Одержимость (ЛП)

Глава 5

Демон Девина появилась перед непримечательным, почти-современным головным офисом корпорации «Интегрированные Человеческие Ресурсы». У «конторы», расположенной в одном из бесчисленных бизнес-центров Колдвелла, не было клиентов, сотрудников, интеграции или самой корпорации. Однако она была идеальной защитной оболочкой для ее коллекций, а название – прекрасный каламбур на то, чем она занималась.

Она была асом интеграции в людей.

Она только что вышла из вполне вместительного сосуда, кстати говоря.

В восторге от тех черных джинсов.

Шагая к двери, она миновала закрытую стальную дверь, входя в пустое, тусклое помещение. Внутри не было столов, телефонов, компьютеров, кофе-машин или кулеров… и даже аппарата управления, здесь не проводились встречи с восьми утра до пяти вечера, интервью, никакого руководства бизнесом. Ну а если потребуется, она по мановению палочки создаст такую иллюзию.

После того, как в ее последнее укрытие проник Джим и его приятели-ангелы, ей пришлось передислоцироваться, и пока все шло нормально.

– Дорогой, я дома, – сказала она своему новому жертвенному девственнику, который висел верх ногами над ванной у лифта.

Разумеется, он не ответил.

В своей предыдущей жизни, прежде чем он наконец-то начал приносить хоть какую-то пользу, он был компьютерным гиком… Боже, с хронической нехваткой девственников в современной Америке, она никогда так не радовалась технологиям: достаточно было лишь просмотреть раздел ИТ в «Желтых страницах»[40].

Но, даже с ним в качестве метафизической сигнализации, пугающее напряжение заставило ее ускориться на пути к дверям лифта. Было всего два выбора в плане этажей: «2» и «П», и, войдя внутрь, она нажала на последнее. Под аккомпанемент тишины она спускалась в открытое пространство подвала без окон. Дыхание застыло в легких, когда двери открылись…

– О, слава яйцам, – выдохнула она со смешком.

Все на месте. Коллекция часов ответила на ее приход, начав отсчитывать минуты и часы; многочисленные бюро выстроились сами по себе, шкафчики все еще хлопали от возвращения в нужное положение; ее бесчисленные ножи сейчас снова смотрели остриями на юг. И, самая важная ее вещь – самая бесценная, несмотря на ужасное, изношенное состояние – ее зеркало, там, где она его оставила, в дальнем углу.

Ну, там еще была развлекательная часть ее «спальной» зоны, кровать королевских размеров, туалетный столик с косметикой, полки одежды, обуви, шкафы сумок.

Когда она уходила, ее вещи разбивали установленный порядок, пространством овладевал полный беспорядок и хаос. Когда она возвращалась? Порядок восстанавливал сам себя.

Так же магнит притягивает металлическую стружку.

И, как и ее вещи вращались вокруг нее, так и ее тянуло к ним. Ее величайший страх, по крайней мере, на Земле, – что однажды она вернется сюда и что-нибудь пропадет. Или все сразу. Или какая-то часть.

Когда ритм ее сердца восстановился, и она сняла шубу, Девина прошла между рядами, сформированными бюро. Выборочно остановившись, она открыла верхний ящик стола Хепплуайт[41], купленного у его создателя в 1801 году. Внутри лежали очки той эпохи, тонкие ручки изогнуты, старое круглое стекло поблескивало. Когда она прикоснулась к ним, энергия прежних хозяев потекла в ее пальцы, связывая ее с душами, которые она заполучила и сейчас держала в своей темнице.

Она знала каждого из этих грешников, своих деток, своих обожаемых избранных, которых она воспитывала посредством великой боли и унижения в своей стене, внизу.

Гребаный Джим Херон.

Этот чертов «спаситель» может стать ее погибелью... в прямом смысле слова. А так не должно было выйти. В начале этой войны на семь раундов она так надеялась на него, была так уверена, что его темная сторона, культивированная его профессией так долго, сослужит ей хорошую службу. Вместо этого? Этот ублюдок играл за другую команду.

И побеждал.

Если он выцарапает еще одну победу?

Переполненная эмоциями, Девина окинула взглядом свои коллекции, слезы подступили к глазам.

Если спаситель выиграет в Команде Ангелов, все это исчезнет, все ее вещи больше не будут существовать… хуже того, ее души тоже канут в лету. Все, что она копила веками? Развеется как дым.

Она тоже.

Гребаный Джим Херон.

На пути к своему туалетному столику Девина скинула норку на кровать, отодвинула изящный стул и села. Она одобрительно посмотрела на себя в овальное зеркало… но ей были ненавистны испытываемые сейчас чувства.

Для начала, она презирала тот факт, что существовала на свете женщина, которую Джим хотел так отчаянно, что мог пожертвовать победой ради нее. И она сама оказалась между молотом и наковальней – отдать что-то, принадлежавшее ей?

Когда такое вообще случалось?

Ну… черт, сейчас ей стоит запеть словами Тейлор Свифт: никогда, никогда, никогда…

Блин, ОКР было занозой и в хорошие дни. Столкнуться с потерей всего этого барахла в подвале? Достаточно, чтобы обеспечить гребаный сердечный приступ…

Облокотившись на столик, она была вынуждена открыть рот, чтобы сделать вдох.

– Ты бессмертная… бессмертная… незачем звонить 911.

Потому что, ради всего святого, невозможно реанимировать организм, который не существовал в медицинском понимании этого слова.

Хорошая логика. Но когда высокооктановая паника вспыхнула в ее венах, это разумно-рациональное полетело в помойку. Она смахнула волосы с лица дрожащей рукой, и попыталась вспомнить слова своего когнитивно-бихевиорального терапевта:

Это не убьет ее. Просто физические ощущения. Девина, вещи тут не причем… речь о попытке контролировать…

Дерьмо, что собственность не причем. И даже бессмертные могли умереть… она доказала это, убив два раунда назад Эдди, драгоценного напарника Эдриана.

– О, Боже, – простонала она, когда чувство отрыва отделило от ее среды, зрение пошло кругом, равновесие сместилось.

Победа в войне означала ее главенство на земле и всеми душами. Абсолютное. Но проигрыш?

От одной мысли ее тошнило.

Ставки не могли быть выше.

Гребаный Джим Херон…

– Не могу… дышать…

Великолепно. Похоже, на предстоящей неделе ее опять ждут целых три встречи с терапевтом. Может, даже четыре.

Заставляя себя сфокусироваться, она попыталась дышать глубоко, животом. Систематически напрягать мышцы бедер. Сказала себе, что испытывала этот всплеск адреналина миллионы раз и всегда выходила живой. Подумала о новой коллекции ЛВ[42] и том, что купит в Нью-Йорке, в флагманском бутике на Пятой…

В итоге, к реальности ее вернула сережка, которую она бы не надела даже под страхом смертной казни от хрустального кинжала.

Ракушка? Серьезно? В стиле гребаного Кейп Кода[43].

Женщина, носившая сережку, наверное, получила безвкусицу от бойфренда после выходных на пляже, долгих прогулок за ручки и секса в миссионерской позе в гостинице типа «завтрак и постель».

Скука.

Достав жалкую безделушку на четырнадцать карат, Девина миновала ряд из пяти флаконов «Коко» Шанель, и придвинула к себе низкое блюдце из блестящего серебряного сплава. Сережка подпрыгнула, когда ее бросили на тарелку, и короткое мгновение Девина хотела размолоть ее в пыль… просто потому, что могла. Вместо этого, она заговорила на своем родном языке, ее голос искажался, долгие «С» напоминали шипение змеи. Когда пришло время, она закрыла глаза и вытянула ладонь, заклинание набирало силу, жар нарастал.

Изображения начали подниматься от предмета, фильм о хозяйке сережки перетекал по руке, поступая в нее, слова и образы записывались в ее центральный процессор для дальнейшего использования. О да, предметы из металла были весьма полезны в быту, энергия их владельцев навечно оставалась между молекулами, ожидая, когда ее поглотит что-то иное.

Прежде чем закончить ритуал, она поддалась соблазну и добавила кое-что к миксу, пустячный толчок в нужном ей направлении. Даже не сравнится с тем, что она делала в предыдущих раундах.

Просто искусственное влечение.

Всего-то.

Открыв глаза, она уставилась на раскаленный до бела водоворот, словно торнадо поднявшийся над серебряным блюдцем… и потом он рассеялся, взаимодействие между объектами, обмен энергией завершился.

Ничего серьезного. А если Создатель захочет придраться к таким мелочам? Тогда ему тоже нужно к терапевту.

Девина откинулась назад, ощущая присутствие объектов, сущности душ смешивались, сохраняя при этом индивидуальные характеристики.

Как и вещи в ее стене.

Нахрен Джима Херона.

И нахрен саму игру, кстати говоря. Она нужна Создателю. Она уравновешивала Его мир… без нее? Рай потеряет свою значимость; в нем не будет нужды, если на земле воцарится утопия.

Зло необходимо.

К несчастью… как бы правдиво это ни звучало, война определит будущее.

Она по стольким причинам была подавлена: четыре раунда, а у нее всего одна победа.

Схватив свой айФон, она зашла в список контактов, набрала номер, и пока шли гудки, Девина умышленно смотрела на свои вещи, напоминая себе, сколько всего у нее было… и сколько ей терять.

– Вы позвонили Веронике Сиблинг-Краут, лицензированному психотерапевту. Пожалуйста, оставьте свое имя и сообщение, а также дважды продиктуйте контактный номер, по которому я смогу с вами связаться. Хорошего дня.

Бип.

– Вероника, привет, это Девина. Можно провести сеанс в самое ближайшее время? Я собираюсь… – Ее голос сорвался. – Я собираюсь принять сложное решение, и мне нужна помощь. Мой номер…

Продиктовав цифры дважды, хотя женщина, без сомнений, поставила ее номер на быстрый дозвон, Девина повесила трубку, закрыла глаза и собралась с духом.

Это будет самым сложным из того, что она делала.

Не считая гребаного Джима Херона, разумеется.

Потому что в войне и при ее роли в ней, было чертовски сложно признавать… что она капитально влюбилась в него.

Еще одна причина, почему было так больно.

***

Дьюк вышел через парадный вход «Железной Маски» в девять пятьдесят одну, сел в грузовик и выехал на Северное шоссе. Спустя два съезда он срулил у квартирных массивов, удобно расположившихся справа от шоссе. С названиями вроде «Лэнтэн Виладж» (старая Колониальная[44] тема) и «Альпийские Дачи» (копия Гштаад[45] от руки некого олбанского[46] архитектора), эти поселения были хорошо оснащенными, но плотно утрамбованными конюшнями для молодых специалистов, которые только начали свои жизни работающих бездетных семей.

Ему ли не знать. Когда-то он жил здесь.

Повернув за указателем «Ферма ХантерБред», он на автопилоте вел грузовик по различным, названным в честь пород лошадей улицам с одинаковыми зданиями темно-зеленого и золотого цветов, с открытыми центральными лестничными площадками.

Одиннадцать-ноль-один по улице Аппалуза[47].

На каждую двух-трех комнатную квартиру приходилось по два места, и он припарковался рядом с пятилетним Фордом Таурис[48]. Он не потрудился закрыть машину, когда вышел из нее и пошел по дорожке. Вверх по лестнице, по две ступеньки за раз. По коридору, до противоположного конца. Последняя дверь слева.

Он постучал один раз, громко.

Женщина, открывшая дверь, все еще была в хирургической форме, ее темные волосы падали на плечи, взгляд, измотанный от, должно быть, очень длинного дня. Она откинула челку назад, и он уловил запах антибактериального мыла на основе хлорксиленола.

– Привет, – сказала она, отступая назад. – Хочешь войти?

Он пожал плечами, но вошел. Честно говоря, он вообще не хотел приходить сюда.

– Ты ел вечером? – спросила она.

Нет.

– Да.

– Я только села за «Лин Квизин»[49].

Когда она пересекла скудно обставленную гостиную, Дьюк достал из кармана конверт с пятью тысячами долларов наличкой. Некуда положить чертовы деньги… ни столика у двери, ни боковой стойки у потертого кожаного дивана, нет даже пуфика, на который можно было бы сложить гудящие после ухода за пациентами отделения интенсивной терапии ноги.

Будь все проклято, подумал он, последовав за ней в устеленную линолеумом зону для кухни, с круглым столом и четырьмя стульями.

Она вышла из-за кухонного гарнитура с черным пластиковым подносом, с чем-то горячим и стаканом бледного белого вина.

Она села и положила вилку из нержавеющей стали и бумажную салфетку слева от своего «блюда».

Но не приступила к еде. И не могла посмотреть на него… ничего нового.

– Держи, – сказал он, наклонившись и положив деньги на обитый стол.

Она уставилась на конверт, казалось, что она сейчас расплачется. Тоже ничего нового… также его не касалось.

– Я поеду…

– Он попал в беду, – пробормотала она, взяв вилку и воткнув в блюдо с кремом, которое только достала из холодильника и разогрела. – Все серьезно.

– В школе? – отстраненно спросил Дьюк.

Она кивнула.

– Его застукали за кражей ноутбука из компьютерного класса.

– Отстранили от занятий?

– На три дня… отправляют к психологу. Он с мамой, пока я не заберу его после работы… сейчас собираюсь туда. – Она покачала головой. – Я не знаю, как поговорить с ним. Он не слушает меня… словно вообще не слышит.

Дьюк запихал руки в карманы джинсов и прислонился к стене. Если она рассчитывает, что он заверит, что все будет нормально, то не дождется. Он такими глупостями не занимался.

Она положила вилку.

– Слушай. Мне не хочется просить тебя делать это…

Дьюк закрыл глаза и покачал головой. – Так не проси.

– … но ты можешь поговорить с ним? Чем старше он становится… тем сложнее с ним справиться.

– Почему ты решила, что он не положит на мои слова?

Когда его бывшая любовница посмотрела на него, ее взгляд был пустым.

– Потому что он боится тебя.

– А тебя не смущает такая тактика, – пробормотал он.

– Я просто не знаю, что еще сделать.

– Мне пора на работу.

Когда он отвернулся от нее, она сказала:

– Дьюк. Пожалуйста. Кто-то должен достучаться до него.

Посмотрев через плечо, он прошелся взглядом по ее волосам, лицу, изгибу плеч, пока она сидела над остывающей тарелкой с ужином.

В тишине, годы улетучились, это позволило ему словно подойти к ней, стать ближе, хоть и не в физическом плане.

Он увидел Николь в далеких воспоминаниях, сидящей в лекционном зале в Колледже Союза[50]. Биохимия, с лысым профессором, у которого были мохнатые, словно перекати-поле брови. Дьюк сидел на галерке, она – в первых рядах. Раздалась пожарная сигнализация, и она завертелась по сторонам, как и большинство студентов, будто составляла план побега, который должен быть настоящим, а не учебным или вследствие ложной тревоги.

Темные волосы. Темные глаза. Хрупкого сложения, но с очень длинными ногами в шортах – стоял теплый день в середине сентября.

Мгновенное притяжение с его стороны, такое превращало всех женщин в гребаном колледже в картонные фигуры. Позже он узнает, что в тот день она его даже не заметила. Но когда это произошло?

Лучшие три года в его жизни.

За которыми последовал кошмар, в котором он жил по сей день.

– Почему ты так смотришь на меня? – спросила она, зная ответ.

Он смотрел на нее, потому что сейчас ей было за тридцать, как и ему, и они были также далеки от пары в тот день с пожарной тревогой, как два незнакомца: она была медсестрой, а не акушером-гинекологом, как планировала. В средних летах, воспитывала ребенка одна, потому что его отец…

Он не смог закончить предложение. Даже мысленно. Было слишком больно.

Что до Дьюка? Он не стал кардиохирургом. Не-а. Даже рядом не стоял… от образования, которому он был так предан, у него остался бесполезный словарный запас и каталог забавных фактов о сердце, благодаря которому он мог ответить на случайные вопросы из игры «Джеопарди»[51].

Он был всего лишь вышибалой и дорожным рабочим, его мозг заклинило в положении «нейтрал», а тело приняло рулевое управление.

Они вдвоем – живое доказательство того, что трагедия не обязательно могла быть травмоопасной, как в автокатастрофах. Порой она была банальной/пустяковой, вроде ночи незащищенного секса.

Пока он вспоминал, каким был когда-то, в его груди открылся склеп, в кои-то веки выпуская отрыжку из эмоций отличных от горечи или гнева: представляя тех восемнадцатилетних студентов, их великие планы на будущее, он почувствовал… жалость к ним. Как чертовски жалки те стремления и оптимизм, невежественная уверенность в том, что пройдя через список спец дисциплин, на самом деле сможешь определить остаток своей жизни.

Словно жизнь – это меню на выбор.

Учитывая, что молодые тратили зря свою молодость… черт, а так и было… старение – это плата за то время блаженной глупости, и, честно говоря, оно того не стоило. Уж лучше выйти за порог зная, что ничего нельзя спланировать, кроме смерти и налогов. В отсутствие иллюзий не сильно удивляешься, когда почва уходит из-под ног.

Тогда, в биохиме, будь он реалистичнее… когда Николь стала искать запасные выходы… он бы трахал ее неделю, чтобы выбросить из головы, а потом ушел бы со спокойной душой. Не потратил бы на нее столько времени… и определенно не сбился бы с курса так капитально, когда колеса сошли с рельсов.

Но вместо этого? Никакой приставки Д.М.[52] к его фамилии, и никогда не будет. А она стала одной из тех одиноких, живших в вечной спешке мамаш, которые последний раз были на свидании еще до беременности.

– Пожалуйста, – сказала Николь. – Я знаю, ты не горишь желанием, но…

– Увидимся в следующем месяце, – бросил он, уходя от нее и ребенка, о котором «заботился».

Покидая свою старую квартиру, он плотно закрыл дверь.

Финансовый взнос – все, что он был волен ей дать… и он доставлял деньги каждый месяц, потому что ему нравилось приносить ей боль: он наслаждался, когда стоял перед ней, клал конверт, видя усталость и капитуляцию на ее когда-то красивом лице.

Словно пускал кровь, подумал Дьюк, болезненный порез предлагал облегчение. Он ненавидел приходить сюда, но уходя, чувствовал себя… всемогущим, очищенным.

И да, это было нечестно.

Но и его жизнь не была честной.