Падшие мальчики

Глава 20

Ванкувер, Канада

26 октября 2012 г.

Кленовые листья устилали ветровые стекла припаркованных машин. Холодный канадский воздух драл горло.

Четвертая канадская зима Маршалла только началась.

Наступила пятница, вечер перед Хэллоуином, — он забыл зонт и смирился с тем фактом, что вернется домой промокшим. Октябрьский ветер гремел пластиковыми скелетами на дверях кафе и кружил мусор у его ног. Маршалл видел вырезанные тыквы повсюду, куда ни бросал взгляд, пока спускался по Мейн-стрит, подняв воротник и не обращая внимания на жалобы бездомных в сложенных из газет шляпах.

Он был немного пьян, и дорога плыла перед глазами. После работы Маршалл отправился в «Грэнвилл Спикизи», чтобы выпить с коллегами, и вскоре последние слились для него в скучную серую массу. В какой-то момент он сказал, что ему пора, а на громкое «нет» и предложение налить еще ответил отказом. Вежливо. Они милые, но толпа пугала его. В такой невозможно вести беседу, только шуметь. Теперь он работал монтажером в одной из фирм западного Ванкувера: корпел над видеозаписями свадеб и снобистских корпоративов. Нет-нет да подрабатывал на стороне.

Он не понимал Хэллоуина. Его не отмечали в Австралии, по крайней мере в годы его детства, так что неважно, насколько теперь страна стала походить на Северную Америку. В голове Маршалла Хэллоуин ассоциировался с психопатами, орудующими огромными ножами, с хоррор-франшизой, которая всегда ему нравилась. И вот он здесь. Мейн-стрит походила на тематический парк: маски на витринах, сплошные зубы и шерсть, повторяющиеся на лицах прохожих. Чужая страна дышала новизной.

Это отрезвляло. Хэллоуин был в разгаре, и жизнь в городе кипела. За масками ведьм таилась история, неизвестная большинству, так же как за прекрасным центром города лежала Гастингс-стрит, где жили сотни обездоленных бродяг, согнанных с родной земли. Они обитали там, торгуя вещами, что находили на свалках, презираемые людьми, которым посчастливилось иметь крышу над головой. Ванкувер, «самый приятный для жизни город», если верить брошюрам, бурлил.

Город стекла — насчет этого буклеты не лгали. Маршалл не мог и шагу ступить, чтобы не столкнуться с собственным отражением, напоминающим, насколько все плохо. Они с Клэр прожили в новой стране достаточно долго, чтобы превратить расставание в проблему. Он забрал машину, она — все остальное, включая квартиру и некоторых новых друзей. Иногда Маршалл недоумевал, почему остается в Ванкувере, раз все уже кончено. Часто он думал, что дело в старом добром отрицании: Маршалл не мог принять поражение. Но иногда казалось, что ему просто нравилось испытывать боль — снова и снова.

Пленник в открытой клетке, слишком привыкший к мукам, чтобы выйти на свободу.

Он сунул леденец в рот и подумал о Старке, детективе, который вел дело его сына. Дал воспоминанию исчезнуть: ему здесь не место. Нити, связывавшие Маршалла с прошлым, давно порвались.

Капли дождя сыпались с неба. Маршалл шагнул в облако пара, поднимавшегося из вентиляционного отверстия на тротуаре, и вошел в букинистический магазин. Дверь украшали рождественские гирлянды и искусственные паучьи сети. Внутри было тепло и уютно. Он почувствовал себя как дома.

Заставленный книгами зал пах мышами и кожей. Хозяин магазина облокотился на стопку журналов с чашкой кофе в руке, а принесший их клиент пытался повысить цену. Маршалл прошел мимо, оставив их торговаться, и подошел к стеллажам в надежде затеряться между ними.

Он давно не читал. Когда-то его нельзя было встретить без книжки в заднем кармане и еще одной — в чемодане, на случай если ему захочется шагнуть в новый мир.

Но тот человек исчез. И забрал с собой все стоящие книги.

Маршалл скучал по нему. Расхаживая по магазину, он будто тянулся во тьму, надеялся, что прежний Маршалл схватит его за руку и скажет: «Привет. Я скучал».

Он пробежал пальцами по мятым корешкам. Под ногти забилась пыль. На коже остался запах книг. Маршалл прошел мимо указателя «Художественная литература». И увидел Клэр.

Она стояла к нему спиной, но он сразу ее узнал. По форме бедер, по волосам, по тому, как она оперлась на полку. С их последней встречи, семь месяцев назад, она набрала вес и наконец выглядела здоровой. Прощание вышло горьким: оба понимали, что их попытка начать новую жизнь не удалась. Смерть Ноя обожгла их, и кожа отношений загрубела, покрылась приносящими усладу шрамами. Клэр винила в случившемся себя. Маршалл ненавидел Ванкувер. Никто из них двоих не мог смириться, и вскоре горе стало единственным, что связывало Клэр и Маршалла вместе. Я тебя ненавижу. Я тебя люблю. Прощай. Не уходи.

Сердце Маршалла сжалось. Он хотел сбежать из магазина, оставить Клэр — медвежонка Клэр — листать книги и жить без него.

Маршалл проглотил леденец и, твердо зная, что не сделал бы этого, будь он трезв, шагнул к ней. Она заметила движение, когда он сделал третий шаг, и подняла глаза.

Таиланд. Массаман-карри — их общая трапеза — с арахисом и мясом.

— Марс, — сказала она, заложив пальцем книгу, которую листала, и криво, фальшиво улыбнулась. Ее лицо заледенело. Под маской бурлило чувство — любовь, которую она не хотела признавать. Ему стало больно.

— Маршалл. — Она словно бы исправляла себя.

— Привет, Клэр. — Он не мог поверить, что она здесь, на нейтральной территории, без родных, которым он никогда не нравился, без друзей, которые в конце концов остались с ней. — Рад встрече.

— Неожиданно, да? Боже, это так странно. Я только что о тебе думала.

— Правда?

— Ага.

— Очень мило… Просто здорово. Черт, Клэр, ты отлично выглядишь. Ванкувер пошел тебе на пользу.

Она медлила с ответом.

— Маршалл, ты похудел. Ты вообще ешь?

— Как конь. Ты же меня знаешь. — Он оттопырил большие пальцы. — Брось, Клэр, подойди, давай обнимемся.

Смеясь, они сжали друг друга в объятии и закрыли глаза, на миг став единым целым. Она пахла шампунем, он — мылом и туалетной водой. Но тепло исчезло — объятие вышло неловким. Когда она отстранилась, Маршаллу захотелось плакать. Четыре года. Он понятия не имел, куда ушло время, съеденное, спущенное в унитаз. Потерянное.

Маршалл уже не помнил голоса Ноя.

— Ты думала обо мне? — спросил он.

— Да. Возможно, всему виной Хэллоуин: он напомнил мне о твоих любимых фильмах ужасов. Я думала о тебе и случайно сюда заглянула.

— Я тоже.

Она искала слова, чтобы заполнить тишину, боясь, что иначе откроется правда об их отношениях: они всегда любили друг друга, но этой любви не хватило, чтобы спасти их.

— Я нашла это. — Клэр показала ему обложку книги. «Эдемский змий» Роберта Блоха. — Я вспомнила, что тебе всегда нравился этот парень, и… Не знаю. Он не в моем вкусе, но, увидев книгу, я подумала о тебе. Глупо, да?

Он опустил глаза. Ее палец все еще лежал между страницами. От этого, такого знакомого, жеста он вздрогнул и почувствовал, что скучает по ней как никогда.

— Не глупо, — сказал он. — Давай я куплю ее тебе.

— Нет, Маршалл. Не нужно. Я сама. — Клэр улыбнулась, вспыхнула и посмотрела на него, прищурившись: — Беру свои слова назад. Ты не выглядишь худым и бледным. На самом деле, стоит тебе улыбнуться, ты выглядишь счастливее и здоровее.

Она указала на книгу в руке:

— Я куплю ее. А ты присмотрись к остальным.

— Я провожу тебя.

— Не нужно.

— Ладно. Как скажешь. Рад был повидаться.

— А то, — сказала она, ткнув его в предплечье.

— Только послушай себя. Говоришь как австралийка. Похоже, я немного на тебя повлиял.

— Да, наверное. — Она поправила сумку на плече. — Береги себя.

— Ты тоже.

«Я скучаю», — хотел добавить он, но промолчал.

Маршалл смотрел, как она уходит, любовался плавным покачиванием бедер под клетчатым пальто, повязанным на шее шарфом, слушал, как Клэр рассчитывается с продавцом и выходит из магазина, оставляя его стоять в одиночестве у стеллажа, рядом с которым они встретились. Маршалл посмотрел на брешь в ряду романов Блоха — темную, пыльную пустоту.

Он подошел к секции художественной литературы, скользнул взглядом по корешкам и нашел экземпляр «Завтра, вчера» Клэр Редман. Она опубликовала роман под девичьей фамилией, хотя, насколько он знал, после расставания официально не вернулась к ней. Однако чем больше Маршалл думал об этом, тем сильнее убеждался, что теперь она это сделала. Клэр больше не была Дикинс, ни в жизни, ни на бумаге. Он не мог унять зудящую боль: его предали.

Маршалл смотрел на книгу. Лиловая обложка в хорошем состоянии — большая удача для букиниста. Книгу издали пять месяцев назад, когда чернила на документах, касающихся их развода, только-только начали подсыхать. Он гадал, о чем ее роман, но знал, что пока не готов это выяснить.

Глава 21

Было около двух часов утра, и дождь к этому времени кончился. Маршалл вышел из автобуса на углу Оук и Кинг-Эдвард-стрит, напротив дома, в котором снимал квартиру. Перекресток пустовал, стояла тишина, нарушаемая лишь доносящимися издалека басами и звуком капающей воды.

Маршалл замер. Закрыл глаза и увидел Ноя и Клэр на их старой кухне в Сиднее.

Ной на каталке. Его мозг — на полу.

Высокая изгородь отделяла Маршалла от утонувшей в тенях школы на другой стороне улицы. Он ходил по этой дороге много раз — на работу и с работы. Большое здание опоясывала игровая площадка с качелями и шведской стенкой. По вечерам она кишела кричащими детьми, которые играли во фрисби и в салки, но теперь была пуста.

Маршалл стоял спиной к изгороди. Он повернул голову, когда услышал звавший его из ветвей голос. Произнесенное вслух имя коснулось его затылка, как ледяные пальцы. Он резко развернулся. Голос раздался вновь.

— Маршалл. — Тихо и ласково.

Машин не было, но светофор исправно менял цвета. С зеленого на желтый. Маршалл моргнул, проглотил подступивший к горлу ком. Сигнал стал красным, мокрый асфальт словно залило кровью.

«Не делай этого, — сказал он себе. — Ты не хочешь знать, что там прячется».

Он лгал себе и понимал это.

То, что таилось по ту сторону изгороди, было важнее всего на свете. Важнее работы, важнее Клэр. То, что ждало на площадке, являлось причиной всех бед, вырванной частью его сердца.

Маршалл обогнул угол, ведя пальцами по листьям. Ладонь намокла. Со стороны Кинг-Эдвард-стрит в изгороди зияла дыра. Он шагнул в нее и осознал, как глубоко и громко дышит.

Глазам потребовалось несколько мгновений, чтобы привыкнуть. Он видел очертания качелей, сиденья, усыпанные каплями воды. На миг небо прояснилось — на землю упал лунный свет. Маршалл заметил пожарную машинку в песочнице. Сосредоточившись, он мог бы услышать отголоски смеха играющих детей. Мертвое и пустое эхо.

Облака вновь сошлись, ветер усилился. Свет померк.

Рядом с ним загорелась свеча. Фитиль затрещал. Сердце Маршалла забилось как безумное, застучало в ушах. «Ты идиот, — сказал он себе. — Это будет ужасно, и ты сам во всем виноват». Кровь отхлынула от лица, живот свело.

Расплавленный воск капал в приподнятый стаканчик из «Старбакса». Он сиял оранжевым, освещая тонкие пальцы. Их хватка, твердая, уверенная, вовсе не походила на отцовскую. Накинутая на фигурку промокшая простыня трепетала на ветру. Маршалл видел под ней очертания детского лица, знакомый нос и скулы. В двух футах от нижнего края босые ступни переступали в траве.

— Маршалл, — прошептал мальчик. Простыня вздымалась и опадала в такт дыханию.

Свеча напомнила Маршаллу о поминках по Ною в школе. Чтобы выразить соболезнования, туда пришли сотни людей. Все повязали на запястья голубые ленточки. Огоньки свечей казались упавшими с неба звездами.

Маршалл знал, откуда эта простыня. Из морга.

Одна рука оторвалась от свечи и поднялась к голове. Бледная, мертвая кожа, покрытая тонкими волосками. Пальцы вцепились в простыню, потянули вниз, открыв смятое лицо Ноя, разбитый череп. Рот распахнулся — во тьму. Ни зубов, ни языка — только черная пустота.

Свеча погасла, и Маршалл закричал. Он налетел спиной на изгородь и попытался нащупать в ней дыру. Ветви вцепились ему в лицо. Проезжающее мимо такси залило площадку светом фар. Ориентируясь по звуку, Маршалл провалился в отверстие.

— Папа, — позвал голос в последний раз.

Маршалл не обернулся. Хромая, он перебежал через дорогу. Скрутившая желудок боль разлилась по всему телу, вынудила его сгорбиться. Маршалл рухнул перед дверью своего дома и застонал. Он прижал колени к груди и раскачивался, пока не перестал дрожать. Вновь пошел дождь, быстро превратившийся в холодный ливень.

Глава 22

Однокомнатная квартира. Поцарапанный паркет, тонкие стены. Все слышно. В углу гудел компьютер Маршалла в окружении счетов и бумаг. Вместо заставки — слайд-шоу: одна фотография сына сменяет другую.

Ной на ступенях библиотеки, в которой он проводил так много времени, рюкзак висит на одном плече.

Ной-младенец на руках у матери, завернутый в голубое одеяльце.

Тарелки засыхали на кухне. Раковина хрипела, словно прочищала горло.

Маршалл сидел в спальне, завернувшись в плед и склонившись над двумя мятыми картонными коробками. Внутри лежали вещи сына, безделушки, которые Маршаллу не хватило мужества выбросить или отдать. У Клэр где-то есть точно такая же коробка.

Он плакал двадцать минут. Вокруг него громоздились промокшие салфетки — жалкое, бесполезное укрепление. Он никогда не думал, что по кому-то можно скучать так сильно. В мозгу снова и снова прокручивались воспоминания о глупых ребяческих спорах и разногласиях с сыном, о том, как трудно было на него сердиться.

Маршалл вспомнил один случай. Он пришел с работы и увидел, что заднее окно разбито, а Ной с виноватым видом сидит под ним с осколками стекла в руках. Рядом с креслом лежал мячик. Маршалл отдал бы все на свете, чтобы забрать назад слова, которые вырвались у него в тот день.

Он поежился от сквозняка и, хотя Маршалл знал, что это невозможно, почувствовал, как холод исходит от коробок, словно вещи сына высасывали воздух из комнаты. Катышки пыли катались по полу. Занавески колыхнулись. Снаружи сверкнула молния.

Маршалл перевернул коробки и вывалил содержимое на пол. Впервые после отъезда из Сиднея он решил взглянуть на вещи Ноя. В то время он думал, что хуже уже не будет, но ошибался.

Старый плюшевый мишка — мех местами вытерся, набивка грозила вылезти наружу, круглый глаз болтался на ниточке. Маршалл забыл, кто подарил его сыну, просто помнил, что не он. Отложив медведя в сторону, Маршалл потянулся к поцарапанному йо-йо.

Он вспомнил жужжание, которое раздавалось, когда Ной «выгуливал собаку»[3]. Смех, пляска осенних листьев.

— Смотри, папа! Смотри!

Рядом лежало сложенное одеяльце с фотографии на заставке компьютера. Когда-то оно было голубым, но теперь выцвело до белизны с темными пятнышками слюны. Кое-где швы распустились, выпустив наружу старую подкладку, — их покрывали заплатки. Одеяльце Ноя, малышом он повсюду таскал его с собой. Клэр стирала его сотни раз. Маршалл несказанно удивился тому, что оно до сих пор не рассыпалось.

Пятилетний Ной с краем одеяльца во рту, мнет его неловкими пальцами.

Маршалл прижал ткань к лицу, уткнулся в нее носом. Вдохнул. Ни следа сына, только пыль.

Фигурки и блокнот с незаконченными рисунками, несколько шариков, карточки с черепашками-ниндзя, перетянутые резинкой. В другой коробке лежали полосатый школьный галстук, игрушка в форме клешни, с помощью которой Ной доставал множество потерянных вещей, и фигурка из глины. Он сделал ее на занятии по лепке. Птичка с широко раскрытым клювом. Одно крыло отломилось и лежало на полу.

Маршалл сидел над осколками прошлого целый час. Буря стихла, остался только воющий ветер.

Маршалл гадал, делала ли Клэр то же самое. Сколько часов она предавалась горю, цепляясь за прошлое, не в силах его отпустить? Что было в ее коробках? Он не мог вспомнить, как собирал их, как делил вещи, когда они разъехались пару лет назад. Ему стало больно при мысли, что четыре коробки — это все, что осталось от его сына.

Сколько коробок заполню я, когда умру? Кто заберет их?

Ощущение, которое преследовало его, вернулось. Что-то бурлило. В стенах, в досках паркета у него под ногами. Он не мог избавиться от этого чувства. Нечто тревожное тянулось к нему.

Воспоминания о собственном детстве отогнали это ощущение. Ненадолго.

Маршалл и его друзья шли по мосту Флагман на окраине Джеймсбриджа. Внизу текла река Хантер — теперь только обмелевший ручей. На волосах у них лежала красная пыль, велосипеды с одной стороны нагрелись от солнца. Ребята говорили, что под мостом жил бродяга: когда-то он был миллионером.

Руки его отца, мозолистые, грубые. Запах мотоциклетных выхлопов и пота на его коже, когда по вечерам он садился за стол.

Маршалл размял шею, всхлипнул, поднялся на ноги. Суставы щелкнули. Тело заныло — боль, о которой он и не догадывался. Комната закружилась перед глазами, Маршалл почувствовал, как стены сжимаются. Закрыл глаза. Стало легче. Досчитал до десяти. Он боялся снова открыть их.

Что, если он снова увидит Ноя, окровавленного и шепчущего, с головой, склоненной к плечу под углом в девяносто градусов?

Прекрати, Маршалл. Ты сходишь с ума.

Видения участились. До школьной площадки он видел сына в автобусе, ехавшем по Робсон-стрит. Маршалл пытался убедить себя, что это мог быть кто угодно: потерявшийся мальчик, спящий подросток, возвращавшийся с хоккейной тренировки, но он знал правду. При виде Ноя его затрясло, во рту появился металлический привкус, словно он лизнул сковороду. Эти ощущения возвращались. Они были реальны.

У ног Маршалла лежал старый мишка. На морде застыло доброе лукавое выражение. Он наклонился и поднял игрушку, ощутил ее вес и посмотрел, как тяжелая голова запрокинулась, открыв франкенштейновские стежки на шее.

Что-то скользнуло у него между пальцами, вывалившись из медведя.

Что-то маленькое.

Летело на пол.

Он не хотел смотреть видео по делу, но ему пришлось. Черно-белые записи с камер наблюдения, мигающие, с бегущими внизу секундами. Экран разделен на четыре части: четыре камеры снимали случившееся с разных углов. Он видел, как Ной забирается на перила. Люди вокруг слишком заняты своей жизнью, чтобы увидеть конец чужой.

Вещица, вывалившаяся из мишки, падала, словно в замедленной съемке. Маршалл провожал ее взглядом.

Ной подтянулся. Последние секунды жизни его сына полнились уверенностью, которой недоставало Маршаллу. Ребенок перегнулся через край.

Что бы ни выскользнуло из расползшегося шва, оно упало на пол. Подпрыгнуло. Ударилось о голень Маршалла.

Его мальчик падал — на четырех экранах. Клоун потянулся за ним, когда ребенок пролетал мимо перил нижнего этажа, но не сумел поймать. Ной ударился о морду динозавра, скатился на пол и приземлился на голову. Фонтан крови, хлопок, как от лопнувшего шарика. Его сын. Его мальчик.

Маршалл развернул мишку и обнаружил в шкуре узкую двухдюймовую прореху. Бурлившая внутри тревога вырвалась наружу.

Он наклонился и поднял с пола флешку.

Глава 23

У Клэр выдался плохой день, хотя приготовление ужина отвлекало. Будто бы ожидание будущей трапезы, некая идеальная картинка, которую она себе представила, сдавило голову, как полотенце на волосах после душа, и не давало прорваться дурным мыслям наружу. Но некоторым все равно удавалось пробиться сквозь этот барьер.

Наступил вечер Хэллоуина.

Индейка, овощи, безглютеновый пирог и вино. Она уже выпила полтора бокала. Язык жгло. Согласно плану, подружки приедут через час. Тихая музыка, что играла по радио, доносилась из гостиной. Клэр выключила верхний свет, чтобы создать уют, притвориться, что все хорошо. На самом деле ничего хорошего не было.

Клэр поставила кастрюлю в раковину и открыла кран.

Она подумала о том, как самоубийство Ноя повлияло на семью, словно накрыв их тенью. Письма приходили со всех уголков страны, множество цветов и открыток с соболезнованиями, что были подписаны словами «Понимающий родитель», посланий, выведенных уверенными, в отличие от ее собственных, руками. Клэр потрясло, что люди сострадали так, словно делили с ней ее горе. Ее вину.

Она уставилась на кастрюлю и через секунду поняла, что та переполнилась. Клэр вытащила пробку из раковины — раздались сосущие, хлюпающие звуки. Вниз, вниз.

Несмотря на сочувствие, письма и цветы утешали Клэр так же, как и статистика. Плохо. Суицид занимает третье место среди причин смертей в подростковом возрасте. Девочки думают о самоубийстве в два раза чаще мальчиков, но лишают себя жизни в четыре раза реже. Девяносто пять процентов самоубийц страдают от психических расстройств: депрессии, биполярного расстройства. Больше бессмысленных фактов, больше причин для ненависти к себе.

Статистика не помогала.

Она не прогоняла боль, которая стала частью Клэр. Въелась в нее. Клэр должна была носить маску агонии, день за днем, продолжая жить как взрослый человек в разумно устроенном мире.

Клэр хотелось сказать сыну, что его безгранично любили и что боль, которую он чувствовал, отнюдь не страшна: она просто часть перехода, ритуала, через который проходит каждый ребенок. Клэр часто думала, какой же надо быть матерью, чтобы ничего не заметить. Но и полиция не нашла ответов. Они тоже не справились. Что утешало ничуть не лучше, чем статистика и цветы.

Она стояла над плитой с кухонным полотенцем на груди и влажным от пара лицом. В кастрюле приятно булькало.

Станет лучше.

Закрыв глаза, она могла представить, как Ной обнимает ее в ответ — чего он не делал пару предшествовавших самоубийству лет. Время плохих оценок и пустых взглядов.

Что-то надломилось, но осталось незамеченным. Часы тикали.

Каждая годовщина — день рождения, Рождество — превращалась в кошмар. Сменяющие друг друга листки в календаре пугали. В году, как и в любом углу ее квартиры, таились ловушки, готовые взорваться, стоило лишь коснуться проводка-воспоминания. Клэр не знала, хватит ли ей смелости пережить еще один год. Хотя она говорила себе это каждый сезон.

Тик-так. Тик-так.

«Ты просто трусливый лев», — подумала она.

«Волшебник страны Оз» был любимым фильмом маленького Ноя. Они брали его так часто, что владелец магазина видеопроката отдал им затертый диск. Она помнила каждую фразу. Крылатых обезьян, разрывающих Страшилу на части — солома сыплется во все стороны. Эта сцена всегда пугала Ноя.

Ее тоже.

Она обхватила себя руками, качая головой. В такие дни легко было ненавидеть. Его. Ее мальчика. Ее единственного сына.

Она била посуду: это успокаивало.

Вазы разлетались с таким приятным звуком.

Клэр налила себе стакан воды, но его не хватило. Склонившись над раковиной, она отвела волосы назад и стала пить из-под крана, пока не почувствовала, что вот-вот лопнет. Клэр вышла из кухни и рухнула в кресло в гостиной.

В комнате было чисто — ни пылинки. Журналы на столике покоились там, где мать оставила их, когда приходила несколько недель назад. Дни слились в размытое пятно, разделяемые лишь сном, едой и туалетом. Книга, которую купила Клэр, лежала на кресле рядом. Она ее не прочла. Клэр ждала, когда вернутся крылатые обезьяны, чтобы разорвать ее на части. Если они вообще когда-либо улетали.

Четыре женщины сидели за столом в окружении грязных тарелок и покрытых отпечатками пальцев бокалов вина. Смех был редким гостем в квартире Клэр. Беседа перескакивала с темы на тему, Клэр почти не говорила, предпочитая слушать и купаться в тепле подруг. Сложно было не завидовать их счастью.

— Я не знаю, что не так с девяноста процентами героинь в современных фильмах, но они меня бесят! — сказала одна из подруг. — Или Барби, или чокнутые. По идее, последние должны мне нравиться, но нет. Они словно говорят: «Я крутая и особенная, но все равно покупаю туфли и ищу прекрасного принца». Фу.

— Точно, — согласилась другая. — Я стала внимательнее выбирать, что смотрю. Смешно, но телевизор влияет на мой день, создает настроение. Я стараюсь избегать всего, что печалит или пугает. Беда в том, что теперь трудно найти что-нибудь безопасное. Даже реклама норовит пнуть в живот. Разве что «Закон и порядок», обожаю его.

— Как я тебя понимаю, — сказала третья подруга, допивая вино. — Я смотрю только костюмированные мелодрамы. Ой! И еще кино про животных. Позавчера видела классную документалку про слонов. Господи, такая трогательная. Моя идеальная ночь в кино: викторианская мелодрама со слонами…

— С судебной тяжбой в конце.

— Классно придумано, надо записать! Еще вина, Клэр?

В гостиной зазвонил телефон. Она не слышала — грезила, вместо того чтобы искать осколки вазы в ворсе ковра.

— Да, налей мне. Скоро вернусь.

Клэр не следовало больше пить. Ее мутило. Она пересекла комнату и схватила трубку.

— Алло, — сказала Клэр, растирая предплечье.

Нет ответа. Только дыхание.

Клэр стояла у окна. Жалюзи были подняты, по стеклу струился дождь. Уличный фонарь мерцал, отбрасывая на ее лицо неверные тени.

— Алло? — повторила она, на этот раз увереннее.

Ничего.

Она отняла трубку от лица и посмотрела на высветившийся номер. Скрыт. Что-то подсказывало ей прервать звонок и уйти, но она не обратила на это внимания. Кроме того, трубка не молчала. Клэр слышала дыхание.

Вздох.

— Маршалл?

Из кухни долетели пронзительные смешки. Сойдясь, звякнули бокалы.

— Прости, что потревожил, Клэр, — сказал ее бывший муж.

Связь оборвалась.

Глава 24

3 ноября 2012 г.

Батарея гудела. В квартире Маршалла царили жара и влажная духота. Все окна были закрыты, ветер сотрясал здание. Телевизор работал без звука, транслируя белый шум. Заплесневевший кусок сыра лежал на разделочной доске на кухне рядом с грязным ножом. По полу гостиной разлетелись перья из разорванной подушки, в них утонула погнутая вилка. Маршалл терзал ее пять минут, засунув в рот грязный носок, чтобы заглушить рыдания.

Он лежал на кровати — глаза опухли, нос покраснел. Маршалл не принимал душ уже два дня. Ел только раз. Ребра выпирали так, что отбрасывали на стену неровную тень.

Компьютер работал, на экране продолжалось слайд-шоу заставки. Из порта сбоку торчала флешка. Слышалось гудение. Зазвонил телефон, и включился автоответчик. Замерцал красный огонек.

Клик. Бип.

— Йо, Марс, — раздался голос. — Это Ринго. Мы кучу времени пытались до тебя дозвониться. Нам срочно нужны готовые видео, а ты как сквозь землю провалился. Ты нужен нам, чувак. Слушай, просто перезвони, когда это получишь.

На автоответчике цифра восемь отмечала количество непрослушанных сообщений.

Глава 25

Маршалл вышел на улицу в одиннадцать часов, впервые за пять дней. Небо было серым, но тучи еще не пролились дождем. Он надел солнечные очки — смотреть на мир было слишком тяжело — и стоял перед домом, сжимая кулаки в карманах. В саду рядом кишел тараканами разлагающийся фонарь-тыква. Маршалл слышал, как насекомые грызли тошнотворную оранжевую мякоть.

Здание на углу Оук и Кинг-Эдвард-стрит не вписывалось в окрестности. Справа стоял куда более величественный и огромный дом, слева — детская больница. Над ней постоянно шумели вертолеты, а на перекрестках сталкивались машины.

Вороны сидели на ветвях, на проводах.

Он перешел через дорогу и направился к автобусной остановке. Дальше располагалась школа и изгородь, за которой он увидел сына.

До прибытия автобуса оставалось пятнадцать минут, но Маршаллу нравилось на улице. Его кожа стала мягкой и покраснела из-за часового душа. Прежде чем уйти, он до блеска надраил квартиру.

Выкинул вещи, которые разбил.

Содержимое флешки перекочевало в один-единственный вордовский документ. Ярлык — вырванный листок на экране — выглядел безобидно. Но содержимое… Содержимое — совсем другая история.

«Другая» — неудачное слово. Оно абсолютно, черт возьми, не подходит.

Он распечатал все восемнадцать страниц и оставил их на кухонном столе, придавив бутылкой чистящего средства, чтобы они не разлетелись.

«Обездвижил их», — подумал Маршалл. Словно эти страницы были бродягой, которого отец застал у окна своего сына, вырубил битой и привязал к лестнице. Обездвижил — до приезда полиции.

Только Маршалл в полицию не звонил.

Пока.

Документ составляли выдержки из статей, бесед и имейлов. Пролистай их кто-нибудь посторонний, они, вероятно, отправились бы в корзину. На первый взгляд — ничего интересного. Просто отрывки текста, набранные разными шрифтами. Но если бы читатель присмотрелся повнимательнее, следя за вырисовывающейся историей, то похолодел бы от ужаса. Устыдился бы того, что хотел выбросить эти страницы. Начал бы швыряться вещами, рвать подушки. На целые дни забыл бы о еде и плакал, пока из носа не пойдет кровь.

Маршалл наблюдал за людьми на улице. Они шли по своим делам, уверенные, что их дети там, где они должны быть, что они никогда не поступят так, как чужие — непослушные и слабые. Эти люди держались так, словно были неуязвимы для бедствий.

Подъехал автобус. Маршалл вошел и опустился на сиденье. Он смотрел на запотевшие стекла, проявившие отпечатки ладоней и надписи пальцем. Пахло мокрой псиной. Пассажиры уставились в личное никуда.

Восемнадцать страниц.

Восемнадцать бурлящих страниц.

Сложно сказать, когда Ной начал собирать документы, но сообщения и имейлы шли по порядку. Маршалл предположил, что все началось по крайней мере за два года до смерти сына. Он знал, что их не отправляли с домашнего компьютера: его жесткий диск изучали полицейские в ходе расследования. Ни один из сайтов, с которых Ной делал выдержки, не встречался в истории браузера.

Маршалл бы запомнил такое.

Это выходило за грань допустимого.

Все сообщения в мессенджере домашнего компьютера принадлежали ему и касались либо работы, либо разговоров с фанатами кино из разных уголков США. У Клэр мессенджера не было, как и у Ноя, насколько он знал. Но содержимое флешки говорило об обратном.

Чем больше Маршалл думал, тем сильнее крепли его подозрения.

Для разговоров и поиска информации Ной пользовался не домашним и тем более, будучи умным ребенком, не школьным компьютером. Нет, его сын занимался этим во время долгих визитов в библиотеку.

Глава 26

Фотография мальчика, ровесника Ноя. Темные глаза смотрят из-под аккуратно подстриженной челки. Мальчик румяный и пухлый, откормленный. Несмотря на мрачное выражение лица и угрюмый взгляд, кто-то о нем заботился, любил его. Робкая улыбка на камеру. Снимок, похоже, сделали в школе: мальчика в форме сфотографировали на голубом фоне. Маршалл понял, что это скан старой, мятой фотографии, а не цифровой снимок.

Под ним начиналась беседа.

HelveticaBoy: Видишь?

NeedaArk11: Да. Я ее сохраню.

HelveticaBoy: Хорошо. Ты меня так представлял?

NeedaArk11: Типа того. Когда ты сфотографировался?

HelveticaBoy: В прошлом году.

Маршалл смотрел, как за стеклом проносились здания. Все сливалось в сплошное пятно. Он не хотел закрывать глаза: перед ним сразу вставало лицо HelveticaBoy.

HelveticaBoy: Тебе грустно? Что ты имеешь в виду?

NeedaArk11: Просто иногда я грущу. А ты?

HelveticaBoy: Да, конечно. Обычно из-за папы. Родители никогда не любят нас так, как говорят. Иногда мой папа говорит, что любит меня, но я знаю: он врет. Ты когда-нибудь думал так о своем отце?

NeedaArk11: Не знаю.

HelveticaBoy: Он тебя когда-нибудь бил?

NeedaArk11: Нет.

HelveticaBoy: Поверь мне. Они все хотят этого. Все мои друзья это знают.

NeedaArk11: Может быть. Почему отец тебя бьет?

HelveticaBoy: Потому что я уродливый.

NeedaArk11: Но ты не уродливый, ты нормальный.

HelveticaBoy: Другие считают тебя уродливым?

NeedaArk11: Нет. Не думаю. Но я мелкий. Ненавижу это. Все в классе выше меня. Иногда меня дразнят.

HelveticaBoy: Из-за того, что ты мелкий?

NeedaArk11: ага

HelveticaBoy: да. Ты и правда мелковат. Хотя это не плохо. Я тоже не высокий. иногда лучше не обращать внимания. Ты можешь рассказывать мне обо всем, так ведь?

NeedaArk11: Ага! Ты мой лучший друг. Мне так повезло, что я тебя встретил. Похоже на чудо или типа того.

HelveticaBoy: Я твой единственный друг. Я так хочу. Если бы я был рядом, мы могли бы стать кровными братьями. Слышал о таком? Как в кино.

NeedaArk11: Нет. Что это?

HelveticaBoy: Ты режешь руку, и я режу руку, а потом мы обмениваемся рукопожатием и кровью. Ты бы сделал это для меня?

NeedaArk11: Да. Но только для тебя.

HelveticaBoy: Потому что мы лучшие друзья.

NeedaArk11: ага.

Маршалл сжал кулаки. На коже выступили вены. Сквозняк вцепился в загривок. Маршалл вжался в спинку кресла, но это не помогло. Мурашки бежали по коже, как бы он ни старался оставаться спокойным.

Это не было похоже на прозу, скорее на стенограмму без указания времени. Он думал о чувствах, таившихся за экраном, за словами. Это было сложно: эмоции ускользали. Маршалл привык складывать части в поисках смысла — в конце концов, в этом и заключается работа монтажера. Переписка читалась почти как сценарий.

«Хватит», — сказал себе Маршалл. Его тело охватила дрожь. Женщина напротив повернулась к нему, пытаясь скрыть свое любопытство. Она следила за ним поверх журнала.

Маршалл успокоился, даже улыбнулся.

Остынь. Не глупи, Марс… Начнешь думать об этом как о фильме — и утратишь контроль. Совсем расклеишься. Ты не можешь себе этого позволить, приятель.

Его вновь поглотили мысли о документе.

Маршалл хотел знать, какими были промежутки между вопросами HelveticaBoy и ответами NeedaArk11. Как долго Ной размышлял над словами незнакомца, прежде чем ответить? Как скоро все начало меняться? Когда HelveticaBoy превратил их дружбу в…

Скажи это, Марс. Озвучь.

Маршалл считал, что нет ничего хуже насилия над детьми.

…превратил их дружбу во что-то злое.

Чем больше Маршалл читал, тем яснее видел умысел за словами HelveticaBoy.

Тот был терпелив. Очень. Паузы неизвестной длительности между разговорами лишь явственнее очерчивали его план. Когда Маршалл впервые прочел документ, ему захотелось встряхнуть ноутбук, словно это могло привести сына в чувство.

Очнись, Ной! Неужели ты не видишь, что он задумал?

Ной не видел. Конечно, он считал эти разговоры важными, даже ценными, раз решил сохранить их. И спрятать.

HelveticaBoy.

Маршалл гадал, что значил этот ник, если он вообще имел какой-то смысл. Он читал и узнавал о Ное вещи, о которых даже не подозревал, и чем дальше углублялся в документ, тем яснее видел, как мелочи складываются в масштабную картину. С каждым откровением трещина под ногами его мальчика росла, грозя поглотить его целиком.

HelveticaBoy: иногда я не хочу взрослеть

NeedaArk11: Что ты имеешь в виду?

HelveticaBoy: Когда взрослеешь, люди становятся злыми. Как мой отец. Я не хочу быть как он.

NeedaArk11: Я тоже. Я своего ненавижу.

HelveticaBoy: за что?

NeedaArk11: Не знаю. Просто так. Мы теперь почти не говорим. С мамой тоже. Она больше меня не любит. Ты был прав.

HelveticaBoy: Я всегда прав. Я единственный, кто это понял. И ты.

NeedaArk11: ага. Иногда я хочу убежать, но у меня нет денег.

HelveticaBoy: Я бы сбежал, но меня найдут

NeedaArk11: Я могу спрятаться. У меня отлично выходит.

HelveticaBoy: Нет. Они найдут тебя. Поверь. Никто не исчезает. Ты мне веришь?

NeedaArk11: да.

HelveticaBoy: правда?

NeedaArk11: да.

HelveticaBoy: почему?

NeedaArk11: ты умный

HelveticaBoy: А ты глупый, да? Они все так думают. Вот почему тебе следует меня слушать.

NeedaArk11: я не глупый.

HelveticaBoy: еще какой.

NeedaArk11: мне пора.

HelveticaBoy: Ок. Завтра в то же время. Буду онлайн.

NeedaArk11: ага. Я тоже.

HelveticaBoy: обещаешь? Братья по крови?

NeedaArk11: ага.

HelveticaBoy: о, перед тем как уйдешь. Зацени. Наконец нашел того, кто поймет. Скажи, что об этом думаешь. Завтра поговорим.

Внизу располагалась ссылка, подсвеченная синим и подчеркнутая. Маршалл скопировал ее и вставил в строку браузера. Заплясали песочные часы, экран побелел — только на мгновение. Вскоре появилось сообщение: «Браузер не может открыть страницу: невозможно подключиться к серверу или страница была удалена».

Маршалл щелкнул «Обновить», сгорая от нетерпения и гнева. Ссылка все еще светилась голубым. Он склонился к экрану. Посмотрел на адрес. Рухнул на колени.

— Ной, — зарыдал он в пустой квартире. — О Ной, нет. Нет.

Как и его сын, страница исчезла, но когда-то она все же существовала.

Адрес гласил:http://www.letshelpeachotherout.org/suicide/answers.php[4]

Глава 27

Маршалл вышел из автобуса в центре города и зашагал по улице. Усилители хрипло передавали фальшивое пение уличных музыкантов. Под ногами хлюпали мокрые газеты. Все смотрели на него, как женщина в автобусе, быстро и с опаской, касались его взглядом и сразу отводили глаза.

Машина просигналила, когда он перебежал через дорогу, по лодыжку провалившись в лужу. Ему было все равно. На самом деле Маршалл больше не беспокоился о множестве вещей: будь то работа или трудности в отношениях с Клэр — все стало незначительным. Неважным.

По сравнению с этим.

Остались только Ной и HelveticaBoy, их беседы.

Шепотки в библиотеке.

Ш-ш-ш.

NeedaArk11: все плохо. Мама и папа даже не смотрят на меня. Я не помню, как было раньше. Я слышу, как они говорят о том, что ненавидят меня. Я хотел бы жениться и уехать куда-нибудь далеко от школы. Все думают, я дурак. Про меня сплетничают — сам я ничего не слышал, но знаю, что это правда. Меня от этого тошнит. У меня нет друзей, кроме тебя. Я заценил те сайты, что ты отправил. Некоторые клевые. Теперь мне многое стало ясно. Я знаю, что не дурак. Ты здесь? Я надеюсь, а если нет, ты получишь сообщение, когда будешь онлайн.

Под этими словами располагалось несколько картинок. На одной — стадии затягивания петли. Следом за картинкой шли инструкции.

Положите веревку так. С каждой стороны оставьте по два фута. Возьмите нижний конец и обмотайте вокруг сделанной верхней петли.

На другой картинке — фотографии — была в полный рост запечатлена женщина в нижнем белье, только лицо не попало в кадр. Ее руки и ноги покрывали ужасные синяки. Судя по всему, она сидела на больничной кровати, не похожей на те, которые встречал в своей жизни Маршалл. Он не мог сказать, откуда взялась эта мысль, но Маршалл решил, что снимали в Европе. Стены были грязными.

Поверх ее бедер было напечатано большими буквами: «ЕЙ НЕ УДАЛОСЬ».

Далее следовала еще одна ссылка, ведущая на все еще работающий сайт, посвященный эффективным способам самоубийства. Автором страницы был некто Реймонд Шитцар. Словно в насмешку, тексты были защищены авторским правом. Маршалла замутило.

Но он все равно их прочел.

Страница касалась плюсов и минусов прикрепления взрывчатки к телу. Падение на бензопилу тоже оказалось крайне эффективным. Рей рассуждал о преимуществах старой доброй пули в голову. Молотки и мясные станки не подходили для самоубийства. Автор рассказывал, что утопление вызывает эйфорию, а утопление в собственной моче засчитывается как мученический акт. Неплохо, если кто-то может помочь с суицидом. Но лучшим выходом все равно оставался полет с огромной высоты.

«Летишь, разбиваешься. Просто и безболезненно. Так мне говорили», — утверждал Реймонд Шитцар. И Маршалл не сомневался в его словах. Как и его сын. В конце концов, тексты Реймонда были защищены авторским правом.

HelveticaBoy: Кажется, я скоро это сделаю. Ты часто об этом думаешь? У меня в голове только это. Смотрел видео по ссылке, что я прислал?

NeedaArk11: Ага. Когда видишь, как люди умирают, снова и снова, в конце концов привыкаешь. Я сам тоже нашел парочку. Как парень прыгает с крыши. А другой отрезал себе голову.

HelveticaBoy: Ага. Уже не пугает, да? Смерть. Смотреть, как они убивают себя. Снова и снова. Это с каждым случается.

NeedaArk11: Я много об этом думал. Читал, что, если примотать липкой лентой подушку к голове, это сработает. Но я не хочу так. Не хочу очнуться. Рискованно.

HelveticaBoy: Хотел бы я тебе помочь.

NeedaArk11: Ты никогда меня не оставишь. Ты всегда рядом.

Маршалл побежал. Это помогло. Чем быстрее он двигался, тем меньше замечал на себе чужие взгляды. Ветер с воем летел по городу, гнал по небу тучи. Ему не хотелось помнить, что он прочел и увидел, кликнув по гипертексту под ссылкой. Но чем быстрее Маршалл бежал, тем яснее понимал: некоторые вещи невозможно забыть.

NeedaArk11: НЕНАВИЖУ. ОНИ ДАЖЕ НЕ ПЫТАЮТСЯ ПОМОЧЬ!!! НЕ ВИДЯТ ЧТО ЧТО-ТО НЕ ТАК. МАМА ПАПА ВСЕ НА СВЕТЕ МОГУТ ОТСОСАТЬ. ЭТО ОНИ ВИНОВАТЫ. Я УБЬЮ СЕБЯ. ТЫ ПРАВ. ТАК ЛУЧШЕ. Я ТОЛЬКО ХОЧУ УВИДЕТЬ КАК МАМА И ПАПА БУДУТ РЕВЕТЬ В ТРИ РУЧЬЯ. ВОТ БЫ У МЕНЯ БЫЛ ПИСТОЛЕТ. СУНУТЬ В РОТ И СПУСТИТЬ КУРОК. ПУСТЬ ИДУТ В АД, ГРЕБАНЫЕ СУКИ!!!

Маршалл стоял у входа в Стенли-парк. Четыреста гектаров леса на западной окраине города. Велосипедисты в штормовках и бегуны в дождевиках проносились мимо, не обращая на него внимания. Легкие горели, но он побежал дальше — за высокие тотемные столбы. Резные лица смотрели на него сверху, величественные, как деревья, которые они охраняли.

Он бежал по парку, белки уносились прочь с его пути. Дальше по грязной траве. Маршалл не знал, почему снова хромает: в нем было так много боли, что ее не удавалось локализовать. Он попытался сфокусироваться на деревьях перед собой. Затеряться в лесу — все, что ему осталось.

HelveticaBoy: Я думаю, трудно ли будет совсем не дышать.

NeedaArk11: ты не сможешь. Я пробовал.

HelveticaBoy: Да. Наверное, ты прав. Кем ты хочешь вернуться?

NeedaArk11: что?

HelveticaBoy: Ну, ты умрешь и станешь еще кем-нибудь. Кем-то получше. Я бы хотел стать мартышкой. Есть бананы и играть в ветвях. Не волноваться о всяком дерьме. Так в кого ты превратишься?

NeedaArk11: В птицу. Я расчесываю кожу. Никто не знает. И никогда не узнает. Это меня успокаивает, но только если до крови. Теперь у меня ноги в шрамах.

Гуси клевали мокрый хлеб на берегу. От мороси все сверкало. Маршалл нашел знакомую тропинку между деревьями. Ему показалось, что кто-то бежит за ним, но, развернувшись, он никого не увидел. В ветвях над головой порхали птицы. Он посмотрел вверх, и в глаз попала капля. Больно. Он побежал дальше, повторяя несбыточные желания.

Если бы я видел больше.

Если бы не опоздал.

Если бы…

— Где же она? — спросил он себя.

HelveticaBoy: Сегодня у меня день рожденья.

NeedaArk11: поздравляю.

HelveticaBoy: Ага. Может, меня убьют, это будет отличный подарок. Или кто-нибудь подарит мне угарный газ или гелий. Но канистры с гелием трудно достать. Думаю, этого не случится.

NeedaArk11: Хэл?

HelveticaBoy: что

NeedaArk11: Я люблю тебя.

Деревья боролись за свет, тянулись к небу. Лозы висели, словно грустные улыбки. Туфли Маршалла потемнели от грязи. Ноги замерзли. Бегущие над головой облака закрыли солнце.

NeedaArk11: Эй? тебя неделю не было в сети. Что случилось? Пожалуйста, скажи, что ты тут. Надеюсь, ты получил мое сообщение. Не оставляй меня. Ты все, что у меня осталось. Прости, если сказал что-то не так. Пожалуйста, ответь.

Маршалл начал паниковать. Неужели он проделал такой путь зря? Ком в горле был таким огромным, что грозил порвать плоть и с кровавым фонтаном вырваться наружу. Хотелось кричать.

NeedaArk11: ЭЭЭЭЭЭЙ?????

Все деревья казались одинаковыми, и тропинки не отличались одна от другой. Он так давно здесь не был. Последний раз они приходили с Клэр. Она обладала врожденным чувством направления: когда они терялись на улицах Таиланда, ей всегда удавалось найти выход. То же случалось в торговых центрах, в темных комнатах.

Маршалл хотел, чтобы она была рядом.

Он искал огромную рухнувшую дугласову пихту. Они с Клэр обнаружили ее через месяц после переезда в Ванкувер и решили, что она будет «деревом Ноя», местом, куда они будут возвращаться, чтобы вспомнить о сыне, пока живут в Канаде. Но все деревья были похожи друг на друга.

NeedaArk11: Эй! куда ты пропал? Давно тебя не было.

HelveticaBoy: не пиши мне больше. Я удалю тебя из контактов.

NeedaARk11: ЧТО? Ты серьезно?

NeedaArk11: Эй? Ты здесь?

HelveticaBoy: Я СЕРЬЕЗНО ТЫ ГОВНЮК. ТЫ УНЫЛ УНЫЛ УНЫЛ. ЖАЖДУЩИЙ ВНИМАНИЯ НЫТИК. ПЕРЕДОЗНИСЬ ИЛИ ПЫРНИ СЕБЯ НОЖОМ. ЭТО ЛЕГКО. ПРОСТО СДОХНИ И ОСТАВЬ НАС В ПОКОЕ. МЫ ВСЕ ТЕБЯ НЕНАВИДИМ. ТЫ УРОД. ВСЕХ ОТ ТЕБЯ ТОШНИТ. МЕНЯ ОТ ТЕБЯ ТОШНИТ. ТЫ НИКОГДА МНЕ НЕ НРАВИЛСЯ. Я ПРИТВОРЯЛСЯ. ТЫ ПРОСТО ГРЕБАНЫЙ ЗОМБИ. ОТСТАНЬ И НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ ГОВОРИ СО МНОЙ.

Маршалл рухнул рядом с пихтой, не зная, то ли дерево нашел. Боже, ему хотелось верить, что он не ошибся. Впрочем, Маршалл прекрасно понимал, куда ведут надежды. В конце ты каменеешь. Ноги корнями уходят в почву, ты не можешь двинуться и зависишь от всего на свете: от солнца, дождя, доброты чужих людей. Надежда оставляет внутри ледяную пустыню.

Волосы сыплются, падают на землю, как мертвые листья. Надежда лишает тебя всего и превращает в чужой тотем, статую, на которую люди смотрят с жалостью, думая: «Боже, да, он уже умер, давайте почитать его, хотя он этого и не заслуживает».

Мы будем приходить к этому дереву, когда захотим вспомнить о нашем мальчике.

Маршалл лежал там долго — среди мха, салфеток и использованных презервативов. Дождь тек в ухо, обращенное к небу. Он зарыдал, когда началась буря. Молния не отличала людей от деревьев. Ей хотелось лишь жечь, уходя в землю.

Глава 28

Маршаллу понадобилось два дня, чтобы снова начать есть, после того как он прочитал эти восемнадцать страниц. Сначала он просто перехватывал куски черствого хлеба. Маршалл заставлял себя жевать, хотя челюсть сводило: он слишком часто сжимал зубы. Это прошло. Тарелка перед ним опустела, а желудок наполнился.

Он перечитал документ и яснее увидел скрытые намерения HelveticaBoy, у него просто не было другого выбора. Теперь стало намного проще думать о случившемся.

Он слышал бесплотный голос HelveticaBoy так же легко, как представлял сына в библиотеке, прильнувшего к компьютеру и с опаской оглядывающегося по сторонам. Ной вырезал и вставлял фразы, выбивая надпись на собственном надгробии.

Ты ненавидишь себя.

Ты один.

Я твой единственный друг.

Никогда больше не говори со мной.

Никогда больше не говори со мной.

Никогда больше не говори со мной.

На страницах хватало и отвлеченных разговоров, не имевших отношения к суициду.

Ной и HelveticaBoy обсуждали фильмы и любимые телешоу, когда внезапно HelveticaBoy написал: «Эй, пришли-ка мне свое фото».

«У меня нет», — ответил Ной.

«Ничего. Пришлешь завтра. Отправь мне в письме. Страшно хочу увидеть, какой ты».

Двое детей, связанные болью, застряли в одиночестве.

«Какой у тебя имейл?» — спросил Ной

И HelveticaBoy ответил.

Маршалл сочинил письмо на третий день после того, как прочел документ. Поле ввода открылось перед ним, как гроб, жаждущий плоти. Потребовалось приложить невероятное усилие, чтобы забыть о гневе и позволить мозгу сочинять нужные предложения.

«Привет, HelveticaBoy, — начал он. — Я знаю, что прошло много времени. Думаю, ты решил, что я умер. Но это не так. Я жив. Я не жду, что ты мне ответишь. Даже не знаю, пользуешься ли ты этим ящиком, но помню, как посылал на него свое фото.

Надо поговорить».

Маршалл оставил подпись: «NeedaArk11. Твой друг».

Той ночью Маршалл спал на полу гостиной, простыни обвили его вспотевшее тело. Он заснул, глядя, как картинки из его прошлого сменяют друг друга на экране компьютера. Дом стонал от ветра.

В одиннадцать его разбудило желанное «дзынь». Раздался голос: «Вам письмо». Заставка исчезла, комнату залило сияние экрана — такое яркое, что глаза заболели.

Босые пятки Маршалла прилипли к паркету, кожу усеивали занозы. Крошки и катышки пыли осели в волосах. В спине хрустнуло, когда он распрямился и доковылял до компьютера. В нижней части экрана среди множества ярлыков горела иконка-конверт. Маршалл кликнул по ней, и письмо открылось. Внутри было одно слово.

Привет.

Глава 29

Норт-Бенд, штат Вашингтон, США

Половинка луны выглянула из-за облаков, омывая Норт-Бенд голубоватым светом. В городских реках и темных окнах домов не отражались звезды. Слабое бледное сияние струилось с неба, неритмично нарастая и убывая. Туман поднимался по Каскадным горам, укрывая гору Си, что нависала над городом, как огромный, безучастный страж.

Ветер заставлял деревья петь, подхватывал протяжную ноту, хорошо знакомую местным жителям. Кора царапала кору, совы тревожили ветви, слетая за добычей.

Хлопанье крыльев. Брызги крови. Потерянное перышко.

В городе пьяница вывалился из «Бара Боксли», неподалеку разбилась бутылка. Мотоцикл, урча, поднимался по Седар-фоллс, фара, похожая на глаз, разрезала мрак. Ветер летел по улицам.

Рядом с Мидоубрук-уэй — на границе Норт-Бенда и соседнего Снокуолми — бежала река, несла свои холодные воды. На берегу виднелись детские следы, валялись пустые бутылки из-под кока-колы, фантики от конфет — останки солнечного дня. Над водой протянулся красный промышленный мост, ведущий на 396-ю улицу. С него свешивались две пары ног, обутые в похожие конверсы.

Кеды принадлежали двадцатидвухлетней Дженн Киото и ее лучшему другу Брайану Райту, которые сидели, соприкасаясь плечами, и передавали друг другу косяк. Ветер уносил дым во тьму.

Дженн засмеялась, прикрыв рот ладонью. Этим вечером она надела огромную кофту-худи. Тень от опоры моста скрывала тонкие черты ее лица. Под несколькими слоями одежды на шее висело серебряное

ожерелье. Дженн не любила показывать свое тело. Она стыдилась, не хотела, чтобы родители видели: их дочь превратилась в женщину. Это смутило бы их. Они не слишком хорошо справлялись с переменами, будучи наивными и недалекими людьми. Порой их было так легко ненавидеть.

Брайан, напротив, принимал взросление как должно: легко и невозмутимо, хотя на самом деле ему хотелось кричать от восторга. Он вспомнил, как, навещая бабушку в Айдахо, зашел на кухню и посмотрел поверх холодильника.

Стена за ним цветом напоминала зубы, пожелтевшие из-за сигаретного дыма.

На холодильнике прятались крохотные кролики — жирные катышки пыли.

Он не обратил бы на них внимания, если бы увидел где-нибудь в другом месте, но это была кухня его бабушки. И что с того? Да ведь в прошлый визит, на Пасху, он не был таким высоким.

Он вырос. Это казалось изумительным.

Брайану нравилось снимать рубашку на глазах у младших братьев, показывая раздавшиеся плечи. Они спрашивали, станут ли такими же через пару лет.

— Нет, конечно, — отвечал он, смеясь. — Размечтались!

Брайан не испытывал угрызений совести, дразня их. В конце концов, он старший брат, а одна из задач старшего брата — ставить на место младших. По крайней мере, так ему казалось.

Он глубоко затянулся — огонек осветил красивое лицо, отразился в зрачках двумя красными искрами. Брайан носил длинную челку, закрывавшую одну сторону лица, и любил дерзким кивком сбрасывать волосы с глаз. Это необычное движение невероятно бесило его мать.

— Так откуда у тебя дурь? — спросил Брайан

— Взяла у брата, — ответила Джен, крутя на запястье серебряный браслет — змею, пожирающую собственный хвост.

— Срань господня, Дженн! Гленн? Курит? Я думал, он правильный.

— Ага! Зануда с косяком. Что меня устраивает.

— А он где берет?

— У кого-то из школы. Может, у Дона.

— У Дона Фрайза?

— Ты шутишь? Ну правда, Брайан. Нет, не у него. У Дона… Дона… Не могу вспомнить его фамилию. Черт. У Дона Мэйджорса! Вот! Клянусь, у меня скоро крыша поедет, как у тетушки Мао. Она… на себя уже не похожа.

— Ничего с тобой не случится. Кроме того, если ты в старости станешь как твоя тетка, я к тебе присоединюсь. Она веселится вовсю. Люди готовят для нее, убирают за ней, а она гонит на них ни за что.

— Ну, можно и так сказать.

— Так, значит, у Дона Мэйджорса?

— Ага.

— Дон Мэйджорс. Он тоже вроде правильный, да?

— Святоша. Ха. Но он курит травку.

— Ни в чем нельзя быть уверенным. Так же обычно говорят? Ни в чем. — Брайан снова затянулся и передал косяк подруге. Дженн взяла его дрожащими пальцами.

— Замерзла? — спросил он.

— Не чувствую ног. — Они засмеялись. — Выживу.

— Думаю, да. Постой, твой брат дал тебе дури? Блин, я родился не в той семье. Быть старшим ужасно. Никто не снабжает тебя всякой дрянью. Ни шмоток, ни выпивки. Ничего.

— Э-э-э… Нет. Он не в курсе. — Дженн засмеялась и положила голову Брайану на плечо. Она любила так делать, в этом не было ничего особенного, ведь они друзья — просто друзья. Приятно знать, что между ними ничего не могло быть. Это успокаивало. Они поклялись друг другу два года назад, что никогда не станут встречаться. Им казалось, что их дружба важнее десяти минут пыхтения на заднем сиденье машины.

— Дженн, черт возьми. Гленн разорвет тебя, когда поймет, что трава пропала.

— На куски, детка. На куски.

— У тебя яйца крепче моих.

— Да, я слышала.

— Что это ты такое слышала?

— Всякое. Это все здешние совы. Такие сплетницы.

— Да? И что они говорят?

— Ты правда хочешь знать? Ну, что вы с Вивиан… — Она сложила указательный и большой пальцы правой руки в кольцо и проткнула его средним пальцем левой — международный жест, обозначающий у молодежи совокупление.

— Фу. Совы в этом городе сли-и-ишком болтливы, — сказал Брайан, отбрасывая челку.

— Ага. — Дженн ткнула его в ребра. — Эй, я не против. Только на меня не западай.

— Не мечтай. Я не охотник до желтого мяса!

— Гребаный реднек.

— Мы резали вас в Наме.

— Мои родители из Японии, дебил. — Она стукнула его по руке и рассмеялась у Брайана на груди. Ее дыхание, как и его, стало неровным.

— Я слышу, как у тебя под рубашкой сердце стучит, — сказала она едва слышно.

Брайан хотел дотронуться до нее, но велел себе этого не делать. Он подтянул к себе ноги, встал, посмотрел на дорогу и увидел капли дождя, сверкавшие под фонарем.

— Что ты делаешь? — спросила Дженн, вытянув шею, чтобы посмотреть на него.

Брайан взялся за перила.

Пешеходный мост тянулся в двух направлениях. Один конец вел к его дому и фонарю, другой — к дому Дженн, скрытому среди деревьев. Днем они могли видеть с моста гору Си, но сейчас время ползло к полуночи и вокруг царила тьма, абсолютная, всеохватная.

Брайан наклонился вперед и посмотрел вниз. Поток воды был скрыт тонкой пеленой тумана. Ветер гнал облака по небу, и, словно по сигналу, выглянула луна. В ее бледном сиянии туман ожил, заблестел перламутровыми каплями.

— Когда я был младше, — сказал Брайан, — мы с братьями часто ходили сюда. Им не нравилось, они боялись местного призрака.

Дженн покачала головой:

— Вот теперь ты точно бредишь.

Брайан смотрел вниз, в туман.

— Однажды сюда пришли все мои друзья. Лайам, Натан, Роэн. Мы прыгали с этого моста. Прямо здесь, с этого самого места. Мои братья пришли со мной, боялись до чертиков, но притворялись, что им пофиг. Мои друзья прыгали в воду. Падали целую вечность, словно летели. Плю-у-у-ух.

— Спрыгнули — подумаешь, подвиг.

— И мои братья тоже. Смогли.

Налетел порыв ветра, ветви деревьев цеплялись друг за друга. Это напомнило Дженн о том, где она должна быть: в постели, дома — в пятнадцати минутах ходьбы от утонувшего во тьме моста.

— Они все смотрели на меня снизу. Типа, прыгай, Брайан! Прыгай! Но… Я не смог. Помню, как вцепился в перила, застыл. Я не смог. Я так испугался.

Дженн издала кудахтающий смешок.

— Брось, Пикачу.

Их высокий смех разнесся над рекой.

— Ты не прыгнул, — сказала Дженн, коснувшись его лодыжки. — Ничего страшного. Тут ужас как высоко. Я бы не смогла даже через миллион лет.

— Да, но я должен был. Это было важно, а я не справился.

— Ну, Би, даже не думай делать это сейчас. — Дженн встала на ноги, держась за друга, чтобы не упасть. Обняла его одной рукой, потянула от края. Услышала, как его ладонь скользнула по перилам: он ослабил хватку. Дженн ощутила, каким напряженным было тело под толстовкой, которую он надевал только на встречи с ней: остальных стеснялся. Она обняла его и почувствовала, как Брайан расслабляется.

— Хочешь, завалимся ко мне? — спросила она.

— Не, я в норме. Думаю, мне пора домой.

— Ага, думаю, нам обоим пора.

— Ты как? Дойдешь сама? — спросил он, скрестив на груди руки. Она ненавидела этот жест. Он означал, что разговор закончен и Брайан собирается уйти. Больше всего на свете ей не хотелось оставаться одной. Во тьме. Среди ночи.

— Ага, — криво улыбнувшись, ответила она. — Мои яйца крепче твоих, не забывай.

— Ой, Джен, не говори об этом.

— Ш-ш. Не так громко. — Она указала на деревья. — Совы.

— Ну конечно. Совы.

— До встречи, — сказала Дженн, натягивая капюшон.

— Счастливо.

Брайан помахал удаляющейся подруге. Он замер, прислушиваясь к воде, текущей под мостом, и стуку конверсов Дженн, пока она бежала по мосту. Не остановилась и не оглянулась.

Деревья выросли перед Дженн, затягивая ее во тьму, ветви касались девушки, не пугая, а утешая. Пахло свежевскопанной землей и прелыми листьями. Рядом захлопали крылья. Она вздрогнула.

Иди. Ты не вернешься, не поцелуешь его. Не сделаешь этого.

Я бы хотела.

Этот голос. Он вопрошал когда-то, что будет, если воткнуть вилку в розетку в гостиной. Тот же голос, что шептал: «Интересно, что в сковородке, которую мама поставила на плиту? Почему бы не дотянуться? Взять за ручку и узнать?»

Дженн он не нравился. Пугал ее гораздо сильнее, чем ночь.

Брайан шел по мосту к перекрестку 396-й.

Плечи его братьев, хрупкие и узкие, исчезают во тьме. Разлетаются брызги — и братьев нет. Они всплывают на поверхность, стряхивают воду с волос. Лица светятся от счастья, на них — победное выражение.

Они сделали это. Спрыгнули.

А он не смог.

Даже в детстве Брайан понимал, что роль старшего брата — ставить младших на место, быть лидером. Тем, на кого можно равняться. Как и тогда, Брайан отбросил эту мысль и продолжил шагать по мосту. Он поднял глаза, услышав, как зашуршали листья.

На обочине дороги был припаркован фургон. Он стоял вдали от фонаря, но Брайан все равно различил его очертания: средних размеров, с плоской крышей — модель с боковой дверью. Тупой нос фургона оказался смят, словно машина однажды врезалась в бетонный столб или в дерево. Прищурившись, Брайан заметил, что за рулем никого нет.

От сильного порыва ветра толстовка, которую он не стеснялся носить только при Дженн, прилипла к спине. Челка упала на глаза. Первая искорка страха вспыхнула глубоко в животе, но пламя оказалось ледяным. Ветер порвал облака и открыл луну — теперь Брайан увидел человека, приземистого мужчину, на обочине в нескольких футах от себя. Тот стоял, прислонившись к дереву, затаился, сжав руки в кулаки.

Брайан задержал дыхание, когда мужчина преградил ему путь. Свет луны упал на темную фигуру, и из тени выступила белая маска. Пустые глаза, опрокинутая улыбка. Скорбь.

Холод в животе Брайана поднялся по позвоночнику. Он вздрогнул.

Слева хрустнула ветка. Он обернулся на звук и увидел второе лицо в нескольких дюймах от собственного. Когда Брайан различил выражение, тонкая игла уже впилась ему в шею.

Радость.

Дженн видела, как ее лучший друг боролся с незнакомцем на другой стороне моста. Третий мужчина, небольшого роста и коренастый, бежал к ним широкими неуклюжими рывками.

Она поняла, что нужно кричать, но не смогла издать и звука. Ее чувства невероятно обострились: она реагировала, но какие бы проводки ни бежали в ее голове, они отказывались смыкаться. Ни звука, как бы она ни старалась, ни шага. Она словно погрузилась в сон, в кошмар, где время замедляется, а ноги прирастают к земле. Дженн просто смотрела, не в силах сделать хоть что-нибудь, как Брайан борется с высоким мужчиной, слышала их хрип, разлетающийся над рекой. Затем Брайан вскрикнул — странно и тонко, как девчонка. Ее колени подогнулись, она упала.

Только тогда проводки сомкнулись и крик вырвался из ее горла — достаточно громкий, чтобы привлечь внимание незнакомцев.

Огромная рука в перчатке обхватила Брайана. Хватка оказалась сильной — от мощи, таящейся в этих пальцах, сперло дыхание. Тошнота подкатила к горлу, голова отяжелела, мысли спутались.

Игла ужалила и упала на землю.

Единственная капелька крови выступила на шее и впиталась в воротник толстовки.

Дернувшись изо всех сил, Брайан вырвался из хватки незнакомца. Мужчина пониже метнулся вперед, распахнув руки так широко, словно хотел обнять весь мир. Брайан увидел, как он приближается, хотя перед глазами плыло, и стал отступать, пока не уперся спиной в перила моста. Металл обжег его холодом, даже сквозь одежду, — это напомнило Брайану, что он еще не умер. Он хотел жить.

Это его отрезвило.

Руки мужчины вернулись к нормальным размерам.

Впрочем, это не облегчило Брайану жизнь, не уменьшило его страх. Вовсе нет.

Две маски утонули во тьме: ветер взвыл и луна померкла. Брайан уставился в бездонный мрак, схватился за перила, перевалился через них, изо всех сил лягнув темноту. Его нога ударила что-то — бух.

Кто-то ахнул.

Брайан взвыл от восторга, понимая, что он попал и мужчине больно.

Да, возможно, ему удастся сбежать.

Затем мир накренился. Мост начал уменьшаться: Брайан падал. Он видел, как его руки цепляются за воздух, отчаянно пытаясь поймать одну из звезд. Не вышло. Он не смог. Волоски на загривке вздыбились, наркотик начал действовать, вызвав краткий, но сильный прилив эйфории.

Я сделал это. Наконец-то я прыгнул.

Туман сомкнулся над ним огромными серебряными крыльями. Мгновением позже Брайан врезался в воду.

Дженн кое-как поднялась на ноги. Высокий мужчина бросился к ней, а низкорослый спустился на берег. Она слышала их крики. У одного был местный акцент, у второго — сильный южный. Но откуда бы они ни пришли, их голоса звенели от паники. От ярости. На самом деле, шум, который они издавали, даже не походил на речь.

Скорее на рычание бешеных псов.

По ее лицу катились слезы. Дженн стало ясно, что они начали застилать глаза еще до нападения, когда Брайан скрестил руки и сказал, что не пойдет к ней. Но это уже не имело значения. Появление незнакомцев изменило все. Надо собраться с силами и бежать.

Ногти чиркнули по металлу и сломались, когда она схватилась за перила, чтобы подняться. Боли она не почувствовала. Кеды скользнули по опавшим листьям. Дженн услышала, как грохочут по мосту туфли высокого мужчины: металлическая решетка, в которую она вцепилась, завибрировала, словно ударила ее током.

Дженн Киото поднялась на ноги. Во рту появился привкус стоячей воды.

Она бежала как никогда в жизни, не зная, откуда взялись силы. Страх, придавивший ее к земле, исчез. Голос вернулся. Слов не было — наружу рвались только утробные крики.

Рывок во тьму. Под ногами уже земля — не металл. Дорожка петляла перед ней, но Дженн ничего не видела. Она вытянула руки и размахивала ими в надежде уберечься от низко нависших ветвей, пока мчалась во тьме, через лес.

Всякий раз, когда она ходила на мост, Дженн возвращалась дорогой, которую отец показал ей давным-давно. Она помнила, как он держал ее за руку, высокий и добрый. Сквозь кроны деревьев струился солнечный свет. Сладкое, далекое воспоминание. Отца было легко ненавидеть, и все же в тот момент она по нему тосковала.

Дженн бежала наугад в кромешной тьме. С каждым шагом она все больше отдалялась от нужного места. Несмотря на это, девушка мчалась вперед, слишком сильно боясь обернуться. Высокий мужчина пробирался сквозь сплетение ветвей у нее за спиной.

Ее кожу царапали колючие ветки, а в волосах терялись пауки. Капюшон слетел с головы Дженн, в него набились сухие листья и сосновые иголки, отскакивавшие от ее лица. Она налетела на дерево и отшатнулась в сторону — тело пронзила боль. Холодный воздух превратился в россыпь крошечных, но острых бритв.

Дженн Киото не останавливалась.

В какой-то момент она оглянулась и увидела лицо мужчины: он ломился через кусты и свет луны лег на его голову серебряной короной. Маска слетела — в глазах под ней не было ничего. Они казались черными дырами, впитывающими окружающий мрак.

Молчание.

Она с шумом втянула воздух.

Земля ушла у нее из-под ног, словно Дженн спала и это был кошмар, от которого ей предстояло очнуться в своей постели, мягкой и безопасной. Дженн часто снилось падение, но затем она всегда возвращалась в реальность, держась за сердце. Этой ночью подобное облегчение не наступит.

Желудок Дженн подскочил к горлу. Ощущение легкости. Листья из капюшона взвились в воздух — лишь затем, чтобы искалеченными бабочками упасть рядом с ней.

Дженн успела задаться вопросом: сбежал ли Брайан, или низенький толстый мужчина выловил его из реки и уволок прочь? Она пожалела, что тогда на мосту не поцеловала его, не настояла на том, чтобы он проводил ее домой.

Эти мысли мелькнули у нее в голове, прежде чем она упала на ветви деревьев в низине. Крик оборвался. Совы взмыли во тьму.