Парагвайский вариант. Часть 1

Глава восемнадцатая Патиньо проявляет себя как настоящий вождь

Едва караван Солано скрылся в лабиринте горных долин Анд, на Патиньо обрушились дела. Эхо дерзкого налёта на Куско, словно круги по воде, расходилось всё шире по землям Перу. И с каждым днём к Мачу-Пикчу стягивались люди: разорившиеся крестьяне, дезертиры, горняки, беглые пеоны. Народ шёл по цепочке от общины к общине, через родственников, случайных попутчиков, торговцев, что везли соль и ткани в горные селения. И все дороги вели сюда — в последний оплот инков, где теперь ковалось что-то новое.

Солано, конечно, напирал на конспирацию. Он считал, что впускать в древний город кого попало — безумие. Но Патиньо не было времени на сложные схемы проверки и фильтрации. Он считал риск оправданным.

В основном народ шёл простой, без особых навыков. Крестьяне, привыкшие к мотыге, но не к мушкету; пастухи, умевшие выследить ламу, но не солдата; индейцы, говорившие только на кечуа и с трудом понимавшие испанские команды. Но среди этой серой массы попадались настоящие жемчужины.

Одну из таких редких находок — настоящую звезду — Патиньо встретил в начале ноября. Это был Антонио Навала Уачака — человек-легенда. Простой туземный крестьянин, получивший официально от испанской короны чин генерала. И вот он сидел перед Патиньо — седой, морщинистый, в потрёпанном военном мундире. За спиной у него стояли двое телохранителей — такие же ветераны, с лицами, изрезанными шрамами и глазами, привыкшими высматривать опасность.

Его история Патиньо была известна ещё до встречи. Воспоминание о республике Икича было ещё свежо. Она была разгромлена совсем недавно. Всего три года назад. А до этого 25 лет успешно противостояла республиканским силам, сохраняя сначала верность короне, а потом просто защищая свои права и обычаи. И все эти годы во главе восставшего народа стоял Уачака, бывший пастух, ставший полководцем.(1)

Он умел читать сердца людей, зная, когда нужно дать им свободу, а когда — прижать к земле каблуком сапога. Его отряды, одетые в лохмотья, выигрывали сражения у профессиональных солдат, а его имя, шёпотом произнесённое в горных селениях, заставляло дрожать чиновников из Куско и Лимы.

Мужчина был уже в годах, но глаза горели прежним огнём. Старый мундир сидел на нём как влитой. На груди поблёскивали награды, пожалованные ещё испанским вице-королём за верную службу — теперь же они служили символом двойственности его пути. В разговоре он непроизвольно давил на собеседника, используя харизму и груз своего славного прошлого.

— Глупо делать ставку на язычников, сеньор Патиньо, — с лёгкой брезгливостью смотрел старый генерал, сам по крови кечуа, на группу шаманов, направлявшихся к обиталищу Куракку Акулек на Уайна-Пикчу. — Они коварны и лживы. Их клятвы не стоят ничего, ведь их не свидетельствует Бог истинный. Их демоны всегда позволят им обмануть истинного христианина.

Патиньо внутренне усмехнулся. Пришло время надеть маску. Он знал, что Уачака, как и большинство его солдат, верили в Христа.

— Уважаемый сеньор Уачака, я не меньше вашего опасаюсь их необязательности, — ответил он. — Но пока что все договорённости они выполняют. А вам нет необходимости с ними иметь дело.

— Вы сами, надеюсь, не язычник? — с подозрением уставился на Патиньо старый генерал.

— Что вы! Я крещён при рождении, — совершенно не соврал Поликарпо и без запинки оттарабанил символ веры. Его голос звучал ровно, без тени сомнения.

Но генералу не стоило знать, что Патиньо от Христа отрекся и сейчас бубнил слова, не имеющие для него смысла.

Старик смягчился.

— Хорошо, парень. Ты доброе дело затеял. Я готов помочь этой вашей Армии Воли Народа, если это надо.

— Разумеется! — воскликнул Патиньо, позволяя себе лёгкую нотку восторга. — Нужны толковые люди. Нужны те, кто сможет учить добровольцев. И офицеры нужны. Думаю, что и вы сами вполне можете возглавить боевое крыло нашей организации.

Старый генерал нахмурился.

— Не понимаю пока… — Он медленно покачал головой, будто прогоняя навязчивую мысль. — Вы что же, свою республику собрались строить?

— Нет, разумеется, — покачал головой Патиньо. — Нам не нужен кусочек Перу. Нам оно нужно всё. А так же Боливия, Чили, Эквадор. Станете нашей вооружённой рукой? Ваш опыт войны — это неоценимый дар. Вы нужны нам! Вы нужны народу!

Польщённый старик откинулся на спинку стула и самодовольно сложил руки на груди.

— Разумеется, я вам помогу. Затем и приехал. Но разве у вас есть армия?

— Пока нет. И вам придётся её сформировать. Скоро для этого созреют благоприятные условия, — загадочно усмехнулся Патиньо.

И они созрели.

В полном соответствии с предсказанием Солано, 19 ноября в битве при Ингави президент Агустин Гамарра был убит, а армия Перу потерпела сокрушительное поражение.

Стоит, наверно, пояснить, что такое армии Перу и Боливии.

Это не были европейские регулярные войска с чёткими уставами и вымуштрованными солдатами. Армия Перу, как и боливийская, напоминала лоскутное одеяло — отряды, собранные местными касиками, асьендадо и провинциальными властями. Каждый влиятельный человек приводил своих людей: кого-то — за обещание платы, кого-то — под угрозой расправы, а иных — просто потому, что они были его пеонами и не имели выбора.

Если местный «сеньор» поддерживал правительство — он собирал ополчение. Если он не хотел помогать своей республике, то он и не пытался кого-то собрать. Поэтому центральная власть всегда зависела от благосклонности олигархата.

Получалась странная смесь феодальной вольницы и колониальных пережитков: где-то в строю стояли ветераны войны за независимость, а рядом — индейцы, впервые взявшие в руки мушкет. Кадровая армия, конечно, была, но при подобного рода мобилизациях она растворялась в толпе новобранцев, хоть как-то придавая ей боеспособность.

Исход сражения зависел не столько от тактики, сколько от настроя этих людей. Если война казалась им «правильной» — как в случае с Боливией, — они дрались отчаянно. А если повод для войны людям не нравился, то мораль их была невысока, и поражение включало цепную реакцию распада.

После Ингави армия Перу попросту рассыпалась.

Причём боевые потери были тут ни при чём. Сотни вооружённых дезертиров прятались по горным долинам или горными тропами возвращались домой, бросая ружья, чтобы не тащить лишний груз. Некоторые, правда, сохраняли оружие или продали его по дороге в обмен на еду или выпивку.

Этот поток деморализованных солдат стал целью старого генерала. Имя Антонио Уачака, как магнит, притягивало людей. А новая идеология, которую бойко объясняли комиссары Патиньо, придавала новичкам смысл и цель. Армия, спрятанная в горах, росла с каждым днём. И если с кормёжкой сотен, а позже и тысяч людей Патиньо мог решить вопрос через кечуанские общины, то вот материальные припасы и минимальная оплата офицерам и капралам требовали живого серебра.

И очень вовремя в газете El Comercio появилось лаконичное сообщение:

«Господа Дебс и Марти. Поездка на север закончилась успешно. Предположения подтвердились. Жду вашего визита. W. T. H.»

Инициалы принадлежали Уильяму Томасу Хадсону, и это значило, что Патиньо следовало поспешить в Лиму.

Для пущей безопасности он отправился в путь, вырядившись в офицера, в сопровождении дюжины солдат в форме. Солдаты были из кечуа, а форма раньше принадлежала охранникам монастыря Санто-Доминго.

Консул принял компаньона как родного. Даже не понадобилось снимать номер в отеле, поскольку в особняке Хадсона для Фарабундо Марти, конечно же, нашлась гостевая комната.

— Я изнываю от желания организовать в Калифорнию ещё одну экспедицию, — делился душевными муками консул с компаньоном, нервно постукивая пальцами по столу. — Это золото просто жжёт руки. Оно шепчет мне: «Приди, возьми меня. Меня там много. Я всё твоё». Это с ума сводит. Я без изрядной порции бренди теперь даже заснуть не могу.

На его ладони блестел тот самый самородок, размером с куриное яйцо.

— Но я понимаю. Незаметно этого не сделать. А разрушить наш великий замысел из-за собственной алчности я не могу себе позволить, — он понизил голос, — Бескровно тайну не сохранить. А ради этого металла уже пролилась кровь.

Патиньо насторожился.

— Что случилось?

— Сын рассказал, что когда этот кусок металла нашли, то все ваши кечуа сгрудились посмотреть и перестали контролировать ситуацию вокруг. И надо же было случиться такому совпадению. Какой-то мужчина с подростком, видимо, сыном, именно в этот момент шли берегом ручья. Они незамеченными подошли к толпе и своими глазами увидели золото.

Хадсон замолчал и отпил бренди, его рука слегка дрожала.

— И дальше что? — подтолкнул его Патиньо, сохраняя нейтральный тон.

— Незваные гости тоже возбудились находкой. Но ненадолго. Ваши люди забили их кирками и лопатами и похоронили по частям в поисковых шурфах, — голос Хадсона дрогнул. Он шумно вздохнул и признался. — Это очень тяготит мою душу. Хотя, конечно, моей вины тут нет никакой.

Он перекрестился.

— Само собой, — повторил этот жест Патиньо, не позволяя себе ни малейшего осуждения. — Судьба у этих бедолаг была такая. Видать, господа прогневили.

Консул закурил сигару и сделал ещё глоток, будто пытаясь заглушить тяжёлые мысли.

— Остаётся молить Господа, чтобы миссия моего сына в Лондон принесла плоды. И мы смогли бы легально начать добычу.

— Но если миссия молодого Хадсона провалится, то мы не будем сдерживаться, компаньон, — усмехнулся Патиньо, присоединяя дым от своей сигары к сизому облаку под потолком. — Под мексиканским ли, британским ли или американским флагом — без разницы, это золото всё равно будет нашим.

Они чокнулись бокалами в акте взаимопонимания, звон стекла эхом отдался в тишине комнаты.

— Дона Симона арестовали десять дней назад, — начал разговор трактирщик Чото, когда Патиньо встретился с ним в Кальяо.

Патиньо нахмурился.

— Ты в опасности?

— Вряд ли. Его загребли с кучей отребья и одним днём приговорили к принудительным работам на Чинча. Гуано копать. Там народ мрёт как мухи. Постоянно новые люди нужны. А Симон слишком досаждал властям своими историями про чудесный Парагвай. Вот и попал. Я его выручить просто не успел.

— Плохо, конечно, — покачал головой Патиньо, мысленно просчитывая варианты. — Но я как раз об этих островах и хотел с тобой поговорить. Я планировал в перспективе организовать налёт на эти острова и забрать оттуда людей. Теперь это становится первоочередным. Давай думать, как это сделать.

Трактирщик даже оторопел от предложения, но быстро взял себя в руки.

— Хм… Остров охраняется.

— Как? Кем? Сколько нужно людей?

— На самом острове охрана невелика. Они там скорее учётчиков и прочее начальство охраняют. А от побегов с острова караулят корабли береговой охраны. Их там два. Они меняются время от времени. Это или шлюп, или марсельная шхуна. На одном — четыре пушки, на втором — шесть. Вахту там несут бдительно. Внезапно не напасть.

— Хорошо, — кивнул Патиньо, принимая информацию к сведению. — А заключённых кто возит?

— Транспорт в порту фрахтуют, — пожал плечами трактирщик. — А то и не фрахтуют, а просто заставляют отвезти груз людей в качестве штрафа за какую-нибудь мелкую провинность.

— Очень хорошо. Просто замечательно. Ты знаешь порядок действий при доставке заключённых?

— Я нет, но я знаю человека, который всё знает.

— Ищи этого человека. Готовь своих головорезов и подбери судно в порту для короткого фрахта. Как говорит Солано — «Своих надо выручать».

Теньенте Рафаэль Вальдес (лейтенант) флота Перу с подозрением смотрел на неказистую калошу, подваливающую к борту его шхуны. Он сначала не хотел подпускать купца. Но подзорная труба позволила разглядеть на палубе десяток перуанских солдат и пехотного офицера в двууголке. Отчего лейтенант совершенно успокоился и даже преисполнился любопытством. Неужели на острове намечается смена состава охраны, и новый пехотный бедолага сменит спивающегося теньенте Торреса?

Судно неуклюже, на кливерах, подползло к шхуне, стоящей на якоре. Расстояние было уже невелико, и офицер с торговца крикнул лейтенанту:

— Дон Вальдес! Приветствую. Меня зовут Фидель Гонсалес. Мне приказано сменить охрану на острове и передать вам посылку из Кальяо. На Рождество она, увы, опоздала. Пусть тогда на Новый Год порадует вас. Можно к вам пришвартоваться? А то я эти ваши шлюпки терпеть не могу.

Флотский самодовольно усмехнулся и дал команду своим морякам подтянуть купца за брошенные концы. Но когда борта соприкоснулись, произошло нечто невероятное.

Солдаты как один наклонились и подняли с палубы мушкеты. Прозвучала команда «Цельсь!» и «Огонь!». Залп дюжины мушкетов в упор вынес всю палубную команду вместе с лейтенантом. Сразу после выстрела мушкеты были брошены на палубу, и солдаты посыпались на шхуну, вооружившись одними только мачете.

Ещё несколько минут — и корабль был захвачен, а экипаж мёртв. Доски настила были залиты кровью, а в воздухе воняло порохом и навозом. На всё это с изумлением и испугом смотрели с торговых кораблей, стоящих под погрузкой или ожидающих своей очереди.

А события продолжали развиваться. Из трюма вероломного торговца выметнулись люди, одетые уже не по-военному, и принялись деловито осваивать приз. Пушечные порты, обращённые к берегу, открылись, и вскоре одиночный пушечный выстрел огласил окрестности.

Результат был нулевой, хотя цель стрельбы сразу стала ясна. И второй выстрел догадку подтвердил. Домик коменданта лишился крыши, которая осыпалась черепичным дождём от попадания.

Торговцы спешно начали выбирать якоря и ставить паруса, стремясь быстрее убраться от возможных неприятностей. Пока им никто не препятствовал.

На берегу возбуждённо прыгала толпа оборванцев из тех, кто не был занят добиванием охраны. Патиньо, разумеется, не имел возможности об этом договориться заранее. Так что это было их спонтанное действие. Единственное, что удивило вождя, — это численность работников. Он слышал, что на острове работает много народа, но не мог и предположить, что их настолько много.

Высадившись он узнал, что здесь вкалывало за еду больше полутора тысяч человек.

— Тут меньше половины из Перу, — пояснил улыбающийся дон Симон. — Большая часть — это китайцы и «каннаки» из Полинезии. Их либо обманом завербовали, либо силой украли. Они вообще испанского не понимают. И очень страдают.

— А как же с ними общаться? — озадачился вопросом Патиньо.

— Тут был один из надсмотрщиков с Филиппин. Он много языков знал. Но его забили, — развёл руками Симон. — Впрочем, у китайцев, кажется, кто-то испанский понимает, так что они переведут. А вот про полинезийцев я ничего сказать не могу.

— Ладно. Разберёмся.

Патиньо пообщался с парочкой испаноговорящих китайцев, и оказалось, те могли в некоторой степени объясниться с островитянами. И то хлеб. Осталось решить проблему с этой толпой. Патиньо собрал всех и толкнул речь.

— Меня зовут Поликарпо Патиньо. Я команданте Армии Воли Народа. Я освободил вас от горькой участи умереть в говне. Вы, наверно, уже поняли, что все обещания ваших нанимателей — это обман. Дороги домой для вас не было.

Патиньо подождал, пока китайцы переведут его слова на свой язык, и убедился, что в том что кули его понимают и согласны. Испаноязычным пленникам перевод не требовался, и они шумели одобрительно.

— Все вы должны мне свои жизни, — продолжил Патиньо, жестом заглушая шум. — Но я не буду от вас требовать уплаты. Вы свободны. Но если вдруг вам некуда идти. Если вы хотите присоединиться ко мне, к моей организации, то в вашей жизни появится цель и смысл. Выбор за вами. А о нашей организации сейчас расскажет мой человек.

Пока один из камрадов, обладавший известной долей красноречия, объяснял толпе цели и задачи революционного движения, дон Симон задал вопрос:

— Сеньор, а куда мне сейчас? В Лиму мне нельзя. А по горам скакать, я уже стар.

— У меня для тебя будет особое поручение, — улыбнулся Патиньо.

(1) О республике Ичико можно почитать в доп. материалах https://author.today/reader/477839/4490004

(2) На острове Чинча в момент пиковой добычи работало около 4000 человек. В сороковые годы пик ещё не достигнут.