Оборотень

Глава 21

— Для меня загадка, как можно было настолько запустить такой великолепный дом.

Тучный мужчина провел рукой по лбу. Хотя в доме было очень холодно, короткий подъем по лестнице и отодвигание старого платяного шкафа, очевидно, заставили Хальберланда облиться потом.

— Посмотри-ка сюда, — сказал он, обращаясь к Давиду, и указал на довольно большое позеленевшее пятно на обоях. — Плесень ведь не вчера появилась. И никто даже не почесался… Вероятно, трубы в ванной, которая находится за этой комнатой, уже несколько лет никуда не годятся. А это очень плохо.

Давид кивнул и принялся, как ему было поручено, отдирать угол коричневого ковра, лежавшего на полу.

— И что там? — спросил шеф, все еще тяжело дыша и скептически разглядывая покрытую плесенью стену.

Давид оперся на колени и изо всех сил потянул за край ковра.

— Не знаю, чем они приклеивали ковер, но за все эти годы клей нисколько не утратил силу. Если я потяну сильнее, в руке у меня окажутся половицы.

— Дерьмо! — ответил Хальберланд. — Но под ним дерево, да?

Давид снова ухватился за край ковра, потянул изо всех сил, и ткань с жутким треском поддалась. Давид раздраженно и одновременно весело покрутил клочок в руках, а потом осмотрел уголок, который открылся под ковром. Взял в руки отвертку, отковырнул немного грязно-оранжевого лака и наконец кивнул.

— Точно, деревянные половицы.

— Да это же прекрасно! — Хальберланд наконец отдышался и присоединился к Давиду. Он присел, насколько позволял живот, и шумно вздохнул. — Это дуб, уж поверь мне. Так делали раньше: красивые, толстые дубовые половицы. Радуйся, парень. Если мы будем латать эту развалюху, для тебя найдется работа. Не зря мамочка вырастила тебя таким сильным. — Хальберланд похлопал его по плечу и рявкнул: — Сенткер, что там с балконом? Вот-вот рухнет?

Когда в ответ раздалось только невнятное бормотание, Хальберланд еще раз глубоко вздохнул и принялся за следующий лестничный пролет.

— Давид, а ты пока посмотри, что там с ванной, хорошо? И отбей пару плиток, чтобы понять, что нас ждет. Вероятно, под ними окажется еще один-два слоя. Чувак, я уже предвкушаю предварительную смету на реставрацию. Это будет праздник!

Давид с улыбкой посмотрел вслед шефу. Как только Хальберланд скрылся из виду, он снова ухватился за ковер и позвал волка. Едва уловимая тень образовалась между его пальцами, а мгновением позже он одним рывком освободил внушительный кусок пола. При виде этого волк довольно заворчал в унисон с хозяином. Давид осторожно скреб лак, пока не показалось дерево. Дуб. Хальберланд прав, этот человек свое дело знает.

Удовлетворенный, он направился в ванную, чтобы посмотреть, что там с плиткой. Та светилась искусственным коричневым светом, на некоторых виднелись силуэты пальм и моря. Давид недоверчиво скривился. Может быть, несколько десятилетий назад эта плитка и была модной, но, похоже, благодаря ретро-волне она пережила уже и вторую молодость. Эту гадость он сорвет даже бесплатно.

Безо всякого предупреждения волк изменил восприятие Давида, и ванная приобрела различные краски и формы, словно он смотрел сквозь призму: множество различных следов накладывались друг на друга. Впрочем, они рассказывали об обычных буднях, с некоторым разочарованием выяснил волк. Здесь уже давно не жили люди.

Вздохнув, Давид отогнал видение. Склонность волка к самостоятельности была непривычна, и он еще не знал, что об этом думать. Впрочем, следовало признать, что сосуществование с набравшим силы демоном было на удивление приятным. Как будто им обоим дали суверенитет, который облегчал совместное бытие. Словно после ритуала они стали жить в большем согласии друг с другом. Вообще-то само по себе это выглядело противоречиво: как может большая степень свободы привести к тому, что чувствуешь себя кому-то ближе? Как бы там ни было, Давиду стало на удивление легко общаться с людьми, хотя прежде он панически боялся, что вот-вот сорвется. Ему даже казалось, что Хальберланд видит его насквозь.

Давид подошел к окну, и ему потребовалось немало усилий, чтобы справиться с покосившейся деревянной рамой. Отсюда открывался вид на обнесенный стеной сад, жемчужину в огромном городе. От дождя покрытые опавшими листьями грядки словно светились. Летом старое, посаженное у самой стены дерево наверняка закрывало густой кроной половину сада, но теперь его голые ветки на фоне неба напоминали некое произведение искусства.

Давид осматривал сад, запах земли которого доносился до второго этажа, и вдруг его охватило какое-то странное чувство. Потребовалось время, прежде чем он сумел обозначить его как удовлетворение. Одна только перспектива получить этот заказ делала его счастливее, чем он был все эти годы. Хотя он был не более чем простым клиентом фирмы по временному найму, Хальберланд приглашал его вот уже неделю и был им доволен. Небольшое предприятие Хальберланда занималось реставрационными работами «все из одних рук», а в этом зажиточном квартале с его старинными домами дел было более чем достаточно. При этом Давид даже не смел надеяться на то, что найдет себе занятие на территории Мэгги.

Но самым удивительным были его отношения с Метой. При слове «отношения» Давид смутился, но до этого их связь уже однозначно доросла. Впрочем, для чувства удовлетворения была и другая причина. Раньше он всю энергию должен был направлять на то, чтобы держать в узде своего сильного волка. Но с тех пор, как он прошел ритуал, поведение демона-волка стало необъяснимым образом терпимее. Одно то, что он не заставлял Давида вернуться в стаю, граничило с чудом. Хотя превращение было головокружительным и болезненным, демон не приобрел неодолимую силу, которая заставляла бы его хранителя подчиниться. Чаще всего волк вел себя настолько тихо, что Давид просто забывал о его существовании, хотя всегда полагал, что получивший силу демон непременно будет пытаться проталкивать свои собственные интересы. Точнее, так утверждал Конвиниус, а поведение Хагена и его кровожадных приближенных подтверждало подозрения.

Может быть, поэтому мне так нравится быть рядом с Мэгги, подумал Давид, в то время как его пальцы обследовали крошащиеся швы вокруг оконной рамы. Эта предводительница стаи была иной… сильной, но неиспорченной. Он уже задавался вопросом, что стало бы с ним, если бы после смерти Конвиниуса его нашла Мэгги. Ее волк тоже был силен, но она не использовала его для того, чтобы подчинить более слабых и привязать их к себе с помощью крови. Одна только мысль о грязных делах, для которых использовал стаю Хаген, заставила Давида невольно сжать кулаки.

В последние годы стая все больше запутывалась в паутине насилия и преступлений. Хотя Саша тоже не считался человеколюбивым вожаком, Давид просто не мог себе представить, чтобы тот втягивал своих людей в подобные махинации. Ему даже казалось, что смерти, которых с отвратительной регулярностью требовали Хаген и его личная гвардия, притягивали к себе всю грязь города.

— Эй, Давид! Что там у тебя?

Хотя Хальберланд дышал так, словно у него сейчас случится инфаркт, в его голосе слышался восторг. Ведь каким бы прекрасным ни был фасад, внутри дом был сущей развалиной. Но одна зажиточная молодая пара уже готова была выложить за него уйму денег и теперь ждала, когда можно будет произвести впечатление на друзей и родных шикарно отреставрированной городской виллой.

— Все на слом, я бы сказал. И даже заплесневелую стену между ванной и соседней комнатой. Такие крохотные комнатушки — это же никуда не годится. Из них можно сделать роскошную ванную.

Мысль о том, что он станет свидетелем того, как дом, комната за комнатой, будет возрождаться, очень понравилась Давиду.

— Ага, в лице нашего юного друга на сцену выходит дизайнер интерьеров, — Хальберланд рассмеялся так, что аж закашлялся. Потом с трудом перевел дух и продолжил: — Мы с Сенткером побудем пока наверху. Балкон выглядит так, словно рухнет от одного косого взгляда. Однако это лакомый кусочек, и его непременно нужно сохранить. А второй этаж остается тебе. Новые хозяева появятся здесь через час, и мы должны будем предоставить им предварительную смету. Только без личной инициативы, я тебя очень прошу. Такого эти пижоны не выносят: советы они выслушивают только от людей, за мнение которых заплатили немалые деньги. А мы говорим об устаревшей электропроводке и прогнивших лестницах, ясно?

Давид равнодушно пожал плечами, но Хальберланд, похоже, и не ждал ответа. Скорее для развлечения он ткнул отверткой в покосившуюся розетку, которая тут же выпала из гнезда.

— По поводу проводки здесь есть о чем поговорить, — проворчал он.

Внезапно кожа Давида покрылась странными мурашками, которые обычно появлялись только тогда, когда он звал волка. Он недоверчиво наблюдал за тем, как его тень приобрела размытые контуры волка и скользнула по коричневой стенной плитке. В отличие от того дня, когда произошла драка с Матолем, волк не обрел четких контуров, а вел себя так, как и положено тени. Не считая того, что она перестала повторять силуэт своего хозяина.

— Что за… — пробормотал Давид и тут же умолк, поняв, что сказал это вслух.

Однако происшествие выбило его из колеи. Хотя волк отделялся от него довольно часто — Конвиниус научил его этому, но это было очень болезненно, — инициатива всегда исходила от Давида. Теперь же волк покинул его и растянул связь между ними настолько сильно, что она грозила вот-вот оборваться.

Что это, черт возьми, значит? — спросил Давид волка по ментальной нити, которая их связывала. Хотя контуры волка в послеполуденном свете казались слегка размытыми, выглядело это так, словно в ответ он смущенно завилял хвостом. Его желание вдруг сформировалось в сознании Давида яснее, чем когда-либо прежде: «Всего лишь небольшая прогулка, скоро вернусь…»

— Смотри, чтобы тебя не поймали, — сказал Давид и показался идиотом самому себе.

Тень задрожала, потом растворилась, словно дым, и исчезла. Остался только молодой человек, искренне надеющийся, что балкон надолго отвлечет Хальберланда и компанию, потому что без тени ему не хотелось показываться им на глаза. Существовала веская причина того, что большинство членов стаи не могли расстаться со своей тенью: без силы демона в образе волка положение в стае нельзя удерживать за собой достаточно долго. Когда тень уходила, человек становился беспомощным.

Всего лишь человеком. А это даже для Давида было странным ощущением.

Он осматривал остальные комнаты, которые были в таком же безрадостном состоянии, и ждал, что эхо, возникшее на месте волка, усилится и в течение кратчайшего времени превратится в оглушительный звук. И тогда он начнет чувствовать себя оболочкой, которая вот-вот лопнет. Однако ничего подобного не произошло. Хотя он ощущал отсутствие волка, но чувствовал также и связь с ним — едва уловимое жужжание, нить, касаться которой ему еще предстояло научиться. Это было в новинку.

Что бы там ни затронул ритуал, все было совершенно иначе, чем он ожидал. Если бы Давид догадывался об этом в то время, когда жизнь во дворце Хагена становилась для него все тяжелее, то, возможно, не сопротивлялся бы усилению демона. Но он знал слишком многих, волки которые казались ему извращенными. Например, Конвиниус, ненавидевший себя едва ли не сильнее, чем собственного волка… Хаген и его опустившаяся свора… И сам он, легкая добыча желаний своего демона, который не может существовать вдали от других волков.

При этом отсутствие стаи даже после смерти Конвиниуса мало что значило для Давида, а волк вызывал такое ощущение, словно его заперли в капсуле и погрузили в море. С каждым мгновением холод, от которого страдал в своей изоляции демон, становился все более невыносимым. Благодаря связи с волком Давид слишком хорошо знал, каково это, когда любая мысль, любое Движение чувств застывает, когда все превращается в ледяную пустыню, где слышишь только собственное Жалкое поскуливание.

Как выяснилось, беспокоился Давид напрасно: после ритуала он бросил жизнь в стае, и демон обходился без тесного контакта с себе подобными.

Интересно, что сейчас делает мой волк? — подумал Давид и представил, как тень трется об ноги Мэгги в поисках близости себе подобных.

Что ж, пока его отсутствие не свело меня с ума, надо этим пользоваться, подумал Давид. Чем меньше волк живет внутри него, тем лучше. Тем не менее он недовольно оглянулся, но тут же одернул себя, потому что отсутствие тени вообще не должно было его смущать.

Он невольно вспомнил о том, как, оторванный от собственной тени, чувствовал себя перед смертью Матоля. Пока он передвигал оставленную мебель по потертому ковру, воспоминание о той вынужденной разлуке стало настолько живым, словно это происходило сейчас. И тут же над ухом его раздался знакомый раздраженный голос Конвиниуса, который он не слышал уже несколько лет.

— Как тебе может быть больно отделяться от этого захватчика? Вместо того чтобы лежать в углу и скулить, ты должен наслаждаться своей свободой, такой кратковременной свободой.

С недовольным видом он склонился над Давидом, лицо которого только-только начало терять детские черты. Хотя Конвиниусу было, может быть, слегка за тридцать, в глазах Давида он выглядел стариком — изможденным и наполовину сожженным внутренним огнем. Единственно живыми на его бесцветном лице были голубые глаза — именно та часть, которую так сильно ненавидел Конвиниус. Хотя он был скорее хрупкого телосложения, а его неестественная худоба заставляла предположить, что он не справится с уже в юности высоким и крепко сложенным Давидом, мальчик по собственному опыту знал: саморазрушительное презрение к тому, чем он был и что не мог изменить, превратило Конвиниуса в непобедимого противника.

Это было одно из любимых упражнений Конвиниуса — вколачивать своему подопечному, что за демон сидит у него внутри: не безобидный спутник на четырех лапах, как с детства считал Давид, а своенравный захватчик, приветливость которого служит только ширмой, за которой скрывается не что иное, как паразит, проникающий в людей и оставляющий на них клеймо.

— Иначе отчего бы, — втолковывал Конвиниус строптивому пареньку, — твоя мать добровольно отдала тебя под мою опеку? Она чувствовала, что ты не ее ребенок, что ты принадлежишь кому-то другому.

Эти слова очень сильно задели Давида, поскольку оправдывались подозрения, мучившие его на протяжении всего детства: то, что его, словно кукушонка, подбросили в семью, что он крадет воздух, которым дышат его мать Ребекка и сестры. И все равно он упрямо уставился на мужчину, состоявшего, казалось, из одних костей и сухожилий.

— Ребекка согласилась, чтобы я пошел с тобой, потому что так захотел я. Я могу вернуться в семью в любое время.

— Ах, вот как? — На жестком лице Конвиниуса появилась печальная улыбка. — Возможно, она даже откроет дверь, если ты постучишь. Но какой будет цена за это? Та, что в один прекрасный день волк разорвет ей горло? Ты запятнан демоном, который живет в тебе, а отсюда исходит опасность, потому что ты не хочешь совладать с ним. Любой хоть сколько-нибудь разумный человек заметит, что от тебя не стоит ждать ничего хорошего, и поэтому мы ушли. У тебя ведь уже был подобный опыт, не так ли, Давид?

— Может быть, волк и злой, но он мой!

Хотя мальчик изо всех сил боролся со слезами, сдержать их он не сумел. Он чувствовал желание ударить Конвиниуса — в качестве расплаты за горе, которое тот причинил ему своими словами. Но волк успокаивающе заворчал — хорошо знакомое утешение, — и мальчик расслабился.

— Я стану старше и умнее, а когда сумею совладать со своим волком, то пойду домой!

— Если однажды это тебе действительно удастся, я буду очень рад. Но боюсь, что у тебя ничего не получится, пока ты будешь рассматривать волка в качестве союзника, а не противника, с которым нужно сражаться до последней капли крови. Демон обманывает нас, притворяясь, что он не более чем волк, вполне понятное существо. На самом деле он жаждет крови и власти. Пока ты не контролируешь его, ты не можешь жить среди людей.

Это было ключевым моментом, который пытался донести до него Конвиниус. При этом он пользовался не только словами, как о том свидетельствовали зарубцевавшиеся раны на спине Давида. В зависимости от настроения мальчик был в его глазах то слабой жертвой, бессильной перед умением демона соблазнять, то предателем, послушным лакеем, который добровольно отдается на волю волка, не думая о последствиях, которые будет иметь этот союз.

Громкий стук на этаже над головой, сопровождаемый громкими проклятиями, вырвал Давида из печальных воспоминаний. Он находился посреди пустой комнаты, пожелтевшие обои которой свидетельствовали о том, где когда-то стояла мебель. В нос ему снова ударил запах листвы, и прошло некоторое время, прежде чем он заметил, что на оконном стекле появилась тонкая трещинка.

Давид не мог заставить себя рассмотреть ее повнимательнее. Как и каждый раз, когда он думал о Конвиниусе, ярость от перенесенных страданий и унижений смешивалась со скорбью. Раньше Давид ругал себя за эти чувства, но со временем просто признался себе в них. Несмотря ни на что, Конвиниус был для него учителем. И совсем неважно, какими ужасными средствами жестокий сгорбленный мужчина доказал ему, что волк — это бестия, конец Конвиниуса был им не заслужен.

Конвиниус стал жертвой собственного искусства — способности отделяться от своей тени. После многих лет, в течение которых он всеми средствами пытался уничтожить собственную тень, на его ненависть ответили. Остался только растерзанный труп. Но хотя тень наконец-то покинула Конвиниуса, его чудесным образом не пострадавшие черты не выражали спокойствия и умиротворения. Бледно-серые глаза смотрели в никуда, словно даже в смерти не могли избыть печаль длиною в жизнь. Впустую потраченную жизнь…

С сопением, которое сделало бы честь паровозу, в комнату явился Хальберланд. Давид виновато вздрогнул и быстро отступил от окна. В темноте отсутствие у него тени не бросится в глаза.

— Два звонка… — прохрипел Хальберланд, не заметивший ни испуганного лица Давида, ни отсутствия у него тени. — Сначала — новый хозяин: он застрял где-то в пробке и по дождю не решается появиться здесь один. Осмотр дома перенесен на завтра. И мне это на руку, потому что уже темнеет. Второй звонок — от твоей подружки. Я должен передать, что тебе что-то оставили и оно в галерее. И чтобы ты зашел.

Лицо Давида прояснилось. Мысль о том, что он вот-вот увидит Мету, разом прогнала неприятные воспоминания.

— А я могу уйти прямо сейчас, раз сегодня ничего больше не будет?

— Вперед! — согласился Хальберланд. — В конце концов, скоро ничего не будет видно, а от проводки в этом случае лучше держаться подальше. Но вот скажи… Неужели фирма по найму забирает у тебя такую часть зарплаты, что ты не можешь позволить себе мобильный телефон?

Давид презрительно пожал плечами.

— Я просто терпеть не могу такие штуки.

— Как и автомобили, да? Значит, ты у нас не только дизайнер интерьеров, но и защитник природы.

— Да, что-то вроде этого, — сказал Давид и улыбнулся шефу.

Новая жизнь ему очень и очень нравилась.