девочке лучше живется в имении, а убеждать пани Яровая умеет очень настойчиво, так что мне пришлось несколько раз подчеркнуть, что я только посланник, а Катя очень расстроится, если не увидит дочь, как было условлено, и явится сюда крайне разъяренной...

— Та же пани Яровая, что мамка нашего гетмана? – переспросила Лина.

— Она публично отказалась от сына, когда тот...

– Я слышала об этой истории, – ведьма покачала головой. - С ума сойти можно, как все закрутилось-перепуталось!

Оля его узнала. Сначала вела себя перестороженно, но на следующий день, когда двинулись в путь, они стали хорошими знакомцами: девочка смеялась на его гримасы, тыкала пальчиком на все встречные достопримечательности (особенно домашних животных, которые в устах Оли все без исключения мяукали), постоянно тарахтила на своем языке и сверху. доверия.

— Я очень боялся этого путешествия, но все прошло легко, — усмехнулся Максим. — Дети могут открыть сердце тем, кого взрослые считают уродом.

— Ведьмам хорошо известно такое отношение.

Не потерпев дорогу досады, они дождались Катрю на хуторе, и счастью той встречи не было предела... А на следующее утро Оля махала ему ручкой на прощание.

— И все вдруг изменилось, — альбинос в очередной раз посмотрел на девочку, скрюченную под клетчатым одеялом. — Как тень Оле... Бескровная, немая, робкая тень.

За окном первыми лучами занимался рассвет. Он и не заметил, как промелькнула ночь! Максим потер уставшие глаза.

– Вот только сейчас понял, что Катрин характерный атлас остался у меня.

Горло сушило, язык одревеснел. Никогда столько не разговаривал!

– Спасибо, что поделился.

– Спасибо, что выслушала.

Разве не приятно найти человека, слушающего без осуждения? Тем более, когда человек красив и обаятелен!

— Северин отдал тебя на растерзание лешему, а мне разбил сердце, — подытожила Лина. — И, несмотря на это, мы все равно помогаем этому засранцу.

Вот для кого она резала деревянную волчику.

— Я не знал, что вы...

Вот почему так сник Северин при их встрече!

— Это былое, — махнула чаркой ведьма. — Любовь юности, украшенная спасением маленькой самоуверенной дуры от силы, к которой она не была готова... Может, расскажу, но вишневки понадобится больше.

Она сама выпила почти всю бутылку и не пьяна, подумал с уважением Максим. Или пьяная? В этом он разбирался плохо, равно как в шутках.

— Так ты больше не любишь его?

– Разве в воспоминаниях, – махнула рукой Лина. — Я сочувствую его скитаниям, его потерям, более того — я согласилась приютить его ребенка! Но сделала это не по любви... Просто так было правильно.

— После всего, что случилось, я должен ненавидеть Северина... Но не могу, — признался Вдовиченко в ответ. — Не хочу погубить ни его самого, ни его близких, хотя имел столько возможностей.

– Очень великодушно с твоей стороны.

Шутила? Надо с этим как-нибудь разобраться наконец.

— Северина трудно назвать рыцарем без изъянов, но существовали ли когда-нибудь другие? - вела ведьма.

— Я защищаю своего обидчика, потому что слишком сблизился с ним, — возразил Максим с горечью. — Оправдываю его, чтобы уменьшить свою боль.

— По крайней мере, у тебя есть мужество признать это.

– Нет, Лина, – он решился обратиться к ней по имени. — Мужество — это поступок брата Варгана, пожертвовавшего собой ради убийства завоевателя.

– Тогда поднимем тост в его честь. Молча.

На это Максим возразить не мог. Остатки вишневки расплескались по двум рюмкам. Он ожидал гадости пошиба самогона, и был приятно поражен сладостью, разлившейся во рту и теплой струей потекшей к желудку.

– Вкусное, – похвалил Максим. – Но крепкое.

– Очень крепкое и очень коварное, – предостерегла Лина. — Можно не заметить, как откажут ноги, а потом вдруг забудешь, как разговаривать. Как-то в детстве я пришла сюда, когда здесь жила моя учительница. И кого я вижу?

– Кого?

— Северин, тогда еще мальчик, барахтается на полу. Мучит, стонет тоскливо, словно корова недоена. Вокруг рейв, на полу валяется бутылка из-под вишневки... Ох и зрелище! Впервые в жизни налигался, бедняга.

Максим тихо рассмеялся. Трудно представить Чернововку в таком состоянии, да еще и парнем. Ведьма поднялась, глянула в окно и взмахом руки погасила все свечи.

— Иди почивать, Максим. Ложись на мою кровать. Может, немного коротковат для тебя, но удобно.

- Спасибо, - растерялся Вдовиченко. — А как насчет тебя?

Неужели они лягут рядом?

– Ко мне вскоре люди придут, – объяснила Лина.

— На следующую ночь высплюсь. Ложись.

Он считал, что Лина должна отдохнуть, не годится ему занимать ее спальное место... Но ничего так и не сказал, потому что последние сутки выдавили его до последней капли. Максим переместился на кровать, которая действительно была мягкой, как перина в имении Яровых, коснулся головой подушки... И, покрытый тяжелой усталостью, заснул без сновидений. Последнее, что он увидел, было состояние Лины, убиравшей со стола.

Во сне он снова был волком. Состоял с волчицей, быстро и молча, а потом она вывернулась из-под него, и Максим понял, что это Лина, и они на самом деле не волки, а люди, обнаженная Лина тянет его к себе, глаза смеются, ногти скребают спину, он целует ее ключицы, спускается к груди...

Он проснулся от взгляда пары желтых очей, принадлежавших мамуловатому черному коту, который сидел в шаге от кровати и всем своим видом демонстрировал враждебность. Вдовиченко потянулся к нему, попытался было погладить, но тот зашипел, подергивая усами.

— Если бы Северин мог обернуться котом, вы были бы очень похожи.

От такой обиды кот бросился за дверь.

Максим зевнул и потянулся. Сколько он проспал? В окно струились яркие лучи, подсвечивали золотистую пыль, высыпавшуюся из древних стропил, покрытых угольными знаками, мерцал между завешенных охапками сушеных трав стен, стелился полками, заставленными фляшками, бутылками, горшками и сундучками, оседал на стол, ла.

Когда он так хорошо отдыхал в последний раз? Силы даже звучали, натягивали мышцы, звали в движение! В прекрасном настроении Максим принялся одеваться.

— Нет, уважаемые, эти узоры не защищают, — доносилось со двора. — Это не обереги, а простое украшение... Я вас прошу! Не слушайте тех гадостей о вышитых рубашках! Кто такое сказал, продавщица на базаре? Да она что-нибудь расскажет, чтобы вы купили!

Лина у калитки говорила к женщине с перевязанным лицом, внимательно ее слушавшей. Максим напял козырек, погладил фигурку волчика на столе и тихонько, чтобы не привлекать внимания, выскользнул на крыльцо.

Было тепло, но незадушно. Небо звучало солнечной голубизной. Такой прекрасный день! Только воспоминания о дне вчерашнего портили его...

Где-то побратимы ищут мести, пока он сидит здесь, в блаженном отдыхе. Северин, Игнат, Ярема и Савка жили избитыми, изуродованными, зато собственными жизнями, прокладывали свои тропы. А Максим... Он послушно повиновался прихотям судьбы. Плил по течению.

И было так с самого детства!

Он боялся обряда. Напиток, заклятие, чем в сердце. Тьма, пустота, одиночество. Смерть? Багровые глаза, бесконечный свиток, подпись собственной кровью. Смех. Молния. Погасший костер. Мама расцеловала, брат обнял. Зачем? Зачем? Он не спрашивал. Радовался, потому что радовались они.

Учился быть волком. Не думал, что захочет где-нибудь осесть без надобности постоянно уезжать. Почему мама не учла такую возможность? Наверное, искала защиты для сыновей, и лучшего не знала. Максим забыл ее голос, ее лицо...

С самого детства на поводу: мать, брат, Властелин леса, Северин. Его вели, а он уходил. Полно!

Максим пойдет по собственной тропе. Странствующим толкователем в далекие страны или кем-то другим... Отныне он сам будет выбирать свой путь.

Ободренный этим решением, Вдовиченко оглянулся в поисках Оли. На крыльце не было, возле Лины тоже... Может, играет? Он зашел за хату, дважды обошел ее, прогулялся по небольшому пышному городку — нет.

Хорошее настроение растаяло. Куда исчезла Оля? Он повернулся к дому, заглянул в каждый угол, позвал, проверил под кроватью и столом. Нет.

Максим выбежал во двор и закричал, преодолевая комья страха в глотке:

– Оля!

Куда бежать? Где искать? Неужели сбежала?

А если не найдется? Что сказать Северину, когда тот вернется и узнает, что Максим не смог присмотреть за его единственной дочерью? Решит, что это месть за Вдовиченко... Даже слушать ничего не станет, просто бросится в бой. В волчьем герце альбинос еще имел шансы, но против серебряного шара...

– Оля!

Как это могло случиться? Лина за ней присматривала!

А когда это дело рук ведьмы? Усыпила его, дурака, а сама отплатила за разбитое сердце! Поднимет высоко брови, клепнет глазами, покачает головой и скажет удивленно, что не знает никакой Ольги Чернововк, маленькие девочки здесь никогда не ночевали... А он и поверит. С ведьмами никогда не знаешь.

– Оля!

— Что ты вопиешь?

Лина казалась отдохнувшей - будто это какая-то другая Лина не спала всю ночь и по-настоящему опрокинула целую бутылку вишневки.

Максим уцепился за ее плечи.

– Оля исчезла!

Она удивленно посмотрела на его руки, потом за его спину, после чего отчетливо постучала себя кулаком по лбу.

– Он сидит. Или тебе вылезло?

Максим оглянулся и глазам своим не поверил: Оля, целая здоровая, сидела на завалинке. Девочка задумчиво смотрела перед собой, ее мотанка лежала рядом, в расчесанных волосах краснела блестящая лента – видимо, позволила Лине себя принарядить.

- Но ее здесь не было, - Вдовиченко чувствовал себя болваном. - Что за химеры? Я всюду смотрел... И на завалинке тоже! Я бы сразу заметил...

– Она с самого утра там сидит, – Лина съежилась. — Председатель не болит?

— Не болит... Удивительно.

Он осторожно приблизился к девочке: настоящая, не мечта! Рядом грелся тот черный кот — он бросил на Максима злой взгляд и разрыл хвоста.

— Впервые вижу, чтобы Хаос по собственной воле с кем-нибудь подружился. Вот где настоящая диковинка, – ответила Лина.

- Хороший котик.

Котик показательно вернулся к альбиносу задом.

— Чтобы ты знал: для всех Оля — моя родная племянница, приехавшая на пир.

– Твоя племянница? - посмотрел Максим.

– Люди спрашивают, – объяснила Лина. — Новые лица, тем более детские, всегда повод для сплетен. Поэтому Оля – моя племянница. Этому объяснению никто не удивляется, а тем более в военное время.

– А я кто?

— Мой странный помощник-сонько.

Максиму понравилось, как она указала «мой». Сразу вспомнился сон, но силой воли он отогнал его... До лучших времен.

Лина присела у Оли. Спросила ласково:

— Оля, солнце, с тобой все хорошо?

Девочка, не отрывая взгляда от видимой только ей точки, кивнула.

– Вот видишь, – вернулась к Максиму ведьма. – Тебе что-то приснилось.

Знала бы, подумал он.

– Пока ты дрыхнул, мы уже подружились.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Вдовиченко. — Простите... Я действительно спал.

– Не только маленькие девушки стонут во сне, – подмигнула ему Лина.

Неужели знает? Максим покраснел. Недаром ведьма ушла от слова знать...

– Пора обедать, – поднялась Лина. — Пойду я нахожу овощи.

- В самом деле? Я никогда не видел таких волшебств!

Лина одарила его красноречивым взглядом.

– Я сварю ее, – объяснила терпеливо. – Сварю! Не воспринимай все так буквально.

- Помощь нужна?

– Вымойся и причешись, – приказала ведьма. – А после обеда пойдешь на огород.

Я хотел бы здесь жить, сверкнуло Максиму. Не бродить по далеким землям, а провести жизнь в этом уютном дворе, в стенах между охапками сухих трав, просыпаться вместе с Линой...

- Как прикажешь, - сказал вслух.

– Разве я не предупреждала, что опасно говорить такие слова ведьме?

– А я не боюсь, – Максим дерзко встретил ее взгляд.

Он хотел видеть эти глаза, слушать этот голос, любоваться этой улыбкой, прикасаться к этим рукам...

Сверять ей самые сокровенные мысли! Узнать о ней больше. Между ними есть немало общего — иначе почему он так странно чувствует себя?

Приятная лихорадка охватила Максима. Он чувствовал себя силой переплыть моря и свернуть горы, сердце колотилось в бесстрашной готовности к любым приключениям... Лишь бы рядом с ней!

И оборотень вспомнил, что для этого слепого мощного влечения есть короткое красноречивое слово: любовь.

***

Часовых убили мастерски - так, что никто вокруг не проснулся. Мертвые лежали рядом, вокруг голов расплывались кровавые нимбы. Их щеки порезали кривыми, но узнаваемыми узорами: «Б» на правой, «О» на левой.

– Ликантропы, – нарушил тишину Руслан.

– Знаю, – ответил Отто.

Он старался не выдать беспокойства. Фобос и Деймос спали рядом с ним — но даже не проснулись, когда пришли враги!

Божьи воины собрались вокруг мертвых собратьев скорбным кругом: бледные, безмолвные, испуганные. Илько и Лаврин с ружьями смотрели по сторонам, будто убийцы могли выскочить из ближайших кустов.

Отто поочередно провел ладонью над лицами павших, и почувствовал, как прикосновение их ресниц встряхнуло ему мертвенный яд испуга, туманящий разум.

Избавь нас от всякого страха, прикоснись к нам, Господи, взгляни на нас и исцели! Грандмейстеру не разрешается показывать слабость, когда случается беда. Тем более после двух побед!

Последняя, правда, далась по цене. им удалось найти ту сумасшедшую женщину, им удалось убить ее, но волкунка забрала с собой пятерых братьев... Четверо (двое из них — десятники!) погибли в бою, пятый скончался в нескольких часах от кровотечения. Еще трое получили ранения, и даже после отдыха шагали так медленно, что Отто приказал посадить их на ишаков.

Позорные потери. Шварц устроил пышные провода, в очередной раз облегчив свой счет в ближайшем банке (сумма все уменьшалась, но и расходы уменьшались в соответствии с размером отряда), и даже пир не обрадовал борзых, подавленных высокой ценой при жизни одной женщины. Все понабивали животы, напились безрадостно и легли почивать.

Прошло несколько дней. Лишь тень уныния начала рассеиваться, как случилось новое горе.

- Requiescat in pace.

Отто посмотрел на сокрушенных воинов. Все сознавали, что двое зарезанных часовых — только начало, и если бы ликантропы захотели убить больше, им ничего не мешало бы. Это была дерзость, наглый вызов, устрашающее послание, что знаменовало большую смену: одержимыми демоном стали охотниками, а борзые — добычей.

— Наверное, родственники убитой, — продолжал Руслан, словно кто-то не понимал. — Только они...

– Знаю!

Фобос и Деймос замерли у убитых, смотрели на окровавленные бока и давились слюной. их хриплое возбужденное дыхание и рев осликов нарушали тишину.

Грандмейстер сорвал шляпу, стал на колено перед мертвецами и склонил голову. Остальные отряды, как один, повторили за ним, и Руслан начал молитву за погибшими собратьями.

– Непобедимый, необъятный и могучий в борьбе Господи Боже наш!

Еще одно испытание небес.

— Пожалуйста, о Премилостивый Господи, на раны их, мучения, стон и страдания, и признай подвиг добрый и Тебе угодный...

Это испытание будет самым сложным, ощущал Отто. Но они достойно пройдут его.

— Прости их сообщников в торжестве и славе победителей вместе со всеми, кто воевал под знаменем Креста Твоего против дьявола...

Шварц перекрестился, поднялся на уровне. Вернулся в отряд и сказал:

– Братья!

Тревожные взоры. Отто призвал на помощь все свое красноречие.

— Сейчас мы хороним погибших. Коварно убитые, они уже ждут у райских ворот, пока мы на грешной земле плачем о них. Братья! Не позволяйте страху поселяться в ваших сердцах! Ведь именно этого желает нечистый. Он хочет сломить вас, отвлечь от святого дела, остановить охоту борзых Святого Юрия! Но этому не бывать, — он махнул руками к солнцу, только выглянувшему из-за туч. – Видите? Пылают мечи архангелов! Слышите? Сурмят в бой! Этой ночью началось последнее сражение между избранными воинами небес и недобитками адской стаи!

Сплошная тишина была его приговором. Он сглотнул слюну, повысил голос и продолжал:

— Они могут вращаться на волков, но у нас есть серебро! Они видят ночью, но у нас есть свет! Они умеют колдовать, но мы под защитой святых молитв!

- Что-то молитвы не защитили этой ночью, - пробасил Илько.

В первый раз кто-то отважился перебить его речь.

Отто взглянул на Руслана. Командор стоял с отрешенным лицом, хотя должен сделать тупоголовому должное замечание. Шварц нервно дернул себя за усы, перевел взгляд на гевала, улыбнулся самой ледяной из своих улыбок:

- Имей веру, брат. На то была воля Господа.

Ильковая физия и скрещенные на груди руки свидетельствовали, что такой ответ его не устроил.

В дальнейшем никто не перебивал Отто, однако слушали вяло — вышедшая одной из лучших речь не зажгла их глаз. Не окрылила, не вдохновила, не убедила ни Ильку, ни его брата-близнеца, ни остальных. Бисер перед свиньями!

Загорелые физиономии, выдубленные солнцем и ветрами, заросшие усами и бородами. Сгорбленные спины. Пустые глаза. Не борзые Святого Юрия, а уличные собаки! Искра Божья угасла в их душах, и от того неверия они стали отвратительны.

Отто сжал в руке крестик и прислушался: да, ладонь Его тяжело лежала на плече. Спасибо, Господи! Твой верный охотник донесет креста, даже если придется нести своими силами - как пришлось когда-то твоему Сыну!

Борзые выкопали могилы, попрощались почетным залпом, поставили над насыпью большой крест, вырубленный близнецами из дерева. Пошли дальше.

Шварц перечислил: семнадцать. Вместе с ним – восемнадцать. Трое раненых, значит, считай, что пятнадцать. Сколько ликантропов за ними охотится? Двое, трое? Уже не важно. Теперь борзые предупреждены и готовы. Святое копье ждет, чтобы пронзить очередного волка.

По приказу хозяина Фобос и Деймос рисковали вокруг, вынюхивали засады, а борзые держали заряженные серебром винтовки в руках.

— Необходимо усилить ночной караул, — сказал Руслан.

– Мы удвоим ее.

— Я приложу все усилия, чтобы подстрелить тех убийц, великий мастер.

Отто сдержал смешок. Большой? Он давно утратил право на такой титул.

- Не сомневаюсь, командор.

Куда они уходили? Отто и сам не знал. Надо найти и допросить очередного родственника какого-нибудь уцелевшего ликантропа в надежде, что им повезет, как повезло с Катей Чернововк...

Как одна женщина могла так обескровить их? Шварц сжимал свой крестик, так что углы резали ладонь. Они ведь имели освященное серебряное оружие! Окружили незамеченными, имели численное преимущество! Что пошло не так ли? В чем они ошиблись? Наверное, стоило забрасывать этот дом факелами.

— Может, стоит заночевать в гостевом дворе?

Отто бросил на Руслана гневный взгляд.

– И засвидетельствовать наш страх? Они только этого и стремятся, - он указал на флаг, который нес на плечи молодой командор. – Святой Юрий не боялся. И мы не боимся! Станем в уютном лоне природы, где подготовим достойный отпор! Понял меня, Руслан?

– Да, великий мастер.

Борзые шагали молчаливой колонной, напоминавшей скорее похоронную процессию, чем боевой отряд. Когда долгое путешествие сбьет ноги в кровь и заберет последние силы — знай, что ты в шаге от цели.

По приказу грандмейстера на лагерь остановились раньше. Стали посреди чистого поля, широкой полосой разбрасывали кипы ветвей вокруг, установили флаг и наскоро сделанный крест у костра. Приготовление удовлетворили Отто: теперь никто не подойдет к ним неслышно!

Борзые поужинали, помолились, улеглись вокруг костра с оружием в руках; четверо часовых тревожно всматривались во все стороны света. После полуночи их должна была сменить вторая четверка.

Отто уложился на одеяло, поскользнулся, усаживаясь поудобнее, подложил под голову шляпу. Фобос и Деймос дремали за его спиной, пока он всматривался в огонь. Он и сам был огнем – безудержным, безжалостным, очистительным – огнем Его воли! Молнией упадет на врагов, никому не укрыться от безудержного гнева...

Загремели выстрелы, и Шварц сбросил с себя сон. В предрассветных сумерках незримые стрелки устроили по лагерю плотным огнем. Отто схватил ружье, заметил очередную вспышку и отправил туда пулю.

- К бою, братья! - заорал на перезарядке. – Верую! Верую!

Никто не подхватил лозунги. Борзые продолжали лежать, их темные глаза испуганно били; все тянулись к земле, как испуганные пресмыкающиеся, и только Руслан, Илько и Лаврин ответили выстрелами вслепую.

Раздался взрыв. Вражеская пуля попала в крест, выбила из него длинную щепку. Мы можем проиграть, подумал Отто вдруг. Они пришли за нашими головами, а мы лежим навзничь, скрючившись от страха... Нас расстреляют издалека, забрасывают гранатами, а потом добьют ножами уцелевших...

Выстрелы смолкли. Фобос и Деймос громко врали, что Отто не приказал им сомкнуть писки; больше никаких звуков. Враг отступил.

— Убежали, — Руслан сжимал ружье так сильно, словно держал глоток ликантропа. – Я насчитал двенадцать выстрелов.

– За ними! Всем подняться! Какие вы борзые? Вы – черви! За ними!

Воины послушно поднимались, осознавая свою вину.

- Мастер, нет!

Отто удивленно вернулся к командору.

— Что ты говоришь, Руслан?

– Я разгадал их замысел! Они хотят выманить нас в поле, там рассеют и по одному разорвут в куски. Фобос и Деймос не помогут, – спешно объяснял Руслан. — А к тому же... посмотрите.

Только сейчас Отто увидел чатовых. Кому попали в голову, кому попало в грудь — они даже не поняли, откуда стреляют. У одного бедняги, который упорно утверждал, будто нашел в погребе волкунки малышку (которая, однако, бесследно исчезла, стоило ему отвернуться), носок сапога попал в костер, и теперь тлел.

– Мы ошиблись, – добавил Руслан. - Теперь они напали издалека...

Преданные ослы, которые тащили продовольствие и бытовое орудие, а потом везли на себе раненых, лежали в огромной кровавой луже — их порубило обломками гранаты. Один еще квилил, дергался, и кто-то кончил эту агонию выстрелом милосердия.

– Выкопайте две большие ямы, – приказал Шварц.

— Их мясо можно... — начал было один из близнецов.

- Две. Ямы. Быстро!

На этот раз он не произносил речи. Над человеческой могилой прочли молитвы и поставили крест, избитый пулей. Над ослами набрасывали земляной холмик. Разобрали между собой их пожитки. Пошли дальше.

Их осталось четырнадцать. Пятеро потеряны на охоте; двое вчера; четверо сегодня. Если так будет продолжаться, то до конца недели от их отряда не останется никого.

На привале Отто развернул фамильную Библию, надеясь найти ответ в Книге книг — она всегда дарила мудрый совет затруднительного мгновения.

- Великий мастер?

- Слушаю, Руслане.

— Братья жалуются, что идти стало труднее, поскольку вес их рюкзаков значительно увеличился. Да и раненым сложно передвигаться, долго они не выдержат.

Самому Руслану пришлось стирать на себе архивные папки, бумаги и другие документы — все это добро значительно превосходило узелок его личных вещей.

— Мы сделаем ноши, и поочередно доставим раненых в ближайшую деревню, — решил Отто. — Там приобретем телегу с парой волов. Далеко отсюда до села?

— Хороший замысел, большой мастер, однако я не уверен, найдутся ли сейчас крестьяне, желающие продать повозку и скот, — Руслан почтительно поклонился. — Могу я предложить другое мнение?

– Слушаю.

– Я изучил карты. Неподалеку есть скит.

– Скит?

– Аскетический мужской монастырь православной церкви, – объяснил командор. — Стоит в двух милях отсюда. Смею думать, что там можно отдохнуть в безопасности, собраться с силами и восстановиться к борьбе.

Шварц чуть не рассмеялся. Как удачно! Настоящий Божий промысел.

— Однажды ты станешь грандиозным охотником, Руслан, — усмехнулся Отто. – Прекрасная мысль! Я охотно пристаю на нее.

Борзые обрадовались, и на их лицах впервые за последние дни проступили улыбки. Монастырь! Отдых! Ради такого они были готовы шагать сколько нужно. Когда появилась обнесенная стеной озия на скале, одинокая и неприступная, настроение у всех поднялось, походка оживилась, даже раненые дышали быстрее.

Настоятель скита незваным гостям не обрадовался. Он долго медлил, пока борзые ждали у ворот, затем внимательно рассматривал пыльные унижения, в которых едва просматривались кресты, исследовал флаг со Святым Юрием... Отто громко представился.

— Игумен Мефодий, — неохотно представился священник.

Продолговатое лицо олицетворяло аскетическую суровость. Осанка свидетельствовала о властности и жестком характере. Шварц попросил короткой авдиенции, и когда остался с Мефодием вдвоем, вместо долгого рассказа об их нищете протянул несколько золотых монет.

– Надеюсь, этого хватит.

Мефодий несколько секунд созерцал дукачи сжатыми глазами, а потом скривил губы.

- В самом деле? Вы такого низкого мнения обо мне?

– Простите, – Отто поклонился.

— Мои сомнения вызваны требованиями нашего устава, а не жаждой, — ноздри на орлином носу священника гневно раздувались.

— Я привык к продажным лицемерам в рясах, — ответил Отто, тем самым намекая, что игумен к ним не принадлежит, но тот не понял комплимента.

— Вы мне не нравитесь, господин Шварц, но ваш отряд нуждается в отдыхе. Это противоречит уставу нашего скромного скита, но мы не можем отказать в приюте нуждающимся братьям во Христе, – сказал Мефодий. - Гостите и отдыхайте. Добро пожаловать.

Настоящий добрый самарянин, подумал Отто, стесняясь неудачной попытки подкупа.

Деревянные кельи, небольшая церковь, хозяйственные помещения — скромный скит был далеко до величественных необозримых лавр, где готовили армии божьих воинов. Здесь не было роскоши и пышности, но борзой было безразлично: они радостно располагались на предложенных местах без нареканий. Раненых устроили в отдельную келью, где монахи заботились о их ранах. Шварцу предоставили небольшую комнату, где царила прохладная влажность, из-за чего стены поросли пятнами грибка, которые не осмелились коснуться святого распятия.

Гостям разрешили посещать службы и трапезничать вместе с монахами. Нарушая расписание, для борзых приготовили баню, выдолбленную прямо в скале. Созерцая, как воины ходят в стенах крепости веры, Отто вспоминал былое, когда он путешествовал между величественными монастырями, муштровал войско к большой охоте. Черные реки бурлили, закипали... О, какие прекрасные это были времена! Сейчас они смахивали на далекий сон...

Отто позволил себе расслабиться. Каждый имеет право на покой: приятно оставить ногам в покое, не рассуждать о лагере или часовых, а просто вымыться, побриться, лечь на удобного соломенника и уснуть без мыслей о ликантропах, которые ждут поблизости. На всякий случай Фобос и Деймос, запитанные костями, спали у дверей, но ночь прошла спокойно — враги не решились покуситься на обитель. О, забытое блаженство! Когда так спокойно было в последний раз? Наверное, в Виннице, еще до того, как тот безбожник Кривденко решил окончательно предать их...

Изо дня в день Шварц проводил в молитвах и чтении Библии, ища утешения. На общие службы не приходил, питался у себя и виделся только с Русланом, посещавшим под вечер.

В седьмой день после обеда грандмейстера позвал игумен для немедленного разговора. В его кабинете властвовала аскеза, которую Отто уважал: стол, пара табуретов, иконостас, книжная полка. Ни золота, ни драгоценностей, ни шелков — все, как подобает смиренному христианину.

С лица Мефодия грандмейстер понял, что разговор будет неприятным.

— Вынужден просить вас покинуть стены моего монастыря, — известил священник без приветствий.

– Почему? - спросил Отто. - Мои люди нарушили какие-то запреты?

– Нет. Сегодня утром я получил распоряжение от Патриарха Симеона лично — игумен махнул письмом, скрепленным большой пурпурной печатью. — Он не желает, чтобы наша церковь оказывала вам убежище или другую помощь.

— Очень странное распоряжение.

– Не мне судить волю Патриарха.

- Могу я посмотреть на это письмо вблизи?

– Нет. Однако в его подлинности можете не сомневаться.

— Наверное, какая-то ошибка, — в поисках покоя Отто бессознательно коснулся крестика. - Как...

— Никакой ошибки, брат Шварц, — прервал Мефодий. – Я прошу вас покинуть скит завтра. Больше времени уделить не могу: даже у стен есть уши, а среди моих подчиненных есть желающие на мое место, которые с радостью донесут куда нужно за непослушание воли Симеона.

– Вот так просто вы выбрасываете людей, – Отто покачал головой, держа гнев при себе.

— Можете поискать убежище где-нибудь. К примеру, в церкви святого Юра, вашего патрона, — улыбнулся настоятель.

Львовская церковь принадлежала католикам, которые с самого начала открестились от охоты, но втихаря способствовали бегству и спасению характерников. Мефодий не мог этого не знать.

- Или у доминиканцев! Они также псы господни, выбравшие черно-белые наряды, и немало способствовали уничтожению еретиков... Между вами много общего, не правда ли?

Теперь он просто издевался.

- Решение окончательное, - игумен перевел несколько бумажек на столе, и добавил невольно: - К тому же должен донести до вашего сведения, что трое борзых Святого Юрия выразили желание принять постриг и остаться в ските.

А такого удара Шварц не ожидал!

– Что? – Отто дернул себя за усы. – Забирать моих людей? Как вы смеете?

– Это не ваши люди, Отто. Они свободны делать свой выбор.

– Дурака! Вы их внушили! Коварный, как змей, Шварц, уступив вспышку гнева, вскочил с табурета. — Пригласили на пир, чтобы обворовать! Не приняли моих монет, чтобы позже взять людьми!

— Не беспокойтесь, Отто.

– Где эти трое? Я должен поговорить с ними!

– Запрещено, – отрубил Мефодий. — До рясофоров путь закрыт.

— Тогда дайте мне трех человек взамен!

Игумен поднялся. Оперся руками о стол. Измерил Отто взглядом из-под лохматых бровей.

– Это монастырь, а не казарма. Вы хотя бы понимаете значение слова «схима»? — Мефодий хлопнул ладонью о столешницу. – Вас ослепила ненависть! Вы не видите ничего, кроме собственной гордыни. И еще удивляетесь, почему люди бегут из вашего отряда?

– Вы ничего не знаете о моем отряде!

– Я услышал вдоволь, – Мефодий криво усмехнулся. — Назовите имена раненых, которых вы так отчаянно хотите увидеть.

Здесь он его поймал. Отто попытался вспомнить... Но все лица смешались в одно Русланово.

– Видите? Вам же безразлично к ним, Отто. Эти люди для вас – оружие, которое можно использовать и выбросить.

— А вы сами знаете их имена, игумен? - прошипел Грандмейстер.

– Афанасий, Павел, Василий, – ответил Мефодий без задержки.

– Мне нужны воины для последней битвы против ликантропов, уважаемый игумен, – Шварц вернулся к деловому тону. — А вы ослабляете мой отряд и выгоняете за стены монастыря прямо в пасть врага. Наши смерти будут на вашей совести – так и знайте!

— Не пытайтесь столкнуть свои вины на меня, потому что я несу собственные грехи, — сказал Мефодий. - Троица останется, а вы должны покинуть монастырь завтра до обеда. Все понятно?

— Непонятно, почему вы называете себя людьми веры! Такие же неверные интриганы!

— Странно слышны наивные слова от опытного мужчины. Неужели ваша легендарная слава оказалась раздутой?

Отто вышел, яростно хлопнув дверью.

Он сразу бросился в келью раненых, но его не пропустили — двое заранее выставленных на чаты монахов не позволили Отто даже постучаться. Тогда он нашел Руслана и приказал немедленно собрать остатки отряда.

Весть о продолжении похода борзые восприняли молча. В их взглядах мерцала холодная пустота. Никаких протестов, никаких вопросов. Никто кроме Руслана не сел чистить оружие.

На следующее утро, когда отряд собрался у ворот, не досчитались Илька с Лаврином. Часовой монах сообщил, что близнецы покинули монастырь ночью.

– Почему вы не задержали их? – крикнул Отто.

- По какому праву? - удивился привратник. — Гости свободны идти, когда захочется.

Шварц был готов разорвать свою шляпу на лоскуте. Бог с этими ранеными предателями — но эти двое оболтусов нужны! Он рассчитывал на близнецов, на самых крепких воинов, а они сбежали, как последние трусы!

— Это все Мефодий устроил, не правда ли?

- Идите с миром, братия, - отозвался игумен из открытого окна. — Надеюсь, собранные вам припасы пригодятся. Бог в помощь!

Удар за ударом. Измена за изменой. Если братья-паломники малодушно отвернутся и уйдут — знай, что рядом остались верные.

Отто скрежетнул зубами, повернулся на каблуках и вышел из ворот скита, бормоча под нос все известные бранные слова. В этом монастыре они должны были отдохнуть и набраться сил, а потеряли еще пятерых!

Он стремительно шагал вперед, и даже не услышал, как его упорно зовут.

– Позвольте предложить, – Руслан осторожно коснулся плеча.

– Что такое?

Отто развернулся до восьми мрачных мужчин, оставшихся от бесчисленной армии божьих воинов.

– Нас осталось меньше, чем апостолов Спасителя, – Руслан вздохнул и решительно продолжил: – Необходимо восстановиться для продолжения борьбы. Найти желающих и пополнить наши ряды.

– Ты говоришь за всех? – спросил Отто.

- Он говорит за всех, - ответил один из борзых.

Как его зовут? Кирилл? Бочонок? Неважно. Зачем запоминать имена, когда их владельцы могут исчезнуть в любой момент...

– Что вы предлагаете?

— Следует отправиться в ближайшую железную дорогу, а оттуда двинуться в западные паланки, — остальные отряды кивками поддерживали своего командора. — Найти убежище там или временно уехать за границу. Собрать новые отряды.

Восстановлены черные реки, от которых нет спасения. Очаги, на которых корчатся последние ликантропы. Возможно, им действительно стоит отдохнуть. Эта дорога оказалась гораздо длиннее, чем Отто себе представлял...

– Хорошо. Но мы вернемся и завершим начатое.

Его решение было встречено радостными криками. Неисповедимы пути твои, Господи.

Руслан доложил, что от ближайшей железной дороги их разделяет два дневных перехода. Борзые, вдохновленные новым будущим, забыли о весе на плечах и чуть не бежали вперед. Руслан развернул вычищенный флаг со Святым Юрием — черное полотнище казалось слишком большим для такого маленького отряда. На мгновение Отто привели последние крестоносцы, преодолевающие пустыню на пути к родному замку; малочисленные, но непобежденные, идут с прямыми спинами, не покинув освященного оружия, а мечта о новом походе поит их лучше воды оазы...

На ночевку вошли в трактир на развилке. Другие постояльцы смотрели на борзых искоса, однако Отто привык к таким взглядам. Утром кабаки разбудили испуганные крики — во двор подбросили трупы двух одинаковых мужчин, имевших на обнаженной груди кровавые резьбы «SO».

— Недалеко скрылись, — пробормотал Руслан.

- Предатели получили свое, - Шварц не имел к беглецам ни капли сострадания.

Илька с Лаврином оставили на похоронах испуганному трактирщику, добавили ему за хлопоты несколько таляров, а сами двинулись дальше. Фобос и Деймос беспрестанно вертелись, вынюхивая ловушки.

– Только они никогда не изменят мне, – прошептал Отто.

Убийство близнецов развеяло дух вчерашней радости. Борзые хмурились, Отто наполняла горечь. Втайне он надеялся, что после недельного затишья ликантропы исчезнут, но те шли следом.

Как случилось, что их гнали прочь, как испуганный скот? Победа была так близка! А теперь, словно жалкие недобитки, они вынуждены отступать и начинать все снова: искать новобранцев, учить, снабжать оружием, выискивать проклятые души среди лесов и степей... Разве не проще пролистать эту страницу? Вернуться наконец к стенам родного имения, которые покинул более двух лет назад, оставить эту страну на ее сыновей — пусть Руслан все возглавит...

Нет! Шварц узнал соблазнительное подвох, ревностно перекрестился и разбил малодушные мысли вдребезги. Он устоял - значит, отряд тоже устоит! Неважно, что их всего девять. С ними Бог и это не просто красивые слова. Они не будут убегать!

Отто высмотрел нужное место, а потом решительно сошел с дороги. Остановился на безлюдном пригорке у ручья, огляделся вокруг. Фобос и Деймос вынюхивали добычу. Борзые смотрели на великого мастера с мрачным ожиданием.

— Мы готовы идти дальше без привалов, — сказал Руслан. — Должны спешить, чтобы успеть к железной дороге до наступления темноты.

Отто разрубил воздух рукой.

— Разве вы не понимаете, что мы убегаем, словно пугающие крысы? Или вам, гордым божьим воинам, не отвратительно от такого? — слова лучились священническим пламенем. — Мы избраны Господом среди тысяч других. Мужественные, ожесточенные, закаленные! Разве Святой Юрий убегал от врага, когда убивали его собратьев? Нет! Он бился до последнего, и так же мы, его борзые, дадим ожесточенный бой! Готовьте оборону. Ставьте частокол. Мы разобьем ликантропов раз и навсегда, а потом двинемся на заслуженный покой! Бог с нами, братия! Бог с нами.

Никто не подхватил его лозунги. Взглянули на Руслана, несколько секунд молчавшего, а затем загнал древко флага в землю. Борзки неохотно сбросили сумки и достали топоры. Взялись за работу, но работали вяло и задерживались в гайке, где рубили молодые деревца. Беседовали между собой больше, чем готовились к бою.

— Хватит говорить! Мы тратим время! – призвал Отто. - Быстрее!

Они словно не слышали его.

Отто встал на колени. Помолился о будущей победе, важнейшей победе в его жизни. Когда открыл глаза, то увидел, что восьмерка с топорами в руках окружила его. Шварцевой спиной пробежал морозец.

– Что произошло? – Он поднялся на ноги и оглянулся. — Лагерь до сих пор не готов!

Никто не ответил.

- Фобос! Деймос!

Отто свистнул, но псы куда-то завеялись.

- Руслан, - Отто вернулся к командору и нахмурил брови. — Что здесь происходит?

— Есть досадные новости, — ответил Руслан.

В затылке хрустнуло, и Отто провалился в беспамятство...

Господь – это моя сила и щит мой!

На него уповало сердце мое, и я получил помощь; тем и радуется мое сердце,

и я восхвалю его песней моей.

Боль.

БОЛЬ.

Все, что он считал болью, оказалось ничем.

Каждая часть тела вопила, раскаленная адской мукой. Неужели человеческая плоть способна выдерживать такие страдания? Его прохромило огненным копьем, его подняло на нем. Всепронизывающий, неумолкающий спазм пульсировал от зада до макушки, разрывал живот, бил фонтаном и катился горячими волнами, словно оживший вулкан.

Шварц поднял голову. Завопил от нового приступа боли, вызванного этим легким движением. Казалось, будто он повис на крюках над костром.

— Пришел в себя наконец, — послышался голос. – Разувай баньки, Отто! Тебя ждет много интересного.

Кто там? Откуда он знает его имя?

От невозможной боли в глазах стояли слезы. Отто осторожно расклепил веки и заморгал, пока зрение не привыкло к сумраку. Темные очертания перестали мерцать, приобрели четкие черты, но он до сих пор не понимал, что перед ним. Когда разглядел, отчаянно вскрикнул.

С земли удержалось восемь свай — тех самых, которые готовили на частокол. Жутко выпученные глаза, упавшие щеки, неестественно высунутые языки. Ветер покачивал волосы на отрубленных головах, с открытых шей медленно сцепила сгустившуюся кровь. Под сваями распластались безголовые тела.

— Что вопишь, Отто? Нашему брату вы головы тянули без таинств.

Говорил похожий на нищего мужчину. Он стоял у замученных борзых и созерцал их, словно художник собственные картины.

- Ты имел в виду сантименты, - отозвался второй голос.

- Насрать, - отмахнулся нищий. — Когда-то один человек, тоже охотившийся на характерщиков, отрубил голову нашему наставнику. Помнишь, Щезник?

- Было такое, Эней, - отозвался названный Щезником.

Воздух не хватало, пот заливал лицо. Его раздели догола, но он не чувствовал холода. Руки связали, ноги как-то подвесили над землей. Отто попытался наклонить голову, чтобы посмотреть вниз, но взвыл от нового взрыва боли.

- Дай ему водки, Малыш.

Перед ним выкрикнул великан. Илько? Нет, они с братом погибли. их убили ликантропы...

Как они смогли пленить его? Как сумели убить оставшийся отряд?

Велет поставил бревно, ступил на него, горой вырос над пленником. Бесцеремонно схватил за подбородок, дернул вверх и залил в глотку мерзкого напитка. Сжимал мертвой хваткой, пока Отто не стал захлебываться. Убедился, что Шварц все проглотил, после чего отпустил его лицо, слез с бревна и могучим копняком откатил ее в сторону.

Не хватает глаз. Борода-косица... Циклоп!

— Вот мы и встретились снова, господин Шварц, — послышался голос Щезника. — Следовало убить тебя при нашей первой встрече.

Да, этот голос был ему знаком.

Итак, трое. Трое ликантропов уничтожили последний отряд борзых Святого Юрия и пленили его великого мастера.

Отто закашлялся, и кашель превратился в хрип. Горло рвало от отвратительного питья. Живот выкручивало штопором, словно его кишки превратились в гнездо ядовитых змей, которые непрестанно кусались.

– Кажется, он до сих пор не понял, что происходит, – пробасил Циклоп.

- С палей в жопе думать неудобно, - захохотал лохматый Эней.

В висках Отто пульсировал вездесущую боль, стучал в затылок, давил на лоб - мысли от этого путались, и он не мог вспомнить ни строчки из молитвы или священного писания.

- Твоя свая не такая острая, как у твоих подчиненных, - смеялся Эней. — Иначе ты бы сдох с разорванными внутренностями. Я лично затупил штык! Хорошенько смазал салом, чтобы твоя жопу приняла его, как родного сына. Устраивайся поудобнее, Отто!

И он снова закудкудал смехом, похожим на собачье вранье.

В семейной библиотеке Шварцев имелась книга исторических очерков Европы, содержащая раздел, посвященный самому знаменитому князю Валахии. Одна из гравюр изображала его наказанных врагов: тела настроены на копья, конечности безвольно свисают, лица обезображены агонией. Отто не мог умереть такой позорной смертью!

— Жаль, что ты сдохнешь раньше, чем удастся своим говном, — сказал тот, кого назвали Щезником.

Словно призрак вырос перед ним. Сквоватые волосы, сжатые губы. Взгляд запавших глаз полыхает ненавистью. Сироманец изменился, но, без сомнений, это был тот самый шпион, который пролез в Глинскую пустыню, выдав себя предателем Ордена.

— Знаешь, как ты очутился один на сваи? - спросил Щезник.

Отто хрипло выдохнул.

– Твои люди решили обменять твою жизнь на свои.

- Думали, что с нами можно договориться, - крикнул Эней. - Ого комедия!

Он панибратски похлопал мертвую голову по щеке.

— Вот этот хлоп красноречиво доказывал, будто нам стоит согласиться на такую стоящую сделку, — он взъерошил чуб на отрубленной голове.

Забыв на мгновение об адской боли, Отто узнал Руслана. Тот, на кого он возлагал столько надежд.

— Почему-то считал, что мы его послушаем.

Ложь. Обманчивая ложь. Руслан не мог предать! Они издеваются над ним, черноротые хозиды...

– Теперь твои товарищи совокупляются в райских кустах, а ты до сих пор здесь, среди нас, грешных, – Эней копнул ближайшее тело.

Мертвая рука дернулась.

— Они думали, что за совершенные преступления можно откупиться чужой жизнью, — продолжил Щезник, сверля Отто взглядом. — Но каждый должен расплатиться за содеянное.

– Ей, чуть не забыл, – Циклоп отошел.

Сердце Отто колотилось. Все вокруг говорило: изменили. Собственные воины предали его. Оглушили ударом по затылку, связали, отдали в жертву врагу. Пошли на сделку с нечистым...

- Держи подарочки, Отто.

По земле покатились лохматые головы. Из груди Шварца вырвалось всхлипывание. Только не они!

– Их убили твои приспешники. Хотели нас задобрить, - сообщил Циклоп.

Его верные волкодавцы. Они должны были перегрызть эти три глотки! Отто почувствовал, как слезы катятся лицом.

- Все изменили тебе, Отто, - сказал Щезник. — Что болит больше — кол в жопе или их измена?

Он почувствовал, как медленно скользит палей судьбы. Боль!

Эта боль... Наверное, так мучились раненые крестоносцы, что не успели умереть на поле боя и попали в плен причудливых на издевательство сарацин...

- Что-то здесь прохладно, братья!

Эней поднял с земли стяг, черный стяг со святым Юрием, и бросил его на кучу архивных документов, которые нес на себе Руслан. Щезник ударил кремнем по кресалу. Огонь быстро проглотил бумагу, затрещал на ткани, побежал по серебряной нити.

- Все, что осталось после вас, самозванных божьих воинов, - сказал Циклоп. - Отрубленные головы, грязь и пепел. Вы скрывались за верой, но не имели Бога в сердце. Вы искали оправдание в древних страницах, которые толковали в свою пользу. Вы несли боль и смерть — и с болью и смертью вы уйдете в забвение.

Флаг сгорел, превратился в скрюченную тряпку, из которой едва дымело. Вокруг лежал тонкий пепел уничтоженных сведений о ликантропах. Последние документы исчезли навсегда.

Во внезапном провидении Отто вспомнил их имена.

– Ты убил мою жену, – сказал Щезник.

Северин Чернововк.

– Ты убил мою сестру, – сказал Эней.

Игнат Бойко.

– Ты уничтожил наш Орден, – сказал Циклоп.

Ярема Яровой.

– Можешь помолиться, – Циклоп достал нож. – Ибо только Он способен тебя простить.

Ветер унес пепел клочья прочь. Шварц закричал, и пришел в себя от новой порции самогона в глотке. Закричал снова.

Медленно, буква за буквой, на его груди рождалось кровавое послание: POMSTA. Велет резал глубоко и медленно, останавливался и шептал, чтобы кровь угадала. Сколько часов это длилось?

Измученный болью Отто постоянно терял сознание, но его упрямо возвращали в чувство. Заливали в глотку мерзкое питье, от которого он не хмелел.

- Готово, - объявил наконец Циклоп.

Отто дышал маленькими глотками, чтобы не напинать иссеченную грудь. Смотрел стеклянным взглядом на отрубленные головы борзых, и видел среди них Гофрида. Извини, брат... Я не смог защитить тебя.

И себя.

Я хотел очистить этот мир, но силы тьмы одолели меня.

– Твоя разорванная жопу станет самой известной в мире, – рявкнул Эней. — Сидел бы лучше дома, сукин сын.

Это просто очередное испытание Его.

- Когда ты подохнешь, я изрядно выделю тебе на рожу, - Эней напял знакомой широкополой шляпе. — А пока нанизывайся на вертел.

С малых лет он увлекался крестовыми походами и жалел, что Детский поход прошел без него. Он мечтал о собственном... И возглавил его! Он, Отто Шварц из прославленного рода охотников на нечисть, не мог покончить жизнь с насаженным на патик анусом, с вырезанным на груди лозунгом, под насмешливыми взглядами трех ликантропов!

Охотник собрал все мужество и гордость и проскрежетал чуть слышно:

- Apage... Satana...

Почувствовал, как тело скользнуло, и колышек входит глубже в его кишки. Забыл о стыде, захрипел, дернул ногами... Понял, что от опрометчивого движения сполз еще ниже.

Его экзорцизм никто не услышал.

— Какое хорошее ружье. Наверное, многих наших из нее застрелил, — сказал Циклоп, и шедевр из Ферлаха разломил пополам.

Прости, дед. Прости!

– Хорошая Библия. Зачитана, — Щезник вертел в грязных руках их семейную реликвию. — Разве не удивительно, как учение всепрощения и любви к ближнему своему вылюбило столько безумных убийц?

Отто закрыл глаза. Отсек все лишние звуки. Попытался почувствовать ладонь Его.

На плече было пусто.

Усилием, уничтожившим последние остатки его силы, он запрокинул голову к небу.

Почему, почему Ты бросил меня?

Дальнее небо мерцало немыми звездами.

Отто Шварц закрыл глаза и бесплодно ждал ответа, мучительно умирая в течение долгих часов, пока милостивая смерть не освободила его от страданий.