Пепельное небо

ПАРТРИДЖ ДРОТИКИ

Тюрьмы, приюты, санатории — все рухнуло, одно за другим, как груды костей, сожженных дотла. Дома стоят обугленные, либо почти полностью уничтоженные. Пластиковые спортивные площадки, пиратские корабли и миниатюрные замки оказались долговечнее. Огромные расплывчатые капли цвета, покрытые пятнами почерневшей пыли и пепла, как извращенные скульптуры, — все это Партридж видел на уроках истории искусств.

Инсталляция, вот как это называл Уэлч. И как ни странно, это Партриджу нравится. Он представляет Уэлча, который был похож на сморщенную версию Глассингса. Иногда Уэлч стоял перед проектором, объясняя что-то, а по его хрупкому телу, впалой груди и блестящей лысине ползли размытые цвета. Он был одним из судей, отобравших птицу Лиды. Партридж, вероятно, никогда больше не увидит ни Уэлча, ни Глассингса, ни Лиду. Никогда не увидит птицу. Да и Прессию увидит ли?

Брэдвел идет впереди Партриджа, его рука покоится под курткой на рукоятке ножа. У Партриджа тоже есть крюк и нож мясника, а также старый нож с выставки, но все же он ощущает себя уязвимым. Кодирование набирает силу внутри его организма. Иногда он чувствует его всплеск, когда у него сводит мышцы, сверлит кости и обжигает клетки мозга. Он не может описать это чувство, эти сгустки крови, бегущие через тело, как что-то инородное. У него был иммунитет к поведенческим кодировкам из-за голубых таблеток, которые мама давала ему на пляже, но все же остатки кодирования присутствуют в химическом составе его мозга. Может ли он доверять собственному мозгу? Именно сейчас он чувствует себя как в тумане и не может запомнить подробностей.

— Еще раз, эта женщина, которой можно доверять, она какая? — спрашивает Партридж.

— Сложно сказать, — бросает в ответ Брэдвел.

— Вы разве раньше не встречались?

— Нет, — отвечает Брэдвел, — все, что я о ней знаю, это лишь слухи.

— Слухи?

— Да. Она наш единственный шанс, — говорит Брэдвел. — Ну, если нас не убьют ее защитники.

— Ее защитники могут нас убить?

— Что они за защитники, если не будут защищать ее!

— Черт возьми, — возмущается Партридж, — ты что, привел меня сюда, полагаясь только на слухи?

Брэдвел разворачивается.

— Так, давай расставим все точки над «и». Это из-за тебя я здесь, в поисках Прессии, которая пропала опять-таки по твоей вине.

— Прости, — произносит Партридж.

Брэдвел продолжает идти. Партридж следует за ним.

— Это не совсем слухи, если честно. Миф, думаю, более-менее правдив. Или у тебя есть идея получше?

Он знает, что у Партриджа нет лучшей идеи. Чистый здесь чужой, и у него здесь ничего нет.

Иногда Партридж представляет, что все это нереально, что это лишь некоторые элементы реконструкции катастрофы, а не сама катастрофа. Он вспоминает, как однажды их возили всем классом в музей. Там в разных частях здания стояли маленькие витрины с живыми актерами, рассказывавшими о том, как все было до Возврата к Цивилизации. Каждый показ был посвящен отдельной теме. Им рассказывали, как все было раньше — до начала строительства впечатляющей тюремной системы и лечения трудных детей, во времена, когда феминизм не поощрял женственность, когда СМИ боролись против правительства вместо того, чтобы работать с ним в одном направлении, когда люди, зараженные опасными идеями, еще не были вычислены, когда власти были вынуждены просить разрешение на защиту своих лучших граждан от зла в этом мире и от зла среди нас, когда еще не были уничтожены границы между частными владениями и все люди не знали друг друга по именам.

В разгар дня на широкой лужайке перед музеем воспроизвели сражения, которые продемонстрировали рост волнений против Возврата к Цивилизации и ее легализации. С военной мощью в руках правительству было легко подавить мятежи. Внутренние войска — Праведная Красная Волна — пришли, чтобы спасти положение. Записанные звуки оглушали, автоматы «узи» и атакующие сирены лились из динамиков. Ребята из его класса купили себе мегафоны, очень реалистичные ручные гранаты и переводные эмблемы Праведной Красной Волны в сувенирном магазине. Партридж хотел наклейку с надписью над развевающимся американским флагом: «Возврат к Цивилизации — лучший путь к свободе!» Но мама не дала ему денег на сувениры, и немудрено.

Теперь он конечно же догадался, что музей был частью пропаганды. Тем не менее он может притвориться, что и Тающие земли — это тоже своего рода музей, который исследуют на подлинность.

— Ты помнишь, как тут все было до Взрыва? — спрашивает он Брэдвела.

— Я жил здесь какое-то время с дядей и тетей.

Партридж, чья мать отказалась покинуть город, бывал там однажды в доме у друзей. Он помнит звук открывающихся ворот — низкий электрический гул, скрип шестеренок, громкие удары металла. Хотя дома в закрытых общинах стояли сплошняком, вплотную друг к другу, у каждого из них был хотя бы небольшой пустынный безжизненный кусочек газона, покрытый бархатистым, химическим блеском.

— У тебя остались хоть какие-нибудь образы в памяти? — спрашивает он Брэдвела.

— Да, только не те, которые хотелось бы.

— Ты был здесь, когда все произошло?

— Я бродил по соседству. Я был таким ребенком, все время находился не там, где нужно.

— Большинство детей держали взаперти, подальше от чужих глаз, — говорит Партридж. — Я знаю, что меня держали.

Дети болтали. Им нельзя было доверять, они все повторяли за родителями, как попугаи. Мама Партриджа говорила ему: «Если кто-то спросит у тебя мое мнение о чем-нибудь, говори, что не знаешь». Она не оставляла его надолго одного в доме у друга. Еще все боялись вирусов. Окружающей среде больше нельзя было доверять. Системы водоснабжения стали подозрительными, часто ломались, магазины предлагали испорченные продукты. В Академии Партриджа учили, что даже если бы Взрыв не произошел, им бы все равно нужен был Купол. Это оказалось пророчеством. Взрыв… может, его отец с самого начала участвовал во всем этом? Он редко говорил о Взрыве, но когда говорил, то всегда как о стихийном бедствии. Не раз Партридж слышал, как отец говорил: «Форс-мажорные обстоятельства. Господь был милостив к нам», и «Благодарим Тебя, Отче, ибо Ты благословил нас».

Партридж помнит, как однажды они с мамой приехали к его другу, и мама ушла. Ему стало интересно, есть ли где-то здесь остатки этого дома.

— Мисс Фарлинг, — произносит он, вспомнив имя.

— Что? — спрашивает Брэдвел.

— Мисс Фарлинг была мамой моего друга. Моей маме она нравилась. У нее был сын моего возраста, Тиндал. Иногда меня привозили, чтобы мы играли вместе. Однажды мы пришли на встречу в песочнице по соседству, а она не появилась. Дверь ее дома нам открыла другая женщина. «Штатный работник», — сказала она. Женщина временно ухаживала за ребенком, пока мистер Фарлинг искал замену своей жене по домашним делам.

— И что сделала твоя мать? — спрашивает Брэдвел.

— Она спросила, что случилось, и женщина ответила, что мисс Фарлинг перестала посещать заседания СФ, а затем и церковь.

— Суперфеминистки, — цедит Брэдвел.

— Твоя мама тоже там состояла?

— Конечно нет. Она не разделяла взгляды консерваторов, как и рассуждения типа: «Разве мы не чудесны? Милые, женственные, спокойные». Она думала, что все это чушь собачья.

— Моя мама тоже презирала это движение. Она всегда ссорилась с отцом из-за этого.

Матери всех друзей Партриджа состояли в СФ. Они всегда красились помадой, что выглядело мило, хотя иногда она оставалась на их зубах.

— Так что случилось с мисс Фарлинг? — спрашивает Брэдвел.

— Я не знаю. — Женщина сказала, что реабилитация не продлится вечно. Она предложила консультацию: «Иногда мы можем помочь, когда кто-то потрясен внезапной потерей». Его мать отказалась. Партридж почти в точности помнит ощущение, как она сжала его плечо, как будто это произошло из-за него. — По дороге домой мама рассказала мне, что тюрьмы, реабилитационные центры и санатории строились такими высокими по одной причине. Чтобы единственным отличием было то, что вы живете либо под их крышей — либо под их тенью.

Небо и тени вокруг становятся темнее. Звери могут появиться откуда угодно. Мальчики минуют несколько расплавленных спортивных площадок и перешагивают забор из цепи.

— Твои родители, — спрашивает Партридж, — как они все поняли, если они отказали лучшим из лучших в «Красных омарах»? Они же не знали всего.

— Просто повезло, — отвечает Брэдвел. — Но теперь, оглядываясь назад, я уже не уверен, удача это или невезение. Мой папа выиграл грант на изучение ритуалов в далекой японской рыбацкой деревне, где семья показала ему видеозапись женщины, которая пережила Хиросиму, но сильно деформировалась. Ее рука приросла к карманным часам. Ее скрывали, потому что были и другие, подобные ей, которые сплавились с животными, с землей, друг с другом, их спрятало правительство, и больше их никто никогда не видел.

— Под Куполом обожают изучать древние культуры. Пещерная живопись, осколки глиняной посуды, иногда мумии. Всякие вещи такого рода. Так проще понять историю.

— Не сомневаюсь! — Брэдвел смотрит на Партриджа, как будто оценивая его реакцию. — Как и многие историки, мой отец не верил, что атомная бомба была единственной причиной капитуляции Японии. Еще до капитуляции Япония показала, что не боится терять людей в таких количествах. Родители задавались вопросом, не был ли причиной капитуляции страх правителя перед этими мерзостями, порожденными взрывом. Япония всегда славилась однородностью культуры, характерной для острова. Для правителя страны критическим моментом стало не то, что они могут быть уничтожены как нация, а то, что они мутируют и деформируются. Генералы были вынуждены сдаться, а всех людей, которые пострадали от бомбы, увезли для последующего изучения. Чувство стыда и цензура Макартура стали кляпом для очевидцев и научных наблюдений последствий атомной бомбы. Все это помогло замять вопрос об истинной истории ужасов, а также мутациях.

Они подходят к части ворот, которая до сих пор цела. Сначала перепрыгивает Брэдвел, за ним — Партридж. Перед ними очередной участок с обугленными остатками и растопленными каплями пластика.

— А как насчет Соединенных Штатов? — спрашивает Партридж.

— Ты действительно хочешь знать? А то мне говорят, что я слишком педантичный.

— Я хочу знать.

— США знали о возможных непредсказуемых последствиях бомбы и тихо разрабатывали новые науки — детище твоего отца. То, что позволит повысить устойчивость к радиоактивности и контролировать воздействие радиации. Вместо возможных непредсказуемых мутаций правительство США хотело предсказуемой мутации для создания сверхвидов:

— Кодировки. Я прошел через некоторые из них. Однако я не стал законченным образцом. — Он гордится этим, как будто ему пришлось бороться за это право с кем-то, хотя все было не так. Просто факт.

— Правда?

— Седж был, я — нет, — говорит Партридж. — Но откуда твои родители получили всю необходимую информацию?

— Один из генетиков, Артур Уолронд, был другой моей матери, Сильвии Бернт. Уолронд вел шумную публичную жизнь и любил поболтать. Однажды на выходных он пришел к папе с мамой, напился и выдал несколько секретов. Все они сходились с теориями моих родителей. Так он начал передавать им информацию.

Брэдвел останавливается и осматривается. Вокруг видны лишь обугленные обломки разрушенного района.

Брэдвел трет голову. Он выглядит уставшим.

— Что случилось? — спрашивает Партридж.

— Ничего. Я просто вспомнил, как он убедил родителей подарить мне собаку. «Единственный ребенок в семье трудоголиков. Подарите же бедняге собачку!» Уолронд был одутловатым, низеньким, кривоногим, ездил на кабриолете, умел хорошо забалтывать, дамский угодник, вообще довольно странный тип. У него не было каких-то определенных правил жизни. Он знал, что родители могут воспользоваться информацией, которую он им выдал. Правительство применяло термин «неограниченный потенциал», но он всегда добавлял «для уничтожения». Уолронд был небрежен. Когда правительство узнало, что он выдал секреты, оно выслало ему предупреждение и дало достаточно времени, чтобы покончить с собой прежде, чем его арестуют. И он повиновался. Умер от передозировки.

Брэдвел вздыхает:

— Я назвал собаку Арт, в честь Артура Уолронда. Мне пришлось ее бросить после смерти родителей. У тети была аллергия. Я любил этого глупого пса.

Брэдвел останавливает и смотрит на Партриджа.

— Мои родители погибли из-за твоего отца. Возможно, он даже сам отдал приказ. Их застрелили во сне еще до Взрыва, с близкого расстояния, с глушителем. Я в тот момент спал. Я проснулся и обнаружил их.

— Брэдвел, — произносит Партридж. Он протягивает руку, но Брэдвел отходит от него.

— Знаешь, о чем я иногда думаю, Партридж? — Где-то вдалеке раздается вой животных и птичье карканье. — Я думаю, ведь мы уже умирали от сверхболезней. Лечебницы были полны. Тюрьмы были переделаны в дома для инфицированных. Вода пропиталась нефтью насквозь. А если и нет, вспыхивали волнения в городах. Мы задыхались от загрязняющих веществ, от излучения. Умирали один за другом от ожогов легких. Предоставленные сами себе, мы проделывали дырки друг в друге, сжигая себя заживо. Даже без Взрыва нас стало бы меньше, и в конце концов мы избили бы друг друга до смерти. Так что они просто все это ускорили, правильно? Вот и все.

— Ты не можешь так говорить.

— Нет, — говорит Брэдвел. — Иногда я чувствую себя оптимистично и думаю, что мы могли бы все изменить. Было много людей, подобных моим родителям, которые боролись своими методами. Им просто не хватило времени.

— Я думаю, это не совсем оптимизм.

— Не так уж плохо быть воспитанным в семье врагов государства. Я вырос, уже зная все. После Взрывов я знал, что нельзя ходить в супермаркеты, как делали все остальные. Я также знал, что не стоит ждать помощи. Все чего-то ждали — воды от армии, одеял и неотложную скорую помощь. Я достаточно услышал от своих родителей, чтобы никому не доверять. Лучше быть зарегистрированным как умерший. И поэтому я мертв. Здесь это не самое худшее.

— Труднее умирать, если ты уже умер.

— Ты знаешь, что всегда было со мной?

— Что?

— Я нашел записку от Уолронда среди вещей родителей. Дело в том, что они могли бы спасти всех — но они не станут этого делать. Это меня всегда беспокоило. А затем в одной из статей, когда кто-то спросил Уиллакса о радиационной устойчивости Купола, он ответил: «Радиационная устойчивость имеет неограниченный потенциал для всех нас».

— Но это же не так. Не для всех.

— Твой отец добился полного уничтожения, чтобы начать все заново. Может, он просто соревновался с теми, кто был ближе? Или с теми, кто был близок к созданию защиты от радиации для всех? Был ли он изобретателем защиты, а затем, когда каждый получил защиту, ему пришлось придумывать еще более совершенное оружие и более совершенную защиту, затем еще лучшее оружие, а потом лучшую защиту?

— Я не знаю. Он для меня как чужой. — На секунду Партридж желает смерти своему отцу. Зло, думает он. Его отец не просто допустил зло. Он напрямую участвовал в нем. Почему? Партридж может только гадать.

— Мне так жаль твоих родителей, — говорит он.

Везде он видит следы разрушений. Его шатает от осознания их масштабов. Затем он зацепляется за что-то ногой и спотыкается.

Когда Партридж вновь обретает почву под ногами, он наклоняется и подбирает металлический предмет с тремя спицами, расходящимися веером вокруг острого кончика, затвердевшего от грязи и пепла. Брэдвел подходит сзади и смотрит на вещицу.

— Это же дротик? — спрашивает Партридж. — Я помню, как бросал такие в мишень, но этот уж больно большой.

— Это газонный дротик, — отвечает Брэдвел.

Партридж слышит шум, прежде чем видит его источник, — шум, похожий на гудение. Он толкает Брэдвела с дороги. Оба тяжело падают, еще один дротик втыкается в землю позади Чистого. Брэдвел, шатаясь, поднимается на ноги.

— Сюда! — кричит он.

Оба бегут к красно-синим сплавам и приседают за ними.

Дротики летят быстро, с глухим жужжанием. Два дротика втыкаются в пластик по другую сторону. Все стихает.

Партридж оглядывается по сторонам от сплава и замечает пятна жилых домов, подпертых кирпичами, и стен, поддерживаемых сплавами с других дворов.

— Жилой дом, — говорит он. — Перед ним короткий забор.

Партридж вспоминает заборы с небольшими защелками, которые распахивались, и было видно собак, прыгающих во дворах. Но этот забор сделан в основном из палок, воткнутых в землю, и на каждую палку нанизано что-то непонятное. Сначала он не понимает, что это, но потом всматривается и видит, что это почерневшие округлые клетки — широкие человеческие ребра, некоторые из костей треснули, некоторых не хватает. Чуть дальше он замечает большой череп. Человеческий. Часть черепа отсутствует. Напротив дома лежат еще два черепа, освещенные изнутри свечками, как тыквы-фонарики на Хэллоуин. Партридж вспоминает, как специально к этому дню он сделал себе костюм робота из обычной коробки. Тающие земли славятся праздниками: деревья с призраками и Санта Клаусы, балансирующие на крышах. Партридж видит что-то, напоминающее сад, полный грязи, но также полный костей. Они разложены как украшения, кости рук воткнуты в землю наподобие цветов на клумбе. В другом мире эти вещи — забор, тыква-фонарь, сад — означали дом. Теперь уже нет.

— Что такое? — спрашивает Брэдвел.

— Ничего хорошего. Они гордятся своими убийствами. — Еще один дротик впивается в пластик. — И у них есть мишень. Это и есть ее защитники?

— Возможно, — отвечает Брэдвел. — Если так, нам надо сдаться. Нам нужно, чтобы нас захватили и привели внутрь. Но я не пойму, они ли это, пока не увижу их. Мне нужен лучший угол обзора, так что я бегу к тому сплаву.

Брэдвел показывает пальцем вдаль.

— Постарайся, чтобы в тебя не попали.

— Да сколько же у них может быть этих дротиков?

— Я даже не хочу знать, что еще они достанут, когда у них закончатся дротики, — бормочет Партридж, качая головой.

Брэдвел бросается бегом. Дротик попадает в него, парень громко вскрикивает и пошатывается, сжимая левый локоть. Его ранили в плечо. Однако он продолжает бежать и укрывается за следующим сплавом. Партридж кидается вслед за ним, прежде чем Брэдвел успевает что-либо сказать. Он подбегает и останавливается прямо рядом с Брэдвелом, рукав куртки которого уже весь в крови. Партридж тянется к дротику, торчащему из руки.

— Не смей! — хрипит Брэдвел, откатываясь подальше от Чистого.

— Лучше вытащить его, — советует Партридж. — Ты что, боишься легкой боли?

Он придерживает руку Брэдвела за локоть:

— Я сделаю это быстро.

— Стой, подожди, — произносит Брэдвел. — Давай на счет три.

— Хорошо.

Партридж наваливается на руку Брэдвела и прижимает ее к земле, другой рукой берется за дротик. Тот застрял глубоко.

— Раз, два… — И Чистый резко дергает за дротик, немного порвав рукав.

— Черт! — кричит Брэдвел. Из раны хлещет кровь. — Почему ты не досчитал до трех?

Это наказание, думает Партридж, за то, что Брэдвел так его презирает, за то, что набросился на него, когда Прессия пропала. Он ненавидит Брэдвела, но может быть, только потому, что тот первый начал ненавидеть Партриджа.

— Нам нужно чем-нибудь перевязать рану, — говорит Партридж.

— Черт побери! — ругается Брэдвел, прижимая локоть к ребрам.

— Снимай куртку. — Партридж помогает Брэдвелу стянуть ее. Затем цепляется за небольшую дырочку и разрывает рукав, оборачивая его вокруг мышц плеча и крепко заматывая его.

— Я бы хотел хорошенько их рассмотреть, — говорит он.

— А знаешь что? Я думаю, у тебя хороший шанс рассмотреть их. — Брэдвел указывает пальцем на что-то прямо напротив них.

Они замечают множество глаз, близко к земле; ребенка, выглядывающего из-за ноги большого существа женского пола в боевом обмундировании — металлические пластины на груди, сделанные из газонокосилки, и шлем. Длинная коса обвивает плечо женщины. Она вооружена чем-то, что можно распознать только по отдельным частям — велосипедная цепь, дрели, пилы.

— Все не так уж и плохо, — замечает Партридж. — Она одна с ребенком против нас двоих.

— Подожди, — говорит Брэдвел.

Остальные в молчании идут позади нее. Они тоже женского пола, у большинства из них тоже есть дети, сидящие на руках, либо плетущиеся рядом. Партридж видит еще оружие — кухонные ножи, вилки, шампуры, инструменты для борьбы с сорняками. Их лица пестрят стеклом, кусочками плитки, зеркал, металла, осколками каменных плит, пластиком. У многих из них украшения слились с запястьями, шеями и мочками ушей. Должно быть, они все время ковыряли кожу, чтобы она наросла на украшения, поэтому те очерчены маленькими темными струпьями.

— Нас нашли? Это ты их ждал? — спрашивает Партридж.

— Да, — отвечает Брэдвел, — я думаю, это они.

— Мне кажется, они похожи на домохозяек, — шепчет Партридж.

— С детьми.

— Почему дети не выросли?

— Они не могут, — отвечает Брэдвел. — Они остановлены в росте телами своих матерей.

Партриджу очень трудно поверить, что люди, когда-то жившие в этих домах, способны к выживанию. Они были из тех, кому не хватало смелости убеждений. А те, кто отличались мужеством, например мисс Фарлинг, наверняка умерли. Неужели это те матери и дети из закрытых общин, которые восхищались пластиком?

— Неужели нас сейчас изобьют до смерти…

По мере приближения толпы становится заметно, что дети не просто идут с матерями, а приросли к ним. Первая женщина, которую они увидели, идет прихрамывая. Кажется, ребенок держался за ее ногу и в результате слился с ней. У безногого мальчика есть только одна рука, и его туловище и голова торчат из бедра матери. У другой женщины голова ребенка висит, как зоб на шее, и сверкает глазками. Их лица угловаты и мрачны. Тела слегка напружинены, будто они готовятся к нападению.

Партридж натягивает шарф, убеждаясь, что его чистое лицо полностью скрыто.

— Уже поздно, — бормочет Брэдвел. — Просто подними руки вверх и улыбайся.

Все еще стоя на коленях, они заводят руки за головы. Брэдвел говорит:

— Мы сдаемся. Мы пришли, чтобы увидеться с вашей Доброй Матерью. Нам нужна ее помощь.

Женщина с ребенком, сплавленным с ее бедром, шагает вперед, поднося нож к лицу Партриджа. Другая, держащая в руках садовые ножницы, подходит к Брэдвелу и с невероятной силой толкает его в грудь. Она держит лезвия перед лицом парня, то открывая, то закрывая острые и сверкающие ножи. Ножницы стали частью одной руки, в другой покачиваются лезвия. Потом она ставит голую ногу на грудь Брэдвелу, открывает ножницы и приставляет к его горлу.

Партридж чувствует, как его руку тянет назад. Он достает мясной крюк и начинает вращать им над головой чахлого ребенка, приросшего спиной к руке матери. Женщина резко ударяет его ногой в живот, затем в подбородок и, держа кухонный нож, приставляет к его сердцу. Ее дочка смеется.

Партридж знает, что у этих женщин и детей есть своя тактика, и они умеют применять насилие. Они солдаты. С его уровнем кодировок он мог бы справиться с полудюжиной таких, но сейчас он видит, что их не меньше сотни. Их тени движутся. Другие женщины быстро подходят и отбирают у мальчиков ножи, мясные крюки и недавно приобретенные дротики.

Женщина с кухонным ножом хватает Партриджа за руку, и он чувствует, как ряд острых зубов вонзается в его кожу. Она резко поднимает его на ноги. Он смотрит на свои бледные руки, измазанные кровью, потом на ее, блестящие осколками стекла. Женщина вытягивает темную наволочку из-за пояса. Другая женщина, стоящая позади него, связывает его руки за спиной так туго, что локти практически касаются друг друга. Он смотрит на Брэдвела, теперь тоже стоящего на ногах и также связанного.

Последнее, что видит Партридж перед тем, как на него набрасывают наволочку, это золотой крест над головой и тонкую цепочку, врезавшуюся в опаленную кожу.

Потом наступает темнота, и вокруг становится влажно от его собственного дыхания, приглушенного внутри темного капюшона.

Партридж думает об океане. Заворачивала ли его мать в одеяло на пляже? Неужели он слышал шуршание ткани и рев океана? Что же сейчас с этим океаном? Он видел какие-то образы океана, в серых тонах. Они бурлили и вращались. Но оттенки серого никогда не передадут океан. Как и статичная картинка. Он закрывает глаза и представляет, что его голова в одеяле и океан уже близко, а мать совсем рядом. Он надеется, что не умрет.

Ребенок кричит как чайка.