Песнь вторая. О принцессе, сумраке и гитаре.

Глава 15

239 год от Основания Империи, начало осени.

Узкая, извилистая горная дорога, залитая жарким осенним солнцем, казалась бесконечной. Пальмы и оливки замерли, не шевелился ни единый пыльный лист, ослепительно белесое небо дыханием расплавленного олова пригибало к земле, заставляя все живое прятаться и искать любое подобие тени. Тишина, пыль, зной. Трепещущее марево стоячего воздуха. Только вялое шарканье подошв носильщиков по немощенной дороге нарушало безмолвие.

Вот уже два с лишним часа шеен Рустагир мучился от жары и безделья. Под мерное покачивание паланкина так хорошо было бы вздремнуть, но расслабиться не получалось. От духоты не спасало ни роскошное опахало из цветных перьев, коим усердно обмахивал сиятельного шеена миловидный мальчик-раб, ни регулярное обрызгивание ледяной водой из специально заклятого кувшина. Отвык от родного климата, отвык. Слишком долгое время провел он вдали от Полуденной Марки, от священной горы Карум. За долгие пятнадцать лет впервые Небеснорожденный Владетель призвал своего верного слугу к себе. Но не радовался сиятельный шеен великой чести, предстоящей ему всего через несколько часов. Один из сотни глаз Всевидящего, один из сотни ушей Всеслышащего, он не смог добыть то, что хотел его Господин и Повелитель. И никакая беспорочная служба, никакие прошлые заслуги не спасут его от гнева Владетеля.

Всего три месяца назад жизнь казалась шеену Рустагиру прекрасной и безоблачной, как небо над священной Карум-Ныс. Новые страны, новые города, новые люди с распростертыми объятиями встречали удачливого купца и знаменитого путешественника. Его «Путевые заметки» напечатала типография Имперской Академии Магических Искусств, с ним жаждали побеседовать самые великие маги и ученые, самые влиятельные чиновники и аристократы. Поначалу тонкий ручеек ценных сведений для Главного Визиря постепенно превратился в полноводный поток, веселя сердце Владетеля и возвращаясь к самому Рустагиру званиями, почестями и наградами. И вот, теперь все, достигнутое за долгие годы упорного труда, грозило в единый миг рассыпаться прахом.

А ведь это, последнее его задание, сначала показалось таким простым! С какой радостью он взялся за него! Но Змееголовая Шаиза-Кса посмеялась над ним, ткнув носом в пыль.

Перед воротами Небесного Дворца Ныс-Гежар шеен вышел из надоевшего до смерти паланкина и неспешной походкой уверенного в собственной важности и исключительности вельможи направился мимо почтительно склонивших головы стражников в Священный Персиковый Сад. Дивный прохладный воздух, напоенный ароматами вечноцветущего персика, тихие мелодичные трели крохотных птичек, шепот декоративных ручейков и звон водопадов, изысканно выложенные красноватым камнем дорожки. Если бы не ожидающий его, по всей вероятности, палаческий топор, сиятельный шеен наслаждался бы божественным искусством Служителей Священного Сада. Он с превеликим удовольствием замедлил бы шаг, задержался бы у пруда с синими и зелеными рыбками, сверкающими в кристально прозрачной воде подобно драгоценным камням. Присел бы под узловатыми ветвями древнего персика, поймал бы упавший благоуханный лепесток, белый с розовыми прожилками. Но молчаливый прислужник, не оборачиваясь и не останавливаясь, шел впереди, указывая путь.

В шелесте ветвей и журчании прохладных струй угадывалась волшебная мелодия. Нежные, чувственные вздохи и светлые переливы становились все явственнее, все притягательнее. И, наконец, взору сиятельного шеена предстал сам музыкант. В замшелой каменной беседке с резными колоннами и изогнутой крышей на тростниковой циновке сидел, скрестив ноги, человек. Длинные белоснежные волосы, заплетенные в две косицы и покрытые крохотной квадратной шапочкой с вышивкой, алый траурный юс плотного шелка, перехваченный широким черным, в цвет шапочки, поясом с кистями. Умиротворенное морщинистое лицо с горбатым носом, прикрытые в медитативном самопогружении глаза, придерживаемый у самых губ дудук.

Молчаливый прислужник, коротко поклонившись, исчез среди влажных зеленых зарослей, а шеен остался стоять у входа в беседку, не осмеливаясь пошевелиться, чтобы не нарушить очарования трепещущих звуков. Несколько минут, длинных и прекрасных, он словно слышал голос самой души Карум-Ныс, пока темные, сухие и сильные руки музыканта не отложили благоговейно дудук в обитый изнутри белым шелком буковый футляр.

— Запад ли, Восток… Везде холодный ветер студит мне спину, — легкая полуулыбка Главного Визиря мало соответствовала непроницаемо-холодным зеленым глазам.

— Да продлятся ваши дни, о Сияющий Мудростью! — коснувшись левой рукой лба и правой сердца, шеен низко поклонился, стараясь не выказать неподобающего волнения. То, что Мудрейший Саалех решил переговорить с ним до визита к Владетелю, дарило Рустагиру надежду — что-то старому интригану от него ещё нужно — и вызывало очередные опасения. Хотя, после того, как он не сумел раздобыть никакой информации о планах интересующего Повелителя человека, опасаться чего бы то ни было уже не имело смысла.

— Да будут благосклонны к вам духи предков, — ритуальная фраза в устах Визиря, и та звучала многозначительно. — Присаживайтесь, шеен, отведайте имбирного чаю.

Повинуясь тихому щелчку сухих пальцев, словно из воздуха соткались две очаровательные девы. Поставив перед шеен-хо Саалехом низенький столик темного дерева со стеклянными чайными чашками, оплетенным душистой соломкой чайником и множеством плошек со сластями, прислужницы так же тихо и незаметно ушли.

Начинать беседу шеен-хо не торопился. Медленно и вдумчиво он разливал янтарный чай, любуясь прозрачными ломтиками имбиря, плавающими в стеклянных чашках, вдыхал тонкий пряный чайный запах, тщательно выбирал по одним ему ведомым признакам подходящие засахаренные лепестки… и улыбался. Спокойно, добродушно, словно к нему в гости пожаловал старый друг, с которым все давным-давно пересказано, и нет ничего лучше, чем умиротворенное молчание. Сиятельный шеен, крохотными глотками отпивая нежнейшего вкуса чай, терпеливо ждал, когда же Мудрейший соизволит перейти от церемоний к делу. Отвык Рустагир, отвык от родных традиций. Отвык от замершего в неподвижном величии времени, от показной скромности и смирения. Его собственный традиционный юс благородного и сдержанного темно-зеленого цвета с почти незаметной тонкой вышивкой по вороту и полам в сочетании с золотистым поясом вдруг показался ему верхом вульгарности и безвкусицы. Волнения же за собственное будущее — ничего не значащей мелочью, не достойной даже упоминания.

Поставив пустую чашку на столик, шеен-хо сложил руки у груди и, прикрыв на мгновенье глаза, склонил голову в благодарности духам предков. Рустагир последовал его примеру, надеясь, что теперь-то, когда все церемонии выполнены, услышать от Мудрейшего, что тот желает ему сказать. Но, похоже, жизнь вдали от родных островов сказалась слишком сильно. И, когда Главный Визирь с торжественным видом принялся читать посвященную кружащимся лепесткам персика поэму, вместо положенного восхищения и просветления почувствовал нечто похожее на ярость.

С трудом совладав с непослушными эмоциями, шеен припомнил нечто подходящее к случаю, хоть и не такое длинное. Старательно замедляя дыхание и заставляя себя расслабиться, он продекламировал две дюжины строчек и, к собственному удивлению, успокоился по-настоящему. Пожалуй, в его памяти достаточно осталось с юношеских лет, чтобы проникнуться вечной красотой природы и божественным ритмом слов древнего поэта.

Теперь уже улыбка затронула не только губы, но и глаза Мудрейшего. Видимо, он остался доволен тем, что увидел и услышал. Что ж, Рустагир вполне понимал его опасения — последний раз они виделись больше семи лет назад. На месте Главного Визиря он бы и сам для начала убедился бы в том, что древние традиции все ещё имеют власть над тем, кто не появлялся на Островах столь давно.

Как принято, дальними окольными путями собеседники наконец подошли к основной теме разговора. Упомянув всех общих родственников вплоть до троюродных дядюшек двоюродного деверя сводной сестры побочного кузена, обсудив урожай жемчужниц в прошлом году и недавний шторм, погубивший половину рыбацких суденышек северных островов — Устимо, Гыштанук и Халлико, — Светоч Мудрости перевел разговор на Империю Кристисов.

— Весьма прискорбно, сиятельный шеен, что вам так и не удалось добиться доверия Лермы Кристиса, — в голосе Мудрейшего слышалась отеческая укоризна. — Но, к нашему с вами благу, взор Небеснорожденного нынче устремлен в другую сторону. И, если нам удастся порадовать Высочайший слух приятными известиями, в милости своей он позабудет о вашей оплошности.

Склонив почтительно голову, шеен перебирал все последние слухи, дошедшие до его ушей. Все его поза выражала смирение и раскаяние, ум же лихорадочно работал. Чего хочет старый змей? Неужели невыполнимое задание и срочный вызов на родину подстроен им, чтобы только шеен Рустагир оказался в полной его власти? Последующие слова седого интригана подтвердили неприятные подозрения.

— Сын мой, — учитывая дальнюю степень родства, Старейший имел полное право так назвать шеена, но обращался так к нему с тех самых пор, как пятнадцать лет тому назад посадил троюродного внучатого племянника на отплывающий в Империю корабль. Похоже, на этот раз дело было настолько серьезно, что Мудрейший не погнушался и таким образом напомнить шеену, что его приказы (пусть и данные под видом просьб или советов) обсуждению не подлежат.

— Слушаю вас, отец, — шеен поклонился ещё почтительней.

— В память о твоем отце, сиятельном шеене Янцу Рустагире, я помогу тебе, Нимуе Рустагир. Погоди, — подняв руку, Главный Визирь пресек очередное церемонное выражение признательности и смирения. — Ты знаешь, что Осененному Благодатью Карум старшему сыну Владетеля приходит пора заключить брак. К началу весны ему предстоит выбрать себе из самых высокородных семейств Полуденных Островов трех прекрасных, образованных и благовоспитанных дев, и назвать одну из них старшей женой, двух же других младшими. Одна из твоих кузин, возможно, станет избранницей Небеснорожденного Наследника.

Нимуе Рустагир не мог понять, к чему клонит Мудрейший. О предстоящем браке Небеснорожденного Юсине знали все жители островов, и не только. Как и о традициях выбора невесты. Причем тут он? С племянницей шеен-хо Саалеха он не был знаком, да и как? Из её шестнадцати лет последние пятнадцать он был слишком далеко. Да и с её отцом, младшим братом Главного Визиря, встречался от силы пару раз. Не говоря уже о том, что Осененного Юсине ни разу не видел даже издали.

— Не понимаешь, зачем старый Саалех рассказывает тебе то, что знает и последний рыбак? — похоже, проницательный змей углядел в нем недостаток почтительного интереса. Нехорошо.

— Простите, Мудрейший, если не сумел выразить все мое безмерное уважение к вашим словам, исполненным для меня, смиренного вашего слуги, высочайшего смысла, — шеен снова поклонился, почтительно прижав обе руки к сердцу.

— Хе… — проницательные черные глаза вперились в него, словно пытаясь проглядеть насквозь. — Ты не знаешь самого главного, мой мальчик. Но мы же одна семья, — седые косицы извивались на плечах Визиря, напоминая ядовитых змей. — И кому, как не тебе, могу я довериться?

Едва прозвучали слова о доверии, шеен почувствовал у своей шеи холодное прикосновение остро заточенного палаческого топора. Или чего похуже. Семья, доверие… древние традиции лицемерия. Ни слова в простоте.

— Благодарю вас, отец, — Рустагиру уже надоели кивать и кланяться, кивать и кланяться. Но, похоже, конца и краю этому пока не предвиделось. — Моя жизнь и мой меч принадлежат вам, как и моя верность.

— Я не сомневаюсь в тебе, сын мой, — Визирь снисходительно кивнул. — Так вот. Ты много путешествовал, и бывал во Фьонадири… много ли в Имперской Академии сейчас учеников?

— Как обычно, отец, — резкий переход несколько озадачил шеена. — Около четырех дюжин, считая все пять курсов и магистратуру.

— А есть ли среди них принадлежащие Сумраку?

— Насколько мне известно, нет, отец, — ответив, шеен терпеливо ждал, пока Мудрейший сам объяснит, с какой стати он вдруг заинтересовался молодыми имперскими магами, да ещё столь редкой принадлежности. Но старик молчал, словно погруженный в собственные размышления.

— Жаль, — после длинной паузы Главный Визирь снова поднял на шеена взгляд. — Но нам нужен маг Сумрака, сын мой. И не просто маг, а девушка, желательно из благородной семьи.

— Зачем? — вопрос будто сам сорвался с его языка, нарушая все возможные правила вежливости. Но старик не обратил на это внимания.

— Никто не знает, кроме нескольких, самых верных советников Владетеля. Теперь будешь знать и ты. Впервые за три века в семье Владетелей родился действительно сильный маг. Осененный Благодатью Карум не просто титул Наследника. Ты представляешь, что это значит для нас? Для всех нас?

Шеена охватила дрожь. Страх, восторг… но больше страх. Три века мирной жизни островитян казалось, продлятся до бесконечности. И так ли уж нужно вспоминать древние обиды? Конечно, все отпрыски благородных семейств воспитывались на легендах и сказаниях об Изначальной Земле, благословенной богами Отчизне, подло захваченной ненавистным Царством Красного Дракона. Каждый мальчишка, потомок изгнанного народа, в свое время мечтал о героическом походе к оставленному во власти хмиров Божественному Острову, и он в том числе. Но, к несчастью, или же к счастью — как посмотреть, — среди изгнанного народа почти перестали рождаться маги. А без сильного, очень сильного мага даже приближаться к Красному Царству не осмеливался и самый отчаянно храбрый военачальник. Что может противопоставить пусть даже прекрасно обученный, готовый сражаться до победы или смерти человек древней магии Красных Драконов? В первые тридцать лет изгнания четыре Владетеля погибли вместе со своими армиями, вместе со всем флотом в бесплодных попытках отвоевать обратно Божественный Остров Кайдаме, и лишь считанные единицы чудом добравшихся до нового дома доносили до оставленных семей ужасные вести.

Но время отважных безумцев давно миновало. И как бы ни был прекрасен Божественный Кайдаме, теперь народ Карум владеет целым архипелагом. Полуденные Острова приняли изгнанников, подарили им процветание и изобилие. Даже Святой Дух Всех Предков Карум поселился на новом месте, избрав для себя изумительной красоты вместилище — гору, ныне прозываемую Карум-Ныс, попросту Гору Карум.

И зачем богатому, мирному народу Диме-Карум затевать безнадежную войну? Пусть мечта так и остается мечтой, придавая жизни цель. Одно дело, стремиться к недостижимому совершенству духа и тела, передавая древние легенды и традиции детям и внукам, а совсем другое — пожертвовать благополучием целой страны в тщетной попытке воплотить полузабытую мечту предков. Даже если удастся ценой немыслимых жертв вернуть себе Кайдаме… что тогда? Исчезнет цель, потеряется смысл жизни. Для чего тогда нужны будут прекрасные обычаи? О чем тогда молиться? К чему совершенствоваться? Неужели сам Мудрейший Великий Визирь не понимает этого? Неужели он ослеплен кажущейся достижимостью древних надежд и не понимает, что победа в этой войне принесет их благословенным Полуденным Островам погибель вместо возрождения?

Все эти мысли пронеслись в уме шеена Рустагира в одно мгновение. Но он молчал, не смея возразить. Кто он такой, чтобы спорить? Поэтому вопрос шеен-хо Саалеха остался без ответа.

— Только маг Сумрака, — кажется, несколько фраз он все же пропустил. — Ни чистая Тьма, ни чистый Свет не способны дать нам преимущества перед Драконьей магией. И старшая супруга Осененного, как и он сам, должна быть магом Сумрака. Не спрашивай меня, как это действует, просто поверь. Долгие десятилетия Совет Священных Старцев готовился к этому моменту. Ты тоже помог, не зря же ты отправлял мне столько магических книг.

— Но что ещё я могу сделать, отец мой? — догадка уже забрезжила, но Рустагир всячески отмахивался от неё. Девушка из благородной семьи, маг Сумрака… нет, не хочет же шеен-хо сказать, что…

— Ты уже понял, сын мой. Я знал, что ты именно тот, кто сможет справиться. Ты отправишься завтра же. У тебя будет месяц на дорогу и полтора на то, чтобы провести все переговоры и добиться её согласия.

— Но, отец… если она откажется? Вы же сами знаете, это совсем не то, что наши благородные нежные девы. Ей никто не может приказать.

— А толку от нежной девы? На войне не нужны ни изысканные манеры, ни звуки лютни. Твоя задача, сын мой, уговорить её. Как угодно! Обещай ей все, что она захочет! А если не захочет… что ж, привезешь её все равно.

— Но как? Мудрейший, мага Разума невозможно обмануть, невозможно принудить.

— Это ты так думаешь. Есть способ, — Великий Визирь достал из широкого рукава юса маленькую коробочку.

— О… неужели? — шеен благоговейно принял из рук Саалеха драгоценный артефакт.

— Да, сын мой. Священные Старцы умеют не только медитировать, — в голосе Великого Визиря звучала неприкрытая гордость, словно он сам, своими руками создал это чудо. Хотя… вполне возможно, что отчасти так оно и было.

— Так не проще ли сразу?

— Может быть, сын мой, может быть. Это ты будешь решать сам, на месте.

— Но…

— Ты поедешь как обычно, безо всяких верительных грамот и прочего. Думаю, излишне будет напоминать, что никто не должен ничего узнать?

— Разумеется, отец.

— Твой амулет должен всегда быть с тобой. Особенно, когда ты будешь поблизости от неё.

— Что я могу пообещать её семье, отец? Нам ведь не нужна война на два фронта. Да и она вряд ли согласится воевать против своей страны, несмотря на священные узы.

— Все, что угодно. Для начала, установление официальных дипломатических отношений и полную безопасность на море.

— А мы сумеем удержать всех наших… э… Свободных Охотников… от нападения на привычную добычу?

— Это уже не твоя забота. Но, раз ты так интересуешься — да. У Свободных Охотников вскоре появятся другие задачи. Это же больше, чем половина нашего флота.

Встреча с Небеснороженным Владетелем так и не состоялась. И, как подозревал шеен Рустагир, даже и не планировалась. Разговор с Главным Визирем, посвященный его полномочиям как тайного посла и подробностям предстоящего путешествия, продлился ещё недолго. А затем, конечно, шеен-хо не отказал себе в удовольствии выспросить его о странных обычаях имперцев и прочих народов континента. Беседа затянулась до позднего вечера. Время от времени безмолвные — как оказалось, попросту немые, — прислужницы приносили им чай и закуски, перед самым закатом неподалеку послышались переборы лютни. Под самый конец Светоч Мудрости, видимо, решил подсластить отраву — кивая с видом доброго дядюшки, приготовившего малолетнему племянничку волшебный подарок ко дню рождения, старый змей пообещал по возвращении на родину отдать Рустагиру в жены одну из своих родных внучек. Приятно, конечно, но только шеен вовсе не был уверен в том, что это самое возвращение с драгоценной невестой для Осененного Благодатью Юсине состоится.

— Шу, просыпайся, наконец! Через полчаса фрейлины явятся! Вставай! — сердитый голос Балусты вырвал Тигренка из утренней дремы. В первую секунду он не мог понять, кто и зачем его так настойчиво будит и выгоняет из теплой и уютной постели. Во вторую секунду что-то мягкое и горячее рядом с ним завозилось, заставив инстинктивно покрепче ухватить и прижать к себе поближе это что-то, такое нежное и сладко пахнущее… В третью секунду это родное и драгоценное приоткрыло лиловые заспанные глазки и само прижалось к нему, улыбаясь довольно.

— Шу! Сколько можно дрыхнуть? Ты одеваться собираешься, или как? — подушка, пущенная тонкой ручкой, угодила в дверь, из-за которой эльфийка взывала к совести Её Высочества. — Нечего в меня подушками швырять, вставать всё равно придется! — подушка прилетела обратно, но сама Балуста из-за двери не показалась.

— Ладно, ладно, встаю уже! Уйди, будь человеком. — Шу сунула подушку обратно под голову, и, зевая, ещё раз попыталась продрать глаза. Она показалась Хиллу такой забавной и трогательной, что он засмеялся. Принцесса тоже засмеялась, и потерлась об него бочком. Его руки сами собой пустились бродить по её коже, губы потянулись целовать милое лицо. Шу оплела его руками и ногами, сонно вздыхая и подставляя нежную шейку его губам.

— Тигренок, милый, ну хватит, — она попыталась выскользнуть из его рук, но оказалась только ещё ближе. — Тигренок, пора вставать… — он поймал её слова своим ртом, не собираясь так просто выпускать её. — Ну всё, хватит! Ты же не хочешь, чтобы толпа фрейлин вломилась прямо сюда и застала нас в постели? — Тигренок всем своим видом показал, что его это совершенно не волнует, и все фрейлины на свете могут убираться к оркам и дальше. Он нестерпимо желал продолжить то, что они начали ночью, и чувствовал её желание, её запах дразнил и лишал разума. Она дышала тяжело и быстро, откликаясь на его ласку, отвечая на его поцелуи… но, стоило ему немного ослабить хватку, как принцесса, извернувшись змеей, освободилась и спрыгнула с кровати. Веселая и раскрасневшаяся, с горящими глазами и припухшими губами, Шу была невероятно хороша, и похожа на озорную дриаду.

Она, смеясь, убежала в ванную, а разочарованный Тигренок забрался обратно под одеяло. Вчера ему казалось, что Шу никуда от него не денется, и ему не придется этой ночью довольствоваться невинными играми. Но он ошибся. Тигренок не мог понять, почему она не хочет… если она хочет? Не меньше него. Но Шу каждый раз останавливала его. Она вела себя очень странно, словно в ней уживались одновременно искушенная женщина и боязливая девочка. Почему? И чего она опасается? Он ощущал её эмоции, будто свои, но не понимал причин. Что с ней может случиться плохого, если они, наконец, займутся любовью? Если бы на её месте была бы другая девушка, он бы подумал, что она до сих пор девственна. Но Шу? Даже если забыть про её забавы с рабами, она уже три года как, не скрываясь, принимает у себя маркиза Длинные Уши… от этой мысли Хилл быстренько спустился с небес на землю. Вот именно, что маркиз. Игры с Тигренком — так, от скуки. Приятное разнообразие, пока любовник в отъезде. Свободные у них отношения, нечего сказать. Он где-то далеко заводит интрижки, а она прямо здесь.

Хилл чувствовал себя так, будто его пожевал и выплюнул дракон. На что он надеялся, идиот? Как он мог забыть о том, что Её Высочество практически замужем? И здесь, в этой постели она занималась любовью с другим… Тигренок вскочил с кровати, словно она была полна змей. Ему хотелось выть и биться о стену в отчаянии. Где была его голова? Расслабился, подставил беззащитное брюшко, стоило его почесать… придурок. Кретин. Тролль безмозглый. Чем он думал? Хотя ясно, чем. Эмоции её, видите ли, искренни. Ага. И принципы сродни змее — гнутся в любую сторону. И что, что она совершенно искренне наслаждается в его руках? И что, что она тает и трепещет, тянется к нему и сияет? Так же искренне она прирежет его, как только он ей надоест, или поблизости появится этот её маркиз. Хилл подумал, что неплохо бы встретить его по дороге. Пока они с принцессой не увиделись снова. Интересно, когда маркиз собирается в Суард? Можно завтра ночью поговорить со Свистком, он всё разузнает. Пожалуй, и убить маркиза не откажется, но уж это Лунный Стриж сделает сам, своими руками. И с большим удовольствием. Если Дукрист больше не появится в Суарде, то, может быть, принцесса и не захочет расставаться с Тигренком.

Шу вышла из ванной свежая и сияющая, и принялась скорее влезать в платье. Хилл, сидящий в кресле с любимой гитарой, из под упавших на лицо прядей наблюдал за ней, делая вид, что целиком поглощен подтягиванием струн. Играть не получалось, Черная Леди не умела притворяться спокойной и довольной. Первый же звук выдаст с головой всю его боль, разочарование и ревность. Он бы смеялся над собой, если бы мог сейчас смеяться. Он ревнует! Бред. Он мечтает заполучить женщину, убив её любовника. Дикий бред. Как раз для идиотского сентиментального романа, в котором герои ведут себя, как душевнобольные. Хилл издевался над струнами, стараясь не смотреть на Шу, не обращать внимания на её взгляды искоса, на её улыбку, на её закушенную по-детски сосредоточенно губку, когда она вдевала в уши серьги, на то, что она не удосужилась надеть под платье ни нижнюю сорочку, ни кружевные панталоны, которые так и остались валяться на креслах.

Когда она позвала его, так ласково, что он задохнулся от боли в груди, Тигренок сделал вид, что не услышал. Он хотел, чтобы она снова разозлилась, снова набросилась на него, как вчера, и тогда он перестанет, наконец, надеяться. Перестанет терзаться наивными, бесплодными мечтами, ловить каждый её взгляд… Хилл сжимал себя в кулак, чтобы не показать ей, что творится в его душе, и представлял себя камнем, спокойным, бесчувственным и равнодушным камнем, абсолютно спокойным, ровным, зеркальным камнем. Видимо, это помогло, или принцесса была слишком занята собой, но она ничего не заметила. Только бросила ему, уже в дверях:

— Тигренок, спускайся вниз через десять минут, с гитарой, — и её счастливая улыбка пронзила его, словно тысячью ледяных острых осколков. Осколков его глупой надежды.

Шу ушла, а он так и застыл неподвижно. Ну да, а чего он хотел? Чтобы она пощадила его гордость? Не выставляла его домашним зверьком, рабом, игрушкой перед сворой придворных дам? «Извольте, господин Тигренок, подавать лапу и рычать по команде. И развлекать Её Высочество с фрейлинами», — Хилл зарычал от ярости: «Как прикажете, Ваше Высочество. Будет вам домашняя зверушка, будет вам тигренок. С гитарой».

Лунному Стрижу не однажды приходилось развлекать благородные компании, но в основном в качестве гостя, на худой конец, как наемному высокооплачиваемому менестрелю. Ну и, пару раз по работе. Так что он примерно представлял, что его ждет сегодня, если Её Высочество представит его как Тигренка. А в этом он был совершенно уверен. Целый день унижений и манерных, изящных и остроумных издевательств. Особенно когда к дамам присоединятся кавалеры. Демон! Все демоны Ургаша! Да за кого она его держит!

Её Высочество уже изволили вкушать свой завтрак в компании десяти благородных девиц и одной не очень благородной эльфийки, когда Тигренок с гитарой в руке спустился в гостиную. Он несколько минут стоял наверху, не видимый для них, и слушал. Что ж, всё, как и ожидалось. Её Высочество целое представление устроила. Кот редкой породы! Из далеких северных стран! Исключительной красоты окрас! Единственный экземпляр, купленный за дикие деньги! Привезен по особому заказу, только позавчера! С каждым словом Тигренок словно покрывался коркой льда, всё толще и холоднее, и лёд почти добрался до сердца, причиняя невыносимую боль. Внешний мир за ледяной стеной уже казался далеким и размытым.

Разговоры за столом оборвались на полуслове, едва Тигренок показался. Её Высочество сидела спиной к лестнице, и увидела его последней. Сцена, достойная лучшего драматурга империи: десять холеных манерных красавиц, с открытыми ртами, выпученными глазами, из изящных пальчиков падают столовые приборы, кофе льётся на белоснежную скатерть, служанки замирают с подносами в нелепых позах, и последней оборачивается Её Высочество. На лице сначала потрясение, но через мгновение — ярость. Лиловые огни разгораются в глазах, волосы потрескивают, пахнет грозой… и ещё через мгновение — ледяное спокойствие. Как в зеркале. Сажени, лиги полярного льда. И подо льдом… восхищение. Его собственный лёд треснул от этой крошечной искорки, не позволив остаться спокойным и равнодушным, и его глупая, наивная душа снова устремилась к ней, обдираясь и ранясь об ледяные острия. Но ему хватило сил запихнуть её обратно и замуровать наглухо.

Шу чуть не свалилась со стула, обернувшись к Тигренку. То, что она увидела, повергло её сначала в недоумение, а затем в ярость. Будь они наедине, он него бы мокрого места не осталось! Хотя, будь они наедине…

Золотые, идеально уложенные волной волосы. Синие, как океан при полном штиле, глаза. Совершенное, прекрасное, абсолютно спокойное лицо. Совершенное, рельефно вылепленное, как статуя атлета, тело. Мраморная статуя, холодная и неживая. Полностью обнаженная статуя. И черная гитара в руке. Идет так, будто делает всем великое одолжение, позволяя на себя любоваться.

«Ширхаб! И как теперь выкручиваться? Устроить такой скандал! Как он посмел! Вон, как эти клуши вылупились! Что, голого мужчины не видали? Краснеют, бледнеют, сейчас в обморок попадают. Тьфу. И пожирают его глазами, будто сливочное мороженное. Красивый, да? Нечего! Не про вашу честь! Если кто этого поганца и укусит, так это я. Мой Тигренок, нечего на него пялиться!» — принцесса с очаровательной улыбкой повернулась обратно к фрейлинам. Десять пар глаз разной степени ошарашенности, и одна, зеленая, довольная и смеющаяся. Ну конечно, Баль с детства цирк обожает. Особенно дрессированных крокодилов. Принцесса звякнула ложечкой, отвлекая внимание от ширхабова наглеца и собирая все взгляды на себя.

— Я же говорила, исключительный окрас, — Шу не постеснялась успокоить перевозбудившихся девиц небольшой порцией магии. — Ну и, дикий ещё, не привык к обществу. Молодой совсем, глупый.

— Тигренок, ты долго. Иди сюда! — Шу указала ему на пол около своего стула. Он с ленивым достоинством и хищной грацией подошел к ней, обдав фрейлин напоследок ещё одним пробирающим до сладкой дрожи ледяным взглядом, и уселся на пол, одну ногу подвернув под себя, а другую непринужденно вытянув вперед. Принцесса демонстративно погладила его по голове, и снисходительно улыбнулась.

— Ну что с ним делать! — Фрейлины постепенно приходили в себя, лишенные шокирующего зрелища. На лица возвращалось осмысленное выражение, вместе с нормальным цветом. — Не наказывать же такого милашку? Правда, котик?

Из горла Хилла вырвалось сдавленное рычание. Для полноты образа ей только на ручки его взять, и пальчиком погрозить. И заявить, что он не кусается. И разрешить всем, кому не лень, его погладить. Нет уж, кусается, и ещё как.

Принцесса усмехнулась, прикрывшись чашкой с кофе. Ну, Тигренок, погоди! Вот будешь весь день нагишом ходить, следующий раз крепко подумаешь, стоит ли нарываться. Рычи, рычи, милый. Тебе идет.

— Э… простите, Ваше Высочество, а ему не холодно? — «о, первая клуша в себя пришла. Стесняешься? Вон, вижу, уже занавеской готова прикрыть нахала».

— Да нет, Тойфи, что ты. Ему жарко. Правда, котик? — «ну, зарычи ещё, котик. Нет, не хочет». — Не волнуйтесь за него, у Тигренка шкурка хорошая, — принцесса ещё разок потрепала юношу по волосам.

— А, кстати, здесь есть вишневый мусс? — расторопная служанка бегом принесла принцессе требуемое. — Касма, ты тоже его любишь. Хочешь?

— Спасибо, Ваше Высочество, с удовольствием, — «ещё одна оживает, хорошо».

— Леди, вот я знаю, у вас у всех есть кошки. А кто мне скажет, что они любят? Тигренок у меня совсем недавно, я ещё не разобралась.

— Но почему вы не спросите у него, Ваше Высочество?

— У кого? У Тигренка? Вообще-то он не разговаривает.

— Почему? — «потому, что я не хочу».

— Он же тигр. А тигры не разговаривают, — «как забавно, не могут понять бедняжки, что за игру их принцесса затеяла. А я и сама пока не пойму». — Но можно попробовать, конечно. Тигренок, ты вишневый мусс любишь? — Шу опять погладила его по голове, и, прихватив волосы на затылке, повернула его лицом к себе.

«Что, ещё порычать? Не дождешься!» — Хилл лучезарно улыбнулся, кивнул и забрал у Шу её любимый десерт. И тут же принялся его есть. Как настоящий тигренок. Длинным розовым языком из мисочки, с урчанием и потягиванием. С таким же точно урчанием, как этой ночью… в соответствующий момент. Принцесса поняла тонкий намек, судя по запаху дикого меда, коснувшегося его ноздрей. Как приятно было видеть выражение её глаз!

«Ну вот. Фрейлины опять краснеют и бледнеют. Местами уже не от смущения. Нда, Тигренок. Оказывается, и ты любишь поиграть. Что, доволен? Думаешь, уел? Ага! Жди». — Шу растерялась на секунду от такой непередаваемой наглости, и не только от наглости. Только что была статуя, и вдруг — неприкрытое желание, этот язык… она против воли ощутила тяжесть и томление. Но сдаваться? Ни за что.

— О, Мия, ты была права! Стоило спросить! Никогда бы не подумала, что тигры едят вишневый десерт.

«Что-то я много говорю, это не правильно». Шу отвернулась от него, чтобы не видеть этого издевательства, но, к сожалению, Тигренок слишком высок, чтобы его совсем не было видно из-за стола, даже сидящего на полу. И клуши так и вытягивают шеи, чтобы получше разглядеть представление. «Всё, надо прекращать это безобразие. Ещё немного, и мои девочки свернут себе шеи».

— Тигрятам вредно много сладкого, — тоном маленькой капризной девочки заявила принцесса, отбирая у Хилла остаток мусса. — Фи, какой чумазый! — и накрахмаленной салфеткой стала вытирать ему лицо, заодно прикрыв его от фрейлин. — Не шипи, котик. Молочка хочешь? Котикам полезно молоко.

Фрейлины тихонько захихикали над уморительной сценкой. Её Высочество купила себе красивого невольника, и обращается с ним, как с котенком. Как весело! Никто из них и не подумал о том, каково этому юноше приходится. Подумаешь, какой-то раб!

— Дайте мне молока! Самую большую чашку! Мой Тигренок хочет молока! — обернувшись к нему, сахарным голосочком, — сейчас, котик, будет тебе… молочко. — И, во избежание ещё какого-нибудь демарша, держа Тигренка за волосы, (со стороны казалось, что принцесса чешет его за ушком) пригнула его голову себе на колени.

Хилл на минуту позабыл про свою ревность и злость, так забавно было наблюдать за Шу. Вот актриса! Изображает из себя милую, избалованную дурочку, вся такая наивная и непосредственная. И при всём при этом тихонечко так своих девочек сиреневыми нитями поглаживает, успокаивает. А сама злится, искры так и летят. Хилл не желал себе признаваться, что её рука, властно и жестко удерживающая его голову, доставляет ему удовольствие. Впрочем, как и вся эта игра. Сейчас ему было бы гораздо труднее изобразить идеально спокойное и невозмутимое снежное изваяние. Пришлось бы гитару держать несколько по-другому, чтобы не нарушить образа. Но вот хихиканье фрейлин… чтобы понять их мысли, не нужно быть магом. Эти девчонки его за человека не считают, раз на нем ошейник и называется он Тигренком. Хилл сам не особо заметил, как его раздражение перекинулось с принцессы на её придворных дам. Шу с ним играет, и довольно жестоко. Но она играет с человеком, и в этой игре ещё неизвестно чем всё закончится. А вот эти девчонки… пока он был для них менестрелем, учеником Клайвера, бегали за ним толпами, готовы были друг дружке волосенки повыдирать, лишь бы его заполучить. На прием, на званый вечер, или просто на ночь — неважно. Теперь же он для них просто вещь.

— Проголодался, Тигренок? На, выпей молочка, — принцесса ласково потрепала его по затылку и вручила чашку молока. Весьма кстати, потому что он действительно был голоден. Похоже, она об этом догадалась и решила его всё же покормить.

— Интересно, а пирожные котикам можно? — Шу с шаловливой детской улыбкой обратилась к фрейлинам. — Мия, твоя киска ест пирожные?

— Нет, Ваше Высочество, зато моя кошка кушает виноград, — Мия Тейсин обожала свою кошку, и при каждом удобном случае про неё рассказывала. — И ещё лесные орешки.

Дочь барона Тейсина разулыбалась, довольная вниманием принцессы. Шу же тем временем положила на свою тарелку горку пирожных и пирожков, добавила пару бутербродов и отдала тарелку Тигренку.

— Как интересно! А твой кот, Ленкория? Может, он ест пирожные? Как, кстати, его зовут?

Пока девушки увлеченно обсуждали своих котов, выясняя, что они едят, как себя ведут, у чьего кота шерсть длиннее и привычки забавнее, Хилл, наконец, позавтракал. Страшная мстя принцессе может и подождать немножко, в отличие от урчащего голодного желудка. Да и нежные пальчики Шу, поглаживающие его по голове, способствовали перемирию. Ничего, ещё целый день впереди, эти избалованные девчонки успеют получить свое. Глядя, как принцесса мило беседует с дамами, Хилл задумался вдруг, с чего бы такая перемена. Вчера она вела себя с ним как угодно, только не как с домашним зверьком. Шу вчера и злилась, и ластилась, и била его, и целовала — как мужчину, а не как котенка. А сегодня она убеждает своих дам, что Тигренок для неё — не более, чем неодушевленная игрушка. С чего бы это? Во взбалмошность, непоследовательность и прочую ерунду, свойственную женщинам, ему не верилось. Её Высочество даже в порыве страсти всегда знает, что делает. Так какого демона она творит сегодня?

Хилл не успел додумать эту мысль до конца, как Её Высочеству наскучило обсуждение котов и захотелось новых развлечений. Принцесса отобрала у Тигренка тарелку с последним пирожным и неподражаемо капризным тоном повелела:

— А теперь мы желаем усладить наш слух мелодиями далекого севера! — в её устах это звучало так, будто Её Высочество потребовала луну с неба и сокровища морских людей в придачу. Натуральная принцесса из ярмарочного балагана! Её изволение было именно тем, чего Тигренок и ждал. С Черной Леди в руках ему никакая магия не нужна, чтобы вить из женщин веревки. Фрейлины оживленно зашевелились — кот, играющий на гитаре! Какой изыск! Хилл подумал, что теперь они замучают родителей требованиями — как же так, у Её Высочества есть, и им тоже хочется! Новая мода грозила лишить свободы немало бродячих музыкантов.

Хилла это совершенно не волновало. Он взялся за Черную Леди, и она запела. С первыми звуками удивленные девицы притихли, и вскоре замолкли совсем. Сегодня не было баллад о любви. Леди пела о тоске и одиночестве души, запертой в клетку, птицы, лишенной крыльев, кита, умирающего на берегу. Пела о страсти, жаркой, неразделенной, испепеляющей страсти к небу, к необозримому простору, к свободе. Черная Леди вспоминала высоту и мощь ветра, несущего на своих крыльях песни неведомых далей, трепетала парусом бригантины, идущей сквозь штормы и ураганы к не обозначенным на карте берегам, звенела и рыдала криком чайки над портом, билась прибоем о скалы необитаемых островов, свистела в перьях пикирующего сокола, дребезжала плачем одинокого старика, не дождавшегося сыновей с моря…

Последние обертоны растаяли в воздухе, уплыли туманные корабли, улетели призрачные птицы. Остался обнаженный золотоволосый мужчина с черной гитарой в руках, с поникшей головой и ошейником невольника. И одиннадцать девушек, каждая из которых была уверена в том, что гитара пела только для неё. Одна из них не ошибалась. Для неё, и только для неё мог играть Хилл. Все остальные рассеялись и растворились, не оставив следа, и замирание юных сердечек, прислушивающихся к бессловесной беседе двоих, не имело никакого значения. Юноша забыл о них, он снова видел только её, только для неё рвалась и стонала его душа. Только её он звал с собой в путешествие по синим, как его глаза, просторам.

Но для остальных дев всё было иначе. Каждая из них теперь смотрела на игрушку принцессы совсем другими глазами, и считала, что чудо открылось ей одной. И что Тигренок Её Высочества достоин лучшей судьбы, чем служить развлечением жестокой колдунье, и эта судьба… Размышления томных экзальтированных девиц, начитавшихся модных сентиментальных романов, весьма предсказуемы. И, хоть Тигренок и забыл уже о своих коварных намерениях, музыка (или его магия, кто знает?) сделала свое дело.

Шу чувствовала, что ситуация выходит из-под её контроля, но ничего изменить пока не могла. Она сама не могла прийти в себя после его северных мелодий. Ей казалось, что с неё заживо содрали кожу и засунули в чужую шкуру. И в шкуре Тигренка ей совсем не нравилось. Опять он заставляет её полной мерой ощутить собственную жестокость. Заставляет до малейшего оттенка прочувствовать всю горечь и отчаяние человека, лишенного свободы, лишенного речи, лишенного надежды. Человека, уверенного в своей скорой смерти, но при этом мечтающего о любви, имеющего смелость добиваться этой любви, хоть бы и в свои последние дни. Шу изо всех сил пыталась избавиться от морока. Так дело не пойдет. Угрызения совести ещё никого до добра не доводили. И менять свои планы, наслушавшись менестрельского страдания, она не будет. Принцесса решила дать фрейлинам время опомниться, и немножко встряхнула их, избавляя от пленительного, прекрасного в своей безнадежной тоске наваждения.

— Мы желаем отдохнуть перед прогулкой. Вы свободны. — Её Высочество встала и милостиво махнула рукой в сторону выхода. Фрейлины, ещё плохо соображающие после испытанного потрясения, дружно вскочили, изобразили учтивые реверансы, и стайкой потянулись к дверям.