Ошимское колесо

ТРИДЦАТЬ ТРИ

Гариуса похоронили как короля в кафедральном соборе Девы Марии в Вермильоне. Погребальная процессия тянулась от дворцовой площади Победы по всему городу, вдоль улицы Корелли, выходившей на реку, и до самых Аппанских ворот. Выпал снег, первый снег в Вермильоне за восемь лет, словно город приоделся ради такого случая и всего на день скрыл свои шрамы, пятна и грязь, чтобы проводить старика в последний путь.

Я нёс гроб вместе со своими кузенами, а шестое место занимал капитан Ренпроу. Красная Королева представила его к награде за то, что пронёс Гариуса в башню Синей Госпожи, сквозь магию, в которой больше ни один солдат не выжил. И за героизм. Проявленный им в том, что неделей ранее он доставил моего двоюродного дедушку в Блюджин – следует отметить, вопреки настойчивым советам Ренпроу.

– За это, маршал Ренпроу, мы вас благодарим. Мы выносим вам благодарность за то, что несли нашего брата.

– Это он нёс меня, ваше величество. – Ренпроу поклонился. – И это была честь для меня.

– Он нёс всех нас. – Красная Королева кивнула и склонила голову. – Много лет.

Мы поставили его гроб в соборе в склеп из белого мрамора, защищённый магией от любой некромантии. Я сказал слова над его последним пристанищем. Думаю, я сказал их отчётливо и со смыслом.

– Покойся с миром, брат мой. – Бабушка положила руку на холодный камень, и рядом с ней, невидимая никем, кроме меня, Молчаливая Сестра положила свою бледную ладонь туда, где было выгравировано имя её брата. Из её тёмного глаза упала, искрясь, единственная слеза.

Я пришёл посмотреть, как Снорри отплывает из речных доков. Я купил ему лодку. Надеюсь, хорошую. Назвал её "Мартус". У Дарина остался ребёнок, который продолжит его род, и жена, которая его любила. Мартусу тоже нужно было что-то, и лодка с его именем – это лучшее, что я смог придумать.

Снорри стоял у стены перед каменными ступенями, по которым мы однажды бежали, спасаясь от головорезов Мэреса Аллуса. Рана на его лице заживала, и сломанная рука скрывалась под толстой медвежьей шубой с тяжёлой золотой застёжкой, которую ему подарила королева.

– У нас и тут снег есть! Зачем тебе уезжать? – Я развёл руки, охватывая нереальную белизну Вермильона. Докеры вокруг нас дрожали в своих тоненьких курточках, загружая последние припасы Снорри.

– Север зовёт, друг мой. И это не снег – это изморозь. На Севере мы…

– Танцуете в такие дни голышом. Я знаю! Я видел. – Я похлопал по его здоровой руке. – Допускаю… но возвращайся, понял? Как только надоест обморожение и плохая еда, возвращайся снова в тепло.

– Вернусь. – Он ухмыльнулся, блеснули зубы в щетинистой черноте короткой бороды.

– Правда. Я серьёзно. Жизнь будет слишком скучной без всей этой твоей чепухи. – Мне было ещё что сказать, но все слова вылетели из головы, как и воздух из лёгких, когда Хеннан взлетел по ступенькам и врезался в меня. – Ай! Осторожнее! Здесь раненый герой! – Я положил руку ему на голову и встрепал рыжие волосы, что так сильно раздражало меня, когда мой отец поступал так со мной. – Кара! Спаси меня!

Вёльва неспешно вышла из лодки, весело глядя на нас троих.

– Лодка готова. Река тоже, – сказала она.

– Присмотри там за этими дураками, – сказал я. – Единственное, что Снорри знает в Тронде, это доки и "Три Топора". А у Хеннана вообще ещё не было возможности насладиться ужасами норсхеймского города.

– Я прослежу, чтобы они туда добрались, – сказала она. – А потом у меня есть другие дела.

Я пожал плечами и улыбнулся. Я мало что понимал в лодках, но знал, что часто люди, которые сходили с них в конце долгого путешествия, уже не были теми же людьми, которые на них садились.

Ну вот и всё. Снорри выбил из меня дух, обняв одной рукой, и Селин увезла их на запад, в сторону моря.

В последующие недели продолжал восстанавливаться пригород – этим люди Красной Марки будут заняты ещё много лет. Если у нас есть много лет. Но кто знает, сколько их осталось? Мы остановили двигатели, мчавшие нас к разрушению. И теперь Колесо вращаем только мы. Да, медленнее, но направление не изменилось. Мы купили себе время, а время это прекрасная штука. Я со своей стороны намеревался легко тратить его впустую, пока снова не наступит пора паниковать. И даже тогда решать проблему придётся кому-то другому. Дни моих приключений окончены – аккуратный свёрток воспоминаний перевязан бантом и засунут в какой-то тёмный угол шкафа, где будет собирать пыль и никогда больше не увидит свет.

Спустя несколько недель в мои покои зашла горничная, чтобы забрать грязную одежду, и заодно принесла и аккуратно положила линзы доктора Тэпрута в серебряной оправе.

– Удачно, что их нашли, ваше высочество, – сказала она, сияя под своими кудряшками. – Такую изящную вещичку легко сломать.

Мне хотелось здесь и сейчас растоптать их в пыль. Незавершённые дела полезно растаптывать, если они из тех, что связывают с людьми вроде доктора Тэпрута. Но в итоге, побоявшись навлечь неприятности, я решил завернуть линзы и найти для них буквальный, а не метафорический шкаф, который редко используется, и в котором есть достаточно тёмные углы, где эту штуку можно спрятать. А потом отправился на кухню и потребовал огромный обед с большим количеством вина.

Бабушка перетряхнула дворец. Гертета, который чудом выжил ночью ужаса в Миланском доме, она отправила в изгнание постоянным послом в восточных царствах. Чтобы предотвратить в будущем любые маневры против преемника, официально названного наследником. Она даже вызвала меня на закрытое заседание двора, чтобы обсудить этот вопрос. Я поддержал её выбор. Кузина Сера во время осады города показала, что в ней течёт кровь бабушки. Когда в конце концов Красная Королева покинет этот мир, люди будут кричать: "Красная Королева мертва! Да здравствует Красная Королева!".

И вот поэтому я здесь, в гостевом крыле Внутреннего дворца, смотрю из высокого окна, как Баррас Йон хромает прочь по каким-то делам. Его нашли живым на утро, когда Мёртвый Король снял осаду. Он застрял в куче трупов у подножия городской стены, где мы вместе сражались. Его нога была слишком сильно раздавлена и полностью уже не восстановится, но с помощью трости он справляется, присматривая за делами своего отца в Вермильоне. И действительно, нынче деловые интересы гоняют его туда и сюда по всей Красной Марке. Он говорит, что я спас его в тот день, и если я пожелаю от него чего угодно, мне нужно только попросить. Так что единственное моё преступление состоит в том, что я забыл попросить…

– Ял, возвращайся в кровать. Говорю же, он не будет подниматься.

Я поворачиваюсь к своей спутнице. Она сидит и улыбается, и на ней нет ничего, кроме атласной простыни. Я тоже улыбаюсь и расстёгиваю бархатную мантию. Она падает позади пурпурной кучей. Я тянусь к голове…

– Оставь шляпу, – говорит она. – Мне она нравится… Кардинал Ялан.

– О, дитя моё, – говорю я, стаскивая левый ботинок. – Ты такая грешница. – Я стаскиваю второй ботинок, и начинаю расстёгивать пуговицы. – Настало время для коленопреклонения. Займёмся экуменизмом. – Я залезаю на кровать рядом с ней. Я уже нахватался церковных словечек, которым епископы отчаянно пытались меня обучить. Притягиваю к себе Лизу де Вир. – Или даже экклезиастикой. – Ни один из нас не знает определения этого слова, но мы оба знаем, что оно значит.

И в конце концов значения не имеют уже ни ложь, ни правда.

Лишь то, что мы чувствуем.

Я лжец, обманщик и трус, но никогда, никогда в жизни (очень редко) не предам друга.