Оторва. Книга четвертая

Глава 7

Матерь Божья! Это тот самый кабинет, куда меня мымра направляла. В первый момент показалось, что я ослепла от белизны. Ремонт они сделали, да этому дизайнеру руки вырвать мало. Стены были покрыты известью и только под самым потолком, не доставая двадцати сантиметров, кто-то додумался намалевать синюю линию. Разделил две побелки, видимо, чтобы придать хоть какой-то интерьер. Потолок, тот же художник, вероятно из-за полного отсутствия какой-либо краски, покрыл всё той же известью, не забыв при этом плафоны и лампы

В первый момент показалось, что и столы разукрасить доверили мастеру извёстки, потому как они ничем не выделялись. Я не удивилась даже стульям, которые стояли вдоль стены, но какой идиот покрасил пол белой краской?

В вестибюлях и коридорах школы полы покрыли мраморной крошкой и даже умудрились сделать рисунки из треугольников и квадратов. В единственном классе, в котором я успела побывать, приёмной и кабинете директора полы были деревянными и окрашены в коричневый цвет.

Покрасить пол в белый цвет — мечта уборщицы, на каждой перемене мыть как в первый раз.

На входных дверях висело большое объявление: «Без сменой обуви — проход воспрещён» и даже стол для проверяющего имелся, но ведь не на улице переобувались ученики, а потому грязь по любому растаскивалась, что и было доказано на фоне данного кабинета.

Комсомольские работники, которые явились лицезреть Бурундуковую, сдвинули столы к середине, соединяя их попарно и вытягивая в длинную линию. Вот только мозгов у этих активистов было меньше чем у воробья, который сидел на ветке дерева и пытался заглянуть в класс. Зря, кстати, это делал. Ничему хорошему его научить здесь не могли.

Поднимать столы никто не удосужился. Их просто сдвигали в общую кучу и теперь на выкрашенном полу остались свежие борозды, по которым можно было точно восстановить какой стол, с какого места начал своё путешествие. И так как сменную обувь никто из комсомольцев не додумался захватить с собой, вопреки надписи на плакате, создавалось впечатление, что по кабинету пробежало стадо диких животных. То ли слонов, то ли бегемотов. А ещё восседали товарищи комсомольцы на стульях ярко-красного цвета, которые, как потом узнала, были принесены специально из Ленинской комнаты. Охринеть! На белых стульях сидеть они отказались, исключительно на революционных, под цвет двух флагов, которые приволокли, надо так думать, из той же комнаты. И теперь два подростка, вцепившись в древко, толщиной с руку взрослого человека, с гордостью их удерживали в стоячем положении.

Наверное, чтобы до меня донести всю важность момента. Что совет комсомольской дружины это нечто большее, чем обычные дружеские посиделки у костра под горячительные напитки.

Напитки, кстати, на столах присутствовали. Прозрачные стеклянные бутылки, которые за сорок с лишним лет так и не изменили свой дизайн, с ярко-жёлтой жидкостью. Как анализы с высокой концентрацией витамина В2.

На счёт комсомольцев у меня тоже вопрос возник, причём сразу, едва заглянула в кабинет. Кроме двух одноклассниц, Гольдман и Кряжевой, были ещё три девчонки, примерно ровесницы Бурундуковой и две женщины, которых к комсомольцам можно было отнести с большой натяжкой, а остальные рипли, предпенсионного возраста. Особенно мне не понравились дед с бабкой, которые занимали вип-ряд. Почему-то подумала, что именно про эту старушенцию предупреждала Тория. Да и её напарник, хронологически обогащённый старпёр, был похож на злобного маразматика с непонятной медалькой на груди расположенной рядом с комсомольским значком. Или как я должна была воспринимать этого активиста больше похожего на песочницу, которой по недоразумению приделали дно с множеством мелких отверстий, а теперь подняли в воздух, метра на два над полом.

Словом: клуб кому за (уже много) и юные комсомолки на их фоне выглядели поводырями, чтобы не дай Бог, мухоморы не заблудились в длинных коридорах школы.

— Бурундуковая.

Я оглянулась на голос. Мужик, гораздо старше Синициной, приблизительно в том возрасте, когда детство в жопе уже перестало играть, а маразм ещё не наступил. Ещё одно явление и тоже с комсомольским значком на пиджаке.

Сидел на небольшом помосте, который для чего-то возвели перед школьной доской, единственной, не вписывающейся в дизайн по расовой принадлежности.

— Ну и чего застряла в дверях? — снова спросил этот середнячок. — Поднимайся сюда.

Я провела пальцем по стене и, увидев белую полосу, поморщилась. И как здесь учатся ученики? После первой перемены их одежду реально в стирку нужно отправлять. Во всяком случае, у доброй половины.

Вошла в класс и мгновенно приковала к себе всеобщее внимание. Как звезда эстрады, которую благодарные зрители попросили выйти на бис. Гомон за спиной усилился, пока я прошла пару шагов вдоль стены и, поднявшись на подмостки, окинула взглядом народ в партере.

Мымра, сидевшая рядом с одноклассницами, нашла себе группу поддержки, что-то громко сказала, но из-за того что говорили все одновременно, включая мужика на сцене, слов я не расслышала. Скорее какой-то визг на фоне лязганья.

Снова оглянулась, пытаясь понять, что талдычит мужик и почему в отличие от остальных он уселся на белый стул. Оппозиция? Увидела на подоконнике баян и пришла в замешательство. Или он мне аккомпанировать собрался?

Со стороны партера раздался громкий стук. Пенсионер, сидевший на галёрке (или в голове столов, так и не сообразила, что правильнее), с почти лысой головой, но с пышными белесыми усами и тупой бородкой, чем-то смахивал на бывшего спикера европейского парламента, Мартина Шульца с висевшими на носу такими же крамольными очёчками, колотил гранёным стаканом по столу призывая народ к спокойствию.

Его никто не слушал, тянули руки в мою сторону и даже перешли на крик. Напомнили трансляцию по телевизору из Киева в 2014 году. Шоу Верховной Рады, когда какой-то депутат подскочил к трибуне и схватил за грудки очередного глашатая, а потом образовалась: куча мала.

Порадовалась, что стою на подмостках, и не все собравшиеся смогут ко мне подняться ввиду преклонного возраста. Но, если честно, комсомольский флешмоб я представляла как-то по-другому. Собрание более молодёжным, что ли. К тому же и сцена имелась, на которой можно было вполне качественно разместить музыкантов, и даже вместе с ударником. Помещение небольшое, акустика должна была быть просто великолепной. А если открыть окна, то запросто оглушить район динамиками саб.

Когда спустя минуту ничего не изменилось, а спикер продолжал бить стаканом по столу, словно намеревался разнести его вдребезги, у меня более или менее сложилось впечатление от того, что происходит на комсомольской дружине. Поняла, почему на дебатах в моё время творилась подобная хрень — отголоски прошлого.

Единственное, что не могла сопоставить с этим хаосом, чувака справа, сидевшего у окна рядом с баяном. Играть он на нём — не играл, но пальцами нежно поглаживал, как любимую игрушку.

Вот жаль, что Люся не имела понятия, что конкретно происходит на дружине. Сама ни разу не была, и никто не рассказывал. А в памяти Синициной, вообще об этом был полный ноль, но где-то на задворках плавало нечто о слётах, комсомольских кострах или пионерских, танцах, весёлых посиделках. Слово «дружина» — всплывало в двух местах. Большое скопище народа, которое шло громить половцев, но это как бы, не совсем к 1977 году относилось. И второй вариант, который теперь, когда я разглядела, что женщин собралось в три раза больше чем мужчин — больше походил на истину. В XXI веке у юмористов что-то слышала. Слово «дружина» в переводе на русский (хрен знает с какого), может и с молдавского — обозначало — жена.

А ещё, это уже лично читала, вспомнилось внезапно: «Комсомолец должен удовлетворять свои желания, а комсомолка не может ему в этом отказать». И Тория сказала, что здесь примут решение по моему неактивному поведению. Неактивному!

И Гольдман что-то несла в общих чертах. Наверное, нужно было прислушаться, о чём они говорили, а то в голове кроме Гальцына никто не всплывал: «Запись день, пропись день, выпись день». Причём «день» — почему-то сливалось с предыдущим словом. Не уверена, что про комсомольскую дружину, но очень похоже.

В голове получилась полная каша. Это меня вообще куда вызвали? И Бурундуковая — точно малолетка?

Внезапно наступившая тишина оглушительно ударила по ушам. Достучался-таки спикер до народа, а потом мымра встав с места, поправила очки на переносице и громким голосом спросила:

— Бурундуковая! Ты куда пришла?

И незачем так громко орать. Помещение небольшое и так прекрасно слышно. И что значит — куда? Совсем загнала меня в ступор. Я, что, опять не в тот кабинет зарулила? Так меня вроде Тория сопроводила. Да и сидят главные активистки-одноклассницы здесь.

Пожала плечами и на всякий случай поинтересовалась:

— А куда я пришла?

— Нет, вы гляньте, товарищи, она ещё и издевается! — повысила свой голос мымра. — Вы видите?

Я издеваюсь? В каком месте? У меня даже кончик носа зачесался. Поскребла его коготком и, нахмурив брови, попыталась ухватить мысль англичанки, о чём вообще идёт речь?

Обвела взглядом сидящих в партере, и стало понятно: получить обратно способность соображать, у них появится только через несколько дней, и то если я не буду сниться им по ночам.

Оглянулась на баяниста, у которого лицо внезапно приняло не только болезненный вид, но и стало чрезвычайно подвижным. Правый глаз непроизвольно задёргался, а кадык заметался словно в истерике. И инструмент в руки он не взял. А то пришла в голову мысль, что должна станцевать.

— Подождите, Ольга Павловна, — вернулся из нирваны спикер. Налил себе жёлтой жидкости из бутылки в стакан, выпил половину и продолжил, — Бурундуковая, тебя вызвали на совет комсомольской дружины. Ты знаешь почему?

О! задал правильный вопрос. Я кивнула и широко улыбнувшись, сказала:

— На награждение.

Ну, а что? Если в президиуме решили, что достойна награды, может и здесь обломится?

Поперхнулись все, причём одновременно и стало ясно — не обломится. Но ведь не из-за иностранного языка бучу подняли.

Подумала и неуловимым движением взбила волан. Он слегка приподнялся и лёг на прежнее место. Зараза, дома минут десять тренировалась, и всё получалось идеально. Щёлкнула пальцами повторно и опять неудачно.

«Брюки превращаются, превращаются брюки», — проговорила про себя слова ведущей показ мод из культового фильма, снова и снова пиная непослушный волан.

— Бурундуковая, — взвыла очкастая мымра, — ты с ума сошла? Какие брюки превращаются? Какое награждение? У тебя что, с головой не всё в порядке?

Волан, наконец, замер в нужном положении и я, обрадовавшись успеху, радостно воскликнула:

— Да!

Осмыслила сказанное и добавила, глядя на растерянные лица:

— В смысле, нет. Так думаю.

Лица стали совсем грустными.

— Я имею в виду, подумала, что вызвали на награждение. По достоинству оценить мой вклад в общее дело по охране общественного порядка!

В классе воцарилась гробовая тишина. С такого расстояния невозможно не распознать медаль.

— Ты что на себя нацепила? — проговорила мымра, но гораздо тише.

Стоило развить успех.

Я опустила взгляд вниз. Ножки ровные, босоножки не пыльные. Рассмотрела себя дома перед зеркалом со всех сторон. Полный зачёт!

— Платье, — я улыбнулась, — после награждения что, фуршета не будет?

— Фур что? — переспросила в недоумении англичанка.

— Фуршет, — подсказала я, — напитки разные, вкусности различные.

Замерли.

Первым пришёл в себя дедуля из вип-ряда. Он довольно бойко подскочил со своего революционного стула и двинулся прямо на меня. Упёрся в подмостки, поднял правую ногу и одним махом оказался рядом. Присмотрелась к его странной медали. Жёлтенькая, треугольная колодка на которой серп и молот. Медаль оранжевая, не смогла разобрать изображение, но зато прочитала текст: «Лучшему кукурузоводу. ЦК ВЛКСМ».

Твою мать, так на картинке початок кукурузы.

Сдержала смех. Всё-таки дед своей медалью гордится. На лацкане пиджака увидела значок. Отличник ГТО с цифрой два. Спортивным оказался дядечка, а я решила, что с него песок сыпется. Обман зрения. И комсомольский значок.

По улице тоже так ходит или значок цепляет исключительно на вечеринках? Захотелось спросить, но в этот момент он протянул ладонь с растопыренными пальцами к моей груди, но вдруг резко отдёрнул руку. То ли понял, что сейчас коснётся моих выпуклостей упругих и застеснялся или что-то припомнив, спрятал свои пальцы от греха подальше. Зря он так про меня подумал, не собиралась я ему ничего ломать. Да и руки у меня заняты были, крепко держали заветную папочку.

— А позвольте спросить, — дедуля внезапно обратился на вы, — а откуда у вас это?

Медаль обязывает или он по жизни такой вежливый.

— Медаль? — уточнила я. — За оказание помощи милиции в задержании особо

опасного преступника. И раскрыла папочку.

Вероятно, мои слова услышали все и дружно вскочили со своих мест. Даже соседка дедули по вип-ряду зашаркала туфлями в сторону лесенки.

— Но товарищи, — растеряно сказала мымра, — позвольте вам заметить, что мы сегодня собрались совершенно по другому делу.

Похоже, её никто не услышал. Все рвались конкретно к сцене. Даже флаги двинулись с места, словно самостоятельно, потому как мальчишек за ними было не разглядеть. Первой оказалась рядом со мной Гольдман и, пригнувшись, уставилась на медаль. Дед в это время, прочитав наградной листок, громко возвестил:

— Товарищи, вы только послушайте! У меня в руках наградной лист. За доблесть и проявленное мужество при задержании особо опасного преступника, награждается Бурундуковая Ева Илларионовна!

Лист поплыл по рукам. Вот зараза, это они его сейчас точно в портянку превратят и перепачкают. Вряд ли смогу Илью Спиридоновича уговорить выписать другой.

— А вы как же Ева? Вы не пострадали? Вам не причинили вреда?

Вытащила из папки второй лист из больницы «Скорой помощи». Уговорила доктора сделать справочку на русском языке, чтобы написано было не «vulnus sclopetarium», которое никто не разберёт, а «результат воздействия поражающих факторов огнестрельного оружия».

Дед, прочитав первую строчку, приложил левую руку к сердцу и поднял на меня ошеломлённый взгляд.

— Два дня назад? Но как?

— Как хожу? — ухватилась я за его мысль. — Тяжело. Была большая кровопотеря, падаю иногда в обморок. У меня ведь постельный режим.

— В тебя стреляли? Какой ужас, — всплеснула бабушка, которая уже поднялась на подмостки и, решительно растолкав всех, приблизилась ко мне, — а как ты себя сейчас чувствуешь, деточка? «Скорую» не нужно вызвать?

— Хорошая идея, — кивнула я, — а заодно расскажем врачам, которые приедут, почему я нарушаю постельный режим, который мне назначили.

Врала, конечно. Никто мне такой режим не назначал, но им, откуда это знать? Здесь никто ни разу не доктор.

Я самую малость повысила голос, чтобы меня услышали не только стоящие рядом, но и до мымры дошло, что сейчас, возможно, может произойти и продолжила:

— А потому, что кто-то имеет ко мне личную неприязнь ничем не обоснованную, и пока я выполняю долг комсомолки перед Родиной, строит против меня козни. А сегодня, пользуясь моим слабым состоянием, после ранения, этот кто-то попытался членами…

Замешкалась на секунду. Как то не совсем благозвучно прозвучало, но увидев, что все смотрят на меня горящими глазами, продолжила:

— Членами комсомольской дружины возвести на меня полнейшую ложь. Но я уверена, что члены…

И вот какой идиот придумал считать людей по членам, присовокупив к этому и женщин? Ну откуда ему взяться у мымры?

— Уверена, что комсомольцы и партия в этом разберутся.

Фуф. Бессовестный самопиар — наше всё. А с мымрой мне точно не по пути.

Дед ещё сильнее потёр грудь, вот не хватало, чтобы его тут инфаркт прихватил.

Но в этот момент все дружно зааплодировали. Я аж вздрогнула от такого рукоплескания, а старичок вдруг обхватил меня крепко за плечи и отлайкал в обе щеки.

— Вы видите, товарищи, какое поколение подрастает. Не страшно передавать бразды управления. Так, немедленно рассаживаемся по своим местам и составляем протокол собрания. Высшее руководство наградило ученицу школы высокой наградой, и комсомольская дружина обязана на это ответить. Я думаю, товарищи, мы за два часа управимся.

Что? Они совсем рехнулись? Не было у меня желание просиживать здесь ещё два часа.

Я попыталась выдавить на своём лице улыбку и спросила:

— Так я не совсем поняла. Фуршета не будет?