Парагвайский вариант. Часть 1

Глава тринадцатая Отец Кальво читает чужое письмо, монастырь штурмуют мятежники, а Солано поет гимн революции

Отец Кальво с удовлетворением и огромным любопытством в который уже раз читал письмо, перехваченное в доме торговца шерстью.

'Сын мой. Что бы ни случилось с тобой, я не откажусь никогда от нашего родства. Ты — плоть от плоти моей, кровь от крови моей. Я понимаю твой страх и тревогу, но умоляю тебя вернуться домой. Полагаю, что ты, столь внезапно обогатившийся великим опытом, сумеешь притвориться прежним Франсиско ради спокойствия твоей матери. Хотя бы на время. Верь мне: это время будет недолгим. Я устрою тебе обучение в любом университете Европы, какой только пожелаешь. Эта разлука, объяснимая и естественная, утихомирит волнения, и позже ты сможешь не скрывать свои знания так тщательно, прикрываясь европейским образованием.

Твои рассказы я помню по сей день, и многое из них служит мне путеводной звездой в трудах, выпавших на мою долю ради блага Парагвая. Я и впредь не откажусь от твоих советов, принимая на себя всю полноту ответственности за принимаемые решения. Признаюсь, я удивлён: среди всех, кто меня окружает, не нашлось ни одной души, которая осознавала бы опасность пути, ведущего нас к зависимости от торговли сырьём. Для всех это так же естественно, как восход солнца. Изменить эту печальную действительность я надеюсь только с твоей помощью. Твои знания — нить Ариадны в лабиринте нашей суровой и запутанной жизни.

Не держи зла на моего брата Базилио. Он живёт в рамках своего представления о мире. И там нет места чудесам, несмотря на всю традиционную религиозно-мистическую риторику вокруг них. Что бы ни происходило, церковь всегда пугается. Любую новую мысль она всегда воспринимает как покушение на устои и готова предать анафеме. А в наш век тяжёлой поступи науки она испугана перманентно.

Возвращайся домой, сын мой. Чужие люди не заменят тебе семью. Карл, Рамон и Фелипе будут ждать твоего ответа и сопроводят тебя, если ты решишь вернуться.

С любовью и надеждой,

Твой отец,

Карлос Антонио Лопес

17 июня 1841 года, Асунсьон

p.s. Позволь поздравить тебя с прошедшим пятнадцатым днём рождения. Как бы мне хотелось увидеть своими глазами, как ты возмужал и вырос!'.

«Так вот какому господину служил пропавший старик! Вот чей сын обуян дьяволом! — отец Кальво возбуждённо вышагивал по своей комфортной келье в доме настоятеля. — Про Базилио надо будет навести справки и послать к нему человека. Он мой естественный союзник в борьбе с порождением зла. А вот отец явно опутан тенётами лжи и алчет выгод от сделки с нечистым. Это среди жаждущих власти явление частое».

Внимание священника привлекли отблески в окне. Подойдя и отворив створку, инквизитор увидел зарево пожара на севере города. Он сотворил короткую молитву, попросив Господа явить свою милость тем, кто сейчас оказался в опасности и вернулся к столу.

Допрос курьеров дал ещё один элемент мозаики. Метис-кечуа оказался не местным и не боливийцем, а рождённым в Парагвае. Неким Поликарпо Патиньо. И, судя по рассказам пленников, в Парагвае его довольно сильно не любят. Он был секретарём диктатора Франсия. А это весьма опасно. Человек, знающий, что такое власть и как управлять людьми, куда опаснее любого языческого вождя, провозглашающего себя очередным великим инкой.

«Следовательно, поиски этого Патиньо нужно усилить и оповестить о нём все епархии вице-королевства Перу!» — решил инквизитор.

Сильный взрыв разорвал тишину ночи. Отец Кальво непроизвольно вздрогнул и выскочил из своей кельи на галерею второго этажа. Облако пыли вырывалось из дверей и окон в противоположном корпусе. Рядом открылась дверь, и на галерею вышел настоятель монастыря Хуан де ла Крус Мендоса в ночной сорочке и со свечкой в руке. Он растерянно глядел на облако пыли.

— Что это такое? — вопросил он инквизитора с обвинительными нотками в голосе.

Ответить отец Кальво не успел. На галерею хлынул поток человеческих существ с топорами и оружием в руках и со страшными рожами вместо лиц. Настоятель начал креститься и бормотать молитву, а инквизитор, не теряя ни секунды, рванул к дверям, ведущим на территорию монастыря. Он едва успел закрыть их на ключ. В дверь со злобой забарабанили с той стороны.

— Охрана! Тревога! — орал отец Кальво, сбегая во двор и направляясь к храму. Он успел добежать до караульного помещения, когда дверь слетела с петель и на галерею стали выбегать атакующие.

Перепуганные солдаты во главе с сержантом высыпали во двор, суетливо заряжая мушкеты, а Кальво чуть замедлился, чтобы посмотреть, что будет дальше. Как он и подозревал, сила была на стороне нападавших. С галереи открыли ураганный огонь и метнули какой-то дымящийся сосуд. Он со страшным грохотом разорвался прямо в толпе солдат. Брызги крови окропили лицо и рясу отца Кальво. Осколки выбили борозды на кирпиче рядом с его головой. Ужас заполз в душу доминиканца.

Он подбежал к окну и взглянул на площадь перед собором.

«Так и есть!»

В темноте ночи он увидел или даже скорее почувствовал несколько людей, наблюдающих за выходом из храма. Инквизитор бросился к маленькой двери, ведущей наружу на узкую площадку со стороны реки. Там вниз уходила отполированная кладка древнего языческого храма и каменная лестница. Может быть, этот путь был свободен? Увы. По лестнице поднимались два человека с ножами, блестевшими в свете луны.

С ужасом отец Кальво ринулся назад в храм и закрыл на засов дверь за собой. Хотя в надёжность запоров он теперь не верил.

Сердце колотилось в ушах, дыхание готово было разорвать лёгкие, когда инквизитор выбежал на площадку колокольни. Опираясь руками на перила, он тяжело дышал, успокаивая сердце. Перед ним раскинулся ночной Куско, освещённый лунным светом и заревом пожара на севере. Но что удивительно и тревожно — по всему городу поднимались густые облака белого дыма. Точнее, облака сливались в одну линию, отделяющую северную часть города от восточной.

На лестнице послышался топот ног. Сердце инквизитора опять сжалось от ужаса. Он перекрестился, вылез на скользкий ото мха черепичный парапет и, прижимаясь спиной к каменной кладке, сделал несколько шажков. Под ногами зияла пропасть высотой с колокольню. Отец Кальво был уверен, что умрёт от ужаса раньше, чем его тело долетит до булыжника площади перед храмом.

— Здесь никого, — услышал он фразу на кечуа, и звуки шагов стали удаляться. Отец Кальво постоял ещё немного, успокаивая дыхание и сердце, а потом осторожно, маленькими шажками, добрался до чугунных перил и судорожно вцепился в них. Неловко перевалившись всем телом, он упал на надёжные каменные плиты пола.

«Всеблагой Господи, благодарю Тебя за милосердие и защиту! В час, когда тьма надвигается и силы зла восстают, укрепи мою веру и придай мне мужества стоять перед лицом грядущего испытания! Даруй мне свет Твоей благодати, чтобы я не дрогнул перед сатанинской тьмой. Да славится имя Твоё вовеки, ибо только Ты — спасение и надежда!»

— Где отец Кальво⁈ — прорычал Поликарпо, вцепившись в ворот ночной рубашки мелко крестящегося настоятеля.

— Не… не… — запищал пожилой доминиканец, словно язык его онемел от страха.

— Брось его трясти, камрад, — властно положил руку на плечо соратника Солано. — Он и так едва дышит.

— Не знаю… — выдавил настоятель, судорожно махнув в сторону выбитой взрывом двери. — Убежал туда…

Солано сдвинул брови, взгляд его потемнел.

— Это его покои? — ткнул он пальцем в распахнутую дверь.

— Нет… мои… — захрипел старик. — А его… вон там.

Дрожащий палец указал на соседнюю дверь, едва прикрытую, словно ловушка.

Во дворе монастыря снова бухнул взрыв, а следом донеслись выстрелы и вопли, от которых кровь стыла в жилах.

«А вот и первая кровь», — мелькнуло в голове Солано, и он шагнул в комнату инквизитора.

Так и есть. Письмо отца лежало поверх всех бумаг, раскрытое и разглаженное. Видимо, его читали внимательно и не раз.

«Чёрт! — выругался про себя Солано. — Это моя ошибка. Я пренебрёг конспирацией. Это теперь может дорого стоить мне и моим планам».

— Всех монахов в подвал вместо пленных. И найдите мне этого инквизитора! — проорал он в раскрытую дверь группе бойцов охраны. Скорее срывая злость, чем что-то уточняя в плане.

И пока кечуа соображали, самим им бежать или только передать распоряжение, Солано уселся в кресло следователя и начал читать письмо отца.

«Любопытно… — губы его дрогнули в полуулыбке. — Старик Лопес признаёт, что сын одержим, но предлагает притворяться и активно помогать Карлосу в государственном строительстве. Что же это, как не сделка с дьяволом? Не ожидал я от тебя такого — Карлос Лопес. Не ожидал».

Свернув письмо в трубку, он засунул его за пазуху, а остальные бумаги швырнул в камин. Вскрытый ящик стола блеснул монетами, но Солано уже рылся в папках с письмами — переписка с лимскими чиновниками могла пригодиться, хотя бы даже образцами подписей.

Жилые покои настоятеля были богаче на улов в плане ценностей, но ничтожны с точки зрения полезной информации. Разве что великолепная гитара да неплохая подборка книг по искусству нашла приют в мешках, которые кечуа активно таскали к выходу.

Мародёрка сейчас шла по всему монастырю. Поликарпо лично руководил разборкой типографского пресса и изъятием всего инвентаря. И даже монаха, который работал с типографией, вытащили из подвалов, и теперь он с ужасом узнал, что на неопределённый срок стал пленником язычников.

Разбирал пресс непосредственно разнорабочий университета, озлобленный за своё пленение. А рядом на скамеечке сидели удивлённые происходящим парагвайские гаучо и косились на горько стенающего ректора Фейхоо.

— Сеньор Солано! — довольные жизнью несостоявшиеся студенты потрясали мушкетами. — Мы всё оружие собрали!

— А форму? — строго посмотрел на них Солано. — Вернитесь и разденьте солдат до исподнего, и живых, и мёртвых. Нам она обязательно пригодится.

Увидев командира группы зачистки, Солано спросил:

— Нашли Кальво?

Кечуа только виновато руками развёл.

— Как сквозь землю провалился. Ребята из оцепления видели, как он пытался выскочить из храма, но он их испугался и нырнул обратно. Больше его никто не видел.

— Всё обыскали?

— Дважды прошли, от колокольни до подвалов.

— Дьявол! — выругался Солано. — Ладно. Заканчиваем и уводим людей. Думаю, что беспорядки в городе недолго нас будут прикрывать. Надо успеть смыться.

И обратился к плотнику университета:

— Сколько ты ещё будешь возиться с этим шедевром Гутенберга?

А печатный станок и правда мало чем отличался от своего средневекового прототипа. Даже винт у пресса был деревянный. И как раз после вопроса на пол упал шплинт, и поперечная балка начала, наконец, выходить из паза.

— Ещё немного, и можно выносить, — проворчал плотник, недовольный чрезмерным количеством начальства. — Но нужна телега.

— Будет, — кивнул Поликарпо и пошёл организовывать.

— Нам этого не простят, — ныл ректор. — Убийства, ограбление, побег! Нас всех отправят на плаху.

— Это значит, сеньор Фейхоо, — подбодрил его Солано, — что ваш путь теперь совпадает с нашим. Только торжество наших идей гарантирует вам безопасность и высокое положение в новом обществе.

— Это всё утопия, — закрыл лицо руками ректор. — Мы обречены.

Махнув на учёного рукой, Солано, наконец, обратился к гаучо:

— Вы Карл, Рамон и Фелипе?

Те кивнули, сжимая шляпы в руках и кланяясь. Их пробрала до глубины души окружающая обстановка, в которой безусый юноша явно командовал огромной бандой головорезов. Они ожидали совершенно другого.

— Парни. Вы идёте с нами. Вернусь я домой или нет, я ещё не решил. Ваши кони и вещи где?

— Солдаты отняли, — понурившись, сказал один из них. — Мы не знаем.

— Понятно. Тогда не сидите. Помогайте выносить мешки и ящики. Слушайтесь сеньора Патиньо.

Солано направился к другой группе пленников, не связанных с кечуанским подпольем. Там были несколько торговцев, кузнецы из Куско и десяток боливийцев, поселившихся в городе ещё со времён Боливара.

— Сеньоры. Я могу предложить вам два пути. Первый: закрыть вас в подвалах вместе с монахами на милость властей Перу. Второй: отпустить на рассвете, когда мы уже скроемся. И тогда бегите куда глаза глядят.

— А почему не сейчас? — возмущённо спросил один из боливийцев.

— Есть риск, что вы побежите к властям, проявлять лояльность за наш счёт. Нам это не надо.

— А с вами можно? — спросил ещё один боливиец.

— А зачем вы нам? — удивился Солано.

— Я могу быть полезен, я цирюльник. И я наполовину кечуа. Я тоже хочу, чтобы народ моей матери был свободен.

— С нами можно, — кивнул Солано. — Кто ещё?

Больше желающих не нашлось, и узников вернули в застенки. Кроме двоих, пожелавших сбежать.

В подземелья инков толпа инсургентов втягивалась ужасно медленно. Особенно замедляла движение добыча. Хоть монастырь был и не особо богат, его кладовые основательно подчистили от запасов провизии, ткани и прочего полезного в быту. Каркас печатного станка пришлось частично бросить, ибо оказалось, что дубовые стойки было не развернуть в узком проходе.

Уже светало, когда к дому торговца шерстью подскакала группа кавалеристов и произвела быструю разведку. Один сразу поскакал с докладом, а пятеро продолжали маячить поблизости на почтительном расстоянии. Видимо, информация об опасности нашей группы уже достигла ушей командования.

«Убежал, сучёныш», — сплюнул Солано, имея в виду инквизитора.

Неудача с письмом ломала планы Солано. Теперь действительно надо было ехать в Асунсьон, чтобы предупредить Лопеса и как-то скомпенсировать возможные неприятности. Всё-таки Парагвай был важным элементом глобальных планов попаданца.

Наконец последние кечуа скрылись в подземелье. Боливийцы обрели недолгую свободу, а солдаты Гомарры осторожно вошли на территорию дома.

Проход почти сотни человек оставил столь явные следы, что вход в чинканас даже не пытались спрятать. Командование загнало пинками в темноту пяток солдат во главе с капралом, и через минуту взрыв похоронил и их самих, и этот вход.

Солано смастерил классическую растяжку. Только вместо ударного взрывателя было «перуанское огниво». Спусковой шнур дёрнул колпачок, кислород воздуха позволил разгореться начинке, и пламя тут же лизнуло кончик короткой пороховой трубки вставленной в небольшой бочонок с порохом. Взрыв обрушили землю и камни на протяжении десятка метров. Солдат даже не стали откапывать.

Эхо событий в Куско прокатилось не только по Перу, но и по другим странам Южной Америки, где жили общины кечуа. Причём чем дальше шёл слух, тем сильнее он обрастал фантастическими подробностями. И где-нибудь в Аргентине, в провинции Сальта, или в Эквадоре рассказ становился предельно мифологичным: спустившийся с небес бог Солнца Инти, пробудив спящих под землёй великанов Пурураука, захватил Куско и уничтожил христианскую церковь, стоя́щую на руинах храма Кориканча. Истребив при этом солдат и монахов без счёта.

Те же кечуа, что жили поближе, и особенно в тех общинах, где старейшины или шаманы присутствовали при «явлении Инти», были преисполнены энтузиазма. Они поверили, что где-то там, в тайных убежищах и скрытых поселениях, на самом деле растёт сила, способная изменить их жизнь к лучшему.

У властей Перу реакция была ещё более истеричной. По всей округе носились конные и пешие. Отряды солдат, вламывались с обысками в дома и хватали совершенно случайных людей. По улицам Куско и днём, и ночью ходили усиленные патрули, а в церквях по всем епархиям, подчинённым архиепископу Лимы, яростно клеймили преступных язычников Солано Лопеса и Поликарпо Патиньо.

С одной стороны, это был полный провал с точки зрения подготовки и построения тайной организации, а с другой — совершенно невероятная реклама и возбуждение любопытства у крещёных кечуа и полукровок. Не воспользоваться этим было бы преступной глупостью. И потому в пещере над Саксайуаманом срочно собрали и запустили в работу древний типографский станок.

Вскоре по городам Перу начали распространяться листовки с манифестом «Армии Воли Народа», который гласил:

'Двадцать лет назад нам объявили, что свершилась Революция. Что народы Южной Америки обрели свободу и независимость от тирании заокеанского короля. Что скоро настанет эпоха мира и процветания. Мы поверили в это.

И нас обманули.

Гнёт испанской короны сменился ещё более тяжким гнётом сонма маленьких корольков. Они с упоением поделили земли, расхватали королевские копи и принялись с жадностью голодных крыс выжимать соки из Матери-Земли. Оказывается, народом они считают только себя, а всех нас продолжают считать рабами. Эти крысиные короли на наших глазах дерутся между собой за куски пожирнее. А нам позволено только проливать свой пот и кровь ради их мира и их процветания.

Но если ты, читающий эти строки, считаешь, что живёшь хорошо, — подумай:

Откуда твой источник благополучия? Может, это объедки с барского стола? Может, для хозяев жизни ты полезная собака у ворот его хозяйства? Согласен ли ты прожить жизнь собаки и завещать её своим детям?

Если да, то ты не с нами.

Если нет, то помогай нам. Хотя бы бездействием.

У тебя хватит ума понять, как это сделать. Мы верим в тебя.

И мы верим в себя и свои силы. Ведь нас, честных тружеников, в сотни, в тысячи раз больше, чем этих крысиных королей.

Мы придём и сметём их с нашей земли, как грязь и мусор со стола.

Мы установим справедливые и равные налоги для всех и отменим проклятое трибуто.

Мы вернём землю в общественную собственность, а тот, кто будет её обрабатывать, получит её в аренду за полтора песо в год.

Мы обратим доходы шахт и копей на благо нашего многонационального народа. За честный труд будет справедливая оплата, достаточная для достойного уровня жизни.

Рабство и принудительный труд будут запрещены.

Все будут равны перед законами.

Каждый будет свободен в передвижении и выборе места жительства.

Каждый будет иметь право на образование.

Свобода мысли, совести и религии неприкосновенна.

Любой будет иметь законное право выражать своё мнение.

Мы — Армия Воли Народа.

El pueblo unido jam ás será vencido!'

Текст был «заточен» на средний класс общества. По крайней мере, именно там была сосредоточена основная часть населения, способная его прочитать. Исторически именно этот класс всегда поставлял лидеров и организаторов любых революционных и контрреволюционных движений. А кадры решают всё.

Пока что с кадрами всё было печально. В наличии было только сообщество кечуанских староверов, но их практически невозможно было использовать вне деревень своего же народа. Метисы и тем более креолы не будут слушать агитатора из языческих кечуа. Тем более что испанский для них неродной.

Поликарпо, прекрасно понимающий проблему, однажды подошёл к Солано и предложил решить её тем же путём, что и эвакуацию соратников из подвалов монастыря Санто-Доминго, а именно организовать побеги заключённых.

— Ты всерьёз? — удивился Солано, перебирая струны на трофейной гитаре. — Зачем тебе воры и грабители?

— На воровство и разбой людей, как правило, толкает нищета, — принялся объяснять Патиньо. — Конечно, есть урождённые негодяи, но их мало. Остальных мы можем превратить в наших соратников, дать им цель, пообещать достойное положение в обществе после победы и поставить в строй. Нам нужны не покорные крестьяне, а именно такие люди. Буйные. Готовые к риску и нарушению закона.

— По крайней мере, до победы, — задумчиво кивнул Солано. — А потом можно будет зачистить самых непонятливых.

— Ну вот! — обрадовался Патиньо.

— А ты помнишь, что практически всех сейчас отправляют добывать гуано на острова Чинча? Тюрьмы пусты.

— Ну так и прекрасно. Значит, всех оптом и заберём. Я уже примерно знаю, что нужно для этого.

Солано погрузился в размышления и потом решительно кивнул.

— Молодец. Делай. Но надо идти ещё дальше. Готовься чистить тюрьмы в Боливии, Чили, Эквадоре и Колумбии. Причём адекватных из освобождённых потом, после обучения, мы будем использовать на месте, а вот тех, что поглупее и могут снова попасться, надо переместить в другие страны подальше от мест, где их знают в лицо. Но это всё мелочи. На уголовниках организацию не построишь. Нужны выходы на либеральную интеллигенцию. А у нас с тобой их нет.

— Так в чём проблема? — удивился Патиньо. — У нас без дела целый профессор мается. Давай подключай его к работе. Пусть письма пишет к своим высоколобым друзьям.

— Он в тоске, — ухмыльнулся Солано. — А тут энтузиазм должен из всех щелей преть.

— Ну так взбодри его! — пожал плечами Поликарпо. — У тебя это получается превосходно.

Подумав, Солано улыбнулся, подхватил гитару и отправился в пещерный закуток, где обосновался профессор. Он лежал на топчане, задёрнув занавеску.

— Сеньор Фейхоо, — с непосредственной детской улыбкой обратился к нему Солано. — Я тут песню сочинил. Хочу, чтобы вы первый в мире её послушали.

И, не дожидаясь разрешения, уселся на топчан в ногах бывшего ректора. Тот поджал ноги и уселся на своём ложе, удивлённо глядя на юношу.

А Солано, мысленно попросив прощения у Серхио Ортеги, начал:

Товарищ мой, со мною вместе пой,

идём со мной дорогою одной.

В одном строю, прижав к плечу плечо,

шагают те, в ком сердце горячо!

Смотри, в одном строю,

прижав к плечу плечо,

шагают те, в ком сердце горячо!

Вокруг уже столпились все обитатели пещер, привлечённые непривычной мелодией гитары и голосом Солано. Занавеску отдёрнули и закинули на верёвку, чтобы не мешала. Кто-то даже начал хлопать в такт. А когда Солано понизил голос и пропел:

Иаора эль пуэбло

Ке сеальса эн лалуча

Конвосде хигáнте

Гритáндо адельáнте!

Эль пуэбло унидо хамас сера венсидо!

Эль пуэбло унидо хамас сера венсидо!

Стоило только струнам замолчать, как все дружно заорали: «Ещё!»

И Солано сыграл ещё, а потом ещё и ещё, пока все не начали петь единым хором. Среди восторженно орущих был и пожилой профессор.