Первый пользователь. Книга 14

Глава 14

Глава 14:

Холод.

Насколько Хуан помнил, холод всегда сопровождал его. Всю его жизнь. И он ненавидел его. Ненавидел всей душой, каждой дрожащей клеткой, каждым замерзающим суставом! Ненавидел тихой, клокочущей ненавистью, которая лишь ждала своего часа.

Он въелся в кости маленького Хуана Эрнандеса раньше, чем тот научился ходить.

Иронии этому факту придавало то, что жили-то они в тёплых краях. Среднегодовая температура в Гвадалахаре составляла порядка двадцати пяти градусов по Цельсию. Ночью она часто опускалась ниже, плюс рядом проходили грунтовые воды, отбирающие пару градусов, но местные, казалось, не чувствовали ни малейшего беспокойства, спокойно наслаждаясь жизнью.

А вот для маленького Хуана холод был его спутником. Болезнь Аддисона — довольно редкое заболевание, при котором организм не вырабатывает достаточно жизненно важных гормонов, приводящее к усталости, потере веса, низкому давлению и постоянному ощущению холода, даже в жару. Наследственное заболевание, передавшееся от матери.

Да и их жилище — жалкое сооружение из местами ржавого гофрированного железа, грязного картона и гниющей фанеры — не добавляло здоровья.

Постоянный холод, пробивавшийся сквозь щели, гулявший по земляному полу. Холод сырой, промозглой земли под тонким слоем вонючих тряпок, служивших ему постелью. Холод страха, сковывавший горло ледяным комом, особенно в моменты, когда за тонкими стенами у соседей раздавались пьяные крики, угрозы, выстрелы, или тот жуткий, чавкающий, мокрый звук — от ножа, входящего в ещё живое тело. Холод смерти, поселившийся в глазах его матери, Марии, задолго до того, как чахотка окончательно доконала её.

Его мать боролась из последних сил. Стирала вонючую одежду бандитов и таких же, как они, нищих — за пару жалких песо. Монеты тут же уходили к вечно злым торговцам, вымениваясь на жменьку заплесневелой кукурузной муки, на горсть полугнилых, червивых бобов или, в лучшие дни, на обрезок жесткой, как подошва, вонючей говядины. Пища для псов, а не для людей, но другой они не знали. И эта борьба убивала ее. Кашель с каждым днём становился всё более хриплым, булькающим, рвущимся из глубины. По утрам на тряпке, которой она прикрывала рот, оставались алые пятна крови, а её глаза, когда-то теплые, карие — тускнели.

Хуан запомнил ее руки, тонкие, почти прозрачные, с синими прожилками, проступающими под кожей, и вечно холодные от ледяной воды, в которой она постоянно стирала тряпки. Он прижимался к ней по ночам, стараясь согреть своим жалким теплом, но у него ничего не выходило. Женщина постоянно дрожала, даже в те дни, когда солнце, пробившись сквозь вечный смог трущоб, нагревало жесть крыши, и воздух внутри лачуги становился спертым и горячим — она сидела, кутаясь во все тряпки, какие были, и дрожала мелкой, частой дрожью, не в силах согреться.

В день, когда она умерла, ему исполнилось пять лет, и он впервые развел огонь.

Сделал его тайком, за грудой вонючего мусора в конце грязного прохода между лачугами. Место было продуваемое, опасное, но скрытое от глаз.

Если бы соседи увидели его, разжигающего пламя, то простыми побоями бы он не отделался. Слишком уж страшны были пожары в трущобах, уносящие тысячи жизней.

Сухие щепки от разбитых палет, обрывки газет, пропитанные грязью, промасленная ветошь — это были его сокровища. Он украл спички у спящего пьяницы, развалившегося в луже собственной блевотины. Пальцы дрожали, когда он первый раз чиркнул, завороженно уставившись на огонёк пламени. Первая попытка обернулась жалким пшиком, пока он любовался, — ветер задул слабый огонек, оставив лишь дымок и горький запах серы. А вот вторая уже была значительно лучше. Язычок пламени лизнул бумагу, заколебался от сквозняка, замер на мгновение, но всё же начал разгораться. Сначала робко, потом увереннее.

Тепло.

Впервые в жизни он почувствовал настоящее, физическое тепло, исходящее не от дрожащего тела матери, а от этого дикого, как будто живого существа — пламени. Оно обожгло лицо, высушило слезы на щеках, согрело окоченевшие пальцы. Для пятилетнего ребёнка, потерявшего всех родных — это было больше чем откровение — настоящее Прозрение.

И в итоге это стало его навязчивой манией. Единственным светом в кромешной тьме его существования.

С тех пор огонь не покидал его. Он стал его спутником, его единственным другом. Хуан разжигал маленькие костры в консервных банках, рискуя спалить хлипкое убежище дотла. Мастерил коптилки из разбитых бутылок и ворованных фитилей, чтобы хоть немного отогнать сырость. Даже крошечное, дрожащее мерцание свечного огарка, найденного возле старой, полуразрушенной церкви — последнего прибежища отчаявшихся — было для него величайшим сокровищем. Он мог часами сидеть, сгорбившись, уставившись на танцующие языки пламени, чувствуя, как они согревают не только кожу, но и что-то внутри. Тот самый ледяной комок страха, вечный холод в груди, понемногу таял под его обжигающим прикосновением.

Огонь был красивым. Гипнотизирующим в своем движении. Он был диким, непредсказуемым, готовым вырваться и сжечь все вокруг. Хуан научился чувствовать его нрав. Понимать, когда он голоден, когда капризничает от ветра. Научился подбрасывать правильную пищу: сухие щепки, бумагу, тряпки, пропитанные маслом или бензином, если, конечно, удавалось его раздобыть. Научился укрывать его от ветра и научился разжигать его почти из ничего.

И он жил с этим долгие годы, пока мир не изменился. По иронии, это произошло на его восемнадцатилетие.

Начавшаяся война с ящерами принесла еще больше горя. Погибло огромное количество людей: случайных знакомых, соседей. Но вместе с горем война принесла и диковинные слухи. Слухи о коммуникаторах. В очередях за водой шептались, говорили, они способны даровать то, чего хочешь сильнее всего в жизни. Что они способны исцелять и даже возвращать мертвых! Правда, только тех — кто умер совсем недавно.

Странный терминал буквально вылез из-под земли в центре трущоб, на месте старой прачечной. И в нем, как говорили, можно было совершенно бесплатно взять красивую коробочку. А внутри — браслет. Коммуникатор.

Хуан, ведомый инстинктом выживания и глухой надеждой, чудом проскочил к терминалу одним из первых, пока весть о нем не разнеслась по всем трущобам. Пока о них не прознали банды. Он схватил коробочку, прижал к груди, к сердцу, и бежал. Бежал, не разбирая пути, спотыкаясь о мусор. Нацепил браслет на тонкое запястье в укрытии — под обвалившейся плитой, засыпанной грудами мусора, и включил. И три долгих дня и три ночи прятался в кучах зловонного мусора, дрожа не столько от холода, сколько от страха ожидания.

Банды пришли. Они всегда приходили.

Но в кои-то веки, забыв распри, они объединились. Жадность была сильнее ненависти. Бандиты установили жестокий контроль над территорией вокруг терминала и запретили нищим подходить, одновременно открывая охоту на тех редких счастливчиков, успевших ухватить свое сокровище. Хуан слышал крики из убежища. Пронзительные, полные боли, крики людей, которым прямо на месте рубили руки, чтобы снять браслеты.

Он сжимался в комок и молился бессвязно, бессмысленно, непонятно кому, лишь бы его не нашли.

Активация произошла на третью ночь, когда температура опустилась до десяти градусов по Цельсию. Ветер пронзительно завывал, выдувая последние крохи тепла из щелей, из одежды, из самого тела. Пальцы Хуана одеревенели, побелели, дыхание стало частым, поверхностным, пар вырывался клубами и тут же разносился ветром. И его накрыла паника, та самая, детская, беспомощная, всесокрушающая паника перед наступлением неминуемого холода, перед возвращением в ледяной ад детства. Его зубы стучали, тело билось в крупной дрожи. Внутри все сжалось в ледяной комок. Он не мог так больше. Не мог!

Хуан желал тепла. Нет, не так. Он жаждал жары. Всепоглощающей, испепеляющей, той, которая сожжет этот проклятый холод дотла! Сожжет трущобы, банды, память об умерших родных– все! Пусть горит! Пусть плавится камень!

И реальность словно откликнулась на его беззвучный вопль. Под его телом открылся портал, и он рухнул вниз, вместе с кучей мусора. И там, внутри, его, наконец, начало отпускать.

Наконец, стало жарко. Воздух дрожал, колыхался от зноя, обжигал легкие при каждом вдохе. Пахло серой, пеплом и расплавленным камнем. Стены пещеры, в которой он оказался — были покрыты стекловидными, оплавленными наплывами, светившимися тусклым, зловещим багровым светом. И по этим стенам медленно ползали сгустки полужидкой темной породы. Внутри них пульсировал огонь: яркий, живой, неукротимый. Как выяснилось позднее, из системных сообщений — это были огненные элементали.

Один из них, заметив незваного гостя, оторвался от стены, шлепнулся на камень пола и пополз навстречу. Медленно и неумолимо, оставляя за собой дымящийся, оплавленный след.

Хуан не сбежал. Бояться огня? Смешно! Он желал его! Вожделел! И он знал, что надо делать. Слухи ходили разные, противоречивые, но во всех было одно общее звено — надо пройти испытание. Победить. Выжить. И только потом получить награду.

Куча мусора, провалившаяся вместе с ним, стала его арсеналом. Сначала он швырял в элементаля обломки досок, ржавые банки, камни. Безуспешно. Промахивался, а в тех редких случаях, когда попадал — предметы лишь проваливались в полужидкую массу или, хуже того, подпитывали его пламя. Элементаль лишь ярче вспыхивал, вырастая в размерах. Хуан, даже на расстоянии чувствовал жар, бьющий от твари волнами, как от открытой печи. Пот заливал глаза, смешиваясь с копотью, щипал кожу в порезах.

Но затем его пальцы нащупали бутылку. Пластиковую, с жёлтой жидкостью, которую он использовал, когда подступала нужда. От неё просто отвратительно воняло, но плевать. Главное — победить. Пусть огонь и был другом, но эта ползущая клякса точно была врагом.

Когда элементаль подполз почти вплотную, излучая нестерпимый жар, Хуан, крутанув горлышко, начал поливать его сверху. Желтая жидкость брызнула, смешалась с полужидкой породой, раздалось шипение! Клубы едкого пара обожгли лицо Хуана, завоняло так, что он едва не потерял сознание — резкий, удушающий запах аммиака сковал дыхание. Если бы в желудке было что-то, кроме желчи — его бы вывернуло наизнанку.

Пульсирующее внутри элементаля пламя сначала вспыхнуло, а потом погасло. Темная масса осела, затвердела, потухла. Осталась лишь кучка черного, дымящегося шлака.

Он победил!

В висках застучало, перед глазами всплыли буквы: сообщение о получении опыта. Воодушевлённый победой, добил еще несколько элементалей, тех — кто тоже заметил его. Каждая победа приносила ещё больше опыта, и он заработал свой первый десяток уровней. Потом выучил инвентарь — первый доступный навык, а после него увидел то, о чём мечтал — навык «пирокинез».

После изучения произошло нечто странное. Он почувствовал огонь внутри самого себя! В жилах, в мышцах, в самой сердцевине существа. Это было похоже на пробуждение после долго сна. Он вытянул руку, завороженно уставившись на ладонь, и там — затанцевал огонек. Маленький, рваный, неоформленный сгусток пламени. Его пламя! Рожденное его волей! Послушное и живое, как тот первый огонёк на кончике спички в детстве!

Одновременно с этим, окружающая жара — приносящая дискомфорт, жгущая кожу — внезапно стала дружелюбной. Она ласкала его, как щенок, обволакивала теплом. Он словно стал частью этого пекла.

Но радость была короткой. Огненные элементали, до этого ползающие где-то вдали, занятые своими делами, вдруг разом замерли, потом резко, как по команде, сменили траекторию, и все, со всех сторон — поползли к нему. Медленно, но неотвратимо.

Хуан запаниковал, инстинкт самосохранения пересилил эйфорию. Он вытянул руку, и тот самый, первый рожденный им огонек — рваный, неоформленный сгусток пламени — метнулся вперед. Врезался в ближайшего элементаля, но тот лишь вздрогнул, а пламя внутри разгорелось лишь ярче, яростнее.

Глупая, детская ошибка! Тушить огонь огнем? Бессмысленно! Но сдаваться? Никогда! Он выжил в трущобах, не умер, а значит, не умрёт и тут.

Парень сосредоточился, закрыл глаза и, отбросив все, нашел точку. Ядро. Сгусток бешеной, неукротимой энергии, бьющейся в центре темной массы. Представил его, визуализировал и мысленно сжал в кулаке своей воли.

Элементаль, уже было подползший вплотную — взорвался. Капли жидкого, раскаленного камня и сгустки пламени разлетелись во все стороны, жаром обожгло лицо, опалило ресницы, нанесло десятки болезненных ожогов, но он не отпрянул. Напротив. Хуан ощутил прилив. Мощную, горячую волну силы, хлынувшую внутрь.

Это было похоже на глоток чистейшей текилы, которую он пробовал разок — жгучее, опьяняющее. Эйфория победы, эйфория власти над огнем.

Хуан вышел из портала через час. Закопченный, пропахший гарью и серой, и при этом идеально здоровый. Терзающая его всю жизнь страшная болезнь — отступила.

Банды продолжали утверждать свою власть. Требовали дань: крохи еды, последние тряпки, девушек — все, что еще можно было выжать из этих развалин. И естественно наткнулись на него. На странного парня, идущего по грязной улице обратно к тому самому терминалу.

Трое здоровых быков с ножами преградили ему путь. Сначала засмеялись, но потом что-то их остановило: либо уверенность походки, либо необъяснимый жар, исходивший от его фигуры в прохладном утреннем воздухе. Они испугались, поэтому, наверное, и остались живы. Просто развернулись и убежали.

Эль Карнисеро, босс одной из банд, чья очередь сегодня была охранять терминал — громила с огромными кулаками — как раз развлекался. Он методично избивал старика — сгорбленную, трясущуюся фигурку. Старик отказался отдать свою последнюю, жалкую банку фасоли — единственное, что у него было.

Хуан уже не раз видел это в трущобах. Видел кровь, видел страх в глазах старика. Тот же самый, леденящий душу страх, что был в глазах его матери, когда она понимала, что умирает и оставляет ребенка одного. Холодный, парализующий, животный страх. Страх перед болью, перед смертью, перед беспомощностью. И что-то внутри Хуана изменилось.

Так не должно быть. Никогда больше. Не здесь. Не сейчас. Не при нём.

Он сделал шаг вперед, когда Эль Карнисеро занес кулак для очередного, возможно, смертельного удара. Главарь обернулся, усмехнулся, обнажая в оскале жёлтые, прокуренные зубы.

— Чего тебе, малыш? — Раздался хриплый голос. — Иди отсюда, пока цел.

Хуан молчал, смотря на толстое, жирное тело бандита, обтянутое грязной майкой, на кожу, лоснящуюся от пота, на его одежду — дешевую синтетику. Он чувствовал структуру ткани и жир, пропитавший поры, осознавал, что достаточно его желания и здоровяк вспыхнет как спичка.

Эль Карнисеро фыркнул, плюнул на землю. Оборванец, да еще с коммуникатором на руке? Потенциальная угроза. А угрозу надо вырывать с корнем. Вот, пожалуй, с руки и начнет — отрубит в локте, чтобы знал своё место, а потом отдаст позабавиться парням.

Он сделал тяжелый шаг вперед, рука потянулась к ножу за поясом.

А затем замер, словно врезался в невидимую стену. Его глаза — маленькие, свиные — вдруг расширились до предела, белки налились кровью, из ноздрей вырвались две тонкие струйки серого дыма, потом закашлял — сухо, лающе. Изо рта хлынул густой, черный, маслянистый дым, и бандит схватился за горло обеими руками, ногтями впиваясь в свою кожу. Глаза вылезли из орбит, полные дикого, непонимающего ужаса. Внутри его глотки что-то зашипело, языки пламени, яркие и жадные, лизнули его губы, вырвались наружу.

И он запылал изнутри, словно ему в глотку влили десяток литров бензина и чиркнули зажигалкой. Раздался короткий, хриплый вопль, заглушенный громким, противным треском от сгорающего жира и мышечной ткани. Эль Карнисеро рухнул на колени, потом на спину. Запах сгоревшей плоти разнёсся по всей площади.

Толпа, собравшаяся поглазеть на расправу с беззащитным стариком, замерла в шоковом состоянии. Хуан медленно перевел взгляд на других бандитов, застывших, как статуи. Он смотрел на них, а они тоже загорались. Один за другим.

В тот день родился «Феникс». Чистильщик трущоб, ужас бандитов, повелитель Огня. Его сила росла лавинообразно. Не только от прохождения новых порталов, хотя он проходил их по графику, жадно ища новых врагов и новые испытания для пламени. Она росла в нем самом. С каждым сожженным врагом, с каждой вспышкой гнева. Он научился формировать шары пламени, летящие по воле его мысли и способные маневрировать. Научился резать металл сконцентрированной струей огня. Научился чувствовать источники горючего в большом радиусе вокруг себя — бочки с бензином, газовые баллоны, даже промасленную ветошь.

Научился многому. Мог заставить тлеть одежду на враге, мог воспламенить воздух в его легких одним лишь взглядом и усилием воли. Это было страшно и пьяняще. Каждая вспышка его силы, каждое уничтоженное зло, — а он убедил себя, что сжигает только зло — бандитов, насильников, убийц — приносило волну тепла и эйфории.

Хуан накопил денег, собирая их с тел сожжённых, оставляя их одежду в целости, выбрался из трущоб и снял небольшую, но свою квартиру, в крепком доме, в центре Гвадалахары. С целыми стенами и с замком на двери. В ней не дул сквозняк и не воняло мочой. Казалось, холод был навсегда изгнан.

Но затем пришла Она. Тварь. Чёрная, потусторонняя, неестественная — словно демон из его самых глубоких детских кошмаров, обретший плоть и холод вернулся.

Первая встреча была обманчиво легкой. Вечером, когда Хуан возвращался с «работы» — охоты на очередных бандитов, которых почему-то не уменьшалось в числе, сколько бы он ни убивал, — его район, обычно чертовски шумный даже ночью, внезапно затих. Исчезли все привычные шумы: визг детей, лай бродячих собак, гул машин, даже редкие выстрелы где-то вдали. Даже ветер, и тот стих. Остался только навязчивый гул в ушах, и ненавистный холодок — знакомый до боли, до костей — пополз по спине.

Он остановился у входа в свой двор. Из глубокой тени в подворотне напротив, показалась непонятная фигура, движущаяся навстречу. Словно старуха: невысокая, сгорбленная, со странными, плавными и текучими движениями. Но это было обманчивое впечатление. Выбравшись из тени, Она явила миру свой истинный облик. Или часть его.

Жуткое чудище. Не человек и не зверь — нечто иное: Чёрное, с белым, костяным хвостом.

Но, что делать с чудовищами, Хуан прекрасно знал. Это было просто. Их нужно было сжигать.

Он сосредоточился на странном теле Твари. Оно было скользким для восприятия. Взгляд норовил замылиться, мысли расплывались. Но ярость, привычка к власти над пламенем и страх — дали ему силы удержать фокус.

Тварь ярко вспыхнула, разгоняя тени. Вспыхнула так, словно была как переполненная горючим бочка, и через несколько секунд на земле осталась лишь кучка серого, тлеющего пепла.

Парень выдохнул от облегчения.

Что бы это ни было — оно мертво. Он даже пнул пепел ногой, фыркнул с презрением. Еще одним чудищем меньше.

Его пламя было всемогущим, непобедимым. Холод страха, вызванный ее появлением, отступил перед жаром его силы.

Он ошибался. Ужасающе, фатально ошибался.

Тварь вернулась на следующий день. На рынке — шумном, грязном, разноцветном островке жизни посреди Гвадалахары. Туда он пошел прикупить немного нормальной еды.

Шум, гам, крики торговцев. Одуряющий аромат: сладкая вонь переспелых фруктов, едкий дым от жаровен с кукурузой, кислый запах пота, сладковатый дух гнили от мусорных баков. Хуан торговался за пару спелых манго, вдыхая их аромат, когда его снова охватило знакомое предчувствие смерти.

Она здесь.

Он резко обернулся, глаза, привыкшие выискивать угрозу, метнулись по толпе. Лица. Обычные человеческие лица. Покупатели, продавцы, дети, вроде ничего странного.

Но потом раздался пронзительный, истеричный визг на грани безумия. Молодой мужской голос, искаженный до неузнаваемости. Из толпы вырвался парень лет двадцати. Вот только на его лице была маска чистого, животного, неконтролируемого ужаса. Глаза выпучены, рот открыт в беззвучном крике — он бежал прямо на Хуана, спотыкаясь, падая, вскакивая, снося лотки и людей.

— Помоги! — Раздался захлебывающийся крик, полный паники. — Чудовище! Оно здесь! Оно внутри! Помоги!

Но голос… Его голос был неправильным. Слишком высоким и вибрирующим, как будто кричал не один человек, а десяток сразу. Десяток голосов, сливающихся в один пронзительный, нечеловеческий визг.

Холодный ужас, в тысячу раз сильнее, чем в прошлый раз, сковал Хуана. Не страх за себя. Он знал — одно мгновение, один импульс воли, и угроза будет уничтожена. Это был другой страх. Страх перед тем, что придется сделать. Убить невиновного.

Тварь в теле парня не стала ждать.

Кожа на лице бегущего юноши поплыла как воск под паяльной лампой, растянулась, истончилась. Под ней зашевелилось что-то твердое, темное, — проступающее сквозь растягивающуюся плоть. Пальцы на руках начали вытягиваться, темнеть, превращаясь в длинные, острые когти. Оно уже было в двух шагах, с когтями занесёнными для удара, когда древний, неумолимый инстинкт самосохранения пересилил все.

Исчезли мысли, сомнения и жалость. За долю секунды до того, как когти разорвали бы его глотку, Хуан сфокусировался на точке в центре груди несчастного парня, там, где должно биться сердце. И мысленно, со всей силой сжал его в кулаке своей воли.

Парень рухнул как подкошенный, издав напоследок короткий, резкий выдох. Тварь не успела вырваться наружу, не успела преобразовать носителя, оставив его в целостности. И это имело свои последствия.

На рынке поначалу воцарилась гробовая тишина, но потом всё резко изменилось. Гомон толпы перешёл в рёв. Раздались пронзительные и резкие крики, полные ужаса.

— Он убил человека!

— Колдун начал убивать!

Лица, еще секунду назад нейтральные или улыбающиеся, искажались гримасами ужаса, ненависти, отвращения. В глазах читалось одно: Монстр. Он сам стал чудовищем в их глазах.

Хуан отшатнулся, сделал шаг назад, затем еще, потом развернулся и побежал. Бежал от толпы, от обвинений, от их ненависти. Бежал от своего поступка, так и не увидев, что тело убитого человека истлело, исчезая и чёрный дым впитался в нового носителя.

Тварь поняла его слабость, осознала его ужас перед убийством невинных. Жертва, пропитанная отчаянием, была в сотни раз вкуснее. Она давала больше силы. И чем глубже перед смертью была бездна, в которую падал разум пожираемого — тем больше силы она получала.

Охота началась.