Новое назначение

Глава 10. Дела домашние, дела служебные ​

В той жизни я был «совой». Всегда предпочитал лечь попозже, а встать еще позже, а ежедневный подъем в шесть утра, чтобы попасть на службу ровно к восьми ноль-ноль, представлял для меня сплошное страдание. Здесь же, где народ предпочитал все дела делать с утра, сам того не заметил, как стал «жаворонком». Не сразу, разумеется, потому что будни начальника губчека плохо сочетаются с регулярным расписанием, но постепенно. Старался внедрить в сознание подчиненных, что следует работать по расписанию, а «авралы» на нашей службе говорят о плохой организации труда. И от начальников отделов требовал, чтобы они следили за тем, чтобы рядовые чекисты могли поспать хотя бы по пять или шесть часов в день, а один день в неделю был выходным. Усталый и невыспавшийся сотрудник ЧК — плохой работник. Отсюда, по моему мнению, и происходила половина эксцессов, включая немотивированные расстрелы, ненужные аресты и рукоприкладства. От недосыпа у сотрудника ВЧК может просто-напросто «съехать крыша». И хотя такого выражения в первой четверти двадцатого века нет, но «крыши» съезжают исправно, а их хозяева вытаскивают оружие и начинают палить направо и налево.

Но мне самому выходные не полагались, да и к чему они? Театра нет, музеи тоже закрыты. Сходить в библиотеку? Но та пока тоже закрыта, по моей милости, кстати. Пока я по страничкам не разберу каждую книгу, не успокоюсь. Понятно, не сам, к этому делу у меня ротмистр приставлен, пусть изучает.

Лучший отдых — перемена деятельности, и потому старался чередовать непосредственное руководство губчека с работой Председателя комиссии по расследованию последствий интервенции, а для отдыха продолжал заниматься «английским следом» в городе Архангельске. Впрочем, на «личную жизнь» мне хватало времени с четырех утра, когда я вставал, и до «без четверти семь», когда пора выходить на службу. Как я считал, и Галину устраивает такая жизнь. А зря, как выяснилось.

Утром моя хозяйка вдруг отстранилась от меня.

— Ты чего? — удивился я.

— Володя, нам надо поговорить.

Когда женщина начинает разговор с подобной фразы, не жди ничего хорошего.

Галина нервно принялась протирать стол, без необходимости переставляла чашки. Чувствовалось, что хочет что-то сказать, но стесняется или не знает, с чего начать. Чтобы помочь женщине, спросил:

— У нас будет ребенок?

— Да ты что?! — всплеснула она руками. — Какой ребенок в моем-то возрасте?

Хм. Сорок лет или сколько ей, сорок один, по меркам моего времени — еще не возраст. Да и в эту эпоху родить в сорок лет не считалось чем-то странным или предосудительным.

— Значит, ты завела любовника? — поинтересовался я и, судя по испуганному взгляду, понял, что угадал.

— Ну, не совсем любовника, — пробормотала Галина, садясь на стул и посмотрев мне в глаза. — У нас с ним ничего не было, только...

— Галь, не тяни, говори, как есть, — вздохнул я, украдкой посматривая на часы, стоявшие на шкафу. Время-то еще есть, а она с разговорами.

Наконец-то хозяйка решилась.

— В общем, меня зовут замуж, — сообщила Галина, зардевшись, словно девушка, получившая предложение.

Интересная новость и в чем-то даже странная. Я уже и не думал, что во время гражданской войны кто-то женится или выходит замуж. Даже и новорожденных детишек давно не видел и плача младенческого не слышал. Честно, услышав новость, даже и растерялся. Тем более, когда слышишь такое не просто от квартирной хозяйки, а от любовницы, к которой привык и на которую смотришь как на свою собственность. И на тебе! Замуж, ее, видите ли, зовут. А кто разрешал?

Но такое вслух и не скажешь, а что и сказать-то? Любовницы меня никогда не бросали, тем более что и любовниц-то я меня никогда не заводил. Как-то, в той жизни не сподобился, так может, в этой наверстываю?

— А ты сама-то как, хочешь замуж? — осторожно поинтересовался я.

— Эх, Володь, не то, чтобы сильно хочу, — вздохнула Галина. — Тут и хочется, и колется. И одна уже попривыкла, чтобы полной хозяйкой, но и одной-то жить тяжело. Дом свой, а мужика нет. Мне скоро огород вскапывать, картошку сажать. Не обижайся, ты человек хороший, но ведь тебе двадцать два, а мне сорок. Все понимаю, природа своего требует, вот ты со мной и... ну, это самое. Да что там греха таить, и я не против. Но раньше-то ты просто Володей был, обычным парнем, это куда ни шло, а теперь...

Галина замолкла, начала теребить тряпку для вытирания стола.

— А теперь чекист, — продолжил я.

— И не простой чекист, а начальник, — глухо сказала хозяйка. — Мне уже и так ни в церковь н сходить, ни на рынок. Все теребят, прошения суют, отблагодарить обещают. И домой постоянно приходят — мол, попроси квартиранта своего, замолви словечко. И ладно бы знакомые да соседи ходили, а на днях старуха пришла из Холмогор, полдня на коленках вокруг дома ползала — помоги сыночка освободить, на Соловках он!

Удивительно, но раньше Галина никогда не говорила ни о просителях, ни о прочем, но я мог бы и догадаться. И ко мне самому постоянно норовят пробиться то ходоки, то еще кто-нибудь, просившие, а то и требующие разобраться, решить, освободить. Я-то уже научился делать каменное лицо и на все просьбы отвечать — все заявления в письменном виде в канцелярию, а для приемов у меня есть специальный день — пятница, записывайтесь. Все я понимаю, дорогие товарищи, что нужно реагировать на все запросы и ходатайства, но нет у меня времени разбираться самостоятельно с каждой жалобой, хоть застрелись! И так уже три сотрудника сидят исключительно на письмах и заявлениях. Впору целую канцелярию заводить.

— А кто жених? — спросил я. — Я его знаю?

— Откуда? Жених — Егор Николаевич Андреев. Он вдовец, лет пятьдесят.

— Пятьдесят лет вдовец? — усмехнулся я.

— Это ему пятьдесят лет, балда, — прыснула Галина. — А вдовствует всего года три. Супругу покойную, Глафиру Степановну, я хорошо знала. Хорошая женщина была, но сердце у нее слабое, умерла. А Егор Николаевич механиком на буксире работает. Буксир, правда, нынче не на ходу, в ремонте, но все равно, человек он серьезный и при профессии.

— Жених завидный, — пожал я плечами. — Ты к нему собираешься переезжать или он к тебе?

— А вот тут даже и не знаю, — покачала головой хозяйка. — По его положению, лучше бы ко мне переехать. У него сын с невесткой, детей трое.

— Ну, тогда да, лучше к тебе, — кивнул я, прикидывая, куда теперь мне податься. Без крыши над головой начальника губчека не оставят, но все равно, надо что-то менять, а здесь я уже привык.

— А ты как же? — поинтересовалась хозяйка. Потом смущенно сказала: — Володь, я тебя с квартиры не гоню, оставайся, если хочешь, но сам понимаешь, теперь уже все по-другому будет. Егор Николаевич все-таки мужчина, хотя и немолодой.

— Лучше уж мне съехать, — решил я, потом спросил: — Надеюсь, ты ему про нас ничего рассказывать не станешь?

— Я, что, дура совсем? — возмутилась хозяйка. — Он мне не муж венчанный пока и не поп. Я лучше на исповедь схожу перед свадьбой, покаюсь. А у Егора Николаевича у самого рыльце в пушку. Сын-то его в плену сидел, недавно вернулся, а у жены с отцом шуры-муры.

— А как узнал? Соседи сказали? — удивился я.

— Так и рассказывать ничего не надо, — усмехнулась хозяйка. — Никаких слов не надо, оно уже само бегает... Когда уходил, двое детишек было, а стало трое.

— И как сын на это отреагировал? — поинтересовался я.

— Отреагировал? — переспросила Галина, не поняв моего вопроса.

— Ну, как он ко всему этому отнесся?

Хозяйка пожала плечами:

— А как отнесся? Жена родила, так обратно-то не засунешь. Да дело-то такое, житейское. Не они первые, не они последние. Бывало и раньше, если муж в плавание, а молодая жена с его родителями живет, то свекор со снохой и согрешат. Может, даже и лучше, если с отцом, а не с кобелем соседским? У нас и похуже было — дьякон вдовый собственную дочь обрюхатил. Худо конечно, но робятенок бегает, все радость. А тут... Николай — сына так звать, на жену поорал, стукнул разочек, с отцом поцапался, а жить-то надо. Супруга, как ни крути, законная, в церкви венчаны. А где двое детей, там и трое. Конечно, лучше бы им съехать, но куда? Все дома заняты, с работой худо. Вот и надумал Егор Николаевич сыну с невесткой и внуками дом оставить, да на старости лет в примаки идти. Будь это до войны — такого мужика сразу бы взяли. Жалованье у механиков семьдесят рублей в месяц было, а то и сто.

Я встал, подошел к Галине, обнял ее за плечи.

— Ты у меня чудо, а не женщина, — сказал я, осторожно целуя ее в макушку. — Соберешься замуж — воля твоя.

Галина прижала мои руки к груди, а я опять кинул взгляд на часы. А время-то еще есть!

— Замуж выйти я тебя благословил, но пока ты еще не замужем, пойдем-ка в комнату.

Хозяйка пыталась возражать, но не очень настойчиво...

На службу я явился вовремя. Как всегда, дежурный уже приготовил мне срочную почту и телеграфную «лапшу», поступившую за ночь.

Из Москвы, из центрального аппарата, пришла телеграмма, требующая срочно, немедленно (зачем повторяться-то?) этапировать в столицу несколько особо важных граждан, задержанных при освобождении Архангельска и Мурманска, и передать их в распоряжение Наркоминдела.

И кого это нужно отправить, да еще народному комиссариату иностранных дел?

Итак, первым в списке идет гражданин Ермолов Василий Васильевич. Возможно, родственник выдающегося генерала, а может просто однофамилец. Но этот Ермолов, что сидит в архангельской тюрьме, в недавнем прошлом являлся управляющим Мурманским краем. Фигура, скажем так, не рядовая. Мы уже «выжали» из него все самое интересное, что пригодится Комиссии по расследованию последствий интервенции — две недели допрашивали, бумаги извели фунта два, не меньше, но это того стоило. Правда, Василий Васильевич уверял, что на приказах о расстрелах пленных красноармейцев стоит не его подпись, а замов, что тюрьму на Печеньге, недалеко от полярного круга, соорудили, когда он тяжело болел, а он был вообще не в курсе, и что концлагерь на Иоканьге, а это уже Заполярье, создали по приказу генерала Миллера, а сам Ермолов только и делал, что постоянно заботился о процветании Мурманского края.

Еще он упирал на то, каким унижениям его подвергли англичане.

Ермолова, ввиду важности его персоны, я допрашивал сам.

— Вы понимаете, гражданин Аксенов — я абсолютно сухопутный человек, а они надо мной издевались, — со слезой в голосе говорил Василий Васильевич. — Адмирал Грин пригласил меня на свой корабль, но, когда наша шлюпка подошла к борту, вместо трапа мне скинули веревочную лестницу. Представляете?! Веревочная лестница! Скользкая, неудобная. Я с огромным трудом поднялся по ней, трижды срывался. И вот, когда моя голова показывалась над бортом, англичане играли туш, а когда срывался, музыка прекращалась, и так трижды. Разве это не издевательство на русским человеком, да еще и руководителем края?

— А зачем вы вообще к англичанам поперлись? — поинтересовался я, соображая — стоит сочувствовать сухопутному правителю или нет?

— Я же занимался тем, что осуществлял взаимодействие гражданской администрации края и англо-американских и всех прочих вооруженных сил. Мой визит был исключительно деловым, а Грин — командующий военно-морскими силами Британии.

Ревтрибунал, приговоривший Ермолова к расстрелу, по моей настоятельной просьбе отложил исполнение приговора на неделю. Не из-за того, чтобы Ермолов мог подать апелляцию в вышестоящую инстанцию (кому бы он ее мог подать?), а из чисто деловых соображений. Я не успел выяснить — что было известно российской администрации о деятельности контрразведки англичан, пришлось допрашивать. Увы, Василий Васильевич здесь оказался малокомпетентен, сумев сообщить лишь, что взаимодействием разведок и контрразведок занимался непосредственно генерал Скобельцын — командующий Мурманским фронтом, и подполковник Жилинский — начальник Осведомительного отдела.

Скобельцын, как я знал, успел уйти в Финляндию, а Жилинский? Фамилия мне ни о чем не говорила, но, вполне возможно, что он сидит сейчас где-нибудь на Соловках, прикрываясь солдатскими документами.

Возможен иной вариант. Кольский полуостров освобождала седьмая армия, а ее штаб находится в Петрозаводске. Не исключено, что там же сейчас и пребывает господин Жилинский. Надо бы поинтересоваться у коллег. Петрозаводск это уже Карелия или еще Олонецкая губерния? Уточню.

Так что повезло однофамильцу генерала. Разумеется, его все равно расстреляют, но потом. Но кто знает? Может, Наркоминделу хочется узнать связи Северного правительства с европейскими государствами и использовать их в своих целях?

Второй гражданин, затребованный столицей, тоже любопытная персона. Москва, видимо, внимательно читает мои отчеты, раз обратила внимание, что среди задержанных имеется некий Алексей Михайлович Юрьев, бывший председатель Мурманского краевого совета, подписавший соглашение с американцами о сотрудничестве и, по сути, легализовавший интервенцию. А этот-то зачем нужен комиссариату по иностранным делам? Хотят уточнить пункты соглашения американцев и Мурманского краевого совета? Хм. Сомнительно.

Не поленившись, пошел смотреть папочку с материалами допросов на гражданина-товарища Юрьева. Так, ничего интересного. После роспуска краевого совета работал заведующим склада, потом переводчиком у американского консула Пирса.

Консул, в принципе, мог интересовать товарища Чичерина и его ведомство, но откуда же им известно, что переводчиком был именно Юрьев? У Чичерина собственной разведки нет. Хотя... может из самих Соединенных штатов пришла весточка? Дипломатические отношения мы установим не скоро, но кто сказал, что между Советской Россией и США нет никаких связующих ниточек?

Юрьева мы тоже собирались расстреливать, если честно, хотя он и напирал, что во всем виноват товарищ Троцкий, позволивший ему принять иностранную помощь.

Иногда мне хотелось крикнуть — ай да Вовка Аксенов, ай да сукин сын! Ну, не зря я убеждал ревтрибунал не производить расстрелы немедленно, а делать небольшую паузу между вынесением приговора и его исполнением — денька три-четыре, а лучше месяц. Но целый месяц трибунал ждать не согласился — дескать, а кто кормить-то станет? Но неделю мне выторговать удалось. Мало ли что может случиться, вдруг приговорили по ошибке? А ведь как чувствовал. И Ермолову с Юрьевым повезло.

А вот третьего гражданина, которого вместе с документами и материалами дела требовали дипломаты, я этапировать не смогу, потому что его-то как раз и расстреляли и безо всяких отсрочек. Из сорока арестованных по делу «Об отделении Архангельского края от РСФСР» десятерых приговорили к расстрелу. Разумеется, Лихоносов Аввакум Исаакович — Главный Кормчий и организатор АПА шел за главного, потом участники покушения на меня, еще три молодых чекиста, передавших своим соратникам сведения о моих передвижениях (на допросе говорили, что предателями себя не считают, с товарищами по АПА у них связь более крепкая, нежели с ВЧК), и еще четверо, что готовили покушение на предгубисполкома Попова, но не довели его до конца по независящим от их воли обстоятельствам.

Если с Юрьевым и с Ермоловым более-менее понятно, то с бывшим преподавателем Ломоносовской гимназии не очень. Не иначе, ведомство товарища Чичерина хочет изучать опыт сепаратистского движения на Русском Севере. Что ж, все бумаги, касающиеся Великой Коммунистической Помории, в Наркоминдел отправлю, как только сниму с них копии. Не сам, разумеется, на то секретарь-машинистка есть. И еще извинюсь, что самого Лихоносова уже нет, но здесь мне никто претензию не выразит, даже Чичерин, слывший великим человеколюбцем.

Остальных тридцать членов Архангельской Поморской артели ревтрибунал тоже приговорил бы к расстрелу, если бы мы на том настояли, но у меня на «артельщиков» свои виды. Хотели строить Великую Поморию? Стало быть, станете строить. Для начала пойдете таскать уголек для городской электростанции, работающей в последнее время с перерывами. И не просто перетаскивать с место на место, махать лопатой, разгружая вагоны. Как же! Угля у нас много, целый углевоз в порту затонул. Поднять целиком пока не можем, но вот разгрузить — вполне возможно. Водолазы на дне загружают уголь в специальные корзины, подцепляют к крюкам, а вы станете вытаскивать, пересыпать в баржу. Пока корзина в воде, вроде и не тяжело. Разгрузите — будет вам новое задание. Потом, как земля на Кольском полуострове слегка отойдет, поедем с вами могилы вскрывать, которые интервенты на нашей земле оставили. Понятное дело, что рыть землю станете вы, а я наблюдать и указания раздавать. Посмотрите, какова она дорога в светлое будущее.