Я забыла как дышать. Широко глаза раскрыла, убоявшись: все же убить меня хочет! За что?
— Мать, ты зачем Алену пугаешь? — раздался холодный голос Велизара.
— Я — Янина, — пискнула я зачем-то.
— Какая разница, — небрежно махнул рукой дракон. — Сядь и не трясись.
— Она огневица, Зар, — царица говорила так, будто я была не человеком, а деревом. — Они все быстро умирают. Как только сущность берет верх над разумом, так и сгорают дотла.
— Эта вполне себя контролирует. Тут ни разу не обернулась.
— Зар, ни одна огневица не перешагнула тридцатилетний рубеж. Твоя игрушка умрет, тут без вариантов.
— А что, если…
— Если — это к отцу, — царица махнула широким серебряным рукавом. — Препятствовать не буду. Но здесь… Если она мне гнездо сожжет — я своими руками тебя придушу, ясно?
— Да.
— Хм, огневица! Ну кто бы мог подумать! — и с этими словами царица стремительно удалилась.
Велизар остался, и в глазах его я разглядела тоску.
— Не кручинься, господин, — попыталась я его утешить. — Мне едва минуло девятнадцать. До тридцати еще — целая жизнь!
— Ты не понимаешь, о чем говоришь, — горько ответил дракон. — Глупая. Ладно, я что-нибудь придумаю.
И он тоже развернулся. Неужели я снова одна останусь?
— Господин!
— Чего тебе?
— Я книгу прочитала!
— Молодец. Дальше, стало быть, сама.
— Но…
— Доброй ночи.
— А выходить-то мне можно из горницы?
— Зачем?
— Я… голодная, — очень тихо прошептала я.
— Тебя не накормили? — дракон сдвинул черные брови сердито. — Вот ведь засранки!
Он этого просторечного словечка, вырвавшегося с таких суровых и благородных уст, я хихикнула.
— Принесут. Выходи, конечно. Только постарайся от матери подальше держаться. Она терпеть не может моих… моих… — он запнулся и поглядел на меня странно и даже грустно.
— Питомцев, — закончила я безжалостно. — Это хотели сказать?
— Нет, — качнул он головой. — Совсем другое. Ну да ладно.
И все же ушел. А я почему-то заплакала тихонько, почувствовав себя той самой брошенной хозяином собачонкой.
Нельзя было его разглядывать, нельзя думать, нельзя мечтать! Мало меня мать хворостиной лупила за всякие глупости. Кто он и кто я? Конечно, никогда нам вместе не быть. Лягушка станет женой царевича только в сказке.
Плакала я, впрочем, недолго, никогда не умела страдать, как положено — с завываниями, соплями и посыпанием волос пеплом. Потому что всегда пыталась разобраться — а кто, собственно, виноват в моих слезах? Чаще всего виновницей оказывалась я сама, а на себя злиться не получалось. А если и не я — то лучше обдумывать, как отплатить обидчику, чем реветь без толку.
Сегодня же выходило, что не виноват никто. Все хотели как лучше. Отец меня не просто так отдал дракону: боялся, что меня деревенские пристукнут. Велизар, конечно, тоже не виноват, он вообще не собирался меня забирать, его вынудили. И мать его можно понять: в доме завелась… человечка. Это как мышь, только еще и разговаривает. Ужас какой.
Ну а кем родиться, я тоже не выбирала. А ежели у меня выбор был бы — нешто я б в деревню попросилась, да еще огневицей? Я б царевной тогда родилась или вон — драконьей дочкой, чтобы с Велизаром на равных разговаривать. И плачу я даже не потому, что меня обидели, а от страха перед будущим, которое я знать не знаю. В деревне все было понятно: или я сама сгорю и еще кого-нибудь с собой захвачу, или как-то совладаю со своей сутью и проживу мирную жизнь в родительском доме. Ну, или окажусь в колодце со сломанной шеей, и такое вполне вероятно.
Теперь же я — в чужом доме и среди чужих людей. Вот что самое страшное.
Служанки принесли еды. Я в очередной раз попыталась с ним заговорить, но они только фыркнули презрительно и отвернулись. Кажется, для них я тоже навроде мыши. Ну и ладно, я с этим справлюсь. Буду вон… книжку читать!
Скажи мне кто пару недель назад, что я легко и быстро выучусь читать, пусть и по слогам, я б рассмеялась. Всегда считала себя непутевой, глупой. Что мать сказывала, в моей голове обычно и не задерживалось. А тут, видимо, учитель был хорош. Да и я не сплоховала. Поэтому я взяла книгу и села возле окна, намереваясь только одним глазком… Сначала было сложно, буквицы складывались в слова, но какие-то отдельные, непонятные, а потом я вдруг увидела слово «солнце» и «небо» и «облака» и разом представила: вот на небе солнышко ясное, и облака бегут, стало быть ветренный денек. И все это рассказали мне закорючки на листе бумаги! Я жадно вглядывалась в буквицы, забывая дышать — и передо мной медленно, как лепестки мака поутру, разворачивался целый мир.
Так вот зачем люди книжки пишут!
Оторваться смогла лишь когда совсем стемнело. Ни ужин, ни разговоры мне были не нужны. А ночью мне снились не сенокос, не лес, не родители, а заморские страны и вороные жеребцы. Даже просыпаться не хотелось.
— Янина, матушка желает видеть тебя за завтракам, — ворвалась в мою горницу Велеслава. — Давай поднимайся, я тебе новое платье принесла.
— Да сколько ж мне нарядов нужно, царевна? — взвыла я. — Мне ж ввек их не сносить!
— Ничего не знаю, перед матушкой нужно выглядеть достойно. И только попробуй назвать меня царевной за столом! Косу выдерну!
Маленький ураган по имени Велеслава поднял меня и закружил, помогая облачиться в желтый, как солнце, сарафан с алым кушаком. Не слишком ли ярко для буднего дня? Али праздник у нас какой? Но спорить не стала, царевне всяко виднее. Молча оделась, кривилась, но терпела, пока она мои волосы дергала и что-то мудрила с лентами.
Потом Велеслава взяла меня за руку и потащила куда-то по коридорам и лестницам, а я от страха лютого спотыкалась и едва перебирала ногами. Ой, мамочки, да эта ваша главная дракониха пострашнее стаи лютых волков будет!