В коридоре же мне представилась дивная картина: тоненькая маленькая фигурка в плотной куртке с капюшоном прокралась к двери бывшей моей камеры, перебрала ключи на огромном кольце, выбрала один и осторожно провернула его в замке. Затем, распахнув дверь, громким шёпотом возгласила:
— Андрей Кимович! Бегите!.. Ой! А где же он?!
Я вернул себе плотность и многозначительно кашлянул. Анна (а это, конечно, была она) тихонько взвизгнула и резко обернулась, схватившись за сердце.
— Что вы здесь делаете? — тихо и грозно спросил я. Вот это уж точно было совершенно непредвиденное обстоятельство!
— Это… это вы? — всё так же шёпотом испуганно спросила Анна. — Я пришла вас выпустить… А вас нет… Как вам удалось выбраться?
— В замочную скважину пролез, — по-прежнему грозно ответил я. — Зачем вам это понадобилось? Что это за ребячество? Как вы вообще сумели сюда проникнуть и где взяли ключи?
— У отца в кабинете шкаф с запасными ключами от всех дверей поместья. Я подслушала, как Владимир Владимирович отчитывался перед отцом, в какую камеру вас запер. Отец не стал разговаривать со мной сегодня. Сразу после того, как Пузин вернулся, он уехал на север опять. Я по-тихому пролезла в кабинет, взяла ключ и побежала сюда. Наверху только один пожилой дежурный, и он спит перед мониторами… А собачки меня знают…
Внезапно Анна надула губки:
— Я тут ради него бегаю, из тюрьмы выпускаю, а он, оказывается, сам вышел и ругается ещё!
— Послушайте, Анна, это ведь всё не шутки! Я благодарен вам, конечно, за заботу, но сейчас вам надо немедленно вернуться домой! Впрочем, я сам вас отведу — нам по пути.
Анна не ответила, лишь гордо вздёрнула голову и начала подниматься вверх по лестнице. Я пожал плечами и зашагал за ней. Ну вот что ты будешь делать с этой своевольницей! Отца она, стало быть, даже и не собиралась слушаться, где уж тут надеяться, что она послушается полузнакомого «агента КГБ»! Однако же сейчас нам и в самом деле было по пути, и я твёрдо намеревался сопроводить девушку до усадьбы, проследив, чтобы с ней ничего не произошло, пока она не окажется в стенах своего дома, уж какого ни на есть. Я знал, что даже в случае силовой операции против графа Организация впоследствии позаботится о её матери и о ней, если они непричастны ни к каким преступлениям, также как и о Лидии и Люции. Вероятнее всего, оставшееся после Залесьева состояние будет разделено между всеми ними поровну, а затем они вольны будут сами выбирать, где начать новую жизнь.
Мы поднялись почти до первого этажа здания дежурки, и тут я очень вовремя вспомнил про собак.
— Анна, — зашептал я вслед девушке. — Постойте минутку! Вы не удивляйтесь, но я сейчас исчезну. Мне надо будет так миновать собак — меня-то они не знают! Вы идите тихо, так же как шли сюда, никуда не сворачивайте, я вас догоню на центральной дороге.
Графская дочь весьма разумно не стала задавать лишних вопросов, а лишь коротко кивнула и, крадучись, последовала дальше. Она скользила вдоль стены бесшумно, как тень, и я невольно залюбовался ею… Потом вспомнил, что отвлекаться некогда, деволюмизировался и обогнал девушку. Дверь камеры, разумеется, я закрыть забыл…
На первом этаже было тихо и темно. Большой свет был погашен, и лишь голубовато мерцали экраны мониторов центрального поста. Уронив голову на руки, перед экранами мирно посапывал седовласый усатый дежурный. Чуть более громкий храп доносился из комнаты отдыха. Видно, служба здесь была поставлена для архаровцев весьма неплохо. Анна двигалась вдоль холла по-прежнему бесшумно, скрываясь в тенях. На мгновение она обернулась и, не увидев меня, удовлетворённо хмыкнула и прошептала еле слышно: «Он ниндзя настоящий! Какой классный…»
Странно сказать, но слышать это было неожиданно приятно. Я чуть покраснел даже. И что за наваждение такое? Юная аристократка очаровывала меня всё больше и больше.
Не было никаких гарантий, что мне удастся вызволить от графа свой табельный «ТТ», поэтому я смело прошёл в оружейную комнатку, выбрал себе один из охранницких «макаровых» и прихватил пару запасных обойм. Кобуры, к сожалению, здесь валялись только поясные, но уж выбирать не приходилось. Я застегнул широкий ремень. Теперь я и в самом деле был как ковбой…
Чуть слышно скрипнула дверь дежурки, и Анна тихо-тихо, как мышка, выскользнула на улицу. И тут же спиной вперёд вошла обратно. А за ней со странной улыбкой на лице в помещение шагнул Пузин Владимир Владимирович собственной персоной.
— Анна Владиславовна, — прошипел он. — И почему я не удивлён. Ваша мать просила тщательнее следить за вами сегодня. А когда я обнаружил пропажу ключей, то сразу понял, где вы. И как вы только смеете идти против воли своих сиятельных родителей? Помогаете этому мерзкому шпиону!
— Какое ваше дело, Владимир, куда я иду и что делаю, — слегка дрожащим голосом, но твёрдо ответила Анна. — Вы всего лишь подчинённый моего отца, а я — наследница поместья. Уйдите с дороги!
Пузин лишь усмехнулся:
— Нет, принцесса. Сегодня этот фокус не пройдёт. Вы нарушили прямой приказ своего отца, нашего господина графа, покинув усадьбу. И я притащу вас к нему даже связанной по рукам и ногам и за волосы, если понадобится.
Он шагнул к лестничному проёму и, наклонившись, глянул вниз вдоль коридора подвала. Я замер в нерешительности. Конечно, сейчас графский управляющий заметит открытую дверь моей камеры и поднимет тревогу. А значит, мне нужно было как можно скорее уходить отсюда, оставаясь деволюмизированным. Ещё оставался вполне весомый шанс добежать до усадьбы и до моего «форда» незамеченным. Однако это означало бросить Анну. Бросить среди вроде бы знакомых людей, но сейчас, кажется, эти люди были ей до странного враждебны… Бедняжка оглядывалась по сторонам, вероятно, пытаясь отыскать меня. И я принял решение. У меня не получалось принять иное.
— Пузин! — громко крикнул я, заходя управляющему за спину, возвращая себе плотность и доставая из кобуры пистолет. — Оставь девушку в покое! Я тебе нужен? Так я здесь!
И всё смешалось. Пробудился и вскочил на ноги седой дежурный, опрокинув на пол чашку с недопитым чаем. Из комнаты отдыха высунулся заспанный полуодетый его напарник. Пузин в недоумении отпрянул, не понимая, как я смог оказаться уже позади него. Анна же ринулась ко мне и спряталась за моей спиной. Тогда я от души размахнулся и влепил графскому надсмотрщику в ухо рукояткой пистолета. И крикнул Анне:
— Бежим!!
Мы выскочили из здания дежурки. Схватив девушку за руку, я потащил её за собой, стремясь как можно быстрее покинуть освещённую фонарями площадку и достичь лесных зарослей. Проснулись и загавкали собаки в конурах. За нами слышались нечленораздельные вопли, ругань, шум и топот.
«Двести метров, всего двести метров», — повторял я про себя. Только бы они не успели спустить собак прежде, чем мы добежим до моего автомобиля. Я отнюдь не был уверен, что разъярённые и науськанные хозяевами псы не тронут Анну, пусть даже они её «знают».
— Не сюда! — крикнула Анна, когда я свернул на узкую и тёмную лесную тропку. — Вот сюда, Андрей Кимович! Я знаю, где можно быстрее пролезть!
И она указала прямо на густель кустов и подлеска. Темно было — хоть глаз коли, но Анна, видно, настолько хорошо знала окрестности поместья, что могла ориентироваться даже в такой чернильной темноте. Мы продрались сквозь заросли и неожиданно оказались на не слишком сильно заросшей дорожке, тусклым прогалом серевшей между деревьев. Вихрем промчавшись по ней, мы уже через пару минут оказались у забора усадьбы.
— Здесь где-то прут должен быть у ограды сломан, — с трудом переводя дыхание, сказала Анна. — Я уже давно обнаружила… Лазила иногда из поместья, чтобы родители не знали. К дяде Захару на железную дорогу бегала, ещё куда-то…
Далеко позади уже слышались треск ломаемых веток, лай и рычание собак.
— Где же она, где же… Вот! — и дочь графа с торжеством указала на очень малоприметную дырку в заборе, скрывавшуюся за стволом огромной липы. Я, конечно, не стал говорить, что мне никакая дырка для преодоления забора была и не нужна. Вслед за Анной я протиснулся в щель, едва не разорвав плащ. Что ж, может, перекачанные охранники тут и не пролезут, но для довольно мелкого Пузина, а уж тем более, для собак эта дыра, конечно, преградой не была.
— Анна, всё, дальше я один, — твёрдо сказал я. — Бегите скорее в свою комнату.
— Нет! — со всхлипом, но столь же твёрдо ответила девушка. — Мне теперь нельзя домой! Отец… Он, наверно, убьёт меня, после того, как я вас выпустила… Хоть вы и сами вышли из камеры как-то… Я не пойду туда, Андрей Кимович, не бросайте меня, не бросайте! Я теперь только с вами, только с вами могу! Мать и отец… Они не такие, как были прежде. Я боюсь их, отца боюсь! Вы берёте меня с собой, Андрей Кимович — мне больше некуда деться!
Секунду я помедлил. Времени на размышления совершенно не было. А что, если она права, и со стороны отца ей и в самом деле угрожает опасность? Кто знает, насколько далеко зашли изменения в этом человеке — или уже не совсем человеке? Да, спасаться вместе с Анной мне будет труднее, чем одному. Так не забочусь ли я о собственной шкуре, отсылая её сейчас домой, оставляя фактически на произвол судьбы? Мне стало стыдно.
— Ладно! — сказал я. — Вы идёте со мной! После мы разберёмся. Только ничему не удивляйтесь, Анна! Я не просто «агент КГБ».
Анна вдруг улыбнулась сквозь уже выступившие было слёзы, и её улыбка была как свет солнышка в этом мёртвом царстве тьмы и злобы.
— Вы хороший… Заводите скорее свою машину, а я открою ворота.
Да, тот факт, что Залесьев брезговал простыми охранниками внутри усадьбы, здорово сыграл нам на руку. Нас пока попросту некому было задержать. Я завёл «форд», быстро подогнал его к воротцам, и Анна, нажав кнопку открытия створок, запрыгнула на пассажирское сиденье. К сожалению, о том, чтобы забрать мои пистолет, удостоверение и телефон, речи, разумеется, не было. Очень быстро я окинул автомобиль «истинным зрением». Нет, ничего постороннего враги в машину не подкинули. И я надавил на газ. Но тут на краю обзора полыхнуло жёлтое пятно безумной ярости — я поспешно отключил свой ментальный взор и увидел, что на главной дороге мелькают фары и прожектора «джипа» охраны. Я резко прибавил скорость и с визгом шин успел выскочить с аллеи на дорогу в тот самый момент, когда внедорожник сбавил ход перед поворотом направо. В свете придорожного фонаря за лобовым стеклом «джипа» мелькнуло перекошенное лицо Пузина — он лично был за рулём. Правое ухо его имело размер и вид небольшой красной груши. Рядом с ним сидел пожилой дежурный, на заднем сиденье тоже были серо-чёрные дуболомы — и откуда только набежать успели. Я вновь нажал на педаль, стремительно увеличивая расстояние между автомобилями. Но Пузин быстро справился с секундным замешательством, крутанул руль влево и «джип» с рёвом понесся за нами, довольно быстро сокращая разрыв. Ну вот и погоня, подумал я. Один бежит, другой, как говорится, догоняет. Но за остававшиеся до станции несколько километров у нас не было никаких шансов настолько оторваться от преследователей, чтобы успеть поднять Алёхина, разогнать локомотив и уйти. Деваться, однако, было некуда, и я гнал вперёд. Внезапно сзади послышался громкий треск, как будто от рвущегося картона, и что-то шваркнуло по правому заднему крылу «форда». Глянув в зеркало заднего вида, я с ужасом обнаружил, что седовласый охранник, высунувшись по пояс из окна, полулежит на высоком крыле «джипа» и целится в наш автомобиль из помпового дробовика. Значит, они настолько обезумели, что готовы подвергнуть опасности даже жизнь графской дочери, лишь бы остановить и захватить нас. Честно говоря, я не предполагал, что в нас посмеют стрелять, и на этом предположении строил свои надежды на успешный исход. Но, видимо, Пузин считал, что нарушение Анной приказа отца даёт ему карт-бланш на любые действия в отношении неё. А неудача в поимке сбежавшего меня, вероятно, грозила ему страшным гневом графа и каким-то ужасающим наказанием. Ситуация становилась напряжённой. Противник имел явное огневое превосходство — я заметил, что и охранник с заднего сиденья собирается высунуться в окно, а его сосед подаёт ему ещё одно ружьё. Надо было срочно что-то придумать.
— Анна, вы из пистолета стрелять умеете?
Ответом мне был недоумевающий взгляд:
— Из лука только тренировалась, Андрей Кимович…
Ох уж мне эти аристократы! И вести машину, конечно, нет смысла её просить — скажет, что только пони управлять умеет. Как же быть? И тут я вспомнил про «скример».
На «служебных» автомобилях Организации, конечно, не устанавливались ни проблесковые маячки-«мигалки», ни какие-либо иные спецсигналы типа популярных «крякалок» и прочего. Но, как и в любой спецслужбе, нашим машинам иногда крайне необходимо было как можно быстрее попасть из пункта А в пункт Б, при этом тем или иным способом преодолевая пробки и заторы, столь обыденные в наше время для крупных мегаполисов. И для помощи в этой задаче было создано невероятно полезное устройство — «скример». Это был компактный излучатель, создававший мощный ментальный поток направленного действия. Водители других машин, попавшие в этот поток, испытывали неосознанный страх и непреодолимое желание уйти в сторону и уступить дорогу едущему сзади автомобилю. При движении в пробке скример обычно включали периодически и на полную силу, как «мигалку» или звуковой сигнал, заставляя автовладельцев быстро расчистить путь для спецмашины. На трассе же, при высоких скоростях, скример обычно устанавливался на постоянное действие при малой мощности, и водители медленнее движущихся авто, едва завидев в зеркале заднего вида машину Организации, просто съезжали на соседнюю полосу, даже не понимая, почему они вдруг решили совершить этот манёвр. Конечно, скример, как и обычные сигнальные устройства, действовал не на всех, но как правило, резкое увеличение мощности потока помогало заставить съехать с полосы движения даже самых «упёртых». И сейчас это устройство вполне могло оказаться нам полезным.
Вот только автомобиль преследователей был, разумеется, сзади, а скример, точно так же разумеется, был нацелен вперёд (вряд ли кому-то придёт в голову разгонять пробку, двигаясь задним ходом, хотя, конечно, в нашей стране всякое возможно). Итак, для задействования устройства мне необходимо было развернуться, очень быстро, и притом «на пятачке». Как же делаются эти самые «полицейские развороты», вот ведь сто раз в кино видел, а у самого получится ли?
Я перевёл регулятор мощности скримера до упора вправо, выжал сцепление, сбросил передачу в нейтраль, резко выкрутил руль влево и, как только автомобиль понесло в сторону, дёрнул вверх рукоять «ручника». Задняя ось пошла юзом, и правой рукой я крепко прижал Анну к спинке сиденья, не обращая внимания на негодующий писк — возможно, я к чему-то там такому притронулся, но мне было совсем не до того — я почувствовал, что ещё секунда, и мы перевернёмся. Тогда я отпустил девушку, быстро убрал «ручник», воткнул передачу, выровнял машину рулём и акселератором и плавно надавил на педаль тормоза. Теперь «джип» Пузина, сверкая всеми фарами, нёсся прямо на нас. Ну, если скример не работает, нам конец, успел подумать я. Если только суметь деволюмизироваться… Но это не понадобилось. В следующий момент внедорожник резко свернул с дороги и с очень хорошо различимыми матерными воплями вусмерть перепуганных охранников вломился в кусты, нырнув в кювет практически на полном ходу.
— В моём возрасте на границе по Рио-Гранде неприлично числить за собой одних мексиканцев, — вслух сказал я, сдал задним ходом, развернул «форд» обратно в нужном мне направлении и нажал на акселератор. Анна опять полуиспуганно-полувосхищённо смотрела на меня, и, не скрою, чувствовать этот взгляд было приятно. Да разрази меня кирпич! За такой взгляд я бы и на поединок с танком вышел! А знаете, что она первым делом сказала?
— У вас такие сильные руки, Андрей Кимович… — хотя уж я-то прекрасно знал, что среди «нормальных» мужчин моего возраста физически я был хиляк хиляком.
Через пять минут очень быстрой езды я съехал на просёлок у станции и резко остановил «форд», подняв тучу пыли, туманом закрывшую от нас свет фонарей на дороге. Маленький прожектор едва освещал площадку у фасада теплоцентрали. Сама же станция была погружена во мрак. Слышен был тихий шум пара в котельной, а с путей доносилось лёгкое ритмичное пыхтение — Алёхин и вправду не заглушил на ночь свой дизель, и это была очень хорошая новость. Вдалеке розовато-тускло горело занавешенное окошко путевого домика.
— Это станция дяди Захара, — немного удивлённо сказал Анна. — Почему мы сюда приехали, Андрей Кимович?
— Скорее, Анна, скорее, — поторопил её я, глуша двигатель и выключая фары. — Вылезайте из машины, бежим к тепловозу, машинист обещал вывезти нас из долины.
— Дядя Захар?! Вот здорово! — и девушка выпрыгнула из «форда» и поскакала через пути на звук дизеля.
— Осторожнее! — крикнул я вслед. — Темно же… ноги переломаете.
Анна приостановилась, достала из кармана смартфон и включила фонарик. С помощью его тонкого синеватого луча мы добрались до будочки Алёхина и забарабанили в окно и дверь. Старый машинист и вправду не спал — он сразу же отпер задвижку и вышел к нам. Увидев Анну, он очень удивился, но ещё больше обрадовался:
— Аннушка! И вы здесь! Так вы с нами? Вот хорошо-то, молодец, старшой, правильно сделал, что увёл Аннушку оттуда, — тут Алёхин глянул на меня несколько хитровато. — Уговорил девчоночку, а?
— Некогда, некогда, товарищ машинист, — ответил я, несколько смутившись. Я уже понял, что на официальное, едва ли не уставное обращение старик реагирует гораздо лучше и чётче. — Заводите скорее тепловоз, за нами погоня!
Машинист заторопился:
— Конечно! Конечно! Залезайте, мои хорошие, залезайте в кабину… Вот так, Аннушка, ножку сюда… Вот так. Дизелёк-от под парами, часом поедем!
Я подсадил Анну на лесенку в кабину, и она вскарабкалась наверх, где её подхватил Алёхин. Я подтянулся, держась за вертикальные поручни, развернулся и сел на пол в дверном проёме, держа наготове пистолет, внимательно вглядываясь в темноту вокруг. Несмотря на то, что прежние наши преследователи вряд ли сумели бы так быстро выбраться из кювета (это ещё и при условии, что они все остались полностью целы и невредимы после своего кульбита), расслабляться и терять бдительность было рано.
За моей спиной Алёхин завозился с управлением локомотива, двигатель застучал быстрее и громче, зашипел перепускной клапан, тепловоз тронулся с места и начал быстро набирать ход. Но едва мы успели миновать станцию, как я увидел и услышал то, чего так опасался — шарящие по насыпи лучи фонариков и громкие крики: «Стой!» «Глуши машину!» «Стрелять буду!» Вероятнее всего, нас перехватили вызванные по тревоге охранники с того самого поста на икшинском въезде.
Алёхин включил прожектор локомотива и дал длинный громкий гудок. Я вскочил на ноги и тоже заорал, стараясь перекричать гул двигателя:
— Прочь с дороги! Прочь! Именем Порядка! — вот это непонятно откуда в голову пришло. — Буду стрелять!
И я в самом деле поднял пистолет и два раза выпалил в воздух. Сразу, без предупреждения, стрелять в обычных живых людей мне совсем не хотелось. Чёрные силуэты в форменных кепках отскочили с насыпи из луча прожектора. Локомотив мчался всё быстрее. Прямо под собой я вдруг увидел белое оскаленное лицо охранника. С остервенелым воплем он поднял дробовик и выстрелил в мою сторону. Он промахнулся, но я инстинктивно отшатнулся, поскользнулся на замасленном полу и упал на спину, выронив пистолет. Анна с испуганным криком кинулась ко мне и обхватила меня, пытаясь помочь подняться:
— Андрей! Ты что?! Ты ранен?!
И тут же в проёме двери появился другой охранник — на ходу он схватился за поручни и сумел удержаться и влезть в кабину. Молниеносно он вскинул ружьё, висевшее стволом вниз на плече. Чёрная широкая дыра ствола замерла прямо напротив нас с Анной.
— Живым или мёртвым тебя велено взять, — ощерился серо-чёрный бандит. — Мне мёртвым проще!
Время словно бы остановилось. Я зачарованно следил, как палец бандита медленно-медленно начал движение к спусковому крючку. Деволюмизируюсь, спокойно подумал я. Но Анна обняла меня и прижалась ко мне, закрывая от выстрела и крича: «Нет! Не дам! Не вздумай стрелять! Я дочь хозяина!» Палец охранника не прекратил своего неумолимого движения. Я понял, что архаровец настолько обезумел, что ничего не слышит и сейчас выстрелит в нас обоих. Я крепко обхватил Анну двумя руками и, перевернувшись на полу, закрыл её собой. Но внезапно откуда-то слева вымахнула фигура Алёхина в оранжевой тужурке и с криком «Не смей, сволочь фашистская!» набросилась на охранника. И тут грохнул выстрел. Кровь брызнула на потолок и окна кабины. Алёхин сильно вздрогнул и осел на пол. Охранник стоял столбом, весь в крови, камуфляжная куртка в крови, брюки в крови, даже морда его вся была забрызгана кровью. Побелевшие губы беззвучно шептали что-то вроде «Я не… Я не…»
Я взревел и, не вставая с пола, сильно пнул охранника ногой в живот. Квакнув, он вывалился в проём двери спиной вперёд. Об пол клацнул выпавший из его рук дробовик.
Всё быстрее мчался локомотив, мелькали скрюченные ветви деревьев в луче прожектора, ныли и хохотали за открытыми окнами слетевшиеся стервятники-мрёнки, а на наших с Аней руках умирал старый машинист Захар Алёхин. Выстрел картечью в упор произвёл ужасающее действие, и я сразу понял, что сделать для него что-то уже невозможно. Не в первый раз я видел смерть, но сейчас я чувствовал себя очень нехорошо. И вдвойне от того, что эта вот смерть была на мне, ведь это из-за меня Алёхин подверг себя опасности, из-за меня влез под ствол, спасая нас с Анной. И страшный груз ответственности каменной плитой надавил на меня. Если бы я проявил больше осмотрительности! Если бы я проявил больше — как это говорил тогда Сефирос? — осторожности и такта! Но стремительное течение событий подхватило меня, я совершал не слишком обдуманные, дерзкие и неосторожные поступки, и вот результат — первая прямая жертва моего столкновения с Залесьевым.
Меня поразило достаточно твёрдое и спокойное поведение графской дочери. Шестнадцатилетняя девушка не грохнулась в обморок и не заблевала всю кабину при виде жуткой раны и самых натуральных ручейков, луж и брызг крови. А ведь я и сам с трудом удерживался от естественных физиологических реакций. Нет, она помогла мне приподнять и усадить поудобнее умирающего. Не боясь запачкать аристократические ручки, она попыталась зажать рану и наложить хоть какую-то повязку, разорвав свой шейный платочек. И хотя дрожащие губы плохо слушались её, она старалась шептать старику какие-то несвязные слова ободрения и утешения.
— Не надо, дочка… — машинист медленно поднял руку и тихонько погладил Анну по щеке — Я помираю, что ж тут поделать. Жизнь я понапрасну прожил, всё зазря небо коптил. Не смог ничего для людей сделать, помочь не смог. Дак хоть умру не напрасно. Вот вам помог… А вы злодейские дела в долине остановите, я знаю. Значит, не зря я умру, товарищ старший лейтенант?
— Товарищ машинист, — не умея сдержать нахлынувших чувств, прорыдал я. — Не зря, не зря… Не говорите так. Вы герой… Вы подвиг совершили. Я виноват, так виноват, я не должен был вас впутывать, какое я имел право…
— Не казнись, старшой, — тихо проговорил Алёхин. — Всё ты правильно сделал. И если б вернуть назад, я бы опять так же поступил. Надо же было хоть когда-то против мерзости этой всей пойти. Это одному умирать плохо… А с рядом с такими, как вы, которые никакой страшной силы не боятся, умирать хорошо… правильно. Ну, всё…
Глаза его закрылись и тонкая струйка крови потекла из уголка рта. Машинист Захар Алёхин отошёл. Даже не включая «истинное зрение», я воочию увидал уходящий вверх, в бесконечность, тонкий белый луч и не удивился этому.
Анна заплакала в голос и сквозь рыдания начала читать «Отче Наш». Слёзы застилали и мои глаза, от бессилия и ужаса хотелось выть и биться головой о стены. Но на это не было времени. Надо было разобраться с управлением и успеть затормозить всё ускоряющийся тепловоз, надо было разогнать гадких летучих тварюшек, что вились и ныли над кабиной, надо было собраться и решить, что делать дальше — моя миссия, только что ставшая очень личной, была далека от завершения.
И я поднялся на ноги, подобрал валявшийся рядом дробовик убийцы-охранника, по пояс высунулся в окошко, щёлкнул помповым затвором и дал залп по плотной стайке мрёнков, крутящейся в луче тепловозного прожектора. Чёрные кляксы брызнули в стороны, летучие гады взвыли и разлетелись прочь. Я влез обратно в кабину, сунул ружьё в угол и сел в кресло машиниста. Обилие рукояток, кнопок, регуляторов, лампочек и шкал создавало впечатление, что маленький тепловоз управляется посложнее сверхзвукового истребителя. Однако я знал, что это не совсем так. Иногда хорошо иметь странные увлечения. Нет, за пультом управления настоящего локомотива мне сидеть никогда ещё не приходилось, но за компьютерной симуляцией — много раз. Первым делом я плавно провернул штурвал управления оборотами дизеля, снизив их до минимума. Затем установил тормозной кран в рабочее положение. Скорость локомотива начала постепенно снижаться. И вовремя! Впереди уже показался жёлтый сигнал предвходного икшинского светофора, а это означало, что входной станционный закрыт, там красный, что было совершенно неудивительно для малодеятельного подъездного пути. Поэтому я поскорее отыскал на пульте переключатель «управление» и, щёлкнув им, заглушил мотор. Я знал, конечно, что горячий дизель, вообще говоря, резко глушить нельзя. Но сейчас ситуация была явно аварийной и мне нужно было как можно быстрее остановить локомотив, при этом разбираться в переключении гидропередач было некогда. Тормозная магистраль была хорошо заряжена, и воздуха в ней должно было вполне хватить для остановки одинокого маленького тепловоза.
Мы остановились метрах в трёхстах за предвходным светофором. Я заблокировал тормоз, чтобы локомотив не укатился с места, взял дробовик — дополнительная огневая мощь никогда не будет лишней — и спрыгнул на насыпь. Анна медленно спустилась по лесенке, я принял её на руки и осторожно поставил рядом с собой.
— А как же дядя Захар? — плачуще спросила она. — Мы же не можем его тут так оставить!
— У нас нет выхода, Аня, — мрачно сказал я. — Нам попросту и не под силу будет его унести. К тому же, хотя мы доехали почти до Икши, а всё-таки только лишь «почти». За нами всё ещё может быть погоня, и нам минимум полкилометра надо пройти до городских пределов. Пусть этот локомотив будет пока что первым надгробием его машинисту!
О Захар Алёхин! О великодушный старик! Нет, не зря, не зря была прожита твоя жизнь, раз сумел ты без колебаний отдать её во имя борьбы со злом и ради защиты других людей! Быть может, вся твоя судьба, все твои поступки готовили тебя для подвига — стать щитом, укрывшим друзей от гибели. И нет, не даром отдал ты себя жертвою в бою против тьмы! Не напрасною была твоя смерть! Как спас ты нас с Анной, так и мы спасём собратьев твоих, земляков твоих от ужасов тёмного владычества Влада Залесьева. Над металлической могилой твоей обещаю я, что не остановлюсь, пока не положу конец злодеяниям графа!
Так я оплакивал ушедшего друга и так думал об отмщении, шагая по насыпи к видневшимся уже вдалеке огонькам города. Анна молча шла рядом, иногда тихо всхлипывая.
Потом в предрассветной мгле я посредством деволюмизации позаимствовал из какой-то дачи ключи от стоявшего вне ограды «мерседеса» владельца, посадил в машину ждавшую меня в перелеске и немного уже озябшую Анну и отвёз её на опорный пункт за номером 470. Я знал, что за угон гражданского автомобиля меня может ожидать серьёзный «втык» от Сефироса, который крайне неодобрительно относился к таким, как он выражался, превышениям паранормальных полномочий. За раскрытие же постороннему лицу опорного пункта Организации могли последовать и более серьёзные кары. Но мне было уже почти всё равно. Пережитые ужасы сильно отдалили меня сегодняшнего от меня вчерашнего, от агента-неофита, с трудом понимавшего, что делать со своими странными способностями и во всём полагавшегося на своё новое руководство. Которое, кстати сказать, так и не помогло мне ни в чём «дистанционно», несмотря на полуобещание.
Тем не менее, поставить в известность о произошедшем моих начальников и вызвать опергруппу для ликвидации паранормальной угрозы высокой степени было, конечно, совершенно необходимо. И сделать это следовало как можно быстрее. Но вот же беда (казалось бы, немыслимая в наше время) — я остался совершенно без средств связи. Мне срочно нужен был либо ноутбук для подключения к универсальному разъёму опорного пункта, либо хотя бы самый простой мобильный телефон, чтобы отбить с него кодовое сообщение на особый номер для экстренного вызова опергруппы с указанием моего персонального идентификатора и опорного пункта. Но телефон Анны мы выкинули из тепловоза ещё на станции, чтобы граф не выследил её через родительский контроль. Телефон же Алёхина попал под удар картечи и погиб вместе с его отважным хозяином.
Кроме того, следовало также срочно позаботиться о некоторых насущных потребностях. Кое-как в малюсеньком рукомойнике удалось нам умыться и смыть с себя кровь нашего погибшего товарища. Я вскрыл коробку армейского пайка и бутылку питьевой воды из запасов опорного пункта, и мы с Анной весьма скромно позавтракали. Затем я уложил обессилевшую от переживаний девушку на складную кушетку, и она тут же задремала маетной, неспокойной дрёмой.
Сам же я уселся рядом в брезентовое креслице, прикрыл глаза и глубоко задумался. Искать ли способ связаться с Организацией вне долины или же вернуться к оставшемуся в моём «форде» ментальному передатчику? Для реализации первого варианта нужно было немедленноотправиться раздобывать телефон. У меня не было особого желания выходить на большую дорогу и отбирать мобильник у первого встречного, подобно мелкому хулигану из подворотни, но пока это представлялось наиболее кратким путём в нынешних обстоятельствах. Конечно, можно было попросту вернуться в Москву и доложить обо всём Зиновьеву лично. Или разыскать клинику в Яхроме на Тенистой и обратиться в ту её часть, что принадлежала Организации. Но всё это требовало времени. А ведь Кримсон Рихтер и несчастные Лидия и Люция всё ещё находились во власти графа и ждали, так ждали избавления. И я прямо-таки физически чувствовал, что времени у меня нет, что время уходит и утекает, что в долине прямо сейчас происходят странные и даже страшные вещи, и скорее всего, действовать мне надо самостоятельно. Может быть, я тоже начал чувствовать эти пресловутые «возмущения ментального поля»? Не знаю… Зато я прекрасно знал, что даже вызови я опергруппу прямо сейчас, прибудет сюда она самое раннее через несколько часов, а может даже и на следующий день, если занята на другом задании. Одна группа на департамент. Недостаток оперативников давно уже стал притчей во языцех в общении моих коллег внутри нашего нетворка. Но тут поделать было ничего нельзя — Организация отнюдь не всесильна. Да и не могли же мы набирать в оперативники по призыву и затыкать прорехи штатного расписания необученными кадрами или обыкновенными людьми, как поступали при недостатке личного состава иные «земные» спецслужбы. Так что пока получалось, что как минимум на ближайший день мне предстояло стать боевой единицей самому в себе и выйти против паранормальной угрозы высокой степени — вне зависимости от того, смогу я вызвать подмогу, или нет. И я снова принял решение. Не знаю, до сих пор не знаю, правильное или нет, но принял твёрдо.
Вероятно, Анна тоже что-то почувствовала, потому что она вдруг проснулась и приподнялась на кушетке, глядя прямо на меня.
— Андрей, — сказал она тихо, но решительно. — Что-то происходит в долине. Я знаю. Мы теряем время. Ты же можешь вызвать подмогу из своего… своего КГБ?
Я помотал головой:
— Нет, во всяком случае прямо сейчас — нет. У нас нет телефона, у меня его отобрал твой отец. А передатчик остался в машине. Аня… Я должен вернуться в долину. Тебе, наверно, нужно будет остаться здесь и дожидаться моих товарищей, чтобы всё рассказать и проводить их в поместье. Это очень важно.
Глаза Анны расширились в страхе:
— Нет, Андрей, нет! Не ходи туда один! У отца почти пятьдесят охранников, и Пузин, и Сомов, и даже многие крестьяне его почитают! Тебе же не справиться со всеми! Тебя поймают и… и убьют… Как я буду тогда? Я… я уже не смогу без тебя…
Румянец прихлынул к побледневшим щёчкам, девушка чуть отвернулась и сказала:
— Я очень глупенькая, я понимаю. Но я… я люблю тебя. Полюбила сразу, как увидела тогда под фонарём в саду. Я дура, верно? Ты большой и взрослый сильный агент, государственный офицер, а тут я — малолетняя глупышка, да ещё и дочка преступника… Я тебе не нужна, я понимаю, тебе и не до меня сейчас, ты на службе. Но я так боюсь за тебя, так боюсь, хороший мой. Если ты пойдёшь туда и пропадёшь — как я стану жить?
Я посмотрел в глаза Ани. Как огромные сверкающие звёзды сияли они передо мною. На секунду я зажмурился… И тоже принял решение. И на сей раз я не мог, не мог, не мог принять иное. Я отпустил себя и упал, упал прямо в эти звёзды, в эти озёра света, точнее будет сказать, вознёсся к ним, и стал целовать, целовать эти ясные глаза, и пылающие щёки, и трепетные, нежные, жаждущие губы.
«Я люблю тебя…» — шептал я. — «Я люблю тебя, милая моя, маленькая моя, я тоже люблю тебя!!»
О страстные признания! О пылкие объятия! О сладкие поцелуи и нежные прикосновения!
Сколько времени провели мы так, растворившись друг в друге? Пять минут, людскую жизнь, краткий век? Или вечность и бесконечность спрессовали мы в эти мгновения, слив воедино альфу и омегу, кружась в беспредельном наслаждении любви?
Наконец, смущённые и разгорячённые, мы уселись рядом на кушетке и взялись за руки.
— Анечка, — первым заговорил я. — Я нашёл тебя, нашёл там, где и не чаял найти. Я не хочу тебя потерять, не хочу отходить от тебя даже на мгновение. Но… Я не могу забыть и о долге. Недостойным твоей любви счёл бы я себя, если бы забыл о своих обязанностях, забыл о простых жителях твоей долины, о тех, кому уже навредила или ещё может навредить власть твоего отца — прости меня за эти прямые слова, — и если бы я забыл о великой жертве Захара Алёхина. Долг зовёт меня, а чутьё подсказывает, что действия мои должны быть немедленными. Да ты и сама говорила об этом.
Аня склонила голову мне на грудь и тихо ответила:
— Да, милый. Я знаю. Плохой подругой была бы я тебе, если б себялюбиво заставляла остаться с собой, удерживала возле себя вопреки и долгу твоему, и стремлению, и людскому благу. В минуту слабости просила я тебя не возвращаться в долину. Но я тоже помню о словах дяди Захара — как могу я забыть такое! Ты должен остановить отца, тебе теперь я доверяю больше всех на свете, и я верю, что тебе это под силу, и чувствую, что именно тебе это суждено. Но я хочу пойти с тобой и помогать тебе, и погибнуть вместе с тобою, если потребуется.
Я покачал головой:
— Милая моя, хорошая. Не могу я тебя взять с собой. Даже если бы представить себе, что я настолько эгоистичен и мерзок, что готов подвергнуть опасностям свою любимую ради малой помощи в работе, и то нет никакого смысла тебе идти. Посмотри на меня.
Анна подняла взгляд. Я нажал мысленный рычаг, включив деволюмизацию. Девушка вскрикнула и непроизвольно отшатнулась, прижав нежданно освободившиеся руки к груди.
— Андрей! Где ты?! Что это?! Это сон? Волшебство? Обман?
— Я и сам не знаю, Анечка, — медленно проговорил я, возвращая себе плотность и зримый облик. — Может, обман. Может, волшебство. Но уж наверняка не сон.
И я наскоро рассказал о своих способностях и их странном обретении, о Сефиросе и Организации.
— Теперь ты понимаешь, как я сам вышел из камеры, как тогда в дежурке оказался за спиной Пузина. И почему тебе следует остаться. Ведь я при любой опасности могу исчезнуть, а с тобой вдвоём я, конечно, не позволю себе так сделать и бросить тебя. И вдвоём мы не сможем пройти там, где я пройду один бесплотным.
Лицо Анны сделалось спокойным, взгляд стал ясен и твёрд, в нём разгоралась надежда.
— Тогда иди, милый. Иди смело и не бойся за меня. Я буду ждать. Когда ты вызовешь подмогу, я провожу твоих друзей к тебе. Если скромное благословение моё хоть чуточку подбодрит тебя, то от всей души я благословляю тебя, агент Малинов, укравший моё сердце. Иди с Богом.
— Аня, — спросил я. — Ты уж прости меня, что я говорю об этом, но всё же — что именно произошло с твоим отцом после переезда в Россию, в поместье? Ты говорила, что он изменился, но как именно?
Дочь графа немного помолчала.
— Я не могу точно объяснить, — ответила она наконец. — Отец вообще-то всегда был довольно замкнутым и нерадостным человеком. Но раньше, во Франции, он и играл со мной, и шутил иногда, был ласков с мамой. Когда мы приехали в «Зелёную Долину», всё это постепенно совсем прекратилось. Отец стал странно выглядеть и странно себя вести, если и говорил с нами, то всё больше о власти, о нашем величии, о низости и глупости других людей, особенно простых жителей долины. Потом, кажется, он совсем перестал их замечать. Только, если они вдруг осмеливались перечить ему, приказывал охране жестоко наказывать. И мама стала такой же… Они с отцом стали часто ездить на север долины, в охотничий домик. Но ещё чаще отец ездил один и о, как страшен был его вид, когда он возвращался оттуда! Я же была почти всегда предоставлена сама себе. Мне кажется, я старалась не замечать очевидного, делала вид, что всё хорошо… Сама играла, читала много, гуляла одна… Мама, ещё когда я была маленькая, научила меня вере в Бога, но она — католичка, а я в России решила принять православие. Отец называл любую религию глупостью, но мне не препятствовал, считая это просто пустой безвредной блажью. Церковь в Парамонове стояла разрушенная, и мне так радостно было, когда я редко-редко могла выбраться в храм в Яхроме или в Дмитрове, пока мама ходила там по магазинам. Но в последний месяц отец прямо запретил мне посещать храмы. И вот тогда мне стало по-настоящему страшно и за него, и за себя, и за маму. Ты должен остановить его, возможно, освободить его от чего-то, что довлеет над ним, от какой-то тёмной силы. Я не так боюсь отца, как боюсь этой силы.
Всё это косвенно подтверждало уже постепенно начинавшую формироваться у меня теорию. Граф, вернувшись на землю предков, вероятно, мог подвергнуться воздействию того же проклятия, что веками тяготело над его семейством — кто-то или что-то давало ему немыслимую мирскую силу, власть и богатство, взамен, однако, требуя не только мрачных изменений в наследнике рода, но и человеческих жертв. И ещё эти его слова об алтаре и о главном ритуале завтра! То есть, получается, уже сегодня! Медлить больше было нельзя. Но внезапно я вспомнил ещё кое-что:
— Аня, а отец или бабушка никогда не упоминали, что у тебя есть сестра?
Ответом мне был изумлённый взгляд графской дочери:
— Какая сестра? У мамы родилась только я одна, после моего рождения она не раз даже при мне говорила, что больше не хочет детей… Андрей, я достаточно взрослая, чтобы понимать, что мой отец до свадьбы, да и после, мог быть с другими женщинами, но ведь если бы у него были ещё дети, то их матери, узнав о его богатстве, открыто пришли бы к нему с судебными требованиями. Хотя, конечно, отец сейчас так страшен… У тебя есть сведения, что он как-то навредил ребёнку от другой женщины, чтобы не делиться наследством?
Я понял, что Анна не знает о Лидии и Люции, а сейчас было не время и не место ей о них рассказывать. Поэтому я успокоил девушку, сказав, что раз ей ничего не известно, значит, мои подозрения были беспочвенны.
Затем я собрался уходить.
— Жди меня здесь, Анечка, — сказал я. — Очень скоро я вызову опергруппу — они должны будут прибыть сюда до вечера, и в любом случае я и сам вернусь не позже. С опергруппой прибудет такой Зиновьев Николай Анатольевич — ему можешь рассказать всё. Никуда не выходи до прибытия опергруппы или моего возвращения, иначе не сможешь попасть назад. Этот кабинет защищён ментальным полем — здесь тебя не найдёт никто, кроме сотрудников Организации и здесь ты будешь в безопасности. Поспи пока.
Я крепко поцеловал девушку, повернулся, взял дробовик и без долгих прощаний вышел за дверь опорного пункта. На душе у меня скребли не то что кошки, а самые натуральные уссурийские тигры. Тёмные предчувствия томили меня. Я боялся, что больше никогда не увижу свою возлюбленную.