От тёмного истока

Глава 1. Обретение или начало конца

Всякий раз, выходя из дома, я обращал внимание на чернокожих спортсменов, возящихся на баскетбольной площадке у соседнего общежития. Так было вчера, и позавчера, и неделю, и месяц назад. А сегодня, взглянув в ту сторону, я вместо группы долговязых потомков Хама увидал группу не менее долговязых эсэсовских штурмовиков в касках, армейских ботинках и с закатанными рукавами черных форменных рубашек. Я оторопел и, разинув рот, уставился на сие чудо. Штурмовики не обратили на меня никакого внимания, как, впрочем, и ни на кого другого. И на них никто не обращал внимания. Один я хлопал глазами. Хлопнул раз, хлопнул другой, а на третий, смотрю, а там опять ребята с кожей цвета ночи! Как будто так и должно быть. Чернокожие и чернокожие, мячик оранжевый мусолят. «Тьфу, тьфу, изыди, нечистая сила», — мысленно сплюнул я. — «Помстилось, верно».

Решив, что то был простейший глюк, я двинулся своей дорогой, поминутно, впрочем, оглядываясь на детей знойной Африки, словно ожидая, что они вновь превратятся в эсэсовцев, а то и во что похуже. Но они остались, какими были.

Дорога же моя лежала на рынок. Хотел я… прикупить кой-чего.

На перекрёстке меня ждало ещё более душераздирающее зрелище, чем эсэсовцы на баскетбольной площадке, хотя и можно подумать, что хуже уж некуда. По перекрёстку шел трамвай, пересекая автомобильную пробку. Трамвай был весь выкрашен в совершенно нетипичный для данного вида транспорта чёрный цвет, так что я сперва решил, что это какая-то новая модель. Однако с этой «новой моделью» было далеко не всё ладно. Спереди вагона торчал заострённый отвал, напоминающий противоснежные отвалы старинных паровозов — в Америке позапрошлого века их называли «коукэтчерами». Только этот был из тускло-серой стали, усиленный устрашающего вида шипами, и весь покрытый какими-то бурыми пятнами. По бортам трамвая были приклёпаны длинные металлические полосы с зубьями, словно развёрнутые обода шестеренок. Окна вагона были закрыты бронелистами с узкими смотровыми щелями.

Трамвай двигался прямо сквозь пробку, иногда в буквальном смысле — отвал словно горячий нож сквозь масло проходил прямо через корпуса автомобилей, разрезая и раздирая их на куски. С ужасом я понял, что бурые пятна на отвале появлялись в связи с наличием внутри машин несчастных пассажиров!

Со скрежетом и завыванием, сопровождаемое воплями имевших несчастье попасть под отвал, механическое чудовище продралось сквозь пробку, напоследок располовинив битком набитый автобус, да так, что по углублениям трамвайных рельсов ручейками побежал томатный сок. Подъехав к остановке, это жуткое подобие общественного транспорта распахнуло двери — словно пасть оскалило. На краях двери были снабжены острыми лезвиями, так что если бы какой-нибудь бедняга не успел проскочить… Кошмар! Именно это и произошло: внутрь стало втискиваться слишком много пассажиров, и последний никак не мог пропихнуться достаточно глубоко, когда двери начали сходиться… Ох! Лезвия на дверях окрасились красным… И тут вдруг произошла обратная метаморфоза — трамвай стал обычного бежевого цвета, все лезвия и шипы словно растворились внутри него, и чаемый казнённый оказался всего лишь слегка зажат обыкновенными дверьми с резиновыми накладками. С остервенением пассажир рванулся вовнутрь, двери сомкнулись, и трамвай, постепенно набирая скорость, спокойненько покатил себе дальше по улице.

Я глянул на пробку. Что за наваждение?! Ни одной располовиненной машины, ни трупов, ни красной водички на асфальте, ни воплей и криков, лишь гудки и скрип тормозов.

Я прислонился к ближайшей стене и с трудом перевел дух. Что всё это значит? Я схожу с ума? Ясно было, что все видения предназначались только для моих глаз, иначе бы и вокруг эсэсовцев собралась бы толпа, да и трамвай-убийца вряд ли остался бы без внимания прохожих. Сны, видения… Откуда это?

Не зная, что и думать, я наконец решил, что это последствия чересчур плотного ужина — ведь я в общем-то не привык много есть на ночь, а вчера что-то жор напал… Свалив таким образом всё на галлюцинирование из-за тяжести в желудке, я отправился своим путем. На рынок, как я уже говорил. Посмотреть кой-какого товару…

Завершив свои торговые дела, ваш покорный слуга возвратился домой, и до вечера все тянулось относительно спокойно, если не считать того, что временами, взглянув в окно, я видел там вместо полагающегося городского пейзажа просто белый плотный туман, словно жилище мое утопло в молоке. Присмотревшись же повнимательней, я обнаруживал, что за окном всё в порядке — стоят дома, ездят машины, деревья роняют желтеющие и багровеющие листочки. Я мотал головой и возвращался к своим занятиям.

А вечером начались неприятности. Встав из-за компьютера (я трудился над некоей статьёй) и случайно взглянув под ноги, я, к своему ужасу, обнаружил полное и абсолютное отсутствие пола. На что опирались мои ноги, было совершенно непонятно. Вместо привычного паркета внизу ясно была видна обстановка и всё остальное нижней квартиры, причем и пол той квартиры также был прозрачен, и той, что еще ниже — тоже, и так вплоть до подвала. Сперва я не понял, что произошло, и отскочил в дверной проём, поскольку слыхал, что при всяческих катаклизмах типа землетрясений или терактов это наиболее безопасное место. Но таковое поведение нимало не облегчило мою участь, ибо я обнаружил, что и дверной проём тихонько растворился в воздухе вместе со всеми остальными стенами. Тем не менее, протянув руку, я нащупал никуда не исчезнувшую твердую поверхность. Стены попросту попрозрачнели. Опять же, насколько хватало взгляда, я мог обозревать интимную жизнь своих соседей по дому. Прекрасно видны были и соседние дома — правда, они совершенно нелогичным образом остались непрозрачными. Я поморгал глазами, потряс головой, но на сей раз глюк даже и не подумал исчезнуть. Да и как такое могло быть глюком?!

Жить стало неудобно, зато очень весело. Высоты я боюсь, поэтому ходить осмеливался только по коврам, которые, к счастью, остались в прежнем виде, равно как и мебель. По сторонам тоже старался особо не смотреть, разве что туда, где что-либо стояло или висело, закрывая обзор. (Потом я еще собрал все скатерти и покрывала в доме и по возможности завесил хотя бы свою комнату и ванную с туалетом — а то сами понимаете, какое это удовольствие, когда за стеной стоит соседский унитаз).

Но еще страшнее было в подъезде — особенно ходить по лестницам, ведь ступеньки стали прозрачными наравне со стенами и перекрытиями. Я заделался большим поклонником оставшегося непрозрачным лифта.

Зато я уже три раза выказал себя настоящим гражданином — донельзя наблюдательным: я дважды вызывал милицию, видя, как через две квартиры наискосок вверх жена-алкоголичка избивает ножкой от стула своего тщедушного мужа, а один раз — когда в темной арке под соседним подъездом двое пристали с ножом к прохожему.

Тем не менее, как вы понимаете, долго такая жизнь продолжаться не могла. Надо было что-то делать, но вот беда — я, хоть тресни, даже и понятия не имел, что тут можно сделать, и вообще, с чего начать. Возможно, стоило бы сходить к какому-нибудь «психу»: психологу, психиатру или психоаналитику. Но от последнего названия веяло страстно ненавидимой американщиной — я только воображал себе, как он скажет «хочешь, поговорим об этом», как меня всего начинало трясти; а первых двух я боялся, поскольку не без оснований подозревал, что меня немедленно упекут в «дурку», где я вынужден буду беспрепятственно круглые сутки наблюдать течение жизни в соседних палатах, а также туалетах, душевых, процедурных и прочая, и прочая. А при первой же попытке загородиться простынями, вы представляете, что со мной сделают?.. Так что тут ещё следовало крепко подумать.

Однако на третий день жизни в прозрачном доме моя воля настолько ослабла, что я уже начал склоняться к мысли всё же пойти куда следует («вот заберут меня военные для исследований, так хоть на полном гособеспечении буду»)… Но претворить в жизнь данное решение я, к счастью (а может, и к несчастью), не успел…

Утром третьего дня я вышел в булочную за хлебом к завтраку. На выходе из подъезда я столкнулся в дверях со знакомой старушкой-соседкой с шестого этажа. Я вежливо поздоровался и посторонился, придерживая открывавшуюся наружу дверь. Но пенсионерка повела себя, прямо скажем, неадекватно. Она уставилась сквозь меня, дернула за ручку двери, и, не обратив никакого внимания на мое приветствие, громко осведомилась:

— И что это тут опять с дверью случимшись? Не закрывается, а!

И она ещё раз дернула удерживаемую мною дверь, причем с силой, надо сказать, немалою, каковую я никак не мог заподозрить в женщине столь преклонных лет. Я опешил. И не нашёл ничего лучше, как, не выпуская дверь, ещё раз сказать, на сей раз погромче:

— Здрасте!!!

Ноль-эффект. Старушенция так и не обратила на меня ни малейшего внимания, зато принялась браниться и тянуть на дверь на себя так сильно, что я едва мог удержать её.

— Во маразм! — громко сказал я, но бабулька и ухом не повела на столь оскорбительные словеса. Тогда я пожал плечами, при очередном старушкином рывке резко отпустил дверь, прислушался к грохоту костей по ступенькам внутри подъезда и пошел своей дорогой.

В булочной, однако, меня ждало еще более тяжелое разочарование в жизни вообще и в Москве начала ХХI века в частности. На мою вполне приличную просьбу о продаже половины батона белого хлеба в обмен на положенную на прилавок монету достоинством в десять рублей, последовало весьма странное поведение продавщицы; она, совершенно не глядя в мою сторону, вперилась в монетку и подала голос, обращаясь к своей напарнице:

— Ой! Гляди-ка, Мань, тут откуда-то деньга появилась!

Напарница также взглянула на монетку, но удивления товарки не разделила:

— Откуда появилась-то?! Небось, так и валялась там!

— Да не было её только что! — возразила первая продавщица, и они принялись спорить о природе появления моей монетки на прилавке. Раздосадованный, одолеваемый смутными подозрениями, я забрал монетку обратно, чем прямо-таки наповал сразил обеих тружениц кассового аппарата. Они взвизгнули и в один голос воззвали к высшим силам:

— Вася! Иди сюда скорей, тут чертовщина какая-то творится!

Заспанный охранник Вася явился из глубин подсобки и, почесываясь, вопросил:

— Чё случилось-то?

Тут я опять положил монетку на прилавок, проводя эксперимент. Трое моих подопытных охнули. Я убрал монетку. У них глазки на лобик полезли. Я опять положил. Продавщица по имени Маня закатила глаза и попыталась хлопнуться в обморок, остальные кинулись её откачивать, а я забрал своё и побрел в подсобку — вот не поверите, с детства мечтал там побывать, а возможность представилась, только когда невидимым стал…

В подсобке оказалось на самом-то деле неинтересно, я прошел её насквозь и вышел к перрону, куда подъезжали продуктовые фургоны. Будучи погружён в свое невеселые размышления, я и не заметил, как на меня надвинулся автомобиль, и я глазом не успел моргнуть, как голова моя оказалась внутри кузова, в то время как ноги остались на асфальте… В довершение всех бед я оказался ещё и бесплотен!

«Помер, стало быть», — грустно подумал я. — «Только почему же так кушать-то хочется?»

Я вышел из автомобиля и прошёл прямо сквозь стену соседнего дома, оказавшись в каком-то офисе. Бесцельно обойдя комнату, где несколько девушек работали за компьютерами, я постановил посредством же стены выйти обратно на улицу и начать жизнь призрака — а что ещё делать-то?! Но, будучи внутри стены, когда левая нога моя уже высунулась на улицу, я вдруг услыхал сзади:

— Господи, из стены рука торчит! — и понял, что своенравная судьба вновь решила одарить меня плотью…

Читатель, ведомо ли тебе, что чувствует капля воды, всачиваясь в кусок сахара-рафинада? А мне теперь ведомо…

Однако даже самая малюсенькая капелька воды далеко не мгновенно впитывается даже в самый рыхлый кусок сахару. Не один квант времени пройдет, покуда вся влага не разделится на мельчайшие частицы, и сахар не станет влажным.

Вот и я, внезапно застряв в стене, за мгновение до того будучи бесплотным, и вдруг обратно став осязаемым, начал как будто растворяться в кирпичах и бетоне, и еще несколько секунд, и от меня бы ничего не осталось, кроме пары красненьких пятен снаружи и внутри, да ноги с рукой — первая с одной стороны стены, другая с противоположной.

Судорожно, лихорадочно думал я, поддается ли управлению мое «обесплочивание», и могу ли я спастись, если усилием воли, неким психическим движением вновь смогу изменить свою консистенцию до нематериального состояния.

Должен, кстати, сказать, что у меня после этого испытания на всю жизнь остался ревматизм.

Черепная коробка ещё держалась, но в мозгу уже плыли какие-то кошмарные образы, странные видения смерти, багровый сумрак, и это ещё усугублялось воплями секретарш из офиса сзади. Но всё же я нашёл в глубинах своего ментального «я», которое сейчас мне представилось в виде лабиринта серых стен с тёмно-красным небом над ними, где в грязных углах теснились мои мысли и чувства, не всегда прекрасные, и лишь кое-где тускло поблёскивали жемчужины светлых воспоминаний и мечтаний о будущем, итак, в самом сердце этого лабиринта нашел я ржавый рычаг. Я надавил на него, со скрипом он подался, над лабиринтом пронесся чей-то смех, гнусный и замогильный, и я стал бесплотен опять, при этом вернувшись в реальный мир и пройдя сквозь стену, причем секретарши позади прямо-таки взвыли.

Не чуя ног, я шагал домой, призраком в свою прозрачную квартиру. Дома же я лёг на диван и углубился в себя, мня выяснить изнутри, что же такое со мною сделалось, и кем я стал.

Что-то мне открылось такое, пока я был внутри стены, блуждал по внутреннему своему ментальному миру, но увы, вернувшись в мир реальный, я никак не мог вспомнить, что именно, только смутные образы тёмного лабиринта мелькали в сознании.

Одно радовало — я и вправду научился управлять своей невесть откуда взявшейся способностью «обесплочиваться», или, если угодно, «деволюмизироваться». Приятно было помечтать об открывавшихся возможностях, а ведь они были действительно широки! Бесплотный и невидимый везде пройдет, насквозь видящий всё углядит, да ведь ещё и с собой можно унести кое-что! (Путём некоторых экспериментов было установлено, что я могу по собственной воле деволюмизировать любой предмет, которого касаюсь, правда, затруднения начинали возникать, если масса предмета превышала половину моего собственного веса, за минусом ещё веса одежды и вещей в карманах, на поясе и т. д.)

Ну и надо признаться, что мечтания мои далеко не всегда оказывались чистыми и безгрешными — да и кто смог бы удержаться от некоторых, не совсем совместимых с моралью поползновений, обретя схожие с моими способности! Разве что какой-то совсем уж святой человек. Так что лабиринт мой ментальный еще засорился.

И вообще, уверен, что за подхваченный внутри стены ревматизм на молодости лет, мне простятся многие грехи.

Но какова же природа этого странного дара, которым наделил меня немилосердный Господь? Почему мой дом всё ещё прозрачен? Что означало видение мрачного лабиринта и ясное осознание его как своего ментального «я» и никак иначе, и это притом, что я никогда в жизни не обнаруживал в себе потребности, а главное, склонности к такому самокопанию? И какое отношение ко всему этому имел увиденный мною под утро сон, тот страшноватый поединок, который происходил в очень похожих декорациях?

Эти и смежные вопросы мучили меня, и я не находил ответов. К тому же всё сильнее хотелось есть. Ведь хлеба к завтраку я так и не получил! Что же я, паштет должен прямо из банки есть, как кошкин корм? Да и пару бутербродов с сыром я бы съел с удовольствием. Пришлось вновь одеваться и идти в булочную, на сей раз уже в недеволюмизированном виде.

Сон с продолжением! Здравствуй, пиксель, Новый Год! Знаете, что я узрел, выходя из булочной? Не угадаете ведь ни за что. Трамвай. Чёрный. Шипованный. Впрочем, заметив меня (как мне показалось), трамвай сделал попытку трансформироваться обратно в нормальный, да не тут-то было! Легким и непринужденным движением воли (да таким, что аж вспотел) я удержал трамвай как бы в фокусе, не давая ему замаскироваться. «А что если?!..» — подумал я и, деволюмизировавшись на всякий случай, рванул через проезжую часть к трамваю. Ясное дело, я мнил отыскать внутри разгадку если не всех, то по меньшей мере половины тайн и загадок последних трёх дней моей жизни.

Я заскочил в трамвай прямо сквозь закрытые двери. Внутри оказалось довольно темно и как-то пусто. Сквозь смотровые щели бронелистов проникало немного света, так что я мог рассмотреть весь салон трамвая. Никаких сидений или поручней тут не было, лишь вдоль бортов тянулись железные скамьи, да с потолка на цепях свисали какие-то крючья. И никого не было в салоне. Даже водителя, в смысле, вагоновожатого. Сей трамвай, видимо, подобно известному домашнему животному, ходил сам по себе.

Ну и что теперь? Не выходить же, несолоно хлебавши. Я принял решение ехать в трамвае до его конечной станции — ведь у каждого трамвая должна быть конечная станция! Понятие «трамвай», на мой взгляд, само по себе уже подразумевает наличие конечной станции, будь этот трамвай хоть серо-бур-малинового цвета, да в шипах, как дикобраз.

Путь оказался долгим. Я настолько оголодал, что слопал всухомятку полбатона и двести грамм сыру, купленные в булочной. Временами я выглядывал в смотровые щели, мня выяснить, куда еду, но когда кончилась моя улица, трамвай въехал в непонятно откуда взявшийся крайне дремучий лес, хотя на самом деле здесь всегда было обычное шоссе, бегущее вдоль далеко не густого лесопарка, да при этом с другой стороны располагались еще всякие автобазы и стройорганизации. И пасмурно вдруг стало, да так, что внутри трамвая вообще почти ничего не было видно, да и снаружи тоже не к чему было взгляд приткнуть, кроме кустов да странно кривых деревьев. А потом и вовсе ельник пошел, да погуще джунглей. Деревья росли вплотную к трамвайной линии, так что ветки их хлестали прямо по окнам. Ёлки все здоровые, высоченные, а ветви всё равно чуть не от самой земли, и хвоя тёмно-зелёная, но не сочная на вид, а какая-то жёсткая и жуткая. Впереди же и позади, насколько я мог разглядеть через окошки в торцевых бронелистах, простиралась узкая просека с двумя полосами рельс. Интересно, подумалось мне, а где же встречный путь? А если мне тут навстречу ещё одно такое же чудовище едет? Али догоняет? Но ничего такого пока видно не было.

Лес, казалось, становился всё гуще и мрачнее, небо опускалось всё ниже и будто грозило раздавить своей беспросветностью, трамвай всё ехал… Я уже горько пожалел о том, что столь безрассудно влез в него, но выпрыгнуть сквозь стенку и побежать по рельсам назад не смел — то ли боялся, что металлическое чудовище погонится за мной — хотя чего оно мне, бесплотному, сделать может? — то ли, наоборот, опасался, что уедет, и так навечно я и останусь метаться по просеке в несуществующем лесу…

Так что чувствовал я себя весьма неуютно. Да еще и сыр, кажется, оказался не очень свежий. Плохо. Я взглянул на часы, желая хотя бы узнать, сколько нахожусь уже в проклятом трамвае, но постиг лишь ту горькую истину, что часы мои накрылись медным тазом — они казали четверть восьмого, что в любом случае не могло быть правдой — второй раз в булочную я вышел в двенадцать дня ровно, причем время я тогда смотрел как раз по этим же часам.

Тем не менее, всему на свете приходит конец. Конец моей поездки на чёрном трамвае, к счастью, наступил не через миллион лет (а ведь мог!) и даже не через тысячу, а вовсе через десять минут после того, как я посмотрел на часы. Трамвай просто остановился и просто открыл двери.

Памятуя об установленных на краях дверей лезвиях, я деволюмизировался и осторожно выполз из вагона. Снаружи расстилалась довольно большая лесная поляна, поросшая низкой травой и кое-где кустами. Травка была пожухлая, листики на кустах и деревьях блёклые и вялые. Трамвайные рельсы, слегка здесь поржавелые, терялись в траве, упираясь в сделанный из старых шпал тупик. Деревянные промазученные столбы, поддерживавшие контактный провод, покосились, и провод в конце слегка провисал. От последнего столба, украшенного криво прибитой и ржавой табличкой с надписью «Конец контактной подвески», провод, уже заизолированный, тянулся вниз к крохотной кирпичной трансформаторной будочке, помеченной черепком со скрещёнными молниями и бодрой надписью «Не влезай, а то убьёт!» — так и было написано, клянусь! А от будочки несколько тонких проводов протянуты были к дому, что стоял у границы леса. Дом был большой, двухэтажный, из потемневших от времени бревен, с пристроенной сбоку застеклённой верандой. Низкий покосившийся и даже местами повалившийся на землю дощатый заборчик ограждал подобие палисадника, донельзя запущенного, густо заросшего бурьяном, полынью и крапивой. Отовсюду торчали осыпающиеся розочки буйно разросшегося шиповника, что когда-то, видно, выполнял функцию живой изгороди. Деревья по краям поляны были оплетены какой-то мерзкой и больной разновидностью вьюна или плюща. Все на поляне словно бы опадало и осыпалось, сохло, жухло, увядало… Впрочем, после страшных и мрачных еловых джунглей здесь было совсем неплохо.

Тихонько подошёл я к дому, и не поленился обойти вокруг, зная, что если кто и наблюдает из окон, то меня, бесплотного, все равно не увидит… Однако дом выглядел столь же заброшенным, как и всё здесь… Сзади внезапно послышался лязг и стук — я глянул из-за угла и увидел, что трамвай тронулся с места и задним ходом уехал обратно в лес.

«Это что же мне — пешкодралом теперь отсюда выбираться?» — ужаснулся я, вспомнив о немалом времени, затраченном на дорогу. И тут от двери дома донёсся до меня чей-то голос…

— Извините, товарищ, но не могли бы вы обрести зримый облик?

Я обернулся и увидел… никого. Сперва я уже хотел попенять говорившему, что, мол, его и самого не очень-то узришь, но тут же сообразил перевести взгляд пониже и увидел большого серого кота.

— Простите, — сказал я коту. — Это вы говорили?

(Понимаете, я успел уже к этому моменту столько всякого странного повидать, что обратиться с подобным вопросом к животному мне показалось вовсе не зазорным).

— Я бы ещё раз попросил вас, товарищ, стать видимым и слышимым, — ответил кот (кот ответил!!!). - Я вообще-то с трудом воспринимаю мысли людей напрямую, поэтому нам с вами неудобно будет общаться.

Переключая мысленный рычаг, я вспоминал, что когда-то читал книжку о космонавте (это была фантастическая книжка), повстречавшемся с разумными кошками, служившими, как сейчас помню, в Галактической Полиции, и прожившем с ними долгое время на одном корабле. Книжка показалась мне тогда скучной, и я её не дочитал…

Я стал видимым. Кот поглядел на меня и сказал:

— А! Так вы всё-таки человек!

— Ну в общем, да, — подтвердил я свое происхождение от Адама и Евы. — А вы?

— Что? — испугался кот. — Меня плохо видно? Я — кот. Ну, это… canis… felinis… черт, не помню, как там, проклятая латынь… Никогда толком не мог усвоить иностранные языки. Извините. Я кот, the cat, der katze… Но вы ведь русский?

— Вроде бы да, — осторожно ответил я, опасаясь, что мой собеседник окажется русофобом. Но нет, кот только обрадовался:

— Ну вот! Стало быть, кот. Можете звать меня Сефиросом, а по простому — Зефиром… А теперь, во избежание дальнейших проволочек, пожалуйста, пройдёмте…

Мне показалось, или действительно глаза кота блеснули красным?! Я услыхал явственный звон в голове, перед глазами вдруг всё поплыло… Я как-то раз уже ощущал себя так, когда у меня брали кровь из вены. Если с вами случалось подобное несчастье, вы поймёте, каково мне было. Не в силах побороть дурноту, я простонал:

— Какого?!.. — и упал, видимо…

А может, и не упал, но, во всяком случае, в себя пришел уже в некоей зале, с камином, столиком, уставленным яствами и питиями, и двумя креслами у столика, полуразвёрнутыми к камину. Я, стало быть, сидел в одном из этих кресел. В другом расположился этот самый Сефирос, он же Зефир.

— Кушайте, — вежливо предложил он, махнув лапой в сторону яств и питий.

— Послушайте, — хмуро сказал я. — О чем вообще мне с вами разговаривать, если вы и мысли мои читать можете, и все, что угодно, со мною сделать? Вы запросто сожрать меня могли, пока я был без сознания.

— Это было бы слишком много для меня, — нимало не смутившись, ответствовал Сефирос. — Ведь мой желудок ненамного больше напёрстка.

— А сил для игр и роста требуется ой как много, — мрачно передразнил его я. — Могли самое вкусное выесть, по крайней мере…

Кот слегка дернулся (или это опять мне показалось?), но совладал с собой и довольно-таки невпопад сообщил:

— А что касается мыслей, то я с превеликим трудом могу прочесть лишь те, что вы вот-вот и так собираетесь выразить словами. Однако поэтому-то мне в принципе и незачем учить иностранные языки. Но русский я знаю.

— Что, великороссийские корни? — ехидно спросил я. — В каком дворе обитала ваша бабушка?

Я обнаглел от страха и растерянности. Со мною всегда так.

— Послушайте, это всё пустое толкование, — не обидевшись, ушел от ответа кот. — Займёмся лучше делом.

— Каким? — без промедления вопросил я.

— Ну, сперва скажите мне свое имя. Я ведь вам представился.

— Меня зовут Андрей, — назвался я. — Андрей… эээ… Малинов.

— Андрей, стало быть, Малинов, — протянул кот. — А по батюшке, простите?

— Ммм… Кимович!

— Малинов Андрей Кимович, — кот покивал, и, вытащив откуда-то из-за ошейничка специфический кошачий письменный прибор, начал писать что-то в крохотный блокнотик.

— Служили в милиции, насколько я знаю? — спросил он затем.

— Да, — автоматически ответил я. — Кадровая служба, старший лейтенант в отставке.

— В латинице вы предпочтете прямое транскрибирование имени? — кот на секунду оторвал ручку от бумаги. — Или, скажем, Andrew Malice вам больше нравится?

— Нравится, — растерянным эхом отозвался я.

— Так и запишем, — пробормотал кот, вновь склоняясь над блокнотиком.

— А зачем вам латиницей меня писать? — в растерянности несколько не по-русски спросил я.

— Для иностранных филиалов нашей конторы, или, если угодно, Организации, — ответил Сефирос. — У нас нет названия. И никогда не было. Так что просто — Организация…

— И что за Организация? — спросил я. — По отлову людей, обладающих паранормальными способностями? Экстрасенсов ловите?

— Не совсем, — сказал Сефирос. — Иногда, конечно, и так, но основная наша цель не в этом.

— А в чём?

— Ну, чем, по вашему, обычно занимаются секретные Организации? — с ухмылкой спросил кот.

— Шпионажем, — довольно логично ответил я.

— Неверно, — отрезал кот, и слегка надулся — видимо, обиделся — наверно, я задел корпоративную честь. — Мы всего лишь по мере сил боремся с паранормальной преступностью.

— То есть как?

— Как вы думаете, если вам приспичит ограбить банк, или ещё чего похуже, полиция сможет вас задержать? — буднично спросил кот.

Я вспомнил об обалдевшем Васе-охраннике из булочной, жертве моего эксперимента с монеткой, и не смог сдержать ухмылки.

— Вот-вот, вы уже скалитесь, — не очень вежливо заметил Сефирос. — Полиция ведь в вашем случае бессильна. Ну а нам, думаю, было бы по плечу вас остановить.

— Ничего себе, до чего спецслужбы наши доросли, — удивился я, думая о новых возможностях тотального контроля. Ну так я и знал — от такого государства и бесплотным не скроешься…

— При чем здесь «ваши» спецслужбы?! Организация не подчиняется ни одному из «ваших» государств! — презрительно выделяя слова «ваши» и «ваших», воскликнул Сефирос. — и ООН тоже, — столь же презрительно добавил он, упреждая мой невысказанный вопрос.

— А… а кому же? — пролепетал я.

— Только самой себе! — высокомерно заявил кот.

— Н-ну ладно… а причем здесь всё-таки я? — несколько подавленный, спросил ваш покорный слуга. — То есть, вы хотите сказать, что я попался? Но я же ничего ещё не сделал… Даже хлеб честно купил…

Я полез в карман, чтобы найти и предъявить Сефиросу чек на хлеб и сыр из булочной (есть у меня привычка день-два хранить чеки даже на самые мелкие покупки), но тот жестом лапы остановил меня.

— Вы здесь для того, — торжественным тоном заявил он. — Чтобы стать одним из нас! Сотрудником Организации, или, как у нас положено, агентом. Агент — это звание. Я сам начинал агентом. Точнее, тогда ещё рыцарем.

Мне стало тоскливо, как в военкомате.

— Ну почему я? Вот же, понимаешь, жил-не тужил, и на тебе: Организация какая-то, агенты… Чёрт меня дернул влезть в этот трамвай поганый…

— Да вы бы всё равно к нам рано или поздно попали, — слабо утешил меня Сефирос. — Мы людьми с такими великолепными способностями не бросаемся. Вы нам нужны.

— Да за каким, извините, хреном, они мне сдались, эти способности! — заорал я. — Я вовсе не хотел их заимевать!

Я когда нервничаю, часто говорю не по-русски. Дед-поляк, видимо, тому виной.

— Это уж судьба такая, — печально, но твёрдо сказал Сефирос. — Кроме шуток. Вас избрали, хоть вы и ничем, похоже, не выделяетесь. Чему быть, того не миновать. Впрочем, если вам угодно, вы можете отказаться с нами сотрудничать.

— Правда? — с надеждой спросил я. — И вы мне ничего не сделаете?

— Ну, память придется стереть, конечно — чтобы не плодить дешевых сенсаций в прессе, — с ехидцей (теперь была его очередь) сообщил кот. — Знаете, есть болезнь такая — амнезия называется…

— Ничего себе! — завопил я. — Это же насилие над личностью! Да и какой смысл? Мне все равно никто ни про что не поверит!

— А ваши способности? — возразил кот. — Даже если вы будете держать язык за зубами, мы все равно не можем позволить вам с вашими способностями бродить среди живых бесконтрольно. Вообще вас тогда скорее всего придется изолировать — до Конца Света. Что, вообще-то, не так уж и нескоро. Так что лучше соглашайтесь.

— Это насилие! — продолжал разоряться я. — Тоже мне, борцы с преступностью! Развели энкэвэдэ тут!

— А вот этого не надо! — внезапно посерьёзнел Сефирос. — Во-первых, чтобы иметь что-то против НКВД, надо бы сперва знать его историю. С действительной преступностью они тоже боролись. А во-вторых, вы нам тут политику не шейте. На мой взгляд, вам предоставляется разумный выбор. Или вы думали, что тому, кто бесплотен, все дозволено? Только потому, что его некому остановить? Кажется, старик Ломброзо всё-таки был прав — без института принуждения человеческое общество существовать не в состоянии…

— То есть, на самом деле, выбора у меня нет, — усмехнулся я. — Ну хорошо. Однако интересно, если вы говорите, что все люди… со сверхспособностями, подобными моим, рано или поздно попадают к вам, то с кем же вы боретесь?

— Я вовсе не говорил, что к нам попадают все, — возразил Сефирос. — Мы всё же не всесильны. Многие к примеру, попадают, в сферу нашего внимания не рано, а как раз-таки поздно, и за это время научаются от нас ускользать. Даже и на вашу поимку мы затратили немало сил.

— Ну, значит, я вам и вправду нужен, — с показным облегчением улыбнулся я.

Сефирос зорко глянул на меня.

— Логично, — сказал он. — Что ж, буду с вами откровенен, товарищ будущий агент — у нас нет сотрудников с полным набором ваших способностей. То есть, у нас есть, конечно, сотрудники, умеющие проходить сквозь стены и прочее, но при этом у них отсутствуют некоторые свойства, присущие вам…

— Товарищ Сефирос, — прервал я кота. — Не старайтесь запудрить мне мозги, говорите прямо. У вас есть люди, или кто там, бесплотные и невидимые, но при этом совершенно мёртвые, так? И есть, конечно же, живые, но при этом им не под силу пройти даже сквозь фанерную перегородку.

— М-да, я вижу, мне не придётся разочароваться в вашем уме, товарищ Малинов, — задумчиво произнес Сефирос. — На самом деле вы не совсем правы, и у нас есть сотрудники, похожие на вас — хотя бы я, к примеру. Тем не менее, ваше сочетание — очень редкое и крайне нам полезное.

— Ну, оно и мне полезное, — усмехнулся я. — Да видно, придется применять исключительно на благо общества.

— Товарищ Малинов, вы что, решили, что попали в монастырь? Да применяйте вы свои способности и для себя — когда и как вам угодно! Просто не слишком переступайте рамки, дабы не начать излишне походить на тех, за кем мы гоняемся. Я, между прочим, как и остальные руководители, совершенно не питаю иллюзий относительно вашего морального облика — так что пожалуйста, забавляйтесь этими вашими земными гадостями: деньги, машины, драгоценности, выпивка, развлечения… женщины, наконец! Нашими правилами это не запрещается…

— А чьими запрещается? — перебил я кота, ибо он сделал особое ударение на слове «нашими».

— Ну а это уж вам лучше знать, дорогой мой потомок Адама и Евы, — усмехнулся Сефирос.

На этом месте мне внезапно подумалось, что новый мой знакомец со своим ветхозаветным именем и чародейскими ухватками донельзя напоминает некоего Мефистофеля, пытающегося меня соблазнить и привлечь к себе на службу. Видно, душу мою захотел. Значит, правы были церковники — дьявол бродит среди нас, и горе тому, кто поддастся на его уговоры… Ну и будучи человеком прямым, я ему так и высказал:

— Я вас раскусил, товарищ Сефирос. Я всё понял. Вы попросту вербуете меня к себе — в черти. Да. Вот так. Но ничего у вас не выйдет. Сейчас я перекрещусь, и сгинете вы…

На самом деле, конечно, выводы мои были поспешны. При здравом рассуждении покажется нелепым, чтобы дьявол приложил столько ухищрений, чтобы только поговорить со мной, а после этого ещё и дал себя раскусить. Уж наверно он нашел бы более верный подход. Однако в моём положении было очень трудно удержаться от поспешных выводов.

Сефиросу же моё предположение показалось настолько комичным, что он расхохотался (кот расхохотался!!!). Нет, вы когда-нибудь видели, как смеются кошки? Душераздирающее зрелище, как говаривал ослик Иа-Иа… Отсмеявшись, Сефирос заявил:

— Перестаньте строить из себя идиота, товарищ Малинов. То вы демонстрируете чудеса проницательности, а то…

Кот повторил мне вышеприведенные умозаключения о хитрости дьявола, а кроме того, добавил:

— И вообще, Малинов, неужели вы в двадцать первом веке верите в дьявола, в чертей, и тому подобное?

— Ха! — усмехнулся я. — В развоплощение, чёрные трамваи и говорящих кошек я тоже не верил… до поры до времени.

— Тут существует небольшая, но принципиальная разница, — возразил Сефирос. — Все перечисленные вами вещи вы видели сами и даже, можно сказать, руками трогали. Нет, меня трогать не надо… Что же касается чертей и прочего, то их вы пока ещё не лицезрели… Но уже верите?

— После всего, что я сегодня пережил, это не так сложно, — сказал я. — К тому же я всё-таки считаю себя формально верующим… В Бога.

— Что ж, это ваше право. Но ведь реально зафиксировать существование Бога невозможно. Хотя кое-кто у нас работает над этим, — сообщил Сефирос. — Это тоже одна из целей нашей деятельности. И она приобретает еще большую важность в связи с надвигающимся Концом Света…

— Странно у вас как-то получается, — не выдержал я. — В Бога не верите, а в конец света верите?..

— Дорогой мой товарищ Малинов, кто же это вам сказал, что мы не верим в Создателя? Я всего лишь напоминаю, что доказать Его существование не можем даже мы, — неожиданно мягко сказал Сефирос. — Однако, мне кажется, пришла наша очередь задавать вам вопросы… Ведь вам же было видение?

— Какое ещё видение? — опешил я.

— Ну, такой же, как вы, только из прошлого, обращался к вам и рассказывал о ваших новых способностях… Что, неужели не было такого? — кот, увидев моё полное недоумение, выглядел едва ли не испуганным.

— Ничего похожего… — растерянно покачал головой я, но тут вовремя вспомнил про утренний сон. — А, вот, я утром видел во сне поединок эдакого рыцаря в синем плаще с каким-то странным гербом и страшной полыхающей твари… Они вроде бы о чём-то говорили, но я сейчас не могу сообразить…

— Стойте! — громко мяукнул вдруг кот. — Молчите! Не вспоминайте. Я сам…

И тут я, к своему ужасу, опять ощутил знакомое дурнотное состояние. В голове вновь зазвенело, и я опять потерял сознание…

Что ж, не одну неделю уже живу я в этом треклятом, но, справедливости ради надо заметить, удобном потустороннем доме. Как вы понимаете, памятный разговор с Сефиросом породил у меня едва ли не больше вопросов, чем их было в то момент, когда я принял решение сесть в злосчастный трамвай. Но кое-что действительно прояснилось. Откуда происходят мои странные способности, правда, я так толком и не узнал, мне пришлось определить их, как и сказал Сефирос, в дары судьбы. Или Рока, если угодно. Тогда я так и не вспомнил свой вещий сон. Его подробности всплыли в моей памяти лишь годы спустя. Что и насколько точно выведал Сефирос, пока держал меня без сознания, знал, наверно, только он сам.

Зато теперь я, похоже, действительно стал агентом этой таинственной организации, которая называется Организация… Говоря «похоже», я хочу сказать, что до сих пор, кроме Сефироса, не видел никого, принадлежащего к ней. Да и этот полосатый и хвостатый начальник появлялся за эти недели всего один раз — кроме того, первого, разумеется. Помимо общих организационных моментов, он сообщил, что всю необходимую информацию я буду получать в электронном виде, и выдал мне соответствующие пароли и логины.

Дело в том, что в библиотеке дома стоит компьютер, подключенный к Интернету и внутренней, разумеется, крайне засекреченной, сети Организации. Сефирос обронил что-то насчет «проложенных по астралу и ментальности кабелей», но тогда я не понял, о чем он.

При включении компьютера на рабочий стол недвусмысленно выплывает надпись Organization на фоне символа или герба в виде греческой буквы «омега». Кстати, о символе или гербе. На следующее (по всей вероятности) утро после первой встречи, когда я очнулся и обнаружил себя в спальне потустороннего дома, на тумбочке рядом с кроватью я нашел интересную атрибутику: жетон белого металла с таким же вот омежным гербом в кожаной обложке, в неё же вложена пластиковая карточка с моей фотографией (и когда только они успели ее сделать?), именем, фамилией, и длинным идентификационным кодом. Удостоверение, стало быть. Вы такие сто раз видели в американских фильмах про бравых агентов ФСБ.

Разобрался я (не без помощи компьютерной сети Организации) и со своими «сверхспособностями». Самая простая — «общий рентген», как я её обозвал — это возможность смотреть сквозь любые физические тела или субстанции, по желанию фокусируя взгляд на находящихся за ними объектах. «Истинное зрение» — посложнее, ей трудно управлять, а иногда срабатывает сама собой, зараза — такого подчас насмотришься! И нелегко с помощью формальной логики объяснить, что это за способность вообще — ну вроде как видение истинной сути предметов, существ и явлений — но иногда эта истинная суть не имеет влияния на физический мир, а иногда имеет — а я-то вижу в обоих случаях одинаково, поди-ка отличи, как с тем чёрным трамваем! Ну и самое главное — развоплощение, или, как я неправильно подобрал словечко — «деволюмизация». Забавнейшая, как вы понимаете, штука — меня не видно, не слышно, и потрогать нельзя. Как я понял из прочитанного на форумах сети Организации, это что-то вроде временного управляемого перехода на астральный уровень бытия. (Как видно из употребленного дурацкого словечка «астральный», понял я немного, увы. Но лучшего слова подобрать мне не удается, поэтому и впредь, дорогие читатели, вам придется натыкаться на него в моем повествовании — что поделать!). Ну и, как вы помните, я могу утащить за собой на пресловутый «астральный уровень» физических объектов массой не менее, чем в половину собственного веса. Как показала убийственная практика, это на самом деле не предел, но уж лучше бы мне об этом никогда и не узнать… Ещё данная способность включала в себя кратковременную левитацию — то есть я мог, к примеру, безболезненно упасть с Останкинской телебашни — но не взлететь на нее.

И вот когда я совершенно погряз в этих знаниях, стало ясно — вот-вот начнут приходить «полезному агенту» приказы командования…