Парагвайский вариант. Часть 1

Глава девятнадцатая Карлос Лопес наконец осознает что стало с его сыном

Карлос Антонио Лопес сидел в кабинете, держа в руках письмо из Корриентеса, и не мог сдержать улыбку. Всё шло по плану. Хосе Мария Пас захватил город Парану, установил контроль над Энтре-Риос и, наконец, объявил о проведении плебисцита о союзе с Корриентесом. Сколько же усилий потребовалось, чтобы убедить Педро Ферре! Сколько чернил было пролито в переписке!

Нет! Губернатор Корриентеса ни в коем случае не был противником провозглашения республики Энтре-Риос. Просто он не понимал, зачем спрашивать мнение народа. В осколках бывшего вице-королевства Рио-де-ла-Плата решения всегда принимала узкая прослойка уважаемых людей. Народ был тенью власти, а не её источником.

Но Карлос был настойчив и с помощью старика Артигаса сумел достучаться сначала до разума генерала Хосе Марии Паса, а тот, в свою очередь, сломил сопротивление Ферре. Референдум давал будущему республиканскому правительству несокрушимую легитимность как в глазах простых людей, так и в глазах европейской политики.

Ситуация на шахматной доске бесконечной гражданской войны в Аргентине сразу же переворачивалась. Росас, из законно избранного главы единого государства, борющегося с мятежными провинциями, сразу же превращался в агрессора. Его позиция в глазах мировой общественности получала чудовищный удар. Удар, от которого не оправиться. Даже оккупация Междуречья не исправила бы положение. Правительство в изгнании могло совершенно легитимно существовать и за пределами Энтре-Риос.

Следующим шагом Карлоса должно было стать взаимное признание Уругвая, Парагвая и Энтре-Риоса, а затем — заключение военно-политического и экономического союза. Но для этого требовалась юридическая подготовка.

Дело в том, что независимость Парагвай провозгласил ещё в мае 1811 года — но лишь на словах. Тогда было неясно, войдёт ли он в состав Аргентинской конфедерации или останется самостоятельным. При правлении диктатора Франсии эта двойственность сохранялась — ради возможности торговать через Буэнос-Айрес. Официальное провозглашение независимости немедленно перекроет этот путь и переведёт отношения в состояние вражды.

И Карлос бы не стал так рисковать, если бы не рассказы сына о том, что любые компромиссы с Буэнос-Айресом бесполезны. Нет никакого смысла соблюдать политес. Надо делать ставку на силовое противостояние и привлечение международной помощи. В первую очередь Великобритании и Франции.

Сын рассказывал, что эти страны в 1845 году всерьёз воевали с Аргентиной за свободу судоходства по Паране. Но Парагвай никак не поддержал эти усилия. И вообще, вёл очень пассивную политику. Ошибка была очевидной. Теперь Карлос выбрал иной путь.

— Сеньор Карлос, — в кабинет вошёл секретарь Доминго Санчес. — Я проследил. Бланки для голосования уже отгружены. Представитель Корриентеса расписался в получении. Вот…

И секретарь передал боссу расписку и образец бланка. Карлос не отказал себе в удовольствии перечитать его ещё раз.

ГРАЖДАНИН!

Судьба Отечества в твоих руках. Отметь крестом единственный выбор, угодный Богу и твоей совести:

☐ Да здравствует Свобода! Объединимся в Республику, независимую от тирании Буэнос-Айреса. Да будет Парана нашей границей и стеной! Да будет наша торговля и налоги независимы.

☐ Остаться частью единой Аргентины. Пусть правит нами Буэнос-Айрес, а мы будем безропотно служить ему.

Уголки губ снова поползли вверх. Карлос сам формулировал вопросы — и, конечно же, делал их максимально манипулятивными. В результатах голосования сомневаться не приходилось. Тем более что население уже несколько месяцев агитировали специально обученные агитаторы. Несчастный брат Хосе со своей сломанной рукой как раз и курировал это важное дело.

— Очень хорошо, Доминго. Начинай рассылку приглашений к депутатам. Срок начала конгресса определим на третье февраля. Начнём как раз в праздник святого Бласа. Пояснительные тексты приготовил?

— Да, сеньор. Текст в типографии, но печатать начнут только завтра.

— Хорошо. Кстати, ты не забыл, что надо учесть новых депутатов из Мисьонеса?

— У меня до сих пор нет списков.

— Отправь двадцать приглашений с пустым полем для имени. Роке Алонсо сам решит, кому быть депутатам от новых территорий.

И Карлос снова ухмыльнулся.

Пока Корриентес стягивал силы на битву с Эчагуэ и ковал будущую победу при Каагуасу, Парагвай тихо и без борьбы занял вторую половину провинции Мисьонес. Почему бы и нет? Провинция осталась без защиты.

Командовал всем этим, теперь уже генерал Роке Алонсо. И он оставался в этой провинции, укрепляя там власть Парагвая. Вот теперь от неё должны приехать депутаты, и вливание этого уголка бывшего испанского вице-королевства будет полным.

После официального провозглашения «Акта о независимости» надо будет выслать минимум четыре миссии — в Бразилию, Британию, Францию и США. И вот состав этих миссий был головной болью для Карлоса. Людей катастрофически не хватало.

— Доминго, ты уточнил информацию об англичанине Крессоне?

— Да, сеньор Лопес. Он не уехал после амнистии. Он тут уже себе семью завёл и ферму рядом с городком Белен.

— Чудесно. Напиши-ка ему приглашение приехать на Сан-Блас в Асунсьон и посетить меня для разговора. Надо пощупать его. Что он за человек.

Секретарь кивнул и записал свинцовым карандашиком себе в блокнотик.

— Ещё есть какие-нибудь новости?

— Да, сеньор. Там три каких-то грязных гаучо на входе. Говорят, что вы их ждёте. Я их не пропустил, но распорядился, чтобы их покормили.

— Что! — взревел Карлос. — Немедленно их сюда. Быстро! Бегом!

Карл, Рамон и Фелипе сидели в кабинете соправителя, довольные и уставшие. Долгое путешествие закончилось. Последний участок пути от Байя-Негра им пришлось преодолевать на трофейной индейской пироге — вместо привычного плавучего дома. Но они не жаловались. Во-первых, обещанные песо уже были у них. Во-вторых, они опередили плот на неделю и теперь были свободны.

— Значит, Вилья-дель-Росарио, — Карлос оторвался от записки. — Молодцы. Награду получите сегодня. Но сначала — всё по порядку. И расскажите о сыне.

Рамон откашлялся и начал.

— Нас схватили солдаты в Куско, по тому адресу…

Карлос слушал, и глаза его расширялись. Гаучо не всё понимали из того, что видели, но у Лопеса хватало опыта и интуиции, чтобы оценить масштаб той каши, которую заварил его сын…

«А сын ли?»

Сцена боя с индейцами Карлоса, конечно, впечатлила. Но одна мелочь, которую упомянул Фелипе, показалась особенно характерной. Он не дал спутникам добить раненых индейцев на берегу. Дескать: «По реалу за каждый выстрел — это слишком дорого».

Та же холодная расчётливость проявилась и в случае с предателем-проводником.

«Интересный персонаж вселился в Франциско. Ох, как бы Базилио не прав оказался».

Отпустив парней, Карлос отправился в церковь.

Глядя на распятие, он мысленно говорил:

«Господи всемогущий и всеведущий. Всё происходит с ведома Твоего. Ты вседержитель и судья. Вразуми меня, грешного. Направь на путь истинный».

Как всегда, Господь хранил молчание.

Карлос Лопес смотрел на Франциско Солано и не узнавал его. За год разлуки он вырос на целую голову и раздался в плечах. Ему сейчас никто не дал бы неполных шестнадцать лет. Это был совершенно полноценный девятнадцатилетний юноша с заметным пушком на подбородке и отчётливыми усиками над губой.

Изменились также и походка, и голос, и, конечно, поведение. Франциско был абсолютно уверен в себе и спокоен. Чего нельзя было сказать об отце. Последние несколько дней этой встречи в своём доме в Росарио он находился во взвешенном состоянии. Правильно ли он поступил, что выбрал союз с демоном, или это фатальная ошибка? Теперь предстояло всё это выяснить.

— Здравствуй, сын, — настороженно произнёс Карлос.

— Здравствуй, отец, — поклонился Солано.

— Нам надо поговорить, — хором произнесли они оба, и невольно улыбнулись.

Напряжение у Карлоса немного спало. По крайней мере, сын адекватен и проявляет человеческие реакции.

Повисло неловкое молчание. С чего начать, не знали оба. Карлос обвёл глазами стены, будто ища в них помощи, и задумчиво произнёс:

— Вот здесь всё и началось.

— Ну, не совсем здесь, а вон в той спальне, — улыбнулся юноша и махнул в сторону одной из дверей.

— А ты всё помнишь? — Карлос внимательно всмотрелся в лицо сына.

— Разумеется. Я же Франциско в какой-то степени.

— А в какой?

Юноша задумался.

— Отец, ты же пил «кафе кон лече»? — Солано выжидательно взглянул на Карлоса и, увидев утвердительный кивок, продолжил. — Так вот, представь, что кофе и молока не поровну, а в шесть раз больше. Так и текущий жизненный опыт мой — это примерно двенадцать лет Франциско и семьдесят два от Ивана Долова.

— В такой пропорции молоко только едва цвет поменяет у кофе. На вкус влияния оно вряд ли окажет.

Солано развёл руками.

— Ну, как есть. С этим надо теперь как-то жить.

— Да… — протянул Карлос. — Как-то жить надо. Я хочу больше узнать о кофе, которое скрыло вкус молока.

— Что тебя интересует, отец?

— Всё. Где родился. Кто твои родители. Как ты жил и чего хотел от жизни.

Солано почесал пушок на подбородке и задумчиво произнёс:

— Это будет долгая история. Думаю, нам понадобится некоторое количество даров природы.

С этими словами он встал, вышел на кухню и вернулся, неся в руках два массивных бокала и бутыль тёмного вина, оплетённую лозой

— Единственная осталась из тех, что я от самой Лимы вёз.

Усмехнулся он, раскупоривая бутыль и наливая в бокалы.

— Если коротко, то родился я в 1939 году в Санкт-Петербурге, но в эвакуацию моя семья переехала в Москву. Там я и провёл детство и юность. Мой отец и дед по линии матери — крупные чиновники в государственном органе, планирующем экономику.

Карлос нахмурился, явно не понимая. Солано вздохнул и пояснил:

— В России того времени вся промышленность и торговля была в руках государства. Рыночные механизмы распределения ресурсов и товаров практически не работали. Их распределял специальный государственный орган. Причём делал он это наперёд, отрезками по пять лет. Чтобы каждый точно знал, что он должен делать, кто его при этом будет снабжать, и кому он обязан свою продукцию передать. Это очень сложная система. В двух словах не рассказать.

Карлос кивнул, соглашаясь, и сделал жест: «Продолжай».

— Значит, если по материнской линии у меня в роду управленцы были, то по отцовской — сплошные инженеры. Дед — инженер-путеец. Отец — инженер-строитель. Я тоже хотел пойти по этому пути, но мать настояла на дипломатической линии. Женился опять под давлением матери и скорее для того, чтобы получить разрешение на выезд из страны, чем из желания создать семью.

— Ваши женщины столь влиятельны? — удивился Лопес-старший.

Солано снова почесал свой юношеский пушок на подбородке в задумчивости.

— Ну как сказать. Так уж получилось, что у подавляющего большинства крупных государственных чиновников были жёны еврейской национальности. Это породило некоторую их сплочённость, организованность и круговую поруку. Судьбы детушек эти матушки очень часто устраивали именно по своим женским связям. И по ним же могли организовать внезапные проблемы тем, кто выбивался из их кагала. Так что да. В какой-то степени жёны были влиятельны.

— Это получается, что ты еврей? — изумился Карлос.

— Если считать по канонам иудеев, то да. Но я себя евреем не считаю. Я даже их языка не знаю. Не говоря уж о религии. Я русский. Или, скорее, советский человек.

— А какого ты вероисповедания?

— Никакого. Я всю жизнь прожил атеистом и не испытывал никакой потребности в религии. И даже после смерти моё мнение не изменилось. Я считаю, что тема души и бога — это просто ещё не изученная область физики. Когда-нибудь люди выяснят, каким законам подчиняется вся эта метафизика и что происходит после смерти.

Лопес-старший перекрестился и покачал головой.

— Ты говоришь страшные вещи.

— Может, тогда вернёмся к моей биографии?

Карлос только кивнул, давая понять, что тему религии он обсуждать не хочет.

— Через год после свадьбы я впервые выехал в заграничную миссию, и после этого уже постоянно, до конца жизни, мотался по разным странам. В основном по Южной Америке. Параллельно я сотрудничал с советской разведкой.

— Ты уже несколько раз сказал «советский»? — непонимающе переспросил Карлос.

— Российская империя, какой она является сейчас, дожила только до второго десятилетия двадцатого века. В результате накопившихся проблем там произошла революция, по масштабам сильнее, чем Великая французская. В результате установился государственный строй на принципах социальной справедливости и регулируемой экономики. Его назвали социализмом, а полное название государства — Союз Советских Социалистических Республик.

— Это его ты хочешь создать в Перу?

Солано удивлённо уставился на Лопеса-старшего.

— Откуда такие выводы?

— Гаучо мне кое-что рассказали. И передали листовку, которую вы распространяли там.

Солано медленно кивнул.

— Ну, не в том виде, что в России, но да. Социализм с учётом ошибок и местной специфики.

— А Парагвай?

— А он уже де-факто почти советский, — усмехнулся Солано. — Экономика и внешняя торговля и так управляется государством. Ещё бы уровень жизни простого народа поднять — и Парагвай будет просто прекрасен. Ему не хватает только технологической самостоятельности. И в этом я готов помочь.

Карлос невесело усмехнулся, глядя на совершенно непоколебимую уверенность человека, занявшего тело сына. Он до разговора ещё испытывал иллюзии, что новый Франциско — это просто хлебнувший чужого опыта сын. Но после этой беседы у него испарились такие мысли. От Франциско тут не осталось ничего. Франциско фактически умер. Это было печально, и на Лопеса-старшего накатила тоска. Говорить больше не хотелось.

Увидев изменение настроения собеседника, опытный дипломат тут же подлил вина в бокалы и поднял свой.

— Давай выпьем за процветание Парагвая. Я готов ему помогать всем своим опытом и знаниями.

Карлос тост поддержал, но недоверчиво буркнул:

— Ты не будешь устраивать здесь свою революционную организацию? Не будешь вести агитацию?

— А зачем? — удивился Солано. — Если у меня здесь отец родной всё делает как надо. Я не буду ему мешать. Если, конечно, ты не станешь превращать Парагвай в типичную провинцию Рио-Платы, где кучка латифундистов процветает за счёт трудового народа.

Карлос пожал плечами. Он не знал, что ответить. Внутренняя политика в государстве пока что шла по заведённым Франсией правилам. Но кое-что уже начало меняться. Особенно там, где Карлосу помогали родственники и очень важные для него люди. Могло ли это привести к описанному Солано варианту? Могло.

«Тогда получается, Франциско станет мне врагом?» — поразился Карлос этой неприятной мысли.

А тем временем Солано продолжал:

— А вот Аргентину Росаса я бы пошатал. Там горючего материала много. Только спичку поднеси. Да и для Парагвая полезнее, чтобы у южного соседа было внутренних проблем побольше.

— Поджигатель чёртов, — проворчал Карлос, доливая себе и сыну в бокал. — Я ещё не знаю, чем мне аукнутся твои художества в Перу. Гаучо рассказывали, что моё письмо попало к властям, и их очень дотошно допрашивали насчёт меня и тебя.

— Письмо я забрал, — Солано порылся в вещах и вытащил бамбуковый тубус с бумагами, среди которых нашлось и упомянутое письмо. — Я бы и следователя ликвидировал, но он сбежал, паскуда. Впрочем, не думаю, что у тебя будут проблемы, отец. Если что — отрицай всё. Доказательств никаких нет.

— Когда это в политике нужны были доказательства, — проворчал Карлос, но видно было, что наличие оригинала письма его успокоило. Он решил поменять тему:

— Как ты попал в тело моего сына? Что произошло? И как это произошло, если уж ты не демон Вайн?

На этот раз задумался Солано.

«Если рассказать ему всю правду про сделку с Виракочей, то неизвестно, как это отразится в голове ревностного католика. Так что правды говорить не стоит. Но и врать нельзя. Дядька ушлый».

— Бог имеет возможность с помощью таких, как я, подправлять историю, — начал он. — и, видимо, ему не понравилось то, куда она пошла в том мире, что я покинул. Я не знаю, сгинул ли мой мир, когда я начал менять этот. Или мир, в котором мы с тобой разговариваем, параллелен. Этих знаний у меня нет. Но миссию свою я осознаю как построение справедливого общества сначала здесь, в Южной Америке, а потом и везде в мире. Кажется, это именно то, что угодно богу.

Уточнять, какому богу, Солано не стал. А без этого уточнения его совершенно правдивые слова были одновременно и откровенной ложью. Но Карлос обмана не почувствовал. И его лицо выражало некую смесь изумления и недоверия.

— Ты хочешь сказать, что ты ангел?

Солано аж вином поперхнулся.

— Что за… В общем, нет. Я человек. Совершенно обычный. У меня нет никаких сверхспособностей. И как именно я слился сознанием с Франциско, я понятия не имею.

— Ладно, — потёр подбородок Карлос. — Хорошо. Но почему тебе повинуются индейцы?

Солано улыбнулся. Ответ был готов заранее.

— Я их поразил тем, что буквально спустился с небес на их праздник. Они теперь верят, что я посланник бога. Я их не разубеждаю.

— То есть как? На воздушном шаре?

— Нет. На крыльях. Я могу показать тебе как именно. Заодно и один любопытный учёный посмотрит.

— Что, прямо сейчас?

— Ну а почему нет? Жаль только, что нормального склона возле Росарио нет. Но можно и без него.

Через час на обширном поле подальше от любопытных глаз, чтобы не вызвать ранее времени взрыв слухов, Солано собрал дельтаплан. Длинный фал подцепили к трапеции хитрым быстроразвязывающимся узлом. Второй конец фала был привязан к седлу лошадки, на которой сидел Супно.

— Давай потихоньку, — скомандовал Солано, взвалив конструкцию себе на плечи.

Фал натянулся, и Солано пошёл, ускоряя шаг по мере того, как Супно разгонял лошадку. Внезапно огромный воздушный змей с подвешенным человеком оторвался от земли. Солано сразу же закричал:

— Быстрее!

Всадник послушно ускорился, и дельтаплан пошёл вверх, всё выше и выше, пока наконец поле не закончилось. Супно остановился, но дельтаплан продолжал парить. С неба упал отвязанный конец фала, а красный полотняный треугольник начал делать развороты в поисках восходящего потока.

В принципе, как и полагал Солано, чистое поле прогревалось намного лучше окружавшего его леса, и от этого образовался стабильный восходящий поток тёплого воздуха — термик.

Несколько десятков кругов в этом потоке — и Солано оказался намного выше той точки, в которой отцепился от буксировки. Решив, что этого достаточно, он спланировал к ожидавшим его отцу, Тшуди и кечуа.

— Вот примерно так это и летает, — сообщил он, отстёгивая подвес.

— Это невероятно! Это гениально! — орал Тшуди, размахивая руками и чуть не подпрыгивая, совершенно позабыв об авторитете солидного натуралиста с докторской степенью.

— Да. Вот теперь я понимаю кечуа, — спокойно произнёс Карлос Лопес, косясь на лежащего ниц амазонского туземца. — Убедительно.

— Об этом надо поведать миру! — продолжал фонтанировать эмоциями швейцарец.

— Нет, — резко оборвал его Солано.

— Как нет? — опешил Тшуди.

— Вы никому ничего не поведаете. Я сделаю это сам тогда, когда сочту это нужным.

— Но как… — на учёного было больно смотреть. Такая смесь разочарования и обиды была на его лице. — Это же неправильно. Это знание должно принадлежать людям!

— Тысячи лет люди без него прекрасно обходились. Подождут ещё год-другой. Ничего от этого не изменится.

— Вы что, отказываетесь от мировой славы?

— Я что, похож на человека, который гоняется за славой?

— Не понимаю…

— Вы всё поймёте в своё время. Я не собираюсь делать из этих полётов тайну. Но покажу я их в нужное время и в нужном месте для достижения определённой цели. Вам ясно?

Тшуди скривился.

— Вы невыносимо расчётливы, молодой человек. Я не могу поверить, что вам… — он замялся, прикидывая возраст собеседника, — нет и двадцати лет. Вы рассуждаете как старик.

Солано повернулся к Карлосу и нарочито плаксивым голосом пожаловался:

— Папа, он меня обижает.

Карлос тяжело вздохнул и, взяв под локоток учёного, произнёс:

— Поедемте домой, месье Тшуди. Отметить праздничным застольем такое событие сын нам запретить не в силах.

Швейцарец дал себя увлечь к двуколке, а Солано и кечуа принялись разбирать дельтаплан и грузить его на телегу.

Вечером, конечно, поговорить о делах с отцом Солано не дали. Карлос не шутил насчёт застолья. Несмотря на отсутствие в доме прислуги, он быстро организовал помощь от соседей, и к приезду Солано на кухне уже что-то шкварчало, крутилось несколько женщин и вкусно пахло едой.

Пока поспевали основные блюда, мужчины угощались холодной нарезкой под лёгкие алкогольные напитки и беседовали о приключениях в джунглях.

— Что ты собираешься делать с этим дикарём? — спросил Лопес-старший у сына.

— Хочу посрамить господина учёного, — усмехнулся он, указывая куриной ножкой в сторону Тшуди. — Он очень много разглагольствовал о неполноценности всех рас, кроме белой. Я думаю, что сумею на одном конкретном примере со случайным туземцем разрушить его утверждения.

— Это не будет доказательством моей неправоты, — хмыкнул учёный. — Имеют значения только большие числа и длительные наблюдения.

Солано рассмеялся.

— То есть вы заранее готовы отрицать любой мой успех. Как это типично для догматиков.

— Вы сначала его добейтесь! — вспыхнул обиженный швейцарец. — Этот чумазый житель болот и говорить-то по-человечески не умеет. Максимум, чему вы его научите, — это выносить навоз за коровой.

— Амиго! Прекратите спорить! — попросил Карлос. — Давайте лучше попросим Франциско блеснуть ещё одной гранью своих талантов и спеть нам что-нибудь.

На удивлённый взгляд Солано Карлос ответил:

— Гаучо мне рассказали, как тобой заслушивались в Куско.

«Не-е-ет. Революционные песни я сейчас тут петь не буду, — подумал Солано. — Не та компания. Надо что-нибудь попроще».

Сняв гитару со стены, Солано настроил её и исполнил бессмертный хит «La Cucaracha»:

Ла кукарача, ла кукарача

Я но пуэде каминар

Порке но тьене, порке ле фальта

Лас дос патитас де андар

У этой песенки за двадцатый век было придумано тысячи куплетов, и бо́льшая часть из них — аполитичные. Так что сейчас Солано без труда извлекал из своей памяти всевозможные смешные микроистории на один и тот же мотив.

Публика за столом с удовольствием подхватила куплет и подпевала каждый раз. Даже из кухни высыпали любопытные женщины и заслонили собой дверной проём.

— Великолепно! — утирая слезу, выступившую от смеха, произнёс Тшуди. — Никогда такой песни не слышал. Это вы сочинили?

— Я же преисполнен талантов, — с серьёзным лицом ответил Солано. — Разумеется, все на свете песни, что вы ещё не слышали, сочинил я. Не сомневайтесь.

Тшуди сначала опешил, а потом понял сарказм и, хмыкнув, отстал с расспросами. Зато на юного Лопеса насели барышни с кухни, прося спеть что-нибудь и для женщин.

«Гулять так гулять», — подумал Солано и выдал бессмертный шлягер середины XX века — «Quién será»(1):

Кто же та, что полюбит меня?

Кто она? Кто она?

Кто же та, что подарит мне свою любовь?

Кто она? Кто она?

Не знаю, удастся ли мне её встретить.

Я не знаю. Я не знаю.

Не знаю, полюблю ли снова.

Я не знаю. Я не знаю.

Глядя на затуманенные глаза кухарок, Солано понял, что зря он это затеял. Слишком сильная песня на неокрепшие от бесконечного потока шлягеров мозги. Карлос Лопес задумчиво затянулся своей трубкой, выпустил облако дыма в потолок и подытожил:

— Жениться тебе пора.

(1) Quien Será (Pablo Beltran Ruiz) https://www.youtube.com/watch?v=MYJ8Z11w2oM