Глава VII. Встречи со старыми знакомыми.

Как говаривал один из классиков — хрустело. Хрустела Германия, вернее хрустел её северо-запад Шлезвиг-Гольштейн. А если быть совсем точным, хрустело англо-немецкое воинство в тяжелых лапах русского медведя.

Раскрутив тяжелый маховик войны, британские военные были твердо уверены, что в их распоряжении есть минимум три дня, прежде чем русские смогут оказать им организованное сопротивление. Нанести ответный удар, по расчетам английских аналитиков, Красная армия могла только на пятые-седьмые сутки военного конфликта, в зависимости от развития событий.

Так было красиво расписано на бумаге, однако в действительности все оказалось совсем по-другому. Британцы жестоко ошиблись в своих расчетах. Вместо напуганной аморфной массы, одетой в военную форму, в панике разбегающейся под ударами объединенных сил, они наткнулись на прочную стальную оборону. Сначала она достойно выдержала нанесенный удар, а затем, без всяких раскачек и проволочек, ударила сама.

На второй день конфликта, желая помочь своим сателлитам наконец-то прорвать русскую оборону на направлении главного удара, англичане ввели в бой свои бомбардировщики. Более тридцати «Ланкастеров» и «Галифаксов», под прикрытием истребителей, вылетели на бомбежку русских позиции у Людвигслуста.

Мощным ударом с воздуха они собирались раскатать русские соединения, о которые споткнулись полки Шернера, в пух и прах. После этого, британским сателлитам оставалось только подавить остатки сопротивления и скорым маршем двинуться на Берлин.

На каждый бомбер командование выделило по два истребителя прикрытия. Это обстоятельство должно было помочь британским бомбардировщикам покинуть уютные для себя большие высоты и произвести более точное и прицельное бомбометание.

Вводя в действие бомбардировочную авиацию, фельдмаршал Александер не сомневался в успехе. Ни одна армия мира, не имея инженерных укрытий, не могла выдержать столь мощный удар с воздуха на ограниченном пространстве. На тот случай если у немцев вновь не хватит пороха, фельдмаршал решил послать им в помощь канадцев генерала Крирара.

Все было предопределено. По утверждениям астрологов — звезды сулили успех и победу, но, как оказалось, другой стороне. Мощная армада «Ланкастеров» только приближалась к цели, как им навстречу устремились советские истребители. По заверению военных — никогда в своей жизни они не видели столь много самолетов, что сошлись в этот день в небе над Людвигслустом.

Словно осы из разворошенного гнезда, советские истребители набросились на, уже привыкших к легким победам, англичан. Легкие и верткие «Лавочкины» и «Кобры» вступили в бой с прикрытием и оттянули его в сторону от бомбардировщиков, с которыми схватились «Яки».

Не обращая внимания ни на что, кроме выбранной цели, они смело атаковали бомберы, уходили в стороны и снова атаковали. Горки, перевороты, пике создавали причудливый калейдоскоп, в котором даже опытному человеку было довольно трудно разобраться. Весь эфир был забит громкими фразами на русском и английском языке, постоянно перекрывающими друг друга.

Привыкшие работать в более комфортных условиях английские пилоты сильно нервничали. Ведь одно дело бомбить с больших высот, опасаясь только действия немецких зениток и совсем иное, когда тебя атакуют со всех сторон и даже наличие восьми пулеметов не давало твердой гарантии не быть сбитым.

Если человек опасается худшего, то, как правило, оно случается. Это неписанное правило Мэрфи[3] с блеском проявилось в этот день для британских пилотов. Не прошло и пяти минут боя, как задымил подбитым крылом один самолет, затем другой, третий. От меткого попадания в бензобак, черным метеором к земле устремился «Галифакс» с большой белой белкой на хвосте. Затем его примеру последовал «Ланкастер» с эмблемой в виде золотой лиры.

Нельзя сказать, что пулеметы английских самолетов были заряжены горохом, а их пилоты только вчера сели за штурвалы. И краснозвездные истребители покидали поле боя, дымя пробитыми крыльями или бессильно падали с небес, охваченные пламенем. Борьба была жестокой и все же чаша победы склонялась в сторону советских летчиков. Уж слишком зло и дерзко, без оглядки и страха, дрались они со своим противником.

Последней каплей переполнившей чашу терпения англичан стал воздушный таран, проведенный советским летчиком против поврежденного «Ланкастера». Во время атаки у истребителя отказало оружие, но пилот не вышел из боя, хотя, по мнению англичан, он был обязан это сделать. Ловко увернувшись от огня хвостового пулемета, советский истребитель пошел на сближение с бомбардировщиком и, выйдя в хвост, срубил его своим пропеллером.

Все кто наблюдал за атакой, отлично видели, что это не было простой случайностью боя. Русский пилот сознательно таранил хвост противника, что привело к сваливанию «Ланкастера» в штопор. Что касается истребителя то, совершив столкновение, он покинул поле боя, пытаясь при этом совершить вынужденную посадку.

Видя как противник не дорожит своей жизнью, англичан охватил страх. Все как один, они решили, что против них сражаются штрафники-смертники, о которых им рассказывали сдавшиеся в плен немецкие асы. Оказывается, большевики создали особые части, в которых служили приговоренные к смерти летчики. Отправляя в полет, комиссары не только не давали им парашюты, но ещё и приковывали к штурвалу цепями. Именно этим высококультурные немцы объясняли своим цивилизованным братьям причины яростного упорства русских летчиков в бою.

Сражаться с подобными зверями никто из английских пилотов не имел ни малейшего желания. У многих из них оставалось по два-три вылета на боевое задание до законной демобилизации. Поэтому, они предпочли убраться восвояси и попутно опустошить свои самолеты от тяжелого груза. Без всякого разбора они валили смертоносный груз на реки, равнины, леса, поля, ибо пустой самолет быстрее летит, чем набитый бомбами под завязку.

От их бегства в первую очередь потери понесли немцы, что изготовились для новой атаки русских позиций. Вжавшись в землю, они с упоением проклинали английских болванов, сидящих за штурвалами самолетов.

В результате неудачных действий пилотов, запланированное фельдмаршалом Александером на утро, наступление так и не состоялось. Понеся чувствительные потери от «дружественного огня», Шернер не решился атаковать неразбомбленные порядки русских и затребовал от англичан подкрепления. В ответ на это, фельдмаршал Александер нелестно отозвался о боеспособности своего сателлита и приказал ждать скорого подхода канадской бригады генерала Монтегю.

Наступление было отложено на два часа. Немцы стали спешно устранять последствия от «дружественного огня», но не прошло и часа, как соединения Шернера сами подверглись нападению. Выполняя приказ Ставки, войска маршала Рокоссовского перешли от обороны в контрнаступление.

Главный удар был нанесен севернее Людвигслуста, где у немцев находились силы прикрытия, в виде наспех созданных опорных пунктов. Массированный огонь гаубиц и ракетных установок за сорок минут буквально смел их с лица земли и когда в атаку устремился танковый батальон при поддержке пехоты, они не встретили серьезного сопротивления и вышли на оперативный простор.

Наступательный порыв войск генерала Гришина был активно поддержан действиями фронтовой авиации. Впитав в себя прибывшие с аэродромов Восточной Пруссии машины, авиация устремилась вслед за танками, прикрывая их с воздуха и расчищая им дорогу от врага.

Первыми силу удара соколов 2-го Белорусского фронта испытали на себе канадцы, спешащие на помощь Шернеру. «Пешки» и «тушки« прошлись по колонне британского доминиона мощным тараном, раскроив её подобно консервному ножу, вскрывшему на раз-два банку тушенки.

Нет ничего ужасней и страшнее чем попасть под удар пикирующих бомбардировщиков. Когда посреди тишины, из-за верхушек деревьев неожиданно вываливается тройка самолетов и с пронзительным завыванием начинает падать на машину, в которой ты едешь. Огромное счастье, если ты успеешь выскочить из неё, прежде чем сверху ударит тугая очередь горячего свинца, превращающая всех и вся в бесформенную груду мяса и железа. Если при этом тебя не заденут осколки упавшей рядом бомбы, и ты успеешь добежать до спасительного леса, ты явно родился в рубашке или у тебя сильный ангел-хранитель. Если же ему в этот момент не совсем до тебя, то ты падаешь на землю и, закрыв голову руками, начинаешь истово молиться. Молиться так, как не молился никогда ранее, ибо только один господь Бог может спасти и защитить в эти ужасные минуты.

Только он один может укрыть распластавшуюся в пыли букашку от пушек и пулеметов воздушного охотника, яростно прошивающего своими очередями все живое и не живое на своем пути. Только он может сохранить от алчущего взора тех, кто, пройдя на бреющем полете всю колонну, разворачивается и возвращается вновь, желая поразить и уничтожить все, до чего ещё не успел дотянуться.

Чем труднее испытание, тем сильнее чувство радости, когда опустошив свой боезапас и баки, кровожадные валькирии пропадают за стеной леса раз и навсегда. Тогда можно безбоязненно поднять голову, вздохнуть полной грудью и, смахнув с лица песок и травинки, порадоваться жизни. Можно, но только это подлый обман. Новое иезуитское испытание, которому подвергает тебя судьба, ибо в дело вступают истребители, исполнявшие функцию прикрытия.

Не встретив в воздухе врага, способного помешать действиям пикировщиков, они вносят свою лепту в общее дело. И вновь на деле проверяется, счастлив ли ты в этой жизни? Успеешь ли ты спрятаться в маломальское укрытие, прежде чем сверху вновь ударят очереди? Если да, то все хорошо, если же нет, то тебе вновь предстоит вжаться в землю и с замиранием сердца ждать окончание налета.

Ждать когда пилоты устанут стрелять во все, что движется или пытается двигаться. Все что живо, что проявляет хоть какую-либо активность или по непонятной причине ещё не горит. Ждать невыносимо долгие минуты пока у истребителей подойдет к концу горючее, и они также как и бомберы скроются за массивом сосен.

И вновь ты радуешься жизни. Ты начинаешь двигать своим затекшим телом, слышать голоса оставшихся в живых товарищей, и то страшное чувство, что страшно коробило и плющило твою душу несколько минут назад, начинает отпускать. Ты вновь веришь, что жизнь прекрасна и вновь выясняется, что это подлый обман. Обман потому, что не пройдет и пяти минут как чей-то визгливый, ломающийся от страха голос, известит о появлении русских танков.

С грохотом и лязгом выползут на дорогу бронированные монстры, носящие имя советского вождя. Не ведая страха, они устремятся в атаку на, так и не успевшую прийти в себя, колонну. Из своих мощных 122-х миллиметровых орудий они уничтожат все, что не успели уничтожить их летучие товарищи. Крупнокалиберный пулемет выкосит тех, то только посмел оказать сопротивление, а могучие траки впечатают в землю каждого, кто оказался на дороге этого исполина. И горе тому, кто не спрятался при его появлении или не успел бросить оружие и поднять руки, униженно прося о милости сохранить жизнь.

Так, или примерно так, было с канадским капитаном Джозефом Харпером, попавшего в русский плен в первые часы наступления. Разбитый и опустошенный, в разорванном кителе и грязи, забившись под упавшее дерево, он представлял собой жалкое зрелище, когда на него наткнулся сержант Перепеляк.

Вначале он отчаянно сопротивлялся и громко верещал когда, крепко ухватив за ворот, сержант стал вытаскивать канадца из его убежища. Когда же Перепеляк вытащил Харпера на свет божий, тот упал на колени. Трясясь мелкой дрожью от страха, сложив руки на груди, канадец стал просить русского не убивать его.

Видя, что сержант не понимает обращенных к нему слов и зло топорщит усы, капитан со слезами на глазах попытался поцеловать его руки, чем окончательно вывел из себя Перепеляка. Орденоносец, член партии, авторитетный человек в своей роте и батальоне, он не мог вынести подобного к себе обращения. Двинув в лоб для приведения в чувство кованым прикладом, он рывком поставил канадца на ноги. Забрав пистолет, документы и дав сильный пинок, погнал Харпера в нужном направлении.

— Сори, сори! — презрительно передразнивал сержант своего пленника, — и ведь родятся же на белом свете такие извращенцы. Срамота одна!

Гораздо сдержанней и достойней вел себя бригадный генерал Монтегю, когда его доставили в штаб генерала Гришина. Он не падал на колени, не хватал за руки, в отличие от своего подчиненного. Пережив бомбовый налет и танковый удар, Монтегю неплохо выглядел и даже попытался требовать от Гришина достойного отношения к себе.

— Требует!? — громыхнув голосом, переспросил командарм переводчика, — скажите ему, что в его нынешнем положении он может только просить.

Воинственный вид Гришина и громкий голос быстро вразумили пленного, и он стал вести себя подобающе.

— Товарищ генерал, он просит о гуманном обращении к пленным и оказании помощи раненым, согласно Женевской конвенции.

— Вот так-то оно лучше. Скажи, что вся необходимая помощь пленным будет оказана, может не сомневаться. Пусть сядет, — разрешил пленному Гришин. — Допрашивайте, а я пока доложу маршалу, пусть порадует Москву нашим успехом и первым трофейным генералом.

Успех у 49-й армии действительно был и был неплохой. За один день боев войска генерала Гришина продвинулись на 20–25 километров, вышли к городу Хагенов, основательно потеснив противника. Протаранив канадцев, танковый клин генерала Панова создал угрозу флагу и тылу главных сил Демельхубера. Застигнутый врасплох противник пытался контратаковать, но его соединения подверглись массированному удару с земли и воздуха.

Первыми по немцам ударили «Илы». Зная, что немцы испытывают особый страх перед штурмовиками, русские генералы специально бросили против них «Илы» и не ошиблись. Достаточно было одного удара идущих на низкой высоте «летающих танков», чтобы изгнать мужество из сердец защитников фатерланда.

Надежно прикрытые истребителями, в течение двадцати минут они буквально ходили по головам перепуганных немцев. Прочно оседлав небо, русские летчики методично разрушали все, что было в зоне досягаемости их огня, и делали это весьма эффективно. В результате этой атаки немцы лишились почти всей артиллерии, бронемашин и ствольных минометов, сосредоточенных на подступах к Груббе. Во многих местах была нарушена связь, что очень плачевно сказалось на управлении войсками.

Не менее важным результатом налета русских штурмовиков стало падение морального духа у немецких войск. Никто уже не говорил о новом походе на восток ради освобождения фатерланда. Пережив атаку «сталинских монстров», раздались крики о предательстве со стороны англичан, бросивших немцев на растерзание русским. Об этом говорили все, с той лишь разницей, что солдаты гневно кричали, а офицеры ругались, крепко сцепив от злости зубы.

В этой обстановке было крайне трудно организовать как наступление, так и оборону. Стоило только взводу русских танков атаковать расположение передовых частей немцев, как те стали стремительно отступать на запад, не оказывая серьезного сопротивления.

Никто не хотел выполнять приказы, от кого они бы ни исходили. Солдаты слушали голоса своих взводных и ротных только тогда, когда речь шла о спасении их жизни. Уже никто не хотел сражаться вместе с новыми союзниками. Все рухнуло в одночасье. Потеряв управление, разрозненные соединения немцев стали отступать по направлению Войцебург—Лауэнбург.

Не имея возможности сразу организовать контрудар из имеющихся у них сил, англичане попытались остановить наступление армии Гришина ударами с воздуха. Дважды за день поднимались в небо соединения королевских ВВС, но всякий раз терпели неудачу. Размещенные на полевых аэродромах подскока, советские истребители успевали отразить удары врага по своим сухопутным соединениям.

Небо над наступающими частями советских войск было надежно прикрыто, но англичане все же смогли оставить за собой последнее слово, а вернее пакость. Потерпев неудачу в дневных боях, они прибегли к своему излюбленному приему — ночной бомбардировке. Здесь у них был большой опыт, и едва стемнело, пощипанные днем «Ланкастеры» и «Галифаксы», вновь отправились в полет.

Привыкшие бомбить большие, хорошо различимые сверху объекты, британские пилоты столкнулись с непредвиденной ситуацией. Светомаскировка советских частей, ставшая нормой военной жизни, лишила их возможности ориентироваться на местности. Единственной достоверной привязкой к местности была река Эльба. Её могучие воды были хорошо видны с высоты, но для нанесения точного удара этого было мало.

В итоге главную роль в выборе места бомбометания, как это не странно, сыграли русские зенитки. Их присутствие на земле в определенной мере внесли ясность для англичан, ведь если они есть, значит, что-то охраняют. Приняв во внимание столь существенную поправку, и присоединив данные разведки, славные Бобби с чистым сердцем раскрыв свои бомболюки, ударили по местности.

Главным успехом этого удара было накрытие штаба дивизии, в состав которой входил полк подполковника Петрова. Ещё большей трагедией было то, что во время бомбежки, в штабе шло совещание с участием командиров всех трех стрелковых полков. Благодаря одному удачному бомбовому попаданию, в один момент из строя было выведено практически все управление дивизии. Были ранены или убиты сам комдив, начальник штаба дивизии, начальник оперативного отдела, два командира полка, командир легкого артиллерийского полка и командир противотанкового дивизиона.

Столь массовое убытие командного состава в самом начале наступления, могло самым пагубным образом сказаться на общем положении дел. В тот самый момент, когда требовалось наступать как можно быстрее и дальше, не давая противнику прийти в себя, целая дивизия любезно дарила ему бесценную фору — почти целый день бездействия.

Что и говорить, шутка госпожи Судьбы в отношении русских была очень злой и коварной, но господин Случай милостиво подарил им шанс для исправления. По счастливой случайности или, вернее сказать, простой банальности подполковник Петров не присутствовал в штабе дивизии во время налета. Выехав вместе с командиром гаубичного полка полковником Полупановым на совещание, он не смог прибыть на него в назначенное время из-за поломки машины.

Пробитое колесо, стало причиной двенадцатиминутной задержки, которая не только спасла жизнь двум командирам, но и позволила дивизии продолжить выполнять боевую задачу. Запасной пункт связи не пострадал от бомбежки и Петров смог доложить в штаб армии о гибели комдива.

Ответ сверху пришел довольно быстро. Генерал Гришин приказал подполковнику временно вступить в командование дивизией и продублировал приказ штаба фронта, который должен был быть озвучен на злополучном совещании. В то время как главные силы фронта шли в прорыв на Любек, Киль и Неймюнтер, стремясь расчленить соединения англичан и запереть часть на Земландском полуострове, дивизия должна была прикрывать фланги наступающим соединениям, двигаясь строго вдоль берега Эльбы.

Честно говоря, генерал Гришин отдавал этот приказ не столько из-за веры в командирские способности Петрова, сколько от безысходности. Главное на тот момент было — не потерять управление частями и продолжить взятый темп наступления. Вечером следующего дня, слушая доклад начштаба, он был готов отправить замену подполковнику, но тот его приятно удивил. Руководимая им дивизия не только не выпала из общего графика наступления, но даже несколько преуспела, заняв важный опорный пункт Любтен. Вспомнив слова маршала Рокоссовского, что «якут Петров» дельный мужик, командарм не стал проводить намеченную ротацию. Снять и заменить всегда легче, чем найти толкового человека, особенно в столь важный момент как наступление.

Подполковник Петров воспринял свое неожиданное назначение не как благо, а как тяжелую обязанность. Куда легче командовать одним полком, с которым ты уже хорошо знаком и знаешь способности своих подчиненных, чем отвечать за всю дивизию целиком. Узнавать все минусы и плюсы того или иного человека хорошо в спокойной обстановке и совершенно иное дело делать это в наступлении, когда любой, казалось бы верный, шаг может дать обратный результат.

С подобной ситуацией Петров столкнулся на третий день своего командования, когда передовые соединения дивизии вышли к маленькому старинному городку Буйценау, стоящему на реке Бройц. Он был очень важным местом, так как прикрывал подступы к Лауэнбургу с его переправой через Эльбу.

На всем протяжении течения Эльбы от Демица до Лауэнбурга не было ни одной переправы, по которой немцы смогли бы переправиться через реку и тем самым спасти свои жизни. Они попытались уйти за Эльбу по британской понтонной переправе в районе Ной-Блекеда, но не успели. Взвод русских тридцатьчетверок с десантом на броне вышел к переправе раньше немцев и заставил их продолжить свой «бег к морю».

Причина, позволившая горстке людей обратить вспять наступавший на них полк, заключалась не только в одной танкобоязни немецких солдат. С паническими криками о, якобы появившихся в тылу, «русских танках», худо-бедно справлялись, хотя вред от них был огромен. Гораздо труднее было справиться с разговорами о предательстве англичан, которые усиливались с каждым новым днем боев. Главные силы британцев сразу отошли на север Шлезвига. Там они вели трудные бои с наседавшими на них кавкорпусом Осликовского и танкистами генералов Панова и Панфилова, а из-за Эльбы только требовали держаться, не присылая в помощь ни одного своего солдата.

Под воздействием всех этих обстоятельств лаковый слой реваншизма, покрывавший сердца немецких солдат, треснул как сухая галета. Обнажился огромный излом недавнего поражения, на который наложились новые беды. Почувствовав себя обманутыми и брошенными, немцы хотели только одного, как можно скорее отойти за Эльбу, под прикрытие войск союзников. Переправа через Эльбу стала навязчивой идеей, которая с каждым днем и часом, все сильнее и сильнее ,поражала умы немецких солдат и офицеров.

Все это было совершенно не известно подполковнику Петрову, но исходя из тактических соображений, он стремился отрезать противника от переправ и разгромить его на подступах к Гамбургу.

По данным воздушной разведки, немцы не успевали подойти к Буйценау, и у соединений дивизии было три-четыре часа форы, чтобы вновь отбросить врага от переправы через Эльбу. Занять Буйценау, было поручено полку подполковника Минина.

Сам подполковник производил впечатление грамотного и опытного человека, на которого можно положиться. Но, привыкший доверять тем людям, которых хорошо знал, Петров решил лично проконтролировать исполнение приказа, уж очень неспокойно было на душе комдива.

Оставив за себя в штабе дивизии замполита, подполковник отправился к Минину, где узнал неприятные вести. Оказалось, что в Буйценау находятся поляки из армии генерала Андерса и выбить их из города никак не удается. Засев за крепкими старинными стенами, общей численностью никак не меньше батальона, они успешно отбили две атаки и не позволяли соединениям полка двигаться на Лауэнбург.

Все это Петров выслушал молча, не проронив ни слова, после чего отправился в батальон исправлять положение.

Появления у себя на КП комдива, майор Визикин никак не ожидал. Прежнее начальство редко опускалось до батальонного уровня.

— Докладывайте, — потребовал Петров у напуганного его визитом комбата, — точно и обстоятельно.

Из слов Визикина вырисовывалась следующая картина. Батальон наступал в походном строю и первыми к городку подошла головная застава, состоявшая из легкого танка и двух грузовиков с пехотой. Поляки подбили танк из орудия, повредили обе машины. Один грузовик полностью сгорел, другой съехал в кювет и завалился на бок.

Обнаружив присутствие противника, майор развернул батальон и подверг место расположения врага обстрелу минометно-орудийным огнем. По докладу комроты капитана Кобылкина врагов было около взвода, поэтому Визикин посчитал, что для обстрела хвати 15 минут. Однако во время атаки солдаты наткнулись на плотный пулеметно-оружейный огонь, и численность солдат противника была оценена уже в батальон.

— Плохо, очень плохо, майор! — рыкнул Петров, едва комбат закончил свой доклад, — почему не выслали разведку!? Привыкли к тому, что немец бежит от вашего вида и его можно не опасаться! Забыли про устав, а вам напомнили! И напомнили кровью ваших солдат! Кто командовал головной заставой?

— Капитан Кобылкин.

— Кирилл Митрофанович, считаю нужным отдать капитана Кобылкина под трибунал. Пусть там разбираются в степени его вины, — предложил Петров Минину.

— Георгий Владимирович, капитан опытный командир, член партии, орденоносец, — попытался заступиться за подчиненного Минин, но комдив был неумолим.

— Вот пусть твой опытный командир мне с того света двадцать семь человек вернет! Пусть он их в атаку поведет и не даст немцам за Эльбу уйти! Орденоносец хренов!

— Может, подождем окончания боев и тогда решим судьбу капитана? Кроме него в роте одна молодежь зеленая, — не унимался Минин.

— Только под твою личную ответственность, Кирилл Митрофанович, — Петров испытующе посмотрел на Минина, но тот выдержал его взгляд.

— Так, точно, товарищ комдив. Под мою ответственность.

Петров не был тираном и самодуром. Он всегда на первое место ставил порядок и дело, и если кто-то нарушал его, то должен был понести наказание, пусть даже и моральное. Комдив не собирался доводить дело до суда, но считал необходимым показать подчиненным, что будет жестоко спрашивать за малейшую расхлябанность.

— Что намерены делать, майор? — спросил Визикина Петров.

— Стены крепости, где засели поляки, не меньше трех метров толщиной. Без гаубичной артиллерии нам их никак не выбить, товарищ подполковник.

— Гаубицы конечно хорошо, да вот только будут они не раньше часа. Пока развернуться, пока проутюжат немцы как раз и подойдут. И драться будут с большим вдохновением и остервенением.

— Можно выставить на напрямую наводку все пушки, танки и самоходки полка и под их прикрытием попытаться взять крепость, — предложил Минин.

— И положить не меньше батальона без гарантии на успех. Заманчивое предложение. Нет, конечно, идет война и потери неизбежны, но вот кто Лауэнбург брать будет и на Гамбург наступать, Пушкин, Александр Сергеевич? — спросил в лоб командиров Петров и, не дожидаясь ответа, приказал, — ладно, чего гадать. Поехали и на месте разберемся.

Когда подполковник рассматривал укрепления Буйценау, за его спиной царила почтительная тишина. Среднего роста, коренастый, без капли жира, с широко разведенными плечами и крепко упертыми в землю ногами, в этот момент он был похож если не на рысь, то точно на манула. Что-то неуловимое роднило подполковника с хищным зверем, замершим в напряжении перед прыжком, чтобы затем мертвой хваткой вцепиться зубами в горло противнику.

Буйценау действительно оказался крепким орешком. Старинная крепость, занимала стратегическое положение и не зря имела герб в виде двух башен, между которыми расположились два ключа. Река обтекала городок с двух сторон, а засевший в крепости гарнизон, своим огнем мог полностью контролировать дорогу на Лауэнбург, проходящую всего в пятнадцати метрах от её стен.

Разглядывая крепость в бинокль, комдив моментально отметил торопливость, с которой действовал гарнизон, поднявший на надвратной башне красно-белый прапор. Засевшие в Буйценау поляки слишком рано атаковали головную заставу колонны, нанеся минимальный урон. Следовало бы позволить ей пересечь мост через Бройц и ударить в тот момент, когда она заканчивало бы огибать наружную стену крепости. Уничтожив переднюю и заднюю машину, гарнизон бы нанес куда больший урон, чем он сделал сейчас.

Помянув недобрым словом Кобылкина, подполковник продолжил осмотр местности, стремясь найти выход из сложившегося положения. В любом другом случае, Петров не задумываясь отдал бы приказ обойти этот узел обороны и продолжил бы наступление, но сейчас это было сделать невозможно. Обходить Буйценау, означало строительство моста на топких берегах Бройца, а этого, ограниченный во времени, комдив позволить себе не мог. Требовалось, что-то предпринять, и чтобы это что-то было быстрым и эффективным.

— Передайте мой приказ полковнику Полупанову. Пусть как можно скорее прибудет в тридцать седьмой квадрат, развернется и будет готов открыть огонь при появлении немецких колонн, — приказал Петров, закончив изучение крепости. — Если не успеем взять крепость до прихода немцев, то хоть потреплем их огнем.

— Георгий Владимирович, а может, стоит попытаться уладить дело миром. Пошлем парламентеров, поговорим, — предложил Минин, но комдив не согласился.

— С ними сейчас бесполезно разговаривать. У них сейчас кураж, и любое наше предложение будет расценено как слабость.

— Но ведь это поляки, наши братья-славяне. Мы же с ними Берлин вместе брали!

— Это не те поляки. Это ясновельможные шляхтичи, что по-прежнему мечтают о великой Польше от моря до моря и ненавидят, и презирают нас от всей души. Они понимают только один аргумент, силу. И договориться с панами рыцарями, можно только основательно умыв кровью. Желательно ихней, а не моих солдат.

— Значит, нам остается только одно — атака крепости под прикрытием артиллерии и танков. Другого выбора у нас нет, — продолжал гнуть свою линию Визикин.

— Действительно, товарищ комдив, если сосредоточить всю артиллерию полка в один кулак, можно будет попытаться заткнуть глотку этим белополякам, — поддержал комбата Минин.

— И остаться с минимальным боезапасом, когда немцы будут прорываться за Эльбу? Спасибо, но подобные решения меня не устраивают, — отрезал Петров.

— Можно попробовать применить дымовые снаряды и под их прикрытием атаковать поляков. Небольшой запас этих спецсредств у нас есть, но, не зная точного направления ветра, не могу ручаться за полный успех, — предложил Минин.

— Дымовая завеса, это хорошо, — задумался комдив. Глаза его заблестели, как у человека, случайно нашедшего нужный фрагмент и теперь пытавшегося сложить всю картину.

— Дымовая завеса, это хорошо. Оставим это на крайний случай и попытаемся решить задачу с помощью других спецсредств. Если мне не изменяет память, то в районе Венцбурга сейчас находится дивизион гвардейских минометов капитана Пухового. Это до нас минут тридцать-сорок. Передайте приказ о срочном выдвижении дивизиона и добавьте, что от его расторопности зависит успех всей операции, — отдал приказ комдив радистам.

— Это очень серьезный и ответственный шаг, товарищ комдив. Может, следует связаться с командармом и получить его согласие, — спросил Минин.

— Как командир дивизии, я в праве самостоятельно распоряжаться приданым соединением. Думаю, не стоит загружать командарма проблемами, которые мы можем решить самостоятельно.

— Вы меня не так поняли, Георгий Владимирович. Я имел в виду иное. Вы действительно намерены применить «Катюши» против мирного города?

— Насколько мне известно, в дивизионе Пухового не «Катюши», а «Андрюши». А в остальном, вы меня верно поняли. Я собираюсь выбить поляков из крепости при их помощи.

— Но ведь приказ Ставки строго ограничил их применение по мирным городам, — напомнил комдиву Минин.

— Где вы видите мирный город!? Они уже положили почти тридцать моих парней и ещё больше положат, если мы не раскатаем эту крепость по кирпичикам. К тому же, я получал приказ Ставки на той войне, а не на этой, — властно изрек Петров и разложил на столе карту.

— Минометы разместим вот здесь. Это самое удобное место, для максимального накрытия крепости, — отметил на карте комдив, — и разверните поблизости зенитки в нужном количестве. Я не желаю лишаться дивизиона из-за внезапного появления авиации противника. На все про все полчаса. Вам всё ясно, майор?

— Так точно, товарищ комдив. Ваше приказание будет выполнено, — отрапортовал Визикин.

— Вот и отлично. Можете идти. А вам Кирилл Митрофанович, пора возвращаться в штаб. Мы здесь без вас справимся, — продолжал командовать Петров и комполка поспешил ретироваться.

Гвардейские минометы в батальон прибыли без задержки, уложившись в отведенные комдивом сорок минут. Звание гвардейцев обязывало к дисциплине и точности.

— Товарищ комдив, вверенный в ваше распоряжение дивизион гвардейских минометов, прибыл согласно вашему приказу. Командир дивизиона капитан Пуховой, — важно отрапортовал Петрову молодцеватый капитан. Привыкший к тому, что гвардейские минометы были элитными частями и подчинялись напрямую Ставке, Пуховой был недоволен тоном полученной радиограммы.

— Заместитель командира дивизиона старший лейтенант Засорин, — доложил худой долговязый офицер с густыми пшеничными усами.

— С прибытием товарищи офицеры. Сколько установок в вашем дивизионе, капитан?

— Согласно штатному расписанию двенадцать, товарищ комдив.

— Отлично. Необходимо уничтожить укрепленный пункт обороны врага, точнее — старую крепость. Засевший в ней гарнизон мешает нашему продвижению вперед. Уничтожить нужно как можно скорее, дорога каждая минута.

— Но к крепости примыкают жилые кварталы и при обстреле могут пострадать мирные люди. У нас был приказ… — начал Пуховой, но Петров оборвал его.

— Сейчас вы переданы в мое подчинение и, следовательно, обязаны выполнять мои приказы. В вашем снаряжении имеются снаряды со спецсредством?

— Так точно имеются, но их применение разрешено только в особых случаях и с одобрения штаба армии или фронта.

— Сейчас как раз такой особый случай, капитан. У меня нет времени, и возможности связаться со штабом фронта, поэтому всю ответственность я принимаю на себя. Приказываю зарядить половину установок снарядами со спецсредствами. Вам все ясно?

— Я не могу выполнить ваш приказ, товарищ подполковник, без санкции штаба фронта или штаба армии, — решительно заявил Пуховой, — только при наличии приказа сверху.

— Прекратите болтать ерунду, капитан Пуховой! Санкцию штаба фронта в лучшем случае я получу через два часа, а мне нужно подавить оборону крепости, сейчас, сию минуту. Потому что если мы не возьмем крепость в течение часа, то через полтора здесь будут немцы, и они спокойно уйдут за Эльбу! И продолжат воевать против нас. Вы это понимаете, капитан!?

— Повторяю, товарищ подполковник, без санкции штаба фронта я не могу…

— Хватит валять дурочку! — повысил голос Петров, — у меня нет времени заниматься бумажной волокитой. Вы примените спецсредства под мою ответственность, это приказ.

— Только с разрешения штаба фронта или, в крайнем случае, штаба армии, — отрезал Пуховой. Привыкший чувствовать себя маленькой, но элитой, капитан хотел заставить Петрова признать этот факт. Сначала жесткая радиограмма, затем требовательный тон подполковника, все это вызывало в душе у артиллериста неприязнь к комдиву и упершись в параграф инструкции, он намеревался стоять до победного конца.

— С вами все ясно, капитан. Никак не думал, что командир гвардейского дивизиона, окажется тыловым канцеляристом, для которого кусок бумаги важнее жизни солдатской, — с презрением молвил Петров, прочитавший позицию капитана до последнего знака.

— Я боевой офицер и не позволю говорить со мной в таком тоне! — взвился Пуховой, он собирался продолжить пламенную речь невинно оскорбленного человека, но комдив оборвал его.

— Какой вы боевой офицер, вы расскажете военному прокурору трибунала. Капитан Пуховой, за неисполнение боевого приказа вы отстраняетесь от командования. Старший лейтенант принимайте командование дивизионом.

— Но, я действовал согласно приказу! — стал энергично протестовать капитан, судорожно сглатывая слюну.

— Если вы рядитесь в одежду канцеляриста, то им надо быть, а не казаться. В Уставе четко написано, если вы не согласны с приказом вышестоящего командира, вы можете обжаловать его, подав рапорт командованию, но только после исполнения приказа. Силаев, уведите капитана, — приказал Петров начальнику охраны, а затем обратился к долговязому усачу. — Старший лейтенант Засорин, приступайте к командованию дивизиона. Вам все ясно относительно обстрела крепости?

У уводимого Силаевым капитана была огромная надежда, что Засорин проявит офицерскую солидарность и тоже откажется выполнять приказ комдива, но этого не случилось. Засорину было достаточно одного взгляда в прищуренные глаза комдива, чтобы понять, что тот не остановится ни перед чем и, если будет нужно, поставит во главе дивизиона старшину, сержанта или даже рядового. Потом он, конечно, ответит за свои действия, но это будет потом, а пока следовало выполнять полученные приказы.

— Так точно, товарищ подполковник, — вытянулся перед командиром во весь рост офицер.

— Тогда, я вас не задерживаю. В вашем распоряжении ровно тридцать минут на развертывание дивизиона. Письменный приказ о применении спецсредств вы получите перед началом обстрела. Идите, время пошло, — приказал Петров, и лейтенант вылетел на крыльях из штаба батальона.

Залп реактивных минометов БМ-31 накрыл Буйценау точно в указанное комбатом время. С протяжным гулом летели огромные снаряды по направлению старинной крепости, круша и уничтожая её каменные стены, зубцы и башни, а заодно и убивая засевших там поляков.

Двести восемьдесят снарядов не только превратили тевтонский оплот в руины, но ещё и подожгли его. В спецснарядах вместо взрывчатки находился напалм, который огненным дождем разлетался во все стороны. Упав на камни, дерево или землю он не только поджигал все вокруг себя. Он выжигал сам воздух и тот, кто оказался вблизи дьявольского огня, погибал от удушья.

Охваченная огнем крепость выла, гудела, стонала. Казалось, что это было живое существо, бьющееся в смертельных конвульсиях и судорогах. Огромные клубы гари вперемешку с пылью и ещё бог знает чем, поднимались к небу густыми волнами. Иногда порывы ветра на мгновения относили их в сторону, и тогда можно было разглядеть флагшток с, чудом уцелевшим, красно-белым знаменем.

Позже, когда подполковника Петрова спрашивали, почему он настоял на применении спецсредств, тогда как можно было попытаться сломить сопротивление врага обычными снарядами, он неизменно отвечал: — Они помогли мне сломить боевой дух свыше двух с половиной тысяч немцев и заставить их сложить оружие. Без вида горящего Буйценау они бы попытались прорваться за Эльбу. А, так получив по зубам под Лауэнбургом, попав под обстрел гаубиц Полупанова, они быстро сдались в плен при первом нажиме полков Минина и Рахимова. Чистая тактика и ничего иного.

Было раннее утро 8 июля, когда передовые соединения дивизии Петрова вышли к предместьям Гамбурга и вступили в них. Танкисты генерал-лейтенанта Панфилова успешно наступали на Неймюнстер и Бюзум, позволяя комдиву удачно завершить свой «бег к морю». По-прежнему опережая разрозненные подразделения отступающих немцев на один день, дивизия Петрова заняла последние переправы через Эльбу.

В основательно разрушенном союзной авиацией Гамбурге не были ни немецких, ни английских войск. Подразделения британской военной полиции, которые представляли в городе оккупационную власть, благоразумно покинули Гамбург за два часа до появления русских войск.

Получив сообщения о приближении противника, англичане дали стрекоча, успев вывезти содержимое местного отделения рейхсбанка. Стратегически же важные мосты через Эльбу остались нетронутыми, несмотря на специальный приказ генерала Демпси об их уничтожении.

Кроме гамбургских мостов, англичане позабыли ещё об одном, по их мнению, важном объекте, а вернее — человеке. Это был пленный немецкий фельдмаршал Эрих Манштейн. Он с самого начала дал согласие на сотрудничество с оккупационными властями, но англичане решили прибегнуть к его услугам в самый последний момент.

Доставленный в Гамбург вечером 6 июля, он должен был сменить Шернера на посту командующего северной части немецких войск, но не успел этого сделать. Целый день англичанам было не до него, а утром 8 июля он оказался уже не нужным.

Возможно, что русские не узнали бы о существовании фельдмаршала и, воспользовавшись суматохой, ему удалось бы покинуть Гамбург, но известный военный стал жертвой банального предательства. О его присутствии в городе русским сообщил портье гостиницы «Бристоль», где все эти дни проживал Манштейн.

Не каждый день выпадает возможность взять в плен целого фельдмаршала, а уж тем более, такого зубра как Манштейн. За время пребывания в Германии советские военные контрразведчики уже привыкли к особенностям местного доносительства и среагировали моментально. Фельдмаршал ещё только складывал чемоданы, а в дверях его уже ждала охрана для сопровождения.

Об удачном захвате матерого гитлеровца телеграмма в Москву ушла сразу после удостоверения личности пленного, а до получения ответа Манштейна привезли в штаб дивизии полковника Петрова. Приказ о присвоении нового звания пришел сразу после рапорта о занятии Гамбурга. Соединив все прежние и нынешние заслуги Георгия Владимировича перед Отечеством, маршал Рокоссовский отдал распоряжение по фронту.

Появление коротко стриженного черноволосого человека в мундире полковника Красной армии сильно удивило Манштейна. В его понимании командир советской дивизии должен был выглядеть несколько иначе.

Ещё больше его удивило, что пришедший к нему на допрос русский не прибег к услугам переводчика, а заговорил с ним по-немецки. Произношение было конечно далеко не идеальное, но в целом правильное и понятное. Недаром полковник два года учил язык вероятного противника в академии, а затем четыре года предавался практики.

Предложив сесть и удостоверившись, что перед ним действительно знаменитый Эрих Манштейн, Петров удивил фельдмаршала в третий раз.

— А ведь мы с вами уже дважды встречались господин фельдмаршал, — сказал полковник, пристально рассматривая сидящего перед ним немца.

— Да? Простите, не припомню, господин, господин… советский офицер, — Манштейна очень уязвил тот факт, что допрос столь важного и известного, как он, пленного ведет не генерал. К тому же, отправляясь на допрос пленного, Петров не успел сменить погоны.

— Мое звание полковник Красной армии, — с достоинством произнес Петров.

— Мы вряд ли могли ранее встречаться, господин полковник. У меня хорошая память на лица, тем более столь специфические.

— Вполне вас понимаю, господин фельдмаршал, — легко согласился с собеседником комдив. — Все помнят только одержанные победы, а вот о полученных поражениях предпочитают не вспоминать.

— У меня нет ни одного поражения! Тем более от людей вашего звания господин полковник, — с рыцарским достоинством отчеканил Манштейн.

— Конечно, такого оглушительного разгрома, как у фельдмаршала Паулюса или Буша, у вас не было. Здесь вы правы. У вас, как и у большинства генералов вермахта, как это принято говорить на высоком языке генералитета, были тактические неудачи и непредвиденные обстоятельства, порожденные безграмотными приказами фюрера. Я угадал?

Язвительный выпад Петрова попал точно в цель. Лицо Манштейна покрылось пятнами, взгляд стал злым, и он в одно мгновение из величественного гения военной мысли превратился в провинциального фельдфебеля, уличенного начальством в неисполнении приказа.

— Позвольте узнать господин полковник, о каких поражениях идет речь? О Сталинграде, Курске, Харькове, Киеве или Ровно? — сварливо поинтересовался фельдмаршал, перечисляя этапы своего отступления с советской территории.

— Первый раз мы с вами встретились под Сольцами в июле сорок первого года. Тогда, мы наконец-то, со времени отступления от границы, смогли нанести контрудар и взять в окружение одну из ваших дивизий. Помните?

— Ах, Сольцы, — презрительно скривился Манштейн. — У вас богатая фантазия, господин полковник. Это была всего лишь временная неудача, с которой мы справились за несколько дней.

— У майора Мозера, которого я допрашивал под Сольцами, было совершенно иное мнение.

— Видение майора и генерала существенно различаются из-за разницы положения. Из окопа все видится совсем иначе, чем из штаба, где и куется победа. Так было всегда во всех армиях мира. Или в Красной армии иначе? — с издевкой осведомился немец.

— Ну, что вы, господин Манштейн. В окопе всегда опаснее находится, чем в штабе, кто с этим спорит. Просто майор Мозер был первым немецким офицером, попавшим к нам в плен с начала войны. Другим офицерам, знаете ли, здорово не везло. В пылу боя наши солдаты убивали их, несмотря на поднятые вверх руки и брошенное оружие. Особенно летчиков сильно недолюбливали, забивали касками и кулаками. Так вот, этот майор был очень сильно потрясен, что попал в плен к армии, которая по вашим собственным утверждениям начала войну «обутой в один сапог». Никак не мог поверить, что после Двины, Риги, Пскова и Острова разгромленные большевики вдруг нанесли контрудар и взяли его в плен.

— Повторяю ещё раз. Это была временная неудача и только. Попавшая в окружение дивизия была освобождена и затем продолжила свое наступление до самого Петербурга. Надеюсь, этот факт вы не будете отрицать.

— Хорошо воевать, когда у тебя под рукой есть резервы, которые позволяют быстро решить возникшие проблемы. Особенно если они элитны и механизированы, как дивизия «Мертвая голова». У нас, к сожалению, тогда не оказалось под рукой резервов, и мы действительно были вынуждены отступить.

— И кто тогда проиграл? — высокомерно спросил Манштейн.

— Конечно, вы, — коротко ответил Петров.

— Я!!? — изумился Манштейн, — ну, знаете ли, всему есть предел.

— Вы проиграли время, господин фельдмаршал, одну из главных составных любой стратегии. Мне ли вам говорить об этой прописной истине. Или в германской армии иначе? Из-за нашего контрудара и других боев местного значения, ваш корпус потерял на Лужском рубеже целый месяц. Это был очень важный месяц. Ваши офицеры, взятые в плен, называли его месяцем обманутых надежд и были абсолютно правы. Без него не было бы августа, не было бы сентября. Когда ваш блицкриг приказал долго жить, и началась затяжная война, которая закончилась вашим поражением, господин Манштейн.

— Если бы меня не перевели в Крым, я бы прорвал вашу оборону и взял бы ваш Петербург так же как взял Севастополь! — пыхнул обидой фельдмаршал.

— В Севастополе вам просто повезло, так же как повезло с захватом переправ через Двину. А потом везение прекратилось, и начались планомерные отступления. Не так ли?

— Стыдитесь, полковник! Взятие такой крепости как Севастополь вы называете везением?! Я трижды штурмовал его, и моя победа вполне заслужена, — Манштейн гордо вскинул голову и на его мундире победно звякнул «Крымский щит».

— Вам повезло в том, что ваш десант высадился на южной стороне бухты, и в городе возникла паника. Провались он, вам бы пришлось собирать войска на четвертый штурм и неизвестно как долго бы смог продержаться Севастополь, — возразил Петров.

— Так значит Севастополь мое второе поражение, в вашем понимании? — усмехнулся Манштейн, стремясь подчеркнуть разницу между фельдмаршалом и полковником.

— К сожалению, я никогда не был в Севастополе. О том, что там было, мне рассказал мой боевой товарищ, капитан Гаврилов. Он находился в крепости до конца и смог избегнуть плена, уплыв по морю на автомобильной камере. Второй раз мы встречались с вами позднее, в августе сорок второго года под Синявином. Куда вы прибыли после захвата Севастополя в звании фельдмаршала.

От услышанных слов, кровь прилила к лицу Манштейна. Было видно, что эта тема ему была не особенно приятна.

— Вы не оригинальны, в своем стремлении сделать из мухи слона. Под Синявином мои войска блестяще отразили вашу попытку прорвать блокаду Петербурга. Мы удержали свои позиции и нанесли вашим войскам большие потери. Вы, на каком фронте наступали?

— На Волховском, — честно признался Петров.

— Ну, тогда, о каком поражении может идти речь. Имейте совесть, полковник, — пристыдил Манштейн комдива, но тот и бровью не повел.

— Ваша победная реляция о боях под Синявином, случайно не проходила цензуру в министерстве доктора Геббельса? Уж очень похожий стиль превращения черного в белое, — парировал тот.

— Вы забываетесь, господин полковник!

— Помилуйте, господин фельдмаршал. Как можно иначе, чем победой, назвать срыв стратегической операции, разработанной таким военным гением как вы?

— Что!?

— Операция «Северное сияние», если я не ошибаюсь. Так она именовалась в ваших документах, захваченных нами летом сорок третьего года вместе со штабом подполковника Фрайбаха.

— Вы не ошибаетесь. Но здесь вы явно передергиваете карты. Осенью сорок второго мы просто разменяли равноценные фигуры и только. Мне не удалось взять Петербург, вам прорвать его блокаду. Каждый остался при своих интересах, — упорствовал Манштейн.

— И вновь не могу с вами согласиться. Пытаясь прорвать блокаду, мы в первую очередь хотели спасти людей от голодной смерти, на которую их обрекли вы и ваш фюрер. Главная задача вашего «сияния» заключалась в захвате Ленинграда и высвобождении большей части войск группы армий «Север». Именно их вам так и не хватило в качестве резерва в сражении за Сталинград и Кавказ, после которых стратегическая инициатива полностью перешла к нам. Так что о равнозначном размене не может идти и речи.

Не найдя достойных аргументов против слов Петрова, Манштейн только вздохнул от негодования и зло поджал губы. Его очень нервировал разговор с Петровым, и он решил переменить тему.

— Наш экскурс в историю несколько затянулся, господин полковник. Пора вернуться к нынешним делам. О чем вы хотели узнать, вызвав меня на допрос?

— Как источник стратегической информации, вы не представляете особой ценности, господин фельдмаршал. Мы разгромили ваши войска в Шлезвиге. Благодаря успешным действиям моих солдат без боя занят Гамбург, переправы через Эльбу, а также состоялась третья наша с вами встреча. На этот раз очно, — впервые за весь разговор, полковник позволил себе улыбнуться.

— Вряд ли вы будите представлять интерес и другому вашему знакомому, маршалу Рокоссовскому. А вот в Москве вас ждут с большим нетерпением. Как военного преступника, по приказу которого в Крыму и на юге-востоке Украины была применена тактика выжженной земли, и погибли тысячи мирных людей. Русские, украинцы, евреи.

— Я солдат, я исполнял приказ верховного командования, — пафосно произнес фельдмаршал.

— Москва с нетерпением ждет ваших объяснений, господин фельдмаршал. Исчерпывающих и обстоятельных. Очень ждет, — Петров встал и, глядя в посуровевшее лицо Манштейна, добавил: — Прощайте, господин фельдмаршал. Думаю, в четвертый раз мы с вами вряд ли встретимся.

Манштейн бросил на собеседника полный неприязни взгляд и, не прощаясь, повернувшись через левое плечо, направился к выходу. В этот момент, в нем совершенно ничего не было от великого гения военной мысли, каким он так хотел казаться. Сейчас он больше напоминал пойманного за руку карателя, которому ох как не хотелось отвечать за свои грязные дела.

Пленный фельдмаршал ещё не успел сесть в машину, как на столе у полковника затрещал телефон. Звонил командарм Гришин.

— Да отправил, отправил я уже Манштейна, товарищ генерал. Привел немного в чувство, как вы приказали, и отправил на аэродром, — начал доклад комдив, но командарм перебил его.

— Отправил и ладно. Тут вот какое дело, Петров. Поступил приказ Ставки создать плацдарм на западном берегу Эльбы. Твои соображения?

Заканчивалась первая неделя военного конфликта между бывшими союзниками антигитлеровской коалиции. О нем скупо писали в газетах по обе стороны демаркационной линии, но вся Европа, затаив дыхание, следила за событиями в Шлезвиге. Миллионы людей истово молились за то, чтобы это «вооруженное разногласие» закончилось как можно скорее, не успев перерасти в новую мировую войну.

Так думали простые люди, но были и те, кто жадно потирал руки в предвкушении новых прибылей и барышей. Они были глухи к голосу разума и вместо осознания своей неправоты, только поднимали ставки на бирже, торгующей смертью.

Загрузка...