Отвези меня домой

Глава двадцать первая

Связь была замечательная, и Егор, вальяжно развалившись на сиденье (сказывалось действие коньяка), заверил маму в том, что он жив и здоров, что пусть она не волнуется, а сейчас он пока ещё задерживается с друзьями, но скоро обязательно будет дома и, когда совсем соберётся, ещё позвонит. Откуда во Львове друзья? Ты не поверишь, но встретился с ростовчанами прямо на улице. Точнее, с одной ростовчанкой… Выпил? Да, он выпил, но не очень много. Мам, ну что ты в самом деле, я взрослый человек! Нет, не за рулём. Машина на стоянке, не волнуйся. Как только освобожусь, сразу приду. Всё. Целую. Целую. Да. Всё. Пока-пока.

— Уф-ф! — выдохнул Егор, когда мама положила трубку. — Оказывается, материнская забота бывает иногда довольно утомительной. Но вообще-то она права, — пора бы и возвращаться. Хотелось бы, конечно…

— Что?

— Ну… полетать тут, посмотреть поближе на город. Вон, видишь там, внизу?

— Вижу, но, во-первых, это только отсюда, с высоты видно, что там был когда-то город и, если спуститься, то кроме обычной слегка всхолмлённой песчаной равнины, мы ничего не обнаружим, а во-вторых… Понимаешь, я ведь не случайно оказалась именно здесь, на вершине этой пирамиды. Тут место силы. Узел. Точка перехода. В общем, это особое место. Так что лучше нам не рисковать, а прямо сейчас попробовать вернуться.

— Тогда поехали, — согласился Егор. — Чего резину тянуть?

— Пристегнись только, — сказала Анюта. — На всякий случай.

Мир свернулся в чёрную точку бесконечно малой величины и снова возник, как ни в чём не бывало. Это мгновенное сворачивание и разворачивание мира (как окружающего, так и внутреннего) сопровождалось слабым приступом тошноты с последующим лёгким головокружением.

Впрочем, вполне вероятно, что данные симптомы были вызваны вовсе не манипуляциями Анюты с пространством и временем, а излишним количеством выпитого — пусть даже хорошего и французского — коньяка.

Что ж, подумал Егор, спасибо хоть на Земле…

По правую от него руку, за парапетом, сверкала на солнце серо-голубая шкура Атлантического океана.

Он сразу сообразил, что океан именно Атлантический, потому что отсюда, с набережной, ему отлично был виден остров Эллис со знаменитой на весь мир статуей Свободы. Свобода привычным жестом вздымала свой факел к затянутому облаками нью-йоркскому небу и, повернув голову, Егор увидел именно то, что и должен был увидеть: знакомые до оскомины по картинкам и фильмам громады небоскрёбов Большого Яблока.

— Надо же, — смущённо обрадовалась Анюта, — получилось!

— Почти, дорогая. Почти получилось, — не преминул поправить Егор. — Но вообще-то я тебе страшно благодарен, — когда бы ещё довелось побывать в Нью-Йорке?

— Так это Нью-Йорк?

— Ты будешь смеяться, но это таки Нью-Йорк.

— Красиво, — задумчиво констатировала Анюта. — Но меня тревожит мой промах. Это означает, что я ещё отнюдь не в форме. Но почему Нью-Йорк?

— А почему Марс?

— Это я как раз могу объяснить.

— Ну-ка, ну-ка… — Егор опустил стекло, с наслаждением вдохнул пахнущий морем и отработанным бензином воздух и закурил.

Ему было хорошо. Машина стояла у бордюра в разрешённом для стоянке месте (спереди и сзади он видел другие, точно также приткнувшиеся к обочине автомобили, чьи хозяева, облокотившись о парапет, любовались заливом), а вокруг бесчисленными стёклами небоскрёбов сверкала самая настоящая Америка, которая для русского человека всегда казалась не менее загадочной и притягательной, чем тот же Марс.

— Я ведь говорила уже, что твои далёкие предки были, по— видимому, родом с Марса. Так что в самый кульминационный момент нашего…э-э… соединения сработала твоя генная память. А я девушка восприимчивая.

— Слушай, восприимчивая девушка, а мы домой сегодня попадём?

— Сильно хочешь домой?

— А ты что, боишься, что опять промажешь?

— Я вообще мало чего боюсь в этой жизни. Просто ты же сам признался, что никогда не был в Нью-Йорке.

— Точно. Не был. Хочешь сказать, что можешь устроить мне экскурсию?

— Теоретически ничего сложного в этом нет. Правила движения тут такие же, как в России?

— Насколько я знаю, если и отличаются, то не сильно.

— Так в чём проблема? Поехали? Карта у меня уже есть.

— Не вижу препятствий, как говаривал начальник тюрьмы в хорошем польском фильме «Ва-банк-2». О, слушай, раз пошла такая пьянка, то грех не заехать в гости к моему другу Сене! Давай, а?

— Давай. А у тебя адрес есть?

— Где-то он в Бруклине живёт, по-моему… Погоди-ка, — Егор полез в бардачок и после недолгих поисков выудил из его захламлённых недр старую, изрядно потрёпанную записную книжку. — Та-ак, посмотрим… Сеня. Семён Ивашевский. Вот. Адрес и телефон. Давай сначала позвоним, а то вдруг его дома не окажется.

— Какой номер?

Егор продиктовал.

С Сеней Ивашевским Егор познакомился лет десять назад, в те далёкие времена, когда только начинал свою многотрудную деятельность художника-керамиста. Сеня не был ростовчанином. В славный город Ростов-на-Дону его занесло из Москвы в начале девяностых в поисках лучшей доли и в связи с пошатнувшимся здоровьем. Впрочем, и москвичом, по большому счёту, Семён тоже не был. В Москву он в своё время попал из Ленинграда, в Ленинград из Харькова, а в Харьков… откуда Сеня попал в Харьков, Егор уже не помнил. В общем, был Сеня свободным тридцатилетним шалопаем-художником (художником — в широком смысле этого слова), каких тогда довольно много бродило по просторам только что распавшейся великой державы, гражданином мира, человеком талантливым и непоседливым. Талант его проявлялся в том, что Семён замечательно исполнял под гитару песни чужого сочинения и хорошо умел фотографировать. И даже не просто хорошо, а хорошо настолько, что простенький «Зенит» в его руках становился подлинным инструментом художника, Мастера с большой буквы. Снимал Сеня на любую плёнку, любой камерой и любые сюжеты, но больше всего любил работать древней, но безотказной «Москвой» на чёрно-белой широкой плёнке и делать крупнозернистые, как бы подёрнутые патиной времени фотографии старых подъездов, двускатных крыш с высокими кирпичными дымовыми трубами, бродячих собак на пустынных улицах, одиноких камней и деревьев посреди поля. При этом был Семён человеком очень общительным, дружелюбным, бескорыстным и любвеобильным. Природная живость характера, неуёмная энергия и темперамент быстро снискали ему в Танаисе, куда он очень быстро попал по приезде в Ростов, славу записного донжуана, весёлого собутыльника и хорошего товарища.

Именно там, в Танаисе, где вечно собирались художники, поэты и прочие не от мира сего люди, летом 92-го года Егор с Сеней и познакомился.

Как уже было сказано, Сеня попал в Ростов-на-Дону и по причине пошатнувшегося здоровья тоже. А его молодое здоровье (был Сеня Ивашевский маленький и рыжий, но телосложение имел крепкое и здоровье хорошее) пошатнулось из-за многолетнего им, Сеней, употребления внутривенно самопальных наркотиков, приготовляемых из высушенных и размолотых маковых головок. Пристрастился он к этому гиблому делу, как он сам говорил, ещё в Харькове, потом, в мёртвых 80-х, продолжил в Ленинграде и уж совсем вошёл во вкус в Москве.

Крепкий от природы Сенин организм сопротивлялся губительному воздействию этой опиатной гадости долго и очень упорно. То есть настолько упорно, что Семён, в отличие от подавляющего большинства наркоманов, мог много лет вести практически нормальную жизнь: работать, любить женщин, дружить с мужчинами и радоваться окружающему миру. Но всё кончается, и настал момент, когда Сеня понял, что пора завязывать. Совсем и навсегда. Однако в Москве или в Питере, где его со всех сторон окружали такие же конченые любители «кайфа по вене», что и он, сделать ему это не удавалось. Да и не могло бы удаться по определению. Оставалось одно — уехать. И Сеня, чей природный инстинкт самосохранения оказался, к счастью, сильнее его пагубной привычки, уехал. Уехал в Ростов-на-Дону, где у него были старые, ещё по Питеру знакомые друзья-художники. Конечно, алкоголики. Но отнюдь не наркоманы.

Собственно, друзья были на самом деле коренными ростовчанами, а в Питере они просто учились на художников и скульпторов в знаменитой Мухинке, где Сеня как раз тогда подрабатывал натурщиком (телосложением он, как уже было сказано, отличался отменным).

Приняли Сеню радушно. Отпоили хересом, портвейном и водкой с пивом, познакомили с кучей разного полезного народа и в конечном итоге пристроили на лето в Танаис, где директору музея-заповедника Валерию Фёдоровичу Черемше давно был нужен хороший фотограф за небольшие деньги.

Зимой в Ростове, летом в Танаисе — так Семён прожил три с лишним года. За это время он полностью излечился от наркомании (среди ростовской художническо-писательской богемы, с которой Сеня по преимуществу общался, употреблять наркотики было не принято), окреп и стал, что называется, настоящим ростовчанином, чему, впрочем, успешно способствовал его от природы бойкий характер.

Наверное, так бы Семён Ивашевский и остался в Ростове-на-Дону ещё на несколько лет, а, может быть, и на всю жизнь, если бы его мама, родная тётка и двоюродная сестра с мужем не эмигрировали неожиданно из города Харькова в Америку и не позвали его за собой.

Сеня купил пятнадцать бутылок хереса производства Новочеркасского экспериментального винзавода и задумался. Думал он долго — две недели. За это время общее количество купленного и выпитого хереса возросло до сорока бутылок (не считая других горячительных напитков), а весь прогрессивный Ростов успел в подробностях и не единожды обсудить тему эмиграции вообще и Сениной эмиграции в частности.

То ли донской херес так подействовал, то ли неизбывная Сенина тяга к перемене мест и пример родственников, а, скорее всего, все вместе, но кончилось дело тем, что на шестнадцатый день раздумий Семён Ивашевский похмелился крепким чаем, заваренным с добавлением чабреца в родниковой воде, расцеловался с друзьями и любимыми женщинами, сунул в рюкзак свой «Никон», смену белья и чистую рубашку, купил билет и уехал в город Харьков.

А ещё через три с половиной месяца раздался звонок из Нью-Йорка…

Егор курил, смотрел на Статую Свободы и слушал длинные гудки, доносящиеся из динамика радиоприёмника.

Никого нет дома, думал он. Скорее всего, именно так и должно быть. С какой стати ему сидеть дома? А с другой стороны, с какой стати ему дома не сидеть?

И тут гудки прервались, — на другом конце линии кто-то снял трубку.

— Алло, — осторожно сказал Егор и машинально повернул регулятор звука в радиоприёмнике вправо.

В трубку молчали, но Егор отчётливо слышал чьё-то трудное дыхание.

— Сеня, это ты?

— А это кто? — подозрительно осведомился невидимый собеседник Сениным голосом.

— А ты угадай, — весело посоветовал Егор.

В трубке встревожено засопели.

— Слушай, — в голосе Семена зазвучала какая-то совсем не понравившаяся Егору усталая обречённость. — Я же сказал, что не хочу этим заниматься. Отстаньте вы от меня, а? В городе Нью-Йорке полно фотографов и…

— Стоп, — перебил Егор. — Сеня, тормози. Ты с кем говоришь?

— О, господи… Егор?!

— Ну, наконец-то.

— Старик, ты откуда звонишь?!

— Ты не поверишь, — во всю улыбаясь, сообщил Егор, — но я нахожусь на берегу Гудзонова залива. Так что одесную наблюдаю я статую Свободы инженера Эйфеля, ошую же — непосредственно город Нью-Йорк. Впечатляющее зрелище, старик, должен тебе сказать!

— Обалдеть… Между прочим, Эйфель сделал только каркас для статуи Свободы, а скульптор был другой.

— И кто же?

— Не помню, блин! — радостно признался Сеня. — Но это сейчас не важно. Ты на колёсах?

— Ну не на игле же… Шучу. На колёсах, Рыжий, на колёсах. Ещё на каких!

— Охренеть… Приехать сам сможешь или лучше мне подскочить?

— Доберусь, — усмехнулся Егор. — Ты только дорогу до своего Бруклина объясни, а я по карте доеду. Сам же дуй в ближайшую винную лавку и готовься к встрече друзей. Я бы и сам взял да местной географии не знаю.

— Сейчас состоится встреча друзей! — с готовностью процитировал фразу из давней пьесы Л. Петрушевской Семён. — Значит, слушай внимательно… Погоди, ты ведь первый раз в Нью-Йорке. Ты точно уверен, что доберёшься? Видишь ли, этот город…

— Да доберусь я! — засмеялся Егор. — У меня, Сенечка, есть бортовой компьютер и в нём — карта улиц Нью-Йорка. Я введу необходимые данные, и он проложит оптимальный маршрут. И все дела. Но ты все равно расскажи дорогу, потому что машина есть машина, сам понимаешь.

— Фантастика. Ты — и на машине с компьютером… Пока сам не увижу, не поверю. Все, слушай и я действительно побегу в винную лавку, а то в холодильнике и баре пусто, как в осенних гнёздах…

Егор ехал по Нью-Йорку, держа руки на руле только для проформы, — Анюта сама выбирала маршрут и режим передвижения.

Машина двигалась в общем потоке нью-йоркского транспорта, ни чем особенным не выделяясь, — за пять минут Егору на глаза попались три или четыре автомобиля марки «Фольксваген Гольф», отличающихся от теперешнего облика Анюты только цветом кузова.

— Кстати, — поинтересовался Егор, глядя на карту города, светящееся изображение которой Анюта вывела прямо на ветровое стекло, где себя обозначила движущейся ярко-оранжевой точкой. — Я не спрашиваю, каким образом ты выводишь прямо на стекло карту, — говорят, на современных истребителях тоже вся информация выводится прямо на стекло кабины. Но скажи мне, пожалуйста, откуда ты черпаешь такое сумасшедшее количество энергии?

— Кто, я?!

— Ну не я же. Один нуль-переход с Марса на Землю чего стоит. А все эти твои трансформации? Откуда огонь и дровишки, подруга?

— Какие ещё дровишки? — с подозрением спросила Анюта.

— Ну как же… «Фольксваген Гольф», как мне доподлинно известно, будет побольше «копейки» размером. И наверняка тяжелее. А нас ещё великий дядя Ломоносов научил, что если где-то чего-нибудь убавится, то в другом месте обязательно прибавится. И наоборот. Колись, где взяла материал, чтобы стать «Фольксвагеном»?

— А-а, вот ты о чём… — несколько разочарованно протянула Анюта. — Я уж думала действительно что-то важное. Нет, ниоткуда я дополнительно никакого материала не брала. Просто более рационально использовала тот, что есть.

— А когда в человека превращалась? — не отставал Егор.

— Что, похоже было?

— На самом деле не очень.

— Но ведь тебе понравилось! — возмутилась Анюта.

— Ну и что? Одно другому не мешает. И вообще, может, я в душе извращенец. Ты, давай, не увиливай от ответа.

— Было бы что скрывать… Ну взяла немного прямо из воздуха. Тебе что, воздуха жалко?

— Погоди, погоди… — Егор даже перестал глазеть по сторонам на Нью-Йорк и ньюйоркцев, хотя они как раз ехали по знаменитому Бруклинскому мосту. — Ты хочешь сказать, что можешь взять любое вещество и преобразовать его в то, которое тебе нужно? Грубо говоря, можешь превратить воду в вино, а свинец в золото?

— В общем, да. Э-э… понимаешь, мне трудно объяснять это неподготовленному человеку… хороший физик бы меня понял…

— Ты давай объясняй, а уж я постараюсь понять, — заверил Егор.

— Ну ладно. Видишь ли, материи в вашем традиционном понимании этого слова вообще не существует.

— Подумаешь, удивила, — небрежно заметил Егор. — Сейчас ты скажешь, что существуют лишь различные виды энергии. Я прав?

— Если ты такой умный, то почему строем не ходишь? — спросила в ответ Анюта.

— Уела! — засмеялся Егор.

— Ты прав, конечно. Но эту истину мало кто из людей понимает до конца. А ведь если её окончательно осознать, то очень многое становится понятным без всяких сложных объяснений. Саму технологию, которую я использую, при переводе одного вида энергии в другой, я тебе все равно рассказать не могу, — это действительно слишком сложно. Но суть ты понял правильно. Все и всегда сводится просто к преобразованию энергии. Между прочим, мы приехали. Вон того маленького медно-рыжего человека у обочины не Сеня случайно зовут?