Операция «Клипер» (В июле сорок пятого)

Глава I. Пагубное влияние алкоголя на большую политику.

Премьер министр Англии Уинстон Черчилль, находился в крайне взволнованном состоянии. Вот уже несколько раз он наливал в массивный стакан на два пальца янтарного бренди и жадно поглощал его, в надежде обрести душевное успокоение, но все было тщетно. Горечь и злость вперемешку с обидой и растерянностью не позволяли успокоиться «первому англичанину», как именовали тогда Черчилля его друзья и враги.

Последний раз подобный душевный дискомфорт британский премьер испытывал в декабре 1944 года, когда произошла военная катастрофа в Арденнах. Тогда внезапное наступление немцев поставило под угрозу положение всех союзных войск, находившихся во Франции. Фронт был внезапно прорван немцами на большом протяжении, и английские и американские войска в панике отступали под ударами моторизованных дивизий вермахта, внезапно появившихся на Западе, вопреки успокаивающим докладам разведки. Создав в Арденнах мощный бронетанковый кулак, Гитлер намеревался устроить англосаксам второй Дюнкерк, пройдя стремительным маршем к морскому побережью, до которого было не так уж далеко.

В те горестные для Англии дни, ни фельдмаршал Монтгомери, ни генерал армии Эйзенхауэр не могли сказать господину премьер-министру ничего утешительного. Впервые, за все время высадки в Нормандии, союзные войска столкнулись с германским наступлением, подготовленным по всем правилам немецкого военного искусства. Могучий танковый клин внезапно пробил оборону американцев и, вырвавшись на оперативный простор, принялся громить их беззащитные армейские тылы.

Привыкшие к тому, что под натиском превосходящих сил союзной коалиции немцы постоянно отступали, солдаты союзников, мягко говоря, находились в полной растерянности. Англичане, ранее уже испытавшие в сороковом году позор сокрушительного поражения, панически боялись возможности его повторения. Четыре года непрерывных сражений с немцами в Африке и Италии несколько притушили эту боязнь в сердцах британцев. Они уже начали привыкать к победам над вермахтом, благодаря численному превосходству, но неудача, постигшая британские войска в сентябре 1944 года, свела к нулю все их прежние успехи.

Тогда, претворяя в жизнь навязчивую идею своего премьера по захвату Берлина раньше русских, фельдмаршал Монтгомери произвел высадку воздушного десант в Голландии. Британцы намеревались захватить мосты через Рейн и вторгнуться в Германию с северо-западного направления. Полностью уверенный в том, что вермахт полностью обескровлен ожесточенными боями на Восточном фронте, Черчилль намеревался уже к ноябрю захватить столицу рейха, но жестоко просчитался. Немецкие дивизии под командованием фельдмаршала Моделя, вопреки всем ожиданиям, дрались стойко и отважно, чем полностью сорвали наступательные планы британского премьера. Все что сумели достичь войска Монтгомери за неделю боев — это незначительное продвижение на севере Брабанта. Понеся потери, в почти двадцать тысяч человек убитыми и ранеными, британцы вновь с опаской и настороженностью стали относиться к разбитому уже, казалось, противнику.

Прорыв немцами фронта под Арденнами безжалостно содрал с британских солдат тонкую кожу лоска и уверенности, выпустив на волю дремавшего в их сердцах монстра по имени страх. С этого момента горесть и уныние безраздельно овладело умами англичан, в спешке отступающих на запад под натиском вдруг ожившего вермахта.

Что же касается янки, то для них немецкое наступление было подобно кошмарной детской сказке, которая так хорошо началась и неожиданно очень скверно заканчивалась. Попав под сокрушительные удары бронетанковых дивизий фюрера, новоявленные освободители Европы дружно показали врагу спину, несмотря на истошные крики и громкие призывы верховного союзного командования.

Никто, из увешанных звездами генералов, не мог с уверенностью сказать Черчиллю где, на каком рубеже и надолго ли будет остановлено стремительное продвижение германских дивизий. Непрерывные заседания верховного союзного командования и обсуждения положения на фронте не давали ощутимого результата. Получив возможность нанести полноценный удар, вермахт на деле доказывал, что продолжает оставаться одной из лучших армий мира.

Страх и пугающая неизвестность тех дней заставили Черчилля срочно обратиться к Сталину со слезной просьбой о спасении Западного фронта от полного развала. Однако, взывая к союзническому долгу, хитрый английский лис не был бы самим собой, если бы не попытался получить свою выгоду от советского наступления.

Согласно докладу английской разведки, шесть мощных оборонительных полос немцев пересекали территорию Польши с севера на юг. Закованные в сталь и бетон, по замыслу фюрера они должны были стать прочным заслоном для русских войск на пути к Берлину, и Черчилль был с ним полностью согласен.

Преодоление хотя бы части оборонительных линий должно было основательно обескровить русские армии и надолго исключить их из борьбы за главный приз этой войны — столицу фашистского рейха. Пока Сталин собирал бы силы для нового похода на Берлин, Черчилль намеревался договориться с представителями деловых кругов Германии о заключении сепаратного мира и начала войны против общего врага просвещенной Европы — Советской России.

Идею заключения сепаратного мира с Германией полностью разделял и американский резидент Управления стратегических служб в Берне Аллен Даллес. Обосновавшись в нейтральной Швейцарии, он создал тайные каналы связи для ведения тайных переговоров с высокими чинами гитлеровского рейха.

Такого же мнения был представитель деловых кругов Америки мистер Фарлонг, ведущий активный зондаж в кругах германских предпринимателей на предмет мирных переговоров. А также папский нунций, пытавшийся внести свой скромный вклад в скорейшее завершение войны.

Идея сепаратного мира прочно пустила свои корни в умах европейцев, и потому, едва положение во Франции стабилизировалось, в Германию полетела специальная миссия, состоявшая из доверенных лиц англосаксонского капитала. Сделанные ими предложения нашли самый горячий отклик среди немецких промышленников и генералитета, давно понявших обреченность гитлеровского режима. Измученная войной Европа была в двух шагах от нового крестового похода на восток, под флагом борьбы с большевизмом, но начавшееся наступление русских войск в Польше, разрушило все тайные планы заговорщиков.

Неожиданно для всех, Красная Армия начала столь стремительно наступление, что привело Берлин в ужас, а Лондон и Вашингтон в замешательство. Прорвав фронт, танковые армии Сталина безостановочно пересекли всю Польшу с востока на запад, с легкостью преодолевая одну оборонительную линию противника за другой. Изумленный темпами наступления русских, комитет объединенных штабов рассматривал возможности захвата Красной Армией Берлина в феврале 1945 года, однако, слава Богу, этого не случилось.

Не дойдя до столицы рейха 60 километров, русские были вынуждены остановиться, чтобы обезопасить свои растянутые фланги. Немцы получили спасительную передышку, но по сепаратным переговорам был нанесен смертельный удар. В сложившейся ситуации ни один здравомыслящий политик не согласился бы сесть за стол переговоров с немцами, как равноправными партнерами по будущей антирусской коалиции. Единственно приемлемым вариантом была почетная капитуляция вермахта на Западном фронте и продолжением войны на Восточном фронте.

Черчилль с энтузиазмом ухватился за эту формулировку, видя в ней возможность занятия Берлина союзными войсками, вопреки недавно подписанным ялтинским соглашениям. Центр тайной дипломатии переместился в Берн, и вскоре она дала свои плоды. Не встречая никакого сопротивления, союзные войска вышли к Рейну и, после непродолжительного топтания, пересекли его. Дорога к Берлину была открыта, но и этим планам англосаксов не было суждено сбыться.

Благодаря хорошей информированности, Сталин сумел разрушить закулисные игры своих союзников, выставив их перед мировой общественностью в крайне нелицеприятном виде. Переговоры были свернуты. Война закончилась взятием советскими войсками Берлина, так как и хотел Сталин. Единственным призом Черчилля стал германский военный и торговый флот, захваченный британцами в Киле и Фленсбурге.

Уличенный в сепаратных переговорах, британский премьер сумел выкрутиться ценой отказа от объединенного похода на восток, а вот американский президент лишился жизни. Был это апоплексический удар или в голову президента ударилось нечто другое, трудно сказать, однако в мир иной он ушел в наглухо закрытом гробу.

Вспомнив о Рузвельте, Черчилль со злостью поставил на письменный стол пустой стакан из-под бренди, и вперил полный ненависти взгляд в серую папку, что одиноко лежала на самом углу стола. Именно она, а вернее её трехстраничное содержание, лишило главу Британии выдержки и спокойствия, и заставило полностью опустошить графин с бренди.

Английская разведка всегда славилась своими отменными кадрами, благодаря которым империя часто была на шаг впереди всех своих противников в Большой игре. С началом войны один из руководителей МИ-6, с чьим мнением Черчилль всегда считался, предложил создать в недрах своего аппарата особое аналитическое бюро. Его задача заключалась в выяснении настроения англичан в отношении того или иного вопроса, что существенно затрагивал интересы государства. Премьер согласился с этим предложением и в дальнейшем нисколько об этом не пожалел.

В трудный для Британии час, когда её изрядно похудевший золотой запас был отправлен в Канаду, и многим казалось, что дни империи сочтены, отчеты аналитиков помогали премьеру твердо шагать навстречу всем невзгодам. Громогласно обещая по радио простому народу тяжелый труд, кровь, слезы и нужду, Уинстон отлично знал, что в душе британцы готовы заплатить эту страшную цену ради достижения победы, и не потребуют его отставки.

Раз в две недели, а иногда и чаще, начальник секретного бюро приходил на доклад к Черчиллю с серой папкой, что сейчас сиротливо лежала на столе всемогущего премьера. За годы войны она заметно обтрепалась, но Фимс упорно не желал менять её на другую, считая папку своеобразным талисманом удачи бюро.

Доклады аналитиков, как правило, были сухими и лаконичными, может быть даже несколько чопорными, подобно самим англичанам. Читать их порой было неинтересно, но за шесть лет существования бюро не было случая, чтобы аналитики ошиблись в своих прогнозах или хотя бы допустили грубый промах.

Люди Фимса верно улавливали настроение, как простого народа, так и высших слоев общества, и загодя информировали о них премьера. Когда из-за нехватки информации, или по какой-то другой причине, было трудно сделать вывод, аналитики честно говорили об этом Черчиллю и просили дополнительное время и материалы. В том случае, если заключение требовалось предоставить немедленно, бюро выдавало несколько вариантов прогнозов.

Одним словом, длительное сотрудничество с бюро приучило Черчилля полностью доверять полученным от аналитиков выводам. Все было хорошо, и обе стороны были довольны друг другом, но тридцать первое мая 1945 года стало черным днем этого плодотворного сотрудничества.

Готовясь к Берлинской конференции, британский премьер с головой ушел в переписку с новым президентом Америки Гарри Трумэном. Теперешний обитатель Белого дома не имел никакого опыта и умения ведения большой политики. Это давало, связанному по рукам и ногам статьями Атлантического пакта, Черчиллю шанс избавиться от унизительного статуса «младшего брата», и вернуть себе титул равноценного партнера Большой игры.

Огромный поток писем, записок и телеграмм стал активно циркулировать между двумя берегами Атлантики. Обсуждая с Трумэном тот или иной вопрос, Черчилль стремился незаметно навязать собеседнику свое мнение, но не сильно преуспел в этом деле. Соглашаясь с мнением о необходимости держать Сталина в крепкой узде, Трумэн не торопился признавать за Черчиллем право «первой скрипки» в англосаксонском дуэте.

Полностью занятый подготовкой к грядущим переговорам в Потсдаме, Черчилль отодвинул на задний план все свои дела, в том числе и парламентские выборы. Встав у кормила власти в самое трудное для страны время, выстояв под ударами врага и одержав победу над ним, Уинстон был совершенно уверен в благоприятном для себя исходе предстоящего голосования.

Это мнение разделяли все близкие к премьеру люди, члены кабинета и многие парламентарии. Более того, такого же мнения придерживался и лидер лейбористов Клемент Эттли, считавший, что после окончания войны бороться с популярностью Черчилля — безнадежное дело. Поэтому предстоящие выборы высокие стороны посчитали делом чисто формальным, и свои предвыборные кампании провели с минимальной активностью и финансовыми затратами. Британия испытывала острый дефицит всех видов товаров.

Каково же было удивление господина премьера, когда он стал читать представленные Фимсом прогнозы парламентских выборов. Привычно пробежав глазами начало доклада, Черчилль пропустил его средину и погрузился в изучении его выводов.

Сначала он не совсем понял сделанный аналитиками МИ-6 вывод, но чем дольше он держал в руке листы бумаги, тем сильнее стали дрожать его толстые пальцы. Когда же он полностью осознал, что пророчат ему на грядущих выборах аналитики, то кровь нахлынула на его чело, и скомканные бумаги полетели в сторону незадачливого пророка.

— Что это такое!!? — взорвался в праведном гневе Черчилль. — Что за ерунду сочинили ваши парни, Фимс!!? Они, что, к концу войны разучились понимать то, что понимает любой начинающий политик!? Как так партия победы может проиграть выборы!!? Вы сами вдумайтесь в эти слова!!

— Извините, сэр. Для меня самого подобный прогноз стал полной неожиданностью. Поверьте, сэр, но все наши аналитики пришли к одному и тому же выводу, и не верить им у меня нет никаких оснований.

От слов Фимса лицо Черчилля стало ещё больше пунцовым. Сделав над собой огромное усилие, политик попытался найти для себя достойный выход.

— Возможно, ваши парни сделали выводы, используя не вполне достоверные данные. Вы как-то сами мне говорили о подобной возможности, Фимс, — с затаенной надеждой в голосе предположил премьер, но чиновник тут же раздавил все чаяния премьера безапелляционным вердиктом.

— Прежде чем идти к вам с подобным известием, я приказал перепроверить все исходные данные, сэр. Аналитики их трижды перепроверили и пришли к одному и тому же результату. Он перед вами.

В этот момент на сэра Уинстона было жалко смотреть. Не веря до конца в открывшуюся ему измену британской нации, он горько простонал.

— Но то, что вы принесли немыслимо, просто немыслимо, Фимс!

Подобные сетования премьера нисколько не тронули чиновника, успевшего хорошо узнать натуру Черчилля за годы войны. Ему очень хотелось сказать сакраментальную фразу «Глас народа, глас Божий!», но он этого не сделал. Возможно из джентльменской солидарности, но, скорее всего, из боязни за собственное место. Ведь, в порыве гнева, Черчиллю ничего не стоило разогнать отдел аналитиков, и выдать всем незадачливым сотрудникам «вечный волчий билет». Поэтому он попытался подсластить горькую пилюлю премьеру, и одновременно спасти свой отдел и собственное место.

— Видите ли, в чем дело, сэр. Мы только фиксируем настроение простых англичан и делаем свои выводы. А что породило их недовольство, как правило, остается за рамками доклада. Будучи, так же как и вы, сэр, изумлен полученными результатами, я занялся исследованием причин их породивших. С определенной степенью вероятности можно предположить, что на настроение населения повлияли не только тягости военного времени, но и возможное воздействие третьей силы.

— Вы это серьезно, Фимс? — в голосе Черчилля уже звучал не обиженный в своих чувствах джентльмен, а обнаруживший шанс на реабилитацию политик.

— В полученном нами материале на это есть некоторые намеки, сэр. Но мы не можем с полной уверенностью утверждать это. Ведь мы только аналитики, — заюлил Фимс, опасаясь, что премьер взвалит на его плечи розыск этой зловредной третьей силы.

— Вот и изложите все ваши мысли на бумаге, четко и подробно, как вы это умеете. Все остальное — забота других, — изрек Черчилль и кивком головы отпустил Фимса.

Когда двери за вестником горя закрылись, премьер с большим трудом дошел до кресла и буквально рухнул в него. Дрожавшими от возбуждения руками, он налил из хрустального графина янтарное бренди и принялся торопливо поглощать его жадными глотками.

С начала войны для Черчилля это было лучшим лекарством, при помощи которого он боролся с тайным недугом, который очень часто посещал душу правителя Британии. Мало кто знал, что всегда внешне уверенный в себе и вполне успешный политик, был подвержен приступам депрессии. При получении дурных вестей пожилой политик становился меланхоличным, и не был в состоянии быстро принимать нужные решения.

Достигнув вершины политической власти, в шестьдесят пять лет, Черчилль очень боялся лишиться поста премьера, к чему он шел всю сознательную жизнь. Обращение за помощью к врачам ставило крест на его политической карьере, и потому Черчилль предпочитал бороться со своим душевным недугом при помощи бренди.

Янтарный напиток действительно хорошо взбадривал дряхлеющий организм политика, и под его воздействием меланхолия отступала, уступая место бурной деятельности. Черчилль искрился множеством идей и предложений по выходу из очередного кризиса, становясь тем лидером нации, которого все привыкли видеть, начиная с мая 1940 года.

Так было во времена горестного поражения у Дюнкерка и на Крите. Так было при ожесточенном сражении под Аламейном в Африке и отчаянном штурме твердыни Монте-Кассино в Италии. Так было и во время арденской катастрофы, когда судьба Западного фронта висела на волоске.

Божественный напиток неизменно придавал британскому премьеру силы и энергию, но по прошествию времени все с большим и большим трудом. Чтобы добиться очередной победы над внутренним врагом, Черчиллю приходилось увеличивать дозы вливания, но не всегда они обеспечивали долгожданный успех. У господина премьера стали появляться досадные осечки.

Вместе с этим, у семидесятилетнего политика стала развиваться раздражительность и нетерпимость к тем, кто проявлял медлительность и осторожность, в противовес стремительным, а иногда откровенно авантюрным его решениям. Так десантирование британских солдат в Голландию он откровенно продавил, вопреки мнению британских военных, а когда операция провалилась он, не моргнув глазом, свалил всю вину на нерадивых исполнителей.

Грядущее поражение, предсказанное Фимсом, породило в душе премьера сильнейшую депрессию. Жестоко обманутый в своих ожиданиях, Черчилль начал неудержимо поглощать алкоголь. Уставившись в одну точку, он лихорадочно размышлял, как сможет дезавуировать черную неблагодарность британской нации.

Вскоре графин опустел, и премьер потребовал принести себе подкрепление. Вопреки надеждам и ожиданиям, угнетенный внезапно открывшейся изменой, ум политика так ничего и не породил. Презрев умоляющий взгляд секретаря, принесшего в кабинет бренди, Черчилль решительно вынул стеклянную пробку из графина и продолжил созидательный процесс.

После очередного глотка бренди, по щекам «первого англичанина» неожиданно побежали соленые слезы. Властный и решительный человек, привыкший мановением руки посылать на смерть десятки и сотни тысяч людей на благо страны, горько плакал, охваченный неудержимой жалостью к себе от незаслуженной обиды.

Увидь его в этот момент кто-нибудь посторонний, и монументальный образ мудрого политика, столь усердно выстраиваемый Черчиллем на протяжении многих лет, был бы разрушен раз и навсегда. Так жалок и беспомощен был в этот момент железный Уини, гроза врагов и защитник интересов британской империи.

С трудом сдерживая рвущиеся из груди судорожные всхлипывания, он торопливо утирал со своих обвисших щек катящиеся слезы, громко шмыгая носом подобно первокласснику. Зрелище было уничижительным, однако массивные дубовые двери кабинета и верный секретарь за ними, надежно укрыли от любопытного взгляда рыдающего отпрыска герцога Мальборо.

Наконец алкоголь начал воздействовать на впавшего в хандру «первого англичанина». В его мозгу внезапно всплыла фраза из одного рассказа Гилберта Честертона. Надолго отставленный в двадцатых годах от политики, Черчилль поменял ремесло государственного деятеля на литератора. Талантливый человек талантлив во многом, и лишившись парламентской трибуны, Уинстон переквалифицировался в писателя и очень много читал в свободное от творчества время.

«Где умный человек прячет сорванный им лист? В сухом лесу. А тело убитого человека? На поле боя» — доходчиво пояснял читателю Честертон устами своего героя, отца Брауна, ведущего детективное расследование. Эта фраза сразу пленила ум Черчилля своей откровенной простотой и убийственной логикой, едва была прочитана им. Одно время он постоянно помнил её, но затем забыл и вот теперь вновь вспомнил.

Охваченный внезапным озарением, он вскочил из-за стола и стремглав бросился к огромному стенному сейфу, что стоял в дальнем углу его рабочего кабинета. Потратив некоторое время на борьбу с, так некстати застрявшей в кармане пиджака, связкой ключей, он открыл массивную дверь бронированного монстра и принялся лихорадочно искать в его недрах нужный документ.

С покатого лба потомка Мальборо упала не одна капля пота, пока он нашел среди множества бумаг невзрачную папку зеленого цвета. Тощая, с коричневыми завязками, она имела на своей титульной стороне редко встречающийся гриф красного цвета. Он гласил: «Совершенно секретно, только для высшего руководства империи», а чуть ниже ровным почерком клерка было выведено «„Операция Клипер“, отпечатано в одном экземпляре». Это был черновой вариант плана войны Британии с Советским Союзом, которая могла начаться сразу после капитуляции Германии.

Его породил пытливый ум британского премьера, который никак не мог смириться с мыслью, что право взятия Берлина достанется русским, а вместе с этим и титул главного победителя в этой войне. Для заваленной золотом Америки он не имел большого значения. Подняв, благодаря военным заказам, свою экономику на недосягаемую высоту и став сверхдержавой, Вашингтон мог спокойно диктовать всему оставшемуся миру собственную волю. А вот для СССР и Англии взятие Берлина имело большое значение. Черчилль сходил с ума от одной только мысли, что Россия становилась общепризнанным лидером Старого Света, второй мировой сверхдержавой, а значит так нелюбимый им Сталин, все-таки переиграл его.

Последней каплей, что переполнила чашу терпения Уини, стала звонкая оплеуха, полученная им от Сталина за «Санрайс кроссворд». Публично униженный, лишенный возможности вести сепаратные переговоры, честолюбивый британский аристократ решил хоть как-то исправить историческую несправедливость.

Полон злости и негодования к своему обидчику, Черчилль вызвал к себе начальника британского Генерального штаба, фельдмаршала Аллена Брука. Перемежая свою речь словами заботы о благе государства и защиты интересов нации, а также о чисто гипотетической возможности, премьер приказал рассмотреть возможность вытеснения русских войск из Германии и Польши, до линии Керзона.

Приказ был отдан в конце марта, когда операция «Санрайс кроссворд» испускала последние вздохи, получив смертельный удар от русских. Срок был определен британскому Генеральному штабу довольно жесткий, в две-три недели и подопечные Брука не подвели. Когда советские снаряды рвали и крушили стены имперской канцелярии и бункера Гитлера, зеленая папка была положена на стол Уинстона Черчилля.

Ставя перед штабистами столь необычную задачу, Черчилль в глубине души ожидал от них чего-то необычайного, но творение генштабистов было насквозь сухим и прозаичным. Для достижения поставленной цели предполагалось нанести по ничего не подозревающим русским, основательно обескровленным яростным сопротивлением немцев во время штурма Берлина, два внезапных удара. Застав советские армии врасплох, британцы надеялись легко сломить их сопротивление и, под угрозой окружения и уничтожения, заставить отойти сначала из Германии, затем из Силезии, а при благоприятных обстоятельствах — отбросить за Варшаву. Исполнение предложенного плана должно было занять месяц, максимум полтора месяца, по истечению которого британские военные настойчиво рекомендовали премьеру приступить к мирным переговорам со Сталиным, вне зависимости от достигнутых результатов. Новой затяжной войны британская империя попросту не выдержала бы.

Планируя войну против Советского Союза, Черчилль делал главный акцент в ней на захват Польши, и для этого у него были свои причины. С самого начала большой войны в Европе британский премьер уделял особо пристальное внимание двум странам Старого Света — Греции и Польше. При всех поражениях и неудачах, сотрясавших Европу, Черчилль делал все возможное и невозможное, чтобы эти две страны оставались под контролем британской империи.

И если при помощи Греции Черчилль намеревался поставить под британский контроль проливы Босфор и Дарданеллы, свою давнюю и несбывшуюся мечту, то Польша была нужна ему как очаг напряженности на границах с Советским Союзом. Лишившись прежнего «санитарного кордона» на границах СССР в лице Румынии и Финляндии, Черчилль хотел сохранить польский плацдарм, с которого намеревался оказывать давление на Сталина посредством послушного воле Лондона правительства Миколайчика и Армии Крайовой.

Ознакомившись с творением имперских штабистов, сэр Уинстон возрадовался душой, но не надолго. При обсуждении плана операции «Клипер» на совещании начальников объединенных штабов, фельдмаршал Брук заявил решительный протест даже на рассматривание проведения операции против русских. Начальника Генерального штаба не смогли переубедить ни обещание Черчилля привлечь к проведению операции американские войска, ни поддержка планов премьера со стороны фельдмаршала Александера. Назвав рассматриваемую операцию опасной авантюрой, Аллен Брук вынудил Черчилля отказаться от её проведения и отправить план в архив.

Единственно в чем премьер смог одержать победу на этом совещании, это в переименовании обсуждаемой операции. Для утонченной натуры английского аристократа название «Клипер» совершенно не соответствовало внутреннему содержанию, и потому было изменено Черчиллем на дерзкое и звучное «Немыслимое».

Именно в реализации «Немыслимого», Черчилль увидел для себя спасительный шанс удержаться у власти и успеть принести Британии максимальную пользу её неизменным интересам. И в этом английский лорд не видел ничего предосудительного. Просто время изъявления воли британского народа будет немного отложено и это, позволит Черчиллю провести агитацию в свою пользу.

Запущенные внезапной искрой озарения, мозги лидера британской нации усиленно заработали, с каждой секундой своей деятельности набирая стремительные обороты. Прошло всего каких-то две минуты, и он уже имел полное представление о своих действиях на ближайший период.

Опасаясь забыть что-либо важное, он стал торопливо набрасывать карандашом в блокноте основные пункты своего плана, попутно добавляя, расширяя и улучшая его. Охваченный азартом творения, время, от времени прихлебывая бренди, спаситель английского народа полностью излечился от угнетавшей его хандры.

Когда вызванный звонком секретарь вошел в кабинет, то он просто застыл от удивления. Вместо виденного им полчаса назад упавшего духом человека, перед ним сидела совершенно иная личность. Глаза его были полны боевого задора, речь звучала уверенно, движения быстры и решительны.

— Позвоните военным, Бригс, и пригласите ко мне на вечерний прием начальника оперативного отдела Генерального штаба генерала Мэрдока. Только его одного, — многозначительно приказал Черчилль, чем поверг своего секретаря в определенное замешательство.

— Позвольте уточнить, сэр. Следует ли известить об этом фельдмаршала Брука? — осторожно поинтересовался исполнительный секретарь.

— Ни в коем случаи, Бригс, — с расстановкой произнес Черчилль. — Сегодня вечером мне нужен именно генерал Мэрдок и никто иной. Передайте ему, что будет обсуждение плана операции «Клипер», точнее «Немыслимое», — поправился премьер, — он должен его хорошо помнить.

Вызывая к себе начальника оперативного отдела Генерального штаба, Черчилль был уверен, что на этот раз он сможет обойти строптивого фельдмаршала, и сумеет вдохнуть жизнь в дорогое его сердцу детище. Ведь именно генерал-лейтенант Мэрдок был автором плана операции «Клипер», и был очень огорчен сдачей его в архив. Кроме того, Мэрдок недолюбливал Брука, считая, что фельдмаршал откровенно затирает его в чинах и наградах.

— Что-нибудь ещё, сэр?

— Позвоните, лейтенант, полковнику Фимсу. Скажите ему, что доклад, о котором мы с ним сегодня говорили, должен быть готовым к этому вечеру. Никакие возражения не принимаются. За полчаса до прибытия генерала Мэрдока, я хочу ознакомиться с его содержанием. Сориентируйте его по времени сами.

— Понятно, сэр — перо секретаря проворно запорхало по листу блокнота.

— Завтра мне нужна встреча с мистером Старбеком и мистером Кэнингемом. Желательно во второй половине дня. Как подсказывает мой жизненный опыт, в это время финансовые деятели более сговорчивы.

— Очень точно подмечено, сэр.

— И разыщите мне мистера Стэмплтона. Мне нужно с ним поговорить.

— Будет исполнено, господин премьер-министр, — заверил секретарь.

Приглашая к себе Чарльза Стэмплтона, Черчилль хотел поговорить с человеком, обладавшим весом среди британского истеблишмента и всегда имевшим свое мнение, которое он мог высказать, не взирая на чины и должности своего собеседника. Для Уинстона старый ворчун был своеобразным оселком, на котором он уже много лет оттачивал идеи перед их официальным представлением широкой публики.

Следуя негласной традиции, обсуждение происходило после чашки бразильского кофе, к которому Стэмплтон относился с большим обожанием. Черчилль с большим нетерпением ждал окончание ритуала, с трудом поддерживая разговор о погоде, крикете и о новостях у общих знакомых. Наконец чашки были отодвинуты в сторону, удобно откинувшись в креслах, джентльмены закурили сигары и, переполненный энергией, Черчилль заговорил.

— Не раскрою большого секрета, если скажу, что на сегодняшний день для нас нет важнее вопроса, чем послевоенное устройство Европы, в котором вопрос о Польше занимает главенствующее положение. Мы никак не можем закрывать глаза на попытки Сталина полностью подчинить своему влиянию нашего давнего и преданного союзника. Я имею в виду те, якобы свободные, выборы, которые Москва намерена провести в Польше в ближайшее время. Все мы прекрасно понимаем, что пока там стоят советские войска, ни о каком честном и непредвзятом изъявлении воли польского народа не может быть и речи. Сталин никогда не допустит этого, и всеми правдами и неправдами приведет к власти послушных ему коммунистов. Поэтому нам любой ценой надо вернуть измученную войной Польшу в лоно европейской демократии.

— Понятие «любой ценой» имеет очень широкое и весьма опасное толкование, Уинстон. Мне кажется, что ты несколько сгущаешь краски. Насколько мне помниться, в Ялте Сталин обещал устроить в Польше максимально честные и прозрачные выборы. Никто, кроме лиц, запятнавших себя в сотрудничестве с немцами, не будет лишен в Польше избирательных прав. Кроме того, он согласен на присутствие во время выборов наших наблюдателей. Я давно наблюдаю за Сталиным, и у меня сложилось убеждение, что он неуклонно выполняет все взятые на себя обязательства перед нами. Отказ от поддержки греческих коммунистов — наглядный тому пример.

— Мистер Сталин не такой простак, как хочет им казаться. За право обладать Грецией мне пришлось уступить ему влияние над Румынией, Болгарией, Венгрией и Югославией в придачу. Ничего не скажешь, справедливый и щедрый обмен! Что касается присутствия на выборах наблюдателей, то ты слишком преувеличиваешь их значение. Они проконтролируют чисто техническую сторону дела, но ни один из них не сможет оградить поляков от диктата со стороны Советов. Под дулами автоматов русских солдат, под давлением местных коммунистов и от страха перед репрессиями со стороны НКВД, они проголосуют так, как нужно будет Сталину, — уверенно вещал Черчилль.

— И как далеко готова шагнуть Британия ради свободных выборов в Польше?

— Очень далеко. Вплоть до введения британских войск в эту страну, перед которой мы в неоплатном долгу с осени тридцать девятого!

— Но ведь это очень и очень опасно! Такой шаг может иметь очень серьезные последствия, вплоть до начала новой мировой войны, — с опаской молвил Стэмплтон.

— Риск, конечно, существует, но выигрыш сторицей окупит все понесенные затраты! Посуди сам. Освободив Польшу от русского влияния, мы полностью перечеркиваем все успехи русских в Восточной Европе за последний год. Старая лиса Бенеш и румынский король Михай уже не будут столь откровенно смотреть в рот Сталину. Мы сможем восстановить свое влияние в Венгрии, да и балканские коммунисты Тито и Димитров охладят свой неуемный пыл. Кроме того, освобождение Польши придаст силы антисоветскому подполью в Прибалтике и украинским националистам на Западной Украине. Это очень важные факторы и каждый здравомыслящий политик должен с ними считаться.

Закончив говорить, Черчилль отложил сигару и с интересом посмотрел на собеседника в ожидании его контраргументов. И они незамедлительно последовали.

— Мне кажется, что не стоит ради демократизации Польши доводить дело до такой крайности, как война с русскими. Эти пустоголовые ясновельможные паны не стоят того, чтобы ради них проливалась кровь моих соотечественников. На мой взгляд, для решения польского вопроса в нашу пользу, следует опереться на Америку. Там довольно сильное польское лобби, поддержка которого важна для любого обитателя Белого дома. Как бы высоки не были бы успехи Красной Армии в Европе, Сталин никогда не решиться конфликтовать с первой экономикой мира.

— Не стоит сильно рассчитывать на американцев, Чарльз. Они отнюдь не добрые соседи, что при пожаре дадут вам свой садовый шланг и ничего не потребуют взамен. Спасая Британию от немецкого разгрома в начале войны, мистер Рузвельт не забыл ненароком приставить к моему виску дуло револьвера и заставил подписать созданную им Атлантическую хартию. Она — смертный приговор всей нашей колониальной системе, без которой Англия не может претендовать на роль мировой державы. Играя роль джентльмена, за годы войны Рузвельт не прибегал к шантажу при решении спорных вопросов между нашими странами, но нет никакой гарантии, что Трумэн сохранит эту линию поведения. Возможно, у нашего «старшего брата» есть свои планы в отношении Польши, сильно разнящиеся с нашими планами, а также неизвестна цена их поддержки в этом вопросе.

— Может, следует попытаться найти с маршалом Сталиным разумный компромисс для наших интересов. В Ялте он неоднократно говорил, что компромисс весьма полезная вещь. Не думаю, что после таких огромных потерь, что понесли русские в этой войне, он не будет стремиться к мирной передышке, — продолжал не соглашаться с премьером Стэмплтон, чем вызвал неожиданную вспышку гнева у собеседника.

— Да, как вы не поймете, Чарльз, что Сталин откровенный враг нам и нашим интересам! И враг очень и очень опасный! — гневно выпалил Черчилль, начиная терять самообладание. — Все то время, что он находится у власти он только и делает, что неуклонно наступает на наши интересы подобно танку. А в последние пять лет особенно! Во всех делах, которые я с ним веду, находясь на посту премьер-министра, он стремится получить для своей страны хоть минимальную, но выгоду. И делает это так, что даже, отказывая ему в той или иной просьбе, я наношу Британии вред. А если соглашаюсь, то наношу стране вред в два, а то и три раза больше! Мне надоело постоянно ублажать Сталина за счет наших интересов!!

Выкрикнув эту яростную тираду, Черчилль вскочил с места и, пытаясь унять предательскую дрожь в руках, вцепился в спинку своего кресла. Лицо его покраснело от гнева, глаза пылали огнем негодования, а губы скривились в злой гримасе. Черчилль попытался совладать с собой, но не смог удержаться, и метнул в Стэмплтона полный недовольства выразительный взгляд.

— Простите меня Уинстон, но мне кажется, вы несколько перебрали с употреблением алкоголя, — удивился собеседник, но премьер энергично запротестовал.

— Нет! Перед вашим визитом я позволил себе промочить горло несколькими глотками бренди, и не более того.

Черчилль решительно одернул на себе пиджак и снова сел в кресло. Премьера очень подмывало действительно смочить бренди пересохшее горло, но он сдержался.

— Сейчас ситуация складывается для нас самым благоприятным образом. По заверению военных нынешнее положение наших войск в Германии очень удобное для нанесения удара по русским, чьи армии понесли серьезные потери во время боев за Берлин, особенно в танках. Кроме того, выполняя ялтинские договоренности, Сталин начал переброску своих войск на Дальний Восток для войны с Японией. По данным разведки она уже началась из районов Прибалтики и Восточной Пруссии. Разведка также доносит, что с завершением войны русские находятся в самом благодушном настроении. Все только и говорят, что о скорой демобилизации, к новой войне никто не готов. Если нанести по ним внезапный удар, то он полностью ошеломит и деморализует их. Пока они придут в себя и обретут боеспособность, мы уже будем в Польше, а там будет видно. Если господь Бог будет милостив к нам, мы возьмем Варшаву, если не очень, то хотя бы часть Польши, но даже это кардинально изменит весь политический расклад в Европе. Наши тайные союзники в восточной Европе, на Балканах, в Прибалтике, на Украине поднимут голову, возьмут оружие, и господину Сталину придется ещё долго ждать мира.

— В ваших словах Уинстон, безусловно, есть определенный резон, да и в компетентности наших военных не приходиться сомневаться, но есть один очень опасный нюанс. Начав войну против Сталина, не окажемся ли мы один на один с русским медведем? Поддержат ли нас американцы, ведь наши европейские дела для них менее важны, чем победа над Японией? Ведь это вопрос чести для них.

— Вы абсолютно правы дорогой Чарльз, задавая этот вопрос. Американцы хорошие ученики. Они быстро научились превыше всего блюсти свои интересы и вступать в войну в её окончании, а не в начале. Однако во всем остальном искусстве пускать туман, они все ещё дети, — снисходительно произнес Черчилль.

— Начав активные действия против русских, мы постараемся сделать это так, чтобы Трумэн не смог остаться в стороне, при всей его заинтересованности в русских. Мы поставим его перед свершившимся фактом, и не позволим остаться в стороне от схватки со Сталиным.

— При всей моей уверенности в вашем высоком искусстве политика, я не совсем уверен, что англичане также дружно пойдут за вами воевать против Советов, как в сороковом году они пошли сражаться против Гитлера. Они видят в них союзников и, подобно русским, желают мира и не простят вам пролития новой крови, — выложил свой последний козырь сомнения Стэмплтон.

— А вот здесь, вы глубоко ошибаетесь дружище, впрочем, как и все англичане, — торжественно изрек Черчилль. — Воевать с русскими будут немцы, а мы только будем помогать им бороться с коммунистическим игом! Сдавшиеся к нам в плен соединения вермахта, по моему тайному приказу, все ещё не разоружены. Все они находятся в полевых лагерях и проходят постоянную военную подготовку. Представьте, 700 тысяч человек стоят с винтовкой у ноги и только и ждут приказа идти в бой против русских. И смею вас заверить, они будут драться за свои города и близких ничуть не хуже, а возможно и лучше, чем они дрались при Адольфе.

— Браво, браво. Такого нестандартного хода никто из наших дорогих союзников наверняка не ожидает. Снимаю шляпу перед вашим талантом Уинстон. Очень сильный ход, способный оказаться решающим аргументом, в споре за Польшу, — негромко похлопал в ладоши Стэмплтон. Серые глаза оппонента быстро забегали в поиске изъяна конструкции, и вскоре он был найден. Старина Чарльз также не был новичком в политике.

— Все, что вы мне изложили — прекрасно. Я вижу только одну слабую сторону вашего плана — это Трумэн. Мне приходилось встречаться с ним в сорок втором, в Квебеке, и он оставил не совсем приятное впечатление. В отличие от Рузвельта, всегда оставлявшего оппоненту путь к почетному отступлению, Трумэн действует ограниченно прямолинейно, если не сказать хамски. Типичный ковбой конца прошлого века, который сначала стреляет, а затем смотрит, в кого он выстрелил. Такой человек может взбрыкнуть в самый ответственный момент, не столько из-за политического разногласия, сколько из собственной вредности и гонора.

— Мне всегда нравилась ваша проницательность, Чарльз. Гарри Трумэн действительно может преподнести нам немало неприятных подарков, тем более он считает себя непревзойденным специалистом в области международной политики, да и в ведении войны. Но я уже принял определенные меры. Завтра у меня встреча со Старбеком и Кэнингемом. У них имеются хорошие связи с теми, кто финансировал предвыборную кампанию мистера Трумэна и, следовательно, имеют рычаги влияние на него. Без их денег он никогда бы не стал президентом Америки, — многозначительно сказал Черчилль и Стэмплтон был вынужден согласиться с ним. — Думаю, янки заинтересует предложение получить большую часть германского пирога с тарелки Сталина. Нам будет вполне достаточно северного побережья Германии, при полном господстве наших войск во всей Польше.

— Не могу сказать, что я в полном восторге от ваших новых идей, Уинстон, но вынужден признать, что исполнение их пойдет на пользу интересам британской нации, — вынес свой вердикт Стэмплтон.

— Ещё как пойдет! — горячо заверил его Черчилль. — Нужно только действовать решительно, без всяких колебаний и тогда мы надолго отобьем у мистера Сталина желание совать свой нос в европейские дела.

Когда гость покинул кабинет премьера, изнывающий от жажды Черчилль, налил в стакан бренди и торопливо отпил из него глоток. Затем подошел к каминной полке и устремил пытливый взгляд в небольшой портрет, стоявший там в скромной рамке.

Летом сорок четвертого, когда русские войска вошли на территорию Польши, Сталин прислал британскому премьеру на память свой портрет, в чем тот усмотрел скрытый намек. Старый ястреб не забыл этого болезненного укола.

Глядя на спокойное лицо своего давнего противника, он отсалютовал портрету бокалом с бренди и торжественно произнес:

— Мы еще поборемся с вами, мистер Сталин!