Глава седьмая

Его сила потекла в брешь моих щитов, как что-то теплое и живое. У оборотней энергия теплая, но в ней есть что-то электрическое, будто кожа не может решить, приятно ей или больно. Оборотни балансируют на этой грани между удовольствием и страданием, а вот эта энергия была просто теплая, почти успокаивающая. Что за черт?

Его руки в моих стали теплее, чем были за минуту до этого, будто у него температура поднималась. И снова я попробовала сравнить с ликантропом, потому что очень уж это было не похоже на холодное касание могилы.

Я заметила, что смотрю на наши соединенные руки. Я обращалась с ним как с вампиром. Им не смотришь в глаза, но это для меня уже много лет неактуально — давно не попадался мне вампир, который мог бы меня подчинить взглядом. И один весьма живой паранормальный вампир вряд ли мог бы это сделать, не так ли? Отчего же я тогда не смотрю ему в глаза?

Я поняла, что взволнована, почти испугана, а почему — сказать не могу. У меня нервы как канаты — если никто не пытается меня убить или дело не касается моей личной жизни. Отчего же сейчас?

Я заставила себя оторвать взгляд от его рук и посмотреть в глаза. Те же глаза, почти черные, зрачки теряются в радужке, но не глаза вампира. Цвет радужки не разлился сиянием по всему глазу. Человеческие глаза, и сам он всего лишь человек. Черт побери, уж как-нибудь я этот взгляд выдержу.

Понизив голос, вкрадчиво, как говорят гипнотизеры на сеансе, он спросил меня:

— Анита, готова?

Я нахмурилась:

— Давай, сержант, эта прелюдия несколько затянулась.

Он улыбнулся. Кто-то из других экстрасенсов (я еще не очень знаю их голоса, чтобы различать) сказал:

— Маршал, дайте ему быть нежным. Ей-богу, не стоит проверять, что он может.

Посмотрев в темные-темные глаза Каннибала, я сказала правду:

— А я как раз хочу проверить, что он может.

— Уверена? — спросил он голосом все еще низким, осторожным, будто боялся кого-то разбудить.

Я тоже ответила тихо:

— Не меньше, чем ты хочешь видеть, что могу я.

— Будешь сопротивляться?

— Если ты будешь делать мне больно, то да.

Он улыбнулся скорее свирепо, чем радостно:

— О’кей.

Наклонившись вперед, чтобы компенсировать разницу в росте, приблизив ко мне лицо, он прошептал:

— Покажи мне Болдуина, Анита. Оперативника, которого вы потеряли. Покажи мне Болдуина.

Это не должно было быть так просто, но получилось, будто слова волшебные. Воспоминания вышли на передний план, и я не могла их остановить, будто в голове стали крутить фильм.

Мечущиеся впереди и сзади лучи фонарей не могли разогнать темноту. У меня фонаря не было, и потому их свет мне не помогал, а ночное зрение нарушил. Глянув вниз, я увидела лежащие в коридоре два тела и перешагнула, споткнувшись, через третье. Успела только отметить, что это наш, а остальные нет. Слишком много было крови, слишком много увечий. Кто это был — я не могла разобрать. Он был пришпилен клинком к стене, похож на черепаху с раскроенным панцирем — бронежилет разорван, видны красные ошметки торса. Большой металлический щит раздавлен. Болдуин? Из какой-то двери торчали ноги. Дерри их миновал, считая, что прошедшие перед ним бойцы не оставили там ничего опасного или живого. Такой уровень доверия мне давался с трудом, но я держалась. Оставалась с Дерри и Мендесом, как мне было сказано.

И я оказалась на том же стуле, судорожно дыша, уставилась на Каннибала, а он крепко держал меня за руки. Сдавленным голосом я сказала:

— Это была не просто память. Ты меня вернул в тот коридор, в тот момент.

— Я должен был почувствовать то, что чувствовала ты, Анита. Покажи мне самое страшное, что было той ночью.

— Нет, — сказала я, но снова оказалась в комнате за коридором. Вампирша, еще живая, сжалась в комок. Окровавленное лицо она сунула в угол за кроватью, ручки протягивала наружу, будто защищаясь. Сперва показалось, что на ней красные перчатки, потом блеснул свет на крови, и стало ясно, что это не митенки — это кровь до самых локтей. Но даже видя это, даже видя, что перед ней лежит недвижимо Мельбурн, Мендес ее не застрелил. Янг стоял у стены. Он упал бы, если бы не держался усилием воли. У него была разорвана шея, но кровь не хлестала. Вампирша промахнулась мимо сонной артерии — спишем на неопытность.

— Убей ее, — сказала я.

Вампирша жалобно замяукала, как перепуганный ребенок. Жалко и высоко прозвучал ее голос:

— Пожалуйста, не надо, не надо, не трогайте меня! Он меня заставил, заставил!

— Мендес, стреляй! — сказала я в микрофон.

— Она просит пощады, — сказал он, и мне не понравился его голос.

Я взяла два патрона и на ходу сунула в ружье, направляясь к Мендесу и вампирше. Она все еще плакала и умоляла:

— Нас заставили, они нас заставили!

Янг зажимал рану на шее. Тело Мельбурна лежало на боку, одна рука вытянута к сжавшейся в углу вампирше. Он был недвижим, а вампирша — нет. Неправильно, но я это исправлю.

Дробовик был заряжен, но висел у меня на боку. На таком расстоянии обрез быстрее, и патронов зря можно не тратить.

Мендес посмотрел на меня, отведя глаза от вампирши, потом на своего сержанта.

— Не могу я стрелять в нее, она просит пощады.

— Нормально, Мендес. Я смогу.

— Нет. — Он посмотрел на меня — слишком широкие белки были у его глаз. — Нет.

— Мендес, отойди, — сказал Хадсон.

— Сэр…

— Отойди и не мешай маршалу Блейк работать.

— Сэр… так нельзя!

— Ты отказываешься выполнить приказ, Мендес?

— Нет, сэр, но я…

— Тогда отойди и не мешай маршалу.

Мендес медлил.

— Мендес, быстро!

Он шагнул назад, но мне не понравилось, что он оказался у меня за спиной. Он не был зачарован, она не заколдовала его глазами. Все было куда проще: работа полиции — спасать, а не убивать. Если бы она напала, Мендес бы выстрелил. Если бы напала на кого-нибудь другого, тоже бы выстрелил. Если бы у нее был вид рычащего монстра, он бы выстрелил. Но она, скорчившись в углу, никак не была похожа на монстра, и тянула ручки, маленькие, как у меня, будто хотела отвратить неизбежное. Прижалась к стенке как ребенок к последнему убежищу перед поркой, когда прятаться больше негде, ты загнан в угол в буквальном смысле и ничего сделать не можешь, и никакие слова или действия не остановят неотвратимое.

— Встань рядом с сержантом, — велела я.

— Мендес! — окликнул его Хадсон. — Иди сюда.

Мендес повиновался этому голосу, как был обучен, но поглядывал назад на меня и на вампиршу в углу.

Она выглянула из-под руки, и, поскольку на мне не было освященных предметов, она могла смотреть на меня прямо. Светлые в неверном свете глаза смотрели испуганно:

— Пожалуйста! — просила она. — Пожалуйста, не надо меня трогать. Это он нас заставил делать такие ужасные вещи. Я не хотела, но кровь, кровь мне нужна. — Она подняла ко мне точеный овал лица. — Я не могу без нее.

Все лицо ниже носа превратилось в алую маску.

Я кивнула, взяла ружье на прицел, упирая приклад в бедро вместо плеча.

— Я знаю.

— Не надо!

Она протянула руки.

Я выстрелила прямо в лицо с расстояния меньше двух футов — и голова исчезла в брызгах крови. Тело осталось стоять прямо, заваливаясь так медленно, что я успела спустить курок еще раз, направив ствол в середину груди. Она была миниатюрная, и с одного выстрела свет прошел насквозь.

— Как ты могла вот так смотреть в ее глаза и выстрелить?

Я обернулась. Мендес стоял рядом. Он снял маску и шлем, хотя наверняка это было против правил, пока мы не вышли из здания. Я закрыла микрофон рукой, потому что не надо было, чтобы узнали о чьей-то гибели в результате несчастного случая.

— Она вырвала горло Мельбурну.

— Она говорила, что ее другой вампир заставил. Это правда?

— Возможно.

— Почему же ты ее убила тогда?

— Потому что она преступница.

— А кто это умер и оставил тебя судьей, присяжными и…

Он осекся.

— …палачом, — договорила я. — Федеральное и местное правительство.

— Я считал, что мы — хорошие парни.

— Так и есть.

Он замотал головой:

— Ты — нет.

Сквозь все это я чувствовала энергию Каннибала — как звучащую в голове песню, которую никак не заткнешь, и эта песня питалась страданием, ужасом и даже недоумением.

Я уперлась в нее, оттолкнула прочь, но это было как пытаться схватить паутину, через которую бежишь. На коже она ощущается, но чем сильнее ты выдергиваешься, тем больше ее налипает, пока не поймешь, что паук где-то тут и плетет новые пряди быстрее, чем ты рвешь прежние. И надо подавить желание впасть в панику, заорать, потому что он здесь, ползет по тебе, готовый укусить.

Но воспоминание отступило, будто кто-то сделал радио тише. Оно еще осталось, но ко мне вернулась способность думать. Я ощущала в своих руках руки Каннибала, я могла открыть глаза, посмотреть на него, увидеть настоящее вместо прошлого. Не разжимая стиснутых зубов, я сказала:

— Прекрати.

— Еще рано.

И снова меня толкнуло его силой. Как когда тонешь: кажется, уже пробилась к поверхности, и тут тебе прямо в лицо новая волна. Но чтобы не утонуть, главное — не паниковать. Страха я ему не выдам. Воспоминания мне ничего плохого не сделают, я все это пережила наяву.

Я попыталась остановить это воспоминание, но не могла. Потянула на себя руки, которые он держал, и мелькнуло изображение-кадр, как в телевизоре при переключении каналов. Как моментальный снимок Каннибала, его памяти.

Я потянула на себя руки и увидела больше: женщина в его руках, он не дает ей подняться. Она смеется, в шутку вырываясь, и я знаю, что это его жена. Волосы у нее темные, как у него, и загар смотрится на фоне красного шелка. Солнце заливает кровать, Каннибал тянется вниз — поцеловать ее.

И вдруг я оказалась в другой спальне, в темной, с мертвыми. Повернув руки в ладонях сержанта, я погладила ему пальцем запястье — где тоньше всего кожа и ближе всего течет кровь. Мы снова оказались в солнечном воспоминании, где красный шелк на хлопковых простынях, где женщина смотрела на него так, будто он — весь ее мир.

Я ощутила ее тело под ним, почувствовала, как он хочет ее, как ее любит. И эмоция была так сильна, что я не сдержалась — стала питаться. Впитывала в себя эмоции этого момента.

Но Каннибал не сдался. Он оттолкнул меня, и я оказалась в спальне у себя дома. Надо мной нависло лицо Мики, зелено-золотые глаза в дюймах от моих, тело глубоко вошло в мое, и мои ладони гладят его голую спину, находят закругление зада, и я ощущаю работу мышц, качающих его в меня и обратно.

Я оттолкнула энергию обратно к Каннибалу, выгнала его из своей памяти — и снова мы оказались в солнечной спальне. Одежды было теперь меньше, я смутилась мелькнувшему кадру его тела внутри нее, и он выбросил меня обратно, выдернул руки, и как только прикосновение прервалось, все кончилось. Я снова была у себя в голове с собственными воспоминаниями, а он со своими — у себя.

Слишком быстро поднявшись, он опрокинул стул, упавший с громким лязгом. Я осталась сидеть, охватив себя за плечи, сохраняя в себе чувство его силы, роющейся у меня в голове, хотя трудно передать это ощущение точно. Очень интимное, но не имеющее отношения к сексу. Просто его энергия прокладывала себе в меня путь.

Каннибал отошел к дальней стене, встал к ней лицом. На меня он не глядел.

— Сержант Рокко! — окликнул его лейтенант Граймс.

Я услышала голос Каннибала, но сама тоже не готова была на него смотреть.

— В рапортах все точно. Она переживает потерю этих оперативников. И она устала убивать.

— Замолчи! — Я вскочила на ноги, но стул не перевернула. Очко в мою пользу. — Это уже личное. Последнее воспоминание ничего общего не имеет с гибелью двух человек.

Он обернулся, опустил руки, будто тоже обнимал себя за плечи. Посмотрел на меня, но по лицу было видно, что это стоило ему усилий.

— Ты убила вампиршу, которая убила Мельбурна. Убила, когда она молила о пощаде, и тебе было очень неприятно это делать. Но ты это сделала, мстя за него. Я чувствовал: ты отняла ее жизнь, потому что она отняла жизнь у него.

— Я отняла у нее жизнь, выполняя свой долг перед законом, чтоб его.

— Я знаю, зачем ты это сделала, Анита. Знаю, что ты при этом чувствовала.

— А я знаю, что ты чувствовал в той, другой комнате, сержант. Хочешь, чтобы я всем рассказала?

— Это никак не связано с работой.

Я шагнула к нему, мимо лейтенанта. Все встали. Будто чувствовали, что сейчас что-то может произойти. Я подошла поближе и прошипела хриплым шепотом прямо в лицо Рокко:

— Ты перешел границы, и ты это знаешь. Ты питался моими воспоминаниями, моими эмоциями.

— А ты моими.

Он говорил так же тихо, как и я. Строго говоря, то, что мы сделали, не было незаконным, потому что закон не учитывал факта, что можно быть вампиром и не быть мертвецом. С точки зрения закона ни он, ни я вампирами не были.

— Ты начал, — возразила я.

— Ты использовала мои способности против меня.

Говорил он тихо, но не шепотом. Я поняла: нам надо обсудить то, что сейчас произошло.

— Иногда, когда вампир использует против меня свою силу, мне удается ее позаимствовать.

— Каннибал, объясни, — велел Граймс.

Мы посмотрели на него, потом друг на друга. Очень не люблю объяснять паранормальные способности тем, у кого их нет. Невозможно передать точно.

Начал Каннибал:

— Насколько я мог почувствовать, это в основном воспоминания о насилии, страхе, боли. Когда Анита пыталась меня остановить, она взяла воспоминание у меня, абсолютно мирное. Как ты это сделала?

— Если мирное, то о чем оно было? — спросил Граймс.

Мы с Каннибалом переглянулись еще раз, я пожала плечами.

— Это было личное, семейное, — ответил сержант, снова посмотрел на меня и повторил вопрос:

— Как ты это сделала?

— В реальной жизни я занимаюсь именно насилием. Но в паранормальной сфере у меня другие вещи получаются лучше.

Так было достаточно туманно. Вот что я не хочу, чтобы знала полиция, — это что я суккуб. Единственное, что удерживало Каннибала от разглашения, — это его нежелание, чтобы я трепалась про него. Каждый из нас будет умницей, и тогда мы оба останемся при своих секретах.

По лицу сержанта пробежала тень эмоции — будто он решал, какое выражение ему принять.

— Она мне показала любовь, нежность — женскую версию того, что я умею.

Опять-таки правда, но не слишком много.

— Ты быстро учишься, Каннибал. Последнее воспоминание, которое ты у меня взял, тоже было мирное.

Он кивнул:

— Ты глянула на мое, а я на твое.

— На что именно? — спросил Граймс.

— На тех, кого мы любим, — пояснил сержант.

Граймс посмотрел на нас по очереди, нахмурясь.

— Тот мужчина в твоем воспоминании не был вампиром, — сказал Каннибал. — Я думал, что ты живешь с мастером города?

— Живу.

— Тогда кто этот мужчина? Я видел его глаза — это не глаза человека.

— Он — леопард-оборотень, — ответила я.

— А люди-мужчины в твоей жизни есть? — спросил он.

— Нет.

— А почему так?

Я могла бы найти разные ответы, но остановилась на одном.

— Ты влюбился в свою жену по заранее обдуманному плану?

Он открыл рот, закрыл, потом сказал:

— Нет, мы собирались только переспать разок. — Он нахмурился и этого было достаточно. Он не собирался говорить этого вслух. — Если ты была мужчиной… не знаю, что бы я сейчас сделал.

— А что? Дал бы в глаз?

— Может быть.

— Ты меня протащил через одно из худших убийств в моей биографии. И ты тут стоишь и злишься, что я тебе напомнила что-то радостное. Наверное, по кармическим очкам я тут впереди. И вот что: не пытайся больше так лезть мне в мозги.

— А то что? — спросил он.

— Стрелять в тебя я не могу, но если ты еще раз когда-нибудь так сделаешь, я найду способ сделать тебе что-нибудь очень неприятное и не менее законное, чем ты сейчас сделал мне.

Мы смотрели друг на друга в упор. К нам подошел Граймс:

— О’кей, Каннибал, так что тебе не понравилось?

— Она перехватила мою силу и обратила ее против меня. Я отобрал ее, но пришлось побороться.

Граймс глядел на меня вытаращив глаза. Смотрел так, как мог бы смотреть на новое оружие, на новый классный броневик, который можно поставить к себе в гараж, теша собственный тестостерон.

— И насколько она сильна?

— Она сильна, — ответил Каннибал. — И владеет собой. Мы могли бы серьезно друг другу повредить, но оба были осторожны. Честно говоря, лейтенант, знай я, насколько она сильна, действовал бы осторожнее. Если бы она не так хорошо владела своими способностями, нас могли бы на каталке в больницу увезти на целый день.

Граймс смотрел на меня так, будто только что увидел, но обращался к Каннибалу, будто меня здесь и не было.

— Ты видел ее результаты в тире, когда она получала значок?

— Да, сэр.

— Паранормальными способностями она владеет так же хорошо, как пистолетом?

— Лучше, сэр.

— Лучше, — повторил довольный Граймс.

— Знаете, Граймс, это слегка раздражает, когда про тебя говорят так, будто тебя здесь нет.

— Извините меня, маршал, это было непростительно. Но я никогда не видел, чтобы кто-нибудь вот так скрутил Каннибала. Он у нас лучший практиционер в своем виде.

— Да, я понимаю, что на допросах он — ад на танковых гусеницах.

— Он добывает информацию, которая помогает нам спасать людей, маршал Блейк.

— Ага. А я почувствовала, как он ее добывает, Граймс, и мне не понравилось.

— Я же тебе говорил: при сопротивлении может быть больно.

— Нет, ты только сказал, что если я буду противиться твоему проникновению за мои щиты, тогда может быть травма. Я тебя впустила — и знаешь что? Получилось, как если бы приглашенный гость украл серебряные ложки.

— Я что-то упустил из виду? — спросил Граймс.

— Нет, сэр.

— Вы упустили из виду тот факт, что у вас нет паранормальных способностей, а вы пытаетесь командовать теми, у кого они есть. Ничего личного, лейтенант, но поскольку у вас их нет, вы будете некоторые вещи упускать из виду.

— Я и не врач, маршал, и вот почему в каждой группе есть свой, плюс еще санитар, который выходит на каждое задание. Так как мы ввели в наши группы практиционеров, то мы спасаем больше жизней без потерь личного состава, чем любое другое подразделение в стране. Я могу не понимать, что случилось между вами и Каннибалом, но что я понимаю — это что, если вы так же сильны, как и он, это поможет нам спасать людей.

На это я не знала, что сказать. Он говорил очень искренне. Может, он даже и прав, но это не отменяет того факта, что Каннибал влез мне в мозги и радостно жрал мою боль. Конечно, я тоже подпиталась от его воспоминания о сексе с женой, и оба мы питались от воспоминаний обо мне с Микой. Это я нашла новый способ питать ardeur, или же без Каннибала и его способностей мне этого не повторить? Непонятно. Да и непонятно, важно ли.

Она устала убивать, сказал Каннибал. И это было самое худшее оскорбление из всех, потому что он был прав. У меня за плечами шесть лет крови, и я устала. Я вижу перед собой вампиршу с окровавленными ручками, умоляющую о пощаде. Она мне снилась еще долго после этого, и Мика с Натэниелом убаюкивали меня снова, или вставали вместе со мной, и я пила кофе чашку за чашкой, или ждали, пока придет время идти на работу, где я буду поднимать мертвых — или получу новый ордер, обязывающий меня убить.

Я запихнула все это в тот чулан души, где хранились прочие противные вещи, но то, что сделал Каннибал, было как разбередить закрывшуюся рану, и она снова стала кровоточить. Я думала, что справилась с нею, но нет — я только пыталась делать вид, что ее нет.

— Мы сейчас отведем вас к шерифу Шоу, маршал, — сказал Граймс. — Но мы хотели бы отвезти вас в больницу, показать вам наших людей. Все наши практиционеры, все наши врачи никак не могут понять, что с ними случилось. Каннибал, которому я верю, потрясен — а его нелегко потрясти.

— Я с радостью поеду в больницу на них посмотреть. Если смогу помочь, я это сделаю.

Он посмотрел на меня со всей силой во взгляде искренних карих глаз. Это не была паранормальная сила, но все же была сила. Сила веры, сила чистоты цели. СВАТ был призванием Граймса, его религией, и он был истинно верующим. Из тех пугающих людей, чья вера бывает заразной, и вдруг ты замечаешь, что веришь в его мечты, его цели, будто они стали твоими. Последний, кого я знала из обладающих такой энергией, был вампир. Я думала, что Малькольм, глава Церкви вечной жизни, опасен как мастер вампир, но поняла сейчас, глядя в чистые карие глаза Граймса, что у Малькольма тоже дело не в вампирской силе. А в простой вере.

Граймс верит в то, что делает, и тут не может быть сомнений. Хотя ему лет на десять с довеском больше, чем мне, я вдруг почувствовала себя старой. Есть вещи, которые оставляют на душе след. Эго не годы, это кровь и боль, это частичный отказ от самой себя, чтобы побеждать мерзавцев, а потом как-нибудь глянешь в зеркало — и уже не совсем понимаешь, на какой же ты стороне. Наступает момент, когда обладание полицейским значком не ставит автоматически тебя в ряд с хорошими парнями. А я должна быть на их стороне — иначе что я вообще, черт побери, делаю?

Загрузка...