Ошибка создателя

Над сельвой

Устраиваясь в кресле, я обратил внимание на человека, который показался мне знакомым. Он долго не поворачивался в мою сторону, потом повернулся, и я вспомнил, что видел его около часа назад. Он стоял в холле аэропорта и курил. На нем была плотная шелковая куртка, какие иногда можно увидеть на лесорубах или парашютистах, но не одежда меня удивила, а выражение лица: этот человек был абсолютно невозмутим: казалось, ничто в мире его не интересовало… И сейчас, едва пристегнувшись к креслу, он отключился от окружающего.

Дожидаясь взлета, я вытащил из кармана газету и развернул ее. Первая же статья удивила и заинтересовала меня. Речь в ней шла о странном европейце, с которым столкнулся в свое время, пересекая Южную Америку, французский врач Роже Куртевиль, а потом капитан Моррис, отправившийся в 1934 году на поиски «неизвестного города из белого камня», затерянного в джунглях, города, в котором члены Английского королевского общества по изучению Атлантиды подозревали постройки древних атлантов, переселившихся после гибели своего острова на американский континент.

Увлекаясь, автор анализировал легенды, которые широко распространены среди индейцев, обитающих в глубине сельвы, о некоей змее боиуне - хозяйке затерянных амазонских вод. В период ущерба луны боиуна, якобы, может обманывать людей, принимая облик баржи, речного судна, а то и океанского лайнера. Тихими ночами, когда небосвод напоминает мрачную вогнутую чашу без единой мерцающей звезды, а усталая природа погружается в душный сон, тишину нарушает шум идущего парохода. Еще издали можно разглядеть темное пятно, впереди которого бурлит и пенится вода. Горят топовые огни, а над толстой, как башня, трубой черным хвостом расстилаются клубы дыма.

Несколькими минутами позже можно услышать шум машин, металлический звон колокола. На заброшенном берегу одинокие серингейро или матейрос спорят о том, какой компании принадлежит идущий по реке пароход. А он, переливаясь в лучах электрических огней, все приближается и приближается к берегу, напоминая доисторическое животное, облепленное бесчисленными светлячками.

Потом пароход начинает сбавлять скорость. По рупору звучит команда дать задний ход и спустить якорь.

Глухой удар, всплеск - якорь погружается в воду. Скрипя и грохоча, сбегает сквозь клюз тяжелая цепь.

Тем временем люди на берегу решают подняться на пароход.

«Несомненно, ему нужны дрова», - решают они, довольные неожиданной встречей. Они садятся в лодку, но не успевает она пройти и половину пути, как пароход вдруг проваливается в бездну. Крылья летучей мыши трепещут в воздухе, крик совы отдается пронзительным эхом - а на воде нет ничего… Потрясенные случившимся, люди озираются, переглядываются и поспешно возвращаются к берегу… Вот так происходят встречи со змеей-боиуной.

Правда, у автора статьи было и свое мнение. Он связывал содержание подобных легенд с появлением здесь первых пароходов, а может, и с невесть как забредшими сюда субмаринами… «В таких вещах всегда можно найти какие-то связи, - подумал я, - но не стоит забывать и о самом простом, например, о сплывающих по течению травяных островках, облепленных светляками, о смытых с крутых берегов деревьях, да мало ли!..» Я бросил газету и глянул в иллюминатор.

Безбрежное зеленое одеяло сельвы расстилалось внизу.

Пытаясь отыскать в зелени ниточку Трансамазоники, самой длинной дороги в мире, строящейся в лесах руками нищих матейрос, я приподнялся. Но в сплошном покрове тропических лесов невозможно, было увидеть ни единой прогалины. Зелень, зелень, зелень… Океан зелени…

Я вздохнул… Это была затея шефа - сунуть меня в пекло сельвы… Работы, ведущиеся на Трансамазонике, не нуждались, на мой взгляд, в присутствии двух постоянных корреспондентов - в одном из поселков второй месяц сидел мой напарник Фил Стивене, и его репортажей вполне хватало на вторую полосу «Газет бразиль».

Но, как говорил шеф, газетчик вовсе не становится плохим газетчиком, если занятия его иногда прерываются беспокойными путешествиями…

Итальянка, сидящая в соседнем кресле и, как я понял из ее слов, обращенных к соседу, летящая в Манаус, к дяде, прочно обосновавшемуся на новых землях, подозвала стюардессу. Пользуясь случаем, я заказал кофе. Но его не успели принести. Я услышал:

- Простите, вы не от «Газет бразиль»?

Подняв голову, я увидел человека в шелковой куртке. Чуть пригнувшись, будто боясь задеть головой широкие плафоны потолка, он ждал ответа, и меня поразило, как нервно подрагивал под его нижней губой поврежденный когда-то мускул. Шрам был неширок, но портил лицо и накладывал на весь облик этого человека отпечаток презрительного равнодушия.

- Я узнал вас, - помедлив, произнес он. - У меня есть фотография мастера Оскара Нимайера с группой людей из компании «Новокап». Фотография выразительна, и не стоит большого труда узнать вас. Я - уругваец. Мое имя - Репид. Хорхе Репид. Я лечу в Манаус, отчасти и по делам мастера.

У меня цепкая память на имена, но это - Хорхе Репид - в памяти не всплывало. Расстегнув ремни, я привстал, потому что говорить через голову итальянки было неловко. Уругваец кивнул:

- В салоне можно выкурить по сигарете.

Вежливо пропустив меня, он пошел позади, размеренно, не торопясь, будто подсчитывая кресла далеко не заполненного самолета. Решив узнать его отношение к мастеру, я повернулся.

- Идите! - с угрозой сказал уругваец. Его глаза будто выцвели, кожа на лице обтянула мускулы. Куртку он успел расстегнуть, и на меня глянул ствол короткого автомата.

- Пристегнуться! - крикнул Репид по-португальски, отступая к стене салона, чтобы видеть всех пассажиров. - Руки на спинки кресел!

Ошеломленные пассажиры выполнили приказ. Руки взметнулись вверх, как крылья причудливых бабочек.

Прямо перед нами проснулся вялый толстяк с тяжелым опухшим лицом. Его соседка, торопливо выкрикнув что-то, заставила его поднять руки, и мне стало не по себе - такой глубокий и безвольный страх отразился в глазах толстяка.

- Этот человек, - сказал уругваец, указывая на меня, пройдет вдоль рядов и обыщет каждого. Ему нужны не деньги. Он должен знать, нет ли у вас оружия. И не стоит предпринимать против него каких-либо акций. Он такой же пассажир, как все вы.

Пассажиры безмолвствовали.

- Идите, - сказал уругваец, подтолкнув меня стволом автомата.

Впервые он улыбнулся. А может, это снова дрогнул шрам под его выпяченной нижней губой. Одежда толстяка (он был первый, кого я коснулся) оказалась насквозь мокрой.

- Вам плохо? - спросил я.

- Молчать! - одернул нас уругваец, и, сжав зубы, я приступил к обыску.

Ощупав карманы худого матроса и двух представителей транспортной конторы Флойд (как явствовало из монограмм на их портфелях), я подошел к итальянке.

- Нет, - сказала она с отчаянием. - Вы не сделаете этого!

«Никто не уберегся от страха, - подумал я. - Пять минут назад все вели нормальную жизнь, читали, пили кофе, разговаривали, сейчас же страх разбил всех…» Я искал способ успокоить итальянку, но она уже ничего не могла понять и только все глубже вжималась в кресло, будто я был страшнее любого насильника… Но, занимаясь итальянкой, я вдруг увидел другое - человек, сидевший прямо за ней, невзрачный, незапоминающийся, одетый в мятую полотняную куртку, местами вытертую почти до дыр, быстро подмигнул мне. Он сделал это деловито и весьма убедительно. И, выигрывая для него время (я очень надеялся, что это не просто сумасшедший, а специальный сопровождающий авиакомпании), я спросил итальянку:

- Принести воды?

Это звучало почти насмешкой, но никакие другие слова просто не пришли в голову. Повернувшись к уругвайцу, я пояснил:

- Женщине плохо.

- Продолжайте свое дело! - крикнул он.

И в этот момент я бросился на пол. Я не пытался укрыться за креслами, на это у меня не было времени, а просто упал на запыленную ленту цветной ковровой дорожки. Выстрелы один за другим раскололи тишину, так долго царившую в салоне. И лишь когда они смолкли, я вскочил. Уругваец сползал на пол салона, цепляясь руками за стену и откинув голову так, будто ее оттягивали петлей.

Он сползал прямо под ноги толстяку, и женщина, сидевшая с ним рядом, закричала.

- Сидеть! - крикнул я пассажирам и сорвал автомат с шеи убитого… Что делается в переднем салоне?

Порог оказался неожиданно высоким. Я споткнулся и тотчас получил тяжелый удар в лицо. Я не успел даже вскрикнуть, у меня вырвали автомат и повалили на пол.

Высокий курчавый человек в такой же куртке, какая была на убитом уругвайце, наклонился ко мне и быстро спросил:

- Ты стрелял?

Я отрицательно помотал головой. Вряд ли это его убедило. Он выругался:

- Буэно венадо! - и, кивнув на дверь салона, через которую я так неудачно ворвался, приказал:

- Иди!

«Сейчас открою дверь, - подумал я, - и сопровождающий начнет стрелять. Первым буду я. И вряд ли мне удастся повторить этот трюк с падением…»

Я толкнул дверь и сразу понял, что проиграл. Руки пассажиров покоились на спинках кресел так, будто и не было никакой перестрелки. Но уругваец был мертв и лежал поперек салона. А дальше - и это и было причиной неестественного спокойствия - за креслом потерявшей сознание итальянки повис в ремнях убитый уругвайцем сопровождающий…

- Буэно венадо! - выругался курчавый. - Революция потеряла превосходного парня! - Казалось, он готов впасть в неистовство, но в салон ввалился еще один тип в такой же куртке и одернул его:

- Перестань, Дерри!

Самолет терял высоту. Пол под нами подрагивал.

Заметно похолодало. Пассажиры со страхом вслушивались в резкий свист выходившего через пробоины воздуха.

«Революционер, - с бессильным презрением подумал я, глядя на курчавого… - В месяц три революции… В год - тридцать шесть… Плюс тридцать седьмая, незапланированная, упраздняющая все предыдущие… Какая к черту революция!.. Очередной пронунсиамент в какой-нибудь из латинских республик…»

Самолет трясло. Дрожь его отзывалась в голове пульсирующей болью.

- Сядь в кресло и пристегнись! - приказал мне курчавый.

Упав в свободное кресло, я закрыл глаза, на ощупь найдя ремни.

Самолет продолжало бросать так, будто он катился по горбатой полосе брошенного аэродрома.

Вытащив сигарету, курчавый протянул ее напарнику.

- Мокрый? - спросил он толстяка, все еще державшего руки на весу. - Опусти лапы! Ты недавно стал человеком, да? Сколько ты стоишь?

Толстяк ошалело молчал. Пот крупными каплями скапливался над его бровями и сползал по щеке, срываясь на мокрую рубашку.

- Тебе не за что умирать, - с презрением заявил курчавый. - Ты таким был и таким останешься! Ты не Репид! Буэно венадо!

Мои часы разбились при падении. Но все произошло за какие-то пятнадцать минут. Я это знал. И, судя по солнцу за иллюминатором, самолет держал сейчас курс куда-то на запад, в сторону Перу, туда, где Амазонка называется Солимоэс…

Самолет опять затрясло.

- Отчего это? - спросил напарник курчавого.

- Пилоты нервничают.

Ответ того не удовлетворил. Он встал и исчез в первом салоне.

Теперь мы шли так низко, что я различал за иллюминатором купы отдельных деревьев. Вдруг курчавый насторожился. Что-то действительно изменилось. Что?..

Я потянул воздух ноздрями, а потом увидел - в салон через пробоины в стенах и вентиляторы медленно втягивались струйки удушливого желто-зеленого дыма. Он поднимался над креслами и висел над нами плоскими несмешивающимися слоями. Потом дым рассосался, и все как-то потускнело, приняло будничный вид, будто мы сидели в длинном и душном прокуренном кинозале.

Удар потряс корпус.

Я почувствовал, что нас подбрасывает вверх, под углом, опрокидывает, придавливает к сиденьям. Потом тяжесть исчезла и тут же вернулась - мерзкая, тошнотворная. Вцепившись в ремни, я увидел, как корпус самолета лопнул, и сразу душные незнакомые запахи хлынули на меня со всех сторон.