От тёмного истока

Глава 5. Столкновение с тьмой

Странное явление вставало передо мной, пока я ехал к графской усадьбе по неосвещённой дороге. Над серыми, затянутыми ровной хмарью небесами вставала огромная чёрная туча, гигантскими крыльями обнимая всю долину с запада на восток. Совсем не похожая на дождевые или даже грозовые облака, она клубилась, словно мерзкий дым от горящих гор отбросов, она будто обладала своею тёмной волей, она нависала надо мной, стремясь поглотить и загасить весь и любой самый малый свет, и лучи фар моего автомобиля не в силах были развеять сумрак даже перед самым бампером. Но я гнал машину вперёд, словно борясь с этой тьмой, словно пробивая её собой, чувствуя в себе право и силу идти навстречу ей, бороться против неё. Испытывал ли я страх тогда? Ещё не вполне. Старый Алёхин боялся, боялся все последние несколько лет, боялся до дрожи, до запоя — и это было совершенно понятно и простительно после всего того, о чём он мне поведал. Но я ещё не боялся графа. Лишь некую смесь гнева и отвращения испытывал я, однако уже смутное беспокойство вползало в мою душу — я понимал, конечно, что силой мне графа и присных его не одолеть, но считал, что и ему не под силу справиться со мной, учитывая мои сверхспособности. Однако считал я так совершенно напрасно. Графа я недооценил.

Окна усадьбы были ярко освещены, на дорожках аллей горели фонари на вычурных литых столбиках. Воротца с мрёночными гербами были распахнуты настежь, возможно, так и оставались с самого моего выезда — я их, конечно, не закрывал, да и не знал, как. И никакой дворецкий на сей раз не маячил на ступенях высокого крыльца.

Я отогнал автомобиль к гаражу, но не заехал внутрь, а поставил его на площадке передом к выезду, чтобы в случае чего иметь возможность уехать как можно быстрее. Даже запирать машину я не стал, зачем? Графские прислужники её уже обыскивали, вывести из строя её можно было как изнутри, так и снаружи при желании, а любой посторонний предмет я сразу обнаружу «истинным зрением», если им придёт в голову что-либо подсунуть в салон. Ибо теперь уже наставал «момент икс», когда я должен был воспользоваться и «истинным зрением», и «общим рентгеном», тщательнейшим образом осмотреть логовище графа, попытаться правильно проинтерпретировать увиденное и сообщить своим. А затем постараться продержаться в усадьбе до утра, по возможности продолжая поддерживать свою «легенду», но тогда уж я смогу не сдерживать себя в плане применения паранормальных своих способностей. Хватило бы психической энергии. По сути, наступала самая главная, самая ответственная и одновременно самая опасная часть моей миссии. До двадцати-ноль-ноль, времени ужина у графа, оставалось ещё около сорока минут — более, чем достаточно, решил я.

Я медленно пошёл вокруг графского дома по ухоженной садовой дорожке среди клумб и живых изгородей, прикидывая, откуда будет удобнее начать ментальный осмотр. В любом случае я хотел охватить взглядом кабинет графа, но также меня интересовали подвалы, чердаки, да и вообще всё здание. Внутренне я уже подготовился к тому, что мог увидеть здесь, ведь дело было не только в предполагаемом сверхзлодее Владиславе Залесьеве. Я прекрасно знал, что разглядывать «истинным зрением» вот такие старинные, пусть даже и новоотреставрированные, постройки было значительным испытанием для нервов и рассудка ментально зрячего — очень уж много эти дома перевидали, много в себе накопили… Я вышел уже в центр расположенного за домом садика, разбитого по всем правилам ландшафтной архитектуры, и остановился у красивых солнечных часов на круглой гравиевой площадке, решив, что эта точка обзора является наиболее оптимальной, но тут произошла странная интерлюдия, непредвиденная встреча, ставшая для меня судьбоносной, встреча, которая во многом и направила течение дальнейших событий по совершенно непредсказуемому пути.

Тоненькая девичья фигурка неожиданно возникла из сумрака, войдя в круг света под садовым фонарём. Незнакомая юная девушка смело подошла и остановилась рядом со мной. Тёмные прямые волосы опускались ниже плеч, карие глаза смотрели открыто и остро, немного полноватые губы, казалось, таили в себе скрытую улыбку, насмешливую, но добрую. Чуть смугловатая кожа щёк несла лёгкий румянец. На девушке был довольно странный наряд: тёмно-синее платье до колен с белым кружевным воротником тончайшего ручного плетения и белой манишкой, на ногах чёрные туфли с серебряными пряжечками и белые же длинные чулки.

Я не сразу поймал себя на том, что восхищённо разглядываю девушку, а вот она это быстро уловила:

— Добрый вечер, господин инспектор! Вы всегда так пристально рассматриваете незнакомых женщин?

Я чуть отступил в смятении чувств. Очевидно, это была дочь графа, Анна Залесьева. Такая юная и э-э… красивая? А с другой стороны, чего ещё я ожидал? У злодеев-графов и дочь — малолетняя ведьма, эдакая мини-баба-яга? Глупость какая… На самом деле я и вовсе не ожидал с ней встретиться, хотя, конечно, помнил о её существовании. Однако при столкновении со зловещим противником, несущим в себе паранормальную угрозу, как-то на второй план отходят мысли, что у него, как ни странно, тоже есть семья, дети… В любом случае с женщинами и детьми я воевать не собирался. Мне в своё время хватило. Да и совершенно графская дочь не походила манерами на отца. Разве что в прямом остром взгляде чувствовалась внутренняя сила, но здесь совершенно не угрожающая, а, скорее, свидетельствовавшая о честной твёрдости характера. И в лице Анны при подробном рассмотрении можно было обнаружить некоторое отдалённое сходство с резким рублёным профилем графа, многократно, впрочем, смягчённое нежной женственностью черт.

— Добрый вечер… — несколько растерянно вымолвил я. — Прошу меня извинить, но вы так неожиданно появились… Вы, верно, Анна Залесьева, дочь Владислава Владиславовича?

— Угадали, господин инспектор, — засмеялась девушка. — А я тоже знаю, как вас зовут! Вы Малинов Андрей Кимович, старший санитарный инспектор Рособлпотребнадзора! Я правильно сказала?

— Да, но это очень официально…

— Тогда я буду звать вас по имени-отчеству, — сообщила Анна. — А меня не обязательно звать Анной Владиславовной, и Залесьевой не обязательно — так в школе зовут. Можно просто по имени. Будем знакомы?

И она протянула мне узкую ладошку.

— Благодарю вас, — в совершенном замешательстве я очень осторожно пожал протянутую ручку и почтительно наклонил голову. Странная вещь произошла, когда наши пальцы соприкоснулись — словно электрический ток вдруг пробежал по моей руке, искра проскочила по коже и ударила одновременно в голову и сердце. И Анна тоже заметно вздрогнула и быстро отняла свою руку.

— Вы странный, — прошептала она. — Но я знаю, кто вы. Отец не знает, а я знаю. Вы — агент КГБ. Вы пришли не туалеты на фермах проверять, нет. Вы пришли проверять отца. Люди в деревнях чем-то напуганы, я знаю. И дядя Захар рассказывал такие непонятные вещи… Отец сильно изменился с тех пор, как мы переехали из Франции, это правда. Но он… он мой отец! Я была в его кабинете, когда вы въезжали на машине через ворота, и я видела, как вы прячете пистолет под плащом. Вы были такой забавный! Отец тогда вышел на минуту. Он смотрел за вами, когда вы ругались с охранниками на икшинском посту, звонил им на пост, велел вас пропустить, а потом вышел зачем-то. Я не сказала ему ничего, когда он вернулся, хотела сперва сама на вас посмотреть. Но он после беседы с вами быстро уехал в охотничий домик на север и пока ещё не возвратился, а вы с Владимиром Владимировичем поехали на фермы… И когда вы вернулись, я не успела к вам подойти, вы опять умчались куда-то. Мать с утра в Дмитрове, у неё поход по магазинам и салонам, а бабушка старенькая, её нельзя нервировать. Неужели вы собираетесь арестовать отца? Что же он такого сделал?

Вот это да! Ай да графская дочка! И как же мне теперь быть? Конечно, оказывается, мне здорово повезло, граф не видел, как я пересовывал пистолет из-под сиденья в кобуру. Но зато теперь моя «легенда» и успех моей операции зависели от этого прелестного юного создания, ещё ребёнка, по сути! Приходилось принимать решение на лету, а я в этом никогда не был особенно силён.

— Анна, — сказал я. — Как только ваш отец вернётся, я рассчитываю с ним поговорить и окончательно выяснить ряд вопросов, в связи с которыми я приехал, и в связи с которыми мы с вашим управляющим делали осмотр ферм и предприятий. Да, я в некотором роде сотрудник спецслужб. Но смею вас уверить, что арестовывать кого бы то ни было я не собираюсь.

Это была чистейшая правда. В любом случае, у меня и полномочий-то не было таких, я ведь всё-таки не потусторонний полицейский. И уж конечно, я не собирался говорить Анне, что при сопротивлении буду не арестовывать, а сразу стрелять…

— И я прошу вас пока не говорить ничего вашим родителям. Так или иначе, за ужином я сам всем всё расскажу.

Вот это было уже правдой только отчасти. То есть я очень сильно подозревал, что после применения мною моих паранормальных способностей граф почует неладное и поймёт, если не понял до сих пор, что я не просто неподкупный санинспектор, а тогда скрывать очевидное будет бессмысленно. Но это в том случае, если он сам и вправду представляет собой сверхъестественную угрозу, обладает некими тёмными силами и может определять возмущения ментального поля. А ведь оставался ещё небольшой шанс, что всему происходящему можно было дать более или менее рациональное объяснение, да и связь графа с мрёнками, пропажами и сумасшествием людей и прочим была пока ещё в целом не доказана. И если он не обладает никаким доступом к потустороннему, то я собирался держаться своей «легенды», разумеется, до конца. Хотя, может быть, её можно было бы немного модифицировать, и на самом деле выдать себя за сотрудника ФСБ под прикрытием?

— Ах, верно, — всплеснула руками дочь графа. — Вы ведь будете с нами ужинать, Андрей Кимович, я и забыла, Сомов сказал мне, что отец пригласил вас. Прекрасненько!

Анна приподнялась на цыпочки и, приблизив губы к самому моему уху, шепнула:

— Тогда я обещаю пока что хранить ваш секрет… Чекист…

Я замер, ощутив на коже тёплое дыхание девушки…

— Анна!! — резкий окрик вдруг раздался сзади, и мы оба, как по команде, отпрянули друг от друга и обернулись. На садовой дорожке стояла очень красивая, но красивая вульгарной красотой, ярко наряженная и намакияженная, с высокой причёской женщина, которая, конечно же, не могла быть никем иным, кроме как Марией Хосевной Залесьевой.

— Что всё это значит?! Кто это такой?! — на холёном лице графини застыло выражение гнева и отвращения.

Я почувствовал, что краснею, и на сей раз краснею всё-таки от стыда. Румянец на щеках Анны тоже стал ярче. Мы стояли растерянно, как застуканная парочка.

— Сейчас же отойди от этого… этого… — графиня не находила слов. — Я вызову охрану!

— Мама! — воскликнула Анна. — Почему ты кричишь? Это же санитарный инспектор из Москвы, Малинов Андрей Кимович! Папа вчера говорил о нём, помнишь? Я просто здоровалась с нашим гостем!

— Инспектор… Малинов… А, да. Владислав предупреждал… Что ж, здравствуйте, господин инспектор, — взгляд графини не утратил подозрительности, но гнев в нём сменился на брезгливую снисходительность. — Однако разве у вас не закончился рабочий день? Что вы делаете в усадьбе до сих пор? И что вам понадобилось от моей дочери?

— Папа пригласил Андрея Кимовича ужинать с нами, — объяснила Анна. — Да и вчера ведь он говорил, что господин инспектор будет ночевать у нас.

А вот это, кстати, была новость. Итак, Залесьев изначально собирался оставить меня на ночь под своим кровом. Хотел бы я знать, почему. Графиня же была явно из тех жён, что большую часть слов мужа пропускают мимо ушей.

— Ах, да… Помню. Всё равно, немедленно идём в дом. Что он тебе, компания?

Холодно и высокомерно кивнув мне, Мария Залесьева взяла дочь за руку и повлекла за собой ко входу в здание усадьбы. До меня донеслись обрывки её фраз — видно, графиня воспитывала дочь на ходу: «нашла, с кем за руку здороваться…», «мы не ровня…», «подумаешь, санэпидстанция…», «и думать не смей…»

Я задумчиво проводил их взглядом, вздохнул чему-то, а затем надавил ментальный рычаг, включая одновременно «общий рентген» и «истинное зрение».

Кусты и деревья сада сразу из тёмных теней сделались призрачными облаками зелени, фонари превратились в плавающие пятна беловатого огня. Неба не стало вовсе. И по ярко-жёлтой дорожке, оказавшейся вымощенной почему-то обломками кирпича, от меня медленно удалялись две странных фигуры, расширявшихся кверху и книзу. Одна пониже, вторая повыше, одна белоснежная, а другая чёрная, как смоль, с огненным венцом над подобием головы. Это были белая пешка и чёрная королева.

Ого! Раньше никогда столь сильно человеческие существа не изменялись в моих глазах под воздействием «истинного зрения». Я мотнул головой, чуть сфокусировал взгляд, и вновь увидел жену и дочь графа в более-менее нормальном обличии, но по-прежнему силуэт Анны сиял белой чистотой, мать же её была словно вся затянута в чёрную вуаль.

Это, конечно, требовало осмысления, но, в конце концов, не было главным. Я бросил следить за объектом своего восхищения и её родительницей и повернулся к зданию поместья. Немного напрягшись, я заставил его стены сделаться прозрачными. Так… На кухне трудились повара, готовя графский ужин, в огромной столовой на втором этаже неспешно расхаживал Сомов, расставляя чашки и тарелки на длинном столе. А что же графский кабинет? На его месте пульсировал кроваво-красный сгусток. Тёмные густые струи стекали по стенам и перекрытиям вниз, к подвалу, где в узких тёмных камерах тускло блестели громоздящиеся грудами большие золотые самородки, мерзко напоминающие куски трупного воска. Не врал Алёхин. И тут я заметил, что часть стен усадьбы, а именно находящиеся в средней части первого этажа, остались непрозрачными. О как. Я направил «истинное зрение» на эту область здания и усилил психическое воздействие. Из глубин дома медленно проявились очертания нескольких затемнённых комнат, увешанных ветхими драпировками и по углам затянутых паутиной толщиной в палец. Геометрия стен этих комнат была какой-то неправильной, углы располагались не так и не там, где нужно. С некоторым испугом я заметил, что ни расположение комнат, ни размеры их совершенно не соответствуют пропорциям и измерениям остальных частей дома, как будто они занимали не свою часть пространства, как будто, подобно болезненной опухоли, они замещали и вытесняли собой настоящие, реальные помещения. Я не мог понять, вертикально ли стоят их стены и горизонтален ли пол, а при попытке взглянуть одновременно на эти комнаты и на вроде бы соседствующую с ними кухню, я испытал сильный приступ головокружения и вынужден был схватиться рукой за столб садового фонаря, чтобы не упасть. Человеческий вестибулярный аппарат не способен был справиться с чуждо искажённой геометрией куска пространства, словно вползшего сюда из иных миров. Какая-то тёмная и страшная тайна скрывалась в этих комнатах. Не тут ли средоточие графской тёмной силы? Я проверил, легко ли вынимается из кобуры пистолет, стиснул зубы, и зашагал прямо сквозь кусты на искажённую стену, деволюмизируясь на ходу. Признаюсь, я зажмурился, проходя через стену, но даже не столько от страха, сколько из-за того, что никак не мог сообразить, шагаю ли я всё ещё, или падаю внутрь, как с обрыва во сне.

Но под ногами оказался вроде бы обычный паркет. Я потихоньку отпустил «общий рентген» и «истинное зрение», дабы понять, насколько реальной была обстановка этой скрытой части здания. Нет, больше не было в углах жуткой громадной паутины, стены были оклеены светло-зелёными обоями с золотистой печатью, кое-где завешаны вполне целыми гобеленами и портьерами. Лишь только свет был какой-то размазанный, ни ламп на украшенном лепниной потолке, ни иных источников освещения я не заметил. Обернувшись, в окнах я увидел сплошной молочно-белый туман, такой же, как когда-то давно, при обретении своих странных способностей, я иногда видел вместо уличной перспективы из своей ещё обычной тогда московской квартиры.

И комнаты явно были жилыми. Раскрытая книга на столе, оброненный белый платочек с монограммой «А.З.Л»., чуть примятая подушка-думочка на угловом диване… Но тишина здесь царила мёртвая.

Я подошёл к проёму, ведущему глубже в дом в соседнюю комнату и осторожно заглянул за тяжёлую портьеру. И вздрогнул от неожиданности. В креслицах у широкого камина сидели две женщины, одетые в очень похожие светло-бежевые длинные платья. Лица их также были схожи: бледная кожа, тонкие аристократические черты, тёмные глаза. И глядели они прямо на меня, точнее сквозь меня, ведь я всё ещё был деволюмизирован. И вдруг одна из них, выглядевшая чуть постарше, произнесла красивым серебряным голосом:

— Люция, у нас гость. Это мужчина, но это не Влад. Кто это?

Тотчас же девушка помладше чуть наклонила голову, качнув локонами, перевела взгляд на портьеру и обратно на меня, и ответила ещё более серебряно-тонко:

— Не знаю, мама. Я его не вижу.

И тут я понял, что очень здорово влип. Одна видела меня деволюмизированным, вторая нет, значит, получается, они уже могли подозревать о моих сверхспособностях. Весь ужас положения накрыл меня: она видела меня деволюмизированным! Как это так?!

И я отключил бесполезную деволюмизацию, предпочитая сэкономить психическую энергию.

— О, теперь вижу, — немедленно сообщила младшая девушка. — Он высокий, темноволосый, с короткой причёской, в плаще и немодных ботинках. Он похож на агента КГБ.

Ну и ну! У них здесь что, у всех мания преследования спецслужбами? Или у меня на лбу что-то такое написано? Точно придётся менять «легенду».

— Вам не стоит так пугаться, господин агент, — тихо сказала старшая из женщин. — Мы вам не враги. Ваш враг — Влад Залесьев, так ведь? И вам незачем скрываться в астральном плане — Влада здесь сейчас нет.

— Кто… Кто вы такие? — не очень вежливо спросил я. — Простите… Можно ли поинтересоваться, кто вы?

— Я думаю, сперва следует назваться вам, господин агент, — улыбнулась старшая. — Вы столь бесцеремонно вторглись в наши покои и сразу же взялись за допрос…

— Извините, — хрипло ответил я. — Малинов Андрей. Сотрудник Федеральной службы безопасности.

Эх, будь что будет, сменю «легенду»! Называться здесь санитарным инспектором было бы по меньшей мере глупо. Но как она почувствовала моё замешательство? Как вообще она могла меня увидеть?

— Серьёзные же тренировки проходят нынче агенты ФСБ, — легко усмехнувшись, ответила женщина. — Раз могут проходить сквозь стены и невидимыми становиться… Меня зовут Лидия Аусвальд-Залесьева, а это моя дочь Люция Аусвальд-Залесьева.

И обе дамочки наклонили белокурые головы. Не сразу я понял услышанное, но когда до меня дошло, я остолбенел:

— Вы хотите сказать… Вы хотите сказать, что вы тоже жена графа Залесьева?! А это его дочь?!

— Да, господин Малинов. Я есть первая и законная графиня Аусвальд-Залесьева, а Люция — старшая дочь графа и его наследница.

— Это что же — выходит, у графа две жены? — в совершеннейшем изумлении вопросил я. Много чего ожидал я от Залесьева, но уж точно не этого!

— Выходит, две, — серьёзно ответила Лидия. — Это длинная и печальная история, господин агент. Я родом из Лихтенштейна — знаете такое княжество? Более двадцати лет назад Влад соблазнил меня, как это водится у вас, мужчин, и через девять месяцев у меня родилась Люция. Я сирота, хотя и происхожу из древнего рода. Однако Влад всё-таки оказался достаточно честен, чтобы жениться на мне, хоть я и видела, что никакой любви ни ко мне, ни к Люции он не испытывает. При родах я ослепла, но обрела высокую чувствительность к астральным материям… Поэтому я и почуяла вас, едва вы пересекли границу нашего обиталища. Влад сбежал от меня в Россию, якобы по программе обмена своего университета, и здесь вся его честность закончилась. Из России он привёз эту вульгарную испанскую красотку, уже, разумеется, беременную, и объявил её своей законной женой, ведь о его предыдущем браке — со мной — почти никто не знал. Меня же спрятали, чтобы никто и впредь не подозревал о позоре семьи Залесьевых. Потом нас с Люцией скрытно перевезли в восстановленное родовое имение и заточили здесь — вы наверняка знаете, какой мощью нынче обладает Влад, нам с дочкой не под силу идти против него, да и я всё ещё люблю его, как бы глупо это ни звучало… Влад иногда приходит ко мне — ведь я же его супруга так или иначе, и по-своему он бывает добр и ласков. И он заботится о Люции, но выпускать нас отсюда вовсе не собирается. А вы, очевидно, пришли противостоять Владу — иначе зачем бы вам, обладающему возможностью проникать сквозь стены и видеть незримое, тайно входить сюда и называть себя агентом спецслужб? Не знаю, из ФСБ вы, из КГБ, или откуда-то ещё, но в вас я вижу наше избавление. Вы видите, как я слаба, как бледна моя дочь — а вторая семья Влада пышет здоровьем… Я боюсь, что это место выкачивает из нас энергию и силы…

Вот и ещё жертвы графа, подумал я. Это же надо — устроить астральную тюрьму для своих собственных жены и дочери! Да ещё иметь наглость посещать свою первую супругу, устав от ласк второй! Двоежёнец и извращенец, решил я. Прямо как султан в гареме, честное слово.

Внезапно Лидия Аусвальд-Залесьева переменилась в лице:

— Влад возвращается! Я чувствую! Господин агент, уходите отсюда скорее — нам очень плохо будет, если граф застанет вас здесь!

Секунду я помедлил, но пожалуй, она была права.

— Я обещаю — я вытащу вас отсюда, — твёрдо сказал я на прощание. — Я не одинок, за мной и в самом деле стоят могущественные спецслужбы, и мы не оставим вас в беде!

Коротко поклонившись в ответ на благодарные возгласы обеих женщин, я деволюмизировался и быстро вышел через стену обратно в сад.

И почему я тогда не остался? Мелькнула же мысль встретить графа лицом к лицу прямо в обители его сокровеннейших секретов. А впрочем, может, и к лучшему, что я решил уйти… Ведь вполне вероятно, что на такое столкновение у меня не хватило бы сил.

Включив «общий рентген», я и сам увидел сквозь здание усадьбы, как «майбах» графа въезжает в воротца. Ну что ж… Пора идти к этой странной трапезе, на которой трапезничать я как раз не буду, но зато уж постараюсь, обладая теперь новыми знаниями о графском поместье и делах, в нём творящихся, «раскрутить» Залесьева на те или иные признания. Пришло время второго раунда нашей маленькой шахматной партии.

Я поднялся в свою комнату, сбросил плащ и пиджак, с непередаваемым наслаждением стащил и зашвырнул в угол чемодана галстук, умылся, привёл себя в порядок, сменил несколько помятые и запылённые после моих железнодорожно-лесных приключений брюки и рубашку на более свободную джинсовую одежду, нацепил кобуру с пистолетом и надел пиджак обратно — другого у меня с собой не было, это и так был единственный мой хоть сколько-нибудь официальный костюм на протяжении уже лет эдак пяти.

Ровно в двадцать ноль-ноль снизу донёсся мелодичный звук гонга, очевидно, сзывающий обитателей поместья к очередному совместному принятию пищи. Я вышел из комнаты и включил «общий рентген». Графа я заметил сразу, он очень медленно поднимался по лестнице в противоположном крыле здания в сопровождении Пузина. Я догадывался, что после возвращения в усадьбу Залесьев обязательно захочет переговорить со своим ближайшим помощником до ужина, узнать последние новости о моём поведении и прочем, и именно этот разговор мне было весьма интересно тоже послушать. Поэтому я деволюмизировался и быстренько побежал к дальнему лестничному маршу. И встал на верхней балюстраде, откуда было всё прекрасно слышно и видно.

— …какой он саниспектор, перестань его так называть, Владимир, — это был холодный и чёткий голос графа. — Он просто шпион, вероятнее всего, какой-то фээсбэшник. Правда, надо признать, странный шпион. Он не выпил газировку, которую Сомов приносил в мой кабинет. Он не тронул свой стакан, возможно, он что-то знает про нас. И я чувствую астральные возмущения, я почувствовал ещё от алтаря, что в усадьбе неладно. Сам понимаешь, я не мог сразу уйти, но приехал быстро, как только всё закончил. И подкупить его вряд ли удастся… Я днём в разговоре с ним снизошёл до намека, так он мне мораль принялся читать… Неужели же он из этих… из идейных? Самые глупые и мерзкие твари эти идейные, и себя убивать заставляют, и других рабов портят… Что тебе удалось узнать?

— Машину проверили, господин граф, — послышался подобострастный голос семенящего ступенькой ниже Пузина. — Ничего необычного, простой служебный автомобиль, эти «форды» постоянно все госслужбы закупают. Вещи его тоже осмотрели, и тоже ничего… Одёжка небогатая. Но санитарную проверку он проводить толком не умеет, действует кое-как и формально, как будто только что инструкцию прочитал…

Я усмехнулся и сам себе скорчил извиняющуюся рожицу. Ну что поделать! Простите, злодеи, что разочаровал! И в самом деле на санврача не обучался, только инструкцией и силён был! Да ещё и «идейный»!

Пузин меж тем продолжал:

— Я на проверке его задерживал, как мог, но вы ведь отдали приказ препятствий ему не чинить… Сомов рассказал ему, как открывать ворота усадьбы, и он как вернулся, сразу ускакал на железную дорогу, с этим Алёхиным беседовать, наверно.

— А откуда же он об Алёхине услыхал? — с металлом в голосе спросил граф.

Пузин молчал пару секунд — видно, собирался с духом, а затем забормотал:

— Простите, простите великодушно, господин граф, я недосмотр пустил, приехали мы с проверкой на подстанцию, а там как раз Алёхин поезд затягивал по ветке. А вы же знаете этого алкоголика, его же заткнуть невозможно, я пытался от него отделаться, но Малинов этот, видно, что-то заподозрил. Но я вам вот, нижайше докладываю, что он с ним наверняка тайно встречался…

— Я и так это знаю, — мрачно процедил Залесьев. — Импы, которые железнодорожный выезд контролируют, донесли. Они почуяли чужого и напали, решили, что он сбегает из долины. Идиотические создания, вечно путают лево, право, и вообще все направления… А он, между прочим, двух подстрелил — это ты знаешь? У него есть пистолет «ТТ» — это ты знаешь? А? Вещи он, мол, проверил! Хорошо хоть, пули у него не серебряные!

Про пули я услышал, воспринял и намотал на ус. Только негде сейчас серебра было взять… А вот связь Залесьева с мрёнками, или импами, как он их называл, теперь уже была очевидной. Итак, господин граф, вы, оказывается, всё-таки являетесь подтверждённой паранормальной угрозой…

— Ты смотри мне, Пузин, — Залесьев неожиданно повернулся к управляющему и тонкой рукой крепко ухватил его за лацкан пиджака. — Железная дорога, перевозки, найм рабов — это по твоей части, я тебя для этого и взял к себе, потому что не могу всеми этими обезьяньими делами заниматься теперь. Так что ты с Алёхиным разберись, заткни его наконец или ликвидируй, чего ты стесняешься? Всё равно в ближайшие дни мы станем столь сильны, что сможем больше не опасаться никаких проверок вообще. Завтра предстоит главный ритуал и жертва. А если опять у тебя недосмотры такие будут, то ни золота больше, ни, тем паче, Дара тебе не видать, как своих ушей! А вот бездну и огнь, что не тело обезьянье твоё жечь будет, а всё иное, ты увидишь, я тебе обещаю!

И граф рассмеялся самым жутким смехом, что я когда либо слышал. Бедный Пузин аж съёжился от страха и залопотал:

— Будет сделано, господин граф, будет сделано, ваше сиятельство, ваш Владимир всё сделает, не извольте гневаться, не оставьте своею милостью верного раба, не оставьте…

Кажется, он порывался упасть на колени и целовать графу руки. Мне стало противно. Однако, граф явно распространял вокруг себя такую ауру страха, что его подчинённых можно было только пожалеть… Интересно, а что означали слова Залесьева о Даре — слове, весьма очевидно произнесённым им с большой буквы — о бездне и об огне, что не тело жжёт? Золото — это понятно, это земное, как выразился бы пресловутый Алёхин, но остальное… Кстати, Алёхина надо было срочно вытаскивать из долины, похоже, его жизни теперь угрожала опасность, недооценивать напуганного графом до трясучки Пузина было отнюдь нельзя.

— Заткнись, — коротко рявкнул Залесьев. — Приведи себя в порядок! Тебе же за один стол с моей семьёй сейчас садиться, да и шпион Малинов этот там будет! Так что веди себя, как подобает!

Пузин с трудом выпрямился, и молча они зашагали дальше вверх по лестнице. Я перебежал обратно к своему лестничному маршу, огляделся, отключил деволюмизацию, нарочито шумно открыл и закрыл дверь своей комнаты и спокойным шагом также двинулся к столовой.

Это, конечно, была самая странная (и страшная) трапеза изо всех, в каких только мне приходилось принимать участие. Граф, как и ранее, совершенно великолепно выглядящий, в своём блестящем фиолетовом костюме, горделиво восседал во главе стола в грандиозном резном кресле. По правую руку от него сидела Мария Хосевна, одетая в чёрное вечернее платье с излишне глубоким, на мой вкус, вырезом. По левую руку от хозяина расположился верный, но немного побитый пёс Пузин. Впрочем, он держался молодцом, и не знай я о только что пережитом им смертельном страхе, я бы и не заметил лёгких теней под глазами и чуть трясущихся рук, а нашёл бы его манеры высокомерными и чванливыми. Мне было отведено место рядом с Пузиным, а напротив меня сидела Анна Залесьева, добавившая к своему и без того весьма привлекательному облику лёгкие стрелки макияжа в уголках глаз и большой синий бант. Анна почти всё время, не отрываясь, смотрела в мою сторону, ловила мой взгляд. Это меня очень нервировало. Её мать, отлично определившая, на кого направлено всё внимание дочери, гневно посматривала на неё и злобно — на меня, но от реплик до поры воздерживалась. Зато с седенькой бабушкой Анны, старой графиней Аделаидой, матерью Залесьева, проблем не было никаких: она как уснула в самом начале ужина, сразу после взаимных представлений, так и проспала непосредственно до драматичной развязки. Интересно, думалось мне, понимает ли она, кто на самом деле её сын, и чем занимается? Сама она, конечно, не принадлежала к роду Залесьевых, но уж хотя бы о тайной первой женитьбе и первом ребёнке Владислава она не знать не могла. Или древние года уже настолько поразили её разум, что ей просто было совершенно всё равно? Может быть, здесь тоже поработало тёмное влияние графа?

Залесьев формально представил мне всех членов своей семьи, а затем Сомов и повара внёсли лёгкие закуски. Я рассеянно передвинул стакан с соком по клетчатой чёрно-белой скатерти, сунул вилку в салат, и, нарушая, вероятно, все нормы этикета, первым обратился к хозяину застолья:

— Как прошёл ваш день, Владислав Владиславович? Вы так надолго покидали свою усадьбу, я надеюсь, всё в порядке? На предприятиях мы с Владимиром Владимировичем вас не встретили…

Граф нахмурился. Так и казалось мне, что сейчас я услышу гневное «какое твоё дело, где была моя светлость, гнусный шпион!» Но Залесьев сдержал себя:

— Определённые дела призвали меня в охотничьи угодья на севере долины. Это не должно касаться ваших обязанностей, Андрей Кимович. Там стоит только лишь моя личная избушка. А вы, как я понимаю, хорошо справились со своей проверкой? Владимир Владимирович вот тут говорил мне, что никаких замечаний не было выявлено. Стало быть, у нас всё хорошо, как я и говорил вам изначально?

— Хорошо-то хорошо, — ответил я. — да немного хорошего. К сожалению, ваш управляющий показал мне далеко не всю территорию проверяемых предприятий, да и ни с кем из обычных работников побеседовать не дал. Не вполне, то есть, исполнил ваше же указание о полном содействии…

Граф нахмурился ещё сильнее и грозно глянул на Пузина. Тот совершенно скукожился под страшным взглядом хозяина. Однако Залесьев быстро сообразил, что я попросту пытаюсь вбить клин между ним и его же главным помощником, и, легко махнув рукой, сказал:

— Уверен, что Владимир Владимирович показал вам наиболее значимые участки производств, не обременяя излишними обходами. Что же до бесед с рабочими, то в столь горячее время, как период весенне-полевых работ, им не до разговоров с высокими проверяющими, поверьте. К тому же, насколько мне известно, со старшими смен вас знакомили.

Пузин воспрял духом и задышал свободнее.

— Да и вообще, стоит ли об этом сейчас? Мы же все отдыхаем, расслабляемся после трудового дня, так ведь? Как вы находите салат, Андрей Кимович? Мой шеф-повар изумительно сочетает рукколу с кровяной колбасой, не правда ли?

— Да, очень хорошо, — откровенно нагло соврал я — не заметить, что я даже не притронулся к блюду, было невозможно. — Очень вкусно.

— Владимир Владимирович, поухаживайте за Андреем Кимовичем, подложите ему ещё немного гусиного паштета… Почему-то наш гость очень мало ест…

Пузин от души навалил мне в тарелку паштета и с кривой ухмылкой протянул хлебную корзиночку, стоявшую между нами. Чуть наклонив голову, я презрительно глянул на него и не сделал никаких встречных движений, чем заставил графского холуя с едва слышным ворчанием поставить корзинку обратно на чёрную клетку скатерти.

Подали суп. Я заглянул в тарелку, понюхал содержимое — пахло вкусно, кажется, это был томатный суп с фасолью — но есть, разумеется, не стал. Мария Залесьева наклонилась к мужу и что-то зашептала ему на ухо, поглядывая на меня и на Анну. Ну, не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, о чём она говорила.

Граф чуть приподнял руку, и бесшумно подошедший Сомов наполнил фужеры красным вином.

— Я предлагаю первый тост! — провозгласил граф. — За присутствующих здесь прекрасных дам!

Все (кроме мирно спящей графини Аделаиды) зашумели и потянулись чокаться. Я тоже приподнялся с места и протянул руку с фужером, неосознанно пытаясь встретиться взглядом (и бокалами) с юной Анной. Но граф, сделав целенаправленное движение, опередил всех, легонько ударил своим фужером о край моего и поверх звякнувшего стекла посмотрел мне прямо в глаза.

Когда наши взгляды встретились, что-то словно бы обожгло меня. Странная тревога пронизала всё моё существо, и сердце забилось быстрее. Глаза графа таили в себе чёрную бездну. Его зрачки немного расширились, и казалось, были готовы поглотить меня целиком. Он чуть приподнял край верхней губы, обнажив безупречно-белые зубы, и эта ухмылка была страшнее звериного оскала. «Малинов», — услышал я лишь мне предназначавшиеся слова. — «Ты совершенно уверен в том, что хочешь идти против меня? Ты осмеливаешься бросить вызов Тьме? Ты этого хочешь? А ты не боишься?»

Если достаточно долго смотреть в бездну, бездна станет смотреть на тебя, вспомнилось мне старинное мрачное присловье. Впервые я испытал что-то похожее на страх. Ведь я был практически один. До Москвы, до моих коллег и боссов из Организации было далеко… Несмотря на уверения Сефироса и Зиновьева, что они могут мне помочь даже дистанционно, сейчас верить в это было очень трудно. Неожиданно я осознал, что за этим чёрно-белым столом всем, в общем-то, всё равно, жив я или мёртв, кроме, быть может, юной дочери графа… Да и та, не исключено, строила мне глазки по указу отца — мало ли?! И осознавать такое было очень и очень неприятно и, пожалуй… страшно. Но тут же во мне проснулась злость, и прежний гнев окреп и стал чем-то вроде светлой ярости — да что я вам — запуганный холоп? Баран на бойне? Неужели ты думаешь, графёныш, что можешь вот так запросто решать судьбы и жизни людей? Да кем ты себя возомнил? Думаешь, никто не смеет пойти против тебя? Так вот он я — смею! За всех, кого ты застращал, замучил, похитил, погубил — я! Чтобы защитить людей от тебя и таких как ты — я здесь!

И тут я понял, что граф слышит меня. Слышит все последние фразы. Произносил ли я их вслух? Не уверен. Умел ли граф читать мысли? Очень вряд ли, ведь в таком случае дела обстояли бы куда хуже, да и не называл бы он меня фээсбэшником за глаза. Тем не менее, я отчётливо понимал, что Залесьев воспринял все мои воинственные заявления и сейчас исказил свои красивые черты в презрительной усмешке. Тогда я включил «истинное зрение» и отважно посмотрел графу в лицо. Что ж! Маски были сброшены. Мне было очень жаль Анну, но деваться было некуда. Я собирался в некотором роде рубить правду-матку прямо здесь и сейчас.

— Куда люди у тебя пропадают, Залесьев? — тихо сквозь зубы процедил я, ставя фужер на белую клетку скатерти. — Куда дети пропадают? Что ты с семьёй Курсиных сделал? Что на самом деле произошло с теми тремя, кого безумными на дорогах нашли?

Граф смеялся. Стены обеденной залы пропали во тьме, исчезли огни люстр под потолком. За громадным клетчатым столом сидели только я и он, а все остальные только лишь образами, плоскими фресками смутно виднелись вокруг. За спиною Залесьева распростёрлись чёрные крылья тьмы клубящейся тучей, точно такой, как я видел по дороге в поместье. Граф смеялся.

Он небрежно передвинул по скатерти свою тарелку. Из неё выплеснулась красная жидкость, ярко расцветив чёрно-белые квадраты. Это был не суп — это была кровь. Я вскочил и заглянул в посудинку. В тарелке плавали маленькие черепа, решёточки ребер, нитки позвонков… Кости словно бы принадлежали деградировавшим крохотным приматам.

— Это вот о таких обезьянках ты говоришь, Малинов? Ты вот это отродье собираешься защищать? — графу и в самом деле было невероятно весело. — Ты действительно идейный дурак, я был прав! О, как с тобой будет просто! Ты незримое видишь, у тебя астральный взор, значит, у ФСБ и такие сотрудники есть теперь. И что же? Я-то думал, золото пришли искать, думал, откупиться от вас копеечкой, раз вы повыше обычных обезьян и имеете мистические силы. Я даже какую-то минуту подумывал тебя к себе взять, ты бойкий, храбрый, может, гоблина бы этого из охраны заменил, но ты — подумать только — идейный! Бредней пьяного машинюги наслушался и начал жалеть крестьян, совсем как те старые висельники — декабристы да народники! Да какой смысл жалеть насекомых! Ты плохо кончишь, жалостливый идиот. Я ведь чувствую твою жалость, она из тебя сочится по капле, как кровь из царапин, но я и страх твой чувствую. Ты боишься меня, и правильно делаешь, ты хорошо понимаешь, кого следует бояться, но вместо того, чтобы подчиняться и просить того, кого боишься, ты, наглая тварь, напрягаешь всю свою невеликую смелость и дерзишь мне! Да — я одним своим словом могу призвать обезьян убивать друг друга! Да — я пожираю тела и души, да — я владею тьмой и огнём, ибо я — наследник рода астральной расы, я прирождённый повелитель! Да, я здесь царь и я здесь бог!

Ну всё, с меня хватит. Моя ярость раскалилась и белым выплеском лавы хлынула через край:

— Мерзкий вырожденец! Так ты даже и не собираешься скрывать свои страшные преступления?! Царь? Бог?! Да ты всего-навсего больной подонок, ублюдок давным-давно лишённого всех и всяческих лживых привилегий семейства злобных дегенератов! Повелитель блох! И ещё похотлив, как кролик — подумать только, держать двух жён в одном доме! Интересно, что ты говоришь второй жене, когда идёшь спать с первой? Даже свою собственную старшую дочь ты мучаешь, негодяй!

Тут я вспомнил о присутствующей рядом младшей дочери — мысль о ней вдруг светленьким лучиком скользнула по затемнённому ужасом и гневом сознанию — и пожалел о своих откровенных словах про первую семью графа. Но глянув по сторонам, я понял, что кроме нас с Залесьевым, никто не услышит этого разговора — вокруг клубилась тьма, даже фресками больше не были видны остальные участники трапезы, лишь под ногами странно выгибались чёрно-белые клетки то ли стола, то ли пола, то ли поля боя.

Залесьев страшно изменился в лице, в его глазах загорелся багрово-тёмный огонь, но это было далеко не самое ужасное — из-под его фиолетового пиджака вдруг вымахнули дымящиеся щупальца, чёрные, словно нарисованные густой тушью на пустом воздухе. Щупальца потянулись ко мне, и я ощутил исходящий от них тяжёлый жар. Я выхватил из кобуры пистолет и сдёрнул затвор.

И тогда граф опять захохотал:

— Ха! Смотрите! Наш инспектор ещё и не выпил толком, а уже буянит! Владимир Владимирович, возьмите-ка его, да вызовите охрану!

Столь резко и неожиданно произошедшие обратные изменения окружающей обстановки и поведения графа показались мне едва ли не страшнее всех предыдущих событий. Я вдруг обнаружил, что стою возле обеденного стола в хорошо освещённой зале над своим опрокинутым креслом, шатаясь, размахиваю пистолетом и громко бормочу что-то нечленораздельное, а все, кроме графа, смотрят на меня с осуждением или испугом. На полу лежали осколки разбитого фужера, по скатерти расплывалось пятно пролитого супа. Я чувствовал себя так, как будто только что проснулся после похмельного кошмара. Голова кружилась. «Истинное зрение», столь вовремя — или не вовремя — выключившееся, на этот раз меня здорово подвело.

Мария Хосевна завизжала: «У него пистолет! У него пистолет! Кто-нибудь, отберите у него пистолет! И его уберите! Анна, уходи отсюда скорее!»

Старая графиня Аделаида проснулась и заохала.

Пузин и Сомов накинулись на меня (причём дворецкий оказался неожиданно крепок и ловок для своего довольно почтенного возраста), выкрутили мне руки и выбили пистолет.

— Не надо! — закричала Анна Залесьева. — Не надо! Папа!

Граф медленно наклонился и поднял с пола мой «ТТ».

— Папа! Зачем?! — тут графиня схватила дочь за руку и потащила к дверям. Анна отчаянно сопротивлялась, и ей даже на секунду удалось вырваться. — Отец! Хватит! Не трогай его! Не надо!!

Залесьев спокойно повернул голову и посмотрел прямо в глаза своей дочери.

— Выйди, Анна, — ледяным мертвенным тоном произнёс он. — Тебя всё это не касается. Выбрось этого шпиона из своей головы. Он — никто. А ты — моя дочь и слушаешь только меня. Поняла? Выйди. Будь в своей комнате. Мы просто заставим его немного охладиться. А позже я с тобой поговорю.

Анна вся сникла и безвольно обвисла на руках матери. Та повлекла её прочь из залы. Последнее, что я увидел, был устремлённый на меня взгляд девушки, полный страха, жалости и безмолвной просьбы. Затем передо мною вновь оказался граф.

— Я бы просто пристрелил тебя из твоего же пугача прямо тут, — презрительно процедил он. — Да ковров жалко. И ты можешь что-то ещё полезное знать. Я попозже сам тебя допрошу — получу удовольствие.

Затем Залесьев быстро и довольно профессионально обшарил мои карманы и забрал удостоверение, телефон и бумажник. Ну-ну, поотгадывай загадку, где печатают такие ксивы, подумал я. А в телефоне найдёшь разве что номер бывшей жены и моей старой работы, с чем тебя и поздравляю. Да всё равно эти вещи у тебя надолго не задержатся.

Граф щёлкнул пальцами, и двое охранников, несколько секунд назад показавшихся в дверном проёме, противоположном тому, куда графиня утащила Анну, подошли и перехватили меня у Сомова и Пузина. Я внутренне собрался и приготовился к деволюмизации и призрачному бою. Сил вроде было достаточно как минимум на несколько минут. Исчезнуть из захвата этих амбалов. Схватить несколько столовых приборов. Сунуть в одного, отпустить, сунуть в другого, отпустить, повторять, пока враги не закончатся. Всё их кунг-фу будет, разумеется, совершенно бесполезным против бесплотного меня. Несколько неизвестным слагаемым, впрочем, оставался граф. Пистолет в его руках, конечно, тоже окажется для меня действительно безвреден, как пугач, но вдруг у него есть какие-то ещё средства нефизического воздействия? Однако рассуждать долго было некогда, приходилось действовать по обстоятельствам.

Я уже собрался было надавить на ментальный рычаг, как вдруг следующие слова графа заставили меня немедленно изменить линию поведения и отказаться от истребления четырёх или пяти человек.

— Забирайте его и отвезите туда же, где тот летун сидит, что вечером одиннадцатого заявился. Только в отдельную камеру его и подальше от того. И круг рисовать не надо, этот никуда не денется. И не трогать даже пальцем! Он мой целиком. Пузин, поедешь проследишь. Сомов, уведи Аделаиду Юрьевну в её покои, приберись тут, подай мне коньяк в кабинет и выведи к крыльцу «майбах».

«Тот летун», — лихорадочно соображал я. — «Одиннадцатого. Да это же Кримсон Рихтер! Ладно, пусть волокут, зато буду знать, где он. И не всё равно ли, откуда бежать? Хоть людей не надо будет убивать, может.»

Охранники вывели меня из здания усадьбы через чёрный ход. Вскоре к нам присоединился Пузин, который, оказывается, бегал в мою комнату за плащом.

— Укроешься, — хихикнул он. — У нас там прохладненько. А то будешь потом перед господином графом соплями греметь…

Меня запихнули на заднее сиденье стоявшего у чёрного входа камуфлированного внедорожника — очевидно, машины группы быстрого реагирования графской охраны, на которой эти архаровцы и приехали по вызову — ни до того, ни после я больше охранников в самом здании не видал, граф, верно, ими брезговал. Я решил было, что сейчас поедем куда-то далеко, возможно, в пресловутый «охотничий домик» на севере — это место меня очень интересовало. Но противу ожидания, езды оказалось всего на пару минут — мы выехали из ворот усадьбы, проехали метров двести по основной дороге и, свернув направо на неприметный просёлок, подъехали к какому-то приземистому и неказистому зданию, на поверку оказавшемуся дежурной частью охраны, а по совместительству и графской кутузкой для недовольных и шпионов. Из низкой длинной пристройки рядом доносился злобный собачий лай — тут же была и охранницкая псарня.

Пузин выволок меня из машины и с кривой усмешкой сказал:

— Хочешь побегать — беги. От машины и от собачек не убежишь! Один уже не убежал у меня сегодня.

Так вот откуда кровь на бампере, подумал я. Ах ты, скотина-надсмотрщик!

Быстро протащив меня по лестницам и коридорам в подвал, охранники распахнули дверь одиночной камеры, толкнули меня в спину, и Пузин швырнул вслед мой плащ. Тяжёлая железная дверь грохнула, захлопываясь, и я опять оказался предоставлен сам себе. Причём на сей раз действительно полностью сам себе, ибо первое, что я сделал, это протянул к низкому потолку руку и сломал висевшую в углу камеру видеонаблюдения. Иногда высокий рост действительно помогает. Хлипкую же камеру явно устанавливали в расчёте на тех, кто не посмеет даже и притронуться к дорогому имуществу всесильного хозяина долины. Затем я надел плащ — в камере было не то чтобы прохладно, а откровенно холодно — и присел на откидную койку. Надо было хоть немного прийти в себя и поразмыслить о дальнейших действиях. Можно ли считать мою миссию проваленной или же всё-таки частично выполненной, но пока неоконченной? Да, теперь граф знал, что я принадлежу к спецслужбам, и спецслужбам непростым. Но что с того? Если бы я был, например, на самом деле из ФСБ, он бы сейчас наверняка по своим каналам искал моё начальство с целью «откупиться копеечкой» и выпросить «идейного» меня себе на растерзание. То есть, вполне возможно, что именно этими поисками он сейчас и занимался. Но даже если представить себе абсурдную ситуацию, что Залесьев сумел найти контакты Зиновьева или Сефироса, было бы уже совершенно смешным предполагать, что он сумеет с ними договориться.

С другой стороны, следовало, разумеется, как можно скорее доложить моему руководству обо всём произошедшем и о том, что граф Залесьев представляет собой подтверждённую паранормальную угрозу высокой степени. Даже высочайшей. Как минимум он умел ментально воздействовать на слабых духом, организовывать нефизические блокировки участков пространства-времени, да к тому же мог странно и страшно трансформироваться, действительно воплощая тьму и несветлый огонь. Быть может, по моему описанию в Организации смогут понять, что же такое граф, в какое чудовище превратился он, переехав жить на родную землю, где дремали и распространяли странное влияние невыкорчеванные корни древнего зла. Недаром Анна говорила, что её отец изменился именно после переезда из Франции… И все эти туманные намёки в исторической справке Зиновьева… Именно здесь моя миссия не была выполнена до конца — ведь в Москве пока ещё так толком ничего и не знали.

Что ж, план ближайших действий мне представлялся таким: при помощи деволюмизации и «общего рентгена» выбраться из камеры и найти заточённого где-то рядом Рихтера. По возможности вывести и его или хотя бы ободрить сообщением, что помощь близко, если по той или иной причине я не смогу его прямо сейчас вытащить. Затем в любом случае, с Рихтером или без него, скорее бежать обратно к усадьбе, воспользоваться ментальным передатчиком в моём автомобиле для отправки подробной депеши начальству, забрать у графа мои пистолет, телефон и удостоверение — это если удастся, граф силён — и на автомобиле добраться до станции, где воспользоваться предложением Алёхина и вместе с ним покинуть долину на тепловозе. Бежать через лес, особенно вместе с возможно обессиленным Рихтером, отбиваясь от мрёнков и собак, представлялось мне не слишком хорошей идеей. После же ухода из долины нам следовало лишь дождаться прибытия оперативной группы и точно указать им на необходимые места приложения сил. Я один раз видел опергруппу Организации в работе на задании против вздумавшей сопротивляться группировки воров-экстрасенсов и прекрасно знал, что никакие охранники, будь даже они пулемётами вооружены, Залесьева не спасут.

Надо было вставать и идти. Но я вдруг почувствовал, насколько за этот день уже вымотался. Хоть пять минуточек отдохнуть, подумал я и растянулся на койке. Удивительно, насколько хорошо было наконец остаться одному — и это в камере заключения-то! Имелось, кстати, и рациональное зерно в желании поддаться нежданно накатившей лени — я знал, что резервы моих психических сил небезграничны, и только более или менее спокойный отдых может их восстановить. Я прикрыл усталые глаза и представил себя далеко-далеко от этих мрачных ужасов и чудовищных извращений всех хороших норм человеческого поведения. Тихо шумели надо мною сосны, прохладный ветерок овевал разгорячённое лицо, сквозь листву подлеска светило ласковое неяркое солнышко, с близких полей доносился запах свежескошенной травы… Закинув руки за голову, я вольно лежал на опушке рощицы у родного посёлка, и мне было так хорошо и покойно… Можно было в любой момент встать и тихо пойти домой, где уже готов ужин и заварен чай… Милое лицо склонилось надо мною, и кончики прямых тёмных волос легонько защекотали мои щёки. «Хороший мой», — послышался чудный голос. — «Пойдём, пора вставать». Засияли карие глаза… Анна!!

Я резко вскочил на жёсткой койке. Треклятая реальность убийственно ворвалась в моё восприятие, развеяв сладкие грёзы. Однако же и этот краткий отдых был мне на пользу. Я опять чувствовал в себе силу и гнев. Но почему именно Анна Залесьева привиделась мне в моей обители покоя? Я же представлял себе места, откуда я родом, места, где безмятежно прошли мои детство и юность, и совсем другие дивы сопровождали меня тогда, разумеется…

Ладно, подумал я, разберёмся потом. Надеюсь, я недолго дремал. И в самом деле пора было действовать. Я включил «общий рентген» и осмотрелся. Да, это была почти самая настоящая тюрьма для тех, кого граф считал неугодными себе. Длинное подвальное помещение тянулось под всем зданием дежурной части. Маленькие камеры располагались вдоль коридора, заканчивавшегося решёткой и лестницей наверх. У решётки стояли стол и стул для постового, но сейчас там никого не было. Камеры были пусты, кроме трёх: моей, соседней и самой дальней в углу коридора. В соседней на койке лежал незнакомый мне светловолосый молодой парень в окровавленной рабочей одежде. Он был жив, но видимо, здорово изранен — на руках видны следы собачьих укусов, куртка и штаны были изодраны, как будто обладателя их долгое время волоком тащили по земле — да так, скорее всего, и было. Вероятно, это был кто-то из новых рабочих с ферм, о которых упоминал Алёхин. Рабочий, сохранивший в себе человеческое достоинство и рискнувший пойти против воли графа или даже просто против надсмотрщика Пузина. Вот же мерзавцы. К величайшему сожалению, ничем помочь прямо сейчас я не мог — идти самому ему явно было не под силу, даже если бы я открыл дверь его камеры. Тащить же парня на себе я бы, конечно, не смог. Лучшее, что я мог для него сделать — это как можно скорее добраться до передатчика и вызвать помощь. Однако сперва следовало разобраться с узником дальней камеры — им, конечно же, был мой незадачливый коллега Кримсон Рихтер. Что ж, по крайней мере специальный агент был жив. Насчёт здоров — оставалось под вопросом. Он, правда, не лежал, а сидел на стуле посредине своей камеры, но к стулу он был привязан, так что неизвестно было, сумел бы он сохранить вертикальное положение, будь его тело свободно. Голова его бессильно свешивалась на грудь, длинные чёрные волосы закрывали лицо, кончиками касаясь колен. Откровенно признаться, по внешнему виду Рихтер напоминал то ли молодого бомжа, то ли сильно опустившегося рок-музыканта: ободранные кожаные брюки, высокие ботинки с ремешками застёжек, чёрная узкая плотная куртка из чередующихся полос кожи и ткани. Вся его одежда была покрыта слоем грязи и, похоже, крови, однако открытых ран заметно не было. Я отключил «общий рентген», деволюмизировался, прошёл сквозь дверь своей камеры, перешёл по коридору в камеру Рихтера, в первую очередь встал в мёртвой зоне видеокамеры, вернул себе плотность и сломал средство наблюдения также, как и у себя перед этим. И повернулся к коллеге-агенту. Стул, на котором он сидел, был привинчен к полу. Вокруг него были начерчены мелом странно орнаментированные линии. Машинально я каблуком стёр тонко выведенные символы. Рихтер был без сознания, лицо его страшно бледно. Я слегка потряс агента за плечо. С видимым усилием он приподнял голову и посмотрел на меня. Я отпрянул — глаза агента были совершенно красными.

— Ты… кто… такой?.. — хрипло выговорил Рихтер. — Ты… не… залесьевский…

И тут из коридора снаружи послышался отчётливый звук шагов. Охраны нам только здесь не хватало, в отчаянии подумал я. Агент Рихтер, впрочем, явно был нетранспортабелен, как и его сосед по подземелью. Здесь я также ничего не мог сделать без помощи извне. Пробормотав что-то извиняющееся, я деволюмизировался и тихонько вышел из камеры. Впрочем, узник вряд ли даже заметил, как его потенциальный избавитель растворился в воздухе — совершенно обессиленный, он опять уронил голову на грудь.