Падшие мальчики

Глава 1

9 июня 2008 г.

Сидней, Австралия

Школьники обводили себя на асфальте обломками мела, их смех тонул в раскатах грома. Листья кружили вокруг ранцев, танцевали на ступеньках библиотеки. Вскоре школьникам надоело, смех стих. Они встали, потянулись и ушли, оставив за спиной несколько разноцветных контуров.

Одиннадцатилетний Ной Дикинс наблюдал за ними. Сумка болталась у него на плече, поднятый воротник защищал горло от ветра. Его нежно-кобальтовые глаза следили за одноклассниками, пока те не ушли. Мимо с грохотом проезжали машины и грузовики, и земля дрожала у него под ногами. Он разглядывал лица водителей и пешеходов, пытающихся перегнать надвигающуюся бурю.

Бабочки, трепеща крыльями, бились и падали у него в животе. Почти стемнело.

Он жил в четырех кварталах отсюда, но ждал у входа в библиотеку рядом со школой. Мать Ноя собиралась заехать за ним по дороге с работы и отвезти в магазин, чтобы купить ему новую пару ботинок. Нынешние совсем износились: искусственная кожа цвета неба над головой местами сильно протерлась.

Три часа дня. В любой другой день он бы уже затерялся среди стеллажей библиотеки или сидел за компьютером. Но не сегодня. Те вещи, что раньше были важны, теперь не имели значения. Он отпустил их, одну за другой. Еще утром Ной выпустил ручного мышонка из клетки. Это было нелегко. По щекам у него катились слезы, когда он взял Сержанта Саб Зиро в руки в последний раз, чувствуя, как крохотное сердечко бьется под гладкой блестящей шкуркой, и опустил на дорожку за домом. Сержант Саб Зиро сидел на неровных терракотовых плитках больше минуты, вглядываясь в огромный мир, и после того, как Ной его подтолкнул, бросился в сад.

Ной гадал, каково это будет — жить одному, без родителей, которые указывают, что делать или где быть. В доме, где он устроит беспорядок, сможет топать по ковру в обуви и бросать рюкзак где пожелает. В доме, где горы грязной посуды будут громоздиться до потолка и в гостиной будет стоять палатка для ночевок.

По правде сказать, у Ноя почти не было друзей — настоящих. Так что в палатке он будет жить один. Ной плыл по течению: вызывал симпатию, но не был ничьим лучшим другом. Кроме того, ему нравилось одиночество, он не любил выделяться. Но так было не всегда.

Забавно… Он стоял на этих ступенях тысячу раз, но нынешним вечером все выглядело иначе: библиотека, высокая и темно-серая, тяжелые закрытые дубовые двери, пробегающие мимо люди, что всегда спешат в место получше, парк через дорогу — такой большой и пустынный, — где ветер кружит опавшие листья. Казалось, весь мир устал и утратил волшебство. От этого Ною Дикинсу стало грустно.

Начался дождь, сперва тихий, едва заметный. Вскоре ему хватило сил сбить веточки с гнезда на водосточной трубе библиотеки. «Миссисипи»[2]между молнией и громом становились все короче. Ной порылся в своем рюкзаке и вытащил старый зонтик с героями «Истории игрушек 2». Раньше он его стеснялся, но теперь Ною было все равно.

Меловые контуры на тротуаре растеклись тонкими белыми, голубыми и розовыми струйками. Дорога замерцала в свете фар. Люди укрылись в машинах, в магазинах, в библиотеке, где он проводил столько времени. Остался только Ной, мальчик одиннадцати лет, один на ступеньках.

В сгущающемся мраке, под дождем.

Воцарилась жуткая тишина, словно день знал, что принесет ночь, и полнился страхом.

Глава 2

— Где вы? — спросила она дрожащим голосом, вытянув руки и учащенно дыша. — Я вас не вижу.

Замшелые стены вздымались по обе стороны от нее. Факелы не горели, но воздух мерцал, словно сияние испускали сами камни.

Пара глаз следила за ней из тени, словно двойные луны, видимые со дна колодца. Где-то капала вода. Ветер выл в туннелях. Со стены свисали кандалы. Проходя мимо них, девочка представила, как они смыкаются у нее на запястьях, вгрызаясь в плоть — до самых костей.

— Выходите, пожалуйста.

Затем она нашла его. Гроб. Крышка поднялась, явив белые лица и раскрытые рты. Она увидела длинные желтовато-коричневые зубы. Рычание гулким эхом разнеслось по крепости. Этих тварей не волновало, что их могут заметить или услышать: девочка — последняя из живых.

Она закричала.

Они ползли к ней, шипя сквозь окровавленные улыбки. Конец был близок.

Дети лоботомии и сердечного приступа, упыри, несущие гроб, и увядшие розы на его крышке — явленная в мир смерть. Смерть, что пришла за ней.

Девочка прижалась к стене склепа, и та обрушилась у нее за спиной. Прожекторы вспыхнули, и вампиры упали на колени, сотрясаясь от смеха…

Изображение поплыло — камера дернулась. Из-за кулис раздались аплодисменты. Женщина в черном подхватила падающую декорацию, пока та не рухнула на пол. Шест с микрофоном накренился и попал в кадр. Жертва, которой сегодня исполнилось десять, скинула парик и улыбнулась.

— Ох, останови, — сказал Маршалл Дикинс.

Клик. Видео замерло.

Маршалл обхватил голову руками и закрыл глаза. Они болели: он слишком долго смотрел на экран компьютера.

Симона, его монтажер, сидела рядом за столом. Оба радовались тому, что пронзительные крики маленьких сладкоежек стихли.

За тридцать один год жизни Маршалл никогда не ненавидел свою работу так сильно, как сейчас. Он поднял голову и вновь посмотрел на монитор — пятно, которое не хотело превращаться в экран.

— Симона, я больше не выдержу. Мне конец. Это какое-то безумие.

Монтажер во вращающемся кресле развернулась к шефу, устремив на него взгляд покрасневших глаз, прикрытых очками в роговой оправе. Она ухмыльнулась, жуя жвачку.

— Ой, не смотри на меня так, Симона, — сказал Маршалл, отпив диетической колы из стаканчика, который спас из недр торгового аппарата двадцать минут назад. — Посмотришь на меня так еще раз, и я вышвырну тебя на улицу. Отрекусь от тебя. Компренде, амиго? Ни денег, ни рекомендаций.

Оба рассмеялись, признав поражение. Симона ткнула его в плечо.

— Первое правило — не бей своего босса. — Маршалл провел рукой по лицу, потер щетину. — Что мы здесь забыли? Особенно ты! Могла бы работать у какого-нибудь Спилберга, но сидишь в этой коробке для обуви, монтируя детские праздники. Да еще и с вампирами.

— Ненавижу этих чертовых вампиров, — сказала Симона, опуская голову на стол.

— В свое время их считали крутыми, уж поверь мне.

Она подмигнула ему, поигрывая пальцами с дредлоком:

— По крайней мере, у нас куча неудачных дублей.

Маршалл глубоко вздохнул:

— Прошу, если через шесть месяцев я все еще буду снимать детские праздники, а не работать с корпоративными клиентами, убей меня, Симона. Вонзи кол мне прямо в сердце.

— Договорились, босс.

Маршалл поднялся на ноги — позвоночник с хрустом распрямился.

— Боже, ты это слышала?

— У-у-у. Видеть, как ты потягиваешься, все равно что наблюдать за отрыжкой змеи. Омерзительно. Великая тайна, как твоя жена вообще это терпит.

— Моя милая, моя золотая двадцатидвухлетняя подчиненная! Браки строятся на скрипе костей и ночном пердеже. Поверь мне, однажды ты это поймешь. Станешь этим упиваться.

Их офис состоял из одной комнаты, служащей приемной и монтажной аппаратной одновременно. Стены украшали постеры фильмов и награды в рамках. В телефонной книге они значились как киностудия, но в основном деньги им приносили крупные компании, которые устраивали корпоративы для сплочения коллективов, или девичники с невероятным количеством выпивки и детские дни рождения, вроде того, что они монтировали. Маршалл предоставлял еду, освещение, декорации, камеру и шутки. Клиент был актером. В течение недели видео доставлялось к его двери, а на счету студии появлялась приличная сумма. Ситуация казалась выигрышной для обеих сторон, не считая того, что именно Маршаллу и Симоне приходилось монтировать короткометражки. Снова и снова. За три года существования студии они восемьдесят четыре раза копировали «Бриолин», двадцать два — вампирскую классику. Двадцать третий наверняка их обескровит.

— Который час? — спросил Маршалл.

— Ух, без десяти три.

— Отлично. Пора закругляться.

— Забираешь сына из школы?

— Нет, сегодня очередь Клэр. Они поедут в торговый центр Маккуори в Марсфилде. Моему мальчику нужны новые ботинки.

— Еще раз, как его зовут?

— Ной.

— Ах да. Он крутой, знаешь ли. Милашка.

Маршалл в три шага пересек комнату и встал у своего стола. Опустил глаза на стеклянную столешницу и лежащий на ней чемодан.

— Видела, что я читаю?

Симона, разбирающаяся в жанре лучше любой девушки на памяти Маршалла, взглянула на книгу в твердом переплете, втиснутую между колонками рядом с компьютером. Девушка подняла ее, оценила тяжесть и развернула передней стороной обложки вверх. На ней был изображен худой мужчина в вычурном костюме шута на фоне бархатного занавеса. Его пальцы стискивали клетчатую трость, но на самом деле это был наполовину вынутый из ножен кинжал.

— «Крики. Три романа саспенса», — прочитала вслух Симона, не скрывая усмешки.

— Роберт Блох, амиго. Истинный мастер.

— Звучит избито. — Она поморщилась, зажав жвачку зубами. Симона была одновременно женственной и задиристой — коктейль, популярный у парней. Несмотря на очки и дреды, она не выглядела претенциозно — скорее, это освежало ее стиль. Еще Симона оказалась очень талантливым монтажером. Маршаллу она понравилась, едва пересекла порог комнаты на первом собеседовании.

— Несомненно, так ты и думаешь, маленькая засранка. Блох великолепен, — сказал Маршалл.

— Если он так великолепен, почему тогда книга называется «Крики»? Фу.

— Отдай. — Маршалл выхватил у нее книгу и погладил обложку, словно раненого котенка. — Мы говорим о чуваке, который написал «Психо». Прояви уважение.

— Маршалл, — начала Симона, нацелив на него палец и выпрямившись в кресле, — «Психо» написал Джозеф Стефано.

Ее поистине энциклопедические знания в области хорроров не ограничивались книгами. Как и босс, она обожала фильмы ужасов и много раз говорила, что нет ничего лучше, чем уютно устроиться на диване, натянув одеяло до подбородка, и смотреть фильмы зрелого Джона Карпентера.

— Сперва была книга, — сказал Маршалл, погрозив ей.

— Нет!

— Да. А еще считаешь себя фанаткой кино. Тьфу ты! Напомни мне: почему я тебя нанял?

— Потому что я восхитительный специалист. И потому что ты скряга. Я беру недорого.

— Ага, этого я отрицать не могу.

Маршалл открыл книгу на первой странице, спина снова чуть слышно хрустнула. Симона наклонилась вперед, поправляя очки. Слова обрели четкость.

«С наилучшими пожеланиями, Роберт Блох», — было написано красными чернилами.

— eBay, — сказал Маршалл, глядя на девушку и прикусывая кончик невидимой сигары. Симона кивнула, признавая поражение.

— Окей, да, это круто. — Она развернулась и снова уставилась на экран.

«Блэкберри» Маршалла ожил, завибрировав на стеклянной столешнице под звуки «Seven Nation Army» The White Stripes. Мужчина схватил мобильник.

— Продолжай монтировать, только убавь звук. Это жена.

— Только послушай себя: «Это жена». Говоришь так, будто ты мачо, но на самом деле ты просто домашний песик, — ухмыльнувшись, заметила Симона.

Маршалл ткнул пальцем себе в грудь:

— Я — начальник. — И указал на нее: — Ты — подчиненная. Пошевеливайся, сегодня надо закончить. Кроме того, все мы иногда притворяемся.

Он нажал на подсвеченную кнопку и поднес телефон к уху.

— Привет, медвежонок.

— Привет, Марс, — донесся ласковый голос с другого конца линии. Даже прожив одиннадцать с половиной лет в Австралии, Клэр сохранила канадский акцент. Маршаллу это нравилось. Ее звонкий голос, то, как она тянула гласные, — странным образом это его заводило. Акцент Клэр напоминал ему о молодости и любви. О путешествиях.

— Как монтаж? — спросила она.

— Никак. Детка, я вымотан. Собираю вещички и хочу сбежать. Как на работе?

— Ох. Вдохновляюще.

Маршалл представил, как она морщится, словно от боли, как саркастически закатывает глаза. Вместе с тем его охватило странное чувство — неловкость, возникающая между супругами, живущими разной жизнью. У него был собственный бизнес, относительно успешный, в сфере, которая ему до сих пор нравилась. Конечно, о съемках собственного фильма речи не шло — пусть он и мечтал об этом, — но пока его все устраивало. Клэр, напротив, хотела писать, и у нее здорово получалось. Но, как и большинство писателей, ее почти не публиковали, если не считать нескольких рассказов в сборниках, которые никто не покупал и уж тем более не читал. Вместо того чтобы посвятить все время писательству, она работала пять дней в неделю в фирме, занимающейся финансовыми инвестициями, в отделе технического обслуживания. Описание ее должности звучало внушительно — сотрудник по работе с документами, — но означало, что она вводит данные, сканирует и копирует. Маршалл знал, как сильно Клэр ненавидит свою работу, но ее коллеги были приятными людьми, и зарплата оказалась неплохой. Он часто преуменьшал свои заботы, чтобы не расстраивать ее.

Несмотря на все это, Клэр чувствовала себя комфортно в сложившейся ситуации. Оставалась в хорошем настроении.

Если бы вдруг экономическая ситуация улучшилась и Маршалл смог позволить себе нанять третьего человека, то он без колебаний пригласил бы жену работать сценаристом и креативным консультантом, и не только из-за их отношений: она была талантлива. И он скучал по ней. Клэр весь день работала в офисе, тогда как его съемки часто затягивались допоздна. Между работой, сном и попытками растить ребенка времени для них двоих почти не оставалось. Дисгармония проявлялась не только в их работах. Она была во всем.

Маршалл моргнул и — за краткий миг тьмы — представил жену совершенно ясно. Ее кожу, белую, словно фарфор, со звездочками веснушек, лицо, обрамленное рыжеватыми прядями. Люди тянулись к ней на публичных мероприятиях. Почему бы и нет? Она излучала тепло. Заразительно смеялась. Но было в ней кое-что еще. Нечто неуловимое, призрачное, хотя сама она казалась вполне приземленной. Ее личная тайна, особенность, которая заставляла его возвращаться и снова и снова искать разгадку.

Он любил ее всем сердцем. Восхищался ее монологами за бокалом вина, мечтами о путешествиях. Они подпитывали друг друга, шли на компромиссы и вместе приходили к правильным решениям. Маршалл всегда ею гордился. Кроме того, она многое бросила ради Австралии, и он никогда не забывал об этой жертве.

Клэр всегда могла заставить его улыбнуться, несмотря на то, другое лицо. Иногда он замечал его: оно мелькало в зеркале, когда Клэр накладывала макияж, тень, омрачавшая ее черты, когда она возвращалась с работы. Его пугал этот единственный кусочек, не желавший вписываться в головоломку их отношений.

Зная толк в съемках, он мог бы научить ее пользоваться камерой, выстраивать простые, эффектные кадры… но кого он обманывал? Студия едва сводила концы с концами, горько было думать, что она обанкротится через пару лет. Экономика рухнула, и корпоративные клиенты ушли со сцены. Глубоко в душе Маршалл знал, что настанет время, когда ему придется отпустить Симону. Это будет больно.

Так что было даже хорошо, что Клэр не мучилась из-за собственного неуспеха, смирилась, как человек, который привык жить со своими шрамами. Большие надежды Маршалла не спасут их в трудные времена, не удержат на плаву этот обшарпанный, полный вампирских фильмов офис. Или дом, если на то пошло. Он знал, что эти уроки им придется выучить, как бы больно ни было. Отпускать трудно. Лучше мириться со шрамами.

— Мы тут просто сидим, — сказала Клэр, — Бенни и я, сплетничаем, и я решила с тобой кое-чем поделиться.

— Передавай ему привет.

— Бенни, он передает тебе привет.

Шуршание в трубке.

— Привет, Маршалл.

— Он говорит: «Привет».

— Я слышал. Давай, раскрой карты.

— Плохие новости. Ракель, из отдела переводов… Помнишь, я тебе о ней рассказывала?

— Ага, милая индианка.

— Да. У нее обнаружили рак груди.

— О… Это ужасно.

— Не то слово. Мы собираем деньги ей на цветы и на открытку, и от этого я чувствую себя дурой. Разве цветы ей помогут? Конечно, это милый жест, но все кажется таким… Черт, не знаю.

— Я понимаю. Она на работе?

— Конечно, нет! Луиза рассказала нам сегодня. Она взяла больничный, и я не думаю, что мы ее снова увидим.

— Вот дерьмо. Медвежонок, ты в порядке?

— Я? Да. К черту все. Хочешь помочь человеку и не можешь. Я чувствую себя просто ужасно. Мы общались с ней много лет, а эта мерзость все росла у нее внутри.

— Послушай, может, тебе стоит забыть про магазины и просто вернуться домой? Давай выпьем пива, посидим в обнимку. Давно такого не было. Отправим Ноя наверх, пусть смотрит телевизор с Сержантом Саб Зиро.

— Нет, все правда в порядке. Ты видел его ботинки? Марс, это кошмар! Ему нужны новые. К тому же, я думаю, мне самой не повредит шопинг-терапия. Ты не против?

— Детка, не нужно спрашивать у меня разрешения, если хочешь что-то купить.

— Да, знаю. Просто мне это важно. Не хочу, чтобы ты думал, будто я делаю что-то за твоей спиной.

Иногда ее беспокойство из-за внешнего вида обретало голос — в нем появлялись нотки усталости. Вот как сейчас.

— Клэр, — начал Маршалл, — все в порядке. Отправляйся и хорошо проведи время. Увидимся дома, ладно?

— Без проблем. Спасибо, Марс.

— Осторожнее за рулем.

— Ты тоже. Увидимся.

— Ладно, пока, — сказал он, захлопывая мобильник-раскладушку. Часы показывали три пятнадцать.

Глава 3

Клэр сняла наушники и бросила их на полку. Перед глазами стояли раковые опухоли и изношенные ботинки сына.

Ной не разговаривал с ними уже два дня, лишь угрюмо молчал. Если он и смеялся, то только когда оставался один. За две недели до этого Клэр вошла в гостиную и услышала, как он хихикал над выпуском «Самых забавных домашних видео Австралии», но стоило ей сесть рядом, чтобы предложить ему чашку горячего шоколада, как смех стих. Что еще хуже — сын напрягся, когда она прикоснулась к нему. Обидная реакция для любой матери.

Незаметно Ной словно обрел способность высасывать жизнь из комнаты. Клэр было больно за ним наблюдать. Ее мальчик не всегда был таким отстраненным. Еще недавно он разговаривал с ней обо всем на свете.

Но связь оборвалась. Теперь Ной большую часть времени проводил в местной библиотеке рядом со школой, возвращаясь домой к ужину в шесть тридцать. Он молча ел, отвечая на вопросы односложно или упорным «Не знаю».

Эти два простых слова резали ее, словно нож.

Клэр и Маршалл смирились с тем, что их сын достиг возраста, когда родители уже на так важны, как прежде. Клэр рассказывала об этом друзьям, но вместе с сочувствием слышала от них одно и то же: он взрослеет, это переломный момент в отношениях между родителями и ребенком. Ной был их единственным сыном, и скучать по нему было для нее так же естественно, как дышать.

— В чем дело? — спросил Бенни.

Клэр повернулась к коллеге, двадцатипятилетнему привлекательному мужчине. В нем текла китайская и малайская кровь, хотя родился и вырос он в Мельбурне.

Бенни взглянул на нее сквозь стекла дизайнерских очков, которые увеличивали его карие глаза. Он был одной из причин, по которым она терпела эту работу, политику офиса и однообразные, изматывающие задания. Бенни всегда мог ее развеселить. В последнее время ей этого не хватало.

— О, ничего, — ответила Клэр, пожав плечами, и стала рассматривать стену перед собой. На ней висели открытки с благодарностями, график работы, образцы документов и калейдоскоп разноцветных стикеров, а еще половинка старого полароидного снимка — юная Клэр на фоне города. На маленькой полке стоял бонсай, его ствол, похожий на кривой палец, тянулся к лампам.

— Как муженек? — спросил Бенни.

— Маршалл в порядке. Только закончил работать.

Бенни наклонился вперед в кресле, протирая очки маленьким синим платком.

— Маршалл. Маршалл. — Он хитро улыбнулся.

Ну вот — она рассмеялась и почувствовала, как тяжесть упала с плеч.

— Клянусь, он просто ходячий секс.

— Бенни, ну ты и шутник!

— Что вижу, то и говорю, Клэр. Тебе повезло с парнем. Не могу сказать того же о себе.

— Марс замечательный. Просто… Я не знаю. У меня куча голосов в голове, и ни один из них не затыкается. Ой, не обращай внимания. Я несу чушь от усталости.

Клэр понятия не имела, откуда взялись эти слова и насколько они искренни. Пока в ее голове боролись противоречивые мысли, фраза, которая не прозвучала бы в обычном разговоре, прорвалась наружу.

— В смысле? — спросил Бенни, попивая кофе из чашки с Дорой Путешественницей.

— Понятия не имею. Не знаю, что несу. Я люблю Марса.

— Клэр, — начал он. — Сейчас мы в пузыре, твой секрет останется со мной. Кроме того, если есть хотя бы один шанс, что Маршалл играет за другую команду…

— Милый, мой муж — абсолютный натурал. На все сто.

Протянув руку, он ткнул ее в предплечье. Она рассмеялась. Обычно ей не нравилось, когда мужчины касались ее, но против Бенни она ничего не имела.

— Слушай, у тебя свой дом, идеальный сын и настоящий жеребец под боком. Ты здорова, умна, чертовски горяча. Не понимаю, что тебя тревожит. Думаю, я просто не настолько чувствителен… но даже я заметил: что-то происходит. Последние несколько месяцев. Это из-за работы? — Он ухмыльнулся. — Продажа творческой души корпоративному дьяволу наконец сказалась на тебе?

Клэр пожала плечами, провела рукой по волосам.

— Если скажешь «да», — заговорщически прошептал Бенни, — я тебя никому не выдам. Хотя, уверен, отдел кадров прослушивает эту комнату.

— Ох, с работой все в порядке. По крайней мере, насколько это вообще может быть. Мне нравишься ты, девочки, но, похоже, это место высасывает из меня все соки.

— Тебе нужно писать, милочка. Не говори, что это не так. Впрочем, не мне судить. Я тоже должен поскорее убраться отсюда. Поверь, финансовое инвестирование — это не то, чем я хочу заниматься. Думаю, я мог бы стать учителем. Или музыкантом. Не знаю. Сложно обрести финансовую независимость, занимаясь творчеством. Нужно оплачивать счета, ага.

Супервайзер прошла мимо их кабинки. Они подскочили и уставились в экраны компьютеров. Стоило ей скрыться из виду, Бенни тут же снова повернулся к Клэр:

— Сделай что-нибудь. Пиши, черт возьми!

— Писай или слезай с горшка, да? Только это так трудно.

— Знаешь, что я делаю? Каждые несколько ночей выкраиваю час для Бенни. И делаю в это время что хочу, что-нибудь творческое. Беру гитару и играю, как ненормальный. Или просто рисую, черт возьми. Нужно давать выход креативной энергии, или сойдешь с ума. Особенно в месте вроде этого.

— Ты прав, — сказала Клэр, рассматривая бессмысленные цифры на мониторе, и вздохнула.

Бенни отставил чашку, положил ногу на ногу, сплел пальцы.

— Ладно, миссис Дикинс, ваш сеанс начался. Будьте осторожнее: я обдеру вас как липку.

— Ой, замолчи, дуралей.

— Прислушайся к тому, как говоришь «дуралей». Типичная канадка.

Клэр едва заметно улыбнулась и сорвала со стены стикер. Печаль отозвалась комом в горле, тяжелым, как камень.

— Я скучаю по дому, Бенни. Давным-давно не навещала родителей. Живу в Сиднее уже больше десяти лет. Знаешь, я встретила Марса совсем юной, в Таиланде. Я тогда путешествовала и постоянно была вся в дорожной пыли.

— Ты?

— Представляешь? И куда делась та девушка?

— Тебе нужно вернуться на дорогу, милая.

— Знаю. Добавь путешествия в растущий список невыполненных дел. Мне уже тридцать. — Клэр подумала, стоит ли продолжать, но поняла, что зашла слишком далеко, чтобы останавливаться. — И я чувствую, что мне нечем гордиться. Знаю, звучит ужасно.

— Слушай, устрой себе час Клэр. Поверь мне. Ты работаешь за компьютером целыми днями. Конечно, это стресс. Бог видит, даже мне не хватает энергии, чтобы рассеивать твою тоску целыми днями. Черт, я сам тут едва не засыпаю. Видишь? Это четвертая чашка кофе за день. Четвертая! Когда я пришел сюда, я вообще не пил это дерьмо. Только посмотри на меня: неудивительно, что я плохо сплю.

Клэр рассмеялась и засунула в сканер стопку документов.

— Ты прав. Я просто скучаю по дому. Убила бы за снежное Рождество. Мы с родителями обычно уезжали из Ванкувера на каникулы — в местечко под названием Харрингтон Хот Спрингс. Страна снежного человека, фейерверки, гремящие среди величественных гор. Мы праздновали по всем правилам. С омелой и снеговиками. Я скучаю и ничего не могу с собой поделать. Но это не самое главное. Я хотела бы взять Ноя с собой, показать ему страну. Канада, как и Австралия, — его родина. Кроме того, не думаю, что ему нравится здесь. Хочу встряхнуть его, понимаешь? Вызвать культурный шок. Это ему поможет.

— Поверь, я тебя понимаю. Хотя родители больше не разговаривают со мной из-за всего… ну, ты знаешь… но я уважаю их за то, что они познакомили меня с культурой моих предков. Я хочу однажды вернуться вместе с ними в Малайзию или Китай. Впрочем, не думаю, что скоро. Мой отец — доктор, ты знала? Он презирает своих пациентов. Зовет их белыми дураками. Я думаю, он ненавидит меня за то, что я похож на них, сильнее, чем за мою грязную гомосексуальность. А потом вспоминаю, как он выгнал меня из дома, и начинаю думать, что это не так.

На лице Клэр застыла неловкая улыбка. Она не понимала, как мать могла отречься от сына. Все равно что собственноручно вырвать у себя сердце и продолжить жить — разбитой и печальной.

— Спасибо тебе, Бенни. Правда.

— Не думаю, что мы сильно продвинулись.

— Продвинулись, — сказала Клэр, теребя воротничок рубашки. — По крайней мере, мне хочется так думать.

Сканер заработал, в воздухе запахло нагретым металлом. Бумаги опустились в лоток.

— День прошел не зря, да? — сказала она. — Уже вечер, а я сделала только две тысячи страниц.

— Уходишь пораньше? — спросил Бенни.

— Ага. Заберу Ноя из школы и заскочу с ним в торговый центр Маккуори. Ему нужна новая обувь. И мне, возможно.

— Терпеть не могу это место. Просто кошмар. Ни одной лестницы, только чертова огромная спираль — вверх и вверх — и магазины по сторонам. Никогда не знаешь, на каком ты этаже, и постоянно теряешься. Я был там пару недель назад, после жуткого похмелья, и полчаса искал фуд-корт. Богом клянусь, я едва не спятил. Люди даже после смерти будут ходить по магазинам.

— Ну, после твоего рассказа я так и горю желанием помучиться. — Сканер закончил работу, и Клэр вышла из аккаунта. Она выключила монитор, и изображение сжалось до размеров точки, уступив место черноте.

— Хорошего вечера, — сказал Бенни, поворачиваясь к столу. — Вспомни обо мне, когда будешь покупать себе туфли, о том, что я еще в рабстве.

— Да, работаешь без устали! Вот только количество набранных знаков с тобой не согласится.

— Посмотри на себя, мисс Продуктивность! Отлично, уходи. Порываю с тобой навсегда. Но помни о брачном договоре, сучка. Тебе достанется Ной и машина. Мне — Маршалл. Неплохо звучит?

— Бенни, если кто-нибудь другой на планете назвал бы меня сучкой, думаю, я уложила бы его на лопатки одним махом. Но когда это говоришь ты, я радуюсь. И не думай, что я шучу. Это грустная правда. Не знаю, что это обо мне говорит.

— То, что ты изумительная. И тебе, как и твоему мальчику, нужна новая пара туфель.

Клэр улыбнулась и вышла из кабинки, закинув сумочку на плечо. Миновала большие панорамные окна, выходящие на деловой центр города, запруженный машинами, и — вдалеке — Харбор-Бридж. Вода казалась серебряной и неприветливой, как на старой, утратившей былое очарование открытке. Клэр помахала все еще работающим коллегам и миновала пустующий стол Ракель. На нем осталось несколько листков и плюшевая панда с сердечком в лапах.

Как и Ракель, Клэр никогда больше не увидит свой рабочий стол.

Глава 4

Мир за окнами машины казался мутным: расплывались дома, здания, луч солнечного света. Из теплого «Форда» на мир смотрели глаза — Ной носом прижался к стеклу, от дыхания оно затуманилось. Он нарисовал смайлик, и тот исчез. Пальцы Ноя замерзли. Он сунул их в рот и сосал, пока к коже не прилила кровь. Вскоре она разошлась, оставив на кончиках пальцев красные звездочки.

Он не хотел новых ботинок. Ничего не хотел. Только ехать в машине, целую вечность, свернувшись в комочек, и спать, пока «Форд» раз за разом сворачивает на бесчисленных перекрестках.

Жуки разбивались о ветровое стекло, пока фургон грохотал по дороге. В отделении для перчаток гремели мелочь, ручки и батарейки, но шум заглушали рев двигателя и музыка.

Пластиковые коробочки саундтреков к фильмам вибрировали в отделении для кофе на дверце: «Хэллоуин 3: Время ведьм», «Магнолия», «Синий бархат», «Фарго». Голова Фредди Крюгера кивала Маршаллу, пока он отбивал ритм на руле. Игрушка не сводила с него глаз. Фары проезжавших мимо машин превращали ее в темный силуэт.

Движение было ужасным: он еще не скоро попадет домой. Маршалл вытянул шею, чтобы заглянуть вперед. Свет задних фар идущей впереди машины исчез за углом. Маршалл прищурился, наклонился к приборной панели и почувствовал, как сжался его желудок. Эвкалипты у дороги мерцали, как рождественские елки, залитые светом полицейских мигалок.

— Вот черт.

Клэр смотрела на сына, настолько бледного, что это пугало, в зеркало заднего вида. Его кожа была нежной, ресницы — слишком светлыми. Из-за этого он казался напряженным, словно постоянно чего-то ждал — она не знала, чего именно. Или же Ной просто был разочарован? Клэр вздохнула. Если так, она не могла избавиться от чувства, что была тому виной.

Клэр знала, что в школе ему приходилось трудно, что одноклассники могли быть жестокими, но разве это не часть взросления? Испытание, которое нужно пройти, чтобы стать сильнее? Она не хотела говорить сыну то, что знали все родители, но о чем предпочитали умалчивать: «Тебе придется научиться справляться с этим, потому что с возрастом станет лишь тяжелее». Когда ты подросток, проблемы кажутся неразрешимыми. Ее попытки объяснить, что все плохое пройдет и мечты со временем воплотятся в жизнь, ни к чему не привели.

— Как дела в школе, милый?

Вместо сына ей ответил вновь зарядивший дождь. Фары проезжавших мимо машин отбрасывали на лицо ребенка грустные, струящиеся тени.

Испытываешь меня, Ной?

Было бы так легко на него рассердиться, ведь сын вел себя грубо. Неужели она не смогла воспитать его как следует?

— Много задали на завтра? — спросила она, следя, чтобы в голосе не прозвучала тревога или гнев. — Я могу помочь, если хочешь.

Тишина.

Чья-то машина врезалась в дерево. Два полицейских фургона и скорая стояли рядом, глянцево мерцая в свете множества фар.

Сердце Маршалла забилось быстрее. Он убавил громкость, чтобы сконцентрироваться на мыслях, но музыка осталась звучать саундтреком к происходящему, подчеркивая медленные движения полицейских с фонариками и деревьев, раскачивающихся на предгрозовом ветру.

Его мозг превратил происходящее в кино. Так безопаснее. Маршалл не глазел, как другие водители, просто представлял реальность фикцией, чтобы справиться со случившимся. К счастью, трагедии не коснулись его жизни: родители все еще были живы и он был с Клэр достаточно долго, чтобы не попасть в неловкое положение при встрече с его бывшей девушкой. Он не знал, с чем сравнить увиденное. Разве что с одним происшествием из детства в Джеймсбридже, которое засело в его сердце, как старая заноза. Каждый раз, когда он вспоминал о нем, прежняя боль возвращалась. Маршалл легко признавал, что он не самый мудрый человек на земле, но прожил достаточно, чтобы понять: некоторые раны, даже маленькие, не заживают.

Детское сердце хрупко. Его нелегко исцелить.

Не думаю, что когда-нибудь рассказывал об этом Клэр.

Инди, его пса, недалеко от их дома сбила машина. Колли отбросило на обочину, но водитель даже не остановился. Бедняжке перебило спину, осколки позвоночника торчали из спутанной шерсти. Выбора не осталось, и отец Маршалла избавил пса от страданий. Пулей в голову. Тяжелее его похорон в жизни Маршалла ничего не было.

Ребенок над черным прямоугольником в дальнем углу двора. Крест из двух изъеденных термитами дощечек воткнут в землю. Написанная от руки эпитафия гласит: «Инди, хороший мальчик». Отец положил большую ладонь на плечо сына и сжал его.

— Ты отлично справился, Марс.

— Папа, а Инди когда-нибудь вернется?

Отец взглянул на сына, зажав сигарету в углу рта, и покачал головой.

— Он теперь там, где все хорошие псы. Оттуда не возвращаются.

Маршалл проехал мимо аварии и представил другое окончание этой сцены. Не хватало эффектного финала. Один взгляд, брошенный на разбитую машину, не удовлетворит зрителей. Они ждут большего.

Под простыней проступили очертания тела. Черная, обгоревшая рука свесилась с носилок. Она медленно покачивается в такт нарастающей музыке. Через общий план дороги камера устремляется в хмурое небо.

Маршалл моргнул, прерывисто дыша. Только когда мельтешение красных и синих огней растворилось в глубине зеркал заднего вида, кино кончилось и его защита спала.

Это не фильм. Это чей-то муж. Чья-то жена.

Он чувствовал себя больным и подавленным. Руки, сжимавшие руль, дрожали.

***

Клэр смотрела на сына, настолько бледного, что это пугало, в зеркало заднего вида. Его кожа была нежной, ресницы — слишком светлыми. Из-за этого он казался напряженным, словно постоянно чего-то ждал — она не знала, чего именно. Или же Ной просто был разочарован? Клэр вздохнула. Если так, она не могла избавиться от чувства, что была тому виной.

Клэр знала, что в школе ему приходилось трудно, что одноклассники могли быть жестокими, но разве это не часть взросления? Испытание, которое нужно пройти, чтобы стать сильнее? Она не хотела говорить сыну то, что знали все родители, но о чем предпочитали умалчивать: «Тебе придется научиться справляться с этим, потому что с возрастом станет лишь тяжелее». Когда ты подросток, проблемы кажутся неразрешимыми. Ее попытки объяснить, что все плохое пройдет и мечты со временем воплотятся в жизнь, ни к чему не привели.

— Как дела в школе, милый?

Вместо сына ей ответил вновь зарядивший дождь. Фары проезжавших мимо машин отбрасывали на лицо ребенка грустные, струящиеся тени.

Испытываешь меня, Ной?

Было бы так легко на него рассердиться, ведь сын вел себя грубо. Неужели она не смогла воспитать его как следует?

— Много задали на завтра? — спросила она, следя, чтобы в голосе не прозвучала тревога или гнев. — Я могу помочь, если хочешь.

Тишина.

Чья-то машина врезалась в дерево. Два полицейских фургона и скорая стояли рядом, глянцево мерцая в свете множества фар.

Сердце Маршалла забилось быстрее. Он убавил громкость, чтобы сконцентрироваться на мыслях, но музыка осталась звучать саундтреком к происходящему, подчеркивая медленные движения полицейских с фонариками и деревьев, раскачивающихся на предгрозовом ветру.

Его мозг превратил происходящее в кино. Так безопаснее. Маршалл не глазел, как другие водители, просто представлял реальность фикцией, чтобы справиться со случившимся. К счастью, трагедии не коснулись его жизни: родители все еще были живы и он был с Клэр достаточно долго, чтобы не попасть в неловкое положение при встрече с его бывшей девушкой. Он не знал, с чем сравнить увиденное. Разве что с одним происшествием из детства в Джеймсбридже, которое засело в его сердце, как старая заноза. Каждый раз, когда он вспоминал о нем, прежняя боль возвращалась. Маршалл легко признавал, что он не самый мудрый человек на земле, но прожил достаточно, чтобы понять: некоторые раны, даже маленькие, не заживают.

Детское сердце хрупко. Его нелегко исцелить.

Не думаю, что когда-нибудь рассказывал об этом Клэр.

Инди, его пса, недалеко от их дома сбила машина. Колли отбросило на обочину, но водитель даже не остановился. Бедняжке перебило спину, осколки позвоночника торчали из спутанной шерсти. Выбора не осталось, и отец Маршалла избавил пса от страданий. Пулей в голову. Тяжелее его похорон в жизни Маршалла ничего не было.

Ребенок над черным прямоугольником в дальнем углу двора. Крест из двух изъеденных термитами дощечек воткнут в землю. Написанная от руки эпитафия гласит: «Инди, хороший мальчик». Отец положил большую ладонь на плечо сына и сжал его.

— Ты отлично справился, Марс.

— Папа, а Инди когда-нибудь вернется?

Отец взглянул на сына, зажав сигарету в углу рта, и покачал головой.

— Он теперь там, где все хорошие псы. Оттуда не возвращаются.

Маршалл проехал мимо аварии и представил другое окончание этой сцены. Не хватало эффектного финала. Один взгляд, брошенный на разбитую машину, не удовлетворит зрителей. Они ждут большего.

Под простыней проступили очертания тела. Черная, обгоревшая рука свесилась с носилок. Она медленно покачивается в такт нарастающей музыке. Через общий план дороги камера устремляется в хмурое небо.

Маршалл моргнул, прерывисто дыша. Только когда мельтешение красных и синих огней растворилось в глубине зеркал заднего вида, кино кончилось и его защита спала.

Это не фильм. Это чей-то муж. Чья-то жена.

Он чувствовал себя больным и подавленным. Руки, сжимавшие руль, дрожали.

Глава 5

Ноги Ноя с громким шлепком коснулись асфальта. Эхо разлетелось по стоянке, сплетаясь со скрипом шин и удаляющимся лязгом тележек. Он вдохнул горькую вонь выхлопных газов и сырости и вспомнил о прачечной — месте, куда ходил слушать грохочущие стиральные машины. Ему нравился их гул, бесконечное круговое движение. Оно успокаивало. Ему становилось лучше.

Отражение Ноя скользнуло по припаркованным машинам, и он увидел свое белое, истощенное лицо. Ной знал, что похудел, но не мог заставить себя хоть что-нибудь съесть. Мысли о еде, путешествующей по кишкам и выходящей наружу, вызывали тошноту. Ему больше не нравилось ощущать во рту вкус пищи.

Закружилась голова, но он продолжил идти.

Двери в торговый центр выросли перед ним и, словно испустив испуганный вздох, разошлись, чтобы пропустить его и маму.

Торговый центр представлял собой огромную спираль с эскалаторами, расположенными по периметру атриума. В самом низу проходила выставка, посвященная динозаврам. Механический тираннозавр стоял на платформе, раскрыв пасть и громко рыча. Вокруг него сновали дети, читали таблички, баловались с интерактивным гидом. Ной смотрел на них, положив руки на перила третьего этажа, — сверху дети казались меньше указательного пальца.

Рык динозавра разносился по центру, заглушая гул голосов и топот ног. Охранники возили старушек от отдела к отделу в гольф-карах, подростки смеялись и кричали — одни обнимались, другие чуть не дрались. Фоновая музыка раздавалась из скрытых динамиков. Ной слышал все. Он закрыл глаза, растворяясь в оглушительном шуме.

На его плечо опустилась рука. Он развернулся, широко распахнув глаза.

— Вот ты где, — сказала мама. — Не надо так убегать, ты же знаешь.

— Да, — прохрипел он, глядя в пол.

— Все в порядке. Послушай, я думаю прикупить что-нибудь и себе. Может, хочешь побродить здесь без меня? Ты ведь всегда говоришь, как сильно тебе не нравится ходить со мной за покупками.

Ной видел, что мама, подняв бровь, ждет его ответа. Она явно не хотела оставлять его одного, но, должно быть, подумала, что он оценит, как сильно она ему доверяет. Это сработало, хотя он бы ей в этом ни за что не признался.

— Хочешь, встретимся здесь через час?

Ной поднял на нее глаза. Она была такой красивой. В свете неоновых ламп веснушки и морщинки на ее лице и седые пряди в рыжих волосах стали заметнее, но все равно красота мамы потрясала. Он хотел сказать ей об этом, как иногда хотел попросить о помощи, но промолчал.

— Ладно, — сказал Ной, переминаясь с ноги на ногу, и вытер руки о рубашку: ладони вспотели.

— Хорошо. Мобильник ведь у тебя в рюкзаке, да?

Ной знал, что он там, за коробкой для ланча, словно кирпич, в который время от времени приходится говорить. Он не пользовался им в школе без крайней необходимости. У его одноклассников мобильники были новые, тонкие, и он стеснялся своего. Родители Ноя отдали ему телефон «на всякий случай», ведь он часто оставался один — в библиотеке или гуляя по району. Мобильник был нужен им, а не ему, и все же Ною нравилось носить его с собой. Все слышали истории — в школе ему вбивали их в голову — о том, как пропадают дети, о стариках, достающих из фургонов PlayStation, и школьниках, которые подходят поближе, чтобы только посмотреть, а потом БУМ — больше никто их не видит. Это пугало. Кроме того, из-за кирпича его рюкзак весил больше, а Ною нравилось ощущение тяжести на плечах. Иногда он почти забывал, что у него есть телефон.

— Да. Он у меня с собой.

— Клево. Положи его в карман, тогда сразу услышишь мой звонок. Мы же не хотим, чтобы все вышло как в прошлый раз? — Она снова подняла бровь. Взгляд был серьезным, а пальцы на его плече нежными. Мама казалась встревоженной и строгой одновременно. Ной смутился. Да, он не забыл того, что случилось в прошлый раз.

Ежегодный карнавал в Эппинге. Его родители хотели посетить местную ярмарку, а он — прокатиться на пиратском корабле. Мысль о том, что он взмоет в воздух и перевернется с ног на голову, не в силах отличить верха от низа, неба от земли, пугала и завораживала. Он знал, что должен испытать это, как бы страшно ни было. Бояться — это здорово. Иногда.

Семья разделилась, его родители смешались с толпой, растворились среди чужих лиц. Он, взметая пыль, ринулся к аттракциону.

Ной помнил, как пиратский корабль взлетел в небо, а затем земля стала стремительно приближаться. Ему показалось, что они врежутся в море зрителей, раскидывая детей и стариков в разные стороны. Но нет. Такое могло случиться только в кино, а это была реальная жизнь. В ней не умирали. Корабль описал в воздухе дугу, и Ной увидел перевернутый купол главного шатра и колесо обозрения, пурпурное небо — вместо земли — и контуры городских зданий, опускающихся на него, как острые зубы.

Желудок Ноя сжался, словно поездка еще не окончилась.

Оказавшись на твердой земле, Ной отошел от аттракционов и заблудился. Механические головы клоунов открывали рты и выкрикивали его имя. Чтобы они замолчали, он бросал им в глотки мячики для пинг-понга. Все это время мобильный звонил в его рюкзаке, но Ной не слышал. Родители нашли его по счастливой случайности.

Они кричали, но он едва различал их голоса: Ной сфокусировался на шуме вокруг. Безумный звон карусели, аплодисменты зрителей свиных бегов. Трепет карнавальных флажков на длинных, переплетающихся веревках, прижавших его к земле, словно сеть, мешавших ему быть там, где он хотел. Плыть в синеве целую вечность…

— Ной, — сказала мама, на этот раз строже. Торговый центр гудел от людских голосов.

Он вновь взглянул на нее:

— Ладно, я достану телефон.

— Я хочу посмотреть, как ты кладешь его в карман, прежде чем уйду.

Ной сделал, как было велено. Мобильник выпирал из кармана брюк.

— Хорошо, — сказала Клэр, улыбнувшись. — Встретимся на фуд-корте через час. Около прилавка с китайской едой.

— Где?

— Сразу у входа на фуд-корт. Ясно?

Он промолчал.

— Ладно, — сказала она. — Тогда встретимся у стойки «Буст-Джус». Ты ведь знаешь, где это?

Ной медленно кивнул, глядя в пол.

— Если потеряешься, позвони. Но постарайся не тратить минуты без необходимости. — Она залезла в кошелек и достала десятидолларовую купюру. — Вот, бери. Не говори папе. Ты же знаешь, он не любит, когда я даю тебе деньги без разрешения. Возьми, милый. Купи себе что-нибудь. — Она протянула ему десятку. — Не хочешь?

— Нет.

— Ну пожалуйста, малыш, бери. Все нормально. Я хочу, чтобы ты их взял.

Он увидел отчаяние в ее глазах, что-то дикое и болезненное. Это напугало его так же, как пиратский корабль.

Ноя снова замутило, уши наполнил шум карнавала.

— Ладно. — Рассердившись, мама сунула купюру в кошелек. — Не бери. Я пытаюсь тебя порадовать, а ты даже не хочешь сказать спасибо. Бога ради. — Она смерила его взглядом и выдохнула: — Знаешь что, пойдем-ка со мной. Я не хочу, чтобы ты шатался здесь один.

Звуки карнавала внезапно стихли, словно перегорела лампочка.

— Нет, — сказал он немного громче, чем хотел. — Я хочу погулять. Правда. Можно?

Ее глаза потеплели. Ной не знал, какое выражение появится у нее на лице в следующий миг: симпатия или гнев? Сейчас оно казалось пустым, отстраненным.

— Ладно, малыш. — Мама улыбнулась. Ему стало легче. — Беги и повеселись. Постарайся не попасть в неприятности. Встретимся у «Буст-Джус» через час. Держи ушки на макушке, чтобы не пропустить мой звонок.

Ной кивнул, развернулся и растворился в толпе.

Глава 6

Маршалл открыл входную дверь и бросил ключи на столик в прихожей, остановившись, чтобы включить свет. Дзынь. Щелк. Он закрыл дверь, лязгнув замком, скинул ботинки и прошел в гостиную. Маршалл повесил кожаную сумку на подлокотник дивана, и она упала в объятия подушек. Привычные звуки в конце рабочего дня, возвещающие, что он свободен. Голос выходных, полный лени.

Помочившись с распахнутой дверью, Маршалл прошел в кухню и заглянул в холодильник, откуда достал бутылку пива. Он позволил дверце холодильника закрыться самостоятельно, затем поддел крышку бутылки и швырнул ее в мусорное ведро. Глотнул янтарного пива. Оно шипело, глаза Маршалла заслезились.

Кухонный стол был завален газетами, карандашами, учебниками, полными вопросов, на которые он больше не мог ответить. Это Клэр помогала Ною с домашней работой, сидела с ним рядом и исправляла его ошибки. Маршалл слишком долго пользовался одним полушарием мозга, творческим, и уже не помнил, как найти квадратный корень без калькулятора или чем разные типы треугольников отличаются друг от друга. Ему не хотелось сидеть здесь и говорить сыну, чтобы он не беспокоился, потому что большая половина этого дерьма никогда не пригодится ему в жизни.

Важно учиться, а не запоминать.

Маршалл вздохнул. Если он и правда в это верит, почему тогда чувствует себя таким подавленным? Чтобы доказать свою правоту, Маршалл попытался выудить номер сына из измученного серого вещества, но не смог. Он вновь глотнул пива.

— Господи.

Сегодня он завтракал вместе с женой и сыном.

Их жизни очень редко пересекались в столь ранний час. Прекрасное начало дня. Клэр приготовила яйца-пашот и поджарила дюжину сосисок без глютена — аромат барбекю до сих пор витал в комнате. Потом Ной пролил апельсиновый сок. Его лицо напряглось, он замер, будто ждал, что его отругают.

Маршалла задела реакция сына. Он гордился собой, своим спокойствием и рассудительностью. Его отец был совсем другим, хотя смягчился, обретя внука. Даже Клэр могла дать фору разъяренным политикам, когда сердилась, но она скорее лаяла, чем кусала, пусть громко и грозно. У Ноя не было причин так реагировать. Сидеть как виноватый щенок в собственной луже.

Маршалл вытер сок со стола, пока Клэр мыла посуду.

— Все в порядке, приятель? — спросил он сына, повесив кухонное полотенце на плечо и подняв руки.

Молчание.

Клэр повернулась к мужу, потерлась о него плечом. Маршалл посмотрел на нее, вбирая взглядом линию скул и то, как она сморщила нос.

— Не волнуйся, — прошептала она, пожав плечами. — Куджо.

Их кодовое слово. Маршалл и Клэр часто дразнили друг друга, ссорились в шутку, что являлось частью флирта, одной из особенностей их отношений, и отнюдь не неприятной. Но как-то вечером за бутылкой красного вина они решили придумать кодовое слово, которое будет прерывать поток фальшивых фраз — искреннее слово поддержки. «Серьезно» не подошло, оно звучало слишком часто.

Тут Клэр заметила на столике у кровати книгу, которую читал муж — «Куджо» Стивена Кинга — и поняла: они нашли то, что искали. Конечно, идея была глупой и детской, но теперь у них появилась общая тайна.

Она повторила секретное слово. Лицо Ноя чуть расслабилось. Теперь «Куджо» значило: «Мы с этим справимся. Вместе».

Как семья.

Чтобы разрядить обстановку, Маршалл брызнул на рубашку Клэр грязной водой. Она взвизгнула и засмеялась. Редкий, чудесный звук. Он поднял из раковины пару щипцов и прижал их к бокам. Ной обернулся к нему, подняв брови — привычка, унаследованная от матери. Глядя, как отец изображает краба с щипцами вместо хищных клешней, он улыбнулся. И хотя его улыбка вышла едва заметной, этого было достаточно.

Теперь же комнатой правила тишина. Дождь стучал по рифленой крыше. Сквозняк проникал под дверью и шелестел страницами домашнего задания, которое так и останется невыполненным.

Маршалл прошел в гостиную, стены которой украшали фотографии в рамках, на которых были запечатлены они втроем, отмечающие дни рождения, Рождество, первый день Ноя в детском саду. Застывшие, собирающие пыль мгновения. Маршалл обвел их взглядом и рухнул на диван с пивом в руке.

Глава 7

Пустые глаза манекенов следили за каждым движением Ноя. Мужчины, женщины и дети встречались с ним взглядом, проникали в душу до самого дна. Они пугали его. Сердце билось все быстрее, в ушах гудело. Неподалеку снова зарычал динозавр.

Ной бросился вверх по скату, липкая рука скользила по перилам, пока ладонь не начало жечь. Здесь, на самом верху, толпа поредела. Голоса превратились в громкий неразборчивый скрежет. Сердце Ноя замерло: слева от него заплясали разноцветные всполохи. Он отшатнулся от перил и вскрикнул. Глаза защипало от пота. Яркий вихрь поднимался все выше, пока не завис под потолком — толстым стеклом, отделявшим красные, оранжевые, серебряные воздушные шары от молнии снаружи.

Клэр не понимала, как сильно натерла ноги, пока не сняла туфли. Кожа покраснела и сморщилась. Она стянула спортивный носок, чтобы посмотреть, нет ли на нем пятен крови, и не обнаружила их. Клэр привыкла к боли настолько, что та стала неотъемлемой частью ее жизни, но она продолжала терпеть. Клэр смирилась с саднящими лодыжками, с молнией, бьющей между лопатками посреди ночи.

Мог бы помочь медицинский массаж, но мысль о том, что незнакомцы будут дотрагиваться до ее тела, пугала. Неужели для этого ей придется снять блузку? Клэр была против. От неуверенности она чувствовала себя уродливой. Толстой.

В глубине души Клэр понимала, что красива, но ненависть к себе вошла у нее в привычку. Как и боль между лопатками и вокруг щиколоток: легче принять ее как данность и не думать о том, чем она это заслужила.

Поток мыслей оборвали крики.

Продавец, опустившийся перед ней на корточки, поднял глаза, усталые, блекло-голубые, полные разочарования. Клэр увидела в них свое отражение. Продавец моргнул. Фоновая музыка, что-то знакомое, отдавалась в голове. Клэр встала, чуть кренясь набок, держа в руке туфлю.

Крики становились все громче, они нарастали, словно волна.

Продавец вслед за покупателями подошел к витрине.

— Черт возьми, что случилось? — спросил он.

Клэр повторила его вопрос, надевая туфлю. Лодочка обхватила лодыжку, и Клэр ощутила привычный дискомфорт. Почувствовала себя цельной. Отсутствие боли мешало сосредоточиться.

— Что случилось?

— Люди, — ответил мужчина. — Все бегут.

Глава 8

На экране телевизора куда-то бежали Малдер и Скалли. Маршалл вспомнил, как впервые взял сына на руки. Ной был таким маленьким. Крохотная кукла в пеленках, он смотрел на мир, широко раскрыв глаза, впитывая цвета и звуки. Глаза Маршалла затуманили слезы, когда в тот момент в больнице он впервые понял, что такое безусловная любовь.

Сначала он боялся взять сына на руки.

Что, если я его уроню?

Бабочкам в его животе потребовалось время — месяцы, — чтобы успокоиться. Но он научился доверять собственным мускулам и понял, что достаточно силен, чтобы уверенно держать сына.

Маршал не знал, почему вспомнил об этом, но воспоминание было приятным. Реальным. «Секретные материалы» продолжались.

Он выдохнул, поднеся бутылку к губам, — раздался свист. Маршалл закрыл глаза, но все еще видел на изнанке век круги света от ламп — все было красным. Он гадал, усталость ли вызвала прилив ностальгии.

Клэр.

Они познакомились за миской массаман-карри в городке Чианг Май в Таиланде. Она села к нему за столик, буквально появилась из ниоткуда. Его внимание привлекли ее рыжеватые волосы.

— Боже мой, я должна это попробовать! — сказала она, указывая на его порцию.

Первые слова, которые он от нее услышал. Маршаллу понравился ее голос с сильным, выразительным акцентом. Особенный. Восхитительный. Уверенность Клэр привлекала его не меньше ее внешности. Он спросил, не американка ли она, и почувствовал себя дураком, когда Клэр ответила, что канадка. Она не обиделась, не лишила его своего общества — разве что ложки.

— Можно?

Таким был их первый ужин. После того вечера, пахнувшего пряностями и жареными бананами, Клэр (тогда) Редман и Маршалл Дикинс стали неразлучны.

Оба путешествовали по Юго-Восточной Азии в одиночестве и мечтали о компании, их плечи болели от тяжести рюкзаков. Каждый нашел в другом родственную душу, они были разные, но в то же время так похожи. Клэр любила его спокойствие. Маршалл восхищался ее энергией. Они танцевали в Бангкоке, истекая по́том, исследовали провинции, ездили на слонах, пробовали разные, порой сомнительные, блюда. Вскоре страсть оплела их, словно лиана, одновременно поддерживая и удушая. Они занимались любовью снова и снова. Их кровать билась о тонкие стены хижины, в открытые окна залетали комары. Клэр не походила ни на одну из его бывших. Она даже говорила иначе, и дело было не в акценте, а в жизненной философии, в устремлениях.

— Когда-нибудь я буду писать, — говорила она. — Увижу мир.

Просто нельзя останавливаться.

Она была загадочной незнакомкой на фоне еще более странного, экзотического пейзажа. Стояла с коктейлем в руке и пурпурной банданой на предплечье среди банановых пальм и ледибоев. Он влюбился в нее без памяти. Быстро.

Они возвратились в Бангкок и расстались. Обменялись номерами и обещаниями. Клэр уехала в Штаты — краткая остановка на пути домой. Маршалл сказал, что встретится с ней в Ванкувере, где они решат, что делать дальше. Он знал, чего хотел, и надеялся, что это взаимно.

Воссоединение было жарким. Ванкувер пылал для них, как сверхновая.

Он хотел ее всю. Любил изгиб ее верхней губы, ее локти, крохотное пространство между третьим и четвертым пальцами ноги. Их жизни сплелись, как цепкие, хваткие кисти. Ему это нравилось.

Тогда он впервые заметил, как блуждает ее взгляд, пугающий и далекий, когда становится тихо. Она казалась немного грустной, потерянной и еще более желанной. В этом заключалась загадка Клэр Редман.

На углу Джорджии и Хоув в центре Ванкувера, у залитой огнями художественной галереи, Маршалл, поддавшись моменту, сделал ей предложение.

— Я беременна, — сказала она.

Бетонные львы на ступенях здания оберегали их. Небеса разверзлись. Он открыл красный зонт, чтобы бросить вызов ливню, и она прижалась к его груди — вместо ответа.

Прохожие приняли бы их за детей, прячущихся от дождя.

«Какое мне дело до чужих взглядов, — подумал он. — То, что один человек посчитает грязью, игрой на публику, для другого станет ответом на предложение руки и сердца».

Клэр и Маршалл поцеловались, подол ее платья промок, облепив дрожащие колени. Отстранившись, он увидел, что она плачет.

Они вернулись в Австралию и обвенчались в маленькой внеконфессиональной церкви в Хантер-Вэлли, местечке в Новом Южном Уэльсе, в пятнадцати минутах езды от Джеймсбриджа, где прошло детство Маршалла. Его родители присутствовали на свадьбе, улыбались перед фотоаппаратами, но были обижены тем, что столь важное дело решилось без них.

Как бы то ни было, Бобби и Мэвис Дикинс со временем полюбили рыжеволосую незнакомку с акцентом. Они простились с ожиданиями и просто доверились сыну, как Маршалл доверился своим рукам, баюкая в ладонях крохотное дитя, похожее на сорванную в саду молочно-белую розу, заботиться о которой он не был готов.

Все могло быть куда хуже.

Родители Клэр смирились не так легко. Они не обрели сына, а теряли дочь. Она уезжала на край света. Объявив о грядущей свадьбе Редманам в Северном Ванкувере, влюбленные словно оказались в кошмаре. Отец Клэр пожал Маршаллу руку — вцепился так, что стало больно. Ее мать ушла на кухню и сидела там, приложив ладонь к виску.

О беременности они сказали месяц спустя, уже по телефону. К тому времени молодожены жили в Джеймсбридже, листая газеты в поисках квартиры в Сиднее — месте, где будет цвести их роза. Назло сорнякам, пока таившимся под землей.

Домашний телефон зазвонил. Маршалл вздохнул и скатился с дивана, выключив телевизор щелчком пульта. Доски пола заскрипели, словно жалуясь на его тяжесть.

Глава 9

— Привет, — долетел до нее голос Маршалла.

Клэр презирала звучащее в нем веселье. Как он мог не почувствовать? Как мог произнести это слово так легко, не подозревая о горе? Она ненавидела мужа — в этот миг, стоя в толпе бегущих покупателей и прижимая телефон к уху. В горле пересохло.

Кричали из-за Ноя. Клэр не понимала, откуда ей это известно, но не сомневалась в этом. Ее ранило, что Маршалл ничего не почувствовал. Родители должны знать. Это их долг. Как он мог быть таким невнимательным?

Она проглотила гнев. Ты ведешь себя иррационально. Паника спутала мысли. Клэр не хватало воздуха.

— Ты в порядке, детка? — спросил Маршалл.

Голова кружилась, пришлось опереться на прилавок «Буст-Джус». Час прошел, а Ной так и не появился. Бросившись к фуд-корту, она услышала обрывки разговоров — люди спешили в противоположном направлении.

— Я не шучу, Марс. Куджо. Кого-то столкнули. Там кровь.

Каждое слово, словно лезвие, все глубже вонзалось в грудь.

Она смотрела, как охранники выводят людей. Их лица были такими же растерянными, как и лица покупателей. Увидев вдали пустой прилавок, она взмолилась, чтобы Ной стоял рядом с ним — с разряженным телефоном в руке.

Но Ноя там не было.

Стены торгового центра сомкнулись вокруг нее, плитки под горящими от боли ногами сияли слишком ярко. Все стало пугающе реальным. Каждая вспышка флуоресцентных ламп била в лицо, словно крылья птицы. Время замедлилось, стук сердца — биение крови — заглушил все прочие звуки, удар за ударом. Зрение помутнело. Когда она обернулась в поисках сына, перед глазами все поплыло.

— Я не могу найти Ноя, — сказала Клэр в трубку.

— Что ты имеешь в виду?

— Что я, черт возьми, не могу его найти. Что-то не так. Кого-то столкнули, и там кровь, и я… я знаю, что это он.

— Детка, о чем ты?

— Что? Ты меня вообще слушаешь?

— Клэр, успокойся.

— Я сказала ему, что мы встретимся через час, на этом фуд-корте, у этого проклятого прилавка с соками. Его здесь нет, и кто-то умер, и все бегут как сумасшедшие…

— Ладно, детка, помедленнее. Сделай глубокий вдох и объясни, что случилось. Я запутался. Ты сказала Ною, чтобы ждал тебя у прилавка? Наверху, у фуд-корта? — Он говорил тихим и ровным голосом. Чтобы разобрать каждое слово, она сильнее прижала мобильник к уху.

— Да.

— Ладно. Его там нет?

— Нет.

— Так. И кто-то умер? В торговом центре?

— Да, я же сказала.

— Да, точно, или да, ты так думаешь?

— О господи, Марс. Я не знаю. Да!

— Да — что?

— Да, я так думаю.

Он вздохнул.

— Ладно, детка. Все будет хорошо. Если что-то пойдет не так, следуй за остальными. Ты звонила Ною?

— Конечно, звонила! — Клэр не смогла скрыть, насколько рассердил ее его покровительственный тон. — Включается голосовая почта.

Повисла пауза. Только тогда, в ожидании ответа мужа, Клэр поняла, насколько сильно зависит от его мягкого, спокойного голоса. Маршалла можно было сравнить с лампой на прикроватном столике, сдерживающей чудовищ из шкафа.

— Черт возьми, скажи что-нибудь, Марс!

— Найди охранника и попроси его помочь, — ответил он. — Ной мог увидеть что-то не предназначенное для его глаз, вот и все. Наверное, он убежал с остальными. Он в порядке. Пожалуйста, успокойся, детка. Я сажусь в машину и еду к вам.

Она не расслышала последнего предложения. Фоновая музыка стихла, сменившись скрипучим голосом. Включилась система громкой связи.

— Внимание, покупатели, — произнес мужчина, и по фуд-корту пролетел шепоток. — У нас чрезвычайное положение. Пожалуйста, покиньте торговый центр через ближайший выход. Следуйте инструкциям охранников на этажах. — Голос смолк. Клэр слышала, как мужчина сглотнул, собираясь с мыслями. — Пожалуйста, следуйте к ближайшему выходу, осторожно и сохраняя порядок.

— Что это было? — спросил Маршалл.

— Что?

— Оповещение.

— Кто-то сказал, чтобы мы вышли наружу, — ответила Клэр, думая о других, более страшных вещах. Ее тело охватила дрожь. — Я попробую снова ему позвонить. Спрошу кого-нибудь из охранников. Они помогут мне его найти.

— Умница. Наверное, он не слышит звонков из-за шума. Я сам едва тебя слышу. Думаю, он до смерти напуган. Просто найди его, держи телефон под рукой, и не уходите с парковки, пока я не приеду, хорошо?

— Ладно, — сказала она, глядя на свои туфли. Они казались такими далекими, не то что боль в лодыжках. — Люблю тебя, Марс. Куджо.

— Куджо. Люблю тебя, медвежонок. Держись. Буду через пятнадцать минут.

На линии воцарилась тишина, и в этот миг Клэр увидела его.

Он опирался на перила, стоя спиной к атриуму. Снаружи небо разорвали молнии. Раздавшийся вслед за тем гром слился с рычанием динозавра, но голос монстра звучал как-то не так — сдавленным мяуканьем игрушки, у которой почти сели батарейки.

Держа в руках фетровый колпак, клоун в оранжевом шелковом костюме и белых перчатках смеялся во весь голос.

Глава 10

Паника вцепилась в него, словно уже давно пряталась, выжидая момента, когда можно будет напасть. Она преследовала его. Он чувствовал ее приближение еще в машине, когда возвращался домой, — нечто затаившееся, внушающее страх.

Маршалл попытался повесить трубку. Она сорвалась с рычага, болтаясь на конце спирального провода, словно висельник в петле, подпрыгивала вверх-вниз. Его замутило. Он отшатнулся и врезался в дверцу холодильника, которую забыл закрыть. Ноги подкосились. Маршалл похолодел.

Два магнита в форме пчелок упали на пол, когда он захлопнул дверцу. Ему на глаза попалось семейное фото, окруженное рецептами и записками. Они — втроем — улыбались, белые линии перечеркивали лица в местах сгибов.

Да. Теперь он это почувствовал. Страх. Маршалл понимал, что Клэр презирала его за неспособность ощутить это раньше. Она ведь права. Отец должен знать.

Он взглянул на свои руки. Красные и пятнистые, они зудели, словно у него нарушилось кровообращение.

Дождь стучал в окно — тихо, словно подушечками пальцев. По ту сторону эвкалипты царапали клубящиеся тучи. Маршалл схватил ключи от машины, выбежал из дома и замер, увидев Сержанта Саб Зиро, мышонка Ноя. Полупережеванный зверек лежал на коврике у двери — без сомнения, подарок одной из соседских кошек.

— Срань господня!

Нити розовых внутренностей запутались между щетинками коврика.

В безжизненных глазах отражались молнии.

Глава 11

Клоун не смеялся. Он плакал.

Клэр привлекла жуткая фигура во всполохах молний, не сам балкон. Шагнув вперед, она увидела, что под красной нарисованной улыбкой прячется боль. Слезы промыли дорожки в белом гриме. Клэр не могла сказать, сколько ему лет, но клоун был немолодым. Глядя на него, пытаясь понять, почему он здесь и отчего так расстроен, она позабыла о собственном страхе.

Рядом с клоуном стояла тележка, в которой находился баллон с гелием. К ней был привязан одинокий голубой шарик.

Закрыв глаза, Клэр услышала детский смех и почти ощутила солнце у себя на лице. Иллюзия развеялась, когда динозавр издал еще один тошнотворный стон и снизу донеслись новые крики.

— Остановитесь, — сказал клоун. Голос был хриплым. В свое время мужчина выкурил слишком много сигарет. — Не подходите ближе. Пожалуйста.

Он потянулся к ней. Грудь Клэр сдавило, крик застрял в горле, когда затянутые в перчатки пальцы клоуна опустились на ее плечо и сжали. С губ слетел только слабый и тихий стон.

— Что случилось? — спросила она. — Скажите.

Клоун покачал головой. Она видела трещины в жирном гриме. Нет, не трещины — морщины. Какой же он старый: лет шестьдесят, если не больше.

Она прищурилась.

— Скажите мне, что случилось.

Глаза клоуна блеснули. Еще одна вспышка молнии.

— Он упал, — сказал старик, опустив взгляд. — Мальчик. Ребенок. Это случилось так быстро.

Клоун снова взглянул на нее — с отчаянием.

— Я потянулся к нему, но… — Изо рта вырвался всхлип, накрашенные губы искривились, обнажив желтые зубы в пятнах помады. — Я потянулся к нему, чтобы поймать, но… Он упал так быстро.

Клэр попыталась стряхнуть его руку. Ей не хотелось, чтобы ее трогали, он или кто-либо еще. Клоун сжал сильнее — до синяков.

— Не подходите, леди, — сказал он. — Не делайте этого. Вы проклянете себя, если решитесь.

— Пустите меня…

Фоновая музыка зазвучала вновь. Сладостная мелодия гудела и царапала слух.

— Я сказала, пусти! — огрызнулась Клэр и вырвалась из его хватки. Клоун отшатнулся и уронил колпак. Колокольчик на его конце звякнул, ударившись о плитки пола. Она резко развернулась, сумка соскользнула с плеча и повисла на локте, челка упала на глаза.

Клэр метнулась к балкону.

Охранник-латиноамериканец бросился к ней со стороны фуд-корта. Он кричал в рацию, огромный живот качался из стороны в сторону. Пот заливал его лицо.

— Немедленно остановитесь! — выкрикнул он. Рация на его ремне взорвалась белым шумом.

Фоновая музыка начала заикаться: на диске была царапина.

Клоун распахнул руки, загораживая атриум у себя за спиной. Ветерок пролетел по торговому центру. Шелковый костюм облепил тело старика — худое, как скелет.

— Не смотрите, леди. Не делайте этого. Мальчик разбил голову!

Он выкрикнул это, когда руки Клэр упали на перила, обручальное кольцо лязгнуло.

ДЗ-З-ЗИНЬ…

Затаив дыхание, она посмотрела вниз.

Три этажа до главного холла, где шла выставка динозавров. Тираннозавр приготовился к атаке, раскрыв пасть, полную пластиковых зубов. Вот только его верхняя челюсть сместилась и смялась. Глазное яблоко размером с кулак свисало из глазницы. Клэр слышала гудение, треск искр.

Вокруг динозавра сгрудились охранники, закрывая собой тело. Они жестикулировали и кричали в рации и гарнитуры, так что ей удалось увидеть очертания у их ног. Увидеть кровь.

Упавший даже не разбился — раскрылся алым веером. Охранники оставляли на плитках кровавые следы.

Желчь жгла горло Клэр. Стало невыносимо жарко. Она все еще не могла вздохнуть. Ее пальцы вцепились в перила, костяшки побелели.

Охранник подбежал к ней. Клоун упал на колени, бессильно свесив руки, запрокинул голову и, распахнув рот, зарыдал. Динозавр зарычал снова. Клэр смотрела, как он трясется и шипит. Из разбитой морды посыпались искры. Его глаз дернулся, задев пластиковые чешуйки, и в ослепительной вспышке искр оторвался. Охранник схватил Клэр за запястье, но она не отпустила перила. В нос ударил запах «Олд спайса», густого, как туман. Ее замутило.

Стеклянный глаз рептилии описал в воздухе дугу.

И разбился на тысячи осколков, разлетевшихся по полу.

Охранники подняли головы, некоторые обернулись — их руки упали на рации, словно на пистолеты, — и то, что было спрятано, открылось.

Клэр узнала рюкзак и рубашку. Даже несмотря на то, что они были залиты кровью. Ной. Казалось, в легких у нее начался пожар и пламя высосало весь воздух — без остатка. Перед глазами заплясали темные пятна. Клэр упала на руки охранника и утонула в его мерзком запахе.

Глава 12

Торговый центр опустел, воцарилась тишина.

Свет фонарей мягкими синими арками заливал этажи. Коридоры утопали в тени, витрины обрамляли бесстрастные лица манекенов. Где-то капала вода.

Кап.

Кап.

Эхо разносилось по зданию.

Динозавр в атриуме застыл. Его нос все еще был вмят внутрь морды. Желтую ленту с надписью «НЕ ПЕРЕСЕКАТЬ» привязали к его лапе и обмотали вокруг двух колонн. У высокого подиума она резко уходила вниз. Теперь лишь лента свидетельствовала о том, что здесь произошло преступление. Уборщики потрудились на славу. Воздух пах отбеливателем и дезинфицирующим средством.

Сверху нависал стеклянный потолок. Дождь кончился. Луч лунного света упал на пол, наполнив пустую глазницу динозавра чернильной тьмой.

Искусственные цветы наверху все еще собирали пыль. Выставочная машина замерла на подиуме. Блендеры «Буст-Джус» были вымыты и убраны. Торговый центр не откроют еще сутки.

Сотни камер продолжали снимать из сотен разных углов. Их гудение сливалось с тишиной в ровный гул, не обещающий ни тепла, ни утешения.

Глава 13

Три тридцать утра.

Свет в коридоре, ведущем к моргу, мерцал. Глаза Маршалла горели от этой пульсации. Полицейский и санитар шли впереди, и вокруг разносился перестук шагов по покрытому линолеумом полу. Они то и дело оборачивались, чтобы бросить на Маршалла взгляд. Флуоресцентное стаккато обнажало изъяны их кожи: вросшие волоски на шее, лопнувшие капилляры, шрамы от прыщей, оспины. Маршалл испугался, что и сам выглядит комбинацией недостатков в сиянии безжалостного света. Темнота между вспышками нравилась ему больше. Она делала их одинаковыми, идеальными и, возможно, бессмертными.

Кроссовки скрипели, пока он тащился по коридору. Онемевший. Измотанный.

Лицо Маршалла опухло и горело от долгих рыданий. Пальцы кровоточили: он сгрыз ногти до мяса. Дыхание отдавало кислятиной — от кофе.

В этой части больницы царил ледяной холод. Мороз, что забирался под кожу и створаживал костный мозг.

За стенами грохотал генератор. Трещало электричество.

Удары сердца отдавались в голове, в шее. Маршалл мечтал о жвачке, чтобы унять тревогу привычными размеренными движениями. Он знал, что не успокоится без нее.

Припарковаться оказалось непросто. На свободных местах толпились взволнованные люди. Одни разговаривали, другие смеялись и фотографировались, третьи плакали, прислонившись к бетонным стенам. Маршалл аккуратно вел фургон, опасаясь, что под колеса может попасть ребенок. Он вновь почувствовал удушливый запах страха, сочащийся из дверей, перекрытых охранниками.

Припарковавшись, Маршалл выпрыгнул наружу и закрыл машину. Прислонился к стеклу со стороны водителя — оно было прохладным. Капли пота блестели у него на лбу, как роса на старом дворе в Джеймсбридже. Он стиснул зубы, собираясь с духом. Если бы Маршалл мог щелкнуть пальцами и снова стать ребенком, живущим в городе, от которого он так долго бежал, — в городе, где плохие вещи случались, но не с ним и его семьей, — он сделал бы это.

Волноваться не о чем. Все будет хорошо. Клэр завелась на пустом месте.

Тогда почему он не может избавиться от чувства, что что-то не так? Не может стряхнуть ощущения, что у Клэр есть все причины паниковать?

Он бросился к ближайшему входу. Охранники заступили ему дорогу. Разговоры оборвались, мужчины и женщины смотрели на него. Он чувствовал их взгляды. Паника спутала слова, он едва не закричал, хотя даже это требовало огромных усилий.

Вдохни поглубже. Подумай, что хочешь сказать, прежде чем говорить. Подумай о каждом слове. Так будет легче. Представь их. Давай, сделай это.

ПОМОГИТЕ.

— Помогите, — сказал он охраннику.

МНЕ.

— Мне.

МОЯ. ЖЕНА. ВНУТРИ.

Охранник посмотрел на Маршалла, готовясь оттолкнуть его в сторону, но остановился. Возможно, увидел что-то в его глазах, нечто исполненное страха и отчаяния. Маршалл никогда не узнает, что именно.

Он был уверен, что его стошнит на охранника, но изо рта вырывались только слова. Маршалл сглотнул обжигающую и отдающую пивом желчь и сказал быстро и ровно:

— Моя жена внутри. Она позвонила и сказала, что с нашим сыном беда. Она расстроена, и я…

Охранник положил руку Маршаллу на плечо. Толстые пальцы вцепились в плоть, мужчина кивнул, повернулся и исчез в торговом центре. Автоматические двери разъехались, и зеваки замерли, вытянув шеи, навострив уши. Они ничего не услышали. Двери закрылись. Маршалл смотрел, как охранник разговаривает по мобильному, указывая в его сторону.

На двери темно-красными буквами было выведено: «МОРГ» — слово, похожее на шрам, который никогда не побледнеет. Грубая прямота шокировала Маршалла. Он думал, что в наши дни для комнаты за этой дверью найдут более обтекаемое, мягкое название.

Место хранения покойников, куда отцы приходят, чтобы опознать мертвых сыновей. Царство холода, в котором тела не гниют и не пахнут. Место, куда приносят останки: кусочки плоти, осколки женщин, мужчин и детей.

МОРГ.

На груди санитара болтался бейдж. ЛЕО. За все время он не сказал ни слова. Полицейского — детектива — звали Николас Старк. Высокий и крепкий, с ухоженными волосами и добрым взглядом, он пах мускусным одеколоном. Ему было за пятьдесят. Детектив коснулся ладонью предплечья Маршалла.

Так много людей гладили его по руке за последние семь часов. Незнакомцы, доктора, полицейские, социальный работник с волчьей пастью, чьего имени Маршалл не помнил. Они напрасно пытались его утешить. Все казалось сном. В этом сне он сидел в гостиной и смотрел телевизор, а на экране замер его двойник — у двери. На ней алели буквы. МОРГ.

— Вы готовы войти? — спросил Старк. Его громкий голос вернул Маршалла в реальность: он вздрогнул, посмотрел на детектива, попытался вздохнуть.

— Нет, — прошептал Маршалл.

Он слышал, как детектив тяжело выдохнул, катая мятный леденец во рту — тот звякнул о его зубы.

— Я понимаю, мистер Дикинс, но это необходимо. Вы должны это сделать.

— Знаю.

— И чем раньше, тем скорее сможете отдохнуть.

— Ага.

— Мне жаль, что все так затянулось, — сказал Старк, вновь сжимая предплечье Маршалла. — Процедура оказалась непростой. Уверен, вы понимаете.

— Конечно.

— Вы должны войти и опознать своего мальчика, чтобы мы могли найти ублюдка, который это сделал. — Старк наклонился к нему — жест, говорящий: «Я твой друг. Ты можешь мне доверять». — Мне нужна ваша помощь, мистер Дикинс.

Постепенно до него дошло. Другое слово непрошенным явилось в сознание Маршалла. Бросилось на него из темных уголков разума, преследуя по коридорам, полным теней, выкрикивая его имя. УБИЙСТВО. Дыхание Маршалла сбилось, но он все равно кивнул. Тело само ответило детективу, словно предлагая себя в жертву. Возьми от этой плоти, что хочешь, и отвали. Оставь меня умирать.

Живот скрутило. Срочно захотелось в туалет.

— Ладно, — сказал Маршалл. — Я готов.

Маршалл увидел, как его жена вскочила на ноги в комнате для обслуживания особых покупателей, едва заметив его в узком коридоре. Она поставила пластиковый стаканчик на подлокотник кресла, распахнула стеклянную дверь и бросилась к нему. Через несколько секунд жена обвила его руками. Маршалл почувствовал, что вот-вот расплачется, когда она отстранилась и посмотрела на него.

Ее лицо обезобразила тревога, а взгляд напоминал о той ночи, когда он сделал ей предложение перед дверями ванкуверской галереи: в нем сплелись печаль и ярость — комбинация пугала и возбуждала Маршалла.

— Ох, Марс, — сказала Клэр, качая головой, и ударила его кулаками в грудь.

— Ш-ш-ш. Все будет хорошо, детка.

— Марс… Прости меня.

— За что? Ты ни в чем не виновата.

Ее руки метнулись к его лицу, пальцы утонули в волосах. Она притянула его голову к своей, их лбы соприкоснулись. Кожа Клэр была липкой от пота.

— Я ужасный человек, — сказала она. — Ужасный, мать твою, человек.

— Клэр, не надо.

— Это правда, я мерзкая гребаная сука. Ужасная мать.

— Хватит!

— Это моя вина, Марс, моя…

Она взглянула на него, приоткрыв рот, словно хотела поделиться секретом. Но все слова кончились. Теперь из союзников у них осталось только молчание. Маршалл крепко обнял жену — она упала ему на грудь. Охранник проводил их обратно в особую зону, и дверь закрылась за ними с мягким щелчком.

Детектив Старк отступил в сторону, пропуская Маршалла вперед. Морг оказался просторным, словно пещера, со сталактитами-светильниками, свисающими с потолка. Тихое место. Старк закрыл дверь, Лео встал рядом с ней, потирая глаза. Он устал, и ему явно не хотелось здесь находиться.

Они прошли дальше, в глубину белой пещеры. Она была не просто холодной — ледяной. Маршалла затрясло, зубы застучали.

— Простите, — сказал он, обхватив себя руками.

— Да, мистер Дикинс? — спросил детектив, не считая нужным понижать голос.

— Я… я хотел спросить, не могли бы вы…

— Конечно… Только скажите.

— Я хотел спросить, нет ли у вас еще одного леденца.

— Что?

— Ничего.

— Еще одного леденца?

Детектив улыбнулся и вытащил упаковку из кармана. Он положил мятный леденец, белый, блестящий, с тонкой красной спиралью по центру, на ладонь Маршалла. Маршаллу понравилось, что конфета не липла к коже и была свежей. Он поднес ладонь к губам. Помедлив, Маршалл поднял голову и увидел, что детектив внимательно наблюдает за ним, но опустил глаза, едва их взгляды встретились.

Я справлюсь.

Он положил леденец на язык и закрыл рот. Вкус проявился не сразу, одновременно сладковатый и горький. Маршалл закрыл глаза и во тьме увидел то, что ждало его впереди. Увидел себя, наблюдающего за тем, как детектив выкатывает к нему лежащего на столе Ноя. Его сын улыбался. Мирно.

Маршалл открыл глаза и раскусил леденец. Осколки упали на язык. Хруст был таким громким, что эхом прокатился по моргу.

— Я готов, — сказал Маршалл. — Пожалуйста, отведите меня к моему мальчику.

Старк положил ладонь ему на поясницу и провел за угол, где в кресле, приоткрыв рот, дремал молодой санитар, которому на вид было чуть больше двадцати. Маршалла поразило, что за его сыном присматривал кто-то столь юный. Странным образом это его даже оскорбило.

— Минуту, — сказал Старк. Он шагнул вперед и похлопал паренька по плечу. Санитар дернулся, всхрапнул и вскочил на ноги, пытаясь разгладить медицинский халат.

— Простите, сэр, — сказал он высоким и тонким голосом, в котором послышалось раздражение. — Тяжелый день. Боже, мне так стыдно.

Старк оборвал его:

— Сынок, отведи нас куда надо. У всех был тяжелый день, но особенно у мистера Дикинса.

— Понимаю. Прошу в эту дверь.

Санитар указал путь. Старк не двинулся, лишь отеческим жестом простер руку:

— Сюда, пожалуйста.

Вот оно. Маршалл приказал ногам двигаться, потому что мозг отказывался делать первый шаг. Они знают, что это он, и все же хотят, чтобы я это подтвердил. Зачем им просить меня, если они уверены?

Они сомневаются — вот зачем.

Есть шанс, что это не он, что мой малыш просто потерялся, пока мы стоим здесь с пальцами в задницах и занимаемся невесть чем.

— Сюда, пожалуйста, — повторил Старк, на этот раз тверже.

Маршалл шагнул к двери, за которой исчез санитар.

Не ходи туда!

Я должен.

Не делай этого. Или будешь жалеть всю оставшуюся жизнь.

Они вошли в помещение, достаточно холодное, чтобы дыхание обращалось клубами пара. Стены были голы, а с потолка на длинном проводе свисала лампочка. В центре крохотной комнаты стояла каталка, а на ней, под белой простыней, покоилось тело.

В офисе службы безопасности к семи вечера набралось много народу: расстроенных отцов и матерей, которые тоже потеряли своих детей в обезумевшей толпе. Полицейские сновали туда-сюда мимо вялых охранников с газировкой в руках.

Клэр и Маршалл сидели, держа в ладонях одинаковые стаканчики с кофе, плечом к плечу, неподвижно. Им больше нечего было сказать друг другу. Несмотря на то, что они знали правду, официального подтверждения еще не было. Оставалось только сидеть в молчании. Ждать. Маршалл думал, что минуты будут ползти невыносимо медленно, но всякий раз, отрывая взгляд от стаканчика, он видел, что стрелки часов на стене перескочили к следующему часу. Они гнали все дальше в будущее, частью которого ни он, ни его жена не хотели быть.

Маршалл и Клэр смотрели, как другие дети воссоединяются с родителями. Каждое объятие ранило их, словно вонзенный в спину нож. Эти люди не сделали ничего плохого, но их счастье казалось предательством. На маленьких, неудобных стульях у стен сидели матери и отцы — товарищи по несчастью. Обменивались словами поддержки и утешения. Все будет хорошо. Они его найдут. Я уверена, все наладится. Одного за другим их вызывали, а потом неизбежно раздавался смех. Он порождал боль в сердцах Маршалла и Клэр.

Толпа редела.

Кофе Маршалла покрылся тонкой, бликующей на свету пленкой. Мужчину замутило от одной мысли, что эта мерзость теперь была у него в желудке.

— Мне нужно в туалет, — сказал он.

— Марс, не уходи, — попросила его жена, слишком громко. Охранник посмотрел на них поверх «Журнала О». Клэр в отчаянии, будто ребенок, покачала головой.

— Детка, — сказал он резко и почувствовал вину, едва слово сорвалось с губ. Лицо Клэр исказилось. — Меня тошнит.

Ее лоб прорезали морщины, глаза смотрели на него из темных глубин. Она смягчилась:

— Ладно. Пожалуйста, возвращайся скорее.

— Конечно.

Он прошаркал из офиса в коридор. Каждый шаг отдавался болью. Ноги словно налились свинцом. В глубинах черепа пульсировала боль, мир менял оттенки с каждым новым толчком. Все стало отвратительно-зеленоватым. Страшно было представить, что это только начало. Мысль о том, что все будет еще хуже, казалась невозможной.

Маршалл вошел в туалет и утонул в запахе мочи, чувствуя, как желудок сжимается в последний раз. Он бросился к открытой кабинке, и его вырвало. Грязная вода забрызгала губы. Маршалл отвернулся от неприглядной картины, потер шею и случайно увидел ламинированную табличку на двери: «Коль пописал и разбрызгал, будь молодцом — вытри кольцо».

— Боже.

Клэр пыталась усидеть на стуле — твердом и неудобном, вроде тех, что стояли у них в школе, когда она была маленькой. Она скучала по дому, по серому Ванкуверу, по родителям и друзьям детства: они превратили ее в человека, которого полюбил Маршалл. Клэр уже два года туда не возвращалась.

Она думала, как скажет родителям о смерти Ноя. Наверное, это будет самый тяжелый телефонный звонок в ее жизни. Рассказать об этом куда труднее, чем о беременности.

Телефонный звонок.

Клэр подняла голову.

Поскольку никто официально не подтвердил, что именно Ной разбился на полу атриума, часть ее цеплялась за надежду, что она ошиблась. Охранник оттащил ее так быстро… Возможно, это был чужой ребенок. Других родителей, которые, без сомнения, гадают, почему их сын не вернулся к ужину.

Что она видела? На самом деле?

Клэр потянулась к сумке. Зашелестела бумажками, отложила в сторону пудреницу и книгу в мягкой обложке, которая ее больше не интересовала. Выудила мобильник. Он лег в ладонь, словно камень. Маленькие цифры усмехались и манили.

Нажми на нас, Клэр. Тебе хватит духу?

Ты знаешь, что он не ответит.

Давай. Нажми на нас.

Нам нравится тебя мучить.

На мгновение она задумалась, не убрать ли телефон обратно в сумку, но что-то остановило ее — что-то столь же слабое, как детский плач, доносящийся из соседней комнаты. Неважно, как долго и насколько громко он звучит, ты просыпаешься. Всегда.

Надежда.

Клэр поднялась на ноги. Рядом с ней стоял чахлый цветок. Она играла с его листом, растирала между пальцами, набирая номер сына. Звенела тишина, пока сигнал пробивался сквозь бетонные стены, летел в поисках абонента. Мягкие электронные щелчки раздавались в динамике. Все прочее словно поблекло.

Она посмотрела на лист у себя в руке. Настоящий.

На линии щелкнуло, и мир вокруг опустел. Исчезли стулья, кофе, несколько оставшихся родителей и полицейских. Была только она: высокая, худая, без тени. Пошел набор.

Бррр-бррр.

Вдох.

Бррр-бррр.

Выдох.

Возьмет ли Ной трубку, или сразу включится голосовая почта, как и прежде? Возможно, будет лучше, если звонок оставят без ответа. Тогда она никогда не узнает правды.

О том, что она потеряла сына. Что она живет в ненавистной ей стране.

Брр-бррр.

Из ниоткуда возник другой звук. Он разбил иллюзию, и Клэр снова очутилась в комнате. Губы стали солеными от слез — вкус потряс ее.

В одной из соседних комнат звонил телефон. Она слышала. Клэр пошла на звук, сжимая мобильник в горячей руке.

За стойкой тянулся длинный коридор с дверями без табличек. Она пошла по нему, держась рукой за стену, чтобы не упасть.

Дзынь-дзынь.

Нет, ей не послышалось. Звук доносился из одной из этих комнат. Клэр прикусила ноготь большого пальца. Вспомнила о своей матери. «Дурная привычка», — сказала бы старушка, ударив ее по руке. Но все же Клэр не перестала грызть.

Самый обычный, стандартный рингтон. Ной никогда не использовал мобильник, в отличие от множества других детей, не жил в нем. Не менял мелодию звонка. Она даже не была уверена, что сын знал о возможности это сделать.

Не глупи. Телефон может быть чьим угодно. Вернись, сядь на место и жди Марса. Он знает, что делать.

Он скажет мне сидеть и ждать. Станет лгать. Скажет, что все будет хорошо.

А это не так.

Она отняла мобильник от уха и нажала на кнопку с красной трубкой, чтобы прервать вызов. В коридоре повисла тишина, только звуки шагов долетали из главного офиса и гул голосов просачивался сквозь двери.

Ее руки так тряслись, что она с трудом поднесла телефон к лицу. Клэр потребовались все силы, чтобы нажать на нужное имя. Каким-то чудом ей удалось это сделать. Щелк. Маленькая шестеренка встала на место, запустив другие, и каждая тянула ее к правде, которую она не хотела признавать.

«ЗВОНОК НОЮ…», — гласила надпись на жидкокристаллическом экране. Многоточие пугало Клэр неизвестностью и тем, что должно было вскоре открыться.

Мгновение тишины. Затем коридор наполнился звуками вновь зазвонившего телефона. Рингтон чирикнул один раз, и голоса в комнате слева от Клэр стихли. Она услышала, как отодвинули кресло. Раздались тяжелые шаги — ближе и ближе, — трель телефона. Громче.

Громче.

Молодой полицейский с короткой стрижкой и прочерченным шрамом лицом вышел в коридор. В руке он держал пакет для улик — внутри лежал телефон Ноя, включенный и вибрирующий. Полицейский не заметил Клэр и метнулся к ближайшей двери справа. Он постучал дважды, громко и четко. Ему открыли. В коридор вышел мужчина. Младший по званию сделал шаг назад, уступая место широкоплечему полицейскому.

— Детектив Старк, — сказал юноша с короткой стрижкой и жутким шрамом.

Он так и не закончил предложения.

Детектив взглянул на пакет усталыми, добрыми глазами, посмотрел в коридор и тут же бросился вперед со всех ног, но все равно не успел.

Мобильник Клэр упал на пол на секунду раньше ее самой.

— А он, ну… очень плох? — спросил Маршалл.

Санитар посмотрел на Старка, не зная, что ответить.

— Должен предупредить: он получил значительные травмы при падении.

Маршалл следил за жестами пожилого мужчины, которыми тот сопровождал свою речь. Руки Старка месили воздух, пока детектив пытался отыскать нужные слова.

— Он упал на экспонат. Маршалл, от удара у него сломалась шея. Затем мальчик рухнул на пол. Ему не было больно, или почти не было. — Молчание. — Но да, повреждения значительные.

«Не могу поверить, что ты мне это говоришь, — раздался голос в голове Маршалла. — Неужели мало того, что мой сын мертв? Если это правда, он теперь не похож на себя. Это так?»

Маршаллу захотелось кого-нибудь ударить.

— Я приспущу простыню, совсем немного, — сказал санитар. — Чтобы вы могли его опознать.

Он говорил с уверенностью, которой прежде не проявлял. Санитар шагнул к каталке и потянулся к краю простыни.

«Нет, — сказал голос. — Не делай этого. Уходи, Марс. Если ты это увидишь, все окажется правдой. Пути назад не будет».

Никогда.

Мгновение он медлил — достаточно долго, чтобы вдохнуть. Слишком поздно. Простыня спала, открыв часть лица Ноя. Маршалл не мог вынести того, как осторожно санитар ее придерживал: деликатно, словно чашку чая, отставив мизинец. Маршалл знал, что ему не просто так показывают только лицо и правую часть головы.

Левой он ударился о динозавра. Или об пол.

Не. Смейте. Прятать. Моего. Мальчика.

Ни следа крови. Тело вымыли. Тошнота подступила к горлу Маршалла, когда он подумал о незнакомцах, водивших по телу его мальчика мочалкой и мылом. Это казалось извращением.

Кожа Ноя стала серой и мертвой. Голос в голове был прав: пути назад не будет. Его удивило, каким безжизненным стало лицо сына. Челюсть распахнулась и ввалилась, изменив форму головы. Теперь он почти не походил на ребенка, сидевшего утром за кухонным столом и изо всех сил пытавшегося не смеяться. Но это был он. Его Ной. Один глаз был закрыт, другой опух. Ресницы багровели в ослепительном свете. Зрачки заняли всю радужку и ничего не отражали. Совсем ничего.

— Могу я побыть с ним? — спросил Маршалл.

Он гадал, может ли человек справиться с такой утратой. Если да, то Маршалл решил, что источник силы, которая поможет ему пережить это, лежит в глубокой древности, в самой сути его существа, восходящей к каменному веку. Нечто дикое и звериное. Это утешало. Позволяло чувствовать себя частью чего-то большего, членом Клуба Мертвых Детей. Плата за вступление была велика, но оно того стоило. Комнату наполнили бы тени родителей, оказавшихся в той же ситуации, каждый похлопал бы его по спине.

Маршалл улыбнулся.

Если все это правда, приятно сознавать, что он не один.

Но он сомневался.

— Конечно, — сказал Старк. — Можете. Мы подождем снаружи.

Он кивнул санитару, и они вышли из комнаты.

Стало тихо. Маршалл замер.

Он ждал, что тело зашевелится, изогнется, словно в кошмарном сне. Маршалл много раз стоял у постели Ноя и смотрел, как тот спит. Это было потрясающе. Маршалл думал: «Ух ты, мы сделали этого парня!» — и от восторга терял дар речи.

Страшно любить кого-то так сильно. Он ничего не мог с собой поделать. Несмотря на трудности последних лет, любить сына было проще простого. Взрослея, Маршалл тоже отдалялся от родителей, он понимал Ноя. В один момент все изменилось, и целовать и обнимать отца стало нестерпимо. Навязчивая нежность матери начала смущать. Он ничего не мог с этим поделать. Отдаляться от родных, когда становишься личностью и членом общества, — это нормально.

Маршалл гордился Ноем. Верил, что сын во всем разберется и они вместе будут радоваться его достижениям.

Боль была свежей и острой, но Маршалл знал, что это пустяк в сравнении с тем, что ждет его впереди. Ерунда.

Комок в горле исчез, когда он склонился над телом Ноя. Маршалл приложил ухо к груди мертвого сына и ничего не услышал.

Лампочка продолжала светить.

Он зарыдал в жесткую от крахмала простыню. Кожа Ноя была ледяной, лицо походило на резиновую маску. Даже море слез не смогло бы воскресить мальчика. В морге не исполняли желаний. Маршалл обнял кусок мяса — то, чем стал его сын.

Лязгнул металл.

Ножки каталки подогнулись, не выдержав их общего веса. Правая сторона накренилась, образуя скат. Маршалл отшатнулся и приземлился на зад, ударившись локтем о пол. Он беспомощно смотрел, как простыня спадает, открывая обнаженного мальчика, сползающего на линолеум. Серым было не только лицо Ноя. Все тело. В безжалостном свете чернела сеть вен: кровь остановилась, застыла под кожей. Голова висела на шее под невообразимым углом — болталась перпендикулярно плечу. Острая кость грозила порвать горло, выпирая, как огромный кадык. В верхней левой части черепа зияла дыра — стало ясно, почему санитар не хотел ее показывать, почему держал простыню так осторожно. Так продуманно.

Из пустоты появились руки, схватили Маршалла и вытащили его из комнаты. Он не сопротивлялся и даже не понимал, что кричит. Маршалл слышал только эхо кошмарного лязга, видел, как санитар проскользнул в комнату и выбил ножки из-под каталки — левая сторона рухнула на пол.

Звук был подобен выстрелу.

Санитар обхватил тело руками, повернул его на бок, но голова Ноя не сдвинулась — замерла под нечеловеческим углом, взирая на Маршалла единственным открытым глазом. Когда парень положил тело на каталку, голова дернулась и завалилась назад, болтаясь на нитях сплетенных сухожилий. В эту секунду разбитый череп Ноя треснул и раскололся — его мозг выскользнул на пол и растекся лужей бессмысленной каши.

Глава 14

Старк вошел домой как детектив, снял обувь и превратился в мужа и отца. Часы показывали пять утра. Мир казался синим.

Он подошел к холодильнику и открыл дверь в поисках ответа на вопросы, сущность которых ему не постичь. Закрыл и налил себе воды.

Старку было пятьдесят шесть, и, раздеваясь, он чувствовал каждый прожитый год. Старк принял душ внизу, чтобы не разбудить жену, Пину. Все тело болело и щелкало, пока он грохотал в ванной, вытираясь насухо. От пара закружилась голова.

Поднимаясь по лестнице, он думал о карьере и собственной жизни в целом. Вспомнил об убийстве. Вздохнул.

Шелест шагов по ковру в коридоре — Старк плелся мимо пустых спален. Две его дочери уехали несколько лет назад, но их постели всегда были заправлены на случай, если им захочется или понадобится вернуться домой. От вида пустых сумрачных комнат сердце Старка заныло.

Он вошел в спальню. Знакомый запах и тепло батарей успокоили его. Пина натянула одеяло до носа. Пепельные волосы были собраны в пучок на затылке. Старк обрадовался, что она спала, не ведая о печали и зле.

Без четверти шесть.

Он сел на кровать и посмотрел в окно. Жалюзи оказались подняты, и Старк видел горизонт, огни города, все еще горевшие в облаках. Он вырастил здесь детей, много раз ходил по этим улицам. Ему нравилось смотреть на Сиднейскую башню, небоскреб Нормана Фостера. С окраин город казался неизменным и стройным. Отсюда из-за деталей сложно было увидеть картину целиком.

На столике у кровати рядом со стаканом, в котором позвякивали вставные челюсти Пины, лежало распятие. Старк снял «Ролекс» и положил часы на книгу в мягкой обложке со своей стороны кровати. Матрас заскрипел, когда он залез под одеяло.

Поверх плеча Пины Старк видел светлеющее небо. Если бы не вчерашний дождь, сегодня могло подморозить. Пели птицы.

Мысли снова вернулись к делу — он знал, что так будет. Лица родителей, чьих детей убили, всегда казались одинаковыми, по крайней мере в начале расследования. Они смотрели, не в силах понять, но принужденные делать это, действовать разумно, онемев от шока и поддавшись чувствам, которые не могли даже назвать. На лицах читались мука и пустота, словно у них из груди вырвали жизнь. Это выражение постепенно сглаживалось, хотя сами родители едва ли в это верили.

Старк закрыл глаза и прижался к жене. От нее пахло шампунем. Он любил ее запах. Такой домашний.

— Мы — ничто, — прошептал он спящей. — Просто пыль.

Телефон на прикроватном столике зазвонил. Старку снился отец. Звонок ворвался в сон, смутив их обоих. Отец посмотрел на него, напуганный шумом, и превратился в камень.

— Алло, — сказала Пина, стряхивая дремоту. — Да, он здесь, Рой.

«Рой», — мысленно повторил Старк. Должно быть, Рой Гордон, младший следователь. В последний раз, когда он его видел, Рой сопровождал группу судмедэкспертов в торговый центр. Хороший, волевой парень. Старку он нравился.

— Николас? — позвала Пина, повернувшись к нему с трубкой в руке.

— Спасибо, милая, — сказал он, забирая трубку, и откашлялся.

— Прости, что разбудил, — сказал голос в трубке. — Подумал, захочешь узнать первым.

— Узнать что, Рой?

— Мы получили записи с камер наблюдения, как ты и просил. Были небольшие технические проблемы, неверный тайм-код или что-то вроде того… Пришлось повозиться. Видео кристально чистое. — Он замолчал, и Старк был ему признателен. Переварить новые сведения непросто, особенно спросонья. — Ник, у меня есть копия, и ты захочешь ее увидеть.

— Давай к делу, Рой.

Холодный свет струился в окно спальни. Птицы улетели.

— Ник, дело… другое. Не такое, как мы думали. — Рой вздохнул и продолжил: — В общем, босс. Мальчишку не столкнули. Он прыгнул сам.

Глава 15

Джеймсбридж — небольшой городок, хотя часто возникало чувство, что в нем слишком много людей.

Он затаился на перекрестке двух главных шоссе. Его визитная карточка — военный мемориальный общественный бассейн, который летом под завязку набивали местные и гости из соседних округов. В Бридже люди останавливались, только чтобы поесть слишком дорогой еды на пути к виноградникам.

Как бы то ни было, порой городок все же привлекал туристов. Около десяти лет назад в Джеймсбридже произошла отвратительная, вызвавшая большой резонанс резня. Ее мерзких, сующих повсюду камеры фанатов здесь не любили. Это «дело», как удачно именовали трагедию, стало пятном на безупречной репутации города. Оно въелось и не исчезнет до тех пор, пока учебники по истории не перепишут или людям не станет все равно.

По субботам снаружи супермаркетов «НБА» выставляли самодельные прилавки и грили. Два соперничавших магазина видеокассет сражались за клиентов — каждый возглавлял злобный расист. Поклонники глутамата натрия могли купить китайской еды в трех различных забегаловках. И конечно, здесь был безлюдный полицейский участок — на вершине Хоутон-хилл. Его неоновая вывеска светила круглый год, привлекая рои мотыльков. С проблемами город справлялся сам, не доверяя опустевшей раковине защитников закона.

Как сирены, заманивающие корабли на рифы, Бридж привлекал людей только для того, чтобы их жизни потерпели крушение. Оказавшимся на мели ничего не оставалось, кроме как осесть, найти работу и дожидаться пенсии, чтобы через пару лет отдать Богу душу.

Табличка на въезде в город гласила: «У нас есть два кладбища и нет больниц. Ведите осторожно».

Маршалл жил в Джеймсбридже, пока не отправился в Юго-Восточную Азию. Он прощался с родителями, полагая, что вернется через год загорелым и успешным, с монетами, звенящими в карманах. Вместо этого он возвратился с беременной невестой, без денег, после долгого пребывания в Ванкувере, почти таким же бледным. Бобби Дикинс, городской почтальон, и его супруга Мэвис помогли сыну и его молодой жене чем могли и помахали на прощание, когда новобрачные отправились в двухчасовую поездку на юг — в Сидней.

За годы, проведенные в Бридже, Маршалл видел, как вещи ржавели, а дороги разрастались метастазами. Стройплощадки множились, маленькие фирмы закрывались. Все это в порядке вещей.

Ноя должны были похоронить на кладбище за католической церковью, рядом с начальной школой. Могилу вырыли рядом с плитой деда Маршалла. Когда пыль осела, два могильщика, сидевшие с сигаретами на багажнике мини-экскаватора, покачали головами.

— Жуткая история, — сказал один.

— Не говори, — ответил другой.

Бобби и Мэвис жили в доме номер 29 по Рассел-стрит — одноэтажном и обшитом сайдингом коттедже на полпути к вершине холма в центре Бриджа. На улицах было полно разноцветных машин, пестрых от капель дождя. Облака висели над головой — в любую минуту мог хлынуть ливень.

Люди несли запеканки и открытки с соболезнованиями. Все, как один, бросали тревожные взгляды на полицейские машины.

— Темное дело, — сказала пожилая подруга семьи. Она принесла цветы из своего сада.

Люди стекались к ним потоком, оставляя зонты в одном из двух ведер, поставленных перед входной дверью. В прихожей расстелили пленку, чтобы уберечь ковры от грязных следов. Масляный обогреватель в гостиной исправно отгонял сквозняк каждый раз, когда кто-нибудь входил в дом.

Мэвис Дикинс сидела на кухне в тесном кругу друзей, одетых в черное. Они держались за руки. Ее муж, Бобби, был в гостиной — полноватый мужчина с выпирающим животом. Непослушные волосы, двойной подбородок — его лицо казалось созданным для смеха, но компания была неподходящей. Как и большинство мужчин его возраста, Бобби давно выбрал в доме «свое» кресло. Оно стояло в углу, поближе к обогревателю. Сегодня он уступил его сыну.

С тех пор, как Ной умер, минуло пять дней. Маршаллу пришлось отвечать на вопросы журналистов, социальных работников, полицейских. Их дом в Сиднее следователи перевернули вверх дном, разыскивая хоть что-то, что могло подтвердить их вину. Из компьютера вынули жесткий диск. Следственная группа, медики и психотерапевты изучили его вдоль и поперек и подвергли родителей перекрестному допросу. Старк объяснил Маршаллу, что с ними не станут работать консультанты: социальные работники не помогают родителям, если тех подозревают в жестокости к ребенку, повлекшей за собой смерть. Ему было очень жаль. Он сказал, что верит в их невиновность.

Маршалл вышел из комнаты, протолкнувшись сквозь толпу. Люди провожали его взглядами, на их лицах тревога сменялась жалостью. Он проскользнул в ванную и запер дверь.

Маршалл опустил сиденье унитаза и сел, сгорбившись. Суставы ныли, как и виски. Он не ел тридцать часов и чувствовал, как под рубашкой выступают ребра. Костяшки посинели. Маршалл ободрал их, пробив дыру в стене спальни.

Клэр почувствовала руки незнакомцев на коже и дернулась от отвращения. Куда бы она ни повернулась, повсюду за ней следили большие, влажные глаза. Старики с речью, замедленной инсультом, ковыляли за ней по пятам. Она вышла через заднюю дверь, надеясь оказаться в Канаде, где ванкуверский холод остудил бы ее гнев и рядом стояла бы мать — сильная и несгибаемая.

Вместо этого она увидела заросший задний двор своих свекров. Незнакомых людей в облаках сигаретного дыма. Жалкие бельевые веревки.

— Клэр?

Она повернулась на голос, вытирая слезы. Перед глазами все расплывалось от долгих часов плача. Неясная тень шагнула к ней, и тонкие азиатские черты прояснились. Ее коллега, Бенни. В руке он держал красный конверт, украшенный изящной золотой надписью. Внутри лежали сто долларов. Бенни объяснил ей однажды за кофе и кипой инвестиционных документов, что китайцы не дарят цветы на похоронах. Бутоны увядают, напоминая о том, как хрупка жизнь. Деньги помогают куда больше.

Клэр бросилась к нему и упала в его объятия.

Оба заплакали.

— Я не знаю, что сказать, — проговорил он.

Она тоже не знала.

Маршалл встал за кафедру и развернул пару листов. Его пальцы коснулись полированного дерева — он изумился, насколько оно холодное.

Сотни лиц смотрели на него. Кашель, вспышка камеры.

Бумаги в руках казались тяжелыми. Взглянув на них, он увидел, что пот разъел слова — чернила расплылись пятнами. Маршалл приказал себе говорить ровно и ясно, не плакать. Он не хотел, чтобы все эти люди видели его слабость. Не хотел их жалости. Ни сейчас, ни потом.

Маршалл уставился на первое слово и ощутил его тяжесть, почувствовал себя маленьким и ничтожным. Он начал говорить, слыша биение собственного сердца. Маршалл знал, что произносит речь, но только отрывки достигали его ушей.

— Спасибо всем, кто сегодня с нами… Мы польщены вашим вниманием… Людей из «Поминальной голубой ленты» мы тоже хотим поблагодарить. Эта организация украсила голубыми ленточками наш город — в память о Ное. Мне сказали, что так же поступили по всей Австралии…

Сегодня мы хороним нашего мальчика. Как и все родители, мы надеялись, что наш сын… Я вижу, как вас много, и это убеждает нас с Клэр, что Ной остался в ваших сердцах, что он изменил ваши жизни. Теперь мы видим, что он обладал этим талантом…

Мы все еще пытаемся понять, почему наш мальчик так рано покинул нас. Но мы находим мужество, сознавая, что, как и Ной, мы любимы. Любимы, даже если не понимаем этого…

Ной, ты появился, когда мы были слишком молоды, ты ввел нас во взрослую жизнь. Сделал нас сильными и верными. Мы благодарны тебе за это…

Сынок, когда тебе будет одиноко, мы будем рядом с тобой. Как ты навсегда останешься в наших сердцах, так мы не покинем тебя…

Мы тебя любим…

Глава 16

«Нет зрелища печальнее, чем детский гроб», — думал Старк, глядя, как крышка из красного дерева скрывается за краем могилы. В горле пересохло, и детектив с трудом сглотнул. Блокнот, тяжелый, как наковальня, оттягивал нагрудный карман, а ручка казалась скальпелем, пригодным, чтобы рассекать уже кровоточащие раны и причинять людям новую боль, которой они не заслужили.

Старк слишком долго был детективом. Он повидал всякое. Давным-давно ему стало ясно, что раскрытие тайны преступления лишь формальность. В конце долгого дня только две вещи имели значение: вина и невиновность. Ему не требовался вердикт судмедэкспертов или присяжных, чтобы вынести приговор по этому делу. Конечно, подозревать — естественно, но столь же естественно для опытного детектива полагаться на интуицию. На инстинкт. Проницательность — краеугольный камень его профессии.

Ненавижу эту работу.

Толпа скорбящих — в черном, с бледными лицами — дышала вокруг него, роясь, как стая воробьев в воздухе. Где-то в центре затерялись родители мертвого ребенка. Кто-то плакал, кто-то смеялся. Люди разговаривали, репортеры местных новостей садились в фургоны и уезжали.

Звон колокола разносился над зимним пейзажем.

Глаза Симоны болели. Она не спала прошлой ночью и даже хотела пропустить похороны. В два ночи начала придумывать причины, чтобы не пойти.

Я не знаю его семьи. Видела Клэр всего пару раз. Я даже не представляю, как выглядел Ной.

Но она знала Маршалла и беспокоилась о нем. В последние дни Симона гораздо больше времени проводила с ним в монтажной, чем со своим парнем Тимом.

Она помнила, каким был Маршалл, когда они виделись в последний раз. Шутил. Был собой. Помнила его жалобы по поводу видео с детских праздников, восторг от редкого издания Роберта Блоха. Они и не подозревали, что через несколько часов его сын умрет.

И как он умрет.

Симона содрогнулась.

Она закончила монтаж в четыре утра, записала видео на диск и убрала его в фирменный футляр. Закрыла офис и прошла по темному коридору. Оказавшись в квартире, Симона легла на кровать, положила очки на грудь. По потолку бежали лучи от фар проезжавших машин. Увлажнитель воздуха гудел на столе.

Она решила, что пойдет на похороны, и повернулась на бок, все еще не в силах заснуть.

Тим не пошел с ней, потому что готовился к выпускному экзамену, так что на поминки Симона пришла одна. Она встала в дальнем углу актового зала, потея и мучаясь в куртке. В руке — чашка чая, диск — в пластиковой сумке на плече. Их тяжесть придавала ей сил, защищала ее.

Где-то в пять утра она включила ноутбук и стала гуглить имя Маршалла. Нашла несколько случайных упоминаний на корпоративных сайтах и в связи с короткометражками. Симона читала без особого интереса, голубой свет экрана падал на ее лицо. Через несколько минут она стала искать имя Ноя. Ссылок было слишком много, так что она сузила зону поиска, исключив недавние статьи о его «чрезвычайно подозрительной» и «трагической» смерти.

«Австралия», — напечатала она.

«Ребенок».

Симона подключила наушники и стала слушать музыку, надеясь, что это ее усыпит. Не сработало.

Она добавила слова «школа» и «Сидней».

Симона прокрутила страницу до сайта местной школы, и слова отразились в грязных стеклах ее очков. Прямо под заголовком желтым подсвечивалось имя «Ной Дикинс», так что Симона навела на него курсор и кликнула — звук оказался таким громким, что пробился сквозь музыку.

Сайт был немудреным. На заднем плане переливались яркие нарисованные падающие звездочки.

«Какая, черт возьми, связь между ночным небом и школой?» — хмыкнула Симона.

Название школы и месяц сверкали на баннере в духе клипарта. От него несло любительством, и она предположила, что сайт создал не в меру рьяный родитель или один из учеников. Фотографии здания и школьного двора, статуй и случайных улыбающихся лиц располагались над надписями «Главная», «История», «Контакты», «Новости», «Ссылки».

Симона нажала Ctrl+F и стала искать имя Ноя. Ничего.

Она зашла на страницу новостей и обнаружила ссылку на прошлые номера школьной газеты и журнала, статьи и новости о грядущих благотворительных мероприятиях. Перейдя на закладку газет и журнала, Симона уставилась на песочные часы, что переворачивались в центре экрана. И вот они исчезли.

Ctrl+F.

В строке поиска она напечатала имя и нажала Enter.

Экран почернел, и Симона увидела в нем свое отражение. «Зачем тебе это? — спросила она себя. — Потому что я не могу уснуть. Мне любопытно, и это естественно. Я понятия не имею, каким был этот мальчик, но через несколько часов пойду на его гребаные похороны. Вот, черт возьми, зачем».

Через секунду на экране появились статьи. Пролистав их, она увидела, что во многих появляется имя Ноя. Симона открыла первую.

«Школьники объединяются для благотворительной арт-акции», — гласил заголовок.

Под ним располагалась цветная фотография среднего разрешения. Три школьника белозубо улыбались, глядя в камеру, с кисточками в руках. Статья была размещена два года назад. Симона прочла мелкую надпись под фото: «Школьники Ной Дикинс, Салли Риалто и Бази Шеперт красят город в красный цвет».

Сердце Симоны замерло. «Это он, — подумала она. — Сын Маршалла».

Мертвый мальчик.

Юное лицо, пугая, смотрело на нее с экрана. Ной больше походил на Клэр — ее фотографию Маршалл держал на столе. Черты лица и цвет волос почти одинаковые.

Вернувшись обратно, Симона перешла к следующей статье.

Клик.

«Послание и загадка в бутылке».

Тоже два года назад.

Фотография, сопровождавшая эту статью, была четче — цифровой, а не отсканированной. На ней были запечатлены двое: Ной и девочка по имени Мэри Гилберт. Они стояли в школьной форме на фоне красного занавеса. Между ними находился стол, на нем — закрытая пробкой бутылка. Перед камерой школьники держали за уголки лист намокшей бумаги.

Вновь Симону поразило сходство. Мать и сын обладали одной формой скул и похожим разрезом темных глаз. Мальчик выглядел таким юным и хрупким в слишком большой голубой рубашке. Маршалл рассказывал о переменах, произошедших с Ноем за последние полгода, пока они трудились в монтажной. Внезапно мальчик стал неуверенным, превратился в бледную тень самого себя. Ной уже не был похож на ребенка с фотографии, который сиял, обнажив зубы в широкой улыбке.

И все же это было давно. Многое могло случиться за два года.

Помассировав шею, Симона прочла статью. Мэри Гилберт, девочка с фотографии, нашла письмо в старой бутылке из-под вина у себя на заднем дворе. Оно пострадало от времени, читать его было трудно, но некоторые слова и дата остались нетронутыми. Письмо, датированное 4 января 1933 года, предназначалось мужчине по имени Бад. Больше всего оно походило на завещание, последнюю волю неизвестной женщины.

Мой дорогой Бад, я бросаю эту бутылку в волны и надеюсь на лучшее. Если провидение принесет ее тебе, значит, нам суждено быть вместе. Я увижу тебя и обниму — на небесах. Мое состояние я завещаю тому, кто найдет это письмо, ведь земные богатства ничего для меня не значат. Мою любовь убили, а эта болезнь…

Внизу страницы стояло имя — Пруденс. Фамилия стерлась. Дальше в статье говорилось:

«Если какая-то из деталей этой истории покажется знакомой нашим читателям, пожалуйста, напишите однокласснику Мэри, начинающему исследователю Ною Дикинсу.

— Это ужасно интересно, — говорит друг Мэри, Ной. — Маленькая тайна на заднем дворе. Загадочная история.

С Ноем можно связаться по электронной почте, указанной ниже».

Симона закрыла ноутбук и продолжила сидеть в темноте, слушая, как он гудит, и играя с дредами. Машины мчались по улице, заливая светом постеры на стенах. Закрыв глаза, она увидела лицо мальчика и против воли представила мертвое тело. Истекающее кровью.

Буклет с похорон промок от дождя. Темные глаза Ноя плакали чернилами. Симона смяла листок, положила комок на перила веранды и пошла прочь. В кармане зачирикал айфон. Она вытащила его, сделав последний глоток чая. Пришло сообщение от Тима: «Пожалуйста, возвращайся скорее. Хочу крепко тебя обнять».

Вздохнув, Симона отложила телефон. Она посмотрела вверх и окинула взглядом школьную площадку. Люди сбились в кучки под зонтами, жевали печенье, пили горячий шоколад. В воздухе пахло скошенной, мокрой травой. Все казалось таким выцветшим и блеклым, что глазам становилось больно.

— Разве тебе не нужно закончить монтаж? — сказал Маршалл, подойдя к коллеге. Симона посмотрела на него и заметила бледность, ввалившиеся щеки. Тревожно было видеть, как ее босс рассыпается на глазах.

— Мне очень жаль, — начала Симона. — Я знаю, банально, но это правда.

— Все нормально, — сказал Маршалл. Он оперся на перила и мгновение смотрел на бумажный шарик, прежде чем сбросить его вниз. Его голос сильно охрип и стал ниже — такой подошел бы человеку в два раза старше, возможно с раком горла. — Тут просто гребаный цирк.

— Да. Ужасно. — Симона замолчала и поняла, как безжизненно звучат ее слова. Тишина навалилась на нее, и она попыталась сказать хоть что-нибудь: — Я… я закончила монтаж. Принесла диск с собой. Та-да!

Она указала на сумку.

— Ты серьезно? Наверное, пришлось рвать задницу, чтобы закончить так быстро, — заметил он с бледной улыбкой.

— Ну, знаешь, я хотела, чтобы работа тебя не беспокоила. Получилось неплохо, должна заметить. Я принесла диск, так что ты можешь посмотреть его дома. Если захочешь что-нибудь изменить, скажи мне.

— Спасибо, Симона. Ты лучик света во тьме, — засмеялся Маршалл, вот только в его глазах веселья не было. Где-то в долине ударила молния, и они замерли в ожидании грома, который так и не прозвучал. — На кухне в конце коридора лежит моя рабочая сумка. Ты знаешь. Прямо за столом. Брось его туда, когда подвернется случай. Не отдавай мне: я его уроню или потеряю. У меня голова другим занята.

— Конечно. Нет проблем. Мне сейчас это сделать?

— Нет, не торопись. Поболтаем еще пару минут. Я не хочу туда возвращаться. Мне духу не хватает смотреть на Клэр. Ее горе убивает меня, Симона. И этот детектив шныряет вокруг. А еще куча людей, которых я сто лет не видел, и все разговаривают со мной так, словно мы старые знакомые. Безумие какое-то.

— Ага. — Симона подняла ворот куртки.

Маршалл прищурился:

— Знаешь, я ходил в эту школу. Вырос в Джеймсбридже.

— Правда? Понятия не имела. Я еще подумала, какое странное место для церемонии. Давно могла бы догадаться, что ты деревенщина. — Она решилась на подкол: — Грязный реднек.

— Ага. Мой отец был городским почтальоном. Недавно вышел на пенсию, ленивый засранец. Я с этим местом неразрывно связан. Видишь большое дерево за площадкой для гандбола? Мы с друзьями часто играли в шарики у его корней. А там, где сейчас строительный забор, раньше висело баскетбольное кольцо. Как-то во время игры я упал и сломал ногу. Кость выпирала наружу, кровь была повсюду — просто жуть, — а я рыдал в голос. Таким был нюней. Ха. И все еще остаюсь.

— Нет. Ты крепкий. Сильный.

Маршалл помолчал, обвел взглядом школьную площадку.

— К такому не подготовишься. Никогда. Я получил по заслугам.

— Не говори так, Маршалл. Это неправда.

— Мой мальчик мертв. Жена разбита горем. Мы под подозрением.

— Вы… что?

— Да, под подозрением. Мы с Клэр. Просто смех. Копы перевернули наш дом вверх дном. Меня тошнит от тревоги. Я словно падаю с моста Флагман. — Новая вспышка молнии. Маршалл покачал головой, и Симона увидела капельки пота у него на лбу. — Теперь все изменится. Хорошие времена кончились.

Симона шагнула к боссу и обняла его.

— Ищешь прибавки, Симона?

— Никогда не поздно попробовать. Взять быка за рога. — Симона отстранилась. — Служба была хорошая. Все… очень достойно.

— Похороны, как свадьбы, должны быть идеальными, чтобы облегчить людям жизнь. Но планировать похороны трудно. Просто ужасно.

Симона кивнула, словно понимала его.

— Вчера я копалась в сети и нашла несколько старых статей о Ное. В школьной газете.

— Правда? — Он нахмурился. — Э… каких?

— Одна о благотворительной арт-акции, а вторая о послании в бутылке. — Симона сняла очки и протерла стекла.

— Ах, черт, конечно, — улыбнулся Маршалл. — Его одноклассница нашла бутылку из-под вина с письмом какой-то дамы. Блин, я совсем забыл об этом. Статьи еще в сети?

— Да. Обе.

— Правда? Я думал, их уже удалили.

— Нет, они все еще там, даже с фотографиями. Интернет — огромный пляж с кучей следов, которые не смоет никакой прилив.

— Только послушай себя, госпожа Поэт. Если с монтажом не выгорит, начни писать. — Маршалл обернулся к школьной площадке. — Клэр всегда этого хотела. С момента нашего знакомства.

— Может, когда-нибудь. Марс, я вспомнила о статьях, потому что… Ну, ты знаешь. Никто не забудет Ноя. Быть вовлеченным в тайну или участвовать в благотворительности — это очень круто. Ты должен гордиться им. Возможно, тебе стоит заглянуть на сайт школы.

— Да. Непременно. — Он вяло улыбнулся. — Убил бы за пиво.

— Хочешь, принесу баночку? Могу отправиться на охоту.

— Нет. Все в порядке. Брось диск в сумку и проваливай. Тебе не обязательно было приходить, но я рад, что ты пришла.

— Конечно. Я сделала это ради тебя.

— Спасибо, малышка. — Маршалл вытер руки о штаны и указал на дверь: — Снова в огонь.

— Да, — ответила Симона. — Ой, Марс…

— Что?

— О том письме в бутылке… Что-нибудь выяснили?

— Не знаю. — Маршалл открыл дверь — наружу вырвались голоса. — Целая вечность прошла. Нет, если память не изменяет. Все кажется таким далеким.

Он крутил дверную ручку, а когда поднял глаза, в них стояли слезы.

— Я забыл об этом, Симона. Спасибо. Здорово вспомнить такое.

Симона кивнула:

— Ой, и еще кое-что, Марс.

— Да, что такое?

Скрестив руки, она развернулась на каблуках:

— Отлижи.

Маршалл улыбнулся сквозь слезы:

— Отлизал у твоей мамы вчера, мочалка.

Он скользнул в дом, закрыв за собой дверь и оставив ее на темном крыльце среди всполохов молний.

Глава 17

Еда на тарелках казалась омерзительной.

Маршалл сидел за кухонным столом, прислушиваясь к шагам Клэр. Весь дом молчал, только этот звук доносился из спальни. Похоже, ему снова придется есть в одиночестве. Он покачал головой и до боли сжал кулаки.

Холодильник без остановки издавал успокаивающий мерный гул. На нем, как и на столе, больше не было вещей Ноя. Старые рисунки и табели успеваемости исчезли — все улики, напоминавшие, что когда-то Ной тоже обедал в этой комнате. Жена Маршалла с маниакальной тщательностью все убрала.

За окном закричала соседская кошка. Лапы застучали по крыше. Маршалл подумал о бедном Сержанте Саб Зиро, ручном мышонке своего сына, мертвом и полупережеванном, оставленном на коврике у двери.

Ты его отпустил, Ной, ведь так?

Отпустил, зная, что не вернешься домой.

Ни вечером после покупки новых ботинок, ни когда-либо еще.

От вида еды желудок скрутило. Полупрожаренное мясо, как они любили. Мутная кровь собралась на тарелке розовой лужицей, впиталась в безглютеновый хлеб — Маршалл его ненавидел и ел только из-за Клэр. Он удивился, как смог проглотить хоть что-то.

Мысли вернулись к телу Ноя, лежавшему на полу морга: голова треснула, мозг вывалился. Лицо Маршалла исказилось от боли. Желудок сжался вновь — так, словно внутри копошились и кусали друг друга змеи.

К зазубринам на лезвии прилипли волокна мяса. Рука, сжимающая нож, дрожала.

Провели вскрытие. Доктора тоже орудовали ножами. Эти дикари вскрыли грудную клетку Ноя, ломая кости и играя с его серым сердцем. Маршалл закашлялся и испугался, что его снова стошнит. Образы заполонили голову.

Цветы с похорон. Гроб из красного дерева. Скамьи. Мешки для трупов.

Клэр.

Маршалл опустил нож — лезвие лязгнуло о тарелку. Сердце замерло

Из-за возрастающей с каждым днем паранойи он боялся, что стены треснут, открыв взору еще больше скучающих репортеров, что, когда он будет кипятить воду для чая, чайник взорвется у него в руках. Смерть таилась повсюду: в крови на тарелке, в ноже, в остром крае кухонного стола. В нем самом.

Сквозь запотевшую дверь ванной проступали очертания тела Клэр. Она подняла лицо к струям душа и уперлась ладонями в плитки. Маршалл смотрел на жену, и в нем закипало желание. Стоило ему скинуть одежду, как от холода волоски на шее поднялись. Он прижал пальцы к двери и отвел ее в сторону. Тонкие завитки пара коснулись его груди и осели на коже. Капли сверкали, словно бриллианты, на которые можно было купить что угодно, кроме того, что помогло бы сохранить рассудок в этом чокнутом мире.

Клэр не обернулась. Не могла. Мокрые волосы длинной буквой V лежали между лопатками. Он замер, боясь исходящего от нее гнева, смотрел, как она дышит. Под кожей, как и у него, проступали ребра. Маршалл шагнул под душ, прошептав ее имя. Она не ответила, не шелохнулась, когда он ее коснулся. Вскоре Маршалл заплакал, его глаза покраснели. Он обнял Клэр сзади, прижался лицом к ее спине. Она выпрямилась и ушла, не сказав ему ни слова.

Глава 18

Маршалл совсем забыл о диске Симоны — вспомнил о нем лишь за день до отъезда в Ванкувер. Они отправлялись навестить родителей Клэр — первый визит после смерти сына. Он боялся этой встречи, боялся, что ему придется говорить, хотя никакими словами горю не поможешь. Отношения с ее родителями у него были натянутыми и в лучшие времена.

Он пытался выкинуть Редманов из головы, когда шел в кабинет, чтобы достать диск из сумки. Миновал комнату Ноя. Дверь была приоткрыта. Его снова бросило в холодный пот. Секунду назад во рту оставалась слюна — теперь там воцарилась пустыня. Он пересек коридор и коснулся двери. Болтающееся на пальце обручальное кольцо звякнуло о дерево. Он вздрогнул.

Мягкий свет проник в комнату. На кровати, прижав к себе одежду Ноя, сидела Клэр, спиной к нему.

—Ты в порядке, детка?

Он услышал ее всхлип, тихий и сдавленный.

— Нет, не в порядке.

— Что ты делаешь?

Она не ответила. Над ней возвышалось окно. За ним ярился холодный ветер, тонкие ветви царапали стекло, словно хотели проникнуть внутрь.

— Ответь мне, Клэр. Пожалуйста.

Она обернулась к нему — теперь он видел очертания ее носа. Остальное лицо скрывалось в тени.

— Я вдыхаю его запах.

Маршалл вставил диск в видеоплеер и включил телевизор.

В одной руке он держал пульт, в другой — бокал «Гевюрцтраминера». Он поболтал вино, насладился его ароматом и залпом выпил. Вкус волновал Маршалла меньше всего. Струйка побежала по подбородку — он смахнул ее, уколов ладонь о четырехдневную щетину. Алкоголь обжег желудок.

Появился логотип фирмы, сопровождаемый музыкой, за которую он заплатил нереальную сумму. Экран потемнел. Маршалл видел отражение своего лица на экране в свете неумело собранной лампы из «ИКЕА», установленной в углу комнаты. Оно напоминало обтянутый кожей череп, в челке появилась новая седая прядь. Он обнаружил ее вчера утром.

Проступило название. Начались знакомые фоновые эффекты: звук падения капель и жутковатая органная музыка. Симона была прекрасным монтажером, потому у видео был стиль, которого само шоу не заслуживало. Хотя в этом и заключалась изюминка: оно казалось смешным в своей правдоподобности. Маршалл все это уже видел. Они давно работали по шаблону. Менялись только клиенты.

В работе Симоны он не сомневался, просто ему нравилось смотреть записи, прежде чем отсылать их заказчику. Дети строили рожицы по сигналу, бу-эффекты звучали в нужных местах.

Вампиры. Маленькие и бледные. Окровавленные рты. Симона заменила их смех на рычание пумы. Мерцает свет, дети кружатся в ярких вспышках. Он смотрел, как их тела искривляются и руки взмывают в воздух.

Маршалл услышал смех, выбивающийся из общей атмосферы.

Смеялся один из мальчиков. Маршалл подскочил — так резко, что в спине щелкнуло, — глубоко вздохнул и почувствовал во рту мускусный привкус вина. Он потянулся к пульту, но тот исчез — провалился между подушками.

Взгляд снова метнулся к телевизору.

Между вспышками Маршалл увидел мертвого мальчика, стоящего у гроба. Он не двигался, хотя остальные извивались. Музыка оборвалась.

Пальцы Маршалла замерли, так и не добравшись до пульта. Мертвая тишина объяла его, и ему стало страшно. Он пытался отвести взгляд от экрана, но шея словно превратилась в камень. Маршалл оказался в ловушке собственной плоти.

Ребенок был одет в белую школьную рубашку в пятнах крови. Голова склонилась к правому плечу под немыслимым углом. Рот открылся — вместе со вздохом на губах выступили алые пузырьки. С лица смотрели истекающие тьмой дыры. На черепе, с одной стороны, влажно блестела вмятина.

Маршалл нащупал пульт и нажал на паузу. Вампиры остановились, лица расплылись пятнами. Все замерло, кроме мальчика рядом с гробом, мальчика со сломанной шеей, чернильными глазами и кровавой пеной на губах.

Искривленные губы разомкнулись и выдавили одно слово.

Папа.

Глава 19

Норт-Бенд, штат Вашингтон, США

27 июля 2008 г.

Пять тридцать вечера. В это время Джо Бернетт кормил жену.

Он размешал жидкое пюре — бобы, картофель, воду и немного соуса — и сунул ложку в рот Марлин. С искрой интереса в глазах она втянула кашицу. Впрочем, вскоре и эта искра померкнет и ее челюсти вяло, механически задвигаются.

Проглотив пюре, она постучала пальцами по подлокотнику качалки — знак, что можно подать следующую ложку. Джо наклонился вперед в кресле — старое дерево заскрипело под его весом — и повторил операцию. Пар от пюре плыл в вечернем воздухе белыми завитками, напоминая дымку, что утром поднимается от испачканного дерьмом свиного загона. Несмотря на лето, утра в этой части штата Вашингтон выдавались прохладными.

Он слышал, как визжали свиньи. Им тоже хотелось есть.

Но они подождут. Сейчас пять тридцать, каждый день в это время он кормит жену. Джо всю жизнь проработал на ферме. Распорядок дня был важнее всего. Так он проживал день за днем — по часам. Они властвовали над ним, будили утром. Их звон провожал его в кровать. Можно сказать, что он скорее был женат на часах, нежели на Марлин.

Марлин Бернетт — овощ. Это слово некогда обижало и злило Джо, словно оскорбление было адресовано ему, а не ей.

Жил-был свиновод Джо с овощем вместо жены.

Теперь он смягчился. Во многих отношениях такое определение оказалось верным. Марлин сидела перед ним, жила — в очень узком смысле этого слова. Как овощ, она впитывала полезные вещества, пила воду каплями или через соломинки. Он смотрел, как вздымается ее грудь, слышал скрипы, с которыми легкие втягивали воздух из респиратора. Она все еще функционировала как человек, но, словно овощ, не обладала разумом.

Ее мысленная активность почти свелась к нулю. Конечно, бывали хорошие минуты, когда она стонала, показывая, что хочет сесть или перебраться с кровати на кресло-качалку у окна, но это случалось крайне редко и в последний раз произошло очень давно.

Джо бросил ложку в пустую миску, сгорбился. Он ощущал усталость каждой клеткой своего тела. Боль день ото дня становилась сильнее. Джо было за пятьдесят, но он чувствовал себя гораздо старше. Руки по ночам жгло: острая, режущая боль поднималась от запястий, вгрызаясь в костяшки. Спать почти не удавалось. Помогал летний воздух, а еще ванночки с теплой водой.

Но за каждым летом, как хищник в засаде, пряталась осень.

Он не хотел об этом думать.

Джо ждал артрита — мерзкой болячки — всю жизнь. Недуг скрючил руки его отца, когда тот был еще жив, а молодой Джо верил, что никогда не состарится. Эта дрянь нападала на отца по ночам и спустя десять лет превратила руки старого Саула Бернетта в коряжки, на манер стеблей ежевики.

Джо знал, что с ним случится то же самое. Таков жребий фермера, и долг последнего — принять его со смирением. Джо понимал, что если косить траву одной косой пятьдесят лет, то лезвие заржавеет и сломается. Руки фермера — его главный инструмент, но со временем и они станут бесполезны.

Потом все будет кончено.

Но еще слишком рано.

Он мог сжать зубы и терпеть боль, пока у него оставался график, а в шкафах на кухне — аспирин. Джо не мог позволить себе сдаться, не сейчас, пока его жена еще жила, пока у него были свиньи. Без цыплят и гидропонной установки он бы прожил, но свиньи были всем.

Трудная работа.

Спрос на свинину был выше, чем когда-либо: все хотели мяса животных, выращенных традиционным способом, но частные фермы на маленьких участках отходили в прошлое. Оставаться на плаву было трудно, особенно если учесть дополнительные затраты. Со всех сторон на Джо наступали конкуренты, не говоря уже о том, что бекон и стейки можно было купить в «Уолмарте».

Помощников он не нанимал не из-за гордости, а потому что не позволяли финансы. Помогали пособия по инвалидности, деньги за сдачу дома жены, социальные льготы. Когда выплаты задерживались, он зарабатывал нишевой торговлей: продавал яйца, фрукты, марихуану. Было непросто, но он привык к этому так же, как привык дважды в день менять жене подгузники вместо того, чтобы ходить с ней в «Твидс» — есть картофель фри.

Бюрократические проволочки больше не беспокоили его. Это радовало. В конце концов, он заботился о жене и решал проблемы со страховкой уже девять лет. Трижды в неделю приходила медсестра. Она брала немного: Джо вполне мог с этим справиться. Но боль донимала его. Все дело в холоде.

— Черт возьми, — обратился он к Марлин, пустым взглядом смотревшей на него… или сквозь него? Джо не знал. — Вот что я скажу. День тянется так, словно никогда не закончится, но, будь я проклят, годы летят. Что скажешь, Марлин?

Она не ответила.

Девять лет назад, в воскресенье, Марлин возвращалась с городской ярмарки в Сиэтле. Кузов ее пикапа ломился от саженцев и цветочных семян. На Марлин была красная блуза из «Сирс», которую Джо купил ей на прошлое Рождество, и джинсы с высокой талией.

Проблески воспоминаний пугали его. Фрагменты, которые не добавляли к картине ничего нового и ничего не объясняли.

Никто так и не смог сказать, почему она потеряла управление. За ночь до происшествия шел дождь, это могло сыграть какую-то роль, но Джо знал, что Марлин всегда водила прекрасно. Так что перекладывать ответственность на скользкую дорогу казалось ему лживым. Слова не спасли ее и не облегчили его сон.

Машина все равно съехала с шоссе и врезалась в телефонный столб. Часы Марлин сломались и застыли, показывая четыре двадцать три — время аварии. Ту самую секунду.

Всего лишь еще одна деталь.

Смириться с болью и ухаживать за парализованной женой стало для него величайшим испытанием. Дело было даже не в том, что она больше никогда не скажет, что любит его, не займется с ним сексом. Рана оказалась глубже. Вся его жизнь полетела к чертям — финансово, эмоционально, физически. Когда Марлин врезалась в дерево, разбилась не только она.

Это правда, Бог сурово с ним обошелся, но Джо знал с самого начала, что у него нет выбора — только играть в Его игру. Это, однако, не мешало ему жульничать. Если он рисковал, то по-крупному.

Прощение.

Он выбрался из кресла и потянулся. Его тень упала на дальнюю стену — приземистое, квадратное пятно заслонило фотографии. Он пригладил редеющие волосы и увидел на пальцах перхоть.

— Ох, черт возьми. Только посмотри, Марлин. Я извожу шампуни и мыло, а эта гадость так и не уходит.

Он вздохнул и подобрал опустевшую миску, ложка лязгнула о край.

В такие дни Джо жалел, что бросил курить. Чего бы он не отдал за пачку «Кэмел»!

Джо взглянул на жену. Когда-то она была красоткой, а теперь по лицу, рукам и ногам разбежались пигментные пятна. Это какой-то бред. Когда они познакомились в семьдесят втором на дне рождения кузины в Снокуолми, Джо первым делом заметил ноги Марлин.

Длинные. Загорелые. Такие, как ему нравилось.

Теперь они превратились в кости, обтянутые кожей, и из-за огромных старческих пятен казались картой мира, сумрачных континентов которого он никогда не увидит.

Джо родился и вырос в Норт-Бенде. Его первый дом стоял на Аплэндс-Вэй-Саут-Ист — на окраине города. Он жил там, пока отец не перевез их на Уэст-Парк-стрит, рядом с ныне заброшенными железнодорожными путями. Позади их первого дома простиралось поле, на котором Джо любил играть, полное цветов, пчел и колибри.

Однажды, когда он вернулся домой из школы, мать встретила его в конце подъездной дорожки в противогазе, который ее собственный отец купил во время Второй мировой войны. При виде жуткой маски, скрывающей ее лицо, Джо содрогнулся. Она изменила голос матери.

Мать загнала его внутрь, заперла дверь и сказала, что он не будет выходить на улицу два дня. После этого — только в противогазе.

— В поле упал фермерский самолет, — сказала она, хватаясь за сердце. — Повсюду пестициды. Так что на улицу только в противогазе, слышишь, Джо? Нарушишь это правило, и мы с отцом взгреем тебя хорошенько.

Джо послушался. На четвертый день он отважился выйти наружу. В противогазе.

Цветы и трава увяли, высохли. Осталась мертвая пустошь. Он видел трупы змей. Под ногами хрустел ковер из насекомых. Синяя птичка лежала на боку, рядом с местом аварии, все еще живая, но со сломанными крыльями. Ее тельце раздулось от химикатов. Один глаз смотрел на него, отражая солнце, клюв открывался и закрывался: она задыхалась. Плача, Джо наступил на нее. Стекла противогаза затуманились от всхлипов.

Поле так и осталось мертвым. Навсегда.

Как и ноги Марлин. Плоть напиталась смертельным ядом. Всякий раз, когда Джо смотрел на скелетообразную нижнюю часть ее туловища, он вспоминал о матери в противогазе.

Глаза под стеклами широко распахнуты. Голос кажется хриплым из-за резины.

Джо положил миску в раковину и выглянул в заднее окно. Во дворе располагались два загона. Первый представлял собой маленькую лачугу для забоя, которую он теперь использовал гораздо реже, чем раньше. Обычно Джо забивал скот на ферме побольше, в самом Сиэтле. Внутри лачуги, без сомнения, лязгали друг о друга подвешенные к потолку крюки.

Там так много ножей.

Второй загон служил курятником. Завтра утром Джо осмотрит его, чтобы собрать яйца, — он ждал большого приплода. В этом году у него хорошие несушки, лучше, чем в прошлом. Деньги пригодятся.

За загонами находился свинарник под открытым небом, полный навоза и взрыхленной копытами грязи. За ограждением жили семнадцать свиней, дававшие слишком много работы для одинокого мужчины с другими приоритетами.

Но дела не ждали.

Из двух этажей его дома жена занимала верхний: там легче было убираться. Первый этаж пропах землей, пол стал черным от грязи. Джо не хотел, чтобы Марлин ею дышала.

Рядом с кухней была свободная комната. Унаследовав дом от матери Марлин, они думали устроить детскую рядом со второй ванной, а эту комнату использовать для отдыха: вечером в ней было слишком много света и дети не смогли бы заснуть. За семь лет до аварии Марлин узнала, что бесплодна. Комната внизу, рядом с кухней, превратилась в кладовую для инструментов и счетов.

Так было до Прощения.

Когда Джо принял свою роль, он убрал оттуда ковер и выложил пол плиткой, ведь ее легче мыть. Установил ванну и резервуар со сливом, ведущим наружу, к внешнему наземному водостоку. В задней части комнаты поставил дверь с тремя засовами, которая выходила на мощеную дорожку. У дальней стены стояла холодильная установка.

Джо вошел в комнату.

В ванне лежала девушка.

Ей едва ли было больше двадцати лет. Может, даже меньше того. В конце концов, это не имело значения: важным был лишь сам факт молодости. Они должны были быть невинными. Грех словно плесень: чем дольше живет, тем чернее становится. Заражает все вокруг. Всегда.

Бог все видит.

Джо на это надеялся.

Девушка была мертва. Одну руку отрезали, но Джо не имел к этому отношения. Рука лежала рядом с телом в ванне, посиневшая и словно искусственная. Лицо девушки содрали, груди тоже, хотя детали того, как именно это произошло, Джо были неизвестны.

После первого убийства — женщины-архитектора — Джо больше не участвовал в ритуалах Прощения, только помогал: держал жертв в плену или избавлялся от тел. Ему не хватало духу. Он с трудом забивал собственных свиней, что уж говорить о людях? Разделывать мясо — это одно, но смотреть, как жизнь по капле уходит из тела, наблюдать за муками и корчами…

Нет. Он не мог.

Его обязанности и без того оказались достаточно греховными.

Раны покрывали каждый дюйм ее тела. Джо мог бы часами любоваться аккуратными отверстиями на ее запястье, шрамами на лбу, но его ждал труд. В конце концов, все это предназначалось не для его глаз.

Джо начал вытаскивать девушку из ванны, но уронил. Она рухнула на пол, истекая кровью и зеленоватым дерьмом. Ее привезли шесть часов назад.

Под холодильной установкой располагался металлический стол с пилами — ручной и электрической. Сегодня Джо устал и решил воспользоваться ими. Лучше включить электрическую и позволить лезвию сделать свое дело. Все, что требовалось, — приложить достаточно усилий. За последний год он значительно прибавил в весе, не говоря уж о том, что изначально не отличался худобой. Но он справится.

Джо скинул одежду на кухонный пол и оставил ее греться в лучах вечернего солнца. Он вернулся в выложенную плиткой комнату и перевернул девушку на живот, чтобы не смотреть на то, что осталось от ее лица.

Он отстранился от происходящего, ушел в себя. Так случалось всегда. Снова и снова. Это уже третья жертва. Две девушки и мальчик. Пол больше не имел значения, все они стали лишь холодной плотью. Джо подключил пилу к удлинителю и разрезал тело на части — кровь забрызгала ему лицо. Раньше он работал в материнском противогазе. Но не теперь.

Разрубить кости было труднее всего. Рано или поздно приходилось откладывать нож, зажимать конечности между кирпичами и дробить кости кувалдой.

Опускалась тьма — впитывала грехи, набухала.

Джо выключил флуоресцентные лампы и потащил первую из двух тачек к двери. В тусклом лунном свете он нагрузил их — куски мяса тяжело ударялись о металл. Джо вернулся назад, открыл шкафчик над раковиной и вытащил одноразовый бумажный комбинезон. Он облачился в него после того, как стер с тела большую часть крови старыми газетами. Комбинезон застегивался до самой шеи, и Джо уже чувствовал, как кровь, которую он упустил, пропитывает бумагу, расцветая на теле липкими улыбками. Но это не имело значения. Он надел комбинезон, чтобы не мерзнуть, к тому же Джо устал от необходимости сжигать одежду после каждого расчленения. Иногда он думал, что лучше работать обнаженным: Джо жил на участке, окруженном лесами, и на две мили вокруг не было ни одной живой души. Но ему казалось, что голым он будет слишком беззащитным рядом со свиньями.

Он посыпал останки солью, прежде чем закрыть дверь. Белые крупинки упали в дыры, зияющие на месте девичьих щек, ударились об осколки зубов.

Джо отвез останки к загону — от визга свиней звенело в ушах. Позже его собственные ноздри заболят от этих пронзительных, гнусавых звуков. Он скормил животным плоть и кости, швыряя куски через забор в кормушки. Они сожрали все: он не кормил их два дня. Держать свиней голодными дольше было бы уже жестоко.

Завтра он отыщет в грязи остатки трапезы, ведь что-то всегда оставалось: ведро или два. Смешает их с кормом — помоями и очистками — и даст поросятам. Позже Джо съездит в ветеринарную клинику Норт-Бенда на Бендиго-Бульвар-Норт и пополнит запас ацетилпромазина, препарата для успокоения лошадей и крупного скота, который он вкалывал свиньям, предназначенным для продажи или выставок. Дешевое и эффективное средство.

Еще оно прекрасно усмиряло людей.

Укол в шею — и все. Плевое дело.

Джо вернулся в дом и вымыл выложенную плиткой комнату, потратив на это два часа, а затем сжег в печи комбинезон, испачканные газеты и другие следы ночной работы.

Темный дым плыл по черному небу.

Джо принял душ. Вода, стекающая с него, окрасилась розовым. Вернувшись на кухню, он съел немного размороженного супа трехдневной давности. Напольные часы в коридоре подали голос, возвещая, что Марлин пора спать.