Глава семнадцатая

Прошло три дня.

Всё это время Егор чувствовал себя в самом настоящем отпуске. Этому замечательному ощущению способствовало всё. И уютная двухкомнатная мамина квартира с высокими лепными потолками и газовой изразцовой печкой (окно комнаты, в которой расположился Егор, выходили прямо на Ботанический сад, и в это окно стучались белые дурманящие цветы сирени, а по утрам Егор просыпался и слушал соловьёв, после чего засыпал снова и спал столько, сколько влезет); и то, что денег было вдосталь, и не приходилось мучительно думать о том, чем завтра питаться и на чём сэкономить; и то, что когда бы Егор не встал с постели, его уже ждал вкусный завтрак, а днём — хороший обед (ужинали они в недорогом, расположенном на соседней улице, ресторане, на что мама долго не соглашалась, но Егор в конце концов сумел её уговорить и был прав, потому что ей это, конечно же, понравилось). А главное — сам город Львов.

Никогда раньше Егор не гостил и не жил в подобных городах.

Если бы ему пришлось бывать за границей, в Европе, то, несомненно, он нашёл бы большое сходство этого города, скажем, с Краковом или Златой Прагой и даже Парижем. Но, увы, за границей Егору не пришлось побывать ни разу, и поэтому сравнивать ему было не с чем. Вот разве что, как ни странно, некоторые уголки старой Москвы могли бы, наверное, поспорить по красоте, уюту и особой, независимой, ауре с этим древним славянским городом.

Егор очень быстро понял, что в этом городе нельзя работать. То есть, наверное, можно, но это тогда должна быть какая-нибудь особая, редкая работа, вроде написания венка сонетов, или огранки драгоценных камней, или, на крайний случай, изготовления вручную редкой мебели из красного дерева и палисандра.

Нет, здесь нельзя было ежедневно ходить на завод или в контору — по этому городу нужно было постепенно и неторопливо гулять, разглядывать дома и храмы, плутать по узким, мощёным базальтовой брусчаткой улицам, заходить в маленькие, на три-четыре столика, кофейни (здесь их называли смешным словом «кавярни»), пить приготовленный на горячем песке чёрный кофе, идти дальше — сквозь переулки и скверы преодолевая подъёмы и спуски и не боясь заблудиться, потому что здесь, как в незнакомом лесу, ты всё равно всегда возвращался к тому месту, откуда начал своё путешествие.

Этот город манил и кружил. Его свободная, совершенно бессистемная планировка не раздражала, а радостно изумляла, постоянно подбрасывая любопытному взору, то редкой красоты фасад старинного особняка, то неожиданный поворот улицы, то великолепную изящную перспективу.

В первый, точнее, во второй день, после прохождения медосмотра, показавшего, что смертельная болезнь действительно исчезла неведомо куда (Таисия Григорьевна так и не стала спрашивать сына о причинах своего чудесного выздоровления, видимо интуитивно понимая, что тому трудно будет ответить на её вопросы), Егор и мама гуляли по городу вместе. Мама с видимым удовольствием рассказывала сыну об истории Львова, который был основан русским князем Данилой Галицким и назван в честь сына Льва. За прошедшие столетия город видел всякое. Он торговал, строил, воевал, неоднократно горел, бывал завоёван и завоёвывал сам. Он побывал и свободным, и зависимым, и разного цвета флаги развевались над его Ратушей, но никогда и ни при какой власти не терял он своего чудного, немного провинциально-аристократичного и неизменно вежливого лица.

Они гуляли до самого вечера, а на следующий день, когда в гости нагрянули несколько маминых друзей и подружек — поздравлять маму с чудесным спасением, Егор, мужественно выдержав полуторачасовой обвал комплиментов и похвал в адрес собственной персоны, всё же сумел уличить момент и сбежал на улицу.

И немедленно понял, что гулять по этому необыкновенному городу одному тоже хорошо.

Тебя никто не знает, и ты никого не знаешь; и не нужно никуда спешить, потому что, во-первых, спешить некуда, а во-вторых, тут и так никто никуда не спешит. И дорогу, за неимением конкретного адреса и места, тоже ни у кого спрашивать не надо — иди себе с лёгким сердцем куда глаза глядят, а уж глядеть в этом городе им есть куда. И денёк выдался на редкость удачный. Тёплый такой, солнечный и прозрачный, майский денёк.

За пару-тройку часов Егор зашёл в одну церковь и один католический собор, посидел на лавочках в двух скверах и одном парке, выпил три маленькие чашки кофе и одну рюмку очень хорошего ликёра «Бенедиктин», выкурил четыре сигареты и, наконец, обогнув площадь Рынок, попал на улицу с интригующим названием Армянская (сразу припомнились родная ростовская Нахичевань и друзья-армяне), где и обнаружил уютную, из открытых дверей которой вкусно пахло кофе, шоколадом и свежей сдобой, кавярню. Егор остановился, потянул носом воздух и понял, что не прочь одолеть ещё одну большую чашку кофе без сахара и съесть какой-нибудь кусок вкусного торта, а также — чем чёрт не шутит! — употребить ещё грамм пятьдесят того же ликёра или, на худой конец, коньяка.

Принял решение — выполняй, вспомнил он старый армейский принцип и бесстрашно вошёл в кафе.

И ему здесь немедленно очень понравилось.

Семь-восемь круглых, близко расположенных друг к другу металлических столиков, почему-то выкрашенных в ярко-красный цвет со стоящими вокруг круглыми же стульями (мягкое сиденье, плетёная спинка). Вдоль длинной, обтянутой светло-коричневым, хорошего качества, кожзаменителем стойки, — небольшая очередь из четырёх человек: двух девушек и двух парней богемно-художнического вида. Низкий подвесной потолок, широкие окна-витрины с лёгкими золотистыми занавесками, чистый, выложенный крупной керамической плиткой цвета тёмной охры, пол. Публики немного — по два-три человека за столиком, а один столик, как заметил Егор, и вовсе свободен.

За этот свободный столик, который не занял никто из стоявших впереди, он и сел в ожидании заказанного кофе и ликёра. Поставил перед собой синее фаянсовое блюдце с большим куском шоколадного торта, рюмку «Бенедиктина» и неторопливо огляделся по сторонам.

Нет, определённо приятное место.

Во-первых, говорят вокруг не только по-украински, но и по-русски (и даже преимущественно по-русски), во-вторых, тихо, уютно и хорошо пахнет, а хозяйка, которую зовут Вера — худощавая и невероятно красивая женщина лет пятидесяти с небольшим — улыбается так, словно он, Егор Хорунжий, является постоянным клиентом этого кафе на протяжении последних двадцати лет, как минимум. И кого-то, кстати, эта хозяйка ему очень напоминает…

Егор сделал маленький глоточек обжигающе вкусного ликёра, осторожно покосился в сторону стойки и столкнулся с Верой глазами. Глаза улыбнулись и сделали знак, что кофе вот-вот будет готов.

Егор, пока стоял в очереди, уже заметил, что здесь принято, чтобы посетитель сам принимал участие в конечной стадии приготовления кофе.

Вера засыпала в джезвы тонко молотый кофе и сахар, заливала холодной кипячёной водой, ставила джезвы на жаровню в горячий песок, и переходила к обслуживанию следующего клиента. Клиент же уже обслуженный, предпочитал сам следить за своей джезвой и, когда плотную запёкшуюся корку прорывала бурлящая кофейная пена, брал специальную деревянную палочку, размешивал божественный напиток, наливал его в уже приготовленную фарфоровую чашку и относил к себе на столик.

Совершив все вышеописанные действия (только чашку он попросил большую и вылил туда две джезвы, а не одну), Егор, ощущая себя как бы посвящённым в некое тайное братство, уже свободнее развалился на стуле, допил последним глотком ликёр, аккуратно и не торопясь съел свой кусок торта и, попивая кофе, достал было сигарету, но вовремя сообразил, что здесь не курят. Сие печальное открытие, однако, совершенно не испортило ему настроения, и он уже собрался последовать примеру своих соседей слева — парня с длинными, собранными на затылке в хвост, гладкими русыми волосами и явно хипповского вида девушки в очках, которые уже пару минут как дымили на улице рядом со входом, но тут произошло два подряд необычных события.

Сначала в кафе вошла Зоя, а потом…

Но — по порядку.

Итак, в кафе лёгкой походкой вошла Зоя, и Егор, немедленно поперхнувшись кофе, сразу понял кого ему напоминает Вера. Тем более, что Зоя, подойдя к стойке, чмокнула хозяйку в щёку и сказала:

— Здравствуй, тётя, ещё раз! Сделай мне один кофе, ладно? — и грациозно обернулась, оглядывая присутствующих.

И, разумеется, тут же увидела Егора, который коломенской верстой возвышался за маленьким круглым столиком и глупо ухмылялся во весь рот.

— Эй! — радостно воскликнула девушка. — Это ты?!

Ответить Егор не успел, потому что в кафе вошли три особи мужского пола, не обратить на которые внимания было просто нельзя.

Камуфляж. Высокие солдатские ботинки. Короткие стрижки. И шевроны с «трезубцем» УНА-УНСО на рукаве.

Все молодые — не старше двадцати пяти — с неестественно худыми и какими-то волчьими лицами.

Вошли они молча, быстро, и при их появлении сразу стихли разговоры и смех, словно кто-то невидимый и могущественный резко повернул регулятор громкости, и мир остался без звука.

Троица цепко оглядела зал, и Егор внутренне поёжился, когда его ощупали три пары холодных и скользких глаз.

Вот, блин, подумал Егор, так хорошо сидели… Но додумать свою мысль не успел, потому что господа националисты коротко кивнули друг другу и решительно направились к столику за Егоровой спиной, за которым, как он помнил, сидело четверо: два мальчика лет шестнадцати-семнадцати и две такого же возраста девочки. Он также помнил, что один из мальчиков стоял перед ним первым в очереди, и все четверо, пока он ждал кофе, пил ликёр и ел торт вели за его спиной довольно оживлённую беседу о неком львовском русскоязычном поэте, который, как Егор понял из разговора, пару-тройку лет назад уехал навсегда в Израиль. Судя по всему, это был хороший поэт, и Егор даже невольно запомнил фамилию (благо она неоднократно и на разные лады была повторена за его спиной) — Митровский.

— Что вам надо?! — вопросил за спиной Егора высокий юношеский голос, в котором звенели страх и ненависть.

И тут же закричала девушка.

Егор обернулся.

Одного из юношей, невысокого, хорошо одетого, с длинными белокурыми волосами, вытащили за эти самые волосы из-за стола и теперь, прижав к торцевой стене, молча и даже как-то лениво били. Били двое, а третий, небрежно облокотившись локтем на стойку, пил чей-то кофе, поглядывая из-под полуприкрытых век на реакцию присутствующих.

Присутствующие безмолвствовали.

Егор посмотрел на Зою и каким-то шестым чувством понял, что она сейчас не выдержит и вмешается в этот мерзкий национальный конфликт. Пора было срочно что-то предпринимать.

И Егор предпринял.

Он поставил чашку с недопитым кофе, вылез из-за стола, распрямился во весь свой стовосьмидесятисемисантиметровый рост и рявкнул:

— Пр-рекратить безобразие!

Двое в камуфляже прервали свою тяжёлую работу и обернулись (белокурый юноша с лицом, полностью залитым кровью, тут же беззвучно сполз по стене на пол). Третий, у стойки, отставил чашку и удовлетвороённо улыбнулся.

— Дывысь-ка, хлопци! — показал он пальцем на Егора. — Захистник знайшовся нарешти![3] А я вже думав, що…

Он оттолкнулся от стойки и попытался ударить Егора ногой в челюсть. Было понятно, что он занимался каратэ или, возможно, рукопашным боем, но явно недостаточно для того, чтобы свалить с ног человека, учившегося драться не в полуподвальных спортивных залах, а на беспощадных улочках Нахаловки и Богатяновки в славном городе Ростове-на-Дону. К тому же делал он всё хоть и старательно, но слишком медленно, и Егор успел сделать шаг вперёд и вправо, ухватил противника одной рукой за пояс, а второй — за воротник и, поднатужившись, швырнул его на столик, за которым ещё две минуты назад получал полное удовольствие от жизни. Столику это явно не понравилось, и он, переворачиваясь, возмущённо загремел, роняя на пол и чашку, и блюдце, и стеклянную пустую рюмку. Вся эта посуда немедленно с весёлым звоном разбилась, а незадачливый каратист с национальным уклоном, предварительно крепко приложившись головой к металлической спинке стула (и тоже с грохотом его перевернув), рухнул мордой прямо в осколки и тут же дико заорал. Потому что, когда попадаешь лицом в битое стекло — это больно.

Егор повернулся и шагнул к оставшимся двоим. Оставшиеся попятились.

Видимо, любитель чужого кофе, которого он только что выключил из игры, был их вожаком и теперь они явно испугались. Тем более, что оба были почти на голову ниже Егора и гораздо уже в плечах.

— Забирайте вашу падаль, — негромко процедил Егор сквозь зубы, — и валите отсюда.

Он слегка посторонился, давая им дорогу, и внимательно проследил за тем, чтобы его указание было незамедлительно выполнено.

— А ещё раз вас тут увижу — прибью, — добавил он в спину исчезающей в дверях троице.

— Цэ мы ще побачимо, кто кого прыбье — тихо, но так, чтобы его услышали, пробормотал начавший приходить в себя вожак.

Егор усмехнулся, заложил колечком два пальца в рот, и оглушительный, лихой, разбойничий казачий свист буквально вытолкнул на улицу всех троих.

— Браво, юноша, — зааплодировала Вера. Она вышла из-за стойки и вместе с двумя девочками, знакомыми белокурого, уже оказывала ему первую помощь. — Только я бы посоветовала сейчас всем присутствующим покинуть помещение как можно быстрее, а я закрою кафе. Что это на них сегодня нашло, не понимаю. Вроде бы раньше они нас не трогали…

— Это, наверное, всё из-за вчерашнего… — всхлипнула одна из девчушек. — Дима читал стихи на вечере в нашем клубе — свои, Митровского, Гуренина… ну и высказался в том смысле, что русскоязычным коренным львовянам житья в городе не стало и что это самый настоящий геноцид и фашизм… Господи, что они с ним сделали, сволочи! Он же весь в крови!

— А ну-ка… — Егор подмигнул Зое, которая пребывала в явной растерянности и склонился над избитым.

Белокурого Диму к этому времени уже посадили на стул и вытерли с лица кровь.

Так. Верхняя губа рассечена. Бровь тоже рассечена. Нос, кажется, цел… ну и, разумеется, два шикарных «фонаря» под обеими глазами. Ничего страшного, в общем. У него самого, помнится, бывало и хуже. И даже гораздо хуже.

— Жить будет, — Егор выпрямился. — Но в травматологический пункт обратиться не помешает. — Привет, Зоенька. Какая встреча, а?!

— Егор… — Зоя подошла вплотную, и Егор осторожно, как бы опасаясь отказа, поцеловал её в губы.

— Вот те на! — засмеялась Вера. — Вы что, знакомы?

— Некоторым образом, — слегка поклонился Егор и представился. — Егор.

— Вера, — она протянула ему изящную кисть, и Егор, не задумываясь ни на секунду, наклонился и поцеловал эту руку.

— О! — восхитилась Вера. — Пан не только умеет драться, но и обучен хорошим манерам! Зоенька, где ты отхватила такого мужчину?! Я уж думала, что такие все вымерли, но, слава Пресвятой Деве Марии, кажется, я ошибалась… Вы тоже ростовчанин, как и моя племянница?

— К вашим услугам, — ещё раз поклонился Егор, ощущая, что его невеликий запас изысканных манер стремительно сокращается. — Зоя, у тебя очаровательная тётя, а кофе, который она готовит, просто не имеет себе равных!

— Я вот стою и думаю, — сказала Зоя, — то ли мне приревновать, то ли не стоит…

— Стоит, Зоенька, — с самым серьёзным видом заверила очаровательная тётя. — Поверь моему опыту — ревновать стоит всегда хотя бы потому, что в девяносто девяти случаях из ста твоя ревность будет имееть под собой все основания. Не всегда., правда, стоит свою ревность показывать… Впрочем, для обмена опытом, я думаю, у нас ещё будет более подходящее время. А пока, дети мои, советую вам исчезнуть, потому как, неровен час, эти подонки вернутся и вернутся не одни.

— Я тебя тут одну не брошу, — решительно заявила Зоя.

— А с чего ты взяла, что я собираюсь здесь оставаться? — удивилась тётя. — Нет, раз уж в моём кафе начали происходить подобные вещи, то самое время пришло навестить одного моего старого знакомого. Что я сейчас же и сделаю, как только вас провожу. Кстати, по улицам вам сегодня шляться я не советую. Да и завтра, пожалуй, тоже, — добавила она подумав. — Лучше всего идите-ка вы домой и займитесь каким-нибудь приятным делом. Например, поцелуями… ну и всем прочим. Я вернусь поздно или, что всего вероятнее, совсем сегодня не вернусь. Егор, вы где остановились во Львове? У друзей?

— У меня здесь мама живёт, — скромно ответил Егор, несколько смущённый тётиной откровенностью.

— Что вы говорите… А как её… ох, нет! Потом, всё потом! — и она буквально вытолкнула Егора и Зою из кафе на улицу.

Зоина тётка жила в совершенно шикарной трёхкомнатной квартире на улице имени польского художника Матейка, в двадцати пяти минутах медленной ходьбы от площади Рынок, совсем рядом с которой и располагалось кафе на улице Армянская.

Но добрались они до этой квартиры минут за пятнадцать, потому что не шли, как положено ходить во Львове — спокойно и не торопясь, а чуть ли не бежали, взявшись за руки.

И всю великолепную прелесть этой самой квартиры Егор оценил много позже, потому что целоваться и раздеваться они начали сразу же, как только переступили порог и захлопнули дверь.

В широкую двуспальную кровать они упали уже практически голыми, а их долгий путь от входных дверей до кровати был усеян джинсами, платьем, рубашкой, кроссовками, туфлями и… другими деталями туалета. Егор ещё успел подумать, что этот путь чем-то похож на старую Смоленскую дорогу, по которой Кутузов гнал Наполеона Бонапарта до самой границы… и это было последнее, о чём он подумал, — последующие два часа никаких мыслей просто не было. А была только страсть. Сумасшедшая, нежная, кажущаяся бесконечной и безначальной, как Вселенная, которую — вполне возможно — сотворил Бог в могучем порыве такой же (или почти такой же) страсти.

Потом они сделали маленький перерыв, чтобы залезть под душ, наскоро перекусить и выпить по бокалу хорошего сухого вина, которое нашлось в объёмистом тётином холодильнике, и снова занялись друг другом.

Уже под вечер Егор, натянув джинсы, вышел на маленький балкон (квартира Зоиной тёти располагалась на третьем этаже старинного дома) покурить и, ощущая себя абсолютно и полностью счастливым человеком, залюбовался маленьким, но очень уютным парком, раскинувшимся прямо перед ним, крестами и шпилями колоколен, церквей и соборов и красноватыми крутыми скатами древних крыш центральной, самой старой части города и горой Высокий Замок, — с которой, собственно, и начинался когда-то славный город Львов — ярко освещённой в этот час чистым тёплым светом заходящего солнца.

На балкон к нему в шёлковом халате вышла Зоя, потёрлась щекой о его плечо и сладко зевнула, аккуратно прикрыв рот ладошкой. Егор бережно обнял девушку левой рукой, подумал о том, что лучшей минуты у него в жизни, пожалуй, не было и тут же отчего-то вспомнил об Анюте.

Интересно, как она там? И где, собственно, это самое «там» находится? И что с ней? Почему не выходит на связь? Может, пока ему тут хорошо, ей, наоборот, очень плохо? Правда, она предупредила, что несколько дней её вроде как не будет…

Зоя каким-то, только женщинам и поэтам ведомым образом, почувствовала перемену в его мыслях и настроении.

— Очень мило! — заметила она, насмешливо покосившись на Егора. — Стоит, видите ли, на балконе, курит, обнимает симпатичную девушку, с которой только что познал все радости секса, любуется самым красивым городом на земле…, а сам при этом думает о другой женщине! Нет, воистину вы, мужики, неисправимы!

Егор поперхнулся сигаретным дымом и закашлялся.

— Помилуй, Зоенька, — проскрипел он сквозь спазм сдавленным разбойничьим голосом. — У меня нет женщины, кроме тебя…

— А я и не говорю, что есть, — пожала великолепными плечами Зоя. — Думать о женщине и иметь женщину… согласись, что это хоть и похожие вещи, но всё же разные.

— Да не думал я ни о какой женщине!

— А о ком же тогда?

— Я думал… я думал о своей машине, — неохотно признался Егор.

— Вот видишь! — торжествующе сказала Зоя. — Я была права! — и с гордым видом удалилась в комнату.

Егор медленно докурил сигарету, окинул уже совсем не восторженным взором пламенеющие в лучах заката склоны Высокого Замка, поразмышлял недолго о загадочной женской душе и тяжкой мужской доле, пришёл к выводу, что умом женщину, подобно России, всё равно не понять и аршином общим не измерить, тяжело вздохнул и пошёл к Зое восстанавливать отношения.

Загрузка...